Тени Дворца

Глава 1. Пленница Дворца

Я стояла у окна, подперев подбородок ладонью, и смотрела, как ветер гонит по полям волны из спелых колосьев. Оттуда, из этой золотой пучины, доносился смех — звонкий, беззаботный, наш. Алсу и Лейла играли в прятки, их яркие платки мелькали, как маки в густой траве. Солнце, огромное и багровое, неспешно катилось за линию горизонта, заливая небо такими красками, что дух захватывало. Я мечтала. Мечтала о том, чтобы однажды побежать навстречу этому солнцу, туда, где кончаются знакомые поля и начинается мир — большой, шумный и полный чудес. Мои мечты были такими же яркими, как закат, и такими же недосягаемыми, как первые, робко проступающие на бархате ночи звезды.

— Ясмина! — донёсся с поля голос Лейлы. — Иди к нам! Спрячемся так, что сам шейх не найдет!

Я рассмеялась и уже собралась было крикнуть в ответ, что шейх в наших краях отродясь не бывал, но звук застрял у меня в горле. Сначала это был глухой, нарастающий гул, потом — четкий, железный стук копыт о твердую землю у дороги. Не наши козы, не повозка соседа. Чужое.

Сердце вдруг забилось чаще, предчувствие, холодное и липкое, сжало горло. Я видела, как смех с лиц подруг слетел мгновенно, как они замерли, прижавшись друг к другу, глядя на группу всадников, что, словно туча, накрыли узкую деревенскую улочку.

Дверь нашей хижины с треском распахнулась.

—Мама? — позвала я, не отрываясь от окна.

Но в дом ворвались они. Двое мужчин в униформах, незнакомой и оттого пугающей. Их лица были каменными, без единой эмоции.

— Ясмина? — бросил один из них, и его голос прозвучал как скрежет камня.

Мама бросилась вперед, заслонив меня собой.

—Что вам нужно? Оставьте её! Она всего лишь дитя!

— Приказ шейха Амина, — безразлично произнес второй стражник, отстраняя маму так легко, будто она была пушинкой. — Девушка соответствующего возраста и сложения. Её ждет честь служить во дворце.

Честь? Какая честь? Мои ноги не слушались, когда один из них схватил меня за руку выше локтя, его пальцы впились в кожу как железные клещи. Я пыталась вырваться, но была слаба, как птенец.

— Нет! Мама! Папа! — мой крик был полон такого животного ужаса, что даже стражник на мгновение замедлил шаг. — Не отдавайте меня!

Я видела, как по лицу отца катятся слезы бессилия, как мама, рыдая, пытается удержать мою руку, но её отталкивают. Меня выволокли из дома, моего маленького, уютного мира, и бросили на круп лошади. Я не помню дороги. Помню только соленый вкус слез на губах, да оглушающую сердце боль. Они забрали меня. Забрали навсегда.

Дворец шейха Амина был именно таким, каким его описывали в страшных сказках, которыми пугали непослушных детей. Огромный, из резного белого камня, с высокими арками и сверкающими на солнце куполами. Он ослеплял своей красотой. Но уже через час я поняла — эта красота мертва и обманчива. Она не согревала, а давила. Не радовала глаз, а напоминала о том, в какой золотой клетке я оказалась.

Меня привели в просторную, но до жути пустую комнату с одним лишь ковром и низким диваном. Ко мне вошли две женщины, одетые в строгие черные одежды. Их лица не выражали ничего, кроме холодной оценки.

— Я — наставница Зайнаб, — сказала старшая, и её голос звучал как скрип засохшей кожи. — А это — наставница Фарида. Отныне мы будем учить тебя всему, что должна знать женщина, удостоенная чести находиться near шейха. Забудь свое прошлое. Ты больше не деревенская девчонка. Ты — глина в наших руках. И мы вылепим из тебя то, что потребуется.

— Я не хочу… — прошептала я, сжимая кулаки. — Я хочу домой.

Зайнаб приблизилась ко мне так быстро, что я даже не успела моргнуть. Её холодные пальцы вцепились мне в подбородок, заставляя смотреть в её черные, бездонные глаза.

—Ты ничего не хочешь. Ты будешь делать то, что тебе говорят. Твое «хочу» осталось в той грязной деревушке. Здесь у тебя нет ни имени, ни желаний. Ты есть только то, что мы из тебя сделаем. Понятно?

Я молча кивнула, с трудно сдерживая новые слезы. Так начались мои дни.

Каждое утро — до зари. Уроки танцев. Мои ноги, привыкшие бегать по неровной земле, спотыкались о идеально гладкий мрамор пола.

— Выше бедро! — кричала Фарида, и бамбуковая трость больно щелкала меня по лодыжке. — Ты должна парить, а не топать, как буйвол! Твой танец должен заставить плакать от желания!

Уроки музыки. Мои пальцы, знавшие, как доить козу или собирать виноград, теперь должны были нежно перебирать струны удя.

— Снова фальшивишь! — вскрикивала Зайнаб. — Мелодия должна литься, как мед, а не скрипеть, как несмазанная телега!

Они учили меня пленить сердца мужчин, но с каждым уроком мое собственное сердце все больше каменело от тоски. По ночам, прижавшись к холодной стене, я слушала, как воет ветер в башнях, и представляла, что это доносится смех Лейлы и Алсу. Я скучала по запаху свежеиспеченного хлеба, по грубоватым, но теплым объятиям отца, по колыбельной матери. Здесь же меня окружала лишь ледяная роскошь и жестокие, бесчувственные слова наставниц.

Но однажды во время особенно изматывающего урока танцев, когда моё тело ныло от усталости и бесконечных щелчков тростью, я случайно увидела свое отражение в огромном зеркале, стоявшем в зале.

Из запыленного стекла на меня смотрела незнакомка. Высокая, стройная, с гордо поднятой головой. Волосы, заплетенные в сложную прическу, открывали тонкую шею. А глаза… В них горел огонь. Не страх, не покорность. Гнев. Решимость. Несломленность.

Это была я. Не их творение, не безгласная пленница. Я — Ясмина. Девушка из деревни, что мечтала о большем.

В этот миг что-то щелкнуло внутри. Слезы высохли. Я выпрямила спину и продолжила танец, но теперь каждое движение было не для них. Оно было для меня. Каждый поворот запястья, каждый взмах бедра был молчаливым вызовом.

Вечером того дня, стоя на том же самом балконе, но теперь выглядывая наружу на чужой, ухоженный сад, я дала себе клятву, шепча слова в тишину, чтобы унес их ветер:

«Вы можете запереть мое тело за этими стенами. Вы можете заставить мои руки играть, а ноги — танцевать. Но вы никогда не приручите мой дух. Я не стану вашей наложницей. Я не стану тихой, послушной игрушкой. Я буду бороться. За свободу. За право любить того, кого выберу сама. И однажды эти стены останутся позади. Я обещаю».

Глава 2. Шепот жасмина и воля стали

Годы во дворце шейха Амина не прошли даром. Они выточили из той испуганной девочки другую меня — с прямой спиной, с взглядом, научившимся скрывать мысли, и с улыбкой, что ничего не значила. Они назвали бы это «шлифовкой». Я же чувствовала, как с каждым отполированным движением во мне растет не покорность, а тихая, холодная ярость. Я была прекрасной вазой, наполненной динамитом. Моя красота привлекала взгляды стражников и придворных, но за ней скрывалось нечто, что заставило бы их побледнеть — непогасшая мечта о свободе и жажда любви, не купленной и не завоеванной, а подаренной по велению сердца.

Я не была одна. Дворец был полон такими же, как я. Девушками, чьи имена стерли и заменили на цветочные — Азалия, Роза, Жасмин. Мы были живым товаром, собранным со всех уголков владений шейха. Сначала я сторонилась их, погруженная в свое горе, но однажды ночью я услышала тихие рыдания за тонкой стенкой моей кельи. Это плакала та, кого звали Аишей — девушка с глазами лани, которую привезли из горной деревни за месяц до меня.

Я не сказала ни слова. Просто подошла и обняла ее. Она вздрогнула, потом ее тело обмякло, и она разрыдалась еще сильнее, вцепившись в мои плечи, как тонущий. С тех пор мы стали искать друг друга. В укромных уголках сада, в пустующих комнатах для рукоделия, мы собирались кучкой — испуганные, но жадные до живого слова.

— Меня зовут Фатима, — однажды призналась девушка с карими глазами, когда мы прятались от полуденной жары в беседке, увитой виноградом. — Я… я должна была выйти замуж за сына мельника. Он писал мне стихи.

— А меня — Самира, — прошептала другая, самая молчаливая из нас. — Отец продал меня за два мешка зерна и новую лошадь. Он сказал, что я принесу семье честь.

У каждой была своя история, своя незаживающая рана. Мы делились ими тихо, как величайшей тайной, и с каждым рассказом оковы на нашей душе казались чуть менее тяжелыми. Мы были пленницами не только за этими стенами, но и в клетках собственного страха.

Однажды вечером, когда воздух был густ и сладок от аромата цветущего жасмина, а луна заливала серебром мраморные плиты, я повела их в самую глубь сада, к старому фонтану, что уже давно не работал. Звуки ночи — стрекотание цикад, далекий лай шакала — создавали наш собственный, тайный мир.

Мы уселись на прохладный камень, и я заговорила. Я рассказала им не о том, как меня забрали. Я рассказала о том, что осталось там, за стенами. О солнечных днях, когда мы с подругами бежали босиком по теплой земле, о дурацких песнях, которые пели, полоща белье в реке, о запахе свежеиспеченного хлеба из печи моей матери. Я говорила о смехе. О настоящем, громком, раскатистом смехе, от которого живот сводит.

— Я забыла, как это — смеяться, — тихо сказала Аиша, и в ее глазах стояли слезы, но на этот раз не от отчаяния, а от чего-то теплого и щемящего.

— Мы не можем оставаться здесь навсегда, — произнесла я, и голос мой прозвучал тверже, чем я ожидала. Я обвела взглядом их лица, освещенные лунным светом. — Это не жизнь. Это существование. Мы заслуживаем большего. Мы должны найти способ вернуть себе ту жизнь.

Вокруг воцарилась тишина, нарушаемая только нашим сбивчивым дыханием.

— Это невозможно, Ясмина, — прошептала Самира, вжимаясь в плечи. — Шейх Амин… его стража повсюду. Нас поймают. А что они сделают с нами тогда? Что сделают с нашими семьями?

Страх был заразителен. Я видела, как он сковывает и их.

— Я слышала… — нерешительно начала Азалия, та самая, что всегда молчала. Мы все повернулись к ней. — Я слышала, как две служанки шептались. Года три назад одна девушка… она сбежала. Использовала старый потайной ход, что ведет из кладовой у восточной стены прямо к оливковой роще. Ночью, в новолуние, когда темно.

Сердце мое заколотилось, как барабан.

—Видишь? — я посмотрела на Самиру, а потом на всех. — Это возможно. Другим удавалось. Почему не нам? Почему не мы все?

— Вместе? — ахнула Фатима. — Но это же еще опаснее!

— Вместе — мы сила! — мои слова прозвучали с пылом, которого я сама в себе не знала. — Поодиночке мы просто сбежавшие наложницы, за которыми легко охотиться. Но если мы исчезнем все… если мы создадим тайну, о которой будут шептаться годы… они не посмеют тронуть наши семьи, чтобы не будоражать лишних разговоров! Мы должны исчезнуть бесследно, как призраки.

Идея, безумная и пугающая, вдруг обрела плоть и кровь. Мы сидели и шепотом строили воздушные замки из плана побега. Каждую ночь, когда дворец засыпал, мы по очереди пробирались в сад. Я стала изучать всё. Расписание смен охраны, тени, отбрасываемые факелами, глухие уголки, где не ступала нога стражи. Я чувствовала себя живой, как никогда. Каждый шаг, каждое украденное наблюдение было глотком свободы еще до самого освобождения.

Но дворец не дремал. Наставницы Зайнаб и Фарида чуяли наше неповиновение, как стервятники чуют раненую добычу. Их придирки становились все жестче, наказания — унизительнее. Шейх Амин, томный и надменный, стал появляться чаще, его тяжелый, оценивающий взгляд скользил по нам, и я видела, как девушки замирают от страха под ним. Время работало против нас.

В одну из таких ночей, когда луна висела в небе огромным белым диском, освещая наши бледные, решительные лица, я собрала их у фонтана.

— Мы не просто наложницы, — сказала я, и мой голос не дрожал. В нем звучала сталь, закаленная годами страданий и надеждой на лучшее. — Мы не собственность. Мы — женщины. У нас есть имена, которые нам дали матери, а не цветочные клички! У нас есть сердца, способные любить, и души, жаждущие свободы! Мы заслуживаем не только роскоши и ласк хозяина. Мы заслуживаем простого человеческого счастья — самим выбирать, кого любить, и самим решать, где нам жить.

Я посмотрела на Фатиму, которая мечтала о поэте, на Самиру, проданную за лошадь, на Аишу, тоскующую по горным тропам, на Азалию, хранившую тайну потайного хода.

— Давайте сделаем это вместе. Не ради мести. Ради себя. Ради той жизни, которую у нас украли.

Глава 3. Ночь Хальвета

Ночь первого хальвета. Эти слова звучали как приговор. Ритуал уединения, встреча, которая должна была определить мою судьбу здесь, раз и навсегда превратив меня из потенциальной наложницы в реальную. Воздух в моих покоях был густым и сладким от аромата восточных благовоний, которые курились в углу. Я стояла перед огромным зеркалом в обрамлении черного дерева и слоновой кости и не узнавала свое отражение.

Меня одели в платье из струящегося пурпурного шелка, расшитого серебряными нитями, которые мерцали при каждом движении, словно слезы луны. Ткань была прохладной и невесомой, она обволакивала мои бедра, подчеркивая каждую линию тела, которое так старательно учили соблазнять. На мои запястья надели тонкие серебряные браслеты с колокольчиками, звенящие при малейшем вздохе. Красота, в которую меня превратили, была холодной и бездушной. Я чувствовала себя изысканной жертвой, приготовленной для алтаря.

Сердце бешено колотилось, сжимаясь в груди комком страха и отвращения. Я не хотела этого. Не хотела его прикосновений, его оценивающего взгляда, его права собственности. Я мечтала о любви, которая приходит тихо, как рассвет, согревая изнутри. О взгляде, в котором читается не голод, а нежность. О руке, которая касается твоей не для обладания, а для поддержки.

Внезапно дверь приоткрылась без стука. В проеме возникла не служанка, а Фарида. Не та, что была моей жестокой наставницей, а другая — молодая девушка с испуганными глазами, которую я когда-то, рискуя, принесла воды в знойный день. Мы не были подругами, но между нами возникла тихая, молчаливая связь — связь тех, кто понимает чужую боль.

— Ясмина… — ее голос был едва слышным шепотом, похожим на шелест листьев за окном. — Они идут за тобой. Готовься.

— Я никогда не буду готова к этому, Фарида, — выдохнула я, ловя ее отражение в зеркале. Мои пальцы сжали край туалетного столика так, что кости побелели.

Она сделала шаг внутрь, быстро оглянулась и подошла ко мне ближе.

—Он… он не любит другие, — прошептала она, опуская глаза. — Говорят, он ненавидит эти церемонии так же, как и мы. Но сила традиций… Будь осторожна. Но и… не бойся показывать свой ум.

Ее слова были обрывком соломы, за которую я ухватилась. Ум? Здесь ценили только покорность и красоту.

Раздался мерный, гулкий стук в дверь — не ее робкое прикосновение. Время истекло. Фарида метнулась к двери и исчезла, как ночная бабочка. Я сделала глубокий, дрожащий вдох, расправила плечи и пошла навстречу своей судьбе.

Дорога до его личных покоев показалась бесконечным коридором в ад. С каждым шагом серебряные колокольчики на моих запястьях звенят насмешливо и громко. Стража у дверей молча расступилась, и тяжелая дверь из кедрового дерева бесшумно отворилась.

Зал был огромным и почти пустым. Воздух здесь пахнет не благовониями, а старыми книгами, кожей и легкой дымкой дорогого табака. Огромные окна от пола до потолка были распахнуты, впуская внутрь серебристый свет полной луны и прохладный ночной ветерок. Он сидел не на роскошном диване, а в глубоком кресле у окна, отвернувшись ко мне, глядя на ночной сад. В его позе не было томной расслабленности — чувствовалась собранная, напряженная энергия.

— Закройте дверь, — прозвучал его голос. Он был не громким, но низким, бархатным, с металлическими нотами, которые заставляли что-то сжаться внутри меня. Он обернулся.

И наши взгляды встретились.

Я ожидала увидеть властный, оценивающий взгляд хищника. Но его глаза… они были темными, почти черными, и бездонными, как ночное небо. В них не было простой похоти. Был интерес. Глубокая, усталая печаль. И та же самая плененность, которую чувствовала я.

— Ясмина, — произнес он мое имя, и оно прозвучало на его устах не как кличка наложницы, а как нечто значимое. Он не встал, не сделал ни шага ко мне, давая мне пространство. — Подойди.

Я заставила ноги двигаться, чувствуя, как земля уходит из-под них. Я остановилась в нескольких шагах от него, не в силах отвести взгляд.

— Ты боишься, — констатировал он. Это не был вопрос.

— Да, — честно выдохнула я. Мой голос прозвучал хрипло.

— Хорошо, — он слегка кивнул. — Страх — честная эмоция. Гораздо честнее, чем притворная страсть. Садись.

Он указал на кресло напротив. Это был жест, ломающий все правила. Наложница не сидит в присутствии шейха как равная. Я медленно опустилась на край кресла, шелест шелка казался оглушительно громким.

— Мне сказали, ты из деревни у реки, — начал он, его взгляд скользнул по моему лицу, изучая, но не оскорбляя. — Там должны быть красивые закаты.

Этот простой, почти обыденный вопрос выбил меня из колеи.

—Да… — прошептала я. — Очень. И поля… бескрайние, золотые.

— Я знаю, — он улыбнулся, и в уголках его глаз легли лучики морщинок. Эта улыбка преобразила его строгое лицо, сделала его моложе и… человечнее. — Я объезжал те земли много лет назад. Еще юношей. До того, как этот дворец стал моей тюрьмой.

Его слова повисли в воздухе, такие же еретические, как и мои мечты.

—Тюрьмой? — не удержалась я.

— Власть — это роскошные кандалы, Ясмина. Они диктуют каждый твой шаг, каждое слово, даже то, с кем ты должен проводить ночи, — его голос приобрел горьковатый оттенок. Он откинулся на спинку кресла, и луна высветила усталые складки у его рта. — Они прислали тебя ко мне, потому что ты самая красивая. Потому что твоя красота должна отвлечь меня от скуки и заставить произвести наследника. Но я смотрю на тебя и вижу не красоту. Я вижу страх. И я вижу силу. Ты не сломалась. В твоих глазах до сих пор горит огонь.

Мое сердце бешено застучало уже по другой причине. Это была не лесть, это было проникновение в самую душу. Он видел меня. Не украшение, а человека.

— А что вы хотите увидеть, шейх Амин? — рискнула я спросить, мой голос окреп.

Он задумался, его пальцы медленно барабанили по ручке кресла.

—Нечто настоящее. Хотя бы на одну ночь. Говорят, ты училась музыке. Спой мне что-нибудь. Не из их репертуара. Что-то из твоего детства. Что-то настоящее.