Тёмная магия. Горячий приговор

Глава 1

Если бы кто-то попросил меня описать Варнесс в двух словах, я бы выбрала “безумие” и “магия”. Причём в такой пропорции, где здравый смысл — это давно забытая сказка, а безумие ходит по улицам, шевеля ушами.

Я родилась здесь — в сердце самой древней магической державы, под куполом неба, которое вечно затянуто дымкой, а иногда и зелёными молниями, если особо буйные маги упражняются в вызове стихий. В Варнессе каждый третий умеет шевелить пальцами и зажигать свечу, а каждый сотый — поджечь дом целиком.

Я была одной из тех, кто мог поджечь не только дом, но и весь квартал. Правда, не огнём, как простые пиромаги, а гораздо тоньше — тьмой.

Тёмная магия. Редкая, капризная, опасная. Такую дарят не всем. Её нельзя выучить по учебнику, нельзя насильно вколотить в мозги. Она — как живое существо внутри тебя. Как дракон, спящий в сердце, готовый взлететь или спалить тебя заживо, если сделаешь неосторожный шаг.

Поэтому, как только мой дар проявился в семь лет — вместе с тем, что я случайно затушила половину церковных свечей одним вздохом тьмы, — родители мигом отправили меня в Академию Верховной Магии Варнесса. Где я росла и обучалась большую часть своей жизни.

Академия. Громадное здание из чёрного камня, утыканное башенками, похожее на старую, слегка тронутую мхом ведьму. Здесь пахло пылью, старыми книгами, сваренными зелиями и невыносимым желанием выжить среди сотен таких же пока ещё пустоголовых юных магов, каждый из которых мечтал стать великим, но чаще всего заканчивал ассистентом в лавке зелий или… в госпитале.

Я же, на удивление, держалась. Жизнь в Варнессе учит: улыбайся, даже если хочешь кого-то прибить. Лучше всего — чёрной шуткой. Так и выживешь.

Меня зовут Аника Элс. Последний курс. Специализация — манипуляция теневыми потоками. Курсовая — “Теневые отклики в боевых структурах: теория и практика применения”.

И сегодня был последний день, когда я могла показать свой проект профессору Стерну. Или не показать и гордо провалиться, разделив судьбу многих мечтателей до меня.

И вот почему я сейчас неслась через академический корпус, прижимая к груди толстую папку, волосы развивались, а мантия — подлая, скользкая, тёмная тряпица — всё норовила намотаться на ноги и отправить меня в обморок прямиком на пол.

— Проклятье, проклятье, проклятье! — шипела я, перескакивая через ступени. — Кто додумался назначить встречу за пять минут до полуночи?!

Полночь. Час, когда темные маги особенно сильны. И когда особенно часто происходят… инциденты.

Варнесс не спал. Сквозь витражи пробивался мерцающий свет — где-то шла практика юных чародеев, кто-то вызвал слишком большого элементаля, где-то снова задымился факультет трансмутации. Нормальный вечер. Ничего необычного.

Я ворвалась в западное крыло Академии, где размещались лаборатории “особо сложных исследований”. Табличка на двери лаборатории Стерна когда-то была аккуратной. Сейчас её украшали пятна ожогов, какие-то подозрительные чёрные разводы и надпись, нацарапанная поверху: “Входите на свой страх и риск”.

— Зашибись, — пробормотала я и толкнула дверь.

Внутри пахло горелым пергаментом, серой и… пирогами. Стерн, в своём стиле.

Не подумайте, я его люблю. По-своему. Примерно как крыса любит змею, а мышь — сову. С изрядной долей настороженности и уважением к возможной смерти.

Лаборатория представляла собой анархию: склянки, книги, амулеты, странные механизмы гудящие и слабо-синим светом светящие. В центре стоял он — профессор. Невысокий, взъерошенный, в потерянной мантии, с глазами, горящими, как у маг-наркомана на фестивале алхимии.

И в руках он держал кристалл.

Кристалл был чернее любой ночи, переливался серебряными прожилками и стонал. Реально стонал, тихо, на самой грани слуха.

— Профессор? — хрипло спросила я, медленно приближаясь. — Я… эээ… дипломную работу принесла…

— Аника! Как вовремя! — закричал он, словно увидел родную душу. — Помоги! Немедленно! Держи вот это!

Он швырнул в меня нечто похожее на полурасплавленный амулет. Я инстинктивно поймала его… и в этот момент всё пошло наперекосяк.

Кристалл в его руках вспыхнул адским светом. Пол устремился куда-то вниз. Воздух взвыл.

И я, обняв свою папку и амулет, оказалась в самой настоящей воронке.

Падение было… странным.

Как будто меня размазывали по стеклу, сжимали в шарик, потом распрямляли в шнурок. Голова кружилась. Желудок сжался. И я была уверена: вот оно, моё последнее мгновение.

Только оно не наступило.

С громким “БУМ!” я плюхнулась в нечто мягкое и колючее одновременно.

Трава.

Пахло землёй. Настоящей землёй, влажной, весенней. Сверху — странное синее небо, без единого клочка родной серой дымки. Солнечные лучи, яркие, режущие глаз.

Я зажмурилась, моргнула несколько раз и попыталась сесть.

Мантия моя порвана. Локти исцарапаны. Папка с черновиками — к чёрту её — разлетелась по траве.

— Стерн тебя раздери… — выдохнула я. — Где я?

Я оглянулась.

Лес.

Но не родной темный лес за Академией, заросший угрюмыми вязами. Этот был каким-то… неправильным. Слишком светлым. Деревья высокие, с белыми стволами, словно покрытые инеем. Листья золотились на ветру, отбрасывая пятна света на землю.

Я медленно поднялась на ноги, отряхиваясь. В носу свербило от непривычно свежего воздуха. В ушах звенела тишина — ни городского гула, ни заклинательных всплесков, ни знакомого треска зачарованных факелов.

И тут меня ударила первая мысль:

“Что-то здесь не так.”

Но разум, уставший от падения, нашёптывал: “Успокойся. Это просто… западный лес? Ты вылетела через портал и попала куда-то за город. Бывает.”

Да. Бывает. Уж точно не в новый мир ведь.

Я подобрала папку, тяжело вздохнула и решила: сначала найти дорогу. Потом — убить Стерна. В этом порядке.

Я сделала несколько шагов и… утонула в яркой, звенящей тишине.

Лес был красив.

Красив настолько, что хотелось сесть на ближайший пенёк и расплакаться от умиления.

Глава 2

Он давил всем телом. Пах как мокрая псина, дышал прямо в лицо, тёрся о меня, словно хотел размазать свою мерзость по моей коже.

Я выла, но уже не голосом — внутри. Душа выла. Страх, злость, унижение — всё смешалось в один яростный импульс, едкий, как яд.

Он схватил меня за плечо, рывком притянул ближе, свободной рукой потянулся к поясу моей мантии.

— Ну вот и всё, — прохрипел он. — Поигрались в догонялки. Теперь моя очередь.

Нет.

Я не позволю.

Я не жертва.

Зарычав сквозь зубы, я резко подняла колено — со всей силы, всей болью, всей яростью, накопившейся за этот день, за всю жизнь.

Ударила в живот.

Он охнул, как выбитый мех. Резко осел, прижал руки к брюху, заскрипел зубами.

Этого хватило.

Я перекатилась в сторону, вывернулась, встала на одно колено, дрожащими пальцами сжав воздух.

Магия.

Пожалуйста. Сейчас. Прошу.

И — она откликнулась.

Не как раньше, мягкая, тёплая, как вуаль. А грубо. Всколыхнулась внутри, как волна — злая, сухая, режущая. Не родная — дико адаптированная под этот мир, словно хищник, проснувшийся в чужом лесу.

Я вытянула руку.

— Tenebra… — прохрипела я. — Exuro.

Пальцы окутал чёрный туман. Холодный, вязкий. Заклинание прошло в него, вглубь, как клинок.

Он поднял глаза.

Смотрел. И впервые — не с наглой ухмылкой, а с настоящим страхом.

Секунду спустя он начал умирать.

Тьма вползла под его кожу, как чернила. Сначала пальцы — почернели, сжались. Потом запястья, лицо. Он застонал, выл, как зверь, дёргался — а тьма в нём высасывала жизнь.

Это было жутко. Не красиво. Не как в учебниках. Не как на показательных занятиях, где всё заканчивалось сияющим сполохом и лёгким обмороком.

Он сушился. В прямом смысле.

Кожа стягивалась, как пергамент. Глаза потускнели, язык высунулся, лицо скукожилось, будто его сушили на костре. Он схватился за грудь — и просто осел, распадаясь на сухое, тёмное… нечто.

Без крови. Но с мерзким, въедающимся запахом тлена.

Я осталась стоять, дрожа. Рука всё ещё вытянута вперёд. Пальцы… горели. Внутри тоже всё сковало.

— Я… — прошептала я. — Я убила его.

Тишина.

Только хриплый, затухающий ветер и где-то вдалеке храп его лошади.

Мозг отказывался воспринимать. Сердце било тревогу. А внутри — то, чего я не знала в себе раньше.

Я смогла.

Я выжила.

И я убила.

Он хотел… Он действительно хотел…

Но я…

— Нет, — выдавила я, — нет, нет, нет…

Меня вырвало.

Прямо на землю. Судорожно, болезненно.

Желудок сжался, выворачиваясь. Руки дрожали. Колени подкосились. Я упала рядом с его… остатками, задыхаясь, хватая ртом воздух.

Перед глазами — только обугленное тело. Мёртвое. Сухое.

Мною убитое.

И всё, чему меня учили на занятиях, казалось пустым.

Теория. Практика. Симуляции.

Никогда — по-настоящему мы не убивали.

Да, мы видели мертвецов. Преподаватель по некромантии любил экскурсии на академическое кладбище. Учил различать стадии разложения. Рассказывал, как сделать из трупа полезного ассистента.

Но там не было лица, которое кричало.

Рта, который тянулся к тебе.

Глаз, полных ужаса.

И уж точно — рук, что только что тебя хватали.

Я села, обхватив себя руками, и просто сидела.

Минуту. Десять. Час. Я не знала.

Пока дрожь не утихла.

Пока тело не стало снова моим.

И тогда я прошептала:

— Ты хотел взять у меня тело. Но я была против... урод!

Я не знаю, сколько просидела на дне оврага.

Может, минуту. Может, час. Время стало вязким, растянутым. Оно шевелилось, как болото, и каждый вдох отдавался в ушах гулом. Всё внутри было выжжено, как земля после пожара.

Я отползла от трупа. Медленно, будто от ядовитого растения, которое может ожить и снова броситься. Хотя тот уже не оживёт.

Никогда.

Тело — или то, что от него осталось — потемнело, скукожилось.

Запах…

Я не думала, что можно почувствовать запах темной магии, но теперь знала — да, можно.

Он был глухой, сухой, с привкусом праха и чего-то из другого мира.

Когда между нами оказалось достаточно расстояния, я рухнула на спину, раскинув руки.

Тело дрожало.

Не мелко, как от холода. А глубоко, изнутри. Как будто каждая клетка пыталась выскочить из кожи.

От страха. От перегрузки.

От того, что я переступила черту.

Я убила человека.

Пусть подонка. Пусть животное. Но он был живой. А теперь — нет.

Не на учебной дуэли. Не в контролируемых условиях. А по-настоящему. Смертельно.

Магия всё ещё пульсировала под кожей — но иначе. Словно изменилась. Стала жёстче. Темнее. Тяжелее.

Как будто сама тьма сказала: «Добро пожаловать во взрослую жизнь, девочка». Тьфу.

Минут через десять я заставила себя встать на четвереньки. Потом на колени. Потом — с рывком — на ноги.

Склон оврага всё так же уходил вверх — крутой, заросший корнями.

Я посмотрела на него — и ощутила, как в груди всё обмякает. Не лезть хотелось. Умереть. Прямо здесь. Заснуть, забыться.

Но я всё же поползла.

Медленно. С одышкой.

Пальцы цеплялись за траву, за торчащие ветки, за всё, что могло дать опору.

Ноги скользили, тело ныло.

Дважды я соскальзывала вниз и ругалась сквозь слёзы, но не вслух. Без звука. Сил даже на это не было.

И всё-таки — выбралась.

На свет.

На вечернюю прохладу.

На свежий воздух, где не пахло смертью, а только гарью.

Я встала — шатаясь, как пьяная — и вдруг почувствовала, как сильно на мне всё висит.

Мантия — вся в грязи, в дырах, порвана на спине, на груди, рукава обвисли. Края обожжены, в пятнах.

Она была когда-то форменной. Академической. С гордой нашивкой факультета тёмной магии на плече.

Теперь — лоскут памяти.

Я психанула.

Сдёрнула её с себя рывком, бросила на землю. Стало легче — как будто сняла с себя груз ожиданий, страха, привязанности к миру, где всё было понятно.

Глава 3

— Надень, — буркнула старшая женщина, сунув мне в руки платье.

Я уставилась на него, стараясь не скривиться. Ткань — серо-зелёная, выцветшая, словно её стирали в болоте каждый день. Ворот распорот, подол украшен дырами от моли, одна даже залатана кривым швом. Рукава — один подшит, другой обрезан, будто кто-то решил, что симметрия переоценена. Единственное, что напоминало о былой красоте, — выцветший узор на манжетах, да и тот расползался, как мои надежды на нормальную жизнь.

Но оно не воняло. Не было пропитано дымом, кровью и моим вчерашним кошмаром. Уже что-то.

Я сбросила полотенце, натянула платье и тут же пожалела, что у меня нет зеркала. Или, может, наоборот, порадовалась. Подмышки тянуло, подол болтался, а я, должно быть, выглядела как огородное пугало после урагана. Но, по крайней мере, не как жертва, сбежавшая из оврага.

Моё старое платье — то, синее — сожгли.

Оно уже не годилось. Слишком много чужой боли. И грязи. И прошлого оно пережило.

Так что… пусть будет это.

— Пей, — добавила женщина, толкнув ко мне кружку.

Вода. Чистая, холодная, как поцелуй зимы. Я глотнула — и чуть не захлебнулась, жадно втягивая её, будто это могло смыть не только жажду, но и весь этот мир. Поставила кружку, выдохнула. Еду не предложили. Может, забыли. А может, ждут, что я начну клянчить. Не дождутся.

— Пора, — сказала младшая, поднимаясь. — К старосте. Он решает, кто останется, а кто пойдёт лесом. Даже если я за тебя словечко замолвлю, его слово — закон.

Я кивнула, чувствуя, как внутри шевельнулась знакомая тьма. В Академии нас учили вести переговоры — с демонами, архимагами, даже с драконами, если те вдруг решат спуститься с гор. Но здесь? Здесь не дипломаты. Здесь люди, у которых меч под рукой, а за дверью — грязь, кровь и чужаки, которых никто не ждёт.

Мы вышли на улицу. Туман почти рассеялся, воздух был свежим, с привкусом дыма и земли. Люди косились — уже не с брезгливостью, как утром, а с настороженным любопытством, будто я была диковинной зверушкой, случайно забредшей в их загон. Женщина шагала рядом, не касаясь, но держась близко, как страж, а не провожатая.

— Говори мало, — шепнула она, не поворачивая головы. — Не выдумывай. Староста угрюм, но справедлив. Не дерзи, не умничай, не смотри волком. И не ври — он чует ложь, как пёс дичь.

— Поняла, — буркнула я, хотя внутри всё сжалось. Не врать? Легко сказать. Моя правда — это чёрная магия, другой мир и труп в овраге. Расскажи я это, и к вечеру меня уже будут поджаривать на местной площади.

Дом старосты возвышался над остальными — не роскошный, но крепкий, с навесом у входа и окнами, забранными решётками. У стены — бочки и стойка с мечами, будто напоминание, что мир тут не для слабаков. Изнутри доносились голоса — резкие, спорящие, с глухим стуком, как будто кто-то впечатал кулак в стол.

Мы остановились у порога. Женщина постучала, но ответа не последовало.

— Ждём, — пробормотала она, скрестив руки. — Опять с ними трындит.

— С кем — с ними? — Я прищурилась, чувствуя, как в груди шевельнулась тревога.

Она не ответила. Дверь распахнулась, и звуки вырвались наружу, как стая ворон. Мужские голоса — не простые, а такие, от которых хочется вжаться в стену. Жёсткие, командные, с привкусом стали.

На пороге возник седой мужик — широкоплечий, морщинистый, с подбородком, который, кажется, мог пробить каменную плиту. Глаза — как у кузнеца, оценивающего, ковать тебя или выкинуть в шлак.

Интересно откуда у меня в голове эти метафоры…

— Это ещё что за… — начал он, но, увидев меня, прищурился. — Кто такая?

— Та, что утром приблудилась, — спокойно ответила женщина. — С Тирренвуда, говорит.

Он окинул меня взглядом — не просто посмотрел, а будто взвесил, прикинул, стоит ли я его времени. Я выпрямилась, стараясь не выглядеть так, будто только что выползла из канавы.

— Сейчас не до неё, — буркнул он. — Этих бы спровадить…

Он повернулся, и я увидела их. Воинов. Не стражу с ворот, не деревенских мужиков с вилами. Настоящих. У стола стояли трое — руки сложены, оружие не трогают, но их осанка, их взгляды говорили: им оно и не нужно. Мечи у поясов — стальные, отполированные, с рукоятями, которые не для парада. Броня — кожа с металлическими вставками, крепкая, но не громоздкая. Плащи с пряжками, на всех один символ: круг, меч, перекрещённый с веткой.

И один — отдельно. Высокий, как башня, с плечами, которые, кажется, могли удержать небо. Он стоял чуть в стороне, и вокруг него было… пространство. Пустота, которую никто не смел нарушить. Чёрные волосы, чуть длиннее, чем у остальных, падали на шею. Лицо — твёрдое, высеченное, с длинным шрамом через левый глаз. И ни намёка на бороду — в мире, где каждый второй выглядит как лесной отшельник, это было почти вызовом.

Он повернулся. Посмотрел на меня. И я почувствовала, как мир сжался до точки.

Его взгляд не был просто взглядом. Это был приговор. Холодный, точный, как удар клинка. Будто он уже знал, кто я. И не был счастлив, что я дышу.

— После обеда, — бросил староста, захлопывая дверь с таким треском, что я вздрогнула. — Сейчас не до бродяг. Идите.

Женщина фыркнула, но промолчала. Развернулась и пошла обратно. Я поплелась следом, чувствуя, как его взгляд — тот самый, с чёрными глазами — всё ещё жжёт мне спину.

— Он не грубый, — буркнула она, больше для себя. — Просто не любит, когда его дёргают до еды. Сначала каша, потом дела.

Я не ответила. Не могла. Потому что мурашки, начавшиеся у шеи, уже сползли к лопаткам, а в груди поселилось чувство, которого я не знала в Гадасе. Не страх. Не тревога. А что-то хуже — предчувствие, что этот человек, этот шрам, эти глаза — мой личный конец света.

Мы вернулись в лечебницу, и я только тогда осознала, как сильно меня шатает. Ноги гудели, будто я всё ещё бежала по тому проклятому лесу, а в груди ворочалось что-то тяжёлое — не просто усталость, а груз всего, что я пережила за последние сутки. Женщины усадили меня в тесный закуток, пропахший хлебом и сушёными травами. На столе появилась кружка тёплого молока, от которого тянуло сеном и чем-то уютным, почти забытым. Я схватила её, сделала глоток, потом ещё один, жадно, словно это могло заштопать дыры в моей душе.

Визуал Аники

А вот и наша Аника!

Глава 4

Он повёл меня через деревню — по главной улице, мимо лавок и бочек, мимо тех, кто продолжал на меня поглядывать, как на пропащую девку.

Но я шла рядом с инквизитором.

А рядом с таким даже прокажённый кажется личным гостем короля.

Мы свернули за угол, миновали лавку с вяленой рыбой от которой несло за версту, и тут я увидела — табличку.

Вывеска над входом.

Криво нарисованный кубок и… какой-то медведь. Или человек в шубе. Или лысый еж с топором — неважно.

А под ним чётко написано:

“Таверна.”

Я остановилась.

— Серьёзно?

Он повернул ко мне голову.

— Что?

— Ничего, — выдохнула я. — Просто… давно не была в таверне.

У нас такое только в пабах было, которые косили под средневековье.

И то — с огнетушителями на стенах, светильниками магическими и современной кухней.

Он не ответил. Просто толкнул дверь.

И я попала в прошлое. Деревянные столы. Скамьи, которые скрипят от взгляда. Стенки с копотью. Вино и пиво в бочках. Запах жареного чего-то… с перцем, луком и, возможно, мясом.

Это было… атмосферно.

Грязно.

И потрясающе.

Он прошёл внутрь, и за нами сразу закрылась дверь.

Обычно в тавернах шумно, весело, кто-то поёт, кто-то дерётся. Ну, по крайней мере я так себе представляла…

Здесь — тишина.

Потому что он вошёл.

Инквизитор.

И тишина стала оглушительной.

Явно страшатся мужика, ну или уважают… Кто этих деревенских разберет.

Он молча прошёл к столу у стены и жестом указал мне на скамью.

Я села. Осторожно, как будто она могла взорваться.

Подошла подавальщица.

Молодая, с распущенными волосами и очень глубоким декольте, из которого, кажется, выглядывала надежда на новую жизнь.

— Чем угодить, милорд? — мурлыкнула она, при этом не отрывая глаз от его лица. Или, если быть точной — от шрама и плеч.

Он посмотрел на неё так, что даже я почувствовала сквозняк.

— Жаркое. Хлеб. Мёд. Две порции.

— Сейчас будет! — просияла она, сделала реверанс, чуть не уронив свою грудь на стол, и ускользнула, виляя бёдрами так, будто пол протирала.

Меня, между прочим, никто не спросил, что я хочу.

Ну да ладно.

Я слишком голодная, чтобы обидеться.

И слишком рада любой еде, чтобы возмущаться.

Я поправила выцветший рукав и сложила руки на столе, глядя в сучковатую древесину, поцарапанную ножами и, возможно, чьими-то зубами.

— Ну, раз уж у вас есть жаркое… пусть будет жаркое. Спасибо, вселенная. И тебе, здоровяк.

Он повернул голову.

Медленно. Очень медленно .

Так, как разворачивается башня, узнав, что её назвали сараем.

— Что ты сказала? — спросил он ровно, но с тем оттенком, при котором вино в бочке, наверное, скисало.

Я моргнула. Невинно. Как котёнок, наступивший на чужой хвост.

— Простите?

— Ты назвала меня… здоровяком?

Он наклонился чуть вперёд. Совсем чуть. Но стол между нами словно съёжился.

— Ты не знаешь, кто я? — уточнил он.

Не с удивлением. Скорее с неверием или наездом. Он похоже сам не понимал как быть со мной.

— Ну… — я слегка пожала плечами, с видом невинного ягненка. — Мне не выдали список важных лиц вместе с куском хлеба. Я раньше инквизиторов не встречала.

Он выпрямился.

На лице — всё та же каменная тень, но теперь в ней проступило неудовольствие.

Наверное, тут с таким юмором как у меня и обращением к нему давно бы уже сожгли на костре.

— Ты дерзишь. В своём положении. Ты — никто. Ты — чужачка, без имени, без прошлого. И ты сидишь здесь только потому, что я это позволил.

Я чуть склонила голову, убрав волосы с лица.

— Так я благодарна. И обещаю: в следующий раз назову вас… господин Очень Важный Здоровяк.

Пауза.

Длинная.

Он смотрел. А я улыбалась. Не нагло. Просто чуть криво.

Пусть гадает. Пусть не понимает — боюсь ли я, смеюсь ли, или просто отморожена на всю голову.

Я не из этого мира.

Но они об этом не узнают.

Ни-ко-гда.

Он продолжал смотреть. Долго. Как будто хотел разобрать меня по слоям. А я сидела и смотрела в ответ.

Не дерзко. Не вызывающе. Просто — спокойно как удав перед сном.

Слишком устала, чтобы прятаться, и слишком умна, чтобы раскрываться. Ну давай. Смотри. Гадай. Я — кто угодно, но не твоя жертва.

Внутри что-то хмыкнуло.

Да он, наверное, уверен, что я пришибленная. Или просто глупая.

Какая-то грязная девица, что чудом выжила, но с мозгами где-то между птичкой и пустым котелком.

И прекрасно. Пусть так и думает. Главное — чтобы отстал. Вот просто отстал и дал поесть.

Мне сейчас не до его жгучих взглядов и загадочной позы с откинутым плащом. Я не в романтической истории. Я в какой-то истории на выживание.

И мне надо думать:

где спать,

что надеть,

куда податься,

как не спалиться,

и, в идеале,

как, чёрт побери, выбраться обратно.

А он…

Он — ещё одна опасность. Красивая. Угрожающая. Молчаливая. И не в мою пользу.

Так что пусть продолжает думать, что я глупая.

Это лучше, чем если он узнает, кто я есть на самом деле.

Тарелки поставили с глухим стуком.

А запах…

Боги, запах был таким, что мне захотелось обнять кухарку и просить у неё прописку.

Подавальщица снова появилась — такая же бодрая, такая же… мягко говоря, инициативная.

Она поставила перед нами миски с горячим мясом и картошкой, хлеб, медовую кружку, и всё это сопровождалось длинным взглядом, тянущимся к инквизитору как кошачий хвост.

— Может, я подолью вам чего? — мурлыкнула она, не к нам обоим, конечно. Только к нему. — Или… присяду?

Он даже не повернулся.

— Нет, — сказал он коротко.

Просто «нет». Без «благодарю», без «на этом всё».

Просто… обрубил все её порывы.

Я скосила на него взгляд и мысленно хмыкнула.

Недотрога.

Грозный, красивый, шрам — как маг-реклама опасных мужчин, а ведёт себя так, будто его задевает даже намёк на грудь в радиусе трёх метров.

Глава 5

— А кто они, эти… тёмные? Что они делают?

Я задала вопрос тихо, словно боялась разбудить что-то, что лучше не шевелить.

Женщины переглянулись.

Младшая нахмурилась, а старшая вздохнула так, будто этот рассказ лежал в груди грузом много лет.

— Это было давно, — начала она, беря у меня пустую кружку. — Более двух сотен лет назад. Тогда ещё правил Эларик Первый, светлый был король, справедливый.

— Считалось, что мир наш — защищён, спокоен, и если беда и придёт — то изнутри, а не из-за грани.

— Но беда пришла, — подхватила младшая. — И не в виде армии. В виде… женщины.

Я навострилась.

Вот это уже интрига.

— Король поехал на охоту, — продолжила старшая, —

и вернулся не только с дичью, но и с невестой. Красавица, говорили, неописуемая. Но… странная. Слишком бледная. Кожа как снег, волосы как молоко.

Глаза — чёрные. Без дна.

Я почувствовала, как спина напряглась.

— Откуда она взялась, никто не знал. Но король… будто околдован был. Через два дня после возвращения объявил её невестой.

— На третий — свадьба, — вставила младшая,

— в Святом храме, при множестве подданных. Там, где благословляют светом. Там, где должно быть светло и чисто.

Старшая кивнула.

— А она… убила его. Прямо у алтаря. При всех. Одним касанием. Магией. Тьмой.
— Все стояли, не дышали. Она сказала, что теперь она правит этим миром, и кто восстанет — того ждёт смерть.

На кухне стало тихо.

Только потрескивание трав в печи.

Я не перебивала и если честно была весьма удивлена.

— Её убили. В тот же день. Но… жертв было много. Многие не забыли, как король сгорел заживо на их глазах. Как храм почернел. Как в небе появилась непонятная как будто трещина.

— А потом… — прошептала младшая. — Потом всё стало хуже.

Старшая продолжила:

— Брат его — Теодрен, не слишком сообразительный —

взошёл на трон. Он был слаб. И под его носом твари начали распространяться. Такие, как она. Бледные. Тихие. Вроде бы люди обычные. Но с этой тьмой внутри. С чужой силой. Магией называют её.

— Говорят, они приходили через порталы вроде или как они там называют эти дыры. Открывались они где угодно — в домах, в лесах, в озёрах. И из них выходили такие же, как она.

Я слушала. Голова тихо гудела. Порталы. Значит, это не случайность. И я — не первая. Их здесь боятся. По-настоящему.

— Лишь сто лет спустя на трон взошёл Родерик Чистый. Вот он и создал инквизицию. Специальный отряд, чтобы выявлять, ловить и карать этих нечистых. Потому что тёмного не всегда видно сразу.

Иногда она — твоя соседка. Иногда — жена пекаря.

Иногда — твоя жена.

Я опустила голову пониже.

Потому что мои волосы — белые. А магия — тёмная.

И если я не притворюсь идеальной жительницей этого странного мира… я стану для них новой “той самой невестой”. Очередной угрозой. Сказкой, от которой здесь до сих пор просыпаются в поту.

Старшая вздохнула, как будто только разогрелась.

И её голос стал ниже, плотнее, словно глуше звучал от ужаса.

— Инквизиция — они молодцы. Без них бы давно всё кончилось. Сейчас уже нет таких, как раньше — открытых, злобных. Теперь они… хитрее.

Младшая села ближе ко мне, шепнула почти заговорщицки:

— Тихие стали. Скрытные. Не машут руками, не жгут королей у всех на виду.

Старшая кивнула.

— А магия всё равно творится. То болезнь придёт, да такая, что от человека за день кожа слезает. То вся деревня мрёт за ночь. Без причин. Без ран. Без следов.

— Или девки пропадают. Невинные. Чистые. Сначала одна. Потом вторая. Потом трижды в колокол били — и никого не нашли.

Я сглотнула.

Молча.

А женщина продолжала:

— Или дети. Спят-спят — и нету. Ни звука, ни крика.

А потом — только платочек на подоконнике и след в траве. И всё. Пропал.

— Инквизиция всё это ищет. Ходят, нюхают, слушают.

Они на чуткость выучены. Слово не так скажешь — уже в записях. Глаз не туда глянешь — уже в списке.

Но это правильно. Это надо.

Я смотрела на них.

Слушала.

И внутри было очень тихо и как-то слишком муторно.

— Тёмные — это только женщины. Всегда. Ну в сплетнях так рассказывают.

— Мужчины — нет. Они без магии. Без этой тьмы внутри.

Значит, если ты блондинка, и ты женщина…

Ты — уже под подозрением.

С рождения.

С дыхания.

С первой мысли.

Старшая вдруг глухо добавила:

— Они коварные. Не такие, как мы. Из другого теста.

Холодные. Притворяются добрыми, пока нож за спиной не достанут. Они не любят.Они только ломают человеческую жизнь.

Я вжалась глубже в спинку скамьи. Вот оно. Вот что думают о таких, как я. Вот как легко стать тёмной тварью в чужих глазах. Стоит только немного подойти под описание. Немного не туда посмотреть. Немного — быть собой. Но я ведь… не такая?

Я немного поёрзала на лавке, сделала вид, будто мне неловко от всей этой мрачной информации.

— А… у вас? Здесь, в деревне… Были случаи?

Женщины переглянулись.

Старшая фыркнула.

— Официально — нет. Но слухи… Слухов хватает, что свечей на всех не напасёшься.

— Расскажите, — попросила я, стараясь говорить мягко. — Я ведь даже не знала, кто они такие.

Теперь страшно. Хочется хотя бы понимать, чего опасаться.

— Ну… — начала младшая, опираясь локтями на стол. — Лет десять назад была у нас тут одна. Агнеттой звали. Жила тихо, никого не трогала, только на ярмарках всегда ходила одна, в чёрном. И лицо… будто вуалью покрыто. Никогда не смеялась. И никому не смотрела прямо в глаза.

Старшая вставила:

— А как на неё глянешь — мороз по коже. Говорили, от неё все кошки шарахались.

— А потом в деревне началось. То корова родит — да не телёнка, а комок с уродливыми ножками. То куры дохнут. То дети среди ночи просыпаются с криками, будто их кто-то душит во сне.

Глава 6

«— Я не врушка. Я просто пытаюсь остаться в живых.»

— Имя?

Голос прозвучал не резким, скорее ровным, отстранённо вежливым. Молодой инквизитор — тот, что помоложе и поулыбчивей, чем остальные — посмотрел на меня внимательно, почти по-доброму. Почти.

Я кивнула.

— Аника. Аника Граммер.

Фраза вышла тихо, но чётко, почти как я и хотела из себя выдавить.

Никаких украшений. Никаких выкрутасов. Просто имя. Просто фамилия с доски объявлений, на которой висело “Пропала коза”. И если кому-то придёт в голову искать настоящую Граммер — я надеялась, что ту самую козу уже никто не найдёт. Кто бы подумал, что вся моя история будет крутится вокруг «козы».

— Откуда ты?

— Из Тирренвуда, — ответила я без паузы. — Маленькая деревня не далеко отсюда. Мы… у нас была мельница. Старенькая, но рабочая. Отец чинил её сам, а я помогала в работе.

Я говорила, и в голове мелькали образы, которых никогда не было. Крылья мельницы, скрип дерева, запах муки в волосах, мать в переднике, отец с натруженными руками…

И всё это — вымысел.

Но такой, в который мне самой хотелось верить.

— Семья?

Я опустила глаза. Слишком резко — нет, так не надо. Слишком медленно — тоже неестественно. Я выбрала что-то среднее.

— Мать… добрая была. Пекла хлеб, даже когда муки не хватало. Говорила, что тепло в доме важнее сытного живота. Отец молчаливый, но надёжный. Всегда чинил всё, что ломалось. Даже если это было не из нашего двора. Он говорил — “если мельница стоит, деревня голодна”.

Я замолчала. В горле защекотало.

Я чувствовала взгляды каждого из них — холодные, изучающие, как будто пытались просканировать не только слова, но и то, что между ними.

— Братья? Сёстры?

— Брат. Маленький ещё. Вечно лез на мельничное колесо, думал, что оно покатает его. Я орала на него, как сумасшедшая… а он смеялся. Потом падал в муку, и всё лицо белое, как полотно.

Я невольно улыбнулась. Тонко. Без зубов. Без веселья.

Скорее… как человек, который помнит, как было до конца света.

— Ты их потеряла?

Этот вопрос прозвучал уже от шрамастого. Голос у него был резкий, с хрипотцой, как у человека, который слишком часто говорит “виновен”. Брррр…

— Всех, — просто ответила я. — Я ушла за козой. Мы держали двух. Одна сорвалась с привязи. Я слышала, как она забрела в лес. Пошла за ней. А когда вернулась…

Я сделала паузу. Тихую. Тягучую.

— Там уже всё горело когда я вернулась…

Молча. Без лишней драмы. Я видела, как у младшего инквизитора дрогнули губы. Он опустил глаза к столу. Главный только сжал пальцы на моём запястье чуть крепче. Не давил. Просто… улавливал мой пульс.

— Как ты выжила? — спросил он, всё ещё держа мою руку.

Вот он, вопрос. Самый главный. Самый подлый. И совершенно логичный в этой ситуации.

Я посмотрела прямо в его лицо. Не испуганно. Не вызывающе. Просто… отрешенно.

— Наверное, судьба. Или я оказалась достаточно трусливой. Я не бросилась спасать дом, не вбежала в огонь. Я спряталась, как последняя крыса. Упала в овраг… ударилась. Очнулась — уже всё было кончено.

Я не лгала. Почти.

Инквизитор ничего не ответил. Только тихо выдохнул.

А я добавила, чуть севшим голосом:

— Если вы думаете, что это судьба меня уберегла — ошибаетесь. Я просто везучая трусиха.

Случайность.

Как пыль, которую не заметили под веником.

Ни один из них не усмехнулся. Даже шрамастый.

Младший отвёл взгляд. Главный — снова прощупал пульс.

Он, должно быть, чувствовал, какой он ровный.

Хорошо. Пусть чувствует. Я хорошо училась в академии. Даже если этой академии здесь никто не знает.

— Ты говорила, что была в лесу, — снова заговорил младший. Голос у него был мягкий, будто он сочувствовал. Или изображал, что сочувствует. — Ты не видела никого? Ни нападавших, ни… тех, кто уцелел?

Я покачала головой.

— Только дым. И крики. Я даже не сразу поняла, что это происходит у нас. Сначала подумала — лес горит. Потом… стало ясно. Я бежала, как могла. В глазах щипало, всё расплывалось, земля дрожала под ногами.

Шрамастый чуть подался вперёд.

— Но ты говоришь — упала в овраг?

— Да, — я не моргнула. — Почти у самой деревни. Наверное, ударилась. Помню только, как летела… потом была тьма. Очнулась — уже всё затихло.

Он смотрел пристально. Долго.

Как будто пытался выцарапать правду прямо из-под кожи.

— Ты точно ничего не помнишь? — повторил он. — Ни света? Ни вспышек? Ни странных ощущений?

Я выдержала паузу. Ровную.

Внутри — заскребло. Вспомнился тот момент. Его лицо. Его ухмылка. И как я впервые использовала магию, чтобы убить.

Нет, нельзя. Ни слова. Ни тени сомнений.

Я чуть приподняла подбородок.

— Я была в шоке. Грязная, испуганная, в порванном платье. Это не лучший момент для философских наблюдений. Простите, господа, если я не успела заметить “вспышку” от страха за собственную жизнь.

Шрамастый хмыкнул, как будто хотел продолжить, но инквизитор рядом со мной вдруг слегка сжал моё запястье.

— Хватит, — спокойно сказал он.

Оба мужчины замолчали сразу.

Он перевёл взгляд на меня. Не зло. Не мягко. Просто — внимательно.

— Последний вопрос. Было ли у тебя когда-нибудь… что-то странное? С тобой, вокруг тебя. Я не говорю о колдовстве, — добавил он. — Может, сны. Ощущения. Вещи, которые пугали, но ты не могла объяснить?

Интонация была спокойной, почти будничной. Но я чувствовала: именно здесь и лежит капкан. Не страшный. Подслеповатый. Но всё ещё опасный.

Я сделала вид, что задумалась.

— После пожара… когда я вырубилась мне снилось, как мельница крутится, даже без ветра. Как будто сама. Иногда слышу, как мама зовёт… но, когда открываю глаза, вокруг только тишина. Я думаю, это просто… воспоминания.

Я сделала паузу, медленно выдохнула.

— Или я просто не могу поверить, что я теперь одна.

Глава 7

«Вот и верь после этого указаниям деревенских.»

Скажу честно: я всегда считала, что у меня отличное чувство направления. Ну, по крайней мере, до того момента, как оказалась в этом чертовом деревянном лабиринте, где все улицы — это одна улица, просто разной степени кривости, а дома — как будто братья-близнецы, выросшие на одном бревне.

Я шла.

И шла.

И снова шла.

Солнце уже перевалило за крышу соседнего дома, а бараков, полных воинов, я не видела. Ни одного. Ни даже намёка на шлем, лошадь или хотя бы запах доспехов. Даже навозом конским перестало пахнуть!

Уж не знаю, что я ожидала увидеть — строй с фанфарами? Плакат: “Аника, сюда”?

Но точно не очередную пыльную улицу с одинаковыми домами, криками петухов и парой бабок, спорящих о цене на капусту и которые совершенно не обращали внимания на окружающих.

Я сдалась.

Молча остановилась.

Развернулась.

И посмотрела назад.

Где, конечно, как в худшем кошмаре, всё это время шёл он.

Главный инквизитор собственной тенью, спокойный, ленивый и, видимо, получающий от этого процессии эстетическое удовольствие.

Я дождалась, пока он подойдёт ближе, и с достоинством, которое могла бы оценить даже королева, сказала:

— Хорошо. Я признаю. Я заблудилась. Можно мне, пожалуйста, уточнить направление? И желательно не с выражением лица, будто я предложила вам грибы из болота.

Он на секунду замер. А потом — заржал.

И не просто усмехнулся, как это делают злые гении в масках, а именно заржал — открыто, громко, и с такой искренностью, что я на мгновение растерялась.

— А ты гордая, — усмехнулся он, слегка покачав головой. — Упрямая и гордая. Интересное сочетание. Давай, идём. Спасу тебя от позора.

Он двинулся вперёд. А я — за ним.

Нет, не потому что хотела. Просто… других вариантов не было.

Мы шли по деревне, и я впервые смогла нормально осмотреться.

Тут было странно тихо.

Пыльные улицы, кое-где выбитые ставни, деревянные дома, потемневшие от дождей. На углах — уличные лавки, где сидели торговцы с лицами, как у тех, кто видел слишком многое. В воздухе пахло копчёным, дымом, навозом и хлебом вперемешку. Где-то фыркнула лошадь. Кто-то свистнул. Дети пронеслись мимо с такой скоростью, что я не успела даже понять, откуда и куда.

И вот, когда я уже почти ожидала, что мы выйдем к тренировочной площадке или армейскому шатру, мы свернули… к таверне.

К той самой.

Где ели вчера.

Где он заставил меня говорить.

Где подливка была слишком вкусной, а подавальщица — слишком игривой.

Я застыла.

Он продолжил идти, не оборачиваясь.

— Сюда, — бросил он через плечо.

— Это… не похоже на казармы, — осторожно заметила я, с подозрением глядя на крыльцо.

— Потому что это не казармы, — ухмыльнулся он. — Это завтрак.

И пошёл дальше, как будто ничего странного не произошло.

А я… просто последовала за ним.

С выражением лица, достойным гравировки:

“Аника. 21 год. Попала в другой мир. Обманута трижды. Сейчас снова, но надеется, что её хотя бы покормят”

Таверна с утра выглядела почти уютно.

Деревянные столы, кое-где заляпанные жирными пятнами, воздух с запахом тушёного лука и хлеба, мутное стекло окон и ленивый шум голосов.

Если бы не недосып, не пустой желудок и не мужчина, который открыл дверь и вошёл внутрь, как владелец этой самой таверны, я бы, может, даже оценила.

Но настроение было ближе к “убейте меня медленно».

Внутри, у дальнего стола, уже сидел командующий.

Тот самый. Мрачный, как шторм над болотом, с хмурым взглядом и руками, сложенными перед собой, будто он в любую секунду готов сломать чью-то шею. Желательно мою.

Я почувствовала, как желудок от голода сжался… а потом вспомнил, чьё лицо он видел вчера.

— Прекрасно, — пробормотала я себе под нос. — Одно страшное утро — и два страшных мужчины. Ещё немного, и я сама начну молиться на палача.

Он окликнул нас, естественно. Такое чувство, что он нас ждал…

Инквизитор не стал представлять меня. Просто кивнул в сторону скамьи:

— Садись.

Я села. С достоинством. Почти не хлопнув по дереву — что было достижением, учитывая, что руки и ноги дрожали.

Командующий молчал. Глядел.

Тарелку с едой мне принесли молча.

Я не поблагодарила — потому что челюсть в этот момент работала над тем, чтобы не выпалить какую нибудь гадость.

Несколько минут мы просто ели.

Командующий — методично.

Инквизитор — как будто лениво.

А я — как человек, который жует одновременно обиду, тревогу и очень вкусное жаркое.

— Говорят, ты многое видела, — первым заговорил командующий.

Голос — низкий, грубый. Ни вежливости, ни угрозы. Просто факт, который ещё может стать приговором.

Я отложила ложку.

— Я рассказала всё, что помню, вчера.

— Ты рассказала Инквизиции, — уточнил он. — Теперь расскажешь мне.

Я бросила взгляд на инквизитора.

Тот откинулся на спинку скамьи и слегка кивнул.

— Считай, утреннее дежавю. Только на публике.

Я глубоко вдохнула.

Новая сцена. Те же декорации. Только актёры злее.

— Хорошо, — сказала я. — С чего хотите начать?

*****
— Как я и говорил, — спокойно заметил инквизитор, отставляя кружку, — она ничего толком не помнит. Ни лиц, ни чисел, ни направлений. Говорит, что бежала — испугалась, упала, потеряла сознание.

Он говорил спокойно, без нажима, но каждое слово звучало как итог.

— Ни имён, ни отличительных примет, — добавил он. — Память у таких в страхе работает выборочно.

Командующий хмурился весь разговор, но теперь, похоже, дошёл до точки кипения.

Он фыркнул, плюнул в сторону очага — не зло, скорее, устало, раздражённо.

Плевок был красноречивее слов.

— Вот и толку, — пробурчал он. — Таскаем её, крутим вокруг — а она глядит, как овца, и всё одно: “ничего не знаю”. Может, и правда ничего. А может — хитрит.