Тени Эшгарда

Пролог

Эшгард спал под пеленой вечного тумана, его улицы тонули в сером мареве, что клубилось, будто вздохи давно забытых. Дома, сгорбленные, точно старики, жались друг к другу, их стены, покрытые мхом и трещинами, шептались о прошлом — о шагах, что гасли, о голосах, что кричали в ночи. Окна, слепые от пыли и времени, ловили редкие отблески света, словно воспоминания, что рвутся, как нити. Камни мостовой, скользкие от сырости, хранили следы — торопливые, крадущиеся, исчезающие, будто их стирала невидимая рука, чьи пальцы пахли землёй и ржавчиной. Ветер, холодный и острый, как лезвие, пробирался меж елей, его вой сливался с далёким звоном церковного колокола, что бил, но не звал, его звук дрожал в воздухе, как эхо клятвы, что не сдержали.

На краю города, у старого моста, чьи арки поросли лишайником и плесенью, стояла фигура — тонкая, почти призрачная, в плаще, что трепетал на ветру, как крылья ворона, готового сорваться в небо. Она держала фонарь, его свет был слабым, зеленоватым, дрожащим, будто боялся тьмы, что подступала со всех сторон. В его бликах мелькали руки — бледные, с длинными пальцами, испещрёнными шрамами, что складывались в узоры, похожие на древние письмена, вырезанные на костях. Плащ колыхался, открывая край платья, чья ткань была влажной, словно пропитанной водой из реки, что текла под мостом — чёрной, густой, как чернила, в которых растворяются звёзды.

Фигура наклонилась к воде, её тень на камнях моста дрогнула, будто живая, растягиваясь длиннее, чем позволял свет фонаря. Она разжала руку, и что-то упало в реку — маленькое, блестящее, острое, как игла, что пронзает судьбы. Вода всколыхнулась, её поверхность треснула, словно стекло под ударом, и в глубине вспыхнули глаза — десятки, сотни, их зрачки горели холодным светом, как звёзды, что падают в бездну, их взгляды цеплялись за воздух, будто могли видеть сквозь туман, сквозь время. Они шевелились, их силуэты скользили под водой, тонкие, как нити, что рвутся, их пальцы тянулись вверх, царапая поверхность, оставляя рябь, что пела без звука.

Голос, низкий и хриплый, как эхо из заброшенного колодца, прошелестел: «Ты вернёшься… твоя кровь знает путь». Слова повисли в воздухе, тяжёлые, как камни, что падают в пустоту, их отголоски резали тишину, будто лезвие, что скользит по коже. Фигура замерла, её тень на мосту шевельнулась снова, отделяясь, становясь длиннее, тоньше, живой — она потянулась к воде, её края дрожали, будто хотели слиться с рекой. Фонарь в руке фигуры мигнул, его свет стал глуше, и в его отблеске мелькнуло лицо — бледное, с впалыми щеками, с глазами, что были пустыми, как зеркала, что не помнят света. Шрамы на её руках вспыхнули, словно ожили, их узоры шевелились, будто вены, что несут не кровь, а тьму.

За мостом, в глубине города, Эшгард дышал. Его улицы, узкие и извилистые, как вены, что прячут тайны, шептались о тех, кто ушёл и не вернулся. Церковь на холме молчала, её шпиль резал небо, как игла, что шьёт судьбы, её окна, тёмные, как провалы, ловили тени, что двигались внутри — не людей, но их эха, что пели без голоса. Где-то в переулках скрипела телега, её колёса оставляли следы, что гасли, будто город стирал их, не желая помнить. Ветер нёс запахи — сырости, железа, увядших трав, и чего-то ещё, острого, как страх, что крадётся в крови.

Фигура шагнула назад, её плащ взметнулся, фонарь погас, и тьма сомкнулась, как пасть, что глотает свет. Но река не затихла — её вода шевелилась, её голоса, тонкие, как плач детей, что тонут, пели: «Ты наша… твоя тень…» Камни моста дрогнули, их трещины раскрылись, выпуская пар, что пах солью и кровью. Тень фигуры осталась на мосту, хотя её хозяйка ушла, она шевельнулась, подняла голову, её глаза, чёрные, как колодцы, смотрели в небо, где луна, тусклая, как угасающий свет, тонула в облаках.

Эшгард затих, но под его камнями, за его зеркалами, в его воде что-то шевелилось — терпеливое, как дыхание, что ждёт своего часа. Город помнил всех, кто ступал по его улицам, всех, чья кровь капала на его камни, всех, чьи тени растворялись в его тумане. Он смотрел, его глаза были в каждом окне, в каждой трещине, в каждой луже, что отражала не лицо, а пустоту. И где-то в его сердце, в тенях, что пели без звука, чья-то рука уже тянулась к новой цене, её пальцы были холодными, как вода, что уносит, её шёпот был твёрдым, как клятва, что не сломать.

Глава 1 «Кукла с глазами Мэйры»

Сад за домом лорда Эшгарда был царством тишины, где ветер, пробираясь сквозь ели, шептал едва слышно, словно чужак. Высокие деревья, подстриженные в идеальные конусы, отбрасывали длинные тени на каменную дорожку. Их иглы, тёмные и влажные, будто впитали ночной туман. Лира шагала вдоль тропы, кутаясь в шерстяную шаль с выцветшими узорами — наследство матери. Холод пробирал до костей, несмотря на яркое солнце, заливавшее сад резким светом. Её взгляд цеплялся за мелочи: трещину в камне, сорванный лист, каплю росы, дрожащую на ветке. Всё казалось слишком острым, будто сад затаил дыхание, наблюдая за ней.

У старого фонтана, давно высохшего, она остановилась. Его чаша поросла мхом, а каменные ангелы на краях смотрели вниз слепыми глазами. В детстве Лира играла здесь, воображая, что ангелы её охраняют, но теперь их лица казались чужими, словно кто-то стёр с них улыбки. Проведя пальцем по краю чаши, она ощутила лёгкий укол, будто ток пробежал от камня к её руке. Лира отдёрнула ладонь, взглянув на пальцы: ничего. Но тень её руки на мху шевельнулась с запозданием, и сердце ёкнуло.

Шорох раздался из-за кустов роз, где тень дома лежала густой завесой. Лира шагнула ближе, и её дыхание сбилось: там сидела Мэйра. Младшая сестра, бледная, с пепельными волосами, склонилась над чем-то в траве. На ней было тонкое платье, не по погоде, его подол намок от земли. Лира пригляделась: Мэйра держала куклу — старую, с потёртым платьем и вышитыми глазами, которые мать создавала с любовью. Но кукла была изуродована: руки вывернуты, ткань на груди разорвана, из-под ниток торчала солома, словно вырванные внутренности.

— Мэйра, что ты делаешь? — голос Лиры дрогнул, но она натянула улыбку, стараясь казаться спокойной.

Сестра не ответила. Её пальцы рвали куклу, отрывая куски с сухим хрустом, который отдавался в голове Лиры. Мэйра шептала, тихо, но отчётливо:
— Она смотрела в зеркало. Она смотрела в зеркало.

Слова звучали как заклинание, лишённое смысла, но от них по спине Лиры побежали мурашки. Она опустилась на колени рядом, пытаясь поймать взгляд сестры. Глаза Мэйры были пустыми, как у куклы, — два голубых осколка, не отражающих света.

— Кто смотрел в зеркало? — Лира старалась говорить мягко, но голос дрожал. — Мэйра, посмотри на меня.

Сестра подняла голову, и её губы растянулись в улыбке — слишком широкой, неестественной, будто чужой.
— Она, — сказала Мэйра, ткнув в куклу. Потом отвернулась и прошептала: — И ты.

Лира отшатнулась. Её взгляд упал на лужу рядом — мелкую, мутную от ночного дождя. В воде отражались ели, небо и её лицо, размытое, как старый портрет. Она наклонилась ближе, и ей показалось, что отражение моргнуло не в тот момент, когда моргнула она. Сердце заколотилось. Лира тряхнула головой — глупости, тень ветки, игра света. Но в луже, словно из разорванной куклы, текло что-то тёмное, густое, как кровь. Оно расползалось по воде, хотя трава оставалась чистой.

— Мэйра, брось её! — Лира схватила сестру за запястье, ощутив холод её кожи. Мэйра вырвалась с неожиданной силой, и кукла упала в лужу, подняв брызги. Тёмная струйка исчезла, будто её не было. Лира уставилась на воду: теперь там отражались только её глаза — слишком тёмные, как колодцы. Она моргнула, и они стали прежними. Проведя рукой по лицу, Лира проверила, её ли это черты.

— Что случилось? — голос отца раздался за спиной, низкий, спокойный, но с ноткой напряжения. Лира обернулась. Лорд Эшгарда стоял у входа в сад, его тёмный плащ сливался с тенями елей, а серебряный набалдашник трости блестел на солнце. Его лицо было непроницаемым, но в глазах мелькнула тревога — или тень вины, которую Лира замечала всё чаще.

— Мэйра… она сломала куклу, — Лира запнулась, не зная, как объяснить увиденное. — И я видела… что-то странное.

Отец подошёл, его шаги были размеренными, как у человека, привыкшего всё контролировать. Он взглянул на Мэйру, всё ещё сидящую в траве, и на куклу, чьи вышитые глаза утопали в грязи. Его губы дрогнули, но он быстро взял себя в руки.
— Дети играют, Лира. Ты слишком впечатлительна, — сказал он, наклоняясь к Мэйре. — Пойдём, девочка. Тебе нужно отдохнуть.

Мэйра встала, всё ещё сжимая кусок ткани от куклы, и молча пошла к дому, оставляя влажный след на траве. Отец задержался, положив руку на плечо Лиры. Его пальцы были ледяными, и этот холод осел в её груди.
— Не выдумывай, — сказал он тихо, почти ласково. — Ты знаешь, как я переживаю за вас после… — он осёкся, и в его голосе мелькнула боль, глубокая, как старая рана. — После смерти вашей матери.

Лира кивнула, но слова застряли в горле. Она смотрела, как отец уводит Мэйру, и заметила: его тень на дорожке казалась длиннее, чем должна быть, будто тянулась за пределы сада. Она моргнула, и тень стала обычной. Сердце всё ещё колотилось, но Лира заставила себя вдохнуть глубже, сжать кулаки, чтобы унять дрожь. Может, он прав. Может, она выдумывает.

Оставшись одна, она вернулась к луже. Кукла лежала там, наполовину утопленная, её глаза смотрели в небо. В них отражалось лицо Лиры — но с улыбкой, которой она не помнила, кривой и чужой, как у Мэйры. Лира отпрянула, споткнувшись о камень, и упала на колени, чувствуя, как острые края впиваются в кожу. В ушах зазвенело, и ей послышался шёпот из-за сада — её имя, произнесённое нараспев.

В доме раздался звон — что-то стеклянное разбилось, звук раскатился эхом. Лира вспомнила слухи о зеркальщике, страннике с пустыми глазами и шрамами на руках, который приносил беду. Говорили, он был в Эшгарде годы назад, оставив после себя тени и пропавших детей. Она покачала головой. Сказки. Но её тень на траве дрожала сильнее, чем должна была, будто хотела оторваться и убежать.

Глава 2 «Слуги без теней»

Утро в доме лорда Эшгарда наступило в тишине — не мягкой, рассветной, а тяжёлой, словно дом накрыло невидимым колпаком. Лира стояла у окна своей комнаты, глядя в сад, где вчера Мэйра рвала куклу. Высокие ели отбрасывали тени на дорожку, их иглы блестели от росы, будто впитав ночной туман. Солнце вставало медленно, багровыми лучами цепляясь за горизонт, и его свет резал глаза, как осколки стекла. Лира прижала ладонь к холодному стеклу, оставив мутное пятно от дыхания. В отражении мелькнуло её лицо — бледное, с тёмными кругами под глазами, волосы выбились из косы. Она моргнула, и отражение будто задержалось, не повторив её движение. Лира отдёрнула руку. Усталость, сказала она себе. Просто нервы.

Кутаясь в шаль, она отошла от окна. Комната была холодной, несмотря на тлеющий камин, где угли едва шипели. Половицы скрипели под ногами, и этот звук, обычно привычный, сегодня казался чужим, будто дом шептался сам с собой. У двери Лира замерла, прислушиваясь. За ней — пустота коридора. Она шагнула наружу, ощутив, как холод камня под босыми ногами оседает в костях.

В столовой уже хлопотали слуги, их силуэты мелькали у длинного стола, расставляя тарелки и кувшины. Свет канделябра мягко падал, отбрасывая тени от стульев и подноса. Лира остановилась у порога, и что-то кольнуло её взгляд. Старая кухарка Марта, сутулая, с узловатыми руками, несла корзину с хлебом. Её движения были плавными, но тени от неё не было. Тень корзины дрожала на полу, тень Лиры тянулась к столу, а Марты — словно не существовало. Лира моргнула, думая, что свет играет с глазами, но ничего не изменилось.

— Марта, — позвала она, и голос прозвучал громче, чем хотелось, эхом раскатившись по комнате. Кухарка обернулась, её морщинистое лицо осветила улыбка, но глаза остались пустыми, как у выброшенной на берег рыбы.

— Да, госпожа? — ответила Марта хрипло, ставя корзину на стол.

— Ты не видела Эльзу? — Лира запнулась. — Она должна была принести мне воду утром.

Марта покачала головой, её седые пряди дрогнули под чепцом.
— Не видела. Может, в прачечной? Или у родных в городе. Проверить?

— Нет, я сама, — быстро сказала Лира, ощутив, как грудь сдавило, будто узел затянулся на рёбрах.

Она вышла, бросив взгляд на пол. Тень Марты не появилась, даже когда та прошла у окна, где солнце высвечивало пылинки. Лира ускорила шаг, поднимаясь по узкой лестнице в коридор прислуги. Здесь было темно, лишь свеча на стене дрожала, будто от сквозняка, хотя окна были закрыты. Тени перил изгибались на стенах, и Лира невольно обходила их, словно они могли ожить.

У комнаты Эльзы она постучала. Тишина. Ручка двери обожгла холодом, и Лира толкнула её, услышав скрип дерева. В нос ударил запах сырости с металлическим привкусом. Комната была тесной, с низким потолком и окном, за которым тянулось серое небо. Кровать Эльзы была застелена ровно, будто здесь не спали. Но у стены блестело пятно — тёмное, влажное, как пролитые чернила. Лира шагнула ближе, и ботинок оставил чавкающий след. Она наклонилась: пятно не пахло, но веяло холодом, как вода из колодца. В центре лежала прядь светлых волос — тонких, с завитком, как у Эльзы.

Лира выпрямилась, дыхание сбилось. Комната была пуста: ни сумки, ни синего платка Эльзы, ни следов борьбы. Только пятно, прядь и тишина, ставшая живой, шепчущей. Взгляд Лиры упал на её руки — тень на полу дрогнула, будто повернулась к пятну сама по себе. Лира сжала кулаки, пытаясь унять дрожь. Что, если это связано с Мэйрой? С куклой? С лужей в саду?

— Лира! — голос отца прогремел в коридоре, заставив её вздрогнуть. Лорд Эшгарда стоял в дверях, его фигура закрывала свет свечи, тень тянулась через порог. Его глаза смотрели строго, но в них мелькнуло беспокойство — или страх? Плащ был застёгнут, трость блестела в полумраке.

— Что ты здесь делаешь? — спросил он, входя. Трость стукнула о пол, звук резанул, как удар по стеклу.

— Эльза пропала, — Лира указала на пятно дрожащей рукой. — Это её волосы.

Отец подошёл, склонился над лужей. Его лицо было каменным, но пальцы сжали трость так, что костяшки побелели. Он провёл рукой над пятном, не касаясь, и выпрямился.
— Это вода, Лира. Кто-то пролил ведро. Эльза, верно, ушла в город. Ты знаешь, как они сбегают без спросу.

— Но её вещи… — начала Лира, но отец прервал её резким жестом.

— Довольно. Ты выдумываешь, — его голос стал твёрдым, но потом смягчился, тронутый усталостью. — Я не хочу, чтобы ты пугала себя. Или Мэйру. После твоей матери… — он осёкся, отвернувшись к окну, где серый свет резал его профиль. — Я забочусь о вас. Ты ведь понимаешь?

Его тень на стене дрогнула, края её будто расплывались, как дым. Лира вспомнила ночь, когда он стоял у её окна, шепча в темноту. Тогда она думала, это молитва. Теперь в его взгляде читалась тоска, смешанная с виной, как плащ, который он не снимал.

— Ты слышал о зеркальщике? — вырвалось у неё, подстёгнутое слухами, всплывшими в памяти: странник с пустыми глазами, зеркала, крадущие души, пропавшие люди в Эшгарде годы назад.

Отец обернулся резко, его взгляд стал острым, как лезвие.
— Это сказки, Лира. Байки для старух. Не забивай голову, — в его голосе мелькнула дрожь, которую она не поняла.

— Но говорят, он был здесь, — настаивала она. — И оставил что-то… злое.

— Люди болтают лишнее, — отрезал он, шагнув так близко, что его тень накрыла её. — Иди вниз. Завтрак ждёт. И не ройся в комнатах прислуги.

Глава 3 «Зеркальщик»

Утро в Эшгарде родилось под серым небом, затянутым облаками, словно саваном. Свет, пробивавшийся сквозь них, был тусклым, будто солнце угасало. Лира стояла у ворот дома, босые ноги мёрзли на влажной земле, шаль цеплялась за спутанные волосы. Дорога в город, узкая и изрытая колеями, терялась в колючем кустарнике, чьи ветви шевелились без ветра. После пропажи Эльзы дом стал гробницей: слуги избегали её взгляда, их шаги глохли в стенах, а отец заперся в кабинете, оставив Лиру с мыслями, что жалили, как осы. Пятно на полу, прядь волос, ночной шёпот — всё это гнало её наружу, прочь от стен, что, казалось, наблюдали.

Скрип колёс разрезал тишину, резкий, как нож. Лира вгляделась в даль: из-за поворота выехала повозка — старая, с облупившейся краской, скрипящая, будто готовая рассыпаться. Её тащила тощая кляча с белёсыми глазами, слепо глядящими вперёд. На козлах сидел человек в тёмном плаще, лицо скрывал капюшон, но руки — узловатые, со шрамами, как вырезанные знаки, — выдавали его. Повозка остановилась у ворот, и человек спрыгнул, двигаясь резко, как паук. Скинув капюшон, он обнажил худое лицо с впалыми щеками и кожей, натянутой на кости. Глаза — пустые, без зрачков, только белёсая муть — смотрели сквозь Лиру. На шее болтался шнурок с осколком зеркала, острым, как лезвие.

— Ты Лира, верно? — его голос, хриплый, как ржавые петли, нёс странную уверенность, от которой по спине побежали мурашки.

— Откуда знаете моё имя? — спросила она, стараясь не выдать дрожь в голосе.

— Слухи, девочка, — он оскалился, показав жёлтые зубы. — В городе говорят о дочери лорда, что ищет правду. Я Арден. Зеркальщик.

Имя ударило, как камень в воду. Лира вспомнила шепотки на рынке: о страннике, пришедшем в Эшгард годы назад, о зеркалах, крадущих души, о тенях без хозяев. Его взгляд, мёртвый и холодный, сжал её лёгкие, дыхание стало рваным.

— Что вам нужно? — спросила она, сжимая кулаки, пока ногти не впились в кожу.

— Я даю, не беру, — Арден понизил голос, и он стал страшнее, как шёпот из-под земли. Он открыл дверцу повозки, где лежали зеркала — большие и малые, в потрескавшихся рамах, с паутиной, дрожащей без ветра. В одном, большом, отражались облака, но они закручивались в чёрную воронку, не как снаружи. Арден достал маленькое зеркальце в потёртой оправе с узором, похожим на ветви. — Для тебя. Для защиты.

Лира замерла, глядя в стекло. Оно показало не её, а сад — ели, фонтан, тень Мэйры, хотя сестра была в доме. Она моргнула, и отражение сменилось: её лицо, но с чёрными глазами и кривой улыбкой, острой, как нож. Лира отступила, не беря подарок.

— Зачем мне это? — её голос сорвался. — Говорят, ваши зеркала прокляты!

— Не проклятье, а правда, — Арден усмехнулся, как треснувший лёд. — Оно покажет, что скрыто. Если осмелишься.

Его тень на земле дрогнула, будто живая, извиваясь, словно хотела оторваться. Лира заметила: он избегал смотреть на зеркала, держа голову опущенной. Его шрамы, его глаза — следы чего-то, что забрало часть его. Она вспомнила слова отца: «Сказки». Но перед ней стоял человек, от которого веяло смертью.

— Лира! — голос отца хлестнул, как кнут. Он шёл от дома, плащ развевался, трость била по камням. Его лицо пылало гневом, но в глазах мелькнула паника. Он встал между ней и Арденом, его взгляд метался, как у загнанного зверя.

— Что ты здесь делаешь? — рявкнул он на Лиру, затем повернулся к Ардену. — А ты… что тебе нужно в моём доме?

Арден не дрогнул, но улыбка исчезла.
— Торговля, милорд, — в его голосе скользнула насмешка. — Думал, вашей дочери нужно зеркало. Тени бродят без хозяев, не замечали?

— Убирайся, — голос отца был ледяным, но дрожал, как у человека на краю. — Забери свои стекляшки.

Арден взглянул на Лиру, его глаза пронзили её, как иглы.
— Возьми, — шепнул он. — Оно спасёт, когда он не сможет.

Отец выбил зеркальце тростью, оно упало в грязь, не разбившись. Лира увидела в нём лицо — бледное, с пустыми глазницами, кричащее без звука. Отец замер, его лицо побелело. Арден поднял зеркальце, тихо сказав:
— Ты не изменился, лорд. Всё тот же трус, что предал их.

Отец схватил Лиру за руку, его пальцы впились в запястье, холодные, как сталь.
— В дом, Лира. Сейчас, — прорычал он, не глядя на неё, его взгляд был прикован к Ардену.

Лира вырвалась, но, пока отец смотрел на зеркальщика, подхватила зеркальце из грязи и спрятала в карман, чувствуя его тяжесть. Она отступила к дому, оглянувшись: Арден стоял неподвижно, шрамы выделялись на бледной коже, а отец дрожал, сжимая трость. Повозка уехала, оставив следы колёс и запах сырости.

В комнате Лира заперла дверь и достала зеркальце. В нём мелькнуло её лицо, но глаза были чёрными, глядящими за её плечо. Она обернулась — пусто. В стекле шевельнулась тень — худая, с длинными руками. Лира захлопнула зеркальце, бросила на стол, и оно упало с глухим стуком, не разбившись.

Внизу хлопнула дверь — отец вернулся. Его шаги гремели, затем раздался звон стекла из кабинета. Тишина. Лира прижалась к двери, услышав его голос, дрожащий:
— Я сделал это ради нас… прости… — он всхлипнул. Лира вспомнила мать — её смерть, пропавшее тело, треснувшее зеркало в руках отца, его шёпот: «Я спасу тебя». Кому он говорит?

У окна она заметила Мэйру в саду, сжимающую ткань от куклы. Её волосы шевелились без ветра, губы двигались без звука. Тень сестры дрогнула, на миг отделившись, встав рядом, как фигура. Лира моргнула — тень вернулась.

Глава 4 «Кровь и соль»

Сумерки в Эшгарде опустились, как тёмный саван, скрыв солнце за тучами, что пульсировали, будто живые. Свет, пробивавшийся сквозь них, был мутным, зеленоватым, отбрасывая тени, дрожавшие на земле. Дом лорда Эшгарда стоял в этой мгле, его стены блестели от сырости, окна тускло мерцали.

Лира сидела в комнате, сжимая зеркальце Ардена. Металл был холодным, липким, с запахом ржавчины. После встречи с зеркальщиком сон не шёл: шёпот из стекла проникал в её мысли, рождая кошмары, где тени с пустыми лицами звали её по имени. За окном сад шевелился — ели изгибались, их ветви царапали землю, оставляя борозды, из которых сочилась тёмная влага.

Колокол внизу пробил шесть, его звон отозвался в стенах, как стон. Ужин. Лира спрятала зеркальце под подушку, ткань показалась влажной. Лестница вниз скрипела под ногами, каждый шаг гулко отдавался в ушах. Ей чудилось, что за спиной кто-то крадётся, дыша тихо, как пар из щели. Она обернулась — лишь тьма, но тень её на стене была чужой: тоньше, с пальцами, что изгибались, отставая на миг, а затем дёргаясь следом.

Столовая встретила жаром свечей и запахом хлеба, но под ним витал смрад — металлический, с привкусом гнили. Стол был накрыт: тарелки тускло блестели, канделябр горел, его пламя дрожало, отбрасывая блики, похожие на лица. Отец сидел во главе, его кожа была серой, глаза — тёмными провалами, где свечи отражались, как угли. Его руки дрожали, пальцы покрывали волдыри, из которых сочилась тёмная капля. Рядом сидела Мэйра, волосы свисали на лицо, пальцы сжимали ткань от куклы, влажную, чёрную, будто вымазанную в грязи. Лира села напротив, стул скрипнул, и что-то холодное коснулось её ног под столом, скользкое, как тина.

— Ешь, Лира, — сказал отец, его голос был низким, надтреснутым. Он бросил ей кусок хлеба, посыпанного солью. Хлеб был тёмным, из него сочилась красная капля, пачкая скатерть. Его губы дрогнули в улыбке, кривой, неживой. — Тебе нужны силы.

— Спасибо, — пробормотала Лира, но голос дрогнул. Она взглянула на Мэйру.

Сестра сидела неподвижно, тарелка пуста, руки сжимали ткань, из которой капало что-то тёмное. Отец протянул ей хлеб с солью, и Мэйра вздрогнула, будто от удара. Её голова поднялась, волосы разошлись, открыв глаза — белые, мутные, как у утопленника, с чёрными струйками по щекам. Рот растянулся в улыбке, показав мелкие, острые зубы, покрытые тёмным налётом.

— Нет, — сказала она, и голос был чужим, шипящим, как эхо из глубины. — Соль… она жжёт.

Отец замер, его рука сжала нож, лезвие врезалось в кожу, кровь — красная, с чёрными нитями — потекла по пальцам.

— Доктор запретил, — сказал он резко, но голос выдал ложь. — Ешь мясо, Мэйра.

Мэйра не ответила, её пальцы рвали ткань, хруст резал уши. Из лоскута сочилась тьма, стекая на пол в лужу, что дрожала, тянув нити к Лире. Она откусила хлеб, соль обожгла язык, во рту разлился вкус крови — густой, с привкусом железа. Лира закашлялась, выплюнув кусок, и увидела: хлеб треснул, из него выползла личинка, белая, извивающаяся в тёмной луже.

— Что с тобой? — голос отца хлестнул, но в нём звенел страх. Он встал, обходя стол, его тень осталась сидеть, сгорбленная, с руками, тянущимися к Лире. Его пальцы легли ей на плечо, липкие, пахнущие гнилью. Кожа на его руке трескалась, обнажая пульсирующее мясо.

— Ничего, — солгала Лира, отшатнувшись, стул упал. — Устала.

Отец кивнул, но его взгляд резал, как лезвие. В глазах мелькнули тени, не от свечей, а живые, скребущие изнутри. Тишина сдавила, шёпот в голове вернулся: «Посмотри… она здесь…»

Мэйра вскочила, стул рухнул, её тень на стене выросла, став огромной, с руками, что извивались, как ветви. Она шагнула к двери, обернулась. Глаза — чёрные ямы, из них росли тонкие шипы. Изо рта текла тёмная смола, капая на пол, где доски трескались, выпуская пар.

— Она зовёт, — сказала Мэйра, её голос был хором, идущим из-под земли. — Хочет, чтобы я вернулась… где соль не жжёт.

Отец опрокинул кувшин, вино хлынуло, закручиваясь, как водоворот, с тенями лиц в глубине. Он схватил Мэйру, её кожа треснула, тьма хлынула, обволокла его руку. Пальцы почернели, он закричал — не от боли, а от ужаса. Мэйра вырвалась, её тень взвыла без звука, резанув Лиру по нервам.

Мэйра выбежала, Лира рванулась следом, но отец схватил её за запястье, его рука была липкой, глаза — белыми, как у сестры, изо рта капала смола.

— Оставь её, — прорычал он. — Это пройдёт… она вернётся…

Лира вырвалась, побежала в коридор. Мэйра исчезла, но её тень осталась на стене — с руками, что тянулись к Лире. Пол треснул, тьма поползла к ногам, Лира упала, холод тянул вниз, как болото. Она доползла до комнаты, заперла дверь, дерево дрожало, будто кто-то скрёб снаружи.

Зеркальце лежало на столе, открытое. В нём отражалась столовая — стол в крови, хлеб, из которого ползли личинки. Отражение сменилось: Мэйра в саду, её лицо — маска, из глазниц росли шипы. Стекло треснуло, осколки сложили слова: «Кровь… соль…»

Шёпот стал громче: «Посмотри… она ждёт…» Лира бросила зеркальце, оно упало, не разбившись, и открылось, показав отца в кабинете, перед разбитым зеркалом. Его руки кровоточили, он резал кожу ножом, шепча: «Ради неё… верни её…» За ним стояла фигура — лицо матери, но серая, гниющая, с пустыми глазами и ртом, полным кривых зубов. Кровь отца текла к ней, впитываясь в стекло, пар шипел: «Скоро…»

Глава 5 «Ночные голоса»

Ночь в Эшгарде дышала, её воздух лип к коже, как влажная пелена. Дом лорда Эшгарда стоял в этом мраке, его стены сочились сыростью, окна дрожали, словно сдерживая слёзы. Лира лежала на кровати, платье прилипло к телу, пропитанное потом и запахом соли. После ужина сон не шёл: образ Мэйры с белыми глазами, отца с трескающейся кожей и зеркальце, шепчущее её имя, терзали разум. Зеркальце лежало на столе, закрытое, но Лира слышала его дрожь, будто что-то внутри скреблось.

Тишина лопнула звуком — низким, тяжёлым, как стон земли. Лира села, сердце заколотилось, рёбра задрожали под её рукой. Звук шёл из сада, от старого колодца за елями — заброшенного, с мшистым краем. Она подошла к окну, ноги оставляли влажные следы. Ели шевелились, ветви цеплялись за воздух, из земли сочилась тёмная влага, стекая к колодцу. Его край светился — тускло, зеленовато, и из глубины доносился шёпот: «Лира… выпусти…»

Голосов было много — стоны, крики, шипение, сплетённые в хор. Шёпот проникал в голову, холодя кожу. Лира накинула шаль, ткань была тяжёлой, пахла сыростью. Колодец тянул её, как магнит, и она знала: если не пойдёт, голоса разорвут её изнутри.

По лестнице она спускалась, шаги гулко отдавались в стенах. Тени на перилах дрожали, вытягиваясь в силуэты с длинными руками и пустыми глазами. Мимо кабинета отца — дверь приоткрыта, его голос дрожал: «Я отдам всё… верни её…» Лира взглянула: он стоял перед разбитым зеркалом, руки в крови, кожа лопалась, обнажая мясо. В отражении мелькнула мать — серая, с ямами вместо глаз, её рот, полный шипов, тянулся к нему. Кровь отца впитывалась в стекло, пар шипел: «Скоро…»

Лира отвернулась, побежала к выходу, пол стал мягким, как глина, следы сочились тьмой. В саду воздух был холодным, с привкусом гнили. Ели цеплялись за платье, оставляя жгучие царапины. Колодец впереди пульсировал, из глубины шёл шёпот, громче: «Лира… выпусти… мы здесь…»

Она подошла, ноги увязали в чавкающей грязи. Камень колодца был влажным, слизь под пальцами шевелилась. В темноте глубины двигались тени — десятки, с руками, тянущимися вверх, с лицами, кричащими без звука. Их глаза смотрели на неё, жгли, и Лира ощутила, как её взгляд мутнеет, будто что-то лезет наружу. Шёпот стал криком: «Выпусти… мы твои…Ноги её подкосились, грязь обволокла лодыжки, тонкие нити впивались в кожу. Тени в колодце поднялись — рывками, как сломанные куклы. Это были дети, их лица гнили, глаза текли тёмной влагой, рты шептали её имя. Одна — девочка, похожая на Эльзу, — коснулась края, оставив кровавый след, что зашипел.

Лира упала, руки вцепились в землю, грязь шевелилась, из неё ползли белые личинки, грызущие кожу. Она вырвалась, отползла, но колодец дрожал, выпуская пар: «Выпусти…» Тени лезли выше, их кости трещали, изо ртов сыпалась соль, белая, дымящаяся на гниющей коже.

Она побежала к дому, ели хлестали её, царапины сочились тьмой, а не кровью. Земля треснула, детские руки цеплялись за ноги, тянули назад. Лира вползла в дом, поднялась по лестнице, кости ныли, добралась до комнаты, заперла дверь. Дерево дрожало, будто кто-то скрёб.

Зеркальце было открытым. В нём — колодец, окружённый тенями детей, их кожа отваливалась, рты сыпали солью, глаза смотрели на Лиру. Их лица были знакомыми — пропавшие из Эшгарда, их руки тянулись через стекло. Шёпот гремел: «Выпусти… помоги…»

Лира схватила зеркальце, оно обожгло ладони, кожа треснула. Она швырнула его, но стекло не разбилось, открылось снова, показав Мэйру в саду — без глаз, с ветвями, растущими изо рта, бьющими в стекло. Трещины поползли, тьма хлынула в комнату.

Шаги за дверью — тяжёлые, влажные. Дверь треснула, рука отца просунулась — гнилая, с ломающимися пальцами. Его голос, полный слёз: «Лира… я обещал ей… они хотят тебя…» В зеркальце — он в кабинете, в крови, перед разбитым зеркалом. Мать за ним — серая, с руками из груди, с ртом, полным зубов. Его кровь текла в стекло, тени детей кричали, сыпля солью.

Лира закричала, шёпот бил изнутри, из вен: «Выпусти… помоги…» Её тень выросла, руки потянулись к горлу, пальцы трещали, ломаясь. Кожа её треснула, тьма поползла из ран, глаза жгло, во рту был вкус соли.

Она открыла глаза — комната пуста, зеркальце у ног. В нём — её лицо, серое, с глазами, полными тьмы, и ртом, шепчущим: «Лира… выпусти…» Пол трещал, тьма ползла из щелей, голос шёл из стен, из её груди: «Выпусти… мы ждём…»

Глава 6 «Город теней»

Эшгард лежал под пеленой облаков, его улицы блестели от сырости, будто слёзы, что не высыхают. Туман стелился низко, цепляясь за мостовую, его пальцы касались стен, как дыхание, что крадётся. Лира шагала быстро, её ботинки оставляли следы, гаснущие в холоде, шаль матери, пахнущая лавандой и полынью, грела плечи, но не сердце. После ночных голосов из колодца, что пели имя Мэйры, она не могла сидеть в доме, где тени шевелились за занавесками, а стены шептались, как старые кости. Ей нужны были ответы — о сестре, о зеркальщике, о луже в саду, тёмной, как кровь, что помнит.

Город был тих, но его молчание резало, как нож, что ждёт. Дома стояли, сгорбленные, их ставни закрыты, щели ловили её взгляд, будто глаза, что не спят. Воздух пах ржавчиной и мокрой землёй, будто Эшгард плакал, но скрывал слёзы. Лира свернула к рынку, надеясь найти людей, их голоса, их правду, но площадь была пустой. Прилавки зияли, как рты, корзины валялись, будто кости, что забыли. Ворон кружил над бочкой, его крылья резали тишину, а крик звучал, как зов, что тонет. Лира заметила тень на стене — длинную, с тонкими руками, что тянулись, но без хозяина. Она моргнула, сердце сжалось, и тень пропала, оставив холод в костях, будто кто-то смотрел изнутри.

У таверны, чьи окна были заколочены, сидела Вейра — старуха, чьё лицо было сухим, как яблоко, что гниёт. Её пальцы теребили чётки, деревянный стук звучал, как шаги в пустоте. Лира знала её с детства: Вейра пела детям о звёздах, что падают, её голос был тёплым, как молоко. Теперь её глаза были мутными, будто видели не город, а его эхо, что живёт за стеклом.

— Вейра, — Лира присела рядом, её голос дрогнул, как лист на ветру. — Расскажи мне об Эшгарде. Его начало… что было до нас?

Старуха подняла взгляд, её губы шевельнулись, пробуя слова, как хлеб, что крошится. — Эшгард… — начала она хрипло, — не строили, он рос. Давно, когда река была живой, а лес пел, люди пришли сюда, ведомые светом. Говорили, звезда упала — туда, в колодец, что в саду твоего отца. Его вода сияла, как луна, что тонет, и те, кто пил, становились сильнее, их глаза видели дальше. Но звезда просила цену.

Лира сжала кулаки, её ногти впились в кожу, боль была острой, как правда. — Какую цену?

Вейра усмехнулась, её зубы блестели, как камни в реке. — Никто не знал точно. Кровь. Душу. Тень. Первыми пропали дети — их находили у воды, пустыми, как куклы, чьи нити срезали. Люди молились, но боги молчали. Тогда пришёл он — странник, высокий, с руками, покрытыми шрамами, будто ветви, что рвутся. Называл себя мастером света. Сказал, зеркала защитят, если поставить их в церкви. Они были странными — тяжёлыми, с рамами, что шептались, их стекло ловило не лица, а тени.

— Зеркальщик, — Лира подалась вперёд, её сердце заколотилось, как молот. — Кто он был? Откуда?

Вейра покачала головой, её чётки замерли. — Никто не спрашивал. Его глаза были мёртвыми, но видели всё — твои мысли, твой страх, твою кровь. Он говорил тихо, но его слова резали, как ветер. Люди поверили, церковь наполнили зеркалами, их блеск был холодным, как лёд, что режет. Он у inomu, но тени не ушли — они поселились в стекле, их голоса пели по ночам. Дети всё равно пропадали — раз в десять лет, как часы, что тикают в костях. И колодец… он пил их.

Лира вспомнила сад, лужу, её отражение, что улыбалось шире, чем она могла. — Моя семья… отец… они знали?

Вейра замолчала, её пальцы сжали чётки, будто цепи. — Твой отец был мальчишкой, когда зеркальщик ушёл. Он бегал к церкви, искал правду, но нашёл тени. Его глаза… они видели больше, чем должны. Спроси у своего дома, девочка. Его стены помнят. Его зеркала знают.

Лира встала, её шаги были тяжёлыми, будто камни тащили её вниз. Она пошла к церкви, её шпиль резал небо, как игла, что шьёт судьбы. У дверей она остановилась, холод шёл из щелей, как дыхание, что крадётся. Лира толкнула створку, дерево ахнуло, её встретил блеск зеркал — десятки, сотни, их стекло было мутным, но в каждом мелькала тень, не её, а чья-то ещё, с глазами, что гасли. Она шагнула внутрь, половицы скрипели, как голоса, что зовут. На полу лежал лист — старый, с чернилами, что текли, как слёзы. Лира подняла его, слова резали: «Колодец пел. Я видел её. Она не звезда. Она тень.» Подпись была размытой, но Лира знала: это писал кто-то, кто боялся. Как она.

Церковь молчала, но её зеркала шептались, их голоса были тонкими, как нити, что рвутся. Лира отступила, её дыхание сбилось, она знала: Эшгард не отпустит. Его камни, его вода, его тени — они ждали её.

Глава 7 «Проповедь юродивого»

Утро в Эшгарде наступило тихо, с мягким светом, струящимся сквозь занавески, и прохладным воздухом, чистым, без едкого запаха гнили. Лира открыла глаза, тело ныло, будто она спала под невидимой тяжестью, но простыни были сухими, мягкими, с лёгким ароматом лаванды. Она села, моргнув, и оглядела комнату: старый стол, скрипящий стул, зеркальце Ардена — закрытое, неподвижное, без следов тьмы, что текла в её памяти. Половицы блестели под солнцем, стены стояли ровно, без намёков на когти или трещины. Лира коснулась лица: кожа была гладкой, глаза сухими, без жжения. Сердце колотилось, но она выдохнула, чувствуя, как страх отступает, как тёплая волна, уходящая с берега.

«Кошмар», — подумала она, и слово это стало якорем. Колодец с тенями детей, Мэйра с пустыми глазами, отец с кровоточащими руками, мать с зубами-шипами — всё было сном, страшным, но нереальным. Лира встала, ноги дрожали, но держали, и она подошла к окну, отодвинув занавески. Сад дышал покоем: ели стояли прямо, их иглы блестели росой, колодец был просто каменным кругом, заросшим мхом, без зеленоватого света или голосов. Она улыбнулась, слабо, но искренне, и впервые за дни ощутила тепло в груди, как будто кто-то снял с неё цепи. Это был сон. Только сон.

Но в глубине разума мелькнула тень — воспоминание о зеркальце, о его холоде в ладонях. Лира взглянула на стол: оно лежало неподвижно, но казалось, что металл чуть дрожит, ловя свет. Она отвернулась, прогоняя мысль. Нет, хватит. Она больше не позволит страхам править ею. Сегодня она начнёт заново — без теней, без кошмаров, с чистым сердцем.

Лира открыла шкаф, выбрала платье — светлое, с тонкой вышивкой, которое мать любила, — и переоделась, чувствуя, как ткань успокаивает кожу, прогоняет липкий холод ночи. Её пальцы заплели косу, неумело, но твёрдо, и каждый узел был словно обещанием: она справится. Дом за дверью молчал, но тишина была знакомой — строгой, но не душной. Лира спустилась по лестнице, половицы поскрипывали под ногами, как всегда, и этот звук, такой обыденный, заставил её улыбнуться шире. Она представила, как расскажет Мэйре о своём сне, как они посмеются вместе, как раньше, до всех этих дней страха.

В столовой отец сидел за столом, склонившись над письмами. Его лицо было бледным, с лёгкими морщинами, но чистым, без следов смолы или гниющей кожи. Руки, лежавшие на столе, были сухими, ногти аккуратные, кольцо матери блестело на пальце, без волдырей или крови. Он поднял взгляд, строгий, но без той дикой тени, что мерещилась ей. Лира остановилась, глядя на него, ища хоть малейший намёк на кошмар — но его не было. Просто отец, усталый, но живой.

— Доброе утро, Лира, — сказал он, голос низкий, ровный, без хрипа. — Ты поздно встала. Ешь, тебе нужны силы.

— Доброе утро, — ответила она, садясь. Её голос был слабым, но твёрдым, и она взяла кусок хлеба — тёплого, с хрустящей коркой, без липкой тьмы или личинок. Соль на нём была обычной, не жгла язык, и Лира ела медленно, чувствуя, как страх растворяется в знакомом вкусе. Она смотрела на отца, на его пальцы, перебирающие бумагу, и спрашивала себя: как она могла видеть его таким — с трескающейся кожей, с глазами, полными теней? Это был сон, и всё же её взгляд цеплялся за его руки, ища трещины, которых не было.

Мэйра вошла тихо, её шаги были мягкими, почти неслышными. Она села напротив, волосы аккуратно заплетены, платье чистое, без пятен грязи. Её глаза — голубые, ясные — смотрели в стол, но в них была тень, задумчивость, что делала её далёкой. Лира наблюдала за ней, ожидая улыбки, но Мэйра молчала, её пальцы лежали на столе, без привычного куска ткани от куклы. Это было странно, но успокаивало — ещё одно доказательство, что кошмар остался позади.

— Мэйра, ешь, — сказал отец, в его тоне мелькнула строгость, но мягкая, без паники.

— Не хочу, — ответила она тихо, её голос был её, без шипения или хора. Она положила хлеб, так и не откусив, и Лира поймала себя на мысли: почему Мэйра такая молчаливая? Но тут же отмахнулась — сестра всегда была переменчивой, а после их ссор в саду, после куклы, она могла просто грустить. Лира хотела заговорить, спросить, но слова застряли, словно горло сжала невидимая рука.

Она доела, вытерла руки о салфетку и встала, чувствуя лёгкость, которой не было давно. — Прогуляюсь, — сказала она, глядя на отца. — Хочу подышать.

Он кивнул, не отрываясь от писем. — Не задерживайся. И держись подальше от города. Там неспокойно, — в его голосе была тень беспокойства, но Лира списала это на слухи, что гуляли в Эшгарде. Она кивнула и вышла, ощущая, как дом отпускает её, как стены перестают давить.

Сад встретил её запахом травы и влажной земли. Солнце грело кожу, лёгкий ветер шевелил листья, и Лира пошла вдоль дорожки, к реке за домом. Вода блестела, чистая, с мелкими искрами света, без теней или лиц в глубине. Она остановилась у берега, глядя на своё отражение: лицо её, с карими глазами, без трещин или смолы. Лира улыбнулась, почти рассмеялась, чувствуя, как страх уходит, как камень, падающий в воду. Кошмар был таким живым, но теперь казался далёким, как сказка, что пугает лишь детей. Она решила: больше никаких зеркал, никаких мыслей о тенях. Её разум сыграл с ней шутку, но она победила.

Лира присела на траву, сорвала стебель, крутя его в пальцах. Она вспомнила, как они с Мэйрой бегали здесь, плели венки, смеялись, пока солнце не садилось. Тогда не было теней, не было зеркал — только они, сестры, и мир, полный света. Она хотела вернуть это, хотела поговорить с Мэйрой, извиниться за резкость, за то, что не защитила её от собственных страхов. Лира встала, решив вернуться и найти сестру, но резкий звук прервал её мысли — скрип колёс, как нож по стеклу.

Глава 8 «Тень под кожей»

День в Эшгарде тянулся медленно, свет солнца был серым, как пепел, не грея кожу. Дом лорда Эшгарда стоял в этом сумраке, стены блестели сыростью, но оставались сухими на ощупь. Лира сидела в комнате, сжимая ключ от ящика, где лежало зеркальце Ардена. Пальцы дрожали, разум трещал, как тонкое стекло. Она твердила себе, что кошмары — тени, крики, смола — были сном, но слова Ардена, как яд, подтачивали её уверенность: «Тени прячутся, когда ты смотришь». Каждый звук, взгляд Мэйры или отца казался ей маской, за которой дышало что-то чужое. Она шептала: «Я не схожу с ума», но голос в голове отвечал, низкий, липкий: «Посмотри…»

Тени больше не являлись открыто. Ни рук из колодца, ни лиц в зеркалах — лишь тишина, давящая, как вода, и силуэты в углах, исчезавшие при взгляде. Мэйра была задумчивой, но живой, отец — строгим, без следов крови, дом выглядел обычным, но Лира ощущала: что-то следит, крадётся за стенами. Соль стала её навязчивой мыслью после ужина, когда Мэйра отвергла посыпанный ею хлеб. Почему она избегает соли? Лира решила проверить, убедиться, что это её фантазии, что Арден лжёт.

Она спустилась в столовую, где Мэйра сидела с книгой, листая страницы резкими движениями, будто её пальцы не слушались. Лира взяла солонку — серебряную, холодную, с кристаллами, блестевшими, как лёд, — и подошла, заставляя голос звучать легко, несмотря на дрожь.

— Мэйра, попробуй, — сказала она, протягивая щепотку соли на ладони, влажной от пота. — Просто соль. Вкусная.

Мэйра подняла взгляд, глаза голубые, но мутные, как стоячая вода, в них мелькнула тень — не страх, а холодная настороженность. Губы дрогнули в улыбке, слишком натянутой.

— Не хочу, — ответила она тихо, с лёгким шипением, как пар из щели. — Не люблю соль.

— Попробуй, — настаивала Лира, улыбка её треснула, она шагнула ближе, воздух между ними сгустился. — Это ничего, Мэйра.

Мэйра дёрнула головой, шея хрустнула, как ветка, и отвернулась. Её тень на стене шевельнулась, длиннее, чем нужно. Лира сжала солонку, кристаллы укололи кожу, и ушла, холод в груди рос, как паутина.

Весь день она искала ответы. За обедом Лира насыпала соль в суп Мэйры, пока та смотрела в окно. Сестра сделала глоток, замерла, лицо исказилось, как от боли. Она оттолкнула миску, та разбилась о пол, суп растёкся, оставляя влажный след. — Слишком солёное, — сказала Мэйра ровно, но голос был ниже, чем обычно. Лира заметила: её пальцы сжали ложку, металл слегка согнулся, кожа на костяшках побелела. Отец взглянул на них, глаза сузились, но он промолчал, кивнув, будто всё в порядке. Лира попробовала свой суп — пресный, без соли. Её горло сжалось: это не сон?

Она решила проверить ночью, когда тени не спрячутся за светом. Ей нужно было знать: если Мэйра боится соли, как в кошмаре, Арден прав, и её сестра — не сестра. Если нет — Лира сможет выгнать его голос из головы. Она дождалась, пока дом затихнет, пока шаги отца стихнут за дверью кабинета, и прокралась в кухню. Лунный свет падал на пол, тени от ножей дрожали, как пальцы. Лира взяла горсть соли из мешка, кристаллы резали кожу, оставляя царапины. Она спрятала соль в карман, чувствуя её тяжесть, и пошла к комнате Мэйры, половицы скрипели, как стон.

Дверь Мэйры была приоткрыта, Лира заглянула: сестра стояла у окна, силуэт неподвижен, но тень на полу извивалась, как живая. Лира шагнула, половица треснула, звук резанул уши, она замерла. Мэйра не обернулась, но её голова дёрнулась, шея хрустнула. Лира услышала шёпот — низкий: «Скоро…»

Шаги за спиной — тяжёлые, твёрдые. Голос отца, как кнут: — Лира, что ты делаешь?

Она обернулась, сердце заколотилось. Его лицо было строгим, без гнили, глаза тёмные, живые. Плащ застёгнут, трость в руке блестела, но тень его на стене дрожала, чуть длиннее, чем нужно.

— Хотела проверить Мэйру, — сказала Лира, сжимая соль, пальцы ныли. — Она не ест. Я боюсь за неё.

Отец шагнул ближе, рука легла ей на плечо, тёплая, без липкости. — Будь мягче с ней, — сказал он тихо, с болью. — Скоро годовщина смерти матери. Мэйра тяжело это переживает. Ты же помнишь, как она кричала тогда.

Лира кивнула, вина кольнула, как игла. Пять лет назад мать умерла, её нашли холодной, Мэйра рыдала, будто потеряла часть себя. Может, это скорбь. — Хорошо, — прошептала она, опустив взгляд.

Отец ушёл, тень его задержалась на миг, прежде чем исчезнуть. Лира посмотрела на дверь Мэйры, голос в голове бил: «Посмотри…» Она сжала соль, решив: она должна знать.

Вернувшись в комнату, Лira не легла. Дождалась, пока луна поднимется, пока тишина станет тяжёлой, и прокралась обратно. Дверь Мэйры не заперта, Лира проскользнула внутрь. Комната тёмная, лунный свет падал на пол, тень сестры у окна шевелилась, как змея. Лира спряталась в шкафу, дверцы скрипнули, она затаила дыхание. Мэйра стояла неподвижно, но её дыхание было неровным, с лёгким шипением.

Лира ждала, пока пальцы не онемели от соли, пока Мэйра не шагнула к столу, к миске с водой. Лира бросила щепотку соли, целясь в руку сестры. Кристаллы упали, коснувшись кожи. Мэйра дёрнулась, как от ожога, рука вспухла, покраснела, треснула, из щели потекла тёмная капля, тут же исчезнув. Она зашипела, низко, утробно, глаза — белые, без зрачков — сверкнули, как у зверя. Рот приоткрылся, зубы блеснули, мелкие, острые.

Лира сжалась в шкафу, сердце стучало, как молот. Мэйра шагнула к зеркалу на стене, оно дрожало, как живое. В отражении была другая Мэйра — с голубыми глазами, полными ужаса, кожа её трескалась, она била по стеклу изнутри, без звука крича: «Лира! Помоги!» Её руки ломались, из глаз текла тёмная влага, а за ней двигались тени — маленькие, с пустыми глазами.