Терапия

1
На суде, что состоялся в конце июня судья признал меня невиновным в связи с невменяемостью, установленной психиатрической экспертизой, и я был отправлен на принудительное лечение в психиатрическую больницу. В свое оправдание могу сказать, что невменяемым я себя не считаю, но и преступление, в котором меня обвиняют, совершить не мог. У обвинения были неопровержимые, по его мнению, доказательства, поэтому перспектива отправиться на ближайшие пятнадцать лет в тюрьму строгого режима заставила меня и моего адвоката придерживаться позиции о невменяемости. По правде говоря, я не очень надеялся на такой исход дела и готовился к худшему.
С момента, когда я нашел жену, лежащей мертвой в спальне своей собственной квартиры мое здоровье, в том числе психическое, серьезно сдало. Я крайне похудел, плохо спал по ночам, а в ушах с тех пор слышится звон, вторящий ударам моего собственного сердца. В моей голове поселилось бессвязное беспокойство.
Теперь же я нахожусь в психиатрической больнице, где проходило психиатрическое освидетельствование, которое проводил доктор Попов. Он пожилой мужчина с аккуратно уложенными редкими седыми волосами и гладко выбритым открытым острым лицом, одетый в медицинский халат. На его носу очки в дорогой оправе. Глаза серые, умеющие смотреть прямо в душу. Я сижу за столом в его кабинете и смотрю в столешницу.
— Ну вот мы с Вами, Алексей Евгеньевич, и встретились снова, — неглубоко улыбаясь проговорил доктор.
— Как Вы могли заметить, Вы теперь находитесь у нас на лечении. — Слово "принудительное" он намеренно упускает, видимо один из психологических приемов, чтобы я не чувствовал себя пленником. Попов чуть отодвигается от стола, за которым мы сидим, закидывает ногу на ногу, а руки сцепляет в замок, положа на колени.
— Мне бы хотелось...- Его фразу оборвал скрип старой, с частично облупившейся краской, двери, в которую протиснулась симпатичная невысокая женская фигура в белом халате.
— Виктор Петрович! Извините пожалуйста, — говорит нежным голосом фигура. — ЧП у меня случилось, можно мне домой? -
— Конечно, Варечка, идите. Я попрошу, чтобы вас подменили, - отвечает доктор, повернувшись в пол оборота. — Надеюсь там у вас ничего серьезного.
— Спасибо! Думаю, ничего серьезного, — благодарно звенит голос Вари, и она выскакивает за дверь. Я успеваю увидеть только ее худенькие лодыжки и стройную со спины фигуру. Попов поворачивается обратно ко мне, немного задумчиво глядит в стену и продолжает.
— Мне хочется, чтобы Вы были со мной абсолютно откровенны, Алексей Евгеньевич, — доктор придвигается к столу. Я чуть заметно киваю, не поднимая головы от массивной, из цельного куска кедра, столешницы. Настроение ни к черту, да к тому же здесь в психушке по утрам дают целую кучу пестрых таблеток, от которых я больше похожу на овощ, чем на живого человека.
— Обвинение доказало, что Вы причастны к убийству вашей жены, Анны Андреевны, а психологическая экспертиза установила, что Вы не можете нести ответственности за Ваши действия, ввиду болезни. Поэтому, собственно, Вы и здесь. — Попов придвигается к столу настолько близко, насколько может и, оперевшись локтями в столешницу, смотрит на меня в упор через линзы своих дорогих очков.
— Можете мне что-нибудь рассказать по этому вопросу? — продолжает смотреть в упор. Отрицательно мотаю головой.
— Значит не можете. — Протягивает мой собеседник, делая выраженный акцент на букве "о".
— Можете последовательно рассказать, что вы помните о том вечере, когда была убита Ваша жена?
Я пытаюсь проглотить ком, подкативший к горлу, но не могу - во рту сухо, как в пустыне. Отвратительный вкус утренних таблеток разъедает язык, вяжет слюну, как терновник. Не то, что бы я не помнил, что произошло в тот вечер, но ужасно вспоминать то, чего никогда не хотел бы видеть.
— Если Вы мне ничего не расскажете, я не смогу Вам помочь.
Я поднимаю голову, в глаза ударяет яркое июльское солнце, заливающее через окно и металлическую решетку небольшую комнату, в которой мы сидим. Глаза медленно привыкают к свету, по-видимому, из-за тех же треклятых таблеток. Кабинет доктора выглядит довольно аскетично, чувство стиля у него отсутствует. Во всю стену стоит большой деревянный шкаф, со стеклянными дверцами. Полки заполнены до отказа какими-то книжками по психиатрии и психологии. Картотечные шкафы по периметру другой стены хранят дела пациентов. На обшарпанных стенах висят несколько дешевых картин в рамках, на которых изображена природа. Рабочий стол так же завален книгами и медицинскими картами пациентов. У входной двери, как в учебном школьном классе, висит доска с медицинскими записями, выполненными мелом.
— Я помню, как вернулся в тот вечер с работы. — Выдавливаю я, но не узнаю своего голоса. Слишком он слабый и хриплый. Откашливаюсь. Попов все это время не спускает с меня глаз.
— Поднялся в квартиру, где мы с Аней жили. Разделся. Вошел в спальню. — После каждой фразы пытаюсь проглотить сухой комок. — Мы с ней, вроде бы ссорились. Дальше не помню ничего.
Снова опускаю глаза к столешнице. Структура кедровой доски под лаком создает причудливые узоры. Думаю, что сказать. В ушах стоит равномерный, но надоедливый звон.
— Когда очнулся Аня лежала на полу. Не шевелилась. Лицо синее. Глаза, как стекло. Я вызвал скорую, — на этом я заканчиваю.
Доктор Попов достает из правого нагрудного кармана своего белого халата небольшой, но аккуратный блокнот в кожаном переплете и начинает что-то туда записывать шариковой ручкой. Так же вносит какие-то записи в медицинскую карту.
— Бывали ли у Вас, Алексей Евгеньевич, раньше случаи потери сознания или амнезии? — Внимательно на меня смотрит. Отрицательно качаю головой, глядя вниз. Врач снова что-то записал.
— Есть ли у Вас предположения, что могло произойти между Вами и Вашей женой, что могло привести к печальным последствиям? —
— Понятия не имею, — говорю.
— Что ж, — подытожил доктор, — надеюсь терапия даст результаты и в скором времени Ваша память проясниться. — Он улыбается сухой деловой улыбкой. — Марк Александрович, будьте добры, проводите Алексея Евгеньевича в столовую! — Повысив голос и обращаясь к двери протягивает доктор. — Вам явно не помешает хлебнуть горяченького. — Все с той же сухой улыбкой говорит он мне.
Тяжелая дверь со скрипом открывается. Пригибаясь, чтобы не ударить голову о дверной проем в помещение вваливается огромный лысый амбал, в два метра ростом с круглым животом и огромными ручищами. На нем тоже белый халат, вот только в отличие от доктора он ему явно маловат, и нижние пуговки еле удерживаются от того, чтобы со скоростью выстрела не отлететь в потолок. Санитар, грузно ступая, подходит к моему стулу, одним движением разворачивает его вместе со мной на девяносто градусов и, подхватив меня сзади под локти, тащит из комнаты. Мои заломанные назад руки готовятся хрустнуть в суставах и остаться висеть навсегда позади, как плети. Очень больно, но я не издаю ни единого звука. Таблетки, видимо, притупляют чувства. Мои ноги едва касаются выстланного большой неровной плиткой пола. Голова моя опущена, слежу за тем, как плитка меняет цвет: сначала болотно-зеленая, потом грязно-голубая и в конце каменно-коричневая. Значит мы в столовой. Это просто запомнить.
Бугай, в одной руке держа меня, второй рукой подсовывает мне под задницу жесткий железный стул и, наконец, отпускает. Я плюхаюсь в него, как мешок с картошкой.
— Ешь и не делай глупостей, — серьезным басом заявляет он мне, после чего разворачивается и идет к выходу. Я оглядываюсь. В просторной больничной столовой практически пусто, за исключением пары пациентов. Они сидят в дальнем углу зала и тихо меж собой перешептываются, глядя в мою сторону. Подходит работник столовой. Заполняет две глубокие белые керамические тарелки чем-то похожим на суп в одной и овсяную кашу в другой. Кидает на стол металлическую ложку и удаляется. Есть совершенно не хочется, да и вид местных деликатесов никак не способствует появлению аппетита.
В больших зарешеченных окнах видно, как благоухает летний день. Кроны молодых лип и осин лениво покачиваются в легком ветре, заставляя зрелые зеленые, чуть тронутые желтизной по краям, листья трепетать, как мотыльков над вечерним фонарем. Не знаю, сколько я так сижу, глядя в окно. Время в этом заведении, как кажется, течет медленно и в самом конце вовсе сворачивается в клубок. Из забвения в реальность меня возвращает холодная рука, коснувшаяся моего предплечья.
— Эй, привет! — За моим столом сидит рыжеволосая женщина лет сорока в больничной форме пациента. Она придвигается ко мне настолько близко, что кажется еще чуть-чуть и наши носы соприкоснуться. Глаза ее серо-зеленые ввинчиваются в мои. Она улыбается какой-то странной, как бы однобокой, улыбкой, но при этом нарочито искренне.
— Это ты Новиков? Новые лица у нас не часто. О тебе все говорят, — с интересом разглядывает меня. Я киваю, пытаюсь улыбнуться.
— Женя Елисеенко. — Протягивает руку, не переставая странно улыбаться. Руку я осторожно пожимаю. Она откидывается на спинку стула и заговорщическим шепотом спрашивает: — А правда говорят, что ты жену убил? — И в конце фразы издает нервный смешок.
Я несколько секунд смотрю на ее лицо в голове пытаясь решить для себя всерьез ли она спрашивает. Выражение лица женщины не меняется - похоже она серьезно.
— Нет, я бы никогда не причинил ей вреда.
— Ну конечно! — Прыснула она. — Мы, психи, редко причиняем другим боль, да и ты совсем не похож на буйного. — В конце снова тот же короткий хохоток. Тут она резко меняет тему и, как бы мечтательно, протягивает слова. — Знаешь, а мне ведь так нравилось в детстве танцевать... — Женя быстро отодвигается от стола, встает и кивает головой в сторону своего недавнего собеседника, с которым сидела в дальнем углу столовой.
— Давай, друг! Окажи мне честь! — Тянет руку в его сторону. Из-за стола встает пожилой, но на удивление бодрый мужчина. В том же бессменном больничном наряде, что и его спутница. Невысокого роста, на пару сантиметров ниже своей подруги. Он уверенно подходит, берет ее левую руку в свою правую, а другую кладет ей на талию, и начинается танец. Сначала медленный и неуверенный, но потом все быстрее и быстрее. Глядя на них, я с уверенностью могу сказать, что этот трюк с танцем они презентуют не в первый раз, но признаюсь, что это было неожиданно. Без музыкального сопровождения это выглядит очень странно.
— Дурдом какой-то, — подумал я и про себя улыбнулся. Ведь именно в дурдоме я сейчас и нахожусь.
2
Утро выдалось жарким, даже чересчур. К семи часам утра температура в помещении уже подкатила к двадцати восьми градусам. Лежу в больничной койке, мучаясь от духоты. До чего же неудобная эта кровать, больше напоминает тюремные нары. Хотя, пусть я лучше буду мучиться от боли в пояснице, чем окажусь тюрьме. По спине пробегает холодок, не смотря на жару. Слышу, как в замочную скважину двери палаты с громким щелчком поместился ключ. Трижды повернулся. Я лежу головой ко входу и не могу видеть, кто из медсестер сегодня принес мне поднос с водой в пластиковом стаканчике и целую россыпь таблеток.
— Алексей Евгеньевич, Вам нужно принять лекарства. — Приятный женский голос я узнаю сразу, но делаю вид, что нет. Девушка подходит к прикроватной тумбе, что расположена у меня в ногах, и ставит поднос. Пока она не оборачивается я для себя отмечаю, какие же у нее красивые русые волосы, собранные в тугой пучок и закрытые сестринской береткой.
— Вот, возьмите, — протягивает мне стакан с водой и таблетки.
— Вас ведь Варя зовут, верно? — спрашиваю тихо и одновременно беру с ее ладони круглые колесики лекарств. Ответа не дожидаюсь. Закидываю одним быстрым движением всю партию в рот и запиваю теплой, невкусной водой.
— Что у вас вчера такое случилось, что вы в середине дня уехали домой? – Спрашиваю.
Ну и отвратительный же вкус у этих таблеток, думаю про себя. Варя смотрит на меня с неподдельным удивлением. Сейчас мне удается в подробностях разглядеть ее лицо: большие голубые глаза с длинными ресницами, аккуратный носик, россыпь чуть заметных веснушек. Ей бы в журналы сниматься, а не убирать утки за тяжелыми пациентами. В уголках ее глаз уже начали прорезаться возрастные морщинки. Похоже ей чуть больше тридцати, но выглядит девушка очень хорошо.
Варя какое-то время стоит, глядя на меня. Вероятно, играет в игру: ответить, не ответить, но все-таки решается.
— Мой сын заболел, звонили из детского лагеря. Мне пришлось уехать. — Неохотно говорит она.
— Как его зовут, ему уже лучше?
— Коля. В первый класс у меня пойдет. Ему уже лучше, спасибо. Думаю, подцепил ОРВ.
Девушка легко улыбается. Какая-же милая у нее улыбка, смотрел бы вечно. В палату открывается дверь и заходит Марк Александрович.
— Подъем Новиков, сегодня у тебя утренний душ.
Послушно встаю, одеваю матерчатые тапочки. Санитар пропускает меня к двери и рукой проталкивает в дверной проем. Толкает он, как ему кажется, несильно, но рука его тяжелая, и из палаты я уже вылетаю, чуть не потеряв равновесие. Из остальных больничных комнат понуро вытекают другие пациенты человека по три-четыре и направляются на утренний туалет. Из всего отделения только я один удостоен чести влачить свое жалкое существование в одиночной палате.
Коридор достаточно длинный. Серые, цвета уличной пыли, стены местами лишились краски, а кое-где и штукатурки, и через проплешины в ней, как обглоданные ребра, торчат деревяшки шпоночного каркаса. Мы проходим до конца коридора, сворачиваем направо в сторону блока "Б" и за женским туалетом следуем налево в душевую: я впереди, санитар сзади.
— Раздевайся и вставай под душ, — властно командует амбал.
Я не против. По правде говоря, из-за этой жары мне даже хочется раздеться. Я стягиваю с себя одежду, кое как расстаюсь с последним носком, который от пота за ночь прилип к ступне, и встаю к покрытой плиткой стене, аккурат под большую металлическую лейку.
Санитар поворачивает кран. Из душа шумным ливнем обрушивается вода. Ледяная вода. При такой жаркой погоде холодный поток колет кожу иголками. Сердце замирает, мозг в черепной коробке кажется скукожился, лишь бы быть подальше от такого стресса. От неожиданности у меня перехватывает дыхание. Пытаюсь вдохнуть, но легкие тоже будто сжались в комок. Выскакиваю в панике из-под душа.
— Ты куда собрался, здоровяк? — шутка по поводу моего телосложения пролетает мимо моих ушей. К тому же с того момента, как я нашел свою жену на полу нашей спальни мертвой, я сильно схуднул. Во мне сейчас нет и шестидесяти килограммов. Амбал хватает меня правой ручищей за плечо и останавливает.
— Вернись на место, мы еще не закончили, — процедил он басом.
— Вода ледяная! — возмутился я. От шока у меня прорезался голос. Надеюсь, что по выражению моего лица этот громила вполне ясно понял, что возвращаться назад под холодный душ я не намерен.
Санитар коротки ударом кулака прикладывается мне в живот. С шумным выдохом из легких я падаю на колени на твердый каменный пол, обхватит руками живот, в моих глазах темнеет. Чувствую, как невидимая сила поднимает меня на ноги и швыряет назад под нестерпимо освежающий водопад. Теперь мое тело сосредоточено на тугой тянущей боли в области живота и уже никак не на воде, которая до этого казалась мне невыносимой. В голове проносятся мысли, что я либо замерзну тут насмерть под струей воды, либо этот боец забьет меня до смерти. Вдруг вода отключается. Санитар подходит к моему скрюченному на полу телу.
— Думаешь я ничего не вижу, говнюк? Как ты смотришь на нее? — Говорит угрожающим голосом. — Даже не думай, иначе в следующий раз ты так легко не отделаешься. Поднимайся! —
В моих глазах по-прежнему темно, хотя через эту пелену я на четвереньках добираюсь до одежды и пытаюсь попасть дрожащими ногами в штанины больничных брюк. Наконец расправляюсь с непослушной одеждой и санитар практически за шкирку, как нагадившего котенка, тащит меня от душевой до столовой напротив отделения "А", в котором, кстати сказать, обитает местная психически неустойчивая элита.
В полумраке я оказываюсь в столовой. Далеко не всех пациентов туда затаскивает силой медперсонал, поэтому мое появление сразу же срывает небольшой и неуверенный гвалт оваций на общем завтраке.
Боль отступила, давая возможность разглядеть, что происходит рядом со мной. Вся столовая забита пациентами из трех отделений больницы. Шум, который был вызван моим появлением, уже стих и превратился в равномерный гул завтракающих пациентов. На секунду я представил, что рядом со мной находятся совершенно обычные здоровые люди, но взгляд то и дело выхватывает у окружающих людей странности в поведении, явно говорящие о наличии определенных проблем с головой. Один молодой парнишка за соседним столом достает из носа огромную козюлю, кладет себе в суп и ест, при этом издает постоянные хрюкающие смешки и нервно осматривается по сторонам, опустившись лицом очень близко к своей тарелке. Другой пациент вместо завтрака набирает чай в рот и пытается выпустить его через нос, при этом постоянно давясь и захлебываясь. Женщина, сидящая у окна, выкладывает кусочки завтрака на поверхности стола, стараясь организовать из него подобие букв или слов. За всем этим безобразием присматривают медсестры, но, по правде сказать, им все это не очень интересно, лишь бы никто не захлебнулся супом.
От лицезрения всего этого безобразия меня отвлекла Женя. Она, опасливо озираясь и немного пригнувшись, будто это делает ее незаметнее, крадется к моему столу. Садится напротив, открывает рот, чтобы что-то сказать, но не может, потому что из ее рта вырывается уже свойственный ей короткий смешок, напоминающий болезный всхлип чайки. Я ей улыбаюсь.
— Ты вчера ушел и ничего не сказал про мой танец! – будто обиделась она, но тут же успокоилась. — Мы целую вечность репетировали его, чтобы удивить врачей. — Смотрит на меня пристально, словно ждет реакции.
— Меня удивить получилось, — отвечаю.
— Ха, я так и знала! — С довольным выражением лица она откидывается на спинку стула.
— Ты неважно выглядишь, ты знаешь? — озабоченно смотрит на меня.
— Очень может быть, плохо спалось. — Живот снова начинает тянуть.
Женщина изучающе на меня смотрит, словно старается понять не лгу ли я, затем пожимает плечами, видимо поверив.
— Что, кошмары снятся? Это наверняка из-за этих дурацких таблеток. На твоем месте я бы их не пила. Вот я, например, не пью и чувствую себя прекрасно! — Женя встает и идет к выходу из столовой. — Увидимся на прогулке. Приходи к цветнику, если будет желание! —
Несколько раз в неделю, когда позволяет погода, пациентов выводят на прогулку на территорию больницы. Со всех сторон она огорожена высоким и прочным забором, так если кто-то и захочет сделать ноги из больницы, то ничего у него не получится. В любое другое время пациенты проводят время в так называемой игровой комнате, играя в шахматы и шашки и смотря телевизор.
Так ничего и не съев на завтрак под пристальным присмотром санитаров иду к выходу на прилегающую к зданию территорию. Солнце к этому времени разошлось еще сильнее и температура в тени, наверное, градусов тридцать. Странная больничная атмосфера будто растворилась. Воздух наполнился не эхом проносящихся по коридорам шагов, а щебетанием птиц и звуками шелестящих на ветру листьев. Будь я на свободе я бы даже не обратил внимания на этот жалкий клочок земли, называемый прогулочным двором. Однако сейчас я жадно вдыхаю через нос знойный свежий воздух, который пронизан ароматами свежескошенной июльской травы и садовых цветов. Цветы. Женя что-то говорила о цветнике. Оглядевшись по сторонам, замечаю конструкцию в виде небольшой теплицы в углу двора. Решаю пойти. По двору раскиданы несимметричные асфальтовые дорожки, по краям которых стоят простые деревянные лавочки, на которых сидят посетители прогулочного часа. Вместе с этим небольшой парк деревьев и несколько цветочных клумб представляют местное разнообразие окружения. Большая ива растет у окна комнаты отдыха для персонала. Растет очень близко. Думаю, что если ее не спилить, то рано или поздно она разобьет своими ветками окно. У одной из подъезднЫх дорожек замечаю Женю. Она занимается цветами в одной из клумб. Видит меня, машет рукой, чтобы я подошел.
— Рада, что ты решил заглянуть. — Ее руки измазаны в земле, рядом стоит небольшой садовый поливальник. Она занимается прополкой и поливкой цветов на клумбе. По блаженному выражению ее лица видно, что не смотря на жару, ей очень нравится это занятие. — Они меня успокаивают, — словно прочитав мои мысли выдыхает Женя. И правда, сейчас ее обычная подвижность и манера несколько странно себя вести сменилась умиротворенным созерцанием прекрасных цветов. Можно использовать, как призыв для садоводов: "поменяй самокопание на копание в земле!" Эта мысль заставляет меня чуть улыбнуться.
— Можешь принести воды из цветника? Там в бочке. — Женя показывает на цветник, который я до этого заметил и протягивает пустой поливальник. Беру его и в ответ киваю. Двигаюсь к цветнику. После утренней кучи таблеток голова ватная, смотрю под ноги и вижу, как по асфальтовой дорожке они шагают будто чужие.
Цветник небольшой, но целиком засаженный хризантемами и гвоздиками. Оглядываюсь, ищу глазами бочку с водой или что-то похожее. В конце концов мой взгляд упирается в знакомые голубые выразительные глаза, под которыми вырисовывается красивая улыбка.
— Как Вы себя чувствуете, Алексей Евгеньевич? — спрашивает Варя.
— Голова немного кружится, — говорю, — будто опилками набита. — Стараюсь улыбаться.
— Это ничего, у лекарств, что прописал вам Виктор Петрович, много побочных эффектов, но они совершенно необходимы. —
— Любите цветы? — кивком головы указываю на ровные ряды хризантем.
— Очень. — Улыбка Вари становится шире. — Я с разрешения главврача помогаю здесь пациентам с посадкой и уходом. Многим это выступает отличной расслабляющей терапией вместо лекарств.
— Варя, вам нравится здесь работать?
— Не об этом я, конечно, мечтала, — теребит пальцами полы своего халата, — но жизнь сложилась именно так, как сложилась - я не жалуюсь. Работать в... —
Варя продолжает говорить о работе, но звук, слетающий с ее губ, плавно становится все тише и тише, будто у телевизора прямо посреди телепередачи начали убавлять звук. Теперь звука нет совсем, и я вижу только ее озабоченные глаза и открывающиеся губы. В ушах начал нарастать противный высокий звон. Что-то в лице девушки начинает меняться: скулы, брови, нос - даже цвет глаз.
— Боже мой... — В ужасе отшатываюсь я. Смотрю на Варю, но вместо нее вижу мертвенно-бледное лицо своей покойной жены, Ани.
— Нет, нет, НЕТ! Не может быть! — В ступоре прикладываю руки к лицу, чуть не выдавливая глаза. Кричу, но собственного крика не слышу.
— Леша, Леша! - появился звук, будто вынырнул из воды. —Что с Вами? Вы меня слышите? — Чувствую, как меня поднимают под руки с земли. Открываю глаза. Слева от меня Женя, справа Варя. Медсестра раскраснелась и выглядит крайне озабоченной, но ее симпатичное личико на месте.
— Вы в порядке, принести Вам воды? — спрашивает Варя.
— Не нужно, — мотаю головой, чтобы сбросить наваждение. —Мне уже лучше. —
— Вы сильно побледнели, думала в обморок упадете. Что с Вами произошло? — Думаю, что ответить, но в голову ничего толкового не идет, и правду сказать я не могу.
— Это, наверное, от жары. Напекло похоже.
— Я позову санитара, он отведет Вас назад в палату. — Варя выскочила из цветника и быстрым шагом засеменила в сторону больничного корпуса.
— Я слышала, что ты кричал, — шепотом проговорила Женя. —Уверен, что это из-за жары? — В ответ киваю.
3
— Ну, присаживайтесь, Алексей Евгеньевич. Какие Ваши дела? — Попов указывает рукой на стул напротив себя. — Марк Александрович, вы свободны. — Санитар, пригибаясь под дверной проем, выходит и захлопывает за собой дверь. Я сажусь на подготовленное для меня место.
— Нормально, — говорю.
— Ничто Вас не беспокоит? Голова не болит? — Мотаю головой, нет мол, не беспокоит.
— Хм, — нахмурился доктор, — а вот медсестра мне сказала, что на утренней прогулке Вам стало плохо. — Попов поднимает на меня взгляд, отвлекшись от медицинской карты и смотрит через линзы очков.
— Да, - отвечаю, — голова немного закружилась. Солнцем напекло. —
— Июльское солнце кого угодно свалит с ног. — Доктор встает со стула, подходит к окну, словно сам хочет убедиться, что солнце на улице по-прежнему жаркое. Хотя мне кажется, что время уже вечернее. Придя в свою палату после обеда, я вырубился без памяти, пока меня не разбудил санитар. Медперсонал вообще не любит, когда я шляюсь по коридорам. Предпочитают, чтобы я сидел у себя в палате, запертой на ключ. По крайней мере те две недели, что я здесь они поступали именно так. Я это усвоил.
Доктор недолго стоит у окна, заложив руки за спину, затем продолжает.
— Я признал Вас невменяемым по причине того, что уверен, что вы убили свою жену, хотя и не верите в это. А еще уверен, что рано или поздно Вы это осознаете. Единственное, в чем я не уверен, так это в диагнозе. Вашему случаю подходит, на первый взгляд, несколько из них, и я намерен выяснить какой. Не буду скрывать, что Вы мне интересны. И не только, как пациент, но и как возможность рассказать о Вашем случае всему медицинскому обществу. Поэтому я заинтересован Вам помочь, — размышляет Попов вслух, неспешно прогуливаясь взад-вперед по кабинету.
Я молчу, смотрю на кедровую гладкую столешницу. На медицинскую карту со своим именем, где поле "диагноз" остается пустым.
— Большинство психических болезней рождается в детстве, Алексей Евгеньевич. Не хотите ли рассказать мне о каком-либо травматическом событии или череде событий, которые могли на Вас повлиять? А может быть, Вы получили физическую травму головы в детстве? — Доктор останавливается около большого зарешеченного окна и опирается на подоконник.
Мне очень не хочется ворошить прошлое, и психических болезней я за собой не наблюдаю, но вижу, что доктор от меня не отстанет.
— Мой отец был достаточно богат... — Я углубляюсь в свое сознание, в свое прошлое. Иду темными тропинками памяти туда, куда не хочу возвращаться. Рисунок на кедровой столешнице гипнотизирует, заставляет провалиться в воспоминания. —Он познакомился с моей матерью в музее. Она очень любила мне в детстве об этом рассказывать, а я с удовольствием слушал. Говорила, что влюбилась с первого свидания. Мой отец умел красиво ухаживать: дорогие рестораны, поездки. Рассказывала каким милым и заботливым он был.... И каким, иногда, жестоким. —
Попов ждет пока я закончу говорить. Видит, что я глубоко в своих мыслях.
— Значит у Вас был жестокий отец… — Многозначительно протянул доктор. —Он проявлял жестокость по отношению только к Вашей матери или к Вам тоже? — Его слова доносятся до меня, как будто из другой комнаты: тихо и через множественное эхо, и неспеша затихают. Перед моими глазами появляется просторная гостиная комната с камином. Что за комната? Это гостиная дома, в котором я жил вместе с родителями. На стенах висят картины и гобелены, комната уставлена красивой и дорогой мебелью, а большие арочные окна задернуты бордовыми бархатными шторами. Сижу на полу. Что я держу в руках? Это мягкая игрушка? Точно. Плюшевый медведь по имени Федя, которого я, будучи маленьким ребенком, любил безмерно. Я встаю с пола, опираясь на край непропорционально большого дивана, пытаюсь осмотреться. Сколько мне лет? Четыре? Не может быть... Я уже давно не мог вспомнить ничего о детстве, только редкие отрывки. В основном о матери. О том, как она меня любила. О том, как сильно любил ее я. Вспомнить... Но какого черта я вижу это наяву?
До моего слуха доносится разговор между двумя невидимыми голосами: один женский, второй мужской. Разговор ведется на повышенных тонах. Не могу разобрать, о чем идет спор, все происходит в соседней комнате. Неспеша иду к знакомой двери, видимо не кухню, одновременно с этим прижимая к телу рукой плюшевого Федю. Слышу, как бьется со звоном стекло и что-то тяжелое падает. Голоса стали громче. Дверь на кухню рывком отворяется, из нее вылетает женщина. Мама? Папа?
— Ты больной придурок! Как ты можешь такое говорить?! —Кричит она.
— Я знаю, что ты трахалась с ним, стерва! Что, боишься признаться мне в глаза? - Мама с размаху ударяет ладонью по щеке отцу. Раздается громкий хлесткий шлепок. По его щеке расплывается большое розовое пятно. Он на мгновение замирает, полуоткрыв рот.
—Ах, ты так, сука? Так?!
Отец кидается к матери, хватает ее за волосы. Та громко вскрикивает от резкой боли. Сильный удар тяжелой правой руки прилетает ей в левую скулу; ноги ее подкашиваются, и она падает возле камина. Старается рукой дотянуться до кочерги, что стоит недалеко, но не дотягивается.
— Папа, нет! — вскрикиваю я. Это выходит машинально и бессознательно. Я сам не понимаю, почему я кричу, но кричу. Слезы начинают катиться по моим щекам, падают на паркет и об него разбиваются, превращаясь в скользкие неровные лужицы. Плюшевый мишка падает на пол, пытаюсь уцепиться руками за кофту отца.
— Пожалуйста... — Умоляет мама. —Не надо. — И только она успевает закончить фразу, как тут же получает еще один удар, сильнее первого, уже в район переносицы. Из носа брызнула кровь.
— Сука, лживая сука!! — Папа уже в бешенстве и ничего не соображает. Он снова хватает свою жертву за волосы, поднимает за них на ноги и с большого размаха впечатывает ее голову в край каминной кладки.
Мама не издает ни звука, лишь слышится отвратительный хруст. Она медленно оседает на ковер возле разложенных для растопки дров.
— Мама! Мамочка!! — Крик получается истерическим. Она смотрит на меня немигающим взглядом, широко раскрыв глаза. С левого виска стекает красно-бурая густая жидкость. —Мама! —
Голос доктора возвращает меня в реальность.
— Алексей Евгеньевич, с Вами все хорошо? Может дать Вам воды? —
Моргаю покрасневшими глазами, пытаюсь сбросить с них все только что увиденное. Или то, что когда-то было реально? Ладонью провожу по испуганному лицу и чувствую, как по коже бегут соленые слезы.
— Все в порядке, — отвечаю. —Аллергия похоже. Сейчас пройдет. —
Попов смотрит на меня, не отрываясь. Уверен, что он мне не верит.
— Вижу, что Вам нездоровиться. Отправляйтесь, пожалуй, на ужин. попрошу медсестру найти Вам что-нибудь от аллергии.
4
В игровой комнате мы с Женей играем в шахматы. Она не очень хороший игрок, и не редко пешка у нее ходить на две, а то и три клетки вперед, и иногда по диагонали. Но даже такой оппонент лучше, чем никакого
— Представляешь, говорила сегодня с доктором. Он сказал, что выпишет меня в сентябре! Конечно, нужно будет пить кучу лекарств и постоянно ходить на осмотры... Но, господи, как же я соскучилась по шаурме и пиву! — Она радостно взвизгивает и резко подается ко мне. Кажется, что она сейчас бросится меня обнимать, но что-то ее останавливает.
— Отлично, и какие планы на светлое будущее? — пытаюсь шутить, но настроение совсем не веселое.
— Ты шутишь?! Помимо пива и шаурмы чего еще может хотеть человек? Хотя, знаешь, есть пара идей. Взгляд серо-зеленых глаз задумчивый, но хитрый, как у лисы. Оглядывается по сторонам и проверяет не смотрит ли кто на нас. —Ты когда-нибудь пробовал травку? —
5
Поднимаюсь на лифте на свой этаж, ключом открываю тяжелую входную дверь. Снимаю обувь, кладу на полку для обуви. Верхнюю одежду вешаю на отведенное для этого место. —Аня. Ты дома? — В ответ только мерное тиканье часов на кухне. — Аня? — Выхожу в прихожую. Куда она делась? Обычно в это время она дома. Она вообще почти всегда дома, потому что нигде не работает. Если только она не у парикмахера, или не на маникюре, или не еще бог знает где. Корзина для грязных вещей набита доверху так, что часть носков уже валяются снаружи, будто пока меня не было они пытались сбежать. Напомнить себе закинуть вещи в стиралку. Аня никогда этого не делает. Говорит, что она моя жена, а не служанка. Прохожу к спальне, открываю дверь (зачем она ее вообще закрыла?), тянусь рукой к выключателю. Да где же он? А, вот. Зажигается свет. Посреди просторной комнаты стоит Аня. На ней вечернее белье и изумрудного цвета шёлковый халатик. —Аня? — Подхожу ближе, будто меня не слышит, и кладу руку ей на плечо. Она очень тяжело и шумно дышит, даже хрипит. Каждый вдох дается ей с большим трудом. —Что с тобой? — Она не отвечает. Медленно поворачиваю ее лицом к себе и в ужасе отшатываюсь. Идеально убранные всегда волосы торчат в разные стороны, кожа иссиня-белая. Немигающие глаза того и гляди выпадут из глазниц. Аккуратный рот перекошен в жуткой гримасе. На шее видны лилово-синие следы чьих-то рук.
Она очень медленно, еле передвигая некрепкими ногами и шаркая по полу, движется ко мне. — Зачем? Зачем ты убил меня, Леша? — Голос ее стал хриплым и еле слышным, будто воздух выходит из пробитого колеса. Я пячусь спиной назад, не в силах оторвать взгляд от ужасающего зрелища. Крик, который родился где-то внутри меня, застрял на половине пути и, кажется, перекрыл мне горло. Не могу вздохнуть.
— Господи, ГОСПОДИ нет! — Крик разносится по небольшой палате, эхом отражается от стен и многократно усиливается. В коридоре слышится возня, быстрые шаги, переходящие в бег. Вот уже в замке копошится ключ и долго не может открыть дверь. Совладав наконец с замком, в палату забегает Варя, включает свет и оказывается у больничной койки.
— Алексей Евгеньевич! Что с Вами?
— Я не убивал ее, не убивал! —Весь в холодном поту я сижу на краю кровати и гляжу в стену. Перед взором еще все стоят мертвые, затянутые пеленой, глаза. Бледная, натянутая на скулы, кожа. Зачем ты убил меня, Леша? Голос в голове.
— Тише, тише. Конечно, не убивали. — На шум со второго сестринского поста прибежала еще одна медсестра. —Два кубика хлорпромазина скорее! — командует Варя.
— Не убивал, не убивал! Это был кто-то другой. — Повторяю, как мантру. Мысли путаются, тело не слушается. Я полностью потерял над собой контроль, заблудился в лабиринте сознания и не могу найти выход.
Варя садится рядом на кровать, осторожно берет руками мою голову и прижимает к своей груди. Одной рукой легонько гладит по голове, старается успокоить.
— Не у-убива-л, — протяжно всхлипываю.
— Конечно, конечно.
Вернулась вторая медсестра со шприцом. Варя кивком головы указывает ей на мою руку,
чтобы та поставила укол.
Вдруг тело наливается тяжестью. Голова плавно набирает вес. Вот я уже не могу удержать ее на шее. Веки налились свинцом, и нет никакого способа открыть их назад. Варя укладывает меня назад на койку. Кладет тяжеленую голову на подушку. Темно.
6
— Думаю нам придется скорректировать курс лечения. — Попов ходит по кабинету, руки заложены за спину. — Хотя, с другой стороны, можно предположить, что появление ночных кошмаров может свидетельствовать о попытках подсознания заставить Вас осознать совершенное деяние, если только Ваше заболевание не осложнено еще некоторыми, так скажем, нераскрытыми аспектами Вашего психического расстройства. Все же хочу вернуться к Вашему прошлому, Алексей Евгеньевич. Мне удалось кое-что узнать о возможной психотравме, что могла повлиять на здоровье. Вы что-нибудь помните о своих родителях? Кто они? Кем работали?
— Практически ничего не помню, — отвечаю, — только отдельные образы, голоса.
— Мне не хочется задевать эту тему, но думаю придется. Вы помните, как они погибли?
— Дядя, который меня воспитывал после гибели родителей, рассказывал, что они погибли в автокатастрофе, когда мне было четыре. Сам я ничего не помню, был слишком мал.
— В четыре года дети обычно запоминают важные события, — подчеркивает доктор, — считаю, Вы по какой-то причине скрываете это от меня или даже от себя самого. Как бы то ни было, уверен, что лекарственные препараты помогут вспомнить. Может придется добавить физиотерапию...
Пока Попов говорит, я снова на мгновение вижу ту ужасную картину, где мама сидит возле камина, спиной опершись на кирпичную кладку. Ее одежда перепачкана кровью, руки беспомощно опущены на пол. Глаза ее смотрят прямо на меня немым застывшим взглядом, который молит о помощи. Мишка Федя лицезреет эту картину с привычной ему игрушечной улыбкой, вышитой на его плюшевой мордочке.
7
Под августовским, еще по-летнему теплым солнцем, Варя неспешно идет по прогулочному двору в сторону главного входа. Голова ее опущена, взгляд направлен вниз. Вижу, что она пропадает глубоко в себе и чем-то сильно опечалена.
— Здравствуйте, Варя.
Она поднимает глаза, старается улыбнуться, но получается у нее откровенно плохо. Жаль видеть ее в таком состоянии: уголки красивых губ опустились, под глазами синие круги, кожа побледнела.
— Здравствуйте, Алексей Евгеньевич, как Ваше здоровье? — спрашивает, но абсолютно безучастно и отстранённо. Не как раньше.
За спиной я держу скромный букетик свежесорванных васильков. Они росли за забором, но мне удалось до них дотянуться, хоть и не без проблем. Ярко-синие только-только распустившиеся; вспомнил красивые Варины глаза, как только их увидел. Протягиваю букет.
— Это вам, — говорю, — вы же любите цветы? —
На мгновение взгляд ее загорается и снова вижу ту же прелестную медсестру, которой она всегда была. Однако улыбка быстро сходит. Видно, что мысли у нее в голове куда важнее полевых цветов.
— Спасибо, Алексей… — смотрит на васильки не отрываясь, — Леша… Простите, я сама не своя. Просто... — Она запинается на полуслове, будто не может выговорить то, что хочет сказать. —Коленька, мой мальчик... — Варины глаза предательски начинают блестеть, нижняя губа поднимается к верхней. —У-у него лимфома…
И тут девушка бросается мне на плечо, лицом утыкается мне в грудь и начинает надсадно плакать. Слезы текут из ее глаз на чудесно-синие васильки, которые она держит у лица, на мою больничную одежду, на которой в одно мгновение расплывается мокрое пятно. Я двумя руками крепко прижимаю Варю к себе. Плечи сотрясаются, плачь начинает прерываться всхлипами.
— Ну, ну, - говорю, —все будет хорошо, все обойдется. — Но сам понимаю, что рак крови практически приговор, если не начать лечить его на самом начальном этапе. Медсестра почти успокоилась, поток слез прекратился. Остались только тихие подвывания.
— Извини, — Варя отстраняется от меня на вытянутые руки, показывает виноватую улыбку. — Я не сдержалась, — вытирает тыльной стороной ладони свои мокрые покрасневшие щеки.
— Просто все так неожиданно и ужасно... Мне нужно найти огромную кучу денег за короткий срок, чтобы врачи могли начать противораковую терапию. Я не представляю, как это сделать… Прости, Леша, что я это на тебя вылила, но мне очень нужно было поделиться с кем-нибудь. С кем-нибудь хорошим... А ты, мне кажется, хороший. Я не верю, что ты совершил преступление, за которое здесь оказался. —
— Все в порядке, — отвечаю и стараюсь успокаивающе улыбнуться насколько это возможно, — Коля поправиться.
8
Как только вижу, что Женя заходит в столовую, незаметно машу ей рукой. Этого можно было и не делать, она и так бы подсела ко мне, но хочу сразу привлечь ее внимание. Я всю предыдущую ночь обдумывал свой план, теперь почти уверен, что у меня все получится.
— Привет! — хохотнула Женя, — чего хмурый такой сидишь, будто убил кого? – Пропускаю шутку мимо ушей, Женя часто не очень тактично себя ведет.
— У меня есть к тебе просьба, — начинаю издалека. Она смотрит на меня вопросительно, пытается серо-зелеными глазами всверлиться мне в голову, сгорая от нетерпения. Стучит по столу пальцами. — Тебя скоро выпишут, — смотрю на нее. Вижу, что улыбка озарила ее лицо. Она даже кажется мне по-своему красивой в этот момент в больничной робе, со своими кудрявыми рыжими волосами.
— Жду не дождусь! А чего ты от меня хочешь? — начала понимать Женя и с подозрением спрашивает.
Я в течение десяти минут выкладываю ей свой план – тихо, чтобы не привлекать внимания санитаров. Она все это время смотрит на меня с одним и тем же выражением лица, чуть обнажив зубы.
— Ну и задача! Зачем ты меня решил втянуть во все это? Если меня за этим поймают, то я не смогу ничего объяснить и меня отправят уже не в психушку, а в женскую колонию.
9
Наступила ночь. Сквозь металлические решетки в окно светит бледно-синим светом рождающаяся луна, освещая приличную часть больничной палаты.
Раз за разом прокручиваю в голове план. Только бы у Жени все получилось. Не могу уснуть. Отчасти из-за того, что перестал пить таблетки, которые утром и вечером приносят медсестры. Прячу под языком. Они не проверяют. Когда уходят, я выплевываю их и заталкиваю все эти колеса в небольшую щель в полу у самой стены. Пить эти отвратительные на вкус и с ужасными свойствами таблетки я больше не хочу. Пусть уж лучше получу проблемы со сном.
— Ты не сможешь ей помочь, — в моей голове послышался голос. – Как бы ты не хотел - не сможешь. Ее милый маленький первоклассник умрет.
Я присел на кровати, обшаривая взглядом комнату и ничего не вижу, но голос звучал явно где-то рядом. Что за хрень?
— Здесь кто-нибудь есть? – Сам удивляюсь, что задаю такой вопрос, потому что точно знаю, что такого не может быть. Встаю с койки, голыми ногами ступаю на холодный пол. Гляжу в окно - абсолютно тихая ночь: ни ветра, ни облачка. Молодая луна кокетливо прячется за кроны лип во дворе.
— Ты думаешь, что все исправишь, сумев помочь бедной медсестричке, но ты ошибаешься.
Из темного угла комнаты выходит мужчина, примерно моего возраста. На нем брюки, белая рубашка, с закатанными по локоть рукавами. Он улыбается, скорее даже скалится, обнажив белые зубы. В свете луны он кажется силуэтом, призраком, размытым на фоне темной комнаты, но мне удается рассмотреть его подробнее. Самой яркой деталью его внешнего вида является сицилийский галстук – разрезанная поперек шея. Белая рубашка наполовину пропиталась засохшей бурой кровью.
— Какого? – вырывается у меня. Оскал на лице фигуры становится шире.
— Может тебе просто взять и задушить эту гребаную симпатичную сучку в белом халате, чтоб не мучилась, точно так же как ты задушил свою стерву жену?
Незваный гость явно доволен произведенным впечатлением, так как улыбается уже во всю ширину своего рта. Я не могу вымолвить ни слова и стою столбом, колени предательски дрожат. Голос пропал, а во рту пересохло. В голове вихрем несутся мысли. Господи, это мужчина из моего видения! Этом мой отец! Незнакомец будто слышит мои мысли, чуть заметно кивает.
— Ты же знаешь, что она трахалась с этим толстым уродом, своим начальником. Из-за этого ты ее прикончил! Прямо как когда-то я разбил черепушку твоей непутевой мамаши за то же самое! Ты же все помнишь, ты был там! А прямо сейчас тебе изменяет твоя медсестричка, с этим здоровенным амбалом санитаром. О да. Представляю, как ей нравится!
— Убирайся к черту! – Руки сжаты в кулаки. — Я бы никогда такого не сделал! Никогда!
Слышу, как кто-то пытается открыть снаружи дверь палаты. Машинально оборачиваюсь на звук. Когда поворачиваюсь назад на месте фигуры только темнота.
10
Сижу в холодном металлическом кресле. Руки и ноги пристегнуты к нему кожаными ремнями. Пристегнуты очень туго, так что не пошевельнуться. Спасибо Марку Александровичу, что с довольной ухмылкой стоит у двери в процедурный кабинет. Попов прикрепляет какие-то электроды к моей голове, предварительно сбрив мне все волосы начисто. Зеркал в психушке нет, иначе кто-нибудь давно бы порезал себя или своего соперника осколками. Интересно, как я сейчас выгляжу? Никогда в своей жизни не брился налысо.
— Алексей Евгеньевич, — обращается ко мне доктор. Я прописал Вам курс ЭСТ. Суть этого метода лечения заключается в том, чтобы пропустить через Вашу голову электрический ток в терапевтических целях, разумеется. Уверяю Вас, что больно не будет, скорее всего Вы просто испытаете легкий дискомфорт или головокружение – ничего более. Процедура будет длиться около двадцати минут. Все это время за Вами будет присматривать Марк Александрович и в случае чего отключит установку, она будет работать в автоматическом режиме короткими импульсами.
Про себя думаю, что без санитара мне было бы гораздо спокойнее, но сказать об этом не могу – во рту фиксирующая капа.
Доктор включает аппарат на минимальной мощности. Аппарат начинает мерно гудеть, и перед моими глазами начинают плясать полупрозрачные мушки. Больно, но вполне терпимо. Попов несколько секунд смотрит на меня и говорит:
— Думаю все в порядке. Марк Александрович, я пойду пока к другому пациенту. Присмотрите за Алексеем Евгеньевичем. Через двадцать минут отведите его в палату отдохнуть. Амбал с хитрой улыбкой кивает. Врач уходит и захлопывает за собой дверь. Моя голова зафиксирована в кресле так, что могу только вращать глазами.
Марк обходит кресло ЭСТ сзади меня и приближается к пульту управления установкой.
— Знаешь, здоровяк, — начинает он. – Вижу ты совсем не понял после первого нашего разговора, что к Варе подходить не нужно. Подарил ей цветы – как, мать его, мило! – Последнее предложение явно звучит саркастически и несет в себе угрозу. – Что ж, я преподам тебе более наглядный урок, который ты уже никогда не забудешь!
Я судорожно пытаюсь освободиться от ремней, но тщетно. Вместо крика, который бы позвал на помощь глухое мычание. Оглядываю глазами комнату, ища спасения. Справа от меня в углу на стуле сидит мой отец. Снова с той же застывшей ужасной улыбкой. При свете ламп дневного освещения он выглядит не менее жутко, чем в темноте. Крови на его рубашке очень много.
— Вот и все, сынок. Похоже амбал тебя поджарит! – начинает отвратительно смеяться.
Санитар с нескрываемым удовольствием нажимает на кнопку «ручной режим», берется за большую поворотную ручку с подписью «мощность» и начинает поворачивать ее по часовой стрелке.
Изображение в моих глазах запрыгало, в уши начал затекать густой, словно масло, шум. Боль из терпимой превратилась в дикую и нестерпимую. Руки и ноги хаотично двигаются, но ремни надежно их крепят. Во рту появился медно-соленый привкус. Кажется, что голова прямо сейчас разлетится по всему кабинету, словно арбуз, и ошметками останется на стенах. Вот все и кончилось, думаю я.
В какой-то момент все пропадает. Шум. Боль. Пытаюсь понять, что происходит. Я стою посреди тротуара на улице. Вся она засыпана снегом. Большие сугробы по тротуарам не убраны, на деревьях и дорожных знаках висят белые шапки. Гляжу на наручные часы, показывают без двадцати пять вечера. Уже изрядно потемнело на улице. Что я тут делаю? Место знакомое. Сюда регулярно ходит Аня на маникюр. Я ее жду?
Из здания выходит женщина в легком пальто и крупный мужчина. Они останавливаются возле тротуара и страстно и долго целуются на прощание. Потом расходятся. Очень уж знакомое пальто, у Ани есть такое же, но это не может быть она. Мой дом недалеко. Если я немного послежу за женщиной, и она пойдет в другую сторону, я смогу спокойно вернутся домой. Не может же она в конце концов мне изменять? Или может?
Иду следом за женщиной. Походка, как у Ани. Не могу поверить. Она подходит все ближе и ближе к моему дому. Уверен, сейчас пройдет мимо, но она не проходит и открывает дверь в мой подъезд. Стою возле дома, приминаю снег ногами к земле. Как она могла так поступить? Не чувствую своих рук, но не из-за холода, а из-за пожирающей изнутри ярости и злости: на жену за измену, на этого жирного урода за то, что прикасался к ней, на себя за то, что не смог уберечь свое.
Захожу в подъезд, поднимаюсь по лестнице на свой этаж. В голове полная каша, заваренная на ревности. Открываю входную дверь, вешаю свою одежду на вешалку. Рядом висит пальто Ани, мокрое от растаявшего в тепле только что снега. Прохожу в гостиную. К грязному белью в корзине никто не прикоснулся. Конечно, ей же было не до этого!
Открываю дверь в спальню. Аня стоит в вечернем белье, с накинутым на плечи бирюзовым шелковым халатом – явно меня не ждала. Как только видит меня, стыдливо запахивает халат и в недоумении спрашивает:
— Леша, что ты здесь делаешь? Ты же должен быть на работе?
— Пораньше освободился, — захожу в комнату и закрываю дверь. — Думал посмотреть, чем занимается моя благоверная. Я все видел. Тебя и твоего начальника.
Лицо Ани теряет краску, она делает несколько осторожных шагов назад.
— Я не понимаю, о чем ты говоришь, — растеряно оправдывается она, а у самой глаза бегают из стороны в сторону.
— Ты все прекрасно понимаешь! – голос срывается на крик. — Ты клялась мне в верности, как ты могла?!
— Это ты сам во всем виноват! — она думает, что лучшая защита — это нападение. – Тебя вечно нет дома! Мне одиноко!
— Ах, тебе одиноко?! Больше не будет! Убирайся из моего дома, чтобы глаза мои больше тебя не видели, грязная шлюха!
Аня размахивается и отвешивает знатную оплеуху, от которой я не успеваю уклониться.
— Она очень зря это сделала. Сейчас эта стерва получит свое! – забасил очень знакомый, но далекий голос. – Давай раскрои этой сучке череп, она все равно никогда тебя не любила, только твои деньги!
Ноги и руки перестали меня слушать. Все тело полностью онемело и больше мне не подчиняется. Я, как будто, наблюдаю за всем происходящим со стороны. Чувствую, что меня наполняет только слепая ярость.
— Тебе конец, потаскуха! Я тебя прикончу! — выкрикиваю я не свои собственные мысли.
Мои руки обхватывают горло супруги и жмут, что есть мочи. Мы падаем на пол. Она извивается, как змея, хватает ртом воздух, как выброшенная на берег рыба, колотит ногами по полу, как гарцующая лань. Ногтями царапает мне руки и лицо, пытаясь спасти себе жизнь.
— Боже, что я делаю? Что я творю? — пытаюсь закричать и не могу, потому что язык мне больше тоже не подчиняется.
— Только то, что должен, жалкий ты трус! — отвечает голос.
Аня перестает трепыхаться, и руки на ее шее ослабляют хватку.
— Господи, я ее убил!
Смотрю на свои ладони. Они все в крови. Откуда кровь? И комната выглядит очень странно. Стала сильно больше и этот камин… У ног, оперевшись на кирпичи, с пробитой головой лежит женщина. Моя мать. Опять? Квартира с Аней на полу исчезла, предоставив место дому моих родителей.
Теперь я иду в ванну. Скорее меня даже туда несут, так как телом я не управляю. В ванной висит большое овальное зеркало в дорогой рамке. Я легко его узнаю. Мама сотню раз заставляла меня чистить перед ним неокрепшие молочные зубы. Гляжу в зеркало. Отражение безусловно меня обманывает, ведь в нем не я, а мой отец. Не говоря ни слова, он берет из шкафчика у зеркала набор сменных лезвий для безопасной бритвы и достает из них одно. Садится на закрытую крышку унитаза и улыбается. Берет лезвие в правую руку, задирает голову вверх и проводит себе поперек горла. Дальше пустота.
11
Открываю глаза. Свет сильно раздражает глаза. Мир вокруг бьет мелкой дрожью и раскачивается из стороны в сторону. Пытаюсь сесть, помогая себе руками, и у меня не получается. У больничной койки стоит Варя. Она помогает мне сесть, подкладывает подушку под спину.
— Слава богу ты очнулся! Я уже было хотела уходить. — сидит на краю моей койки и улыбается искренней милой улыбкой, — как ты себя чувствуешь?
— Ужасно, будто машина сбила. — И правда состояние отвратительное. Кажется, что каждая мышца в теле болит, а голова похожа на забродивший кисель. — Мне нужно прийти в себя.
— Конечно, конечно, — улыбается Варя. — Мышцы привыкнут не сразу. Все-таки провел два месяца в коме.
— Что? Не может быть! Еще только вчера Попов делал мне эту, как ее…
— Электросудорожную терапию. Да. Доктор сказал, что там что-то пошло не по плану и прибор выдал неверный электрический сигнал. В результате ты оказался в коме. На два месяца… — смотрит немного печально.
— Как Коля, поправляется? — голос у меня хриплый, очень хочется пить.
— Представляешь! Он идет на поправку! — оживилась Варя. – Знаешь, что странно?
— Не знаю, — говорю.
— Кто-то совершил очень большое пожертвование на лечение. Ничего об этом человеке неизвестно, в письме стояли только две буквы А.Н., а также с вместе с письмом был большой плюшевый мишка с биркой, на которой написано «Федя».
— Чудесно, что еще остались люди, готовые помочь, — строю на лице вымученную улыбку.
— Знаете, что я сказала бы, если бы знала, кто совершил пожертвование? – Варя взяла мою ладонь в свою. – Что в этом мире причинить боль или даже смерть может абсолютно каждый, а вот спасти жизнь – деяние поистине хорошего человека. Знай я наверняка, кто спас жизнь моему мальчику, я бы нашла способ его отблагодарить и, конечно, хотела бы узнать его поближе. Возможно, он не такой плохой, как считает сам. Поправляйся, Леша. – Варя целует меня в лоб и уходит. Я не в силах держаться сидя, ложусь обратно.
— Ну и что? От одного поцелуя растаял, как шелудивый пес, перед текущей сукой?!
Рядом с моей койкой стоит мой отец. С последнего раза он почти не изменился, разве что крови на его рубашке стало больше. Теперь она вся представляет из себя красную тряпку.
— Ты думаешь, что ее мелкий выродок идет на поправку, и это даст тебе возможность залезть в ее трусы? Ты свихнулся?! — раздается громкий надсадный смех, эхом пролетающий по палате.
— Ты же знаешь, что этот амбал с тебя шкуру спустит, если еще раз увидит с ней!
— Заткнись, — говорю, — заткнись! — голос мой слабый и тихий. – Чего тебе нужно от меня? Это ведь ты убил Аню, верно?! –
— Ох-хо-хо. Нет, мой голубчик. Твою фригидную жену прикончили твои собственные руки. Хотя фригидной она, пожалуй, была только для тебя!
— Ах ты сволочь… — стараюсь замахнутся на оппонента, но выходит лишь невысоко и вяло поднять руку.
— Береги силы, мой хороший, скоро они нам с тобой понадобятся. Очень скоро.
Я проваливаюсь в глубокое беспамятство.
12
Прихожу в себя, сидя в кабинете доктора Попова. Он со мной о чем-то разговаривает, сразу вникнуть в суть разговора не получается. Чувствую себя странно, отрешенно. Голоса звучат глухо, будто подслушиваю из-за стены соседей. Веду диалог с врачом в то время, когда ничего не хочу ему сказать – будто телевизор смотрю, сидя в абсолютно темной комнате.
— Знаете, доктор, — говорю. — Я уже чувствую себя гораздо лучше. Я осознал, что жестоко убил свою жену и очень в этом раскаиваюсь. — Ощущаю, что мой рот готов рассмеяться, но не делает этого, сохраняет нейтральное выражение.
— Это очень хорошо, — констатирует Попов. — Это первый шаг к Вашему выздоровлению, Алексей Евгеньевич. А вспомнили ли Вы обстоятельства смерти Ваших родителей?
— Да, я вспомнил – такая трагедия! Мой отец приревновал мать и в порыве гнева ударил ее о камин, а когда увидел, что она не дышит, вскрыл себе артерию на шее бритвой. Ужасно!
— Считаю, что именно это событие является причиной Вашей болезни, Алексей Евгеньевич. Такое маленькому ребенку пережить не просто.
— Да, да. Абсолютно точно. Все именно так! — отвечаю я.
— Что ж, теперь, когда мы знаем в каком направлении нам стоит работать, — подытожил Попов.
Я утвердительно киваю, мой взгляд падает на небольшое круглое зеркальце на столе доктора.
— Виктор Петрович, — вдруг говорю я, — разрешите мне поглядеться в ваше зеркало. Я себя уже полгода не видел, зеркал в больнице нет. Даже не представляю, как сейчас выгляжу. После двух месяцев комы, скорее всего, ужасно.
Доктор несколько секунд смотрит на зеркало и на меня. Берет его за пластиковую рамку и передает мне. Беру зеркало, поворачиваю лицевой стороной к себе. Смотрюсь. Вижу в отражении себя, но какой ужас. Лысая голова за два месяца отрастила ежик, на подбородке жесткая щетина. Лицо явно похудело, и глаза запали. Скулы приобрели острые черты. Я помню себя совсем не таким.
Вдруг рука, держащая зеркало перед мои лицом, разжимается. Зеркало падает на пол, и разбивается вдребезги.
— Ой, простите ради бога, — засуетился я, — сейчас все уберу. Руки у меня совсем ослабли пока два месяца не двигались. – Лезу под стол доктора, сгребаю осколки руками в кучу.
— Алексей Евгеньевич, поднимитесь. Не трогайте стекло, можете поранится. Марк Александрович, будьте добры, проводите пациента на прогулочный двор, ему не помешает свежий воздух. –
Медбрат идет ко мне.
— Вставай, Новиков. Пойдем. – Хватает меня рукой за ворот одежды.
13
На улице пасмурно и поднимается ветер. Похоже будет гроза. Но до нее еще, возможно, пара часов. Деревья неохотно прогибаются под порывами, теряя пестрые листья. Весь прогулочный двор ими усыпан. Что сейчас? Конец сентября? Неспеша и вальяжно шагаю по заасфальтированной дорожке вдоль корпуса больницы, рассовав руки по карманам брюк. Ветер приятно обдувает порывами лицо. Чувствую, как мне хорошо. Мне или тому, кто управляет моим телом? Навстречу мне торопится Варя.
— Леша, как ты? Гляжу лучше себя чувствуешь?
На моем лице возникает хищная улыбка. Я притягиваю девушку к себе и жадно целую в губы. Она поначалу вырывается, но быстро перестает. Я кладу свою руку ей на грудь, крепко сжимаю. Варя поддается всего на несколько секунд, а потом отталкивается руками, в страхе глядя на меня.
— Что ты делаешь?! Это…это не ты… Что с тобой происходит?
— Я проснулся, дорогая моя, проснулся. — Продолжаю вальяжно вышагивать по тропинке, обойдя Варю, снова погрузив руки в карманы.
В течение часа ветер разозлился не на шутку. Он раскидывает листья, треплет кусты и деревья, желая сдвинуть их с места. Тяжелая древесина жалобно скрипит под напором стихии. Начинается дождь: сначала редкие небольшие капли разбиваются об асфальтовые дорожки и крышу больницы, а скоро уже целая стена воды стучит в окна и стены, просясь пустить внутрь.
Сверкнула вспышка. Раскат грома волной с громким треском прокатывается по воздуху. Персонала в коридорах почти не осталось. Завтра выходной и перед разгаром стихии большая часть разъехалась по домам пораньше. Пациентов рассовали по больничным палатам, кроме тех, что остались играть в шахматы в «игровой комнате». В ней я и нахожусь. Свет в здании периодически отключается, похоже стихия повредила провода или подстанцию в городе. Медсестра, следящая за пациентами в комнате, старая и довольно дряхлая старушка, склонив голову на бок мерно посапывает, не смотря на грохот грозы. Сидеть вместе с психами и играть в шахматы или шашки мое новое Я не желает. Желает пройтись по коридорам. Так и поступает. Незаметно берет со стола медсестры связку ключей и выходит через дверь в основной коридор. При отключенном свете и ярких вспышках молний коридор кажется дорогой в преисподнюю. Второе Я это ничуть не пугает, а даже наоборот - то, что нужно. Меньше вероятности попасться. С ужасом наблюдаю, как мое тело движется в сторону сестринской комнаты отдыха.
— Там же может быть Варя!
— Я очень надеюсь, что она там. — раздался в ответ голос в голове
— Что ты собираешься делать?!-
— То, на что у тебя не хватило яиц. Трахнуть эту суку! Ты же видел, как она потекла, когда я зажал ее на улице? Сначала я задушу ее твоими собственными руками, а потом я собираюсь на ней оторваться.
— Даже не смей, сукин ты сын! Даже не смей! — кричу я.
— А ты попробуй меня остановить. — На лице моего физического тела нарисовалась противная ухмылка.
Я подхожу до двери комнаты отдыха. Дверь не заперта, но судя по голосам, там кто-то есть. Похоже двое: мужчина и женщина. Голоса узнать не трудно: первый точно Вари, а второй санитара Марка.
— Я же сто раз тебе говорила, не подходи ко мне! Между нами ничего нет и быть не может! – заявляет высокий женский голос.
— Что все еще греешь надежду, что твоего убийцу-психопата Новикова отсюда выпустят и вы заживете долго и счастливо?! – подначивает басистый мужской голос.
— Это не твое дело! Не твое! Оставь меня в покое, Марк!
— Ну уж нет, ты либо моя - либо ничья! – голосит санитар.
Слышится грохот и возня. Я открываю дверь, захожу внутрь. Оба участника потасовки в крайней степени удивлены, и, кажется, забыли, чем были заняты только что.
— Так, так, так… вы только посмотрите, — тяну слова, смакуя их на языке. – Красавица и чудовище. Я впечатлен… — Улыбаюсь жуткой широкой улыбкой.
— Новиков! Какого хрена ты здесь делаешь?! Бегом в палату! — рычит амбал.
— О нет, мой узколобый здоровяк. Видишь ли, я забрал себе это тело не для того, чтобы сидеть на больничной койке, — не двигаюсь с места.
Санитар отпускает руку Вари, за которую ее все это время держал и идет ко мне.
Через большое окно видно, какая буря разыгралась на улице. Ива, растущая у стены больницы, колотит в окно и с каждым порывом дождя и ветра, пытается веткой разбить стекло. Ливень стоит сплошной стеной, закрывая собой все, что только есть за ним, оставляя эту комнату как бы отделенной от всего остального мира. Есть только три человека. Три человека и общая ревность.
Марк уже совсем близко. Он большой и грузный пытается схватить меня, навалившись всем весом, но очень медленно. Я выкручиваюсь из-под его огромных волосатых рук и со всей силы ударяю ногой в промежность. Его глаза широко раскрываются, он приседает на корточки, а после и вовсе падает на колени. Его рот застыл в немом крике, но вместо крика лишь тихий хрип.
— Это тебе за ледяной душ и за удар в живот, говнюк! – Говорю новый я. – А это…
Достаю из кармана брюк длинный острый осколок зеркала, обхожу санитара сбоку и с размаха втыкаю острие в крепкую шею. Голос у Марка прорезается. Он громко вскрикивает, но раскат грома полностью заглушает его.
— Это за ЭСТ и кому… — заканчиваю я фразу до конца.
Рывком достаю осколок наружу и кровь начинает хлестать бурным потоком. Она растекается по белой одежде вниз, превращая ее в мокрую бардовую тряпку. Похоже я все-таки попал в артерию. Тут уже начинает кричать Варя:
— Ты же его сейчас убьешь?! — Она бежит к здоровяку, на ходу стаскивая с себя медицинский халатик. Рывком разрывает его на пополам, тонкий хлопок легко подается. Первым куском ткани Варя пережимает артерию, а второй пытается успокоить хлещущую на пол кровь. Ей залито уже все вокруг. — Нет, нет! Марк! Не засыпай, смотри на меня! На меня! – Голосит девушка. Слезы в неподходящий момент застилают ей глаза.
Санитар, до этого еще хоть как-то держащийся полусидя, грузно опускается на пол.
— У тебя не получится, Варя. Не получится… — Его голос тонет в шуме дождя за стеной.
Теперь санитар не шевелится. Девушка проверяет его пульс.
—Господи…— только вылетает у нее. Она сидит у огромного еще теплого тела и рыдает. Вспышка молнии освещает ее лицо, отбрасывая густые тени на ее прекрасное, перепачканное в крови, лицо.
Все это время я стою в стороне и наблюдаю развернувшийся спектакль с широкой неестественной улыбкой. Картина по-настоящему достойная греческого эпоса: поверженный гигант и, оплакивающая его тело, красавица. Оно того стоило. Пока девушка ползает в луже крови возле Марка, я закрываю входную дверь на ключ, что украл у медсестры в игровой комнате и Варя это замечает. Она приходит в себя, отстает от трупа и кидается ко мне, стуча кулаками мне в грудь:
— Зачем? Зачем ты это сделал?!
Я резко отталкиваю ее от себя. От неожиданности Варя теряет равновесие и падает спиной на письменный стол.
— Не смей мне указывать, что мне делать, продажная дрянь!
Ощущаю, как мое тело возбуждается. Еще немного и сорвет крышу. Подхожу к девушке, силой кладу ее лопатками на стол. Разрываю легкую футболку на груди, показывается лифчик и голый живот. Теперь руки занимают выжидательную позицию на тонкой белой шее медсестры, готовые в любой момент сорваться с поводка, как свора голодных собак.
— Пожалуйста, не надо… — тонким испуганным голосом умоляет Варя. Ее грациозная грудь двумя холмиками вздымается и опускается под тонким слоем ткани. Сердце трепещет, как дикая птица, пойманная в клетку. Губы дрожат. – Прошу…
Руки на шее с силой смыкаются. Девушка начинает бить меня ногами и рвать ногтями кожу на моих руках. В какой-то момент вместо Вари на столе лежит Аня, в своем шелковом халате. Жуткая холодная улыбка застыла на ее губах. Глаза будто безмолвно просят, чтобы я сжимал руки сильнее. Настолько сильно, что послышался бы хруст.
— Нет, я не могу ее задушить! Я должен что-то сделать! – мечусь по своей голове, словно загнанный дикий зверь. — Он же ее сейчас убьет! –
Движения медсестры становятся более вялыми. От активных действий всем телом она перешла к последним попыткам отцепить мои руки от своей шеи. Лицо побледнело, а на коже выступил холодный пот.
Благодаря безумной ярости, кипящей внутри меня, и бескрайней печали от мысли о возможной потере последнего любимого человека у меня получается на несколько секунд ослабить хватку рук на шее. Варя делает глубокий вдох, будто первый раз в своей жизни, дотягивается со стоном левой рукой до тяжелой керамической кружки с чаем, стоящей на краю стола и сколько есть сил впечатывает мне в голову. Кружка разлетается на осколки. В глазах у меня темнеет. Что-то липкое и теплое начинает течь по виску. Мне очень больно, но я рад, что мне удалось хоть на короткое время помешать этому маньяку. Теперь у Вари будет еще один шанс.
Она перекатывается по столу и падает на пол, тяжело вдыхая воздух в легкие и кашляя. Пытается прийти в себя. Видит на полу возле трупа окровавленный осколок зеркала и кидается к нему.
К этому времени мое тело тоже приходит в себя. Я встаю, покачиваясь на ногах, словно тонкая осина на ветру. Иду к ползущей на четвереньках девушке. Беру ее сзади за волосы и пытаюсь поднять за них с пола. В последний момент Варя дотягивается до осколка зеркала и, вскрикнув от боли от вырывающихся из головы волос, бьет осколком наотмашь не глядя. Попадает мне в лицо. Я разжимаю руку, держащую волосы.
— Ты могла умереть быстро! – кричу я. Кровь ручейком течет по лицу из глубоко разрезанной щеки. – Теперь я буду убивать тебя медленно!
На улице ужасный ураган. Ветер сметает на своем пути все, что ему только попадается. Слышится хруст ломающихся деревьев в прогулочном саду. Дождь льет практически горизонтально.
В момент, когда я уже было кинулся на Варю в новой попытке, толстая ветка ивы, раскачанная ветром, как маятник, огромной кувалдой влетает в окно. Стекло разбивается. В помещение пробивается дождь. Я отвлекаюсь на громкий звук удара и машинально отворачиваюсь к окну. Вижу, как десятки осколков заполняют комнату. Когда поворачиваю голову назад, успеваю увидеть, как на меня несется Варя с куском зеркала над головой и втыкает мне в грудь аккурат между ребер. Резкая боль ударяет в тело, и я уже не могу устоять на ногах. Падаю на колени. Из легких откашливается кровь. Вторая часть меня кричит, вырывается, но мне удается запереть ее внутри себя, по крайней мере временно.
Поднимаю глаза на Варю. Выглядит ужасно: вся перепачкана кровью, рука разрезана осколком зеркала, на шее проступил розовый след от моих рук.
— У нас получилось, да? — улыбаюсь медсестре окровавленным ртом. – Вдвоем мы смогли.
— Леша! Это ты? Я не понимаю… — Варя садиться рядом со мной на пол, рискуя изранить ноги стеклом.
— Варя, я всего этого не делал! Это был не я! — Надсадный кашель закончился сплюнутой изо рта кровью. Смотрю на бледное, но все равно такое красиво лицо девушки. Что я с ней сделал? Даже тот амбал, чей труп лежит на полу рядом, всего этого не заслужил. – Я должен это сделать, ты же знаешь. – Показываю глазами на осколок, торчащий из груди. Все равно я уже не жилец.
Глаза девушки наполняются слезами. Кап кап кап. Стучат об пол. Она обхватывает ладонями мое лицо и целует в губы. Лучший поцелуй в моей жизни.
— Спасибо Леша, за Колю. Я знаю, что это был ты.
Сумасшедшая гроза, кажется, начинает заканчиваться, по крайней мере дождь идет более мелкий и редкий. Хотя ива, исполнившая свой долг, еще колышется.
— Помоги мне встать, — говорю.
Варя помогает мне встать на ноги и отходит.
— Вот мы и квиты, — думаю про себя и улыбаюсь.
Закрываю глаза, наклоняюсь вперед и падаю лицом в пол.
Осколок по самый конец заходит в податливую плоть.