Тень твоей улыбки

Глава 1. Щелчок

Иногда кажется, что самое страшное — это не громкие катастрофы, а тихие, беззвучные щелчки, которые навсегда разделяют жизнь на «до» и «после». Последний щелчок я услышала утром, когда Марк закрыл за собой дверь. Но чтобы понять это, мне нужно вернуться немного назад. В ту ночь. Ночь перед концом.

Он вошёл в спальню, пропахший вечерним городом — прохладой, дорогим виски и едва уловимым ароматом чужого парфюма. Я притворилась спящей, прислушиваясь к его движениям: глухой стук отброшенных туфель, шелест рубашки, сброшенной на стул. Потом его вес на матрасе, теплое касание руки к моей щеке.

— Я знаю, что не спишь, — его голос был хриплым, усталым, но в нём таилась знакомая искорка.

Он притянул меня к себе, и его губы нашли мои в полумраке. Этот поцелуй не был нежным. Он был жаждущим, почти отчаянным, будто Марк пытался стереть что-то, впитаться в меня, забыться. Его пальцы впивались в мои бёдра, оставляя наутро синяки, которые я буду рассматривать со странной смесью стыда и гордости. Я отвечала ему с той же яростью, впиваясь ногтями в его спину, в молчаливое соглашение, что в этой ночи мы — только плоть и дыхание, два острова в океане темноты.

Потом, когда страсть отхлынула, оставив после себя липкую прохладу и тяжёлое дыхание, он прижал меня к себе, и его губы коснулись моего виска.

— Ты моя тихая гавань, Сашенька, — прошептал он. — Только с тобой всё это исчезает. Весь этот шум.

«Весь этот шум». Я не спросила, что он имел в виду. Я просто утонула в этом ощущении — я ему нужна. Я его якорь. Это было моим наркотиком, моей верой. Я цеплялась за это, как за единственную правду в нашем красивом, но таком хрупком мире.

Утром он был другим — собранным, легкомысленным, тем Марком Орловым, которого знали все. Солнце золотило его загорелые предплечья, когда он наливал кофе.

— Встреча с этим итальянцем, — буркнул он, сморщив нос. — Будет ныть о подлинности какого-то там Караваджо. А я буду смотреть в окно и думать о тебе. О вчерашнем.

— Ври больше, — я подошла к нему, и он обнял меня за талию, прижав к столешнице. Его тело было тёплым и твёрдым.

— Клянусь. Вернусь к ужину. Стейки, бордо… и ты в чёрном белье... — Он сказал это игриво, но в его глазах, таких тёмных, что зрачки сливались с радужкой, я поймала тень. Мигрень? Усталость? Теперь я понимаю, что это был страх.

— Договорились, — улыбнулась я ему, гладя ладонью его щёку.

Он наклонился и поцеловал меня. Это был долгий, сладкий поцелуй, полный вкуса кофе и обещаний, которые он не сможет сдержать.

— Люблю тебя, Саша. Больше жизни.

Эти слова. Они прозвучали как заклинание. Или как проклятие.

Дверь закрылась. Я осталась стоять посреди кухни, в луже утреннего солнца, ощущая на губах привкус его лжи. Потому что это была ложь. Не вся, может быть. Но самая важная её часть.

Тот день тянулся, как плохой сон. Я пыталась работать — реставрировать ветхий переплёт «Евгения Онегина», но пальцы не слушались, а взгляд постоянно уплывал к его фотографии на полке. Он улыбался там, беззаботный и прекрасный. Моё личное солнце.

Лика позвонила около трёх.
—Марк там?
Её голос был ровным, но в нём слышалось привычное напряжение. Лёгкое презрение сестры к женщине, которая, как ей казалось, отняла у неё брата.
—Его нет. На встрече.
—Перезвони ему. Скажи, чтобы не забыл о счёте. О том, что мы обсуждали.
—Каком счёте?
—Он поймёт, — она бросила трубку.

Тягостное предчувствие, холодный ком в животе, заставило меня подойти к окну. Город жил своей жизнью, не подозревая, что в моём маленьком мире вот-вот погаснет свет.

Щелчок раздался в шестом часу. Не в дверь, а в дверной звонок. Резкий, неумолимый.

Сердце ёкнуло с иррациональной надеждой — забыл ключи! Я бежала к двери, с глупой улыбкой распахивая её.

Но в сером свете подъезда стояли двое. Один в форме, молодой, с пустым взглядом. Другой — в потрёпанном кожаном пальто, с лицом, на котором годы и разочарование вырезали безразличные морщины. Его глаза, цвета мокрого асфальта, медленно и методично сняли меня с ног до головы, задержавшись на растрёпанных волосах, на моих босых ногах, на пятне от акварели на халате.

— Александра Белова? — спросил он. Голос был низким, без интонации. Голос человека, который принёс плохие вести так часто, что они для него стали рутиной.

Я кивнула, не в силах издать ни звука. Воздух стал густым, как желе.

— Можем войти? Меня зовут Артём Новиков, следователь.

Они переступили порог. Их присутствие осквернило пространство, наполненное его смехом, его прикосновениями, его «люблю тебя больше жизни».

— Ваш гражданский муж, Марк Орлов… — Новиков сделал паузу, его взгляд скользнул по интерьеру, выискивая несоответствия. — Его тело было обнаружено сегодня днём в его офисе. Предварительная причина смерти — огнестрельное ранение.

Слово «тело» прозвучало громче выстрела. Не «он погиб», не «с ним случилось несчастье». Тело. Объект. Вещь.

Я не упала в обморок. Не закричала. Мир не потемнел. Наоборот, он приобрёл чудовищную, сюрреалистическую чёткость. Я увидела каждую пору на лице следователя Новикова, каждую пылинку, кружащуюся в луче света над его плечом, крошечную трещину в штукатурке над дверью.

И в этой оглушительной тишине, внутри меня, медленно и неумолимо, начало рушиться всё, что я называла своей жизнью. Любовь. Вера. Смысл. Оставался только холодный, беззвучный вакуум, в котором эхом отзывались его последние слова.

Я ещё не знала, что это только начало. Что следователь Новиков уже видит в мне не жертву, а головоломку. Что скоро он будет задавать вопросы с намёком на стальной холодок в голосе. Что он найдёт мой шарф с пятнами крови Марка, который я зачем-то хранила. Что в его компьютере обнаружат мои отпечатки на ящике с пистолетом, откуда он, якобы, никогда не позволял мне ничего брать. И что камеры покажут таинственную фигуру в капюшоне, уходящую с места преступления. Фигуру моего роста.

Но всё это будет потом. А пока я просто стояла в прихожей своей прекрасной, мёртвой жизни, глядя в безразличные глаза Артёма Новикова, и понимала, что «после» наступило. И оно было бесконечно хуже, чем любое «до».