Тать на ваши головы

Глава 1

Ритмичная дробь капели неумолимо врывалась в сон, заставляя нервно ворочаться, ежиться от стылого, тянущего понизу холода, натягивать повыше плащ, подбирать ноги и жаться спиной к еще теплому боку бочки.

Сверкнуло. Мертвенно-белесая вспышка молнии выхватила из мрака засаленные от грязи от грязи занавески с прорехами, которые здесь заменяли стены. Яростно ударил по земле дождь. Воздух мгновенно напитался сыростью, создавая иллюзию, что все вокруг плавает в воде. Выстрелили дрова, гулким эхом сотрясая бочку. Вверх взметнулся стоп искр, высвечивая пустоту над нами и уходящие в темноту балки моста.

Громыхнуло. Что-то невнятно забормотала во сне бабка, закашлялся один из мальчишек. Я с опаской прислушалась. Не разболелся бы... Вряд ли здесь у кого-то есть деньги на врача или лекарства. Вообще, каждый прожитый здесь день можно считать чудом. А что делать? Хочешь жить — миришься с холодом, не замечаешь въедающуюся в кожу и одежду вонь, ешь, что дадут, не думая о грязи и микробах. Сложнее с безысходностью. Она удушливой тяжестью лежит на душе, давит, сжимая сердце и заставляя стискивать до боли зубы. Ругать себя. Злиться. Мучиться от ненависти. Вздыхать о дурости. Понимать, что ненависть бессмысленна. Запрещать себе вспоминать прошлое, дабы не свалиться в черную депрессию, гнать мысли о смерти. Разве это жизнь? Под мостом? Но прошлое не отпускает...

Понесло меня в тот лес... Зачем? Погулять захотелось? Грибов собрать? Мозги проветрить? Отдохнуть от работы? Еще и выходной специально взяла. Отличная вышла прогулка. Продуктивная, запоминающаяся... С поворотом в судьбе — до сих пор в мозгах полный хаос.

Надо было тому старику, что по пути встретился попался: «Не ходила бы ты, девонька, в лес. Туман вон какой. В гиблые места завести может. Люди там пропадают», — поперек дороги лечь, за руки, за ноги меня, дуру, держать...

Только разве такое упрямство удержишь?

Очередная вспышка молнии — сезон дождей у них, что ли? — заставила вздрогнуть, подтянуть повыше плащ, кутаясь в теплый платок. А ведь не хотела брать. Отнекивалась. Но баба Рита — низкий ей поклон — была непреклонна.

«Бери, Танюша, бери. Туман нынче какой. Сырость. Еще застудишь себе что-нибудь. А это настоящий, пуховой. Все теплее будет», — выговаривала она тем особым стариковским тоном, с которым проще согласиться, чем возразить. Я сунула платок в корзинку, потом достала под укоризненным взглядом, повязала — пуховая арафатка, ага — на шею. Хлопнула по карману куртки, проверяя, на месте ли нож. Убрала мобильник. Кивнула бабе Рите и зашагала к лесу.

Станут ли меня искать? Наверняка. Старушку жаль. Переживать будет. Пожалуй, она единственная и будет. Баба Рита не была мне родной, пару лет мы с родителями у нее домик летом снимали. Но так вышло, что к тридцати годам из родни у меня остались лишь дальние родственники. Родители погибли, когда мне было двадцать. Бабушка умерла три года назад. И осталась я на свете одна...

«Вот и хорошо», — уговаривала себя. Меньше слез проливать станут.

На работе вздохнут с облегчением. Начальство-то меня хвалит, пылинки сдувает. Еще бы... У кого порядок в отделе закупок? Кто всегда готов задержаться? Кто не выгуливает отпуск, не отпрашивается с работы и пашет за троих? Остальные меня недолюбливали за требовательность, за неуживчивый характер, за манеру говорить то, что думаю.

Когда приняла отдел на предприятии, народ начал увольняться, но я попросила у руководства разрешения самой подобрать кадры. Мне дали добро больше с усмешкой, чем с реальной верой в мои силы. Но я нашла подходящих людей. А потом выбила Наталье работу до четырех часов без особой потери в зарплате, когда у нее бабушка шейку бедра сломала и слегла. Отпускала Сергея в больницу к жене. Отправляла домой бледную и глотавшую украдкой таблетки Надежду. Потому «мои» меня уважали, чувствовали, что я за них горой, хотя за разгильдяйство регулярно разносы получали. Зато остальные отделы прозвали Коброй. Видимо, за схожесть фамилии.

Корбаль я, Татьяна, тридцать лет. Квартира, доставшаяся от родителей, машина, купленная на свои. Семейное положение — не определившаяся. С последним парнем рассталась полгода назад и поняла, что устала от отношений.

«Ох и нелегко тебе будет, Танюша, — любила говаривать мама, — мужчины ценят мягкость, податливость, а у тебя характер весь в отца — железный».

Так что плюнула я на личную жизнь и занялась карьерой. Для нее у меня характер был самый подходящий.

А потом... Грибы, лес, туман этот проклятый... Хлюпающий мох под ногами. Пропавшее солнце, на которое я ориентировалась. Ставший темным светлый день.

И ведь не грешила особо. Никого не убила. Даже врагов и тех прощала, не тратя времени на добивание. Одного удара достаточно. Но Бог решил, что у меня всего много... Забрал в один момент, определив под мост.

Я не люблю вспоминать тот день. Когда смеялась сначала, не поняв, что происходит: «Заблудилась ты, похоже, Тань». А туман вокруг уже вставал плотной колыхающейся стеной. Неприятный холодок пополз по спине, когда мобильник показал отсутствие сети, затем с тревожащим душу писком разрядился. Что-то невидимое толкнуло в спину. Страх повис на плечах. Я зашагала вперед, стремясь вырваться из туманного плена. Сердце уже билось где-то в горле, желудок стиснуло, корзина моталась на локте: мне было не до грибов. В голове крутился ворох мыслей, приправленных страхом. А потом в спину ударил ветер.

Не сразу я поняла, что ветер неправильный. Точнее, неправильный туман. Лес шумел. Выстреливающие из серо-белой гущи ветки били по лицу. Но туман стоял словно приклеенный, не шелохнувшись. И я побежала. Задыхаясь, мысленно крича от ужаса, борясь с приступами тошноты.

Когда вывалилась из тумана, заплакала от облегчения. Шла по лесу, проваливаясь в мох, размазывая слезы радости по щекам и молилась. Благодарила, что жива. И не ведала, что молюсь уже под чужим небом.

Дойдя до дороги, высокой, насыпной, упала на колени и просидела, наверное, полчаса, переводя дух. Четверка промчавшихся всадников вернула меня к реальности. А та... ставила в тупик.

Глава 2

Утром мне устроили форменный допрос. Взглядами. Старуха открыла было рот, чтобы разродиться гневным: «Где шлялась, зараза, еще и тряпки украла?» — но вспомнила о бесполезности траты на меня слов и заткнулась. Выражение морщинистого лица стало точь-в-точь как у собаки, которая пытается донести до хозяев, что в гробу она видела их беззерновой сухой корм и ей лучше вон ту котлетку со стола дать. Но ведь не понимают, сволочи...

Не найдя меня вчера под мостом, бабуля решила, что постоялица — и ведь только сработались — удрала за лучшей долей. Обиделась, естественно. Прокляла меня раз десять, не меньше. Утром же сильно удивилась, обнаружив около бочки. И вот теперь мучилась сомнениями, не зная, то ли радоваться тому, что ошиблась в выводах, то ли ожидать от меня еще больших странностей.

Я же мило улыбалась, помогала с завтраком и веселила детей, показывая на пальцах смешные сценки. И молчала.

Поймала себя на том, что молчание начинает мне нравиться: помогает анализировать, не путать мысли, не тратить силы на глупые споры и ругань. Ведь если бы мы со старухой понимали друг друга, сколько раз успели бы поругаться?!

Впрочем, я не впала в прелесть, понимая, что с каждым днем мой разум все больше выстраивает стену между собой и социумом. И то, что я начала находить преимущество в молчании, первый шаг к этому. Дальше я стану считать себя особенной настолько, что место под мостом станет для меня нормой. И мне будет казаться, что ничто другое мне не подойдет.

«Что вы! Какой дворец? Ни за что не променяю его на подмостовье».

Шутка шуткой, но чем дольше я остаюсь на улице, тем меньше шансов у меня вернуться к нормальной жизни. Сейчас мне кажется, что социум меня отверг, дальше я отвергну его сама.

Представила себя лет через десять. Содрогнулась, ибо воображение услужливо подсунуло лицо Тыгдлар. Ведь я могу и не ошибаться, вдруг ей всего лишь сорок? Если скитается с детства, вполне может быть. Год на улице идет за два.

«Нет-нет», — замотала головой. Не хочу, не буду. Здравый смысл хихикнул в ответ и предложил пойти поискать принца в трущобы. Вдруг забредет, а тут я... Вся такая неземная. В резиновых сапогах, плаще с богатырского плеча и сером пуховом платке на голове. Как узрит, так сразу и влюбится.

Мысли о принце напомнили о мужике. Я посмотрела в сторону выхода, но старуха бдела.

— Тать! — позвала, махнув рукой в сторону леса. Мол, пора и за работу.

Сегодня дети пошли с нами. Шли рядом, тихонько лопоча друг с другом. Ни побегать, ни посмеяться, ни удивиться вспорхнувшей с ветки птице. Маленькие старички, а не дети. У меня от них мурашки по коже.

Зато первому найденному цветочку — а кто у нас молодец? Правильно, я! — обрадовались, точно шоколадной конфете.

На этот раз старуха решила скинуть на меня все. Выдала мне торбу и ткнула пальцем, мол, выкапывай. С сомнением оценила свои руки. Ладно шеллак, который сделала в честь надвигающего корпоратива в компании, все равно облезет. Но мои привыкшие к офисному труду лапки не сильно годятся для землеройных работ.

Бабуля, похоже, думала так же, а потому, покопавшись в карманах, выдала мне металлическую полоску. Оценила ширину, заточку, попыталась понять технологический уровень изделия, но плюнула, я однозначно не историк, и опустилась на корточки перед цветком. Его мне удалось выкопать с кусочком земли, тщательно обернуть влажным еще с ночи мхом, потом обвязать тряпкой и с гордостью продемонстрировать свой труд старухе.

В округлившихся глазах читалось недоверчивое: «А что, так можно было? Без всяких лишних усилий?»

Я надеялась, что можно. Испугал меня вчерашний обморок. А что, если я трачу не неведомые силы, а собственные? И каждый оживленный цветочек стоит мне года жизни? Короче, проверять не хотелось.

Мы нашли четыре лавайхи, причем одна была на счету Чипа с Дейлом.

Я даже трудовой энтузиазм ощутила при мысли, что вечером нас ждет вкусный пирог, а не старухина баланда.

Под конец дети притащили за хвост полуметровую, отчаянно извивающуюся многоножку. Страхолюдина, еще и ядовитая небось, но бабуля пришла в восторг. Перехватила мерзость за хвост, вышибла ей мозги о ближайшее дерево, шустро отчекрыжила башку и прицепила то, что осталось от твари, к поясу. Я сглотнула вставший в горле ком. Не уверена, что смогу есть варево после такого...

Город, точнее, трущобная его часть, встретил нас шумом, столпотворением и такими ароматами, что я покрепче прижала платок к лицу. В первый раз я была слишком напугана, чтобы обращать внимание на подобные мелочи, а тут накатило, окружило, взяло в плен. Задышала ртом, прогоняя дурноту.

Детвора вцепилась в бабулю клещами, я с сумкой шла замыкающей. Старуха, похоже, успокоилась и даже ни разу не обернулась проверить, не пропала ли я с ценным грузом по дороге. Это она еще не знала о вынашиваемых мною планах презентовать часть нашего ужина раненому мужику.

Хозяин уже поджидал нас во дворе. За его спиной стояла еще одна копия Чиполлино, только помоложе, но с той же «луковичной» копной волос на голове и наглой рожей. Если в глазах хозяина читалась лишь жажда денег, то молодой скользнул по мне похотливым взглядом, правда, сразу приуныв. Ну да... резиновые сапоги, по-старушечьи повязанный пуховый платок — прекрасная защита от любого маньяка. Я еще и руки скрестила, демонстрируя испачканные землей пальцы, чтоб наповал. Под мостом, конечно, не сладко, вот только жить с «луковицей» у меня желания нет.

Сегодня нас встречали настораживающе приветливо. Чиполлино даже мешок с монетами демонстративно на стол выставил, мол, я готов выслушать вашу просьбу.

Еще мне не нравился настолько царапающий спину взгляд, что кожа между лопаток даже не чесалась, а зудела. Очень хотелось обернуться и обнаружить пялящегося на меня наглеца, но я ведь даже объяснить ему не смогу, как он не прав, а бить — не мой метод.

Аккуратно достала лавайхи в фирменной упаковке, выставила на стол, оценила результат - ни один лист не увял — и отошла, давая бабуле место для разгона.

Глава 3

Утром на поиски — я уже почти привыкла к такому ритму жизни — мы отправились вдвоем. Детвора осталась дома: старуха внезапно решила затеять уборку. Припаханная малышня, нагруженная тряпками, отправилась их стирать, подметать пол, перебирать запасы. И что-то было такое обнадеживающее в этом, точно бабуля рассчитывала на какие-то перемены. Знать бы еще на какие...

Далеко ходить не стали. Видать, Тыгдлар побоялась идти на косогор, вдруг еще что-нибудь обрушу. В ближайшем же лесу наша добыча была скромна - три лавайхи, из-за которых мы полдня ноги убивали; так что в город я пришла злая, голодная и уставшая. Ноги гудели, в голове с недосыпа царил туман, и настроение было... препаршивое.

У скупщика нас ждали. Я аж запнулась от полного нетерпения взгляда, которым меня поприветствовал Чиполлино. Надо же... Точно ждал. Даже еду какую-то на стол выставил и приоделся. Темно-бордовый кафтан смотрелся на скупщике точно красная луковая шелуха, да и сам Чиполлино сиял торжественно-благостным выражением лица. Кривил губы в предвкушающей улыбке, водил руками и что-то вещал бабуле. А вот та... Каменела лицом и хмурилась. И я, глядя на нее, настораживалась все больше.

Но сделка прошла как обычно. Лавайхи. Сегодня на них даже не взглянули. Высыпали горку монет, а потом, кивнув на меня, добавили еще пяток. Крупных, бело-желтых. Занятный расклад. Это аванс? Или оплата чего-то еще?

И тут вещание Чиполлино достигло пика торжественности, а потом вниз по ступеням сошел новый персонаж. Чиполлино номер два, которому я еще прошлый раз отвела роль сына. Одет в такой же кафтан, и выражение лица — один в один, как у папаши. Разве что взгляд липкий, жадный, нездоровый какой-то, еще и изрядно помятый букетик лысоватых цветочков в руках.

Неожиданно.

Две очень похожие улыбки заставили меня вздрогнуть и отступить, а тут еще и букетик протянули.

Не поняла. Меня сватают, что ли?

Нервно сглотнула, глянула вопросительно на бабулю, мол, это то, что я думаю?

Та хмуро покусала губы, ткнула пальцем в Чиполлино номер два, потом в меня, соединила пальцы кольцом один в другой.

Папаша с сыном расплылись в похабных улыбках. Твою же... Вот привалило счастье-то! Луковое. И что делать? Как отказать, не зная языка?

Замотала головой и сделала шаг к воротам. Его луковая светлость нахмурился, махнул кому-то, и я услышала скрип за спиной. Трындец. Похоже, невесту никто отпускать не собирался. Ворота уже закрыли, еще и подперли небось. Сейчас свяжут, запрут где-нибудь, а там известное дело: голод любого сделает сговорчивым. Сомневаюсь я сильно, что младшенький ко мне страстью воспылал. Вон смотрит с опаской на мое перекошенное яростью лицо. Явно папаша подсуетился: нужна я ему, для бизнеса. Чтобы прибыль приносила, а денег платить за работу мне не нужно было.

Пр-р-рохиндей!

Волна гнева поднялась внутри с такой силой, что кровь бросилась в лицо, а глаза заволокло пеленой.

— Замуж? Меня? — выплюнула.

Вздохнула, чувствуя, как расправляются легкие, как уверенность — ща я эти ворота снесу — плещется через край.

— Только через мой труп, урод, — с наслаждением, все же родной язык самый лучший, добавила пару крепких словечек, пожелав ему сдохнуть особо мучительной смертью.

Чиполлино-старший вскочил. Побагровевшее лицо изумительно сочеталось с цветом его кафтана. А вот младший, наоборот, плюхнулся на зад, удивленно прижимая букетик к груди.

Что? Не ожидал, что невеста и послать может? Подозреваю, выглядела я сейчас сущей гарпией.

Дальше действо перешло в прикладную плоскость: хозяин махнул, что-то крикнул, и ко мне с двух сторон бросились здоровенные мужики, но достать не успели. Я развернулась, по кругу выплескивая то, что копилось внутри.

Краем глаза отметила, как бабуля шустро рухнула на землю и заползла под стол. Вот что значит опыт. Двух слуг расшвыряло по сторонам: одного на крышу сарая, другой приземлился задом точнехонько в бочку с водой. Чиполлино же, бросившегося было на помощь слугам, ведь так хотелось меня заполучить, впечатало в стену дома. Младшенький лишь подметками сапог мелькнул, влетая в дом, а тот затрясся, с крыши посыпался какой-то мусор, опасно закачалось крыльцо.

Низкий, протяжный звук ворвался к нам с улицы. Причем несся он, казалось, со всех сторон. Сначала не придала ему значения, лишь потом сообразила, что он напоминает мне сигнал тревоги. Зато остальные знали его очень хорошо. Старуха шустро выскочила из-под стола, дернула меня за рукав и поволокла к запертым воротам.

Выносить их не пришлось. Вынесли меня. Буквально. Просто ухватили за шиворот и перетащили через ограду. Я только успела придушенно пискнуть: «Бабуля!» Удивительно, но плющ послушался. Над воротами взмыла массивная туша, перехваченная поперек туловища плющом. Взмыла молча, лишь вытаращила глаза, придерживая платок на голове, а потом нас поволокли по стремительно пустеющей улице прочь. Я только и успевала, что перебирать ногами. Через препятствия меня переносили за шиворот, словно котенка, либо сносили препятствие мной же. Я даже ругаться не успевала. Плющ пер диверсант, организующий отход особо ценного агента.

Сворачивая в очередной проулок, оглянулась: напарник на манер дирижабля плыл над низкими крышами трущоб. На лице все так же выделялись круглые от впечатлений глаза и открытый в беззвучном крике рот, а звуки погони приближались, окружали, теснили. Казалось, еще немного и нас схватят.

На краю улицы я их даже увидела: серые мундиры с красным, — но мы завернули за угол, а бабулю спустили пониже. Я услышала, как сердито она бухтит, не успев разминуться со стеной. Мы вынеслись за город, нырнули в овраг, промчались по нему — я лишь перебирала ногами в воздухе, временами отталкиваясь сапогами от булыжников, усыпавших русло ручья. Сверху гневно — в ее-то возрасте так летать, никакого почтения к старости — пыхтела бабуля.

А потом все закончилось. Меня поставили на землю в каком-то лесу. Тыгдлар опустили рядом. Она постояла, покачиваясь, на четвереньках и жалуясь гневным басом. Потом поднялась, посмотрела на меня так, что я ощутила себя закоренелой преступницей. Я виновато развела руками. Закатала рукав, демонстрируя настоящего виновника. Бабуля недоверчиво скривилась и явно мне не поверила. Бессильно махнула рукой, не найдя больше ни слов, ни выражений, и зашагала в сторону подмостовья. Я поплелась следом.

Глава 4

«Так. Встала и пошла за мной».

Я осталась сидеть, еще и позу приняла максимально выражающую протест: с места не сдвинусь, а если кому-то хочется, пусть идут сами, то есть ползут.

Не знаю, как у нее это получилось, но веревка вздыбила растрепанные ворсинки, став похожей на ершик. Очень злой ершик.

Плющ почему-то не спешил вмешиваться и применять любимую тактику укрощения меня: за шиворот и потащили. Видимо, требовалась некая степень добровольности. Припомнила, что в часовню сама пришла. Хм...

— Поговорим? — предложила, миролюбиво улыбаясь.

Веревка перестала гневно дыбиться, пригладилась и закачалась рядом с моим лицом, точно всматриваясь в него. Я подавила порыв отшатнуться. Девочки должны быть сильными, особенно в споре со всякими, а то размажут, мяукнуть не успеешь, а мне и одного вживленного камня достаточно.

— Вы хотите, чтобы я что-то сделала? В обмен мне нужна информация и... знание языка. Давайте так: вы отвечаете на мои вопросы, озвучиваете, хм, скажем, две тысячи слов, основы грамматики, и я вся ваша. Кроме риска для жизни, конечно.

«И вроде не аристократка. Выглядишь швалью уличной, а говоришь иначе».

Наверное, это был комплимент, но я обиделась.

— Знаете, уважаемая, — процедила, прямо ощущая, как во рту копится яд, — вы тоже не красавица. И помылись бы или хоть от пыли отряхнулись, а то в глотке свербит.

И тут веревка затряслась. Мелко так, словно ей двести двадцать вольт подключили. Я закашлялась, отмахиваясь от рванувшего ко мне пылевого облака. Нет, реально, это сколько она на полу провалялась, чтобы так завшиветь, то есть запылиться? И только потом до меня дошло, что веревка банально ржет! Хотя смехом это назвать сложно, потому как тряслась она по всей длине.

— Не смешно.

Я чихнула, потом еще раз. Веревка отодвинулась.

«Не люблю воду», — заявила она, намекая на разлетающиеся от меня — и ведь ладонью прикрылась — слюни. Я стиснула зубы, зверея от наглости всяких там нитяных.

«Ладно, — милостиво согласилась ее пыльное величество, — спрашивай. Языком потом займемся, раз уж тебя угораздило оказаться неместной. — И посетовала: — Гнилой мир, дурные люди».

Я сама была не в восторге от этой гнилости — вспомнился Чиполлино, — но мой мир тоже не подарок, а для свободы выбора места жительства нужно очень много денег, а также информация, знание законов, ну и желательно какая-нибудь поддержка.

Что было у меня сейчас? Поддержка? Моральная разве что. Нет, свобода выбора есть всегда, и между продолжением борьбы и смертью со сложенными на груди лапками я выберу борьбу.

— Расскажи об этом мире.

Веревка изогнулась, приняв вид Роденовского мыслителя.

«Гнилье», — оповестили меня.

«Дрянное», — добавили подробностей, и я поняла, что пора переходить к конкретным вопросам, ибо веревка местный мир ненавидела люто. Ну еще бы... Столько времени на полу в пыли проваляться, тут у кого хочешь характер испортится.

— Что это за город?

«О! — оживилась любительница пыльных полов. — Когда-то он был обычным, не очень грязным, хм, где-то даже богатым. Дом видишь?»

Я кивнула.

«То-то же», — гордо проговорила веревка, точно служанка, расхваливающая господский дом: а у нас еще половички вязаные на полу есть.

«И были у города божественные покровители: Айсхат Огненный, его жена, Лирана Милосердная, и их дети, Ночь и День».

Веревка встряхнулась, я уже на автомате отшатнулась, задерживая дыхание.

«И по божественной воле открывались пути в другие миры».

Я вскинула брови: что, простите?

«Порталы после ритуалов открывались, — раздраженно пояснила веревка, — знаешь, торговля там, обмен, делегации и прочая ерунда двуногих».

Кивнула. Ну да. Ерунда, на которой держится благополучие многих граждан и основа власти. Казну-то надо пополнять, а пошлины — один из источников дохода.

«Но эти глупцы решили прекратить богам служить да порталы лишь по их воле открывать. Сами захотели. Ну и начали строить, хм, собственный портал».

Нормальное такое стремление к самостоятельности. Ведь ритуал — это не просто слова. Это еще и делать что-то надо. Свечку там зажечь, поклоны отбить, помолиться душой, что тоже труд. А здесь? Боги могли и жертву требовать. Человеческую. Так что местных я никоим образом не осуждаю, но, похоже, у бедолаг ничего не вышло. Революции против богов заканчиваются плохо: тут не со своими воевать.

«Боги осерчали, и швах этот, что успели возвести в центре города, уничтожили».

С центром они, конечно, погорячились. Надо было где-то в сторонке, подальше, строить, чтобы минимизировать риски.

«Рвануло та-а-ак... — Веревка закачалась, в шипящем голосе зазвучало наслаждение, меня аж передернуло. — Что треснула оболочка мира».

Ох, апокалипсис местного масштаба.

«И поменялись куски местами. Четыре туда ушло, четыре сюда пришло. Был Айсвал, стал просто Город, потому как не смогли договориться, и каждый называет его по-своему».

Н-да, наказали так наказали. Причем сразу и своих и пришлых.

— Погоди, а местных вообще не осталось?

«Осталось. Вначале много было, а потом пришлые объединились и уничтожили бо́льшую часть. Ты же трущобница, должна про серую зону знать».

Что значит трущобница?

— Бывшая, — процедила.

У меня и дом есть, и семья.

Однако следы прежнего города я видела лишь здесь, а в трущобах такое чувство, что в чистом поле строили. Озвучила свои сомнения.

«Так жилище уничтожают вместе с обитателями. Слышала: мой дом — моя сила? Хотя откуда тебе знать». — И передо мной покачались с откровенной жалостью.

А я... Сидела и переваривала суровость местных зачисток. Вместе с обитателями.

— А этот почему цел? — обвела рукой вокруг.

«Загородный он, потому и уцелел, — просветила меня веревка, — знать тут временами жила, после уже синие на свободные места селиться стали».

— Синие? — переспросила глухо, голос отказывал после вываленных на меня новостей. Это не история мира, а триллер какой-то.

Глава 5

Зашла в наш двор, плющ помог не заблудиться. Толкнула дверь домика. Внутри была лишь недовольная моим отсутствием бабуля. Детвора играла во дворе. От понимания, что не прошли даром мои усилия по продвижению земных игр, на душе потеплело, улетучились черные мысли: «Не жди меня, мама, хорошего сына, твой сын не такой, как был вчера...»

Прошла, села за стол и поняла, что разговаривать разучилась: слова вертелись в голове, складывались в предложения, а дальше — никак. Длительное молчание склеило губы.

— Вот! — наконец выдавила из себя, выкладывая серебряную монету на стол.

Глаза у бабули округлились, став по размеру точь-в-точь как презентованная монета, но вопросы не посыпались. Улица быстро отучает от излишнего любопытства.

— Насколько хватит? — хрипло поинтересовалась, отмечая, сколь чуждо звучит мой голос в этих стенах. Вот в уже бывшем особняке орать было легко. Тем более что ругались мы с веревкой по-русски, а тут приходилось преодолевать языковой барьер, когда слова в голове есть, а сказать что-то не получается.

Глаза бабули на этот раз превзошли себя - почти выкатились наружу; мы точно не учили подобных слов. Она буркнула что-то неразборчиво, нахмурилась, почесала кончик своего внушительного носа и зыркнула проницательно так, словно понимала, что к чему. Взяла со стола монету, покрутила в мозолистых пальцах. В глазах промелькнули узнавание и... страх.

Я напряглась.

Молчала она, нервируя меня тяжелым взглядом, долго. Еще и постукивать пальцем по столу начала.

— Плохая монета, — припечатала после паузы, разом понижая ценность моей кражи, — дурное может за собой потянуть. Но я знаю того, кто примет, не задавая вопросы. Месяц на нее проживем.

Я вслушивалась, и меня завораживало буквально все: глухой, раскатистый тембр ее голоса, интонации, а главное то, что я понимала: работает веревкино обучение! Боже, наконец-то смогу что-то узнать и спросить! Даже на суде смогу толкнуть последнюю речь, если здесь ее толкают, конечно. А то, что принесенные мною деньги были какими-то проблемными, ни разу не расстроило. Нетрудно было предположить, что ворованное всегда такое, не без червоточины.

Выложила еще девять серебряных монет. Бабуля кивнула, одобряя мою запасливость.

— Год проживем, — озадачила она меня.

Значит, в году у них десять месяцев, сделала я нехитрые подсчеты. Впрочем, оправданно. В моем городе, например, зима по ощущениям всегда четыре месяца длится.

— Документы нужны, разрешение, чтобы тут жить, — озвучила следующий этап своего плана. Нелегалом быть уже надоело. Хочется уверенности в завтрашнем дне, работы, семьи. Хм, что-то я размечталась. Документы если мне и достанут, то вряд ли настоящие, а с поддельными — это не уверенность, а седая голова и мокрая спина при любой проверке. Опять же, магия напрягает... Что тут у них с проверкой подлинности?

— Дорого, — отмахнулась бабуля от моей расточительности.

Ей-то что? Она всю жизнь на улице без документов. А я... Еще и налоги платить готова.

Достала золотой. Тыгдлар уже устала удивляться, покачала головой и спросила с затаенной грустью:

— Уйдешь скоро?

И что ответить? Что фактически не принадлежу самой себе. Что подписалась непонятно на что. Что светят мне проблемы с законом, который синий, и чем раньше свалю, тем безопаснее бабуле с детьми будет.

Аж всплакнуть захотелось от судьбинушки горькой.

Хм. Нащупала золото в кармане: не такой уж и горькой.

— Расскажи, почему монеты плохие, — попросила вместо ответа.

* * *

Очередной отчет был столь же полон неудач, сколь и предыдущий. Дарье с раздражением подумал, что это не Город, а дыра, в которой бесследно исчезает сначала девушка-целитель, потом маг, атаковавший скупщика в Кротком переулке, а следом и старуха-трущобница, сопровождавшая мага. Внешность магички установить не удалось, женщина все время прятала лицо под капюшоном. Впрочем, так делали почти все обитатели серой зоны, что не мешало Дарье чувствовать себя обманутым.

Взятый на месте всплеска магический слепок был каким-то странным, словно в переулке работал не один маг, а два, хотя скупщик клялся, что старуха ни при чем. Правда, были еще слова одного из работников, который, прежде чем отключиться, видел нечто длинное и гибкое, утаскивающее мага через ворота, но все остальные его слов не подтвердили. Опрос жителей результата не дал. Как всегда, никто и ничего. Дарье не мог их винить — выживание в серой зоне сложная штука, — но от раздражения из-за тупика в расследовании начинала ныть старая рана. Хотелось пойти к его величеству за разрешением на облаву. Последняя, правда, стоила Синему сектору трех магов. Один до сих пор не мог оклематься после схваченного проклятия.

С целителем, которая должна была не прийти, а примчаться за наградой — Дарье постарался довести до сведения каждого в трущобах, что свое спасение он ценит высоко, — дело было и того хуже. Его щедрость обидно проигнорировали. Поймали пару мошенниц, высекли прилюдно, и больше желающих поправить свое благосостояние не нашлось. А ведь Дарье указал и возможность вместо денег попросить об услуге, например о получении лицензии. О других вариантах думать не хотелось. Помощь от врага... Лучше бы сдохнуть там, в канаве.

Дарье уже объявил награду за любую информацию о целительнице, потому как сероглазая упорно не желала убраться из головы, с каждой неудачей все глубже проникая в мысли.

Да и не давали покоя слова сына скупщика: «Милашка такая, хоть и хайорка. Глазища большие, серые и взгляд... не из робких».

Дарье пытался успокоить себя тем, что хайорок с серыми глазами в Городе не одна и даже не две, но чутье упорно твердило, что ищет он одного и того же человека. Только вот целительнице обещана награда, вторую же ждут пытки и допрос. С чего он начнет - с вручения награды или с пыток, Дарье так и решил.

От этих мыслей противно сдавило виски.

Старуха, как и двое ребятишек, что были с ней, также не торопились объявляться.

Глава 6

— Немного, конечно, — старуха окинула огорченным взглядом скромную кучку медных монет, — но на пару недель хватит. Хозяйка просила помочь с огородом, так что овощи на обед будут.

И я ощутила от нее красноречивый посыл побыть пару недель травоядной, ибо денег на пироги и мясо нет.

Надо так надо. Лучше овощами питаться, чем тюремную баланду хлебать.

И мы занялись хозяйственными делами. Устроили тайник в комнате. Дошили кошельки. Вполне себе занятия для двух хозяек.

Где я взяла золото и серебро, бабуля не спрашивала, оно и понятно: меньше знаешь — дольше живешь. Откуда я появилась — тоже. Я же не торопилась рассказывать о прошлом. Внутри жил иррациональный страх, что откровение перечеркнет мой шанс на возвращение домой. Мол, пока никто не знает, откуда я, есть вариант вернуться. Глупо, согласна.

Последнее время я искренне переживала за целостность разума, а потому предпочитала не спорить с внутренним голосом. Хочется ему надеяться вернуться — пусть. Да и не такая уж это и безнадега. Надо лишь найти нужного бога, да провести ритуал на открытие портала. Вопрос цены. И буду ли я готова ее заплатить.

Вечером к нам постучали.

Я обмерла от страха. Испуганный взгляд метнулся к тайнику. А воображение рисовало толпу врывающихся к нам стражников — вот она, нечистая совесть ворюги. Хотя эти стучаться вряд ли станут — скорее просто вынесут дверь.

Бабуля поднялась. Степенно одернула юбку — само достоинство. Открыла дверь. Короткий разговор. Убийственный взгляд в мою сторону.

— К тебе, — неодобрительно возвестила Тыгдлар.

Я отставила кружку с широм. Вышла во двор, и на меня с надеждой уставились три пары глаз. Женщина с ребенком — девочкой лет десяти и... наша хозяйка.

Хм, Штирлиц прокололся и теперь работает на Мюллера.

— Я недоучка, — предупредила честно, — выгорела, потому и недоучилась. Дар потихоньку восстановился, но...

И я сделала горестное лицо, мол, обстоятельства не позволили продолжить грызть гранит науки.

Мне покивали. И, кажется, были готовы согласиться даже с тем, что я Баба-яга и по ночам оборачиваюсь монстром, пожираю печень гостей, лишь бы помогла.

Рана была плохой, старой и порядком загноившейся, вдобавок у девчонки температура, а значит, зараза попала в кровь.

— Почему не к целителю? — спросила я, не горя желанием брать на себя ответственность за жизнь ребенка. Неуч я. Полный.

И тут женщина бухнулась на колени, и ее обвислые щеки — как у бульдога — задрожали от волнения.

— Помоги, умоляю, муж — пропойца, сгинул. Денег нет. Только-только на еду хватает.

И у меня прям дежавю. Что-то такое я читала у классиков век про девятнадцатый... Только там у женщин щеки нормальные были, глаза без тройных век и волосы не напоминали стекловолокно... Но у меня после серой зоны уровень толерантности в разы вырос. Я даже не пялилась на непривычную внешность, хоть глаз и дергался. Подумаешь, тетя подтяжку лица вовремя не сделала. Вон у девочки щечки почти нормальные...

— Встаньте, — попросила, ощущая себя жутко неудобно. Наследие советского прошлого: «Мы не рабы, рабы не мы». На коленях лишь в храме достойно стоять, а не так унижаясь...

— Хорошо, я посмотрю, — пообещала, уже понимая, что пожалею о своем согласии. Людская молва — самый быстрый и надежный способ распространения информации. Вопрос лишь времени, когда до синих дойдет слух о незаконном целителе, промышляющем у них под носом... Одна надежда, что пациенты не станут болтать о том, что пришли ко мне, ибо их визит тоже вне закона.

— Денег не возьму, — предупредила.

Я смогу оправдаться лишь одним — неполучением прибыли. Хотя... с непонятными планами веревки и плюща я вряд ли дождусь визита синих. Не просто так мне камушки поносить дали!

Присела на скамейку, ногу девочки положила на колени.

Ну-у-с, великий и совершенно необразованный целитель, приступим?

Мне принесли горячую воду, чистых тряпок, и первым делом я обработала рану. Потом накалила на огне острый нож.

Во взгляде матери читалась масса сомнений касательно моего профессионализма. А нечего по незарегистрированным целителям шляться. Впрочем... кто я, чтобы судить? И может, там действительно все плохо: одна с ребенком против целого мира.

— Придержите ее, — попросила мать, но та лишь испуганно замотала головой.

— Я помогу. — И Тыгдлар ловко обхватила девочку руками, отворачивая ее голову в сторону.

От присутствия бабули на меня внезапно снизошло спокойствие, руки перестали дрожать, а сердце испуганно бухать в груди.

Полоснула по ране, точно всю жизнь этим занималась.

— Свет! — рявкнула на старуху-хозяйку тоном профессионального хирурга. И когда трясущийся огонек лампы задрожал над раной, принялась вычищать гной.

Адреналин наше все — руки буквально летали. А заморозка — спасение пациента. Девчонка даже не пискнула.

Подозреваю, я первая, кто сочетает подобное — магическое с хирургическим, но мне не до гордости.

Убрала гной и, когда пошла чистая кровь, наложила ладони, призывая тепло.

Мельком подумала, что закономерно: холод замораживает, тепло излечивает. И надо будет не перепутать эти два эффекта.

Холод отступал, и девчонка задышала чаще от возвращающейся боли.

Я отстранилась, осматривая рану. Что же... кожа все еще красная, но края я стянула. На всякий случай забинтуем, чтобы не разошлись.

— Повязку менять каждый день, следить за жаром, давать много пить и не позволять нагружать ногу.

Вот что-что, а давать инструкции я умела отменно, даже с кружащейся от слабости головой.

— Если поправится... — Помолчала, потом внесла исправления, а то мать стремительно бледнела. — Когда поправится, принесешь корзинку еды. Сколько сможешь. Все.

И они вдвоем растворились в темноте, а я... даже сил не нашла подняться. Меня, ворча и ругая, подхватила под мышки бабуля и, придерживая, довела до лежака.

Вслед же неслось:

Глава 7

«Зеркало?» — ехидно предложили мне.

Я мрачно мотнула головой. Обойдусь. И так сердце ошалело скачет в груди, а тело потряхивает после пережитого. Но рука сама потянулась к лицу, чтобы пальцами коснуться щетины на подбородке.

— А-а-а!

«Не ори, дура!»

Скорее дурак, потому как завыла я баритоном.

«Я же обещала — вернешь свое».

Угу, мне папа в детстве тоже луну с неба обещал. До сих пор не моя.

«Самое ценное оставила!»

Это она про грудь? Еще бы. Там два камушка, над которыми трясутся веревка с плющом, потому и не стали ничего трогать, паразиты!

Я представила, как на меня из зеркала смотрит заросший щетиной мужик угрюмой наружности, и поняла, что не хочу знать, как я выгляжу. Не хочу, и точка. Иначе моя психика окончательно даст сбой, а с учетом того, что я нахожусь в военном лагере, радовать зеленых сумасшедшим смехом тот еще вариант.

Выдохнула, успокаивая себя тем, что это маска и психовать причин нет. Грудь при мне, все остальное тоже, а что выгляжу небритым мужиком, так в жизни и не тем прикинешься, дабы выжить. Вон господин Керенский в женском платье бежать пытался. А я чем хуже? Так что считаем себя агентом 007 на секретном задании и начинаем гордиться. Если доживу до старости, точно сяду писать мемуары. Бестселлером же выйдут!

«Пошли уже!»

— Не торопи меня! — огрызнулась, ощущая себя вправе огрызаться. Я теперь пострадавшая сторона, и мой гнев требовал моральной компенсации, а еще информации, ибо лезть куда-то вслепую мне расхотелось. Ну а почему бы не поставить условия? Бабуля с детьми далеко, товарищам стражам я нужна в целом виде и с добровольной мотивацией. Пора бы расставить все точки над «i».

«Тебе нравятся трупы?» — полным ехидства голосом вопросила веревка.

Из палатки я вылетела, точно меня пнули под зад. Пронеслась метров десять, наткнулась на какого-то бедолагу, рискнувшего оказаться у меня на пути. Снесла. Вернулась, помогла подняться.

— Да не спеши ты так, построение через час, не раньше. У меня брат при штабе, — благодушно заверил меня солдат, оправляя форму и придирчиво осматривая сапоги — не потеряли ли те блеск в результате падения. Бесполезное, на мой взгляд, занятие, ибо в битве никто на чистоту сапог смотреть не станет. Там бы голову не потерять.

Парень был молод, говорил на языке зеленых, забавно смягчая согласные, но веревка, дабы я не порушила маскировку своим «Че?», исправно переводила.

Кивнула в ответ, мол, спасибо за информацию. Повторила за веревкой:

— Извини. Первый раз в бою.

Меня панибратски похлопали по плечу, снисходительно улыбнулись и подбодрили:

— Не трусь, братуха, сила за нами.

От похлопывания меня повело, но на ногах я удержалась, криво улыбнулась, стараясь не думать о том, как моя щетина сочетается с улыбкой. А почему, собственно, я не могу быть симпатягой и улыбаться, как Брэд Питт? Вон товарищ вполне благосклонно на меня смотрит, значит, я не угрюмый урод.

И тут воздух в лагере задрожал, наполняясь тяжелым, пронизывающим тело гулом.

— Построение! — выдохнул, разом побледнев, мой новый знакомый. С подозрением посмотрел на меня, явно желая спросить об источниках информации, я непонимающе — на него: какое, к чертям, построение?

«Гниль мне в печенки! Чтоб меня порвало! Слизняки зеленые. Раньше начали».

Кто-то явно расстроился, а еще мы куда-то опоздали. Видимо, слинять.

«И что застыла столбом? Вали давай с ним. У вас же построение...» — с едким сарказмом выговорила веревка.

— Да пошла ты... — вырвалось у меня, и мне достался ошарашенный взгляд солдата.

— Да! Пошли мы! — тут же исправилась я.

— Синий? — догадался он, перейдя на знакомый мне язык. — Из координаторов? А почему форма наша?

Штирлиц еще никогда не был так близок к провалу.

— Меньше внимания, меньше вопросов, — буркнула я, моля об одном: чтобы ни одну сволочь сейчас не занесло в ту палатку, где остался лежать труп мужика.

— Ого! — Мой статус был повышен пунктов на десять, не меньше. Из хлюпика — малый рост остался при мне — я превратилась в тайного координатора хозяев местной движухи — синих.

— Ты, наверное, и лагерь плохо знаешь, — разливался соловьем солдат, уверенно шагая куда-то. Я семенила следом, один его шаг — два моих. Потом обругала себя полной дурой и двинулась так, словно у меня на одном плече шпала, на втором бревно, в уголке рта папироса... Не хватало только музыкального сопровождения: «Распрягайте, хлопцы, коней». И мы бы зажгли...

— Держись меня, не пропадешь.

Парень явно возомнил себя главным. Ну еще бы... Перед ним хлюпик в форме с чужого плеча. Как тут не взять под крыло?

А у местных явно проблемы с братскими секторами, раз появилась надобность в координаторах, а не просто вестовых. Значит, не все гладко... Впрочем, в таком сложном деле, как война, всегда найдется сволочь, которая решит, что знает больше других и самая умная.

— Говорят, сам выступать будет!

В голосе парня прозвучало столько благоговения, точно он Анну Семенович ожидал увидеть. Мне аж неловко стало. Такая любовь, а тут я... Несведущая.

По мере нашего продвижения к центру лагеря людей становилось все больше, толкучка нарастала, разговоры тоже. Народ держался вольготно. Никакого строевого шага или приветствия старших по званию. А вот похлопывание по плечу, оклики, радостный смех я встречала почти на каждом шагу. Им бы сюда вина, закусок, и вышел бы знатный пикник.

На большой поляне мы построились. Моего знакомого от меня оттерли, я встала между двух верзил, чьи внушительные щеки свисали складками аж до шей. Зато я догадалась, зачем веревка мне щетину вырастила — чтобы не было понятно с первого взгляда, к какому виду я принадлежу. Гм, спасибо. Быть обладателем висящих щек мне точно не хотелось.

— Братья! — разнеслось над поляной, и гул стих точно по мановению волшебной палочки.

Народ замер, ловя каждое слово, словно оно было откровением.

Глава 8

Тело ощущалось чужим от сковавшего его дикого ужаса. Могильный холод давно поселился в желудке. Сердце металось между пятками и горлом, в поисках места поукромнее. Рубашка прилипла к мокрой спине, пряди обрезанных волос падали на глаза, закрывая обзор, сведенные от напряжения пальцы нестерпимо ныли. Внутри, собственно, осталось лишь смирение с тем, что сегодня я умру.

В нос ударил тяжелый запах крови. Бык поскользнулся, копыта с чавканьем опустились на землю. Я запретила себе думать о том, по чему мы сейчас ступаем.

Внезапно бык дернулся, обиженно взревел, и веревка завопила: «Прикрывай лучше!»

Я свесилась направо, налево — в широкой шее торчала стрела. И прилетела она из-за моей спины.

Сволочи! Нет, а чего я ожидала? Но быка было жаль. Протянула руку, с натугой выдернула стрелу. По коже дрожью прошла волна боли, но крови вытекло немного. Уф-ф-ф. Неглубоко вошла, на излете.

А дальше я онемела. Просто потеряла дар речи, потому как бык мотнул башкой, поднимая на рога скелет. Да-да. Натуральный такой скелет, еще и с остатками плоти.

Я ошиблась. Это ни разу не Толкиен. Это черт знает что!

Дальше мертвяки пошли гуще, запах крови смешался с вонью полуразложившихся тел. Эпицентр приближался. Тел в зеленых и синих мундирах становилось больше, и во мне росла уверенность, что бывшие одерживают верх. Не знаю, что там у цветных с резервами, но передние отряды полегли в полном составе. А мертвяки продолжали сражаться даже с тремя стрелами в груди. И еще они шустро убирались с нашей дороги, точно ждали... И меня ни разу не радовало их гостеприимство.

Дарье стиснул кулаки, с бессильной яростью наблюдая, как наездник все ближе продвигается к центру битвы.

«Он привел мертвых!»

«Это действительно Шаркей, точнее, его труп, и он кладет наших, словно они из бумаги».

Доклады сыпались один за другим.

— Передайте весть в Город, — принял нелегкое решение Дарье, — пусть готовятся. Мы их задержим насколько сможем. Дайте задание артефакторам, пусть срочно придумают что-то от этой... мертвечины.

И пусть будет проклят носитель! Если Дарье останется жив, он лично достанет ублюдка.

Мы перескочили груду тел, уткнулись в спины последних из оставшихся в живых защитников этого участка поля. Смотрелись те откровенно жалко... Израненные, еле стоящие на ногах и держались, похоже, благодаря серому от перенапряжения магу, а перед ними...

Товарищ даже в поеденном червями виде, без глаз, с гладким черепом и отвалившимися частями лица выглядел внушительно по-королевски. Высокий, широкоплечий, на дохлой и явно боевой животинке, помеси коня с ящерицей: морда чешуйчатая, все остальное от коня. Упырь с гигантским мечом в руках, одетый в уже заляпанные кровью доспехи, излучал безоговорочную власть, уверенность и грозил неминуемой смертью врагам. Он уже победил, по крайней мере тот десяток, который с безнадежным видом жался к телам павших товарищей.

Твою же...

Нет, нет и нет. У меня работа, мобильник, соцсети, квартира с нормальным душем и туалетом, отпуск. Я крем для лица хочу, а еще маску. И вообще, жить нормально, а не в бегах.

Нас заметили, предвкушающе оскалились.

Так, наверное, улыбался Волан-де-Морт перед тем, как вернуть себе полноценное тело.

Ну да, я же не дура. Догадалась, почему именно я. Им не просто камушки вернуть надо было, а мертвое сделать живым. Ну а камни играли роль проводника или аккумуляторов.

— Здрасте, — кивнула монстру, стараясь не трястись столь явно и от страха перейдя на провинциальный — я у мамы дурочка — стиль общения. Хозяин скелетов пугал так, что я на него даже смотреть боялась. Аура смерти, от которой тянуло могильным холодом и тленом, ощущалась даже на расстоянии.

Парни, которые смертники, озадаченно оглянулись. Сообразили быстро. Один потянулся было проткнуть меня мечом, но его остановили, остальные ограничились полными презрения взглядами.

Простите, парни, мне ваш мир вообще не нравится, а уж тюрьма...

Меня поманили костяной рукой в обрезанной перчатке, мол, иди сюда, радость наша, заждались.

Я сглотнула, ощущая себя бандерлогом под взглядом Каа. Мотнула головой — погодьте со своим «Ближ-ж-же», — распахнула плащ и начала высвобождать китель из-под ремня штанов.

Глаза у парней округлились, потому как полезла я под рубаху. Нет, о чем они думают? Какой интим на поле боя?!

«Чего копаешься?» — злилась веревка.

Я не ответила. Ясное дело чего — не хочу парней травмировать видом лифчика у небритого мужика. Они в этом плане невинные дети, да и тяжело чувствовать себя последней предающей их сволочью.

Достала камни, те сами прыгнули в руки, стоило на них нажать. И мне вежливо протянули меч рукоятью вперед.

Сбоку присвистнули. Попробовали атаковать, но я гаркнула тем особым голосом, который, как говаривала бабушка, ворон на лету останавливал:

— Не сметь!

Парни удивленно застыли. Монстр тоже удивился. Одна оставшаяся целой бровь поползла вверх.

— Не отвлекайтесь, — попросила настойчиво, и его мертвое величество понимающе склонил голову — на гладком черепе отразился блеск чьего-то огненного шара.

Меня привычно вздернули за шиворот вверх, а то мне до рукояти меча и в прыжке не достать было. Я зависла в воздухе перед упыристым королем, и весь мир замер, сузившись до нас двоих.

«Если они войдут в Город, — билось в голове, — что будет с жителями?»

Краем глаза уловила мертвеца с окровавленным ртом, сжимающего чью-то оторванную руку.

Понятно. Города не будет. Ой, все! Хочу проснуться от кошмара и не думать о том, что меня сейчас за отказ живьем жрать станут.

— Ваши камушки, — заставила себя улыбнуться, искренне, всем сердцем ненавидя упыря.

Глаза защипало. Нет, рано для жалости, хотя, конечно, тридцать лет маловато. Зато последние дни были такими насыщенными... Можно сказать, напоследок отжила свое.

Взяла по камню в каждую руку.