Ноктурнхолм — город-узник, заточенный в каменное лоно гор. Он лежит на дне глубокой, округлой котловины, со всех сторон стиснутой кольцом отвесных, угрюмых пиков. Эти исполины — естественная крепость и вечная тюрьма, отбрасывающая на город непроницаемую тень. Солнце здесь — редкий, мимолетный гость, лишь на мгновения золотящий верхушки горных стражей, оставляя сам Ноктурнхолм во власти вечных сумерек и ночи. Воздух в яме спертый, холодный, вечно окутанный влажным туманом, рождающимся у подножий скал. Из этой сырой мглы проступают силуэты домов – и скромных человеческих жилищ у подножия, и величественных, но мрачных особняков вампиров, цепляющихся за склоны, и доминирующей Академии, чьи шпили, как наконечники копий, указывают на единственный выход из этой природной темницы – в небеса, недосягаемые для смертных.
Мир за окнами Скрытого Конклава Теней превратился в белую, ревущую бездну. Снежная буря свирепствовала, круша деревья, пригибая их мощные стволы к земле в униженном, почти рабском поклоне. Худущие, как скелетные пальцы, ветви яростно царапали и барабанили по массивным окнам академии. Их отчаянный, беспорядочный стук звучал как панический призыв – немые голоса леса, взывающие к защите заколдованных стен.
Но стены Конклава были непреклонны. Внутри, в теплом, насыщенном запахом старой древесины, воска и чего-то вечно прохладного воздухе, буря ощущалась лишь отголоском. Центральное место на первом этаже занимала обширная, словно чаша тепла, гостиная. Она раскинулась в холле, поглощая пространство. Два исполинских марша лестниц, обрамлявших зал по бокам, устремлялись ввысь, теряясь в таинственных сумерках второго этажа. Эти лестницы, вырезанные из черного мрамора и украшенные бархатными канатами вместо перил, вели к лабиринту кабинетов – тихим кельям учения, скрытым от бушующего мира.
Мощная дверь центрального входа открылась, запуская прохладный воздух, словно непрошенный гость. Силуэт зашел вовнутрь, смахивая снежную пыль с бордовой бархатной накидки.
— Ну и погодка, — прозвучал нежный женский голос, снимая капюшон.
Хрупкая, почти фарфоровая фигурка невысокой девушки замерла. С ледяной точностью она поправила безупречно прямые, ослепительно белые волосы, отведя две непокорные пряди со лба, холодного и высокомерного. Ее пронзительный, лишенный тепла взгляд упал на служанку, спускавшуюся по левому маршу.
— Ванесса, — прозвучало, как удар хлыста по тишине, — разве не очевидно, что ты должна помочь мне с накидкой?
Ванесса вздрогнула, словно от прикосновения к раскаленному металлу, и засеменила вниз. Порыв воздуха от движения взметнул подол ее скромного белого платья, обнажив на мгновение голени, испещренные бледными, затянувшимися шрамами – немыми свидетельствами прошлых «неудовольствий» госпожи.
— Извините, госпожа Гретта— задохнулась она, добежав и низко, почти до пола, склонив голову. Ловкими, привычными к услужливости движениями она стянула с плеч госпожи накидку, бережно сложила ее вдвое. — Вы прекрасно выглядите!
— Правда?
Гретта бросила рассеянный, словно оценивающий безделушку, взгляд на свой наряд. Изысканная ажурная рубашка из молочно-белого шелка облегала юный, но уже лишенный детской мягкости стан, длинные рукава скрывали руки, оставляя видны лишь кончики тонких, бледных пальцев. Глубокая бордовая юбка, цвета запекшейся крови, сидела чуть выше колен, дерзко обнажая их, а из-под тяжелой ткани нагло топорщился пышный, кричаще-белый подъюбник.
Ответ Ванессы замер на губах, искаженных тенью страха, когда Гретта величественно проскользнула мимо, не удостоив ее даже взглядом. Холодный шлейф ее духов повис в воздухе.
— Гретта, негоже опаздывать ведь!— пропел бархатный, томно-растягивающий слова голос прямо у нее за спиной, заставив девушку вздрогнуть всем телом, как от удара током.
— Генри!— вырвалось у Гретты, и она резко обернулась... чтобы обнаружить, что он уже стоит перед ней. Он игриво склонил голову набок, черная, как ночь без звезд, челка упала ему на лоб, но не смогла скрыть хищный, огненно-оранжевый блеск в его глазах. — Нельзя же так подкрадываться!
— Какая жалость!— просипел он с преувеличенной скорбью, в которой явственно звенела насмешка. Развязным жестом он сорвал с воротника растрепанный галстук-бабочку, беспечно бросив его на ближайший столик. — Ох, какая жалость!
— Не издевайся!— Гретта надула губы, обиженно топнув изящной туфелькой.
— Ванесса!— Генри перевел взгляд на служанку, его голос вдруг стал теплым и заговорщическим.— Как ты терпишь эту скучную зануду? Если она тебя тиранит — беги ко мне! Я оценю такое усердие... по достоинству.
— Господин…— Ванесса едва слышно прошептала, ее глаза метнулись от Генри к Гретте и обратно, полные немого ужаса.
— Не смей ему отвечать! — Гретта резко взметнула руку в повелительном жесте, ее голос звенел, как лед, разрезая воздух и пригвождая Ванессу к месту.
— Ты такая грубая! — с усмешкой в голосе произнес Генри. Он развернулся к Гретте спиной, направившись к дивану.
— А сам то!— в спину ответила Гретта.
— Довольно!— раздался резкий, полный досады голос.
Гретта быстро подняла глаза. По ступеням неспешно спускался молодой человек, с виду уверенный в себе и немного надменный. Его светлые волосы мягко падали на лицо, частично скрывая пронзительный взгляд. Под бордовым кардиганом угадывалась строгая черная рубашка, аккуратно застегнутая до середины груди, а рукава были закатаны так, чтобы оставить свободными мускулистые предплечья. Каждый его шаг был нетороплив, будто он специально хотел показать своё пренебрежение к происходящему.
Летний ветер играл с полевыми цветами, будто невидимый дирижёр управлял их нежным танцем. Солнечные зайчики, словно озорные духи света, перебегали по лицу Амели, целуя её веснушки, прятались в рыжих прядях, зажигая в них огненные всполохи.
Её волосы пылали медью и золотом, казалось, будто сам закат запутался в этих локонах и не спешил их покидать. А глаза... Глаза были как осколки неба, вобравшие в себя всю его безмятежность. В них светилась надежда, та самая, которой уже давно не было места в этом мире.
Амели смеялась, звонко и беззаботно, и даже упрямые тени, цеплявшиеся за землю, словно растворялись под этим чистым, солнечным звуком. Она босиком шагала по полю, чувствуя, как прохладная земля щекочет пятки, а нагретые солнцем колосья ласкают голые лодыжки. Наклонившись, она сорвала очередной василёк – синий, как её глаза, – и добавила его в уже пёстрый букет, который сжимала в маленькой ладошке.
— Амели!
Голос донёсся издалека, перекрывая стрекот кузнечиков.
Девушка обернулась, рыжие волосы взметнулись, как языки пламени. Увидев Хелли на краю поля, она радостно помахала ей, даже не замечая, как из букета посыпались лепестки.
— Нам пора возвращаться домой!— крикнула Хелли, голос её звучал тревожно, будто она уже предчувствовала грозу, которую навлечёт это непослушание.
— Но я не хочу!— Амели запрокинула голову, крича в небо, словно бросая вызов самому ветру.
— Но господин будет очень зол!
— Да плевать на этого Криса! — фыркнула Амели и нарочито громко топнула босой ногой, поднимая облачко пыли. Развернувшись спиной к Хелли, она снова принялась собирать цветы, словно брошенные слова уже не имели значения.
Хелли тяжело вздохнула, и перед её внутренним взором всплыл образ господина: его холодные, суженные глаза, губы, сжатые в тонкую ниточку, когда он в очередной раз ловил Амели на шалости. С каждым годом, что девочка жила в особняке, его терпение истончалось, словно пергамент, испещрённый трещинами.
— Амели!— позвала она снова, и в этот раз в её голосе зазвучала сталь.
Амели обернулась, её плечи сгорбились, словно под невидимым грузом. Она медленно зашагала к Хелли, прижимая букет к груди, будто боялась, что он рассыпется от одного неловкого движения.
— И почему я должна слушаться этого вампира, — прошептала она, как только оказалась рядом, — если ему до меня нет никакого дела…
Хелли слабо улыбнулась, но в её глазах не было радости, только усталая мудрость тех, кто слишком много видел.
— Амели, господин всегда за вас переживает, — сказала она, поправляя выбившуюся прядь волос девушки,— даже если и скрывает это тщательно.
Амели топнула ногой.
— Неправда! — её голос сорвался на крик, и где-то в кустах вспорхнула испуганная птица. — Это неправда… Сколько раз я пыталась поговорить с ним…
Не дожидаясь ответа, она резко развернулась и зашагала к особняку, сжимая цветы так сильно, что стебли хрустнули у неё в пальцах.
Хелли последовала за ней, её тень тянулась длинной полосой по земле, сливаясь с сумерками, которые уже начали ползти из-под деревьев.
Они шли по узкой тропинке, пробитой между великанами-дубами, чьи ветви сплетались в плотный полог, пропуская лишь редкие золотистые лучи. Свет играл на спине Амели, зажигая её волосы, но не мог пробиться в её сердце.
Они подошли к чугунной калитке особняка, её ажурные прутья отбрасывали на землю узорчатые тени, похожие на паутину. Амели замерла на мгновение, её пальцы сжали калитку так крепко, что костяшки побелели. Глаза, полные немого вызова, скользнули по мрачному фасаду дома – будто она бросала обвинение самому зданию.
С тихим скрипом калитка открылась. Амели опустила голову, и её рыжие волосы упали вперед, как занавес, скрывая выражение лица. Она переступила порог, ступни её босых ног коснулись холодного кафеля дорожки, после тёплой земли поля этот камень показался ледяным.
Шаг за шагом, она шла по дорожке, её взгляд прилип к массивной дубовой двери особняка. В глубине души теплилась крошечная надежда, а вдруг сейчас скрипнет петля, и на пороге появится его высокая фигура? Вдруг этот раз он встретит её сам, без упрёков, без холодного молчания?
Но дверь оставалась немой, как и её обитатель.
Амели замерла перед массивной дверью, её ноги вросли в кафель парадного крыльца. В воздухе повисло напряжённое молчание, нарушаемое лишь тревожным стуком её сердца.
Хелли, сделав последний шаг, осторожно опустила тёплую ладонь на напряжённое плечо девочки. Её пальцы слегка сжали тонкую кость, передавая безмолвную поддержку.
Амели медленно повернула голову, и их взгляды встретились. Её голубые глаза, ещё секунду назад полные бунта, теперь потемнели от невысказанной боли. Карие глаза Хелли отражали тревожное понимание и безграничную жалость
— Надо входить, — тихо прошептала Хелли, опуская ручку двери вниз.
Амели закатила глаза в ответ, не желая ничего говорить. Они переступили порог, входя прихожую, освещенную теплым светом ламп. Девушка прошла в гостиную, в надежде увидеть там Кристофера.
И в этот миг её надежда ожила.