Тень измены

Пролог

Тверская губерния, с. Никольское

В саду поместья Ушаковых вино текло рекой. Музыка играла так проникновенно, что казалось, будто кто-то осторожно, исподволь, соблазнял, нашептывал, трогал самые глубинные струны души. Акробаты в сверкающих костюмах парили в воздухе, выполняя невероятные трюки.

Богатые экипажи один за другим въезжали в распахнутые ворота. Кругом слышался гомон мужских и женских голосов, взрывы смеха и звон бокалов. Столы буквально ломились под тяжестью самых изысканных блюд и напитков. Лакеи в парадных ливреях сновали с подносами, на которых стояли хрустальные фужеры. В них разливалось самое лучшее вино, которое хранилось в хозяйских подвалах.

Сумерки наступили неожиданно быстро. И только свет множества факелов освещал площадку вокруг дома.

Отец кивнул музыкантам, и все звуки моментально стихли. В саду воцарилась тишина, нарушаемая только скрипом сверчков.

— Господа, пройдемте вниз. Сейчас будет фейерверк! — сказал он.

Разодетая толпа устремилась на просторную мраморную террасу. Барышни, предвкушая огненную забаву, подошли к балюстраде и устремили восторженные взгляды в темные небеса. Далекие звезды подмигивали гостям, но их вскоре затмили всполохи фейерверка.

В воздухе запахло порохом. Из псарни доносился неистовый лай собак. Раздались бурные аплодисменты гостей. Мне все эти люди, громкая музыка и наигранный смех гостей казались ужасно скучными.

Еще утром у большого фонтана, стоящего перед домом, слуги ставили шутихи. Это означало, что вечером будет фейерверк. Весь день я томился в ожидании этого волнующего момента. Оставалось незаметно улизнуть от гувернантки, что я и сделал при первой возможности. Забравшись на верхнюю ветку старой вишни, я стал с нетерпением ждать огненных всполохов.

Над высоким стеклянным куполом оранжереи с треском взлетел фонтан звезд, рассыпался по небу разноцветными мерцающими огоньками.

Мое внимание невольно привлек незнакомец в темном костюме. Среди всей этой толпы ярко наряженных и напомаженных людей он сильно выделялся. Мужчина замер, не сводя пристального взгляда темных глаз с гостей, и вдруг резко развернулся и скрылся в боковом проходе.

— Владимир, вот вы где. Немедленно слезайте! — услышал я громкий голос гувернантки, мадам Лесневской. — Я сейчас все расскажу вашему отцу.

Мне захотелось надерзить ей, но я вспомнил, что обещал брату вести себя примерно, поэтому начал спускаться с дерева. Оказавшись на земле, я едва смог уклониться от ее цепкой хватки.

Вместо того чтобы последовать за гувернанткой, я вырвался и побежал к дому. Свернув за угол, услышал лай и решительно повернул в сторону псарни.

В нашем поместье всегда держали сильных охотничьих собак. Отец был величайшим любителем псовой охоты. Он часто приводил меня на псарню, учил выбирать щенков, прослеживать породу.

Моя любимая борзая Чара ощенилась несколько дней назад, и перед сном мне очень хотелось посмотреть на ее щенков. Подойдя ближе, я услышал протяжный вой, который тут же подхватил кто-то из собак.

Вспомнив нянюшкины слова о том, что собаки воют на чью-то смерть, я лишь усмехнулся: в дурные приметы я не верил.

Некоторое время я наблюдал за щенками, но Чара вскоре принялась тихо рычать — верный знак того, что ее терпение на исходе.

Положив щенков на место, я решительно направился к дому, уносясь мыслями в приятные воспоминания. Но странный звук вернул меня к реальности.

Я повертел головой, пытаясь понять, откуда донесся шум. Окно на втором этаже было приоткрыто — там располагался кабинет отца.

Вглядываясь в силуэт в проеме, я замер: передо мной стоял таинственный незнакомец.

Размышляя о том, кто он и что делает в доме пока остальные веселятся на улице, я шагнул к дому, движимый неукротимым любопытством. Я не имел привычки подслушивать и подглядывать, но желание разгадать эту тайну было куда сильнее, чем запреты, налагаемые воспитанием.

Цепляясь за лепные украшения окон, я ловко взобрался на карниз второго этажа. Тем же путем я обычно сбегал от своего учителя, месье Лежена, когда тот слишком настойчиво заставлял штудировать латынь и греческий.

Пройдя вдоль широкого карниза, я осторожно заглянул в окно.

В комнате на столиках горели оплывшие свечи. При таком освещении резная дубовая мебель казалась еще темнее.

Мой брат Александр нервно мерил шагами кабинет, не в силах усидеть на месте. Его беспокойный взгляд то и дело обращался к человеку в кресле, читающему письмо.

Наконец гость закончил чтение, сложил листок пополам и аккуратно положил его на столик.

— Не понимаю вашей озабоченности, граф! — мужчина резко поднялся с места.

— Не понимаете? — вспылил брат. — Нужно оставить эту безумную затею и забыть о ней навсегда.

— Вы преувеличиваете, — невозмутимо ответил собеседник. — На мой взгляд, все идет как надо.

— Как вы не понимаете?! — негодовал Александр. — Если все откроется, нас ждет смертная казнь.

— Еще не все потеряно, — мрачно добавил мужчина.

— Делайте, что хотите, а я умываю руки! — воскликнул Александр. — Завтра утром я пойду к графу и подам прошение о переводе.

Глава 1.

В маленьком храме было тепло. Толстые свечи плакали воском. Их пламя подрагивало от ледяного воздуха, врывающегося через распахнутые двери, а вокруг витал стойкий запах ладана. Громкий голос батюшки Михаила, обычно навевавший на меня скуку во время воскресных литургий, сегодня наполнял сердце отчаянием и безысходностью.

Я смотрел на его морщинистое лицо в обрамлении седых, уже реденьких волос, на бледные руки, державшие молитвенник, и чувствовал невыносимую боль внутри.

Он пел об упокоении души моего отца — раба Божьего Петра. Я не мог понять, даже представить, где находится душа в теле человека. Много раз спрашивал об этом Алекса, но тот лишь смеялся надо мной.

— Пошли, Господи, усопшему Петру Гавриловичу Царствия Небесного. Добрый и милостивый был человек! — раздался голос священника.

После отпевания четверо крепких мужиков подняли гроб и осторожно понесли к выходу.

Морозный декабрьский день выдался ясным и безветренным. Пренебрегая горем и смертью, светило солнце, слепило глаза. Белый снег укрывал промерзшую землю глубокими сугробами.

Зябко ежась, поодаль топталась дворня, у зияющей черной могилы собрались немногочисленные знакомые и соседи, время от времени тихо переговариваясь между собой.

За небольшим припорошенным свежим снегом деревянным храмом начиналась кладбищенская ограда. Глядя на крохотную церквушку Успения Божьей Матери, я невольно вспоминал величественный Успенский собор в Москве, в котором однажды побывал вместе с отцом и Алексом.

Кладбищенский пейзаж всегда навевал на меня тоску, поэтому я стал рассматривать присутствующих. Мужчины, женщины, дети — все хотели проститься с покойным Петром Гавриловичем.

Батюшка Михаил читал молитвы тихим, заунывным голосом.

Подойдя к гробу, я поцеловал отца в лоб и одними губами прошептал:

— Обещаю, что когда-нибудь я найду тех, кто сделал это с нами.

Наклонившись, я взял пригоршню мерзлой земли и, разжав пальцы, смотрел, как комья с глухим стуком падают на массивную крышку. Не верилось, что отца больше нет, что в этом роскошном деревянном гробу покоится тело того, кого я безмерно любил и уважал. Вслед за этой горстью в могилу посыпались другие. После чего двое мужиков, быстро орудуя лопатами на трескучем морозе, принялись кидать землю.

Я стоял, словно в оцепенении, наблюдая за тем, как земля сыплется на крышку гроба. Каждый комок земли, падающий с лопаты, вызывал в сердце новую волну боли. Я не мог отвести взгляд от этого процесса, от того, как постепенно терялся последний физический след моего отца.

Люди вокруг шептались, обменивались взглядами полными сочувствия и понимания. Я чувствовал себя одиноким среди них, как будто находился в другом мире, где не существовало ни времени, ни пространства. Все, что имело значение, — это тот момент, когда я прощался с человеком, который был для меня всем.

За моей спиной послышался приглушенный всхлип:

— Бедный Петр Гаврилович, уж таким молодым умер… Бедное дитятко сиротой осталось.

У меня закружилась голова, я пошатнулся и упал бы, но твердая рука на моем плече удержала меня.

— Крепись, Володя. Терять близких всегда тяжело, — услышал я тихий низкий голос.

Обернувшись, я увидел генерала Чернышова, лучшего друга отца. Его лицо с правильными чертами, темными с проседью волосами и выразительными глазами приковало мое внимание.

Он был облачен в строгий мундир, все это дополнялось идеальной военной выправкой, статной фигурой и высоким ростом.

Генерал шагнул в сторону, оставив меня наедине с моими мыслями. Неподвижным взглядом я смотрел на свежий холмик, под которым отец нашел свое последнее пристанище. Рядом виднелись могилы брата и матери. Она умерла сразу после моего рождения.

Через неделю после гибели Александра отца хватил удар. У него отнялись ноги, руки и язык. Когда я входил в его комнату, он лежал неподвижно, и поза у него была такой спокойной, казалось, будто отец просто отдыхает. В канун Рождества его не стало.

Я посмотрел вдаль, на бескрайние поля, окружающие место его покоя. В этот момент мир вокруг казался мне таким огромным и одновременно страшным…

— Пойдем, — тихо сказал генерал, положив руку мне на плечо. — Не стоит оставаться здесь одному.

Развернувшись на месте, я поплелся к воротам кладбища. Свежий, сухой снег скрипел под моими сапогами.

Похоронная процессия потянулась следом. Поминальный обед проходил в тишине. Присутствующие шепотом вспоминали отца. Вряд ли бы среди них нашелся человек, который был бы способен дурно отозваться о нем.

Ближе к вечеру все разъехались. Я сидел у края стола с опущенной головой, поэтому не сразу заметил подошедшего ко мне генерала Чернышева. Он протянул широкую ладонь.

— Давай знакомиться, Володя. Меня зовут Захар Андреевич.

— Здравствуйте, — прошептал я, вежливо кивнув. — Я вас знаю, вы часто приезжали к отцу.

— Верно, — отозвался генерал.

— Он много мне рассказывал о вас, — продолжил я. — Вы ведь когда-то вместе служили?

Захар Андреевич кивнул и похлопал меня по плечу.

Глава 2.

Лето промчалось. Быстро пролетел золотой сентябрь. Тяжелые облака, затянувшие небо над городом с самого утра, внезапно разразились проливным дождем.

Чертыхаясь, что поехал верхом, а не воспользовался экипажем, я, однако, не осмелился повернуть назад и предстал перед генералом Василием Михайловичем.

Вода стекала с моих волос и одежды прямо на ковер в его кабинете.

— Капитан Ушаков по вашему приказанию прибыл! — рявкнул я, отдавая честь и вытягиваясь в струнку.

Василий Михайлович Долгоруков, немолодой и невысокий мужчина с посеребренными сединой волосами, которые аккуратно обрамляли его округлое, испещренное морщинами лицо, взгляну на меня хмуро.

— Вижу, — резко бросил Долгоруков и смерил меня злым взглядом, способным нагнать страху даже на самых отчаянных смельчаков. — Я весьма разочарован вашим поведением, Ушаков. Зачем вы ввязались в драку с капитаном Сухотининым?

Налитый синевой двухдневный кровоподтек на левой скуле здорово саднил.

Я улыбнулся уголком губ, вспоминая лицо капитана и его дружков: два разбитых носа, три подбитых глаза, ну, и так по мелочи…

— Чему вы улыбаетесь? Неужели вам нечего сказать в свое оправдание? Ладно бы защищали честь мундира, но вы снова потеряли голову из-за женщины. Вы зашли слишком далеко и опорочили честь дочери капитана, — рявкнул Долгоруков, грозно потрясая кулаком перед моим лицом. — И это в тот момент, когда в город прибыл князь Прозоровский. Неужели вы полагали, что ваш поступок останется безнаказанным?

— Опорочил честь? Да мимо его дочери не прошел только ленивый!

— Молчать, мальчишка! Как ты смеешь мне дерзить! — генерал вспыхнул от гнева, стукнув кулаком по массивному дубовому столу. ­­— Ежели провинился, честно признайся! За все твои проступки давно бы выгнал тебя взашей, только из уважения к генералу Чернышеву и твоему покойному батюшке терплю наглые выходки. Посмотри на себя. Что за вид?

Он брезгливо дернул меня за мокрый рукав. Я не стал более оправдываться, а изобразил раскаяние:

— Ваше Сиятельство, готов понести любое наказание, которое вы посчитаете справедливым.

Я все еще стоял навытяжку, взгляд мой был устремлен в одну точку на потолке, выше головы генерала. Василий Михайлович уже несколько смягчился. Подлеца и доносчика Сухотинина в гарнизоне не жаловали, в отличие от его дочери, которая к своей чести относилась с меньшим трепетом, чем ее отец, и многим позволяла заглядывать в свою опочивальню.

Наша стычка стала уважительной причиной для перевода капитана в другую часть.

— Шатаешься без дела, только время понапрасну изводишь! Otia dant vitia! Праздность порождает пороки!

— Ваше Сиятельство, не знаем ведь, чем заняться. Устали мы от бездействия. Душа рвется в бой! — сказал я.

— Покудова отвоевался. Завтра отправляешься в Москву к Захару Андреевичу. Пришло тебе новое назначение — послужить отечеству и матушке Императрице! А теперь убирайся с глаз моих!

Я вышел на улицу. Генерал отпустил меня, не угрожая более гауптвахтой и скорой расправой.

Дождь прекратился, ветер гнал по небу быстрые клочковатые облака, но возвращаться домой не хотелось.

За углом я столкнулся со своими приятелями, капитаном Петром Гуровым и капитан-лейтенантом Григорием Бутаковым.

— Ну как, генерал сильно гневался? — спросил Гришка.

— Переводят меня, — без предисловий заявил я.

— Куда? — разом воскликнули друзья.

— Пока в Москву, а там получу назначение.

— Может, все не так плохо, — философски заметил Петр, похлопав меня по плечу. — Это событие непременно нужно отметить.

Мы направились в трактир, чтобы обмыть мое новое назначение.

«Трактиръ «Кабанья голова», — гласила выцветшая надпись. Из-за дневного времени зал был заполнен лишь наполовину. Хозяин за стойкой сосредоточенно обтирал кружки, а у окна за столом, заставленным тарелками и бутылками, веселилась хмельная компания.

С нашим появлением на мгновение воцарилась тишина, но, не увидев в нас угрозу, офицеры продолжили шумную беседу.

— Пожалуй, нужно заказать поесть и выпить, — предложил Гришка, подзывая трактирщика жестом. — Эй, любезный! Принеси-ка нам вина!

С Григорием мы познакомились еще в годы учебы в академии, куда меня определил Захар Андреевич после приезда в Петербург. Было это пятнадцать лет назад. Через год к нам присоединился Петр — высокий, широкоплечий здоровяк с огненно-рыжими волосами. За его устрашающей внешностью скрывался добряк и весельчак, а еще он был верным другом.

Этот великан мог без труда голыми руками согнуть подкову, а в рукопашном бою ему не было равных. За глаза мы часто звали его Кувалдой, но в лицо не смели. Кулак Петра был способен свалить лошадь, не то что человека. Нам с Гришкой тоже пару раз перепадало. Правда, и мы не оставались в долгу.

В отличие от Петра, Григорий был человеком рассудительным и редко ввязывался в авантюры. Порой только ему удавалось остудить наши с Петром горячие головы.

— Эй, приятель, ты, часом, не заболел? — Григорий хлопнул меня по плечу. — Может, в картишки перекинемся?

Глава 3.

Карета с протяжным скрипом плелась по бездорожью, подпрыгивая на кочках и проваливаясь в рытвины. Солнце тускло светило через порядком поредевшие кроны деревьев, а с запада приближалась сизая туча. Экипаж то и дело увязал в глубоких колеях, двигаясь медленно. На козлах сидел мой камердинер Никифор. Он уже давно перестал понукать лошадей и, втянув голову в плечи, тихонько вздыхал. Я был уверен, что он про себя молился, чтобы эта старая колымага не завязла в грязи и не перевернулась.

Почти неделя в дороге прошла без особых происшествий, если не считать бесконечную тряску и вынужденные остановки на почтовых станциях. Единственным моим желанием было поскорее добраться до места.

От бесконечного мельтешения деревьев, лугов, тропинок и домиков, прячущихся за ветвями, мои веки отяжелели и медленно опустились.

Из блаженного состояния полудремы меня вывел сильный толчок. Карета резко остановилась, и я оказался бы на полу экипажа, если бы не ухватился рукой за кожаную лямку.

Я открыл дверцу. Лицо обдало дождевыми брызгами. С севера налетел прохладный ветер, поэтому я плотнее запахнулся в серый от дорожной пыли плащ и вышел.

Небольшая карета впереди преграждала путь. Она наклонилась набок. Казалось, еще немного и она перевернется.

Бормоча проклятия, угрюмый возница тянул поводья, пытаясь вытащить застрявшее в большущей луже колесо. Лошади стояли по колено в грязи. Заметив нас, они начали переступать ногами, но почти сразу поняли тщетность своих попыток и замерли, лениво помахивая хвостами.

Пассажиры — женщина с ребенком — покинули карету. Стоя под высокой березой, они с опаской поглядывали на нас.

— Застряли, ваше сиятельство, как есть застряли. Вон как колесо засасывает, — крикнул мне камердинер.

— Надо бы хворост подложить, — сказал я. — Помог бы ты им, Никифор.

— Ага, я сейчас, ваше сиятельство. Это я мигом, — пробормотал он, прыгая в жидкую грязь.

Я подошел ближе и с ленивым любопытством разглядывал пассажиров.

Та, что я принял за женщину, оказалась юной девушкой с прозрачной молочной кожей, словно подсвеченной изнутри. Невысокая, тоненькая, как тростинка, она напоминала фарфорового ангела, который когда-то стоял на каминной полке в гостиной. Я сделал шаг и встретился взглядом с темно-серыми глазами — глазами цвета набрякших туч перед обрушением дикого урагана.

Незнакомка приоткрыла рот, словно хотела что-то сказать, но передумала.

Через некоторое время она начала робко приводить себя в порядок: заправила под капюшон выбившуюся прядь золотистых волос, сильнее запахнула плащ.

Не опуская взгляда, я вежливо поклонился.

Ее бархатные ресницы взлетели вверх. Аккуратный маленький носик недовольно сморщился. Она надменно фыркнула и смерила меня уничижительным взглядом.

— Тут такое дело, барин. Толкнуть бы надо, — послышался запыхавшийся голос Никифора. — Боюсь, вдвоем не управимся.

— Командуй, а уж я подмогу. Не ночевать же здесь! — нахмурившись, сказал я.

Возница подал знак, лошади и люди навалились и «управились», карета выбралась из лужи.

— Черт! Ну и вид! — зло пробормотал я, стряхивая с себя куски налипшей грязи.

— Благодарю вас, — произнесла незнакомка, нервно сжимая рукой носовой платок. Другая ее рука сжимала плечо мальчика лет пяти. Он был худым и бледным. Лицо его было усыпано рыжими крапинками, на щеках проступали скулы. Из-под капюшона выглядывала пара таких же, как у сестры, золотистых кудряшек. Они нелепо падали на лоб, придавая живость его болезненному лицу.

— Добрый день, сударыня! Позвольте представиться, — кивнул я. — Капитан Ушаков Владимир Петрович.

— Я Александра, дочь помещика Зеньковского, — тихо ответила девушка. — А это мой брат Иван. После смерти батюшки едем в Москву к тетке.

Она стояла передо мной бледная, дрожащая. Посмотрел в глаза, и дух перехватило. Они сверкали так, что хотелось зажмуриться. Огромные, как море перед штормом. Если нырнешь, то уже точно не выплывешь: захлебнешься. И воздух вокруг нас вдруг стал теплее, словно сквозь тучи выглянуло солнце и согрело землю.

«О Господи… Как у тебя получилось сотворить такое чудо?» — про себя размышлял я.

Нас разделяло расстояние в пять шагов, казалось, протяни руку — и коснешься ее прекрасного лица. Но мне мерещилось, что между нами был огромный зал, озаренный светом тысяч свечей. Музыка лилась со всех сторон, и она, незнакомка, едва закончила мазурку или менуэт. И все ее тело еще плывет в танце, и золотистый локон на шее шевелится, как живой.

Я тряхнул головой, пытаясь отогнать наваждение.

— Пожалуйте в экипаж! — послышался громкий голос ее кучера.

Девушка вздрогнула от неожиданности и обернулась. Она слегка приподняла подол платья и чинной походкой направилась к карете.

— Позвольте вам помочь, — сказал я, подсаживая Александру на подножку.

Вслед за братом, она опустилась на сидение и замерла, подняв на меня взгляд.

— Благодарю за помощь, капитан! — промолвила и застенчиво улыбнулась. — Прощайте.

Глава 4.

На постоялый двор я въехал ночью, и то, благодаря героическим стараниям моего камердинера Никифора. Сполз с лошади, огляделся и увидел в темноте очертания нескольких экипажей.

Черная, словно обугленная, изба стояла на развилке двух дорог. Та, что была справа, уходила на узкую, заросшую пожухлой травой колею, а та, что виднелась слева, извиваясь между невысоких холмов, покрытых редкими деревьями, исчезала в овраге.

В воздухе висел белесый туман, размывая и без того неясные очертания окружающего пейзажа. Глаза слипались. Мне казалось, что как только доберусь до кровати, сразу провалюсь в сон.

— Ну и дыра! — буркнул я, чуть не споткнувшись о высокий, местами стесанный порожек. — Расседлай лошадей, да не перепои их с дороги. Они измотаны до полусмерти.

— Не извольте беспокоиться, ваше сиятельство. Все будет сделано в лучшем виде, — засуетился Никифор.

— Надеюсь, здесь есть свободные комнаты, — выдохнул я, почти без надежды.

Вопреки ожиданиям, постоялый двор встретил меня приветливо. Изба оказалась просторной. Столешница блестела добела выскобленными досками, в углу мерцал не по-крестьянски богатый иконостас, украшенный гирляндами хмеля. Благообразный старик почтительно поклонился при виде меня.

— Мне нужна комната на ночь и ужин, — бросил я.

— Как раз последняя осталась, барин, — с готовностью ответил хозяин. — Чего-нибудь еще желаете?

— Вина дай, и поесть что-нибудь принеси, — сказал я, подходя и присаживаясь к длинному столу.

— Сейчас все будет, — отозвался хозяин.

Один из постояльцев, энергично жестикулируя, жаловался другому на плохую погоду, на лошадей, на разбитую дорогу.

Я неспешно, почти не разбирая вкуса, проглотил кашу с постным маслом, и потягивал из кружки теплое вино.

В избе стоял полумрак. Хозяин заменил свечу тонкими лучинами, воткнув их в железные вилки. Обгорелые угли падали в лохань с водой и шипели, распространяя удушливый запах.

Старик-хозяин сидел на лавочке под образами, терпеливо ожидая, когда, наконец, неугомонные постояльцы разойдутся.

Я задумчиво смотрел в окно, размышляя о предстоящем разговоре с Захаром Андреевичем, когда во двор со скрипом въехал экипаж. Прошло несколько мгновений, на крыльце послышались легкие шаги, и хлопнула входная дверь.

— Нам нужна комната, любезный, — раздался за спиной приятный женский голос.

Я обернулся и увидел свою недавнюю знакомую — Александру — и ее брата.

От неожиданности подскочил, чуть не перевернув стол, и уважительно поклонился.

— Добрый вечер, сударыня! — мой голос прозвучал глухо.

Девушка подняла на меня глаза, и мне показалось, что она меня узнала.

— Капитан? — удивленно произнесла она. — Не ожидала вас снова увидеть.

— Ну отчего же? Ведь мы с вами одной дорогой ехали, — усмехнулся я. — Что же вас так задержало в пути? Неужели снова карета увязла?

— Кучер в темноте заблудился. Пришлось возвращаться, — тихо сказала она.

— Сожалею, сударыня, свободных комнат нет, — хозяин постоялого двора робко встрял в наш разговор.

— Но как же так! — возмутилась Александра, заламывая руки в кружевных перчатках. — Неужели у вас нет даже маленькой комнатки для нас с братом?

Девушка кивнула в сторону мальчика, прижавшегося к ней, но хозяин лишь виновато развел руками.

Я внимательно посмотрел на ребенка. Он выглядел изможденным. Огромные глаза на бледном лице настороженно наблюдали за окружающими.

— Могу предложить только лавку в общей комнате или сеновал, — сказал хозяин.

— Ну, пожалуйста. Мы не можем ночевать в сарае, — голос девушки задрожал, но держалась она с полным достоинством. — Ночи уже холодные, Ваня может простудиться.

— Это все, что я могу сделать. Мне ужасно жаль, — пробормотал старик.

На мгновение мне показалось, что на длинных ресницах Александры сверкнули слезинки.

— Не стоит так расстраиваться, милая Саша, — ласково сказал я. — Моя комната в вашем распоряжении. Я могу и на лавке переночевать, мне не привыкать.

Приветливая улыбка коснулась ее губ, а глаза радостно вспыхнули после моих слов.

— Крайне признательна вам, капитан, — сказала она, протянув руку.

— Разве я мог поступить иначе? — Я улыбнулся и, не скрывая восхищения, прижал губы к ее руке.

Она ответила скромной улыбкой.

— Вы ведь не могли остаться на улице в такую ночь, — добавил я, стараясь скрыть смущение.

Хозяин постоялого двора тихо покашлял, напоминая о своем присутствии.

— Если нужно, я мог бы принести вам ужин, — предложил он, обращаясь к Александре.

— Да, буду вам весьма признательна, — ответила она, и я заметил, как напряжение на её лице немного ослабло.

Вскоре хозяин вернулся, неся в руках дымящиеся тарелки с горячей похлебкой. Я пригласил Александру и ее брата присесть за мой стол, и они с благодарностью приняли приглашение.

Глава 5.

Наконец в избе воцарилась тишина. Было тепло, только ветер за окном протяжно и грустно завывал. Когда все разошлись, я устроился на лавке вдоль стены, едва поместив на ней голову и ноги. Укрывшись камзолом, пытался поскорее заснуть, чтобы отдохнуть после долгой дороги, но мысли вновь и вновь возвращались ко встрече с Александрой.

«Почему столь юная особа путешествует одна? Неужели не нашлось никого, кто бы ее сопровождал? Здесь кроется какая-то тайна», — терзаемый этими мыслями, я погрузился в сон.

Проснулся глубокой ночью. Лунный свет крался через тусклые оконные стекла, слабо освещая убогую обстановку.

Рывком сел, потирая затекшие конечности. Голова была тяжелой, гудела, как пчелиный рой, но мысли были ясными. Подошел к окну и вгляделся в темноту. Двор был пуст. На востоке едва заметно проступила бело-розовая полоса — рассвет только обрисовывал свои намерения показаться над горизонтом.

За спиной послышался шорох. Я резко обернулся — тусклый свет сочился через окна, выделяя из потемок женскую фигуру. Это была Александра.

— Что-то случилось? — удивленно протянул я.

— Все в порядке. В комнате жарко, слишком натоплено. Я искала воду, чтобы напоить Ивана, — сказала она, плотнее запахивая шерстяную шаль.

— Он хорошо себя чувствует? — спросил я.

— Иван плохо переносит дорогу, — быстро ответила Александра, подошла к деревянной бадье в углу и зачерпнула воду глиняной кружкой, которую нашла на столешнице.

— Постойте, не уходите, — сказал горячо, когда девушка попыталась пройти мимо.

Схватил ее за руку и резко привлек к себе. Огромные глаза с ресницами в полщеки удивленно уставились на меня.

«Как у нее это получается?» — пронеслось в голове.

Она посмотрела на меня так, что я почувствовал, как сердце дернуло за грудиной. Александра была ниже меня на полторы головы и казалась совсем маленькой, что лишь усиливало мое волнение.

— Я знаю, судьба нас не случайно свела, — прошептал я, наклоняясь к ее лицу.

Тонкая шаль соскользнула с плеча девушки, и у меня перехватило дыхание от одного только взгляда на изящную линию точеной шеи, к которой захотелось вдруг прижаться губами в том месте, где билась едва заметная жилка пульса.

Все поплыло перед глазами. Мозги словно взорвались и разлетелись на мелкие осколки. Ее аромат заставил меня трястись, как в лихорадке. Я провел обеими руками по ее волосам, зарылся в них пальцами и притянул к себе. С протяжным стоном набросился на ее рот, совершенно ошалев от мягкости губ, свежести дыхания и безумной страсти, которая в этот момент с головой накрыла меня.

С тихим рычанием прижался к ее полуоткрытым губам, целуя как обезумевший. Потянул к лавке, крепко прижимая к себе и проникая в ее рот с таким исступлением, что казалось, тучи огненных искр сыпались из глаз.

Возбужденный до предела, приподнял ее за талию и опрокинул на жесткий матрас, лихорадочно дергая концы шали.

Ее шаль слетела на пол, освобождая пылающее тело. Мои руки метались по ее нежной коже, пальцы зарывались в волосы, заставляя голову запрокинуться, губы искали жаждущие уста. Внутри меня разгорался пожар, который ничто не могло потушить.

Я все теснее и сильнее прижимал ее к себе. Казалось, что мир вокруг перестал существовать, оставляя лишь нас двоих. Комната буквально дрожала от той страсти, что вихрем закручивалась между нами.

Я провел по нежной шее к груди, отрываясь от безумно вкусных губ, чтобы заглянуть в ее глаза, и вдруг увидел в них слезы и… гнев.

Правая рука Александры взметнулась вверх, отчетливый звук пощечины разорвал тишину комнаты, подобно выстрелу в пустом бальном зале. Я широко распахнул глаза, схватившись за щеку.

— Вы мерзавец, сударь! — вскрикнула она, тщетно пытаясь стянуть концы шали на груди.

Руки ее не слушались. Я хмуро наблюдал за безуспешными попытками Александры привести себя в порядок. Со свистом выдохнув сквозь плотно сжатые зубы, шагнул к ней, намереваясь помочь.

— Не приближайтесь ко мне! — закричала она, выставив руки перед собой, словно возводя между нами преграду.

— Простите, — выдохнул едва слышно. — Мне не следовало прикасаться к вам, но я оказался слаб. Это нисколько не извиняет меня, но ежели бы вы не отвечали мне столь пылко…

— Ненавижу вас! — яростно выкрикнула она и, развернувшись, бросилась бежать в сторону двери.

Я стоял, как дурак, охваченный огнем своей страсти, и ничего не понимал. Привыкший к обществу гулящих баб и порченых девок, я сбился со счета, сколько их побывало в моей постели. Совсем забыл о таких понятиях, как уважение и почтение к девушке. Душа рухнула в пятки, а сердце зашлось в бешеном ритме. Оно громыхало так, что казалось, оглохну сейчас.

— Ну ты, брат, и учудил, — вырвалось у меня вслух. — Теперь она тебе этого вовек не простит.

Стараясь унять дрожь в руках, я медленно опустился на край лавки, чувствуя, как комната начинает кружиться. Взгляд мой блуждал по теням, танцующим в тусклом свете лампы, и каждый раз возвращался к двери, за которой исчезла Александра. Глупец! Не сдержал своих демонов, и теперь придется расплачиваться за собственную глупость.

Глава 6.

Нормально уснуть после ухода Александры я так и не смог. Утро встретило меня холодным моросящим дождем, безжалостно омрачая начало дня.

Осенняя прохлада заставила поежиться, и я сильнее запахнул плащ. Постоялый двор утопал в легком утреннем сумраке, но просыпающийся день давал надежду на лучшую погоду.

Подойдя к колодцу, я плеснул на лицо холодной воды, чтобы стряхнуть остатки сна, и обернулся, услышав шаги. Никифор, уже бодрый и свежий, направлялся ко мне. Лучи восходящего солнца пробивались сквозь туман, обещая ясный день.

— Все готово, ваше сиятельство, — отрапортовал он. — Лошадей покормил, можно продолжать путь.

С трудом удерживаясь на грани злости и глубокой озабоченности, я спешно позавтракал яйцом всмятку, куском теплого хлеба и кружкой молока, после чего покинул постоялый двор.

Колеса экипажа грохотали и ерзали в колеях проселочных дорог. Три дня подряд шел дождь.

За это время пришлось пару ночей провести на постоялых дворах и дважды менять лошадей.

Наши дороги всегда оставляли желать лучшего, и во время дождей старый лесной тракт, по которому пробирался наш экипаж, превратился в настоящую трясину. Только к вечеру нам удалось выбраться на твердую землю. Вокруг шумели высокие сосны. Вскоре лес расступился.

Выглянув в окно, я заметил в двадцати саженях от дороги едва различимую в сумерках карету.

«Зачем останавливаться в таком странном месте? Может, что-то случилось или нужна помощь? — подумал я и стукнул в стенку, подав знак Никифору остановиться.

Открыв дверцу, я выпрыгнул и оглянулся по сторонам.

— Ваше сиятельство, зря мы здесь встали, — недовольно проворчал Никифор. — Стемнеет скоро. Да и поговаривают, что в округе шалят лихие люди.

— Послушай, трусливый ты человек, а если там людям помощь нужна, — сказал я, доставая пистолет из коробки под сиденьем.

— Ох, ваше благородство не доведет нас до добра. Вот помяните мое слово: кончится это скверно, — Никифор бубнил всю дорогу, пока мы шли напролом через ракитник к карете.

В этот момент раздался истошный женский крик.

— Эй! Кто здесь? — бросил я, подняв пистолет.

Стоящий возле экипажа мужик пронзительно заорал и кинулся в сторону, продолжая вопить с таким ужасом, будто за ним гнались черти.

Появившись внезапно и почти бесшумно, мы, вероятно, действительно походили на выходцев из преисподней.

— А ты кто таков будешь? — прозвучал хриплый голос.

Несколько окровавленных мужиков, словно лесные чудовища, выглянули из-за кареты.

Первым шел огромный сутулый человек с топором в руке. Его спутанные засаленные волосы падали на лицо. Покручивая топорище, он злобно уставился на нас с Никифором.

— Ты чего орал, малой? Этих, что ли, испугался? — бросил сутулый через плечо.

— Я думал, это мертвяки, — нахохлился, круглолицый парень с кудрявыми, как у барана, волосами. — Давеча Игнат про упырей и вурдалаков рассказывал. Вот и померещилось.

— Померещилось ему, — передразнил его сутулый. — Странники это. Мимо шли да заблудились. Верно говорю?

Он пристально посмотрел на меня, и даже не столько на меня, сколько на пистолет в моих руках.

— Шли бы вы отсюда подобру-поздорову, — отозвался кудрявый.

— Проваливайте, коли жить охота, — недобро загоготал мужик с грязной полуседой бородой.

— Я слышал женский крик, — сказал я, продолжая сверлить их глазами.

— Показалось тебе, барин. Нет здесь женщины, только мы. Не видишь, разве, лес рубим, — коротко рявкнул рябой, показавшись из темноты.

— Вижу я, какой вы лес рубите, — буркнул я. — А чья это карета? Только не говорите, что ваша. Не слышал я, чтобы лесорубы в каретах по лесам разъезжали.

И тут снова раздался крик, а следом понеслось отчаянное: «Помогите!»

— А ну, отойди! Живо! — грозно бросил я, направляя пистолет на стоявшего мужика.

Рябой недобро хохотнул и резко отскочил. И тут сверху на меня упала рыболовная сеть.

В тот же миг тяжелый сапог опрокинул меня наземь, и воздух рассек топор. Невероятным усилием мне удалось отпрянуть в сторону. Сутулый занес топор еще раз.

Вновь раздался пронзительный женский крик.

Топор взмывал в воздух вновь и вновь, и я, извиваясь на земле, словно уж, ускользал от яростных ударов, сыплющихся на меня.

Раздался выстрел — наконец-то я нажал на курок. Здоровяк зашипел и повалился на траву.

— Ах, ты ж… — грязно выругался сутулый, но не успел договорить, поскольку кулак Никифора уложил его наземь.

По правде сказать, мой тихий камердинер был чрезвычайно жилист и силен: его большой кулак бил наотмашь так, что неприятель отлетал на пару саженей.

Наконец я освободился из сети и, отскочив, приготовился к новому броску, но противник не двигался. Рябой был мертв.

Бородатый мужик и кудрявый юнец, увидев печальную участь своих товарищей, бросились в лес.

Глава 7.

Кожа под моими губами была нежной, как мякоть персика. Я жадно целовал шею, скользил языком по ключицам, сжимал в руках округлые полушария груди и погружался в жаркую пучину страсти.

— Владимир… — голос звучал так нежно, точно пение первых весенних птиц.

Он звонким ручейком отражался от стен, пробуждая вихрь эмоций. Звал за собой, уводил в такие дали, где все дышало тайной и волшебством.

Я слизывал звук этого голоса с пухлых губ, вырывал стоны наслаждения, с упоением обнимал тонкую талию. Сам задыхался от неистовой бури, что поднималась внутри. Горел в огне, который могла утолить только она.

— Ваше сиятельство, дороги дальше нет! Все размыло.

Я резко открыл глаза и недоуменно нахмурился. Первые несколько секунд не осознавал до конца, где нахожусь и что здесь делаю. А потом мой взгляд остановился на сидящей напротив Александре. Внезапно в голову сплошным потоком хлынули мысли о недавних трагических событиях, и я вспомнил, как она очутилась в карете.

В проеме двери показалось обеспокоенное лицо Никифора.

— Что случилось? — я потер рукой лоб, пытаясь стереть мелькающие перед глазами образы, но память не сдавалась, настойчиво подсовывая то вид обнаженной женской груди, то пухлые губы, то стройные лодыжки.

— Не проехать дальше, говорю, — пробормотал возница. — Дерево перегородило, а объехать никак — через соседнюю деревню, да в объезд круг большой. Боюсь, лошадей загоним.

Закутавшись в плащ, я поспешно выскользнул на улицу и огляделся. Дождь хлестал нещадно, ноги разъезжались по размокшей земле, и приходилось цепляться за любой выступ на карете, чтобы не упасть в грязь.

— Гляди, Никифор, там, кажется, виднеется свет. Наверное, деревня или село. На ночлег попросимся в какой-нибудь дом, а утром будем решать, что делать дальше, — сказал я, отворачиваясь от холодных струй дождя. — Давай, только поторопись, поздно уже.

— Попробую. Но по такой-то непогоде не просто будет, — проворчал Никифор.

Я вернулся в карету, скинул промокший насквозь плащ на пол, и уже через минуту почувствовал, что экипаж разворачивается.

— Как вы себя чувствуете? — спросил я Александру, отметив, что мой голос прозвучал хрипло.

Взгляд сам собой скользнул по ее ногам и остановился на тонкой полоске чулок, видневшейся над высокими ботинками.

— Спасибо, все хорошо, — тихо сказала Александра, а я продолжал смотреть, как завороженный, и никак не мог оторваться от единственной заметной части тела под одеждой.

Пахло сыростью, кругом царила темнота. Ночь уже давно вступила в свои права.

— Скоро будем на месте, — неизвестно зачем произнес я и, наконец, отвел глаза.

В ответ на мои слова Александра кивнула, отвернулась к окну и невольно вздохнула, окинув печальным взглядом черную стену леса.

Через некоторое время мы подъехали ко двору.

— Хозяева, открывайте! — послышался голос Никифора.

Я тотчас же натянул мокрый плащ и выскользнул на улицу.

Карета остановилась у небольшого двора. В одной руке кучера болтался тусклый масляный фонарь, а другой он с силой колотил по воротам.

— Кто такие? Не стану я кого ни попадя в дом пускать, — послышался зычный мужской голос. — Может вы тати лесные или душегубцы-разбойники?

— Болван! Что говоришь-то? Какие мы тебе тати? — возмущенно заорал Никифор. — Не видишь, его сиятельство к тебе на ночлег просится. Открывай немедленно!

Пошли минуты ожидания. Лошади нетерпеливо фыркали, чувствуя домашнее тепло. Холодный ветер пронизывал до костей, забираясь даже под плащ. Наконец, послышалось лязганье затворов, ворота со страшным скрипом стали медленно открываться.

— Проезжайте, ваша Светлость, — сказал хозяин дома, выглядывая из-за открытых дверей. — Не серчайте, но в наших краях лучше поостеречься. Много лихих людей в округе развелось.

Карета почти сразу въехала на небольшой двор с деревянными постройками. В центре возвышался дом, окна которого освещались тусклым светом. Лошадей определили в конюшню, а нас пригласили в избу.

Хозяином был мужик непонятных лет. Казалось, он потерялся во времени, из-за чего ему можно было дать как сорок, так и все шестьдесят лет. Грузный, с густой бородой и седой редеющей шевелюрой. Держался он без подобострастия, как человек, знающий себе цену.

Хозяйкой оказалась невысокая сухонькая женщина, обряженная в бесформенное серое платье до пола. Голова ее была повязана темным платком до самых глаз, а вид был мрачным и неприветливым.

— Маланья, накрой гостям! — рявкнул мужик, проходя через сени в просторную горницу. — Пахом, неси самовар!

В избе было жарко натоплено. Углом выступала в комнату беленая печь с ситцевыми занавесками. За печкой виднелась кровать, на ней подушки горками расставлены.

Вскоре из-за двери вынырнула босоногая девочка с чашками и ложками, разложила их и скрылась в соседней комнате, застучав по доскам своими голыми пятками. Пахом принес пузатый самовар и поставил его на край стола.

Бесшумно ступая, не поднимая глаз, хозяйка вынула из печи и поставила на стол рассыпчатую кашу. Тут же появилась огромная миска квашеной капусты, пересыпанной алыми ягодами брусники.

Глава 8.

Пока я мерил шагами комнату, выглядывая в окно, не идёт ли знахарка, минуты тянулись ужасающе медленно, наполняясь тревожным ожиданием.

Через четверть часа хозяин вернулся и пригласил меня присесть за стол.

— Нечего под ногами у бабы крутиться, — буркнул он. — Маланья знает, что делать. Пятерых, чай, вырастила.

Его жена хлопотала у печи, доставая оттуда ухватом одни чугунки и устанавливая другие. Время от времени она заглядывала в комнату к мальчику, тяжело вздыхала и что-то шептала.

Я несколько раз подходил к Александре, которая все это время сидела возле брата и обтирала его хрупкое тельце мокрой тряпкой. Лицо мальчика было бледным, под глазами проступили темные круги, а обветренные лихорадкой губы плотно сомкнулись в одну сплошную линию.

Девушка тоже была бледна, выглядела встревоженной, но сохраняла самообладание.

Сделав два шага, я опустился на одно колено и накрыл ладонью ее стиснутые руки. Александра вздрогнула, как будто хотела запретить мне это прикосновение, но потом сама сжала пальцами мою ладонь.

— Что с ним будет? — спросила она после нескольких минут беззвучных рыданий.

— Ваш брат поправится, — сказал я, обрисовывая пальцем ее тонкие запястья и поглаживая голубые венки.

Руки девушки задрожали и напряглись. Они были маленькими, наверное, вполовину меньше моих, с сухой очень светлой кожей, с тонкими линиями и короткими розовыми ноготками.

Александра не шевелилась, кажется, даже не дышала, и я провел пальцем по ее правой ладони вниз, к мягким подушечкам. Губы мои пересохли, язык онемел, горло сжалось. Ничто на свете сейчас не смогло бы заставить меня издать хотя бы звук, и выпустить тонкую женскую ладонь из своих рук. Я наклонился и поцелуем прикоснулся к кончикам ее пальцев.

Если бы вместо поцелуя до ладони дотронулось раскаленное железо, она не смогла бы отдернуть ее быстрее. Я неловко отшатнулся, а девушка вскочила со стула и прижалась спиной к стене. На ее лице явственно читался ужас.

Меня бросило в жар, щеки запылали, а в ушах запульсировала кровь. Я поднялся и заставил себя встретиться с Александрой взглядом. Она выглядела напуганной — и не удивительно.

— Простите меня… — начал я, но не договорил, слова застряли в горле.

В этот момент на пороге показался рыжий Пахом, за ним появилась тощая старуха-знахарка, одетая в лохмотья.

Она протянула ладони к горячей печи, пытаясь отогреть озябшие кривые пальцы. Мгновение спустя перевела тяжелый взгляд на меня, молча смерила с головы до ног, словно прикидывала, на что я могу сгодиться. Затем опустила на пол тяжелую с виду корзину.

В тот же миг к гостье кинулась хозяйка и запричитала что-то невнятное. Я смог разобрать только отдельные слова: «болезный» и «жар».

Знахарка подошла к мальчику, потрогала лоб, взяла его безвольную руку, и он застонал.

— Тише, все хорошо, — прошептала Мокша и повернулась к встревоженной Александре. — Уж больно слаб братец твой, княгинюшка. Сейчас я ему отвара дам испить, чтобы жар снять. Но на все воля Божья.

Знахарка достала из корзины маленькую крынку, прикрытую тряпицей.

— Натоплено жарко в избе, — проворчала она, обернувшись на хозяина. — Дров больше не подбрасывай, Тимофей Ильич.

— Так ведь дрожит малец-то, — нерешительным тоном ответил он.

— Не топи говорю, — рявкнула старуха, ловко приподняла голову больного и влила ему в рот несколько глотков темного отвара.

— Не надо, папенька, — пробормотал Иван, отталкивая ее руки.

— Бредит, — испуганно вскрикнула Александра.

— Ничего, сейчас полегчает, — качнула головой Мокша.

Мальчик стал дергаться, закатил глаза, потом обмяк, откинулся на подушку и замер.

Александра бросилась было к брату, но строгий взгляд знахарки остановил ее.

— Не тронь его, пусть поспит, — бросила старуха. — Злобный дух пытается овладеть душой мальчика, тьма жертву требует. Ты помолись покамест, княгинюшка, авось и смилуются боги над братиком твоим. А мне идти надобно. Попытаюсь запереть болезнь в теле животного.

Охрипшим голосом, выдававшим чувства, Александра спросила:

— Что значит запереть болезнь?

— Не думай об этом, девочка, — раздался скрипучий голос Мокшы. — Иди к брату.

— А если мальчика все-таки в город отвезти? — вмешался я.

— Нельзя ему, растрясете в пути, — рыкнула знахарка. — Да и река из берегов вышла, все дороги размыло. Только через седмицу дождь закончится.

— Как через неделю? Мы не можем столько ждать, — растерянно захлопала глазами Александра.

— Нельзя, княгинюшка, — ласково сказала Мокша, положив сухую старческую ладонь на руку девушки. — Если раньше поедете, не выдержит братец твой, помрет в дороге.

Александра беззвучно всхлипнула и поспешно отвернулась, пытаясь скрыть слезы, а знахарка схватила корзину и быстро вышла из дома.

Вслед за ней выскользнули и две соседки.

Глава 9.

Из сарая выскочил взъерошенный паренек. На меня уставилось его широкое лицо с крупным носом. В углу за Маланьей стояли старуха и баба лет сорока, обе с такими же широкими лицами и крупными носами. За бабой жалась курносая девочка лет семи, на ее плече лежала тонкая косица.

— Во всем чужаки виноваты! Они принесли смерть в деревню! — крикнула старуха, и я вздрогнул от этого.

Длинный темный платок почти полностью обволакивал ее сутулую фигуру, оставляя только иссушенную крючковатую руку, которую она протягивала ко мне, да морщинистое пожелтевшее лицо с выцветшими слезящимися глазами и щелью беззубого рта.

— Ты, Ненила, не шуми, — сказал Тимофей Ильич спокойным тоном. — Иди домой. Здесь некого винить. Хворая Зорька была, вот и померла.

— Да что ты такое говоришь? — возмущенно заорала Маланья. — Еще вчера здоровая она была.

— А ну, цыц! — Тимофей Ильич глянул на жену так, что та попятилась.

Тут его взгляд остановился на мне.

— Шли бы вы в дом, барин. Негоже вам по навозу ходить.

Он указал на мои сапоги, густо заляпанные грязью.

«Какое ему дело до моей обувки?» — подумал я, но все-таки развернулся и пошел через двор к крыльцу.

Брести по раскисшей земле было тяжело, ноги то и дело застревали в грязи.

— Ваше сиятельство, — послышался запыхавшийся голос Никифора.

Я обернулся. Мой камердинер шел от ворот. Весь его вид говорил о том, что он очень обеспокоен. Цепкий взгляд его перебегал с меня на сарай и обратно.

— Я тут по округе прошелся. Река в самом деле дорогу размыла, пока нам не проехать, — тихо сказал Никифор, подойдя ближе.

Он неловко переминался с ноги на ногу, словно хотел что-то добавить, но не решался.

— Это и без тебя знаю, — кивнул я. — Есть еще какие-нибудь новости?

— Я видел мужика на телеге. Он ехал в сторону леса. Пытался разузнать, что это за дорога, но местные неприветливы и не разговаривают с чужаками, — мрачно произнес Никифор.

— Гляди в оба. Не нравится мне, что мы вынуждены тут задержаться, — буркнул я, поднял голову и заметил тонкую фигуру Александры на крыльце.

Ее встревоженное лицо в свете затянутого тучами мрачного неба казалось мертвенно-бледным, и лишь прядь золотистых волос, выбившаяся из-под покрывала, придавала живости.

Она вздохнула, коротко и судорожно, а может, всхлипнула. Мне хотелось прикоснуться к ее лицу. Я и сам не мог сказать, что именно желал: еще раз убедиться, как она прекрасна, или понять, что пелена очарования постепенно проходит.

Покрывало скользнуло на затылок, и я увидел длинные ресницы, нежный румянец щеки и матово-шелковистую кожу на виске.

Она подняла на меня взгляд, пробирающий до пяток.

Ох и глаза! С такими и огнива не надо, только и гляди, чтобы пожара не случилось!

Я шумно втянул носом воздух и тут же ощутил щекотание в груди. Нет, не прошло наваждение. Александра засела в моих мыслях настолько, что и клещами не вытащишь.

— Владимир, что случилось? — тихо спросила она, и я отметил, что впервые услышал от нее свое имя.

В ответ на ее обеспокоенный взгляд я покачал головой.

— Пойдемте, не стоит вам здесь оставаться, — сказал, протягивая руку и открывая дверь.

Александра нагнулась, чтобы не удариться о притолоку, и вошла внутрь.

Иван по-прежнему лежал без сознания. Лоб его был покрыт крупными каплями пота, из-под неплотно прикрытых век поблескивали ничего не видящие глаза.

Мальчик был совершенно неподвижен, лишь судорожно вздымалась от неровного дыхания грудь. Александра осторожно коснулась его влажного лба.

— Неужели мой брат не поправится? — она в отчаянии взглянула на меня.

— Не теряйте надежды! Все еще обернется к лучшему. Ваш Иван — настоящий боец! — ответил я.

Александра бессильно опустилась на стул. Тягостное молчание, царившее в комнате, путало мысли.

Через некоторое время дверь осторожно приоткрылась, и вошла Маланья. Она то и дело принималась охать и причитать. Подойдя к мальчику, поправила одеяло, подложила подушки, сменила холодный компресс.

Она утирала слезы и причитала:

— Зоренька, кормилица, как же так?

В этот момент в избу вошел смурной Тимофей Ильич и строго глянул на жену.

— Ну чего встала?! Стол накрывай! Гостей кормить надобно, — гаркнул он.

— Ой, что ж это я! Сейчас я, живенько, — Маланья вскочила, будто девушка молодая и закружила по комнате, собирая на стол.

После обеда Тимофей Ильич с сыном ушли, Александра осталась возле брата, а мы с Никифором решили прогуляться по округе и найти ту самую дорогу, по которой ехал мужик на телеге. Дождь продолжал идти, но уже не такой сильный, превратившись скорее в морось.

Мы дошли до леса и побродили вдоль опушки около четверти часа, пока не услышали лошадей. Они фыркали, негромко ржали и били копытами.

Глава 10.

— Кто-то же убил нашего Захарку и забрал голову, — худой мужик со светлыми волосами кивнул на труп. — Почему не граф?

— Может это, разбойничьи люди? — предположил другой мужик, комкая в руках засаленный картуз.

— Это все ерунда, Игнат, — суровым голосом сказал Тимофей Ильич.

— А почему нет? Душегубы так и рыскают в наших лесах, зверей бьют и овец воруют.

— Тебе-то откуда знать? Ты же овец не разводишь, — нахмурился Пахом.

— Так ты что же, защищаешь их? — фыркнул Игнат. — Все знают, лесные душегубы якшаются с нечистой силой и даже братаются с чертями. Это они убили бедного Захарку, забрали его голову и руки для собственных темных делишек. Теперь покойничек будет приходить в деревню и голову свою искать.

— Хватит народ пугать! — Тимофей Ильич раздувался от гнева; плечи его, казалось, стали еще шире, кулаки сжались. — Я не желаю, чтобы ты распускал слухи в деревне.

Он возвышался над мужиком. Тот передернул плечами, кажется, собираясь что-то ответить, но передумал и промолчал.

— Если это не разбойники из леса, остается только старый граф, — сказал худой мужик. — Знаю, тебе это не нравится, но это правда. И ты понимаешь, как только новость об убитом разнесется по деревне, люди подумают то же самое.

— Граф… — пробормотал Тимофей Ильич. — Почему никто из вас не скажет о самом вероятном: что кто-то из нас сделал это?

— Кто-то из нас? — удивленно воскликнул Игнат. — Мы не убиваем людей и не отрезаем им головы.

— Но это гораздо вероятнее, чем сказки о старом графе, — тяжело вздохнул Тимофей Ильич.

— Если это не призрак графа и не лесные разбойники, значит, это чужаки, — продолжал настаивать Игнат.

— На что ты намекаешь? — прищурился Тимофей Ильич.

Игнат уже открыл рот, чтобы ответить ему, но один из мужчин опередил его.

— Давайте просто вернем парня матери.

— Нужно накрыть тело и отвезти в деревню! После разбираться будем, — тихо сказал Тимофей Ильич.

Мужики достали со дна телеги грязную холстину, чтобы завернуть в нее останки Захарки.

Двое деревенских опустились на колени рядом с покойным, осторожно перекатили тело и подогнули края ткани так, что трупа не стало видно.

Остальные молчали, никто не шевелился, глядя на Захарку как на проблему, которую нужно немедленно решить.

Всего несколько мгновений, и тело погрузили на телегу. Остальные оседлали лошадей, и процессия двинулась в сторону деревни. Животные шагали медленно, словно из уважения к жуткому грузу.

Задержался только Игнат. Его взгляд долго скользил по тому месту, где еще недавно лежало тело Захарки. Он несколько минут пялился на землю, но вскоре развернул коня и последовал за остальными.

До меня доносились ровный, медленный скрип телеги и тихие голоса людей.

Потом наступила безмолвная тишина. Лишь сосны поскрипывали, насыщенный после дождя смолистый запах заставлял дышать глубже, порывы ветра стряхивали с веток тяжелые капли, которые с глухим стуком падали на голову и вязко растекались по лицу.

Вполне себе мирная картина, если бы не пятна крови на земле, которые напоминали о случившейся здесь трагедии.

Меня интересовало, почему эти люди оказались тут. А еще было интересно, отчего появились в лесу. Кто-то из них, вероятно, обнаружил тело и сообщил остальным. Но кто это был? И почему сразу не завернул покойного, чтобы отвезти в деревню? Почему оставил бедного парня валяться на земле?

Я, конечно же, не поверил ни в нечистую силу, ни в призраков. Но кто-то как будто прошептал мое имя, и чья-то незримая ледяная рука, похожая на прикосновение самой смерти, тронула плечо.

Ох, как же мне захотелось пуститься следом за процессией! Но если бы я это сделал, то пришлось бы объясняться перед жителями деревни, как мы оказались в лесу и зачем следили за ними.

Руки мои, слишком долго цеплявшиеся за ветку, свело судорогой, по спине потекли струйки пота.

— Ваше Сиятельство, спускайтесь уже! — шепотом окликнул меня Никифор, словно опасаясь, что кто-то еще может услышать его.

Бледное лицо камердинера маячило на фоне увядающей травы.

— Иду уже, — пробормотал я, осторожно подползая к стволу.

Мои руки скользили, но мне удалось восстановить равновесие, упершись коленями в сук. Медленно, словно во сне, я спускался с дерева. Как только оказался на земле, Никифор тут же появился рядом.

— Как же это? — он задыхался, словно бежал бегом, и каждое слово буквально приходилось выталкивать из себя. — Какие нелюди могли сотворить такое? Не иначе как нечистая сила.

— Не знаю, Никифор, — буркнул я.

— Вы разве не слышали, что говорили эти люди? Не так давно мы встречали душегубцев. Они могли обокрасть, снасильничать, убить, а вот отрубить голову и украсть ее — на такое способно лишь бесовское отродье.

В словах Никифора имелся некоторый смысл, но признавать этого мне не хотелось. Если честно, при виде обезглавленного тела Захарки такая мысль пришла мне в голову. Но Тимофей Ильич сказал, что это не так, значит, ему что-то было известно.

Глава 11.

У деревни я свернул ко двору Тимофея Ильича. Его дом был, пожалуй, самым большим во всей округе.

Попытка тихо проскользнуть в комнату провалилась сразу. Дверь распахнулась прямо перед моим носом. На пороге стояла Александра. Она смотрела на меня в упор, и я видел, как подрагивают от волнения ее ресницы.

— Где вы были? Говорят, в деревне кого-то убили. — Она оглядела меня с ног до головы. — Почему вы в таком виде?

— Мы с Никифором ходили в лес: смотрели, нельзя ли проехать по другой дороге, — сказала я, опустив глаза на свои сапоги, которые были грязнее некуда.

— Ну и как? Нашли что-нибудь? — Она с надеждой посмотрела на меня.

— Ничего, — сипло проговорил я, но быстро решил сменить тему и спросил: — Как чувствует себя ваш брат?

— Кажется, ему лучше. Он уснул, и больше не бредит, — тяжело вздохнула Александра.

— Будем надеяться, скоро все закончится, и мы сможем ехать дальше, — сказал я и почти сразу добавил, желая уйти от дальнейших расспросов: — Извините, мне нужно привести себя в порядок и переодеться.

— Да, конечно, — растерянно пробормотала девушка. — Простите мое любопытство. Хозяева ушли, и я растерялась. А тут еще это убийство. Вы что-нибудь слышали об этом?

— Нет, — я постарался, чтобы мой голос звучал убедительно. — Мы с Никифором ходили одни, по дороге никого не видели.

В этот момент на пороге появился мой камердинер.

— Ох, барышня, принесла же нас сюда нелегкая, — вздохнул он, всплеснув руками.

— Никифор, мне потребуется твоя помощь. Следуй за мной! — резко перебил я его, чтобы он своими причитаниями еще больше не напугал Александру.

Тот удивленно глянул на меня, почесал в затылке и недовольно буркнул:

— Как скажете, барин.

Я захлопнул дверь комнатушки, послужившей мне невольным убежищем, и не торопясь подошел к тазу с кувшином.

— Никому не говори о том, что видел в лесу, — тихо произнес я, пока Никифор лил мне воду на руки. — Слышал, как местные настроены? Еще чего доброго нас обвинят в этом убийстве. Что-то зловещее творится в этой глуши, и мне это не нравится.

Слуга нахмурился и качнул головой. Маленькие окошки с трудом пропускали свет, быстро наваливался вечер.

Тщательно умывшись, я уставился на отражение в неровном осколке некогда большого зеркала, мучительно решая, что делать дальше. Откуда-то взялось твердое убеждение, что лучше не подавать вида, что нам что-то известно о событиях в лесу. Быстро переодевшись, чтобы не вызывать лишних вопросов своим внешним видом, я поспешил выйти из комнаты.

На крыльце послышались крики и зычные ругательства, глухой грохот. Дверь хлопнула. Я едва не споткнулся, увидев входящего в избу Пахома. От него разило хмельным, лицо было серым, почти бескровным.

В светлицу из своего закутка выглянула Александра и испуганно уставилась на хозяйского сына.

— За что Захарку убили? — сквозь зубы прорычал он.

— Что за бред ты несешь, голубчик? — нахмурился я.

— Вот болтаешь с пьяных глаз, бесстыжая твоя душа! — гаркнул на него Никифор, а рыжий наклонил голову, точно забодать собрался, ощетинился и глянул диковато. — Думай, с кем говоришь! Чай барин перед тобой, а не ровня.

Пахом пошел на нас, с яростью сжимая кулаки. Александра невольно отшатнулась, расширившимися от ужаса глазами глядя на него.

— Душу невинную загубили. Никому парень худого не сделал, — заорал он.

— Как же мы могли кого-то убить, если целый день в доме были? — Александра попыталась достучаться до затуманенного хмелем разума.

В этот момент снова хлопнула входная дверь, и на пороге появился Тимофей Ильич с женой.

— Погоди-ка Пахом, — протянул хозяин, посмотрев на сына, как на неразумное дитя, а затем перевел взгляд на меня — Простите его, ваша светлость. Парнишку местного, Захарку, нашли мертвым в лесу. Чудовищная смерть! Нечасто в нашей глуши такие зверства случаются.

Маланья громко всхлипнула и скрылась за печкой. Александра убралась к себе в угол.

— Мне ничего не известно об этом, — сказал я.

В какой-то степени это было правдой, поскольку я и в самом деле не знал, кто и зачем убил бедного парня.

Пахом отошел в сторону и уселся на лавку.

— Простите, что стесняем вас своим присутствием, поэтому, если я могу чем-то помочь, только скажите… — откликнулся я.

Тимофей Ильич не отвечал, словно колебался, а потом произнес:

— Что на пороге стоять? Давайте присядем.

Подойдя к печи, он протянул руки, словно собираясь согреться, потом, отослав по какой-то пустяшной надобности сына, резко повернулся ко мне.

— Сегодня в лесу обнаружили местного парня, — начал он. — Тело его было изуродовано… Каким-то зверьем, никак иначе.

— И часто у вас тут звери лютуют? — спросил я.

— Не часто, — вздохнул он. — А может и не зверь это вовсе.

— Кто же тогда?

Глава 12.

Ночь я провел без сна в состоянии странного оцепенения, когда мысли, поведение и чувства становятся неподвластными разуму. Судя по слабому шороху за стеной, было понятно, что комната хозяев была где-то поблизости.

«Тоже не спят, — думалось мне. — Только бы не беспокоили с расспросами и подробностями убийства Александру. Бедной девушке и так хватает переживаний».

Шорох затихал, и я тут же забывал про хозяев и опять возвращался мыслями к событиям в лесу. Пытался представить себе лицо человека, способного на столь жестокое деяние, но не мог. Потом вдруг с удивлением обнаружил, что уже не лежу, а хожу по комнате, старательно измеряя ее шагами и считая вслух: «…десять, одиннадцать, двенадцать…»

Клеть была тесной. Свеча наплывала, в помещении похолодало, но отчего-то было невыносимо душно, не хватало воздуха.

Никифор лежал на лавке, раскинув руки, выпуская из себя низкий гортанный храп.

Поскольку сон у меня уже давно пропал, а желание хлебнуть прохладного воздуха, наоборот, появилось, то я, тихо отворив дверь, вышел в коридор. Из комнаты доносился приглушенный голос. Я прислушался: нет, мне не показалось, хозяева и в самом деле бранились.

— Спровадить их со двора нужно, — зашептал женский голос. — В деревне люди болтают, что от них все наши беды. Как приехали, так мор у скотины начался, а теперича мальчишку этого мертвым нашли.

— Как же я их спроважу? Чай, уважаемые люди, а не крестьяне простые, — отвечал мужской голос. — Вот уйдет вода, дорога просохнет, и сами уедут.

— Нечестивцев в дом впустили... Точно тебе говорю. Видано ли дело, чтобы незамужняя девица одна с барином в карете разъезжала, — узнал я шепот Маланьи. — Вот нас бог и карает!

— Уймись, оставь людей в покое! Неудобно будет, если прослышат, — раздался голос Тимофея Ильича.

Тихим шагом я вышел на крыльцо. Входная дверь едва слышно скрипнула. Глянул на небо, что нависало над головой сплошной серой бездной. Присев на влажную ступеньку, стал слушать, как шумел дождь. Вдалеке лениво лаяли собаки, будто перекликались: одна гавкнет, потом другая подхватит. Поднявшийся ветер качал верхушки деревьев, затем все стихло. Где-то у леса блеснул огонек и, застенчиво моргнув, погас. Странный звук поразил мой слух: тихо пропел охотничий рог.

Я бросил взгляд на заросли возле леса. Вдруг другой звук долетел до меня — где-то хрустнула ветка. Взглянул в ту сторону, начал всматриваться до боли в глазах и заметил: из леса по полю стремительно двигалась темная масса. Поначалу я не мог догадаться, что это такое. Затем услышал дробный, ровный стук копыт.

На миг зажмурился, а когда открыл глаза, то увидел на дороге туманные тени всадников. Затем все исчезло, а когда они появились снова, топот пропал. Лошади мчались бесшумно, словно паря в воздухе.

Улица в этом углу деревни была пуста и угрюмо-молчалива. Даже вечно-беспокойные стражи, собаки, почему-то перестали лаять. За темнеющей оградой не светилось ни одного огонька.

Под покровом тьмы я ринулся к забору, в спешке спотыкаясь о собственные ноги. Неожиданно луна выскочила из-под темного покрывала облаков, и передо мной предстали силуэты скачущих во весь опор всадников. Я начал их считать и насчитал двенадцать. Тринадцатый всадник скакал впереди. Он повернул голову, и я не увидел его лица. Словно и не было его. Только темное пятно. Сухой мороз прошелся по спине.

Смутные тени проскакали по дороге мимо меня. На ветру развевались их плащи. Всадники сидели в седлах прямо, как куклы, и ни один звук не доносился до моих ушей. Именно в этом молчании и был весь ужас.

— Силы небесные! — прошептал я с дрожью в голосе. — Кто это?

Во всех дворах взахлеб стали надрываться собаки. Где-то стукнула калитка, неожиданно послышалось испуганное блеяние овец.

«Надо разбудить хозяев», — подумал я и начал пятиться к крыльцу, но не успел сделать и шага, как кто-то навалился на меня и прижал к земле.

Последний воздух вырвался из моей груди, я даже охнуть не успел. В следующий миг почувствовав, как огромная ладонь неизвестного тянется к моей шее, я с несвойственным мне остервенением отбил ее. Схватив противника за руку, покатился с ним по земле. Нападающий громко охнул, но сразу после этого я получил такой удар в переносицу, что избы и земля закружились у меня перед глазами.

Мне удалось напрячься и увернуться от удара, достаточного, чтобы убить. Огромные ладони снова потянулись к моему горлу. Из последних сил я вырвался, повернулся на спину и ударил противника в живот кулаком. Затем оттолкнувшись от него, с силой двинул ему коленом между ног. С протяжным стоном нападающий повалился на меня, и я, собрав последние силы, оттолкнул его. Он перелетел через голову и грохнулся на землю. Почти в тот же миг я потерял сознание.

…Когда пришел в себя, то услышал рядом кряхтение и причитание. Голос показался мне знакомым:

— Ох, за что же мне такое наказание! Чтоб тебя черти в аду так встречали!

Я хрипло захохотал.

— Это вы, ваша светлость? Ох! Вы же меня мужской силы лишили. Как мне теперича красавиц услаждать? — стонал Никифор. — Только в грех ввели.

— Зачем же ты на меня накинулся? — спросил я.

— А бог его знает! Проснулся — вас нет. Вышел на крыльцо, смотрю, по двору кто-то шляется, подумал, что тать ночной, вот и схватил. Святые угодники, как же больно вы деретесь!

Глава 13.

Небо и на следующий день оставалось мрачным. Дождь то слегка моросил, то вовсе затихал, но все равно было видно, что на улице пасмурно и зябко.

В голове гудело, веки медленно приоткрылись: пасмурный день стремительно ворвался в мрачную избу.

— Светло-то как, чего Никифор не разбудил? — проворчал я поднимаясь. Натянув рубаху и штаны, стал шарить рукой под лавкой в поисках сапог.

Вчерашняя ночная вылазка казалась каким-то дурным сном, будто стоит посильней потрясти головой, и все развеется. Один сапог нашелся сразу, а вот другой никак не желал объявляться. Опустившись на колени, заглянул в угол.

В дверь тихо постучали. Я невольно вздрогнул, но сразу понял, кто это и в нерешительности начал метаться по комнате. Натянув сапоги, рванул к двери, щелкнул задвижкой замка, поднял голову… Передо мной стояла Александра. Бледная, с ярким румянцем во все щечки, она в волнении комкала платок.

— Там знахарка… пришла, — голос девушки срывался, не давая говорить. — Она сказала, что совсем с Иваном худо, что завтрашний день он может не встретить.

— Да откуда ей знать, тоже мне, пророчица нашлась, — попытался хоть как-то подбодрить девушку. — Я уверен, ваш брат непременно поправится!

— Она сказала, что трава ей нужна какая-то особая, — Александра старательно вытирала слезы, но они все катились и катились по лицу.

— Раз нужна, значит, раздобудем траву, — уверенно заявил я.

Александра хотела еще что-то добавить, но в комнату заглянул Никифор.

— Тимофей Ильич поговорить с глазу на глаз желает, — осторожно сообщил он.

— Скажи, сейчас приду, — бросил я, оборачиваясь к Александре, но та уже выскользнула из комнаты, пряча слезы.

Мне ничего не оставалось, как последовать за ней. Знахарка стояла возле печи и о чем-то беседовала с хозяйкой. Сухонькая как былинка, лицо сморщенное, как печеное яблоко, с крючковатым носом, шамкающими тонкими губами, она еле переставляла ноги, опираясь на трость. Заметив движение за спиной, знахарка повернулась и посмотрела на меня. Глаза ее были как у девушки — ясные, большие, голубые с синим ободком, словно весенние первоцветы. Они пугали и одновременно очаровывали.

— Ну, здравствуй, горемычный, — проскрипела она, скаля беззубый рот. — Подойди ближе или боишься?

— Чего мне бояться? — небрежным жестом я оправил полу сюртука.

Знахарка достала из печи котелок, зачерпнула чашу и протянула мне.

— Ваша светлость, не пейте эту дрянь, — пробормотал Никифор, выглядывая из-за плеча.

— Прогони его! — приказным жестом махнула рукой старуха.

— Жди за дверью, — сказал я слуге.

Никифор поворчал, но все же скрылся, неплотно прикрыв за собой скрипучую дверь.

— Ничего пить не надо, — хмыкнула знахарка, пальцем обводя обод чаши. — Смотри и запоминай.

Кроме мутной жидкости я ничего не видел, но отчего-то кивнул.

— Дальняя дорога тебя ждет, так? — пробормотала старуха, продолжая водить пальцем.

— Так, — согласился я.

— Но уж больно любопытный ты, — задумчиво проговорила знахарка. — Боюсь, не доедешь, сложишь буйную головушку.

Удивленно вздернул брови. О чем это она?

— Я был бы признателен, если бы вы выражались яснее, — раздраженно отозвался я.

— Вот тебе мой сказ — в лес пойдешь — кровь увидишь, а увидишь — узнать захочешь, а узнаешь — смерти в глаза заглянешь, — старуха со стуком поставила чашку на стол.

Я от неожиданности резко отпрянул, едва не упав.

— Что это вы, бабушка, пугать меня вздумали? — вконец рассердился я и развернулся к двери.

— Да я это не со зла, — пробормотала знахарка. — Мне для отвара трава одна нужна, растет она на Поганом болоте. Но больно далеко идти туда, боюсь, не дойду. Коли соберешь мне травы, то мальца вашего я выхожу.

Я хотел было отправить старуху куда подальше, но в этот момент увидел Александру и взглянул в ее глаза полные боли и горечи.

— Говори уж, — недовольно протянул я, преодолевая неприязнь к знахарке.

Старуха тут же затараторила, в воздухе рисуя путь до Поганого болота.

— А может, кто из местных мне туда дорогу покажет? — спросил я, глянув на хозяйку, но та промолчала и скрылась за печкой.

— Ладно, сами разберемся, — махнул рукой, выходя на крыльцо.

Во дворе Тимофей Ильич рубил дрова, напротив — затапливалась баня. Ветер разносил по округе аромат дыма и пряной свежести. Тимофей Ильич с размаху опустил топор и расколол полено ровнехонько пополам.

— Утро доброе! — поприветствовал я его.

Хозяин остановился и, не положив топора, вытер пот со лба.

— И вам не хворать, — бросил он, не поднимая глаз.

— Никифор сказал, что разговор у вас ко мне есть.

Тимофей Ильич подошел к колодцу, зачерпнул ковш воды и принялся жадно пить большими глотками. Обтерев губы тыльной стороной ладони, он, наконец, взглянул на меня.

Глава 14.

Остаток дня прошел в суете и сборах.

Если днем Ивану стало легче, то к вечеру он снова начал метаться и бредить. Александра почти не отходила от брата и выглядела немногим лучше его: бледная, изможденная, заплаканная.

Я понимал, что ничем не могу ей помочь, поэтому некоторое время побродил по округе, ища на земле следы ночных визитеров, а к вечеру ушел в свою клеть и постарался скорее заснуть. Всю ночь мне снилась Александра: я сжимал ее в своих объятиях, жадно целовал в губы. За поцелуй этой сероглазой красавицы я был готов отказаться от всех богатств мира.

С рассветом мы отправились в путь. Наш маленький отряд медленно ехал вперед. Лошади фыркали от капель дождя, падающих с ветвей, тревожно стригли ушами. Мы вполголоса переговаривались, напряженно всматриваясь в черноту деревьев. Приходилось уворачиваться от мокрых еловых лап, так и норовивших хлестнуть по лицу. Лес неприветливо встречал утренних гостей.

Подъемы сменялись спусками. Вскоре мы вышли к небольшому обрыву с выступающими корнями деревьев. Обходить его по краю было долго, а терять время не хотелось. Мы спустились по склону, держась за торчащие коряги. Копыта лошадей скользили по раскисшей земле.

Тимофей Ильич уверенно вел нас на запад. Проложенная тропинка извивалась между деревьями, иногда пропадая в густых зарослях. Мы с Никифором старались не отставать от проводника. По мере продвижения вперед лес становился гуще.

Солнце указывало путь, и вскоре мы заметили очертания развалин, выглядывающих из-за крон.

— Это и есть бывшее поместье? — спросил я, кивнув на искореженные каменные руины.

— Оно самое, — ответил Тимофей Ильич. — Только нам туда не надо.

За деревьями показалась залитая солнцем поляна, исчерченная линиями полуразваленных стен. Заметными остались лишь фундамент и первый этаж, частично разрушенный временем. На вид руины руинами. Большие белые камни громоздились друг на друге, зарастая мхом.

Мы повернули на северо-запад. Земля под ногами стала более вязкой, деревья-великаны сменились тонкими, чахлыми деревцами, в воздухе запахло тиной.

— Слышите, как топь дышит? — настороженно вслушивался Тимофей Ильич.

— Неужто это и есть Поганое болото? — удивился Никифор.

— Скоро уж будет, — сказал проводник, кивнув вперед.

— А почему его так называют? — спросил я.

— Вблизи этих мест часто худое случается, — вздохнул наш проводник.

Открывшаяся в просвете покосившихся берез картина заворожила. Зеленовато-бурая топь простиралась насколько хватало взгляда. Кони стали тревожно ржать и взбрыкивать.

— А разве мы сможем здесь пройти? — нахмурился я, вглядываясь вдаль сквозь завесу дождя.

— Сможем, но нужно бы передохнуть, — буркнул Тимофей Ильич, спешился и присел на мягкую кочку. — Кому-то придется постеречь здесь коней, дальше верхом не пройдем.

Несомненно, я остаться не мог, а без проводника нам нужного места не найти.

— Оставайся и гляди в оба, — приказал я Никифору, спрыгнув с коня, тот молча кивнул, забирая поводья.

Насколько хватало глаз, простиралась подернутая ряской вода, из которой торчали редкие пучки травы, и лишь вдали тонкие стволы березок образовывали белые частоколы, позволяя надеяться, что хотя бы там находятся островки относительно твердой земли.

— Ну и где брод? — спросил я, указав на болотную воду.

— Здесь. — Тимофей Ильич неопределенно махнул рукой.

Пошарив в траве, он вытащил длинный шест, первым ступил на зыбкую едва заметную тропу, плавно поворачивающую на северо-восток.

— Ступайте за мной и не зевайте. Идти далече придется, здесь неглубоко, вода еще теплая. Не застудитесь, — крикнул он.

— Да что там не застудитесь, не утонуть бы, — буркнул я.

Вначале мы шли быстро, но чем дальше убегала тропа, тем труднее становился путь. Оставалось загадкой, по каким приметам мой проводник умудрялся находить дорогу в этой жиже. Но я ни разу не провалился в болотную грязь, глубже, чем по щиколотку.

По левую сторону еще кипела осенними красками жизнь: еловые леса перемежались зелеными дубравами и золотистыми березовыми перелесками; справа — беспросветное уныние, даже лягушачье кваканье не было слышно в этой мрачной тишине. Единственное, что резало слух, — это шелест травы, нарушаемый порывами ветра.

Мертвое болото казалось бескрайним, унылый пейзаж из бурой ряски среди выступающих кочек и хилых деревьев не думал меняться. Временами топь бурлила, извергая пузыри воздуха.

Вскоре вода поднялась уже выше колена. Где-то там, под плотным покрывалом ряски стали чувствоваться ключи. Они выталкивали из глубин ледяные потоки, и тогда ноги обжигало холодом.

Тимофей Ильич недовольно хмурил брови и посматривал по сторонам.

Ближе к полудню мы вышли к краю Поганого болота.

— Вот и трава для знахарки, — сказал проводник, указав на невзрачные кустики с мелкими розоватыми цветами. — Собирай быстрее, да назад будем поспешать, чтобы до темноты вернуться.

Я бережно срезал ножом соцветия и складывал их в мешочек. Собрав сколько нужно, кивнул проводнику, но тот выглядел встревоженным.

Глава 15.

Лесными тропами возвращались мы в деревню. День, придавленный тяжелыми тучами, угасал быстрее положенного. Наш небольшой отряд медленно ехал по улице, на которой не видно было даже собак. Шел мелкий, холодный дождь. Мы вымокли насквозь, вода сплошными ручьями лилась по волосам и лицу и сбегала вниз, уже не впитываясь в прилипающую к телу одежду.

Вскоре оказались возле избы Тимофея Ильича. Его сын уже ждал нас и поспешно распахнул ворота.

Рядом с крыльцом был просторный навес, устроенный затем, чтобы в непогоду ставить коней. Увидев нас, Александра выскочила из дверей, придерживая подол платья. Лицо ее от возбуждения вспыхнуло. Руки дрожали, в глазах тревога и страх.

— Владимир?! — услышал я, то ли облегченный выдох, то ли протяжный стон.

По телу прокатился холод: неужели не успел?

— Что случилось? Как ваш брат? — настороженно спросил я.

— Пока все так же. Я переживала за вас, — смущенно пробормотала Александра.

— Травы для знахарки, как и обещал, доставил, — я передал мешочек ей в руки.

— Спасибо вам, — Александра порывисто кинулась ко мне, но, споткнувшись о пристальный взгляд Тимофея Ильича, остановилась в паре шагов, смутилась и вскоре скрылась за дверью. Мы последовали за ней.

Ступили за порог и застыли, будто попав в другой мир. В доме было тепло от топящейся печи, пахло травами и кислым тестом. Нестерпимо хотелось скинуть с себя мокрую одежду и отведать горячего чаю.

Я отправился в свою комнату, умылся, переоделся и вернулся в дом. Мой взгляд наткнулся на незнакомого мужчину лет сорока с небольшим. Он сидел за столом: худой, сутулый, с впалой грудью. Мелкие черты лица, острая бородка, бегающий взгляд делали его похожим на хорька. При нашем появлении мужчина неловко поднялся, кланяясь сначала мне, потом хозяину дома.

— Знакомьтесь, ваша светлость, это свояк мой Еремей Степанович, — сказал Тимофей Ильич, натягивая сухую рубаху.

— Здрав будь, Владимир Петрович, — пробасил гость.

— И вам не хворать, — ответил я, проходя к столу.

— Уж насилу вас дождался. Пахом сказал, что вы к Поганому озеру отправились. Думал, если к утру не явитесь, навстречу пойду.

— Как видишь, вернулись. А в деревне что слышно? Все ли ладно? — спросил Тимофей Ильич и замер от предчувствия недобрых вестей.

— Дозволь с глазу на глаз поговорить, — дернул длинной шеей Еремей.

— Сказывай, здесь секретов нету, — ответил хозяин, присаживаясь на резную лавку.

Еремей с подозрением покосился на меня.

— Игната в лесу мертвым нашли.

— Как мертвым?! — теперь уже Тимофей Ильич опасливо завертел головой. — Неужели убили?

Еремей опустил глаза и кивнул.

— Кто убил?

— Да кто ж его знает. Говорят, старый граф кровавую дань собирает.

— Нет никакого графа, — довольно резко ответил Тимофей Ильич. — Душегубы это. Злодеи в наших краях появились и бесчинствуют.

— Откуда известно? — нахмурился Еремей.

— Видели их давеча, — буркнул хозяин. — Ну вот что. С утра собирай народ, решать будем, что делать дальше.

— И то верно, — одобрительно закивала Еремей. — Пойду я, засиделся что-то. Тебе, Маланья, спасибо за угощение.

Гость ушел. Хозяйка с поджатыми губами принесла ужин. Тимофей Ильич ел неспеша, склонив голову над чашкой, словно раздумывал над каждой ложкой — отправлять ее в рот или нет. Мы еще не выхлебали суп, а Маланья подставила перед нами миски с кашей.

После плотного ужина на меня навалилась усталость. Я пошел к себе, не раздеваясь, прилег на лавку и не заметил, как уснул.

Проснулся внезапно. В комнате никого, даже Никифора не было.

«Куда этот шельмец запропастился?» — подумал я и тут же вздрогнул, услышав тихие шаги за дверью.

Решительно распахнул ее, и, к своему удивлению, увидел Александру. Волосы девушки были заколоты высоко на голове, плечи покрывала наброшенная шаль, а длинная юбка касалась пола. Она приложила палец к губам и тихо вошла.

Стояла молчаливо, торопливо отвела взгляд, бледная, дрожащая, но от этого еще более прекрасная. Ее глаза лихорадочно сверкали, отражая огонь свечи. Бездонные, как два колодца, такие глубокие, что трудно удержаться на поверхности: нырнешь и уже не выплывешь. Воздух вокруг раскалился настолько, что каждый вдох обжигал легкие.

— Владимир, я пришла поблагодарить вас за все. Прошу, примите от меня иконку. Пусть святой образ хранит вас, а я здесь молиться за вас буду, — сказала она.

Я протянул руку и взял подарок.

— Благослови вас Господь. — Она трижды перекрестила меня, робко прикоснулась пальцами к моей небритой щеке и неловко поцеловала.

Тут же, испугавшись собственной дерзости, попыталась отступить, но мои руки крепко обхватили ее талию.

— Пожалуйста, не надо, — прошептала она, подняв на меня испуганный взгляд.

— Неужели вы меня боитесь? — пробормотал я, схватив ее за плечи.

Глава 16.

— Дочь Репнина? Но что делает наследница князя в такой глуши? — удивился я.

— Клянусь, я не обманываю вас, — всхлипнула Александра. — Моя мать умерла при рождении Ивана. Отец скончался несколько месяцев назад. Через неделю в имении появился его брат, Платон Николаевич Репнин. Согласно завещанию, которое оставил батюшка, именно он должен был в случае его смерти позаботиться о нас с Иваном.

Еще не успело остыть тело моего отца, а дядюшка повез меня к портнихе.

— На следующей неделе губернатор устраивает бал, мы все к нему приглашены! Выбери ткань, и пусть тебе сошьют наряд, — велел он.

От неожиданности я оторопела.

— Да разве можно так? — возмущенно закричала я. — Не стану я ничего выбирать. В доме еще траур не закончился! Не собираюсь я ни праздновать, ни принимать приглашения, ни делать визиты.

— Замолчи, ненормальная. Не ведаешь, что говоришь! Поедешь, как миленькая, к губернатору, а не то запру тебя в доме, а Ивана в деревню отошлю.

Я больше не посмела спорить с ним, боясь потерять возможность видеться с братом.

На бал меня нарядили в платье, сшитое по последней моде. Когда я спустилась по лестнице, дядюшка криво усмехнулся.

— В своей жизни я повидал немало красивых женщин, но ты, дорогая племянница, просто ослепительна.

Этот комплимент заставил меня содрогнуться от неприязни. Я все еще прекрасно помнила, что он говорил про меня и Ивана.

На балу мне представили некоего графа Альберто де Инварино, отвратительного старика, похожего на мумию, с высохшим сморщенным лицом и хищным взглядом.

Дядюшка сказал, что этот господин родом из Италии, что семья его весьма знатная и уважаемая и что он попросил моей руки.

— Ты не представляешь, как он богат! У него дворцы, виллы, виноградники. Граф дружит с такими людьми при дворе, на которых многие и взглянуть издалека за счастье почитают. Он тебя на руках носить станет, всякую прихоть будет исполнять!

— Да не нужен мне ваш граф итальянский! — закричала я. — Мне приданого от батюшки на всю жизнь хватит. Папенька никогда бы не стал принуждать меня выходить замуж за человека, к которому я не испытываю никаких чувств, и тем более, если этот мужчина мне решительно противен.

— Я тебе не папенька. Как сказал, так и будет, — резко оборвал Платон Николаевич. — Граф уже объявил о вашей помолвке. Но он человек порядочный, поэтому со свадьбой готов подождать до конца осени.

— Да как же это? Смилуйтесь! — ноги мои подкосились, и я рухнула перед ним на колени.

— Довольно! Ничего уже изменить нельзя! — дядюшка рывком поднял меня на ноги. — Ведите себя пристойно!

С того дня граф Инварино стал часто бывать в нашем доме. Каждый такой приезд был для меня настоящей пыткой. Я была вынуждена терпеть его общество, улыбаться его шуткам, принимать ухаживания.

По вечерам к дядюшке приезжали друзья — бравые молодчики и легкомысленные девицы.

Однажды я невольно подслушала странный разговор.

— Ванька, как вырастет, спросит у тебя про свои деньги. И что ты ему ответишь? — усмехнулся пьяный гость.

— Кто тебе сказал, что он доживет до той поры, — едва ворочая языком, проговорил дядюшка. — Скоро Сашка замуж выйдет и поедет с муженьком в Италию. Альберто обещал, что назад она не вернется. С малолетним Иваном мы уж как-нибудь сладим. Мало ли что с мальчишкой может случиться: с лошади упадет и шею сломает, или в реке утонет. И тогда я стану единственным наследником состояния.

— Страшный ты человек, Платошка. Как можно быть таким жестоким по отношению к родным племянникам? Неужели тебе совсем не жалко сироток? — удивленно пробормотал гость.

— А кто меня пожалел? Старый князь меня оставил без наследства и выгнал из дому. После его смерти братец выделил мне деревеньку на полтораста душ, только чтобы с голоду не помер. Хотя богатство все по праву рождения должно было мне достаться. Я всего лишь беру свое, а племянничкам просто не повезло, что встали на моем пути, — зло выплюнул дядюшка.

Я не верила своим ушам. Как может человек быть таким жестоким? За вполне благообразной внешностью скрывалось коварство, способное на все в погоне за богатством и властью.

Тогда я поняла, что нам с Иваном грозит опасность, и решила бежать. Единственный близкий человек, который мог бы помочь нам, — это Ксения Степановна Самсонова, родная сестра моей матери. Когда еще папенька был жив, мы с Иваном несколько раз ездили к ней в Москву. И каждый раз она встречала нас с большой теплотой и любовью. Я решила отправиться к ней, чтобы попросить защиты, и начала готовиться к побегу. Слуги не жаловали нового хозяина, поэтому молчали и помогали мне собираться в дорогу.

Пока дядя был в отъезде, мы с Иваном отправились в город, наняли экипаж и кучера, чтобы доехать до Москвы, остальное вам уже известно.

В тот момент я подумал, какой жестокой может быть судьба, особенно когда невинные люди становятся жертвами чужих преступных умыслов.

Ночь гуляла по дому, жалостливо поскрипывала половицами за стеной. Где-то осторожно шуршала мышь. Капли дождя стучали за окном, создавая монотонный, успокаивающий ритм.

Глава 17.

Александра печально посмотрела в мутную слюду окна. На улице стояла непроглядная тьма.

— Мне пора, — тихо сказала она. — Я не смогу смотреть в глаза этим людям, если они будут считать меня легкомысленной девицей. Хотя я и сама про себя все уже передумала.

— Сашенька, не терзайтесь. В том, что случилось, нет вашей вины, — сказал я, сжимая ее ладонь. — Ваш поступок достоин уважения — вы спасали себя и брата. И теперь, узнав о вашей трагической судьбе, я просто обязан вас защитить.

— Владимир, что вы чувствуете ко мне? — внезапно спросила она.

Я растерялся, не ожидал подобного вопроса.

— Вы… вы мне нравитесь. Очень, — добавил я.

— Мне страшно довериться кому-либо, — покачала головой Александра.

— Даю вам слово, что никогда не сделаю ничего против вашей воли, — ответил я, боясь спугнуть, готовое сорваться с губ согласие.

Она опустила глаза в пол, а ее пальцы, сцепленные в замок, мелко подрагивали. Я видел, как она мучительно колебалась. Мое сердце бешено забилось. Я не мог отвести взгляда от девушки, которая в этот момент принимала одно из самых важных решений в своей жизни.

— Я приму ваше предложение и поеду с вами в Москву, — проговорила Александра и резко встала.

— Считаю своим долгом, помочь вам, — воскликнул я, приобняв ее за плечи.

Александра покраснела и слегка отстранилась.

— Простите. Я не должна была врываться в вашу комнату. Вы, наверное, думаете, что я сумасшедшая? — спросила она.

— Я считаю вас самой прекрасной девушкой на свете, самой смелой и отважной. Этой ночью мы с вами не сделали ничего дурного, — ответил я.

Она промолчала, оценивая мои слова.

— Мне лучше вернуться. Спокойной ночи.

— Доброй ночи, милая Сашенька, — поцеловав на прощание руку, прошептал я.

Некоторое время я неподвижно стоял, прижимаясь к двери лопатками, и ждал, что раздастся знакомый девичий голосок.

Я лег на лавку. Сон сжалился и, наконец, окутал меня мягким покрывалом грез. Но даже во сне Александра продолжала мучить меня призывным взглядом серых глаз. Казалось, я прикрыл веки только на мгновение, но как только разлепил их, в мой нос ударил запах гари.

Я принюхался: «Ну, и чего они в такое время жечь собрались?» Уже собирался повернуться на другой бок, когда отчетливо услышал крики. Я понял, что снаружи кричали несколько голосов, а когда до меня дошел смысл, внутри все оборвалось.

— Пожар! Пожар!

Я кубарем скатился с лавки, бросился к окошку, чтобы увидеть кровавое зарево над домами.

— Это какой-то дурной сон! — пробормотал я, не веря в происходящее.

В комнату вместе с растерянным Никифором ворвался запах дыма.

— Ваша Светлость, вы уже проснулись? Там… там…вы знаете?

— Слышал крики. Что произошло? Что горит? — засыпал я слугу вопросами, одновременно натягивая одежду.

— У соседей дом горит, — ответил Никифор.

— На улице больше недели льет дождь. Как там может что-то загореться? — удивленно протянул я.

— Не знаю, — развел руками Никифор.

Мы выскочили на крыльцо. На улице удушливая завеса стелилась еще плотнее, разглядеть сквозь нее чего-либо было невозможно.

Маланья бежала через двор с пустым ведром.

— Где горит? — крикнул я.

Она, не повернув головы, махнула рукой, показав куда-то влево, и тут же выскочила за ворота. Никифор кинулся за ней. Я бросился следом, но в этот момент за спиной хлопнула дверь.

— Владимир, куда вы? Что случилось? — послышался знакомый голос.

Я обернулся, на пороге стояла Александра, закутанная в светлую шаль.

— Говорят, там случился пожар. Пойду узнаю, может, потребуется помощь, — крикнул я. — А вы, Сашенька, возвращайтесь в дом, присмотрите за братом.

Александра молча кивнула. В один миг я пересек двор и кинулся к воротам. Зарево пожара освещало дальний конец улицы. Туда же бежали люди с ведрами и лоханями с водой.

Вскоре я оказался возле охваченной пламенем избы. Густой дым застилал глаза и не давал вздохнуть. Сбивая меня, мимо пробегали бабы с пустыми ведрами. Повсюду копошились люди, вытаскивая на улицу вещи, которые еще можно спасти.

Незнакомый мужик в разорванной рубахе, весь взмыленный, в пятнах сажи, бегал, суетился и надрывался криком. Несколько женщин осоловело смотрели на него. Казалось, они были в полусне.

Мужчины, выстроившись в ряд, по цепочке передавали воду, которую черпали из колодца ведрами.

— Что случилось? — спросил я.

— Говорят, полыхнула деревянная пристройка у дома, — ответил мне кто-то из деревенских.

— Пострадавшие есть?

— Как не быть, — тяжело вздохнула баба рядом. — Хозяйка угорела, а детей Харитон успел вынести.

— Не представляю, как он справится с таким горем, — громко всхлипнула старуха рядом.

Глава 18.

Я и сам не понял, как у меня вырвалось это обещание. Словно меня кто-то подтолкнул к такому шагу, словно это вовсе и не я был. Но дело уже сделано, вернее, слово сказано.

Тряхнув головой, попытался отогнать наваждение. Обернулся. Соседская изба почти догорела. Местами огонь еще облизывал почерневшие головешки и подмигивал дьявольскими искрами. Крыша обвалилась вместе со стенами и теперь чадила, испуская клубы густого черного дыма. Люди молча смотрели на то, что осталось от некогда крепкого дома.

Несчастный хозяин сидел на земле и обреченно смотрел в пустоту. Смертельная усталость тяжким грузом навалилась на его поникшие плечи. И у него уже не осталось сил ни на что.

Темная, безлунная ночь созерцала человеческое горе, бездонно глубокое, как омут, и такое же удушливое, как запах дыма. Достаточно было одного взгляда, чтобы понять, что моя помощь здесь больше не нужна. Я развернулся и побрел к дому.

Мир вокруг казался пустынным и каким-то бесцветным, словно неизвестный художник в один момент стер с холста все краски. Я поднял глаза — небо на востоке начинало розоветь. «И все-таки тьма уступила дорогу свету, — подумал я, — а значит, жизнь продолжается».

Новый день обещал принести новые заботы. Едва перешагнул порог дома, как тут же замер на месте. Освещенное зыбким огоньком свечи лицо Александры было мертвенно-бледным. Она сидела у стола со сложенными на коленях руками.

— Неужели это никогда не закончится? — прошептала она. — Я чувствую, что попала в какую-то адскую круговерть: убийство, болезнь, пожар, потоп. Что будет дальше? Мне кажется, мы никогда не выберемся отсюда.

Я недоуменно уставился на нее. Мне было больно видеть ее такой уязвимой, потерянной и усталой.

— Да не смотрите на меня! — не унималась Александра. — Мне так страшно! Если б вы только знали!

Я сел рядом на скамью, и сжал ее ледяную ладонь.

— Сашенька, вы просто устали, — тихо сказал я. — Идите спать! Ночь была длинной и трудной для всех. Говорят, самое темное время перед рассветом. На улице начало светлеть. Значит, завтрашний день уже наступил.

Наши взгляды встретились. Она долго смотрела на меня, словно пыталась разглядеть на моем лице ответы на мучающие ее вопросы. Наконец, поднялась.

— Что-то я плохо себя чувствую, — сказала она. — Пойду спать… Я больше не выдержу.

— Пожалуй, и я последую вашему примеру, — ответил я и пошел к себе. В тишине было слышно, как вернулись в дом хозяева. Напряжение слегка отпустило, я даже прилег, но раздеваться не стал. Лежал, думал. Методично перебирал все события с самого начала.

Когда я открыл глаза, солнечные лучи заглядывали в комнату и тихонько касались моего лица.

Я вышел на улицу. Александру по дороге я не встретил. Мне сказали, что пришла знахарка, и они заперлись в горнице.

Тимофей Ильич с Пахомом починяли колесо старой телеги.

— Доброго утречка, — поприветствовал меня хозяин дома.

— Здравствуйте.

— Я не стал вас будить, ждал, когда проснетесь. Все-таки ночка та еще выдалась, — сказал хозяин и поглядел на меня, чуть прищурив один глаз. — Ну что, готовы выполнить обещание?

— И то верно, Тимофей Ильич, — кивнул я, вспоминая наш с ним недавний разговор. — Не люблю быть должным.

— Вот и ладно, — согласился старик. — А то людям уже на улицу выходить боязно. Каждый день новые несчастья происходят.

Он нахмурился, задумчиво поглядывая перед собой. Под навесом было тихо, только слабый ветерок шуршал листьями на кустах рябины.

— И когда прикажешь отправляться? — спросил я.

— Думаю, ждать нам нечего, — сказал Тимофей Ильич. — Не хочу завтра никого хоронить. Пойду, поговорю с людьми, а вы пока собирайте, что нужно Владимир Петрович.

Час спустя во дворе дома стояли пятеро крепких мужиков, и у каждого на поясе висел топор. Вместе со мной, Никифором, Пахомом и хозяином дома нас было уже девять. И на нас девятерых было лишь одно настоящее оружие — мой пистолет. Решили ехать на двух подводах. Хозяин открыл ворота и, взяв лошадь под уздцы, повел на улицу.

— Владимир, — тихий оклик за спиной заставил меня обернуться. — Я не имею права просить вас остаться, но умоляю, будьте осторожны.

— Не волнуйтесь! Я просто решил с местными по лесу прогуляться, — сказал я, взяв ее за руку.

— Именно поэтому вы вооружились? — Александра показала на топоры, заткнутые за кушаки мужиков.

— Так, топоры пригодятся дрова рубить, — улыбнулся я, медленно подняв глаза. — Смотрите, какое солнце сегодня. Тихо, безветренно. Значит, скоро можно будет ехать.

Александра взглянула на небо.

— Обманчивый этот покой, — тихо сказала она.

В ее голосе улавливались нотки тревоги.

— Вы только возвращайтесь поскорей. Я вас ждать буду, — чуть помедлив, добавила она. — Вот возьмите! Эту ладанку мне нянюшка в дорогу дала, чтобы она нас с Ваней сохраняла от беды. И знаете, она мне помогла, я встретила вас.

Александра положила мне в руку маленький холщовый мешочек. Поблагодарив, я повесил его на шею.

Глава 19.

Дорога свернула к болоту, когда сумерки накрыли лес, а луна еще не взошла. Подводы мы оставили в глубокой ложбине, где пряталась небольшая рощица. Капли дождя чуть слышно падали на листья, поднимая туман. С востока проглядывала непролазная топь. Запахло сыростью и гнилью. Темнота поглощала все вокруг, делая контуры деревьев и зарослей едва различимыми.

— Кажись, дымом тянет, — пробормотал крепкий широкоплечий мужик со светлой бородой, шагающий справа от меня.

— Да, нет. Это тиной пахнет и перегаром от тебя, — протянул другой.

Мужики дружно хохотнули.

— А ну, тихо! — шикнул на них Тимофей Ильич. — Нам нужно так подойти, чтобы ни одна собака не учуяла, а то перережут нас тут, как кур.

Разом все смолкли, было слышно только тихое потрескивание веток под ногами, да жадное чавканье болотной жижи. Наш проводник вел нас по узким тропинкам, по которым два человека не могли идти рядом.

— И куда теперь? — шепотом спросил Пахом, когда вышли на незнакомую дорогу.

— За мной ступайте, краем пойдем! — ответил Тимофей Ильич.

Наш путь проходил через те места, куда десять лет уже никто не осмеливался ступать.

— Искать в этом лесу душегубцев, все равно, что иголку в стоге сена, — проворчал один из наших спутников.

— Ежели надо, Федор, я этих татей из-под земли достану, — сплюнул мужик с белой бородой. — Никогда им Игната, брата моего, не прощу.

Впереди уже вырисовывалось открытое место, когда странное чувство остановило меня: то ли нервы мои, взвинченные опасностью, то ли внутреннее чутье подсказали мне, что мы здесь не одни.

Я тихо окликнул Тимофея Ильича, и все остановились, вглядываясь в темноту.

Луна поднялась высоко над деревьями, засеребрила темную воду в центре болота. Послышался треск веток, который доносился откуда-то слева. Что это было, я не знал, но был уверен — мы идем в нужном направлении.

Вдали среди деревьев мелькнул отблеск костра. Недалеко от него возвышался высокий бревенчатый дом, построенный из необтесанных сосновых стволов. Подошли ближе, и до нас стали долетать мужские голоса.

— Вот и тати лесные! Теперь мы знаем, где они укрылись. Нужно в город исправнику весточку послать, и дело с концом! — прошептал Пахом.

Тимофей Ильич в задумчивости погладил бороду, явно не разделяя уверенности сына.

— Тут торопиться нельзя, — сказал он, — поразмыслить бы надо.

— Да чего думать-то?! — возмущенно махнул Пахом рукой.

— Ты погоди, не перебивай старших, — цыкнул на него Федор.

— Вот приедет исправник из города со своим помощником, и что мы им скажем? Получается, нечего нам предъявить, кроме сгоревшей избы Мишки Большака, да и ту скажут, что сам по пьяному делу спалил. В болото они не полезут. Не зная троп — тут верная погибель, — рассуждал Тимофей Ильич.

— Пока мы им сообщим, да пока они приедут — зима настанет. А в лютый мороз никто из них в глушь лесную не пойдет, — подтвердил Федор.

«Выходит, тупик», — подумал я, скользнул глазами по бревенчатой стене, как будто там могло быть написано, где выход.

Мужики задумчиво смотрели на пылающий вдалеке костер. Наши головы никак не могли найти выход из этой ситуации.

— Здесь самим действовать надо, — тихо сказал я.

— Как это самим? — возмущенно фыркнул мужик со светлой бородой. — Виданное ли дело, голыми руками на врага оружного идти? Да они нас на части порвут, а потом и людей в деревне под корень изведут.

— Не изведут. Они расслабились, чувствуют себя здесь как у Христа за пазухой. Наш визит будет для них полной неожиданностью, — сказал я.

— Владимир Петрович дело говорит, — послышался голос Тимофея Ильича. — Мы заманим их в ловушку.

— Что это ты задумал? — спросил Федор.

— Если напасть под утро, когда душегубы будут спать, то можно будет перекрыть им пути к отступлению, оставив только один — топкое болото, — ответил он.

— Согласен, — сказал я. — Слишком уж вольготно они себя здесь чувствуют и подобного точно не ожидают.

Дождались, когда все стихло, и подобрались поближе к стоянке.

— Надо бы хвороста сюда принести, да еще валежником сверху прикрыть, — прошептал Тимофей Ильич. — Ты, Федор, пока за дозорными последи, а мы приготовим тут все.

— Так не будет же гореть! — возмутился Пахом. — Столько дней дождь лил. Сырой хворост-то!

— Мал еще отца учить! — рыкнул на него Тимофей Ильич, отвешивая оплеуху. — Пойди, делом займись.

Я заметил, что Пахом внимательно осматривал землю, видимо, надеясь обнаружить подходящее оружие. Раз за разом он поднимал с земли сучки, примеривал их на руке и откидывал в сторону. Вокруг лежали лишь хрупкие, полугнилые ветки.

Вскоре все было приготовлено: ворох хвороста, чтобы поджечь в нужный момент и осветить злодеев, умело скрытые ловушки, врытые в землю вокруг их логова. Оставалось только ждать.

Низкая луна, словно медная тарелка, зависла над лесом, создавая контрастные переходы света и тени: вот золотые вершины деревьев проступают из темноты, а вот тонут во мраке и едва различимы стволы лесных гигантов. Взгляд не мог проникнуть сквозь эту плотную стену зарослей.

Глава 20.

— Как только покончим с этими негодяями, шкуру сдеру с паршивца! — сквозь зубы прошипел Тимофей Ильич. — И даже не погляжу, что дюжим стал.

— Эй! Кто здесь? — испуганный возглас парня привлек внимание караульных. Через мгновение послышались выстрелы, за которыми раздался истошный крик:

— Берегись! Облава!

Возле дома началась паника: топот, ржание лошадей, грохот выстрелов.

— Сколько их там? — Федор, спасаясь от пуль, пригнулся.

— Наше счастье, если мало, — проворчал Никифор. — Нас-то всего девять.

С другой стороны послышался глухой стук, словно крупный град забарабанил по спине, обтянутой кафтаном.

— Давай кинемся на них обвалом, — нетерпеливо предложил низкий голос из кустов. — Может, их не так много там, задавим враз.

— А ну, цыц. Глядите в оба! — прошептал Тимофей Ильич.— У них пистолеты. Пока добежим, на пули семь раз нарвемся. Незачем торопиться! Теперь не уйдут, мерзавцы. Нечего рисковать понапрасну. А коли по-хорошему не выйдет, подожжем дом.

— А ежели к болоту побегут — и деру вдоль берега? — пробасил Пахом.

— И пущай… После дождей там все превратилось в непролазную топь.

На поляне воцарилась полная тишина. Лишь изредка в кустах трещали сучья, да шуршал камыш под ногами наших мужиков. Иногда кто-то из разбойников стрелял наугад в темноту.

— Сдавайтесь, душегубцы проклятые, — кричал им Федор. — Отгулялись ужо…

— Выкурить бы их… — буркнул мужик с белой бородой. — Да, близко не подобраться…

Немного подумав, я начал медленно отползать в сторону дома.

— Ты куда это, Владимир Петрович? — прошипел Никифор. — А ну, вернись! Хотите сгинуть?

— Молчи! Иди лучше за мной! — отрезал я. — Если с тыла подобраться, то можно попробовать поджечь дом.

Тимофей Ильич пристально глянул на меня и толкнул сына в бок:

— Подсоби давай! Нечего штаны протирать!

Втроем мы направились к избе. Пробирались осторожно через кусты, которые близко подходили к постройкам. Старались не шуметь, аккуратно раздвигая ветки.

С одной стороны дома стояла глухая стена, к которой примыкал сарай. Мы решили подползти к нему. Между бревен напихали сухих сучьев и камыша, а затем подожгли. Дым должен был вызвать у хозяев панику.

Смолистая ветка быстро воспламенилась, застреляла искрами. Скоро огонь перекинулся на крышу сарая. Солома с треском вспыхнула, пламя взвилось желтоватыми искрами в ночное небо.

Мы успели отползти всего шагов на тридцать, когда впереди стал весело разгораться огонь. Разноцветные языки взлетали вверх, и из-под крыши начал струиться густой белый дым.

— Гляди, как полыхнуло! — голос Никифора рядом заставил меня вздрогнуть. — Хорошо занялось, не смотри, что давеча дождь лил.

По двору забегали люди, послышались крики.

Мы кинулись вперед. С противоположной стороны к нам бежали три взъерошенных мужика с дубинами в руках. Когда они приблизились на расстояние пяти шагов, Федор с диким криком выхватил свой топор и со всей силы ударил плашмя по басистому детине. Тот от неожиданности не успел отреагировать и грохнулся на землю. Остальные невольно отпрыгнули в стороны. Этого оказалось достаточно — Федор вырвал дубину из рук поверженного противника и нанес ему еще один удар.

— Кто следующий? — рыкнул он озираясь.

— Вали его! — закричал визгливый голос. Оба мужика бросились на Федора.

Тимофей Ильич попытался остановить одного, но получил дубиной по уху и отлетел, как тряпичная кукла.

— Ах, ты, гнида! —— выругался он.

Он размахнулся и ударил визгливого по плечу, но тут же получил дубиной по спине от другого противника. Не обращая внимания на боль, Тимофей Ильич резко развернулся и ударил левой рукой в бородатую челюсть. Противник покачнулся. Тем временем визгливый снова замахнулся, но Тимофей Ильич лягнул его ногой.

— А-ай! — крик пронзил тишину леса.

— Еще хотите? — злорадно выкрикнул он. — Кому добавки, подходи?!

— Уходим, Васек, уходим! — истошно закричал визгливый и бросился вдоль дома. За ним потянулся и подельник, последним тяжело поднялся детина. Он побрел за приятелями, хватаясь за голову и ломая кусты.

Федор оглянулся, обвел взглядом утоптанную траву и, отыскав свой топор, поднял его. Он обтер лезвие об рубаху и с облегчением вернул его за пояс.

— Тимофей Ильич, ты как?

— Живой! — ответил тот, потирая красное ухо.