Тайная дочь дракона

Пролог

Когда-то очень давно

Воздух в Сердце Мира был густым и сладким, как нектар с древа Изначальной Жизни. Он вибрировал от энергии, текущей по прожилкам кристаллических стен святилища, мерцающих мягким золотым сиянием. Здесь, в самом центре мироздания, где ткани реальностей были тонки, как лепестки лилии, время текло иначе — не спеша и величаво. Здесь царил вечный полдень, освещавший фигуры пяти стражей, собравшихся вокруг пульсирующего ядра бытия — сферы чистейшего света, известной как Астрариум.

Это были Хранители Равновесия.

Сифус, древний эльф, чья борода была сплетена из корней дремучего леса, а глаза видели прошлое наравне с настоящим. Его длинные пальцы, покоящиеся на жезле из слоновой кости, чувствовали малейшую дрожь в потоке магии.

Рогар Каменная Грива, дварф с ликом, высеченным из гранита самими богами, в доспехах, на которых руны переливались, как расплавленное железо. Его мощная ладонь, сжимавшая древний молот, была непоколебима, но сегодня в его стойке читалось напряжение.

Эоланира, небожительница с крыльями из струящегося нефрита, чей голос был подобен колоколу. Её сияние, обычно умиротворяющее, сегодня мерцало, как тревожный маяк.

И двое других. Леорик, человек, чья мудрость затмевала его возраст, чей взгляд был полон тихой грусти, словно он предвидел нечто, чего не могли разглядеть остальные.

И она. Верандра. Её чешуя, цвета тлеющих углей и расплавленного золота, отбрасывала на стены танцующие блики. Каждое движение её могучего драконьего тела, даже в его гуманоидной форме, было воплощением первозданной силы. Её крылья, сложенные за спиной, были подобны королевской мантии, а глаза, горящие, как два солнца, неморгающе следили за Астрариумом. Она была стержнем, якорем этой группы. Прапрапредок Алины, чья кровь будет течь в жилах той, что еще даже не родилась.

— Ритм замедляется, — голос Сифуса прозвучал низко, словно шорох листвы вековых деревьев. Он не отрывал взгляда от Астрариума. — Переливы стали тяжелее. Миры затянуты дымкой.

— Я чувствую это в камне, — проворчал Рогар, постукивая обухом молота по кристаллическому полу. Звук, обычно чистый и ясный, был приглушенным и хриплым. — Глубинные пласты Вселенной стонут. Как будто на них давит неведомая тяжесть.

Эоланира взмахнула крыльями, и по святилищу пронесся тревожный ветерок.

— Это не естественный сдвиг. Это… намеренное вмешательство. Чья-то воля искажает мелодию бытия.

Верандра выпрямилась во весь свой исполинский рост. Пламя тлело в глубине её гортани.

— Они близко. Я чую их запах. Прах угасших звезд и холод пустоты.

Леорик, до этого момента хранивший молчание, поднял голову. Его старые глаза отражали мерцающий Астрариум.

— Они пришли не для того, чтобы нарушить Равновесие. Они пришли, чтобы разорвать его. Чтобы поглотить. Нас… и всё, что мы охраняем.

Тишина, повисшая после его слов, была страшнее любого гула. Она была признанием неизбежного.

И в этот миг вечный полдень в Сердце Мира померк.

Астрариум содрогнулся, и его свет исказился, стал резким, болезненным. Золотистое сияние сменилось багровыми и черными всполохами. С кристаллических стен посыпалась мелкая бриллиантовая пыль. Воздух завыл, раздираемый давлением извне.

— Щит! — скомандовала Верандра, и её голос пророкотал, обретая истинно драконий тембр.

Пятеро Хранителей подняли руки, и их силы — магия древних лесов, ярость недр, свет небес, знание смертных и огонь драконов — сплелись в единый сверкающий купол над Астрариумом. Энергия билась под их ладонями, живая и сопротивляющаяся.

Стена напротив них распалась. Не взорвалась, не треснула — она просто рассыпалась на атомы, уступив место клубящемуся мраку. И из этой тьмы вышли они. Тени. Фигуры без четкой формы, постоянно меняющие очертания. Они не шли — они стелились, поглощая свет и звук. От них исходила абсолютная тишина, пожирающая самую возможность существования. Это были Пожиратели Эха, существа из иной, враждебной реальности, для которых магия и жизнь были лишь пищей.

Битва началась без лишних слов.

Молот Рогара обрушился на первую тень, и звон, который он издал, был не металлическим, а похожим на разбиваемое стеклянное сердце. Тень на миг рассыпалась, но тут же собралась вновь, холоднее и голоднее.

Сифус вонзил свой посох в пол, и из трещин взметнулись лозы из чистого света, опутывая пришельцев, сжигая их силой жизни.

Эоланира запела — её песня была острием меча и прочнейшей бронёй, она отсекала щупальца тьмы и укрепляла дух союзников.

Но тени были бесчисленны. Они накатывали волнами, и с каждой поглощенной искрой энергии Хранителей они становились сильнее.

— Они адаптируются! — крикнул Леорик, отбрасывая волну тьмы вспышкой рунической магии. — Они учатся нашей силе!

Именно тогда случилось предательство.

Леорик, чей взгляд был полон грусти, обернулся к своим товарищам. Но в его глазах не было прежней мудрости — лишь пустота, зеркальная наступающей тьме. Он не произнес ни слова. Просто развернул свои руки, и древние защитные заклинания, что он готовил минуту назад, обрушились не на Пожирателей, а на Хранителей.

Световой удар парализовал Эоланиру на долю секунды. Щит над Астрариумом дрогнул.

— Леорик?! — успел прореветь Рогар, прежде чем тень вонзилась ему в плечо, и могучий дварф с криком боли рухнул на колено.

Сифус, пытаясь прикрыть павшего, получил удар в спину от того, кого считал братом. Его древние глаза, полные невыразимого ужаса и предательства, на миг встретились с пустотой в глазах Леорика, прежде чем он тоже упал.

Верандра взревела. Ее рев был полон такой ярости и боли, что кристаллы святилища затрещали. Она метнулась к предателю, но было уже поздно. Леорик растворился в клубящейся тьме, став её частью.

Эоланира, истекая сиянием вместо крови, пыталась удержать натиск.

— Верандра! Астрариум! Они прорываются к ядру! — крикнула она.

Огромная драконица развернулась, но увидела, что багровый луч тьмы уже пробил ослабевший щит и коснулся поверхности сферы. Астрариум затрещал. По его поверхности поползла черная паутина.

Глава 1. Пробуждение во мхах.

Ей снился огонь.

Не тот, что пляшет в камине и щиплет нос ароматом смолистых дров. И не тот, что горит на кончике свечи, отбрасывая уютные тени на стены приюта «Укрытие», где она засыпала под тихий храп двадцати других детей. Нет. Это был иной огонь. Древний, яростный, всепоглощающий. Он был живым. Он был песней, ревом, плачем. Он был… её. Он струился по её жилам, пульсировал в сердце, рвался из гортани величественным раскатистым ревом. Он был силой. Он был домом.

И ещё ей снился голос. Нежный, как шелест шёлка, и твёрдый, как сталь. Женский голос, который пел ей колыбельную на языке, забытом мирами. Слова были непонятны, но чувства, вплетённые в них, были яснее ясного: бесконечная любовь, пронзительная грусть и обещание. Обещание вернуться.

— Алина… моё дитя… моё сокровище… помни…

Помни что? Что она должна помнить? Она пыталась разглядеть лицо, склонившееся над ней, но виделись лишь смутные очертания и два сияющих солнца вместо глаз.

И затем — холод.

Резкий, пронизывающий до костей, влажный холод. Он впивался в щёку, заставляя её дрожать. Сон рухнул, как разбитая ваза, рассыпавшись на тысячи осколков, которые тут же унесло течением сознания. Осталось лишь смутное, щемящее чувство потери.

Алина открыла глаза.

Под спиной было не грубое ситцевое одеяло, а что-то влажное, холодное и непривычно упругое.

Она ничего не поняла.

Ее первым порывом было зажмуриться — отключить этот обман зрения, это наваждение, и снова увидеть знакомую потрескавшуюся штукатурку с уродливой, похожей на карту забытых земель, трещиной. Но веки отказались подчиняться. Они застыли распахнутыми, впитывая немыслимую картину. Зелень над головой была не просто зеленью. Каждый лист, каждая прожилка на нем пульсировала своей собственной, едва уловимой жизнью. Свет, пробивавшийся сквозь эту гущу, не был статичным. Он струился, переливаясь бесчисленными оттенками изумрудного, нефритового, цвета молодой хвои и темной, почти черной, хвойной гущи. Он двигался, и это движение было сродни медленному, мощному дыханию гигантского существа, в утробе которого она оказалась. От этого зрелища слезились глаза и слегка кружилась голова, словно от долгого взгляда на бушующее море.

Она медленно, с трудом пересиливая оцепенение, повернула голову вбок. Вместо тумбочки с треснувшим кувшином для воды взгляду открылась стена из переплетенных корней, покрытая бархатным, испещренным каплями влаги ковром мха. Воздух, который она с трудом втягивала в легкие, был густ и сладок, как вино. Он обжигал непривычные рецепторы, переполняя их ароматами, которые ее разум отказывался сортировать. Это был запах влажной земли после дождя, перезрелых ягод, терпкой хвои, цветущих трав, которых она не знала, и чего-то еще… чего-то металлического, древнего, словно запах старинных монет или озонового воздуха перед грозой. Но грозы здесь не могло быть. Это место жило по иным законам. Она попыталась пошевелить пальцами, утопающими в чем-то мягком и прохладном. Мох. Он был неестественно густым и упругим, и каждое движение руки вызывало едва слышный шелест, будто под ней шевелились тысячи крошечных невидимых существ. От этой мысли по коже побежали мурашки. Она лежала не на кровати. Она лежала на живом, дышащем теле леса. И это тело ощущало ее присутствие. Тишина, обрушившаяся вслед за этим осознанием, была оглушительной. Это была не тишина отсутствия звука, а тишина напряженного внимания. Мир вокруг затаил дыхание, наблюдая. Выжидая. И в этой новой, невыносимой реальности не осталось места ни для чего, кроме нарастающего, холодного ужаса, медленно сжимающего ее горло ледяной рукой.

Она лежала на спине. Влажный мох, густой и упругий, пропитывал её тонкое платье ледяным холодом. Воздух был густым и тяжёлым, им было трудно дышать. Лавина запахов обрушилась на неё: сладковатая гниль листьев, терпкая хвоя, щекочущая ноздри цветочная пыльца и что-то ещё... что-то дикое, древнее, незнакомое. Пахло жизнью. Слишком буйной, слишком настоящей.

Тишина.

Это была первая по-настоящему пугающая вещь. В приюте никогда не бывало тихо. Всегда кто-то ворочался, вздыхал во сне, скрипела старая лестница, за стеной лаяли собаки, с дальних улиц доносился гул города, который никогда не спит. Здесь же тишина была абсолютной, звенящей, давящей. Это была не просто пустота, это была… глухота. Мир будто застыл, затаился.

Сердце Алины забилось чаще, тревожно и гулко, словно барабан, отбивающий такт в этой неестественной тишине. Она медленно, со скрипом, будто каждое движение давалось с огромным трудом, поднялась на локти.

И мир перевернулся.

Она была не в своей кровати. Не в спальне. Не в приюте. Не в городе.

Она была в лесу. Но таком лесу, какие она видела только на пожелтевших иллюстрациях в старых книгах сказок. Деревья вздымались к небу исполинскими колоннами, их стволы, покрытые бархатом мха и причудливыми лишайниками, были толщиной с целую комнату из приюта. Их вершины терялись где-то высоко-высоко в изумрудной дымке. Папоротники росли выше её роста, их ажурные листья косились на неё, словно опахала гигантских невидимых существ. Воздух дрожал от мириад парящих золотистых пылинок, кружащихся в лучах пробивающегося сквозь листву света.

Красота этого места была неземной, подавляющей. И от того — смертельно опасной.

Паника, острая и холодная, как лезвие ножа, вонзилась ей под рёбра. Она вскочила на ноги, сердце теперь колотилось где-то в горле, перекрывая дыхание.

— Где я? — её собственный голос прозвучал чужим, слабым писком, который тут же поглотила всё та же звенящая тишина.

Она обернулась, пытаясь найти что-то знакомое. Тропинку, столб, хоть какое-то свидетельство присутствия человека. Ничего. Только бесконечные стволы деревьев, густые заросли и этот давящий, живой мох под ногами, поглощавший любой звук.

— Это сон, — прошептала она себе, закусив губу до боли. — Это ещё тот сон. С огнём. Надо проснуться. Надо!

Она ущипнула себя за руку так сильно, что на коже выступили красные следы от ногтей. Боль была настоящей, острой и ясной. Она не проснулась.