Тайна черной кошки

Глава 1

Дверь содрогалась под ударами, похожими на выстрелы. Дребезжала рамка, звенел замок.
— Никита! Открывай, мразота! Я тебя знаю, ты дома!

Голос Любови Семеновны, его соседки снизу, резал слух, впиваясь в виски тонкой стальной иглой. Никита сорвался с кровати, сердце бешено колотилось — не от страха, а от ядовитой, готовой вырваться наруху ярости. За спиной у него, на спинке дивана, замерла черная тень с двумя горящими изумрудными углями вместо глаз. Кошка. Его новое, странное и тихое проклятие.

Он рванул дверь на себя.

— В чем проблема? — его голос прозвучал хрипло и низко, совсем не так, как он хотел.

Любовь Семеновна, худая, как жердь, с вечно поджатыми губами, тыкала пальцем ему в грудь.
— Проблема на четвертом этаже! В тебе! У меня опять потоп! С потолка капает, как из ведра! Весь ремонт затопило! Это ты со своими дикими порядками!

Она пыталась заглянуть за него, в квартиру, и ее взгляд на секунду зацепился за кошку. В глазах вспыхнуло торжество находки.
— Ага! Уже и зверюг плодить начал! Они у тебя срать везде будут, трубы грызть! Я в СЭС позвоню! Ее у тебя изымут!

Изымут.
Это слово сорвало последний предохранитель. Хаос последних дней — самовольно накрывающийся стол, пропадающие носки, странные, душные сны о лесе и глазах — все это клокотало внутри, и сейчас нашло выход. Нашел виноватого.

— Может, это у вас не с потолка течет, а из головы? — огрызнулся он, перекрывая ее визг. — Идите краны проверьте, прежде чем людям жизнь портить! Или вам просто тоскливо и не с кем поругаться?

Люба побледнела, губы ее задрожали.
— Я тебя, щенок! Я тебя по судам затаскаю! И эту тварь твою...

Она сделала резкое движение, пытаясь просунуть руку в щель между дверью и косяком, чтобы указать на кошку.

И тогда случилось нечто.

Тихая, почти невидимая тень на диване вздыбилась. Вместо привычного шипения раздалось низкое, хриплое рычание, такое глубокое и свирепое, что его, казалось, издает не трехкилограммовый хищник, а нечто гораздо большее и древнее. Воздух на мгновение стал густым и колким.

Люба замерла с вытянутым пальцем, ее глаза округлились от непонятного испуга.

И в этой звенящей тишине они оба услышали новый звук. Громкий, влажный хлопок, донесшийся сквозь перекрытия, будто на кухне у Любы лопнул наливной шланг стиральной машины. Вслед за ним — приглушенный, но отчаянный крик ее сына: «Ма! Тут потоп!»

Лицо соседки исказилось паникой. Она не сказала больше ни слова, развернулась и побежала вниз по лестнице, громко хлопнув своей дверью.

Никита медленно притворил дверь, прислонился лбом к прохладному дереву и попытался отдышаться. В висках стучало. Он обернулся.

Кошка сидела, как и прежде, свернувшись калачиком, и вылизывала лапу с видом полного, почти презрительного спокойствия. Но в ее зеленых, не по-кошачьи умных глазах плескалось что-то темное и удовлетворенное.

Именно в этот момент, глядя на это странное животное, принесшее в его размеренную жизнь хаос и магию, Никита впервые отчетливо понял. Понял, что потоп у Любы — не случайность. Что ужин, появляющийся сам собой — не шутка коллег. Что сны — не игра воспаленного сознания.

Он подобрал не просто кошку.
Он впустил в свою жизнь нечто непознаваемое и опасное.

Глава 2

(Воспоминание)

Это началось три дня назад. Вернее, закончилось.

Поздний ноябрьский вечер. Ледяной дождь, превращающий асфальт в черное зеркало, в котором тонули огни фонарей. Никита шел с работы, уставший и злой. Проект горел, смежники срывали сроки, начальник зверел, а он промочил ноги, неудачно ступив в лужу. Единственным желанием было добраться до дома, снять мокрую одежду и на пару часов отключиться под звуки какого-нибудь агрессивного сериала.

И тут он ее увидел.

Под сломанным фонарем, на крышке канализационного люка, сидела она. Совершенно черная, мокрая до состояния жалкой тряпки. Дождь хлестал ее по спине, но она не пыталась спрятаться. Она сидела с невозмутимым, почти королевским видом, и смотрела. Ее глаза — два ярко-зеленых прожектора — уперлись прямо в него, словно она ждала. Именно его.

Никита замедлил шаг. С ума сойти. Бешеная, наверное, — промелькнула первая мысль. Или замерзшая. Он всегда проходил мимо. Всегда. Бездомные животные, попрошайки, чужие проблемы — все это было частью шумного, грязного города, от которого он отгораживался стенами своей квартиры и наушниками.

Но тут он остановился. Не смог пройти. Взгляд этой твари был слишком... осознанным. Вызывающим.

— Чего уставилась? — буркнул он, чувствуя себя идиотом.

Кошка в ответ медленно моргнула.

Он прошел еще пару шагов, сжавшись от холода. Обернулся. Она все так же сидела и смотрела ему в спину.

Проклятие. Вот что это было. Какое-то иррациональное чувство, что если он уйдет сейчас, то потом будет жалеть. Будет вспоминать эти зеленые глаза в самое неподходящее время.

С громким ругательством, обращенным самому себе — ну вот, доигрался, совсем рехнулся — он повернулся, снял свой шерстяной шарф (новый, кстати, подарок мамы) и решительно направился к люку.

— Смотри только, не поцарапай, — проворчал он, наклоняясь. — И не блохастая будь.

Она не вырвалась. Не зашипела. Когда он взял ее на руки, завернув в шарф, она лишь глубже зарылась в ткань, издав тихий, хриплый звук, больше похожий на стон облегчения, чем на мурлыканье. Она была легкой, почти невесомой, и дрожала мелкой, частой дрожью.

Всю дорогу до дома он нес ее, прижимая к груди, и ругал себя последними словами. Идиот. Сентиментальный идиот. Теперь ветеренар, прививки, корм, лоток... Нафига тебе эти проблемы?

Дома он устроил ее в коробке из-под обуви на старых полотенцах, поставил рядом блюдце с молоком и кусочком вареной курицы. Кошка ела быстро, но без жадности, с той же странной вежливостью. Потом вылизывалась до блеска каждой шерстинки, разлеглась на полотенце и уставилась на него своим гипнотизирующим взглядом.

— Ладно, — вздохнул Никита, чувствуя нелепую гордость. — Поживешь тут пока. Только смотри... веди себя прилично.

Она снова медленно моргнула.

Он тогда еще не знал, что для нее значит «прилично». Не знал, что ее понимание порядка включает в себя магию, ужины из ничего и скандалы с соседями, заканчивающиеся внезапными потопами.

Он просто лег спать, думая, что совершил один маленький, нехарактерный для себя добрый поступок.

Он и представить не мог, что этим поступком он подписал себе приговор. И приговор этот был написан на языке древнего заклятия.

Глава 3

Сознание возвращалось к Никите медленно, пробиваясь сквозь плотную пелену сна. Ему снился тот лес – влажный, темный, пахнущий прелой листвой и чем-то металлическим. И глаза. Два изумрудных шара, мерцающих в чаще. Он потянулся рукой к прикроватному столику, нащупывая телефон, чтобы проверить время, и… замер.

Воздух.

Он пахнет не спертым воздухом затхлой квартиры одинокого мужчины, не ароматом вчерашней пиццы и пыли. Он был свежим, чистым, с тонкими, едва уловимыми нотами полевых трав и чего-то цветочного, словно кто-то распылил дорогие духи.

Никита резко сел на кровати.

Комната была безупречно чиста. Книги на полках, которые обычно лежали в живописном беспорядке, теперь стояли ровными стопками. С монитора компьютера исчезли пыльные разводы. Пол блестел. Даже крошечные обрезки проводов, вечно валявшиеся возле системного блока, были аккуратно собраны в пакетик и лежали в углу.

«Что за…?» – мысль застряла в горле.

Он вскочил с кровати и выбежал в коридор. Картина была та же: идеальный порядок, ни пылинки. На вешалке у входа висела его рубашка – та самая, синяя в белую полоску, которую он вчера скомкал и бросил на спинку стула, потому что не успевал ее погладить. Теперь она висела безупречно отглаженная, без единой морщинки.

Сердце заколотилось чаще. Он медленно, как в замедленной съемке, прошел на кухню.

На маленьком столе уже был накрыт завтрак. Тонкий парок поднимался от порции идеальной овсяной каши, в центре которой таяла горка сливочного масла, посыпанная корицей. Рядом стояла кружка с дымящимся черным кофе – именно так он его и пил, без сахара и молока. И лежали два тоста, подрумяненные до золотистой корочки.

Никита обвел взглядом кухню. Все поверхности сияли. Раковина была пуста и суха. Он подошел к плите – она была холодной. Как будто еда появилась здесь сама по себе, из ниоткуда.

Он посмотрел на коробку в углу. Кошка сидела в своей лежанке, вылизывая лапу с видом полнейшего безразличия к мировым потрясениям. Ее изумрудные глаза скользнули по нему, будто говоря: «Ну? В чем проблема? Ешь, не задерживай народ».

Логика, его верная и единственная опора все эти годы, с треском рушилась. Он мог бы списать уборку на себя – мол, прибрался в полубессознательном состоянии после работы. Но глажка? Но этот завтрак? Он не держал дома ни овсянки, ни корицы. Это было точно.

Он потянулся к кружке, сделал глоток. Кофе был идеальной температуры и крепости. Именно таким, каким он любил.

По спине пробежала холодная дрожь. Это было страшнее, чем явное буйство полтергейста. Это была тихая, навязчивая забота, нарушающая все законы мироздания.

Раздался резкий звук будильника на телефоне – сигнал, что через сорок минут начинается ежедневная планерка. Прокляв все на свете, Никита на автомате схватил тост, залпом выпил кофе и побежал в душ. Думать было некогда. Анализировать – некогда. Нужно было бежать.

Весь день на работе он был не в себе. Код не компилировался, мысли путались. Он ловил на себе удивленные взгляды коллег – обычно собранный и педантичный, сегодня он пялился в монитор, не видя его.

«Кошка, – упрямо твердил он сам себе. – Просто кошка. И… и я сам все сделал. В состоянии аффекта. Сомнамбулическом. Да».

Звучало нелепо. Он не был лунатиком.

Вечером, возвращаясь домой, он чувствовал себя так, будто шел на первое свидание или на допрос. Рука с ключом дрогнула, прежде чем вставить его в замок.

Дверь открылась.

В квартире пахло чем-то божественным – тушеным мясом, травами, свежей выпечкой. Свет в прихожей был приглушен. И прямо на пороге, на паркете, сидела она. Черная, как ночь, с яркими зелеными глазами.

Увидев его, она поднялась, выгнула спину в немой кошачьей потягушке, и вдруг… потёрлась о его ногу, издав тихое, мурлыкающее «мррр». Это был первый звук, который он от нее услышал за все дни. Он был низким, бархатным и на удивление ласковым.

Никита замер, не решаясь войти. Его рациональный мир дал окончательную трещину, и сквозь нее пробивалось нечто теплое, пугающее и необъяснимое.

Он переступил порог и прошел на кухню. На столе его ждал ужин: запеченная курица с розмарином и овощами, рядом – свежий хлеб. Всё выглядело так, будто это приготовил шеф-повар мишленовского ресторана, а не… кто? Пустота? Кот?

Он медленно опустился на стул, глядя на кошку, которая устроилась напротив и смотрела на него своим пронизывающим взглядом.

— Это ты? — тихо, почти шепотом, спросил он, чувствуя невероятную глупость этого вопроса.

Кошка медленно, словно с достоинством, моргнула.

И в тот вечер Никита впервые за долгое время поужинал не перед монитором, а за столом. В тишине, под пристальным наблюдением двух изумрудных глаз, в которых танцевали загадочные зеленые огоньки.

И вот теперь этот потоп у соседки…

Глава 4

Никита медленно опустился на пол, спиной к двери, и уставился на существо, свернувшееся на его диване. Дрожь, которую он списывал на адреналин после ссоры, не проходила. Она шла изнутри, из самого нутра, выворачивая наизнанку все его рациональное мировоззрение.

— Так, — тихо произнес он, обращаясь к кошке. — Давай начистоту. Что... Что ты такое?

Зеленые глаза медленно поднялись на него. В них не было ни злобы, ни страха. Был лишь холодный, бездонный интеллект. Она потянулась, встала, грациозно спрыгнула с дивана и подошла к нему. Затем уперлась лапой в его колено и издала тихое, но очень четкое: «Мрррр?» — с вопросительной интонацией, словно спрашивая: «Ну? Догадался наконец?»

Он осторожно протянул руку, ожидая, что она его оцарапает или убежит. Но кошка ткнулась мокрым носом в его пальцы и начала тереться щекой о его ладонь. В этот момент в голове у Никиты пронеслось: «Устала. И спасибо.»

Он дернулся и отдернул руку, как от огня.

— Это ты? — он снова задал этот идиотский вопрос, но на этот раз это был не риторический вздох, а настоящий, полный ужаса и надежды вопрос.

В ответ в его сознании, тихо, словно чей-то далекий шепот, проскользила мысль, явно не его: «Громко она... Надоела.»

Никита зажмурился. Он определенно сходил с ума. Телепатические кошки, самоубирающаяся квартира и мстительные потопы у соседей — классический набор для психоза.

Решив проверить свою теорию самым дурацким способом, он встал, прошел на кухню и нарочно уронил на пол вилку. Она с грохотом покатилась под стол.

— Ладно, — бросил он вызов пустой квартире. — Покажи еще раз. Приберись.

Он замер в ожидании. Кошка с дивана наблюдала за ним с нескрываемым интересом. Прошла минута. Ничего. Выдох облегчения и разочарования одновременно застрял у него в горле. Ну конечно, идиот. Придумал же.

Он наклонился, чтобы поднять вилку.

И в этот миг она пропала.

Не растворилась в воздухе, нет. Она просто исчезла с того места, где лежала секунду назад, и мгновенно оказалась на столе, аккуратно лежащей рядом с его чашкой.

Никита застыл в полуприседе, кровь отхлынула от лица. Он видел это своими глазами. Телепортация. Проклятая телепортация предметов.

Он медленно выпрямился, не сводя глаз с вилки. Его взгляд перешел на кошку. Та сидела, поджав лапки, и смотрела на него с таким видом, будто говорила: «Ну? Доказано? Можешь теперь перестать быть таким... нервным?»

— Ладно, — его голос звучал хрипло. — Допустим. Допустим, ты... не кошка. Что тогда? Призрак? Инопланетянин? Джинн? — он нервно рассмеялся.

В его голове снова возник образ. Не слово, а именно образ. Темный лес из его снов. И в нем — силуэт девушки. Той самой. И снова чувство — острое, пронзительное чувство тоски по чему-то утраченному. Оно было таким чужим и таким сильным, что у него перехватило дыхание.

Кошка спрыгнула со стола, подошла к холодильнику и села перед ним, уставившись на дверцу.

— Ты... голодная? — предположил Никита, чувствуя себя полным кретином, разговаривающим с бытовой техникой.

В ответ в голове промелькнуло легкое раздражение, а потом четкая картинка: он открывает холодильник, берет пачку сливочного масла, отрезает от него небольшой кусочек и кладет в блюдце.

Он повиновался, движимый чистым любопытством и остатками шока. Достал масло, отрезал. Положил перед кошкой.

Та не стала его есть. Она тронула лапкой блюдце и отодвинула его в сторону. Потом посмотрела на него, и в ее взгляде читалось явное разочарование. «Не то. Думай.»

Масло... Масло было ключом? К чему?

И тут его осенило. Старая бабушкина сказка, которую он слышал в детстве. Про домового, которого нужно задобрить молочком и маслом, чтобы он помогал по хозяйству. И про... про ведьм. Про ведьм, которые могли оборачиваться в животных и которых можно было расколдовать, если...

Сердце его бешено заколотилось. Он снова посмотрел на кошку, на ее пронзительные, слишком умные глаза.

— Ты... не кошка, да? — прошептал он. — Ты... человек? Заколдованный?

Это было безумием. Но это было единственное, что хоть как-то укладывалось в картину происходящего.

И тогда кошка замерла. Вся ее грация и надменность куда-то испарились. Она смотрела на него не мигая, и в ее зеленых глазах было столько боли, надежды и древней печали, что ему стало физически плохо. Она медленно, очень медленно кивнула. Совсем по-человечески.

Потом подошла к кухонному шкафчику, где он хранил старые газеты с чердакаа бабушкенного дома, и лапкой провела по щели между дверцами.

Никита, с дрожащими руками, открыл шкафчик. Там лежала стопка макулатуры. И на самой верхней газете был обведен в рамочку небольшой абзац.

«Таинственное исчезновение: молодая женщина пропала без вести после ссоры с местной знахаркой».

Никита схватил газету. Сердце бешено стучало в висках. Он пробежал глазами текст. «Агата Воронцова, 23 года, известная в узких кругах травница и народная целительница, пропала три недели назад. Последний раз ее видели в компании пожилой женщины, с которой у нее якобы был конфликт... Родственники утверждают, что Агата опасалась за свою жизнь, говоря о «темной зависти» и «проклятиях»...»

Он поднял глаза на кошку. Та сидела, не двигаясь, и смотрела на него. И в ее взгляде он прочитал все.

Его невинная находка на холодной улице оказалась не актом милосердия, а ключом, вставленным в замок древней, опасной тайны. Он подобрал не бездомное животное.

Он нашел пропавшую ведьму. И тем самым втянул себя в войну, о существовании которой даже не подозревал.

Глава 5

Тишина в квартире стала густой, звенящей, будто воздух превратился в стекло. Никита не отрывал глаз от газетной строки: «...опасалась за свою жизнь, говоря о «темной зависти» и «проклятиях»...» Буквы плясали перед глазами. Он медленно поднял голову и посмотрел на существо, сидевшее перед ним.

— Агата? — имя сорвалось с его губ шепотом, грубым и неуверенным.

В ответ кошка — нет, Агата — издала тихий, горловой звук, полный такой нечеловеческой тоски, что по спине Никиты пробежали мурашки. Она снова кивнула, и этот кивок был уже не неуверенным, а полным отчаяния и надежды. Ее зеленые глаза блестели неестественно ярко, словно в них стояли слезы, которые не могли пролиться в кошачьем облике.

Он рухнул на стул, сжимая газету в потных ладонях. Разум, его верный и логичный слуга, отчаянно пытался найти рациональное объяснение. Совпадение. Галлюцинация от переутомления. Чья-то жестокая шутка. Но каждая из этих версий разбивалась о воспоминание о вилке, материализовавшейся на столе. О рычании, от которого застыла кровь. О потопе у Любы, случившемся в идеально синхронный момент.

Он был ученым в мире, где внезапно включили магию. И правила этого мира ему были неизвестны.

— Хорошо, — он выдохнул, заставляя себя говорить медленно и четко, как если бы вел переговоры с инопланетянином или сумасшедшим. — Допустим, я... верю. Ты — человек. Тебя... заколдовали. Эта... — он ткнул пальцем в газету, — эта женщина? Та самая «пожилая»?

В его голове возник резкий, обжигающий образ: сморщенное, злобное лицо с маленькими, черными, как бусины, глазами. И чувство — леденящий, пронизывающий до костей страх. Это был не его страх. Это было эхо чужого ужаса, ворвавшееся в его сознание. Никита вздрогнул и отшатнулся.

— Понятно, — прошептал он, больше не сомневаясь. Сомнения были роскошью, которую у него отняли. — И что теперь? Что мне делать? Как... помочь?

Агата подошла к нему и ткнулась головой в его голень. В голове пронеслось теплое, успокаивающее чувство, похожее на благодарность. Потом она отошла к центру комнаты, села и уставилась на книжную полку, где в беспорядке стояли его старые учебники по программированию, научная фантастика и пара детективов.

— Книги? — неуверенно предположил Никита. — Тебе нужна книга?

Она терпеливо моргнула. Он встал и подошел к полке, чувствуя себя полным идиотом.

— Какая? Эй, я не телепат, давай как-то понятнее.

В ответ пришло чувство легкого раздражения, а потом — четкий образ толстого кожаного переплета с тиснением. У него такой не было. Но образ настойчиво висел в воздухе. Алиса подняла лапу и ткнула ею в сторону прихожей, где в углу валялся его старый, пыльный рюкзак.

Никита почувствовал, как по коже снова побежали мурашки. Он подошел к рюкзаку, открыл его. Внутри лежали конспекты, пачка сигарет «на черный день» и... книга. Не его. Незнакомая. Небольшая, в потертом кожаном переплете, без всяких опознавательных знаков на обложке. Он точно не клал ее туда.

Сердце заколотилось чаще. Он вытащил ее. Кожа была холодной на ощупь. На обложке было вытиснено странное символьное клеймо, похожее на переплетенные ветви дерева.

— Это... твое? — спросил он, поворачиваясь к Агате.

Та кивнула, и в ее позе читалось огромное напряжение.

Он открыл книгу. Страницы были пожелтевшими от времени, испещренными плотным, убористым почерком на русском языке, но с обилием странных символов и схем на полях. Это был дневник. Или гримуар.

«...ибо обращение сие есть одно из самых тяжких, — гласила запись на первой же странице, которую он смог разобрать. — Душа заключена в форме, чуждой ее природе, и сила угасает с луной. Разрушить оковы может лишь тот, кто добровольно принял изгнанное сердце под свой кров, не ведая о даре сокрытом...»

Никита поднял глаза на Алису, пытаясь осмыслить прочитанное.

— То есть... я? Я тот, кто может... разрушить оковы? Потому что принес тебя домой, не зная, кто ты?

Она снова кивнула, и на этот раз во взгляде читалась такая надежда, что стало больно смотреть.

— Но как? Что нужно сделать?

Агата подбежала к книге и стала водить лапой по странице, тыча в одно и то же место. Он присмотрелся. Там был нарисован сложный круг с рунами по периметру и в центре — два символа: один напоминал кошку, другой — человека.

— Провести ритуал? — догадался он.

Кошка быстро кивнула.

— Хорошо. А что для этого нужно? — он начал листать страницы, испещренные рецептами из странных ингредиентов. «Корень мандрагоры, собранный в полнолуние... слеза невинного... пепел от сожженного письма с словом ненависти...» Его стало тошнить. — Господи, да где я это все возьму? И что, это обязательно? Может, есть способ проще?

В его голове резко и болезненно возник образ той самой пожилой женщины со злыми глазами. И чувство — преграда. Острая, колющая, как стена из игл.

— Она... — Никита понял. — Она не даст? Ритуал не сработает, пока она... жива? Или пока она сильна?

Громкое, утвердительное «Муррр!» прозвучало как приговор.

Никита закрыл книгу и отложил ее, как мину. Он прошелся по комнате, сжимая и разжимая пальцы. Он всего лишь хотел помочь бездомному животному. А оказался в центре магической войны, где на кону стояла чья-то жизнь и чья-то душа. Его рациональный мир лежал в руинах. От него требовалось стать кем-то другим. Поверить в невероятное. Сражаться с тем, чего он не понимал.

Он остановился перед Алисой, которая смотрела на него, затаив дыхание, вся — ожидание.

— Ладно, — тихо сказал он, и это было самое трудное слово в его жизни. — Ладно, я помогу. Я не знаю как. Я не знаю, что из этого выйдет. Но я помогу.

Он протянул руку, чтобы погладить ее по голове. Она потянулась ему навстречу, и в этот раз ее мурлыканье было громким, глубоким и по-настоящему счастливым.

Внезапно в дверь снова постучали. На этот раз стук был не истеричным, а твердым, официальным. Мужской голос произнес:
— Никита Олегович? Откройте, пожалуйста. Полиция. Поступило заявление от вашей соседки.