Техническая поддержка Мордора

Пролог

Из «Хроник Восточной Стражи», том IX Раздел: О восстановлении порядка и о переменах в мире, годы 8–15 после Войны Кольца. Для внутреннего пользования Архивариата и дипломатических ведомств. Копирование и пересказ по личному разрешению Главного Архивариуса. «В победе они унаследовали тень того, что побеждали. Свет, ослепивший глаза, оставил в душах пустоту, которую заняла гордыня». — Из частного послания эльфийского летописца Аэльдона, отправленного в Гаваням.

О состоянии мира.

Прошло более десятилетия с момента окончания Войны Кольца и Падения Саурона. Однако вопреки ожиданиям, провозглашённый мир не стал ни всеобъемлющим, ни равным по последствиям. Победа Света не принесла единства, напротив — выявила разногласия, прежде сдерживаемые страхом перед общим врагом.

Восток после Падения Восточные земли, бывшие под властью Мордора, оказались в руинах — но не покорёнными. Разрозненные племена Харада, кланы Кхандора, вольные города Севан-Балада — сперва охваченные анархией и грабежами — начали самоорганизацию. Не по зову мятежа, но по необходимости выживания. Из нужды и хаоса начала прорастать новая структура — упорядоченная, системная, жёстко дисциплинированная.

Некоторые вожди Севан-Балада сперва сопротивлялись введению единой меры веса и подати. Однако после череды исчезновений и неожиданной смены лидеров — подчинились. Официальных жалоб не поступало.

Восстановлены дороги между Кхандором и Барад-Наром. Возобновлены зернохранилища с системами воздушного охлаждения. Мосты через реку Тадал вновь стали каменными. В южных городах сообщалось о ночных сторожах — молчаливых, рослых, с необычной выправкой. Говорили, среди них были и бывшие орки, ставшие частью нового порядка. Кто-то сравнивает его с военным управлением, кто-то — с древними гильдиями.

Фигура Ученика Саурона.

Формальным руководителем и идейным вдохновителем восточных инициатив выступает Ученик Саурона. П Первое упоминание Ученика относится к пятому году после Падения в донесении купца из Севан-Балада: «человек в чёрном, что говорит как советник королей: сдержанно, точно, оценивая не тебя, а твои будущие действия».

Иные утверждали, что видели его лицо в снах, ещё до Войны. Другие — что оно не стареет. Были и такие, кто настаивал: он не ест, не спит и исчезает так же бесшумно, как появляется. Некоторые говорили, что он не один, а множество — маска, под которой говорят разные рты. Но все они говорят одним тоном.

Его указы, трактаты и дипломатические ходы узнаваемы: прагматизм, минимизация открытого конфликта, стратегическое вовлечение. Его редкие появления на публике только укрепляют ореол власти. Эмиссары называют его то «Наместником духа Мордора», то посредником. Каждый месяц приносит всё больше народов, открыто провозгласивших союз с ним и признание его власти.

Гондор и внутренний кризис.

Гондор, управляемый Элессаром Телконтаром, оказался втянут в внезапный внутренний кризис. Первые годы мира прошли под знаком реставрации, но рост налогов, неудачные реформы и сосредоточение власти в Минас-Тирите вызвали всё большее недовольство. Крестьяне, торговцы прибрежья, ветераны — жаловались на отсутствие справедливости и доступа к власти.

В реляциях трона — покой. В харчевнях Пеларгира — голод и проклятия. Возврат земель, потерянных в войнах, осуществлялся огнём и мечом. Под знаменем восстановления Арнора пеплом стали деревни, а уцелевшие — должниками трона.

Голос Эовин Особую роль играет леди Эовин, супруга наместника Фарамира. Вопреки придворному давлению, она остаётся голосом простого народа при дворе. В её речах — тревога, сомнение в политике центра, призывы к справедливости и милосердию, особенно в отношении пленных, беженцев и подданных южных провинций.

На одном из последних Советов она потребовала пересмотра статуса восточных беженцев и назвала казнь одного из капитанов Востока «действием, не достойным трона Гондора». Она не высказывает поддержки Мордорскому порядку, но её отказ от демонизации Востока вызывает раздражение при дворе. На советах её перебивают. Записи заседаний всё чаще опускают её слова. По словам приближённых, она стала говорить тише — но не мягче. Среди народа, особенно среди ветеранов Рохана, её уважение остаётся высоким.

Фарамир, прежде командовавший Итилиэном, всё чаще отстраняется от дел. Его голос редок, но, когда звучит — поддерживает позицию супруги. По слухам, между ним и королём нарастают разногласия.

Союзники Света.

Рохан формально остаётся союзником Гондора, но напряжение нарастает. Король Эомер сохраняет внешнюю лояльность, однако ограничивает присутствие гондорских эмиссаров и замедляет исполнение прежних договоров. Элессар говорит о «недопустимости смуты среди друзей», а Эомер требует «прозрачности и ясности» в отношениях.

Эльфийские королевства разделились. Лориэн и Ривенделл ушли в тень, избегая комментариев. А вот Трандуил, король Лихолесья, по донесениям архивариусов, вступил в тайную переписку с южными посланниками. Его дипломатия тщательно маскируется, но следы обменов и визитов отмечены.

Кирдан Корабел, хранитель Серых Гаваней, закрыл порты. Последние корабли ушли. После этого — тишина. В записях гавани осталась только строка: «Если мир побеждённых стал пристанищем новых тиранов, пусть море останется единственным, кто не берёт подать. Мы больше не поведём корабли к берегам, где победители хуже мора».

Глава 1.

Сквозь нейтрино, вдоль бесконечных звёзд,

В поисках дома летят наши души бренные,

И проходя очередной аванпост, одупляю –

Бля, Федя, не та Вселенная (с).

Колёса телеги скрипели, будто жалуясь на то, что везут не просто людей, а остатки чужих жизней. Запылённая дорога лежала под палящим солнцем, и никто из сидящих в телеге рабов давно уже не поднимал головы, чтобы рассмотреть величие Черной Страны. Им не надо было её видеть — они её чувствовали. Тяжесть стен, что нависали даже издали. Время сжималось, как перед грозой. Асия сидела, вжавшись между спиной какой-то угрюмой женщины и тощими коленями подростка, стараясь не думать о том, как именно попала в эту телегу. Кожа на спине прилипла к ткани, колени затекли, голова гудела от жажды.

«Ну ничего себе чихнула», — мысленно хмыкнула она, и уголки губ чуть насмешливо дрогнули. Асия сидела, прижав к себе колени, и под ритм качки пыталась мысленно ухватить то, что ещё можно было назвать «до»: События сжались, будто кто-то вырвал ленту её жизни и перемотал на быстрой прокрутке: вот она идёт домой с работы, ветер заглядывает в лицо, первый снег с противными, колючими снежинками, и конечно, скучные мысли: о закупках на выходные, напоминание самой себе забежать на пункт выдачи, фитнес по средам и субботам (опять пропустила!), маникюр каждый третий четверг…

Апчхи. Епта.

Мир мигнул, как зависший монитор. В груди щёлкнуло, будто кто-то выдернул провод из питания — и всё повалилось. Кадры резко сменились, без предупреждений и перехода. Неуютная, будничная серость Северного Урала преображается в сухой зной. И небо будто выгорело. Люди вокруг в тюрбанах, в тканях, в пыли. Кто-то кричал. Кто-то хватал. Её. Быстро. Как во сне, где всё происходит слишком грубо, но ничего нельзя остановить. Харад.

Рабство. Статус — одобрено. Профессия —предмет. И слава всем богам, что её типаж оказался недостаточно пикантным для борделей. Выражение лица «усталая бухгалтерша», фигура «не мешаю проходу» наконец-то сыграли в плюс. Пусть вся инстаграмная эстетика подавится своими фильтрами.

Она быстро поняла правила: не задавать вопросов, не сопротивляться, не слишком выделяться из общей массы, но достаточно, чтоб не потеряться совсем и не оказаться на задворках даже этой социальной категории. Не особо красивой, не слишком умной, дерзкой — по обстоятельствам. На базаре мужчина, отбирая товар, даже сказал: «Эта выживет. Сильная, крепкая. И зубы целы». Критерии оценки оказались максимально просты. А потом — «отдадим в дар». Потому что это звучит лучше, чем «в нагрузку к торговому соглашению». Кто-то кому-то поклонился, с кем-то договорился — и Асия вместе с дюжиной других душ повысилась до «почётного подарка» в честь важной дипломатической победы.

Башня не врезалась в горизонт: она его сожрала. Не руина, не легенда — живая, чёрная, цельная, как осколок ночи среди выжженного дня. Асия слышала. Они все слышали. Слухи в дороге шли шепотом, как раньше в офисе — кулуарные разговоры. Кто-то бормотал про Ученика Саурона — мол, теперь тут главный — человек или не совсем — управляет остатками. Его не видят, но чувствуют. Кто-то говорил, что голос у него, как у старых машин — точно, хрипло и не громко. В общем, «Хуже не будет, лучше — тоже», — добавляли с горькой усмешкой. Что-то в этой фразе всегда звучало двусмысленно.

Про Войну Кольца она знала с чужих слов. Победили светлые — как бы абстрактно это ни звучало. Саурон пал, дух его покинул реальность и теперь негодующе смотрел на непокорённый мир с граней Пустоты, хоббиты — герои. Эльфы пели. А теперь? Пустота, налоги и страх — только по новой схеме.

«Если у проигравших такая организация, такая дисциплина… — мелькнула у неё в голове резкая мысль, — то… что же у победителей?».

Она вспомнила слухи про Гондор — не мифы, не сказки, а совсем живые пересуды от тех, кто приходил из дальних мест с отборными сплетнями, заменяя местным соцсети и СМИ. Простые люди живут хуже, чем крысы в таверне. Победа ослепила — и сожгла остатки разума. Теперь всё не для людей, а для короны. Репрессии, налоги, кормёжка — по принципу «кто выжил — тот прав».

«Так что… может, мне ещё и повезло,» — подумала она, и даже не удивилась этой мысли. В принципе, проживая в России двадцать первого века сложно представить, как выжить в сомнительного вида Средних веках, где, кроме ошалелых рыцарей, прекрасных дам и жаркого огня инквизиции в наличии оказались гномы, эльфы, и совсем уж кажущиеся не реальными нормальному человеку, работорговцы.

Быть кухонной утварью при зле — карьера не хуже менеджера по закупкам, но тут хотя бы кормят, что уже несомненный плюс перед перспективой издохнуть в канаве гордым, но не понятым нынешними современниками, инженером. И, кажется, никого не пытают ради развлечения. Пока. Кто знает, может, её ждёт кухня, или архив, или ещё что-то, где можно будет выжить. Выжить — это ведь уже немало.

Колёса телеги стукнули о камень. Башня нависла совсем близко. Шпиль вытянулся вверх, как укор всем мечтам о свободе. Женщина рядом закашлялась, кто-то шмыгнул носом. Никто не говорил. Вонь стояла такая, что мозг хотел сбежать первым. Асия мысленно болтала сама с собой, не вслух — рот держала на замке. Это ещё один навык, который она освоила: держать всё внутри. Свои вопросы. Свою злость. Свою панику. И — своё «я», покуда оно ещё было. Девушка осторожно провела взглядом по остальным. Каменные лица. Потухшие глаза. А у неё всё ещё чесались ладони от желания жить. Пусть и в клетке.

Сквозь зной на горизонте всплыл силуэт — резкий, как заноза в небе. Барад-дур. Не обугленная легенда. Не руина. Целая. Чёрная. Величественная.

Глава 2.

Процессия Мордора возвращалась в Барад-дур неспешно и молча, как приличествует проигравшим, знающим, что поражение — лишь часть игры. Тёмные накидки неслись над спинами всадников, и лязг металла звучал приглушённо, почти уважительно. Пыль с дороги оседала на тяжёлых плащах, металлических пряжках и лицах, в которых не отражалось ничего, кроме ровного расчёта.

В центре ехал Он, на вид — человек: сдержанный, собранный, почти безэмоциональный. Его звали Учеником. Его принимали как посланника. Его провожали как врага. Саурон — ныне собственный же Ученик, почти для всех, кроме узкого круга избранных — сидел в седле спокойно, взгляд его был устремлён вперёд, но мысли шли глубже и дальше, в будущее, где всё было уже предусмотрено.

Пыль ложилась на тяжёлые плащи и пряжки, не тронув лиц, в которых не отражалось ничего, кроме ровного расчёта. Неся на себе следы дороги, процессия шла не как побеждённые — но и не как триумфаторы. В каждом повороте головы чувствовалась уверенность того, кто вернулся не ради почестей, а ради хода, заранее просчитанного.

Отказ Элесcара был ожидаем. Театрален. Торжественно-безумен в своей беспомощности. Он сжёг договор на глазах толпы, и морок героизма затмил здравый смысл. Не пожал руку. Не взглянул в глаза. Всё сделал правильно — по меркам короля. А потому — проиграл.

Владыка вновь и вновь прокручивал в памяти сцену из беломраморного зала Минас Тирит: Элесcар, стоящий, будто высеченный из гранита, и держащий в руках свиток. Послы молчали, слуги не дышали. Только голос короля, ясный и твёрдый:

— Гондор не примет мира, за который вы торгуете страхом.

И затем — показательная сцена: договор поднесён к пламени факела, бумага скручивается, чернеет и горит в его собственных руках. Король не дрогнул. Он сжигал договор, как костёр сжёг бы осенние листья — с чувством обречённого ритуала. Толпа молчала. Даже ветер в зале стих — как будто история замерла, ожидая следующего слова. Но слова не последовало. Сделал это с гордо поднятой головой, с ледяным презрением, будто этим актом он перечеркнул не только бумагу, но и саму идею компромисса. А потом не протянул руку, не встретился взглядом, не позволил даже на миг притвориться, будто есть путь, кроме войны или вечной вражды. Всё было предсказуемо. Всё — по плану.

Саурон не моргнул. Не отступил. Не понизил голос. И не сделал ни шага навстречу. Потому что… Не нужно было. Он никогда не злился понапрасну. Гнев был оружием, а не рефлексом, и сейчас не было нужды его обнажать. Даже напротив — Владыка был удовлетворён, только позволил губам на мгновение изогнуться, будто в насмешке, и перевёл взгляд на другую фигуру — стоявшую чуть позади, неподвижную, словно высеченную из белого мрамора Арвен.

Она стояла рядом с Элесcаром, сияя белоснежной красотой, но Саурон знал, что творится внутри неё: Трепет. Ненависть. Чувство, что её муж — смертный человек — трещит под тяжестью собственных решений. Её кожа была бледнее, чем у эльфов обычно бывает, губы сжаты, глаза — два бездонных омута.

Саурон скользнул по краю сознания Элессара — тоньше дыхания, тише шороха пергамента, и почувствовал, как в нём осел налёт проигрыша, не очевидный, но уже въевшийся, как гарь после пожара — напряжённость в голосе, горечь в животе, мгновенный прилив сомнений. А за ними — страх. Тот самый, что нельзя показать даже самому близкому советнику. Страх, что, отринув тьму, он впустил пустоту. Что за высокими словами не будет ни хлеба, ни защиты, ни будущего.

Рядом с Арвен стояла Эовин. Её взгляд был внимательным, без очевидной симпатии, но и без отвращения. Она — из тех, кто помнит, как кровь пахнет на поле боя. Сдержанная, но внимательная. Она не проронила ни слова, но Саурон — он знал — видел, как её взгляд задержался на старике-хараде, что помогал упавшей служанке поднять поднос. На молодой женщине из свиты Мордора, что предложила воды беднякам у ворот; как один из офицеров поднимает уроненную миску и как ни один не прячет презрения в глазах. И что-то в её лице изменилось. Эовин смотрела не как враг, не как союзник — как переменная, не вписанная в уравнение. Саурон не любил переменных. Особенно тех, что дышали и от которых зависила его дальнейшая стратегия. В её взгляде не было страха — только сдержанное любопытство, и это раздражало: он не привык, чтобы его рассматривали не как угрозу, а как выбор.

Она не примет сторону Мордора. Но в ней уже зародилось сомнение — тонкое, как трещина в стекле. Саурон знал: со временем оно разгорится и сгорит, как он того хочет. Она станет главным катализатором новой войны, а его шпионы помогут ей превратиться в пламя.

Сомнение — вот где начинается настоящая война.

Путь к башне сокращался. Уже виднелись шпили Барад-дура, и над черными стенами начинали загораться огни. Он не обернулся на спутников — послов, охрану, писцов — все они были пешками. Даже если носили гербы знатных домов. Никто из них не важен. Никто не будет помнить, как их звали. Он же — Игрок, за доской, что охватывает полмира.

Внутри мыслей Владыки уже строилась сеть — не из мечей, но из образов, репутаций, взаимных обязательств. Весь Гондор не сколется вдруг. Но если подточить столпы… поставить под сомнение непогрешимость их Света… Пусть даже в сердце одной женщины.

Саурон ехал в Барад-дур, по тракту, по ступеням, в сердце Тьмы, в своём очередном теле, но и вне его — думая уже о следующем шаге. У ворот никто не стоял в почётном карауле. Но башня всё равно знала. Врата приоткрылись ровно на миг раньше, чем подошла процессия. Трубы в глубине хрипло вздохнули, словно исполнили команду, не данную вслух. В башне кипела жизнь — ложная, прикидывающаяся покоем.

Глава 3.

Последние дни текли как усталый конвейер на допотопной фабрике: скрип, пар, каша по расписанию. Без энтузиазма, но стабильно — почти как кома. Сначала Асия обжилась. Настолько, насколько вообще возможно устроиться с комфортом, оставаясь рабыней в Чёрной Башне, над которой клубилась мёртвая тишина Мордора — неизменная и густая, как гарь. Асия втянулась.

Кухня теперь жила по её правилам, пусть и не признавала этого до конца. Но все знали: если хочешь, чтобы котлы не взорвались, если хочешь, чтобы соль доходила до припасов, мясо не исчезало по загадочным каналам в сторону офицерских закусок — топай к этой странненькой девке. Даже Закир, гулкая, как рассерженная печь, иногда кивала в её сторону с тем видом, как будто сама догадалась выстроить водоотвод так, чтобы не затапливало коридоры.

Асия внедрила целую систему: от просушки муки до калибровки ножей. Один раз она даже — в абсолютном, полном безумии, как позже подумала — попросила у кузнеца отковать революционную (по меркам башни) решётку для хлеба с переменным шагом зубцов. Кузнец уставился на неё, как на говорящего муравья, но всё же исполнил. Говорят, потом неделю ходил и тихо свистел — то ли в протесте, то ли в восхищении.

Она была кухонным инноватором, революционером под дуршлагом. В другой жизни за это бы дали диплом и фотку в коридоре почёта. А тут — максимум лишняя булочка и кивок от Закир. Однако, молодая женщина всё ещё не позволяла себе спать без оглядки, всё ещё вздрагивала от звука шагов в ночи, но... Уже не жалась к стене. Уже позволяла себе по вечерам думать. Не о свободе, нет — слишком пошло. О соли. О сохранении масла. О том, как уговорить Закир не класть в тушёное нечто восемь жмень чеснока вместо двух. Быт, как он есть. И всё было ровно.

С того самого момента, как Закир мотнула головой в сторону кладовки и процедила:
«Останься. Надо разобрать поставку» Асия поняла: что-то идёт не так. Даже не то чтобы поняла — почувствовала, на уровне ужавших границу между инстинктом и ощущением опасности ягодиц. Стоп-кран внутри головы резко дернулся: ещё ничего не случилось, но ты уже стоишь, зная: сейчас что-то хрустнет — вопрос только, где.

Возможно, ей намекали глаза старой орочихи, мгновенно ставшие стеклянными и пустыми, слишком ровными для клыкасто-усталой физиономии. Не исключено, что подсказкой были и остальные обитатели кухни, дружным строем покинувши кухню синхронно, под похоронный марш, побросав кипящее варево, резку, заточку и другие бытовые кухонные дела.

Асия осталась одна в центре пространства, которое ещё минуту назад было рабочим — а теперь стало декорацией и умолкло, лишившись самого понятия «звук». Асия не сомневалась, это не у нее приемник забарахлил, и она случайно не поймала общий сигнал: сейчас случится нечто, что нельзя будет вырезать из жизни. Параноить она не любила, ноо умела узнавать, когда воздух вокруг начинал вести себя...как перед выговором у начальства. Слишком тихо. Слишком ровно.

«Ага, вот и оно. Сейчас будет подвох. Сюрприз от жизни, — подумала Асия, перетаскивая мешки к кладовке, — или сейчас кто-то умрёт, или Закир решила устроить мне сюрприз. И, зная эту мадаму… — размышляла она, хватаясь за мешок, — Если вломить поварёшкой в глаз и сковородкой в брюхо, может, успею пять шагов пробежать, прежде чем меня прирежут, — она хмыкнула, бросила взгляд на дверь, за которой стояли не очень-то безмолвные стражи. — Хотя нет. С моим счастьем — навернусь на банановой кожуре и угожу лицом в горящую сковороду. Восстание отменяется».

Она молча тащила мешки, как приличная единица кухонного рабсостава: с лёгким скрипом в спине и тихим презрением к происходящему. Всё шло по графику — пот, мука, пара мыслей о саботаже и ощущение чего-то грядущего, как стены решили, что пора начинать сдавливать пространство. Не драматично, с громом и молниями, а ненавязчиво, с едва заметным давлением на психику в намеке, что пора падать ниц и молить о пощаде.

Асия не обернулась. Во-первых, у неё был мешок. Во-вторых — гордость. А в-третьих, если там сейчас, как в анекдоте, окажется демон в полный рост, то мешок — отличное алиби. В-четвертых, на нервах играл нездоровый, панический пофигизм на грани профессионального: ну а что? Сейчас кто-то явится в формате «Я – Ужас, Летящий на крыльях ночи», Асия скажет: «Здарасти», потом «ну, охуеть теперь» и продолжит грузить продукты, потому что даже сюр с голосами требует ужина.

— Если кто-то призывает тварь из глубин прямо сейчас, не вздумайте сливать меня первой, — пробормотала она под нос, — у меня, между прочим, смена не закрыта.

— Ты не боишься мёртвых? — приятный глубокий голос прозвучал неожиданно. Не громко, но будто изнутри, минуя уши и поступая сразу в голову.

— Зависит от степени разложения. Если они только окоченели или им уже нечем меня переварить… — Асия старалась держать привычно-ироничную интонацию, но пальцы на мешке на миг сжались сильнее. Она обернулась, медленно, с видом человека, который точно знает: если сейчас там окажется манекен в полный рост, это не повод для паники, это просто Мордор. Но паника всё равно наготове, как запасной гаечный ключ.

Высокая. Очень. Настолько, что у Асии первое рефлекторное желание было посмотреть вверх и проверить, не подделка ли потолок — уж больно неестественно эта фигура туда вписывалась. Она казалась выточенной из мраморной пыли и гордости — слишком вытянутая, слишком правильная, как будто её проектировал перфекционист. Словно сам Жан-Поль Готье решил вылепить женщину из анатомического учебника и облачить её в драму — изящно-пустая, как статуэтка из мраморной крошки, в которую забыли вдохнуть тепло.

Глава 4

В середине любого дня на кухне стояла жара, которая без подготовки могла довести любого до кондиции, когда мясо отделяется от костей. Но сегодня даже она снимала шляпу перед температурой, воцарившейся внутри рабочего помещения. Возможно, сама Преисподняя не отказалась бы взять в аренду угол, добавить пару котлов и объявить, что теперь здесь работает филиал. Пахло пригоревшей кашей, чесноком и потом. И ещё чем-то неуловимо странным — сладким и пыльным, как будто кто-то от души натёр старую библиотеку и закинул в котёл.

Перед Асией — кочерыжка, неподдающаяся, упрямая, как налоговая. Война шла вяло, но с принципом: капитулировать раньше капусты она не собиралась. Из всего, что можно было контролировать в этом мире, капуста, по крайней мере, не требовала санитарного допуска и не пыталась читать нотации. Пот с виска капал прямо в таз и никого это не смущало. Здесь всё кипело, умирало и стерилизовалось одновременно — по местным понятиям вполне в пределах СанПиН. В углу гремела Закир, бранившая котёл голосом, каким в древности, вероятно, приручали осадные машины. Асия мрачно размышляла: если ещё раз кто-нибудь притащит мешок гнилой репы с комментарием: «другого не завезли», она устроит забастовку. Или бойкот. Или хотя бы сбежит в подвал и будет там разговаривать с пауками — чисто ради разнообразия.

А иногда, между котлами, шумом и криками, взгляд сам скользил к окну. Узкое, под самым потолком, с видом на полоску серого неба и кусочек крыши. Иногда там пролетала птица — и это была сенсация недели.

— Как бы я туда залезла? — размышляла Асия, вытирая руки о фартук. — Табурет, стол, потом шкаф… Потом грохот, треск и позор.

Но в груди всё равно кольнуло. Потому что это было окно. Настоящее. А не просто стена. И в этот момент мысль о бунте казалась почти рациональной.

Асия не жаловалась. Просто… наблюдала. Сложно жаловаться, когда ты — случайно оказавшийся в тёмной башне инопланетный повар-любитель, на подстраховке у сил Зла. Живёшь себе — и ладно. Вон капуста, вон котлы, вон кипящая чья-то душа. Всё по графику. В целом — жить можно. Особенно если не обращать внимания на запахи, на ад в ассортименте, на перспективу в виде «умерла, воскресла, снова умерла» и тот мелкий, но упорный факт, что тебя здесь называют «странная девка с кухни».

Хотя если бы у них была хотя бы одна нормальная девка — ей бы, пожалуй, тоже стало странно.

Когда это случилось, Асия не сразу поняла, что именно произошло. Просто всё стихло и не в физическом смысле, а как будто кто-то выдул воздух из кухни. Пространство немного перекосилось, словно осело и расступилось, готовясь постелить ковровую дорожку из внутренностей врагов. Даже Закир, вечно гремящая, как половник в кастрюле, вдруг замолчала, с тряпкой на полпути к горячей сковороде и замерла.

Он стоял в дверях — и казалось, даже пар на мгновение остановился, не решаясь сдвинуться без разрешения.

Саэль.

Закир терла руки о фартук, хотя уже давно вытерла всё, что могла. Рядом с ним воздух становился другим. Не то чтобы горячим, не то чтобы холодным, он просто напоминал— он просто напоминал, что ты — никто, если он так решит. Его присутствие резало, как лезвие, даже когда он улыбался. Особенно тогда.

Близкий к Ученику. Говорят, он когда-то был человеком. А может, нет. Кто знает? У него лицо, которому веришь, и глаза, которым боишься.

— Асия, — сказал он. Имя прозвучало как команда. Или как начало заклинания. Но с голосом, который мог бы убаюкать дракона ударной дозой приятной меланхолии.

Откликаясь на имя, женщина оторвала взгляд от кочерыжки и тихо ахнула. Чёрное одеяние, без золота, без эмблем, однако, пространство словно пыталось сжаться под его гравитацией, но делало это тихо, как если бы боялось потревожить. Никакого показного величия — будто не хотел привлекать слишком много внимания. Но выделяться всё равно получалось. Потому что невозможно не замечать чёрную кошку в белой комнате.

Или, в данном случае, чёрного кота в столовой, полной ножей, огня и работников, едва не закипающих сами.

Он был слишком правильным — словно вырезан из ткани реальности и собран под заказ. Красивый, но без вызывающей эстетики. Каждая черта — как будто проверена транспортиром. Ни складки, ни жеста — всё выверено до миллиметра. Как будто его создали специально, чтобы влиять — без слов и усилий. Ни одной складки, ни одного движения, которое не было бы выверено, как если бы даже дыхание проходило строго по внутреннему регламенту. Рыжеватые, но светлые волосы, собранные аккуратно, не вычурно, но с ощущением, что прическу он себе по утрам наводил с литрами лака и транспортиром, ничего не оставляя по случаю, даже одной пряди.

Асия заметила всё сразу — и то, что у него отсутствует пальец на руке (словно его удалили из самой идеи «идеального», для акцента), и то, что кожа на скулах казалась почти светящейся, и то, что он держится так, будто вокруг невидимая стена. Не броня, не гордость, а нечто вроде архитектурного поля — как если бы, сам воздух не решался приближаться без получения разрешения у целой когорты помощников.

Глаза... чёрт с ними, с глазами. Смотреть туда — как залезть пальцем в розетку, только розетка в ответ тебя тоже разглядывает.

Когда он вошёл, хотя, скорее, вписался в пространство, кухня слегка изменила конфигурацию и попыталась выглядеть достойнее, чем была на самом деле. Но вот в Асие всё резко сжалось, словно кто-то дёрнул нерв за голым позвоночником. Он посмотрел на неё — мирно, не свысока, не оценивающе, без хищного прищура, но и без вежливого интереса. И в его взгляде не было ни одного вопроса. Казалось, он уже собрал мысленно папочку компромата. Не имя её или занятие, а всё остальное. Откуда в ней огонь. Где тонко. Где рвётся. Как держит себя, когда никто не смотрит.

Глава 5

Тень вошла бесшумно, как делала всегда. Ни шороха, ни намёка на присутствие — только искажение в темнейшем углу зала, которое приобрело очертания изящной женщины. Она шагнула ближе к свету, размеренно разрубая стучанием каблука затаившуюся полночь, так, что даже призраки прошлого на стенах панически растворились в забвении.

В нижнем кабинете было тихо, но не той тишиной, что зовёт к покою, а выжидающей — тугой, на грани давления. Мягкий свет магических ламп не создавал резких теней, но стены казались наполненными вязкой плотностью и превращались скорее в очертания чертогов разума. Воздух — сухой, точный, отфильтрованный от всего лишнего замер, чтобы не беспокоить хозяина этих мест.

Владыка сидел за столом. Перед ним — карты, деловые письма, отчеты и прочие тонкие срезы информации, раскрывающие узоры стратегии. На этом столе не рождались эмоции и не умирали чувства, только сухие директивы и лживые легенды. Приближение собственной Тени он почувствовал, но не поднял головы.

— Говори.

— Она не уклоняется от вопросов. Не врёт. И, что важнее, не осознаёт, что её память частично сшита из твоих фрагментов.

— Частично? — Владыка скользнул взглядом по отчету разведки. — Это не ложь, а экономия усилий. Шаблон на шаблоне, собранный из иллюзий, созданных мной, — он слегка усмехнулся — больше для себя.

Тень склонила голову — как будто восхищаясь его мастерством и одновременно раздумывая, стоит ли продолжать разговор.

— Ты вшивал в неё образы близости и привязанности к себе — всё в соответствии с протоколом. Но связь дрожит, разум колеблется. Она то ощущает доверие, то уходит в настороженность. Твоё лицо — знакомо. Но не имеет достаточного веса в её глазах.

— Она... выбивается, — проговорил он, наконец оторвав взгляд от бумаги. — Не по форме, по логике. У неё сбит ритм. Всё идёт не от головы — от костей, — Владыка провёл пальцами по виску, будто утомившись. — Неудобно, но не опасно. Пока. Но магия работает — как многократно работала до неё. Я вплетал образы, выжигал ассоциации, как руну в металл до тех пор, пока даже запахи не станут родными. Она уже должна чувствовать стабильную привязанность. Псевдоинтимность. Это даст ей точку опоры. Ей нужно время на стабилизацию.

— Это не просто… — хотела настоять Тень, но взгляд Владыки показал ей бесплотность намерений. — Она иронизирует. Сомневается. Не в тебе — в самой природе близости. Её восприятие — пластичное. Твои фрагменты она не принимает буквально. Она адаптирует. Интуитивно достраивает шаблоны. И это делает её менее управляемой.

Саурон кивнул, вновь принимаясь за корреспонденцию. Тень настороженно следила, как он аккуратно вскрывает конверт ножом — в одно, почти незаметное движение. Глаза его вновь забегали по черствым строчкам отчета.

— Я видел, — сказал он после паузы. — Она структурна по своей внутренней сути. Но сам вектор мысли — беспорядочный. Её восприятие идёт сначала через тело, лишь затем — анализ, сравнение, вывод. Иная логика. Нелинейная.

— Ты заглянул в неё? — Тень подошла ближе, едва слышно.

— Касался, — сказал он чуть тише. — Не глубоко. Но достаточно, чтобы понять: там не пусто. Странное ощущение — будто провёл рукой по металлу под кожей. Не холодно, но плотно. Как если бы внутри — не разум, а уже выкованная структура, — Саурон замолчал, прикрыл глаза на миг. — И он... работает. По-своему. Её обучали. Долго. Я видел металл. Кузницы. Методы обработки, которые забыты даже эльфами и остались только под боком у Валар.

— Тогда её присутствие здесь — не случайность.

— Эру?

— Если Высший пожелал вмешаться — он мог бы выбрать именно такую форму. Не героем. Не пророком. Пешкой. Бесшумной. С доступом к самым хрупким местам системы.

Саурон не ответил сразу. Он смотрел на карту, будто проверяя, не шевельнулась ли линия:

— Слишком элегантно. Эру не тратит дыхание на кухонных девиц с комментарием к каждой кастрюле. Но если и вправду вложился — значит, он ближе к отчаянию, чем я думал. Что ж. Даже так — пусть. Аномалия, встроенная в механизм, — уже ресурс. Пока она поддаётся расчёту. А эта… Асия, — он произнёс имя, как идентификатор, — имеет потенциал. Значит, может быть отшлифована. Или разобрана.

Тень помолчала. Она уже говорила, но владыка проигнорировал. Начинать тему снова — опасно, но ей казалось, что это важный акцент.

— Она нестабильна. По краям. Психика подвижная. А ты сам говорил: нестабильность заразна. Особенно в мышлении.

— Всё может стать нестабильным. Вопрос — когда. И насколько это критично для системы.

— Она вызывает у меня тревогу, — сказала Тень. Тихо. Ровно. Честно. Владыка уловил оттенок её голоса безошибочно. Девушка отвела взгляд. В её зрачках мелькнул свет — не лампы, а памяти. Он его отметил. Но не стал сотрясать пространство бессмысленной болтовней.

— Каилан Валархаэн, — сказал он.

Тень напряглась, но голос остался ровным:

— Он лоялен мне. Но и…

— И именно поэтому. К рабам в целом добр, для стражи — надёжен. Недостаточно важен, чтобы вызвать тревогу. Но обаятелен, чтобы без проблем приблизиться к любой девке с кухни. Наблюдателен и потенциально приемлем для заданных целей. Он не будет копать. Но всё зафиксирует. Ты — как противовес. А он — как нейтральная метка. Пусть будет рядом. Без давления. Без вмешательства. Только наблюдение. Я хочу видеть траекторию до того, как она станет орбитой.

Глава 6

«Каждый вечер в нашем заведении начинается одинаково. Это уже обычай. Традиция. Я бы сказала — ритуал, перефразируя классиков, но с добавочкой, что ритуал похоронный для здравого смысла», — хмуро подумала Асия, соскребая щеткой жир с чего-то, что с утра еще носило гордое название «противень», но сейчас скорее являлось иллюстрацией к её жизни. Столь же липкое, мрачное и воняет чем-то горелым.

Вокруг заканчивался рабочий день — кто-то кашлял в лучших традициях туберкулеза, кто-то ругался между собой, кто-то собирал ножи с видом, что еще немного и резать придется не только овощи. Столы оттирались вяло, кастрюли мылись с ненавистью, пол шёл в финальный круг ада с ощущением, что никто в этом помещении не заслужил отпущения.

— Ещё один день без любви, — пробормотала Санна, уронив тряпку. Асия молчала. Она бы, конечно, могла бы вставить ремарку, но ей было лень говорить.

Смена закрывалась. Люди ползли вон в общие комнаты людской. Поварёшки звякали, как траурные колокольчики надежды. Асия им молча завидовала – они хотя бы принимали горизонтальную, статичную позу, в то время как ей еще предстояло топать на галерею соседней литейки, потому что Саэлю, видите ли, захотелось поговорить наедине поздно вечером.

«Ну вот на кой черт мне переть туда?» — ругала она себя, напряженно выжидая, когда кухня станет гораздо менее населенной носителями любопытных глаз и бескостных языков. Но в голове медленно, как капля в раковине, капало: «надо». Потому что телефона здесь еще не изобрели, а почтовые голуби были роскошью и сообщить, мол, сорян, братуха, я тут немного подзадолбалась, было проблемно.

Вечер становился томным. Большая часть обитателей кухни уже сгинула, чтобы воскреснуть завтра с новым отсутствием сил и мотивации к работе. И Асия, стараясь не выглядеть кем-то на стадии распада по атомам, вытерла руки, тихонько вздохнула и направилась к выходу.

— Куда? — буркнула Закир, недобрым взглядом поглядывая на руку, уже ухватившуюся за ручку.

— Проветриться. На свежий воздух.

— Ну-ну, — хмыкнула орочиха. — Только не позволяй ему много. Имей гордость и голову на плечах.

Воздух на галерее суетливо дрожал, поднимаясь вверх зыбкими волнами жара. Ниже, в котловане литейного цеха, гудели новые печи, сыпались искры, пахло шлаком, потом и чуть-чуть надеждой, что смена когда-нибудь точно закончится. Саэль стоял у перил. Ровно, спокойно, погруженный в себя. Слишком красивый на фоне копченых стен, и чересчур важный, чтобы вообще оказаться в таком месте.

Асия подошла, без лишних жестов, с выражением лица «Ну вот она я, пошу любить и не жаловаться». Волосы, как всегда, в беспорядке, руки еще пахли щеткой и жиром, навсегда въевшимся в металл, а весь её вид выражал крайнюю степень обеспокоенности отсутствием сна.

— У тебя было свободное время? — спросила она мрачно, разглядывая друга с нескрываемым раздражением.

— У меня была необходимость, — ответил мужчина, напрочь игнорируя недружелюбность и взгляд с желанием подарить ему оздоровительный тур куда подальше отсюда.

— А, ну ты так и заходи в следующий раз: «Здрасте, я тут по надобности».

Он не ответил на выпад. Она и не ждала.

С галереи литейки открывался вид, от которого нормальные люди теряли аппетит, а ненормальные — начинали работать здесь по призванию: внизу кипела раскалённая жижа индустриального ада, всё грохотало, чадило и плевалось искрами, как будто сама промышленность встала не с той ноги. И где-то в этом прекрасном хоре техногенного отчаяния можно было, если сильно захотеть, разглядеть прогресс, инновации, модернизацию и по местным меркам почти уникальные технологии плавки. Примитивные, правда, с точки зрения Асии до скрипа зубов.

Саэль проследил её взгляд вниз и коротко спросил:

— Ты называешь жидкую фазу «второй жизнью металла». Почему? — голос его в этот раз звучал заинтересованно, почти личным, как если бы хотел запомнить не только ответ, но и тембр, с которым она его даст.

— Потому что там уже всё по-честному, — устало вздохнула женщина. Началась его любимая игра «я задам тебе тысячу вопросов из разных сфер, а ответы мысленно запишу в блокнотик, но тебе не покажу». — Либо течёшь, либо трескаешься. Третьего не дано.

— Поэтично, — заметил он.

— Технично, — поправила Асия.

Гул металла не мешал, он как будто держал ритм и служил за фон, чтоб мысли не слетали с катушек. Здесь редко кто разговаривал. Сегодня — исключение. Саурон мысленно подметил: не смутилась. Не кокетничала. Не играла. Просто ответила. Игра продолжалась.

— Это похоже на тебя? — спросил он.

— В каком смысле? — Асия оперлась на перила и почти свесилась вниз, пытаясь к чему-то приглядеться.

— Ты тоже или течёшь, или трескаешься? — его глаза на секунду сузились. Асия хмыкнула.

— Я, в отличие от металла, могу ещё пару раз сделать вид, что всё нормально. Хотя да, потом тоже хрупкость начинается, — она фыркнула и указала рукой на группу кузнецов внизу. — Ты смотри, что творят, а? Они там металл готовят, а не булочки с ревнем! Еще бы муки подкинули вместо извести. Руки бы поотрывала.

«Согласен, — машинально заметил Саурон. — Нарушение технологии. Нужно сказать Дракзуру. Печь №3».