Тени, Впитавшие Солнце

Глава 1: Отблеск в пустых глазах

Знакомый, приглушённый гул чужих голосов встретил Анну Орлову, едва она переступила порог Центра психологической поддержки «Рассвет». Воздух был густым и спёртым, пропитанным тремя запахами: старого ковра, дешёвого кофе из автомата и безысходности — особым ароматом, который не ощущал никто, кроме неё. Для остальных это было просто рабочее пространство, место для галочки. Для Анны — ежедневное испытание на прочность, погружение в чужое отчаяние с девяти до шести.

«Сегодня будет полегче», — механически, почти на автомате, солгала она себе, снимая потрёпанное пальто цвета мокрого асфальта и вешая его на вешалку. От пальто пахло осенней сыростью и дымом из трубы хлебозавода, мимо которого она шла. Этот простой, бытовой запах был ей куда приятнее.

— Анна Викторовна, здравствуйте! — молоденькая практикантка Маша проскочила мимо с кипой бумаг. — У вас на десять Саша Никольский. Я его уже в кабинет провела. Он сегодня… мм… не в себе.

— Спасибо, Маш. Кофе делала?
— Вам — да, чёрный, без ничего. Я помню.

Анна кивнула с искренней, хоть и уставшей благодарностью. Кофе был её маленьким щитом. Горький, обжигающий, он хоть ненадолго, но перебивал привкус чужих эмоций на языке, смывая их, как кислое послевкусие. Она взяла кружку и прошла в свой кабинет.

Комната была маленькой, но с претензией на уют. Книги на полках, несколько безликих постеров со словами «Надежда» и «Вера», мягкое кресло для клиентов и её стул. И стол. Всегда чистый. Сейчас на нём лежал рисунок.

Анна замерла на пороге. Саша, пятнадцатилетний подросток с взглядом исподлобья и ворохом внутренних проблем, сидел, насупясь, и уставился в окно. Но её взгляд приковал лист бумаги. На нём была изображена его семья. Угловатыми, яростными чёрными штрихами, выдавленными в бумаге с такой силой, что она местами порвалась. Отец — огромный, заштрихованный крест-накрест монстр с красными, которые мальчик вывел шариковой ручкой, вдавив её в бумагу с такой силой, что она порвалась. Мать — маленькая, серая, безликая фигурка в углу. И он сам — ещё один комок чёрной штриховки у ног отца.

— Саш, привет, — тихо сказала Анна, закрывая за собой дверь.
Он молча мотнул головой, не глядя на неё.
— Рисовал? Можно посмотреть?
— Рисовал. Нельзя, — пробурчал он в свитер.

Анна медленно подошла к столу и села. Кофе поставила нетронутым. Она буквально кожей чувствовала исходящую от рисунка волну — густую, липкую, как отработанное машинное масло. Отчаяние. Гнев. Беспомощность.

— Мне кажется, ты очень зол, — начала она, стараясь, чтобы голос звучал нейтрально, словно наблюдая за погодой.
— Ага. Угадала. Гений психологии, — парировал он.
— На отца?
Саша резко дёрнул плечом.
— Да пофиг мне на него.

Ложь. Горькая, едкая ложь, которую Анна почувствовала почти на вкус, как прогорклый орех. Она знала историю семьи Никольских. Благополучная, с виду. Отец — уважаемый человек. И абсолютный тиран дома. Но доказательств не было. Только синяки, которые Саша списывал на спорт, и сломанная рука у матери, «неудачно открывшей дверь».

— Саша, — Анна мягко положила руку на край листа, стараясь не касаться изображения. — Ты в безопасности здесь. Ты можешь говорить.

— Я и так говорю! — он внезапно взорвался, повернувшись к ней. Глаза его блестели от непролитых слёз. — Говорю, что всё нормально! Чего вы ко мне пристали? Всё нормально! Отстаньте!

Он рванулся с кресла, чтобы уйти, и резким движением швырнул со стала папку с бумагами. Анна инстинктивно потянулась, чтобы поймать её, и её ладонь легла прямо на центр рисунка. На грудь нарисованного отца.

Мир провалился.

Не в черноту. В алую вспышку.

Удар. Звон в ушах. Пол уходит из-под ног. Это не её пол. Это линолеум на кухне. Ей тринадцать. Нет. Это не она. Это Саша. Он прижался в углу, зажмурился. Над ним — испещрённое жилами, багровое от ярости лицо отца. Изо рта брызжет слюна.

— Маленький ублюдок! Я тебя по стенке размажу! Кому ты нажаловался? А? Кому?

Запах перегара, пота, страха. Голос матери из другой комнаты: «Витя, перестань, ну что ты…» — слабый, прерывистый. Второй удар. Уже по лицу. Горячо. Из носа течёт что-то тёплое и солёное. Не плакать. Только не плакать. Он этого ждёт. Ненависть. Острая, как стекло. Ненависть к нему. К себе. К матери за её слабость. Желание исчезнуть.

Внезапный, тошнотворный толчок. Анна дёрнула руку, как от огня. Вернулась. Кабинет. Тикают часы. Она сидит на своём стуле, дрожа мелкой, как в лихорадке, дрожью. Во рту медный привкус крови — она прикусила щеку. Голова раскалывалась на части, в висках стучало, вышибая последние остатки ясности.

Саша смотрел на неё испуганно, застыв у двери.
— Вы… вы чего?
— Голова… кружится, — с трудом выдавила Анна, делая вид, что поправляет волосы, чтобы закрыть лицо. — Не завтракала. Саша, извини. Давай перенесём на завтра? Ты свободен.

Он не заставил себя ждать, выскочил из кабинета, оставив её наедине с этим видением, которое впилось в сетчатку глаз, как раскалённая игла.

Остаток дня прошёл в тумане. Анна отменила приёмы, сославшись на мигрень. Это была не ложь. Боль за глазами нарастала, превращая любой резкий звук в удар по нервам. Но хуже боли была в печатавшаяся в память картина. Та абсолютная, животная беспомощность. Она знала, что это было. Её проклятие. Её дар. Прикосновение к предметам, заряженным сильной эмоцией, давало ей вспышку — сенсорный перегруз, срыв покровов с чужой души. Чаще всего — боли. Именно поэтому она и работала здесь. Глупая надежда, что сможет как-то компенсировать своё вторжение в чужие тайны попыткой помочь.

Вечером она вышла на улицу. Осенний воздух, холодный и влажный, немного притупил боль. Город зажигал огни, люди спешили по домам, к семьям, к ужину, к теплу. У неё не было никого. Родители погибли в пожаре семь лет назад. С тех пор она была одна со своей аномалией.

Автобус довёз её до остановки «Усадьба». Её двухкомнатная хрущёвка стояла на отшибе, как раз напротив старого заброшенного поместья, которое местные называли «Чёрный Ворон». Анна всегда старалась не смотреть в ту сторону. Место имело дурную славу, о нём ходили легенды, и оно… давило. Даже с расстояния в триста метров.

Глава 2: Метка Призрака

Утро пришло серое и нерешительное, пробиваясь сквозь занавески мутным, бессильным сиянием, которое не обещало ни тепла, ни ясности. Анна проснулась с ощущением, что её череп накануне раскололи пополам, а потом кое-как слепили обратно старой изолентой. Под глазами залегли фиолетовые, синеватые тени, язык был шершавым и чужим.

Первое, что она сделала, — посмотрела на запястье.

Отпечаток бледно-синего, почти сиреневого цвета всё ещё был там. Четыре длинных пальца и один покороче, чёткие, как будто выведенные под копирку. Словно татуировка, сделанная рукой неопытного мастера. Она провела по коже подушечкой пальца. Чёткий, ясный холодок. Не поверхностный, как от прикосновения к металлу на морозе, а внутренний, идущий из глубины, будто в вену влили ледяной физраствор.

— Кошелёк, ключи, телефон… — она бубнила себе под нос, наливая кофе в дорожную кружку, стараясь зацепиться за привычный, спасительный утренний ритуал. — Поесть надо. Творог. Или йогурт.

Но рука сама тянулась к запястью, чтобы снова и снова проверить. Прикоснуться к необъяснимому. Метка была реальной. Тактильной. Напоминанием.

«Сон. Галлюцинация. Нервный срыв от переутомления», — эту мантру она повторяла, пока чистила зубы, пока натягивала джинсы и свитер. Рациональное, взрослое «я» изо всех сил пыталось натянуть на произошедшее удобное, логичное объяснение. Она же психолог. Она знает, на что способен измученный мозг.

— Никакого света в окнах не было, — провозгласила она своему отражению в зеркале прихожей. Отражение смотрело на неё усталыми, полными немого укора глазами. — Ты устала. У тебя была мигрень. Ты уснула, и тебе приснилось. А это… — она с силой потерла запястье, — аллергия. На новое мыло. Или нервная крапивница. Бывает.

Она почти убедила себя. Почти.

Дорога до работы казалась длиннее обычного. Городской шум — громче, цвета — слишком яркими, запахи — резкими. Её нервная система, привыкшая к тонкому миру чужих эмоций, теперь была похожа на оголённый провод под напряжением, искрящий от каждого прикосновения к реальности.

На остановке она машинально купила бутылку воды у вечно хмурого продавца в киоске. Тот протянул ей сдачу, и их пальцы едва коснулись. Обычно она умела ставить барьер, но сегодня её щит был сломан. Сознательно опущен.

Усталость. Скука. Ненависть к этой работе. Мысль: «Опять эти глаза, пустые, как у рыбы на прилавке».

Вспышка была короткой, не такой мучительной, как вчера, но оттого не менее неприятной. Грязной. Она отшатнулась, будто обожглась.

— Что такое? — продавец нахмурился.
— Ничего… Спасибо, — Анна судорожно схватила бутылку и поспешила прочь, чувствуя на спине его недоуменный взгляд.

Она шла, ускоряя шаг, стараясь ни на кого не смотреть. И тогда заметила. Не сразу. Сначала краем глаза.

В огромном витринном окне магазина, где отражались проезжающие машины и спешащие пешеходы, среди этих мимолётных теней, стоял Он. «Чёрный Ворон». Не само здание, а его идея. Его тёмный, давящий силуэт. Отражение было кривым, размытым, но до жути узнаваемым.

Анна резко остановилась, обернулась. Позади был только обычный городской перекрёсток. Она снова посмотрела на витрину. Теперь там отражалась только она сама, бледная, с расширенными зрачками, и больше ничего.

— Галлюцинация, — прошептала она, сжимая бутылку с водой так, что пластик затрещал. — Крапивница и галлюцинации. Прекрасный набор.

В Центре ей пришлось прилагать титанические усилия, чтобы сосредоточиться. Она отменила все личные приёмы, сославшись на недомогание, и заперлась в кабинете с бумагами. Но слова расплывались перед глазами, а ледяное кольцо на запястье будто пульсировало, назойливым, живым напоминанием.

Во время обеденного перерыва она сидела в крошечной комнатке для персонала, безучастно ковыряя вилкой в салате. Разговор двух коллег за соседним столом долетал до неё обрывками.

— …и вот эта ихняя усадьба, «Ворон» или как там…
Анна замерла, не поднимая головы, всем существом прислушиваясь.
— А, знаю. Жуткое место. Мужики там вроде лет десять назад хотели кирпич стащить, так один с крыши свалился, ногу сломал. Говорит, его кто-то толкнул в спину. А никого не было.
— Да ну, совпадение.
— Может, и так. Но место проклятое. Моя бабка рассказывала, ещё при Союзе комсомольцы решили там «привидений» разогнать. Так их наутро всех в больницу забрали. Кричали что-то про тени и голод. Бредили.

Анна встала, отнесла почти нетронутый обед в мусорное ведро и вышла, не глядя на коллег. Её сердце бешено колотилось, отдаваясь в висках тяжёлыми ударами.

Она зашла в интернет, в поисковую строку робко вбила: «Усадьба Чёрный Ворон история». Выдало пару статей из местной газеты про планы по реставрации, которые так и остались планами, и множество форумов с городскими легендами. Вся информация была уклончивой, туманной. Люди явно избегали этой темы, отделываясь шутками или общими фразами: «Да там давно все разграбили», «Место нехорошее, лучше не соваться».

Ни слова о том, что кто-то мог там жить. Ни слова о свечах в окнах или… голосах.

К концу дня ощущение иррационального влечения только усилилось. Оно было уже не любопытством, а чем-то физическим. Тянущей болью в солнечном сплетении, неуёмным зудом в мозгу. Мысль об усадьбе стала навязчивой, как назойливый мотив. Она ловила себя на том, что рисует на листе бумаги его острые крыши и слепые окна. Выводила контур, сама того не замечая.

Когда она вышла с работы, было уже темно. И снова, проходя мимо витрины магазина, она мельком увидела в отражении тёмный контур на пригорке. На этот раз она не стала оборачиваться. Она знала, что там ничего нет. Это было внутри неё.

Она почти дошла до своего дома, как вдруг за спиной раздался знакомый голос.

— Анна? Анна Орлова?

Она обернулась. К ней шёл Михаил Ковалёв, участковый. Они учились в одной школе, он был на два класса старше. Всегда улыбчивый, немного простоватый, но добрый парень. Сейчас на его обычно открытом лице было выражение непривычной озабоченности.