Терминатор

Глава 1

Город за окном машины был слепым и глухим. Просто скопление темных пятен, кое-где прошитых желтыми нитками уличных фонарей. Я мчался по ночной трассе, давя на газ, словно пытался оставить позади не только городскую черту, но и собственное поганое настроение. В салоне пахло дорогим кожаным салоном, дорогим одеколоном и дешевым, въедливым запахом крови. Не моей. Чужой.

«Циллер. Придурок».

Сжал руль так, что кожа затрещала. Сегодня опять этот выскочка, этот павлин раскисший, решил, что его кабак — это его территория. Что он может позволять себе вольности. Непочтительный взгляд. Словечко не то. Хотя всем и им в первую очередь, должно быть ясно как божий день: это мой город! Я тут правлю. Золотая молодежь? Они не молодежь. Они мои подданные. Или мои коврики для вытирания ног. Зависит от настроения.

А сегодня настроение было дерьмовое. Поэтому объяснение получилось… наглядным. Очень. Теперь у Циллера не то что зубы вставлять — челюсть собирать по кусочкам будут. Может, дойдет наконец. В голове стучало от виски и адреналина. Я был пьян, зол и чертовски доволен собой. Такой коктейль всегда делал меня опасным.

Включил на полную мощь музыку. Бас бил в уши, заглушая внутреннюю брань. Я не заметил, как промчал мимо того места, где обычно сворачиваю к своему дому.

Черт!

Ехать дальше, по главной дороге, которая уходила в никуда, за город.

—Похуй, — буркнул я сам себе и придавил газ еще сильнее. Машина рыкнула и рванула вперед, послушная малейшему движению моей руки.

Дождь барабанил по крыше, превращая лобовое стекло в мутное месиво. Дворники с трудом справлялись, сметая потоки воды, которые тут же натекали снова. Дорогу размыло так, что я вглядывался в сплошную черную херь, пытаясь угадать, где асфальт, а где уже обочина. Эти долбанные фонари на этом участке трассы кто-то, видимо, украл на металлолом. Ни черта не видно.

Закуриваю, злой как черт. От Циллера воняет кровью, и я весь на нервах. И тут в свете фар — какое-то мельтешение. Серая тень. Призрак. Сбросил газ, сам не знаю почему. Подъехал ближе.

Это была девушка. Шла прямо посередине полосы, под дождем, вся промокшая. Мои фары били ей прямо в лицо, а она шла, не щурясь, словно не видя ослепляющего света. Как лунатик. Тормознул в метре от нее, просигналил резко. Она вздрогнула, сделала пару шагов в сторону, но не на обочину, а на соседнюю полосу. Стояла там, как столб.

— Жить надоело? — крикнул я, высунувшись из окна. Дождь тут же хлестнул мне в лицо.

Она ничего не ответила, просто медленно, как заведенная, пошла дальше по этой второй полосе. Совсем ебанутая? Ее же сейчас размажет по асфальту первый же фургон.

Черт!

Вылез из машины. Дождь обрушился на меня водопадом. Подбежал к ней, схватил за плечо, резко развернул к себе. И всё во мне оборвалось.

Лицо в ссадинах. Под глазом — цветущий синяк. Платье порвано в клочья, и на шее, там, где ткань отходит, видны синяки от чьих-то пальцев. Она вся дрожала, промокшая насквозь. А глаза… Они смотрели сквозь меня. Пустые, стеклянные. Невидящие.

— Ты с ума сошла? — рявкнул я, кутаясь в кожанку, которая моментально стала мокрой и тяжелой.

Она дернулась.

— Пустите.

Словно автомат. Вырвалась — ее рука скользнула в моей — и снова поплелась по дороге.

— Ты куда идешь?! — заорал я ей вслед, но ветер и дождь унесли мои слова. Она даже не обернулась.

Твою мать! Я что, нянька уличная? Развернулся, пошел к машине. Дошел до двери, руку на ручку положил. И… чертыхнулся. Развернулся и побежал за ней по мокрому асфальту.

Догнал, снова схватил за плечи, уже грубее.

— Пустите! Прошу! Пустите! — ее крик был нечеловеческим, визгливым, полным такого ужаса, что у меня по спине мурашки побежали.

Только тут до меня доперло. Это не упрямство. Это истерика. Полная, абсолютная.

— Тебе жить надоело? Не реви! — снова закричал я, но уже без злости, скорее от собственной растерянности.

От моих криков она стала вырываться еще сильнее, слезы текли по лицу, смешиваясь с дождевой водой. Я промок до нитки, злость сменилась на какое-то другое, непонятное чувство. Вздохнул сдавленно, подхватил ее на руки. Она легкая, как пушинка, но бьется, как пойманная птица. Кричит, плачет, брыкается. Донес до машины, втолкнул на заднее сиденье. Забрался за руль. Сел, вытер лицо мокрой рукой. Сзади все еще слышались всхлипы и этот тихий, жуткий подвыв.

— Да не кричи ты, — проворчал я, заводя двигатель. — Я не ем сырых.

Она не унималась. Включил печку на полную, чтобы хоть как-то согреться. Она сжалась в комок на сиденье. Только кажется, от тепла она расплакалась еще сильнее.

— Я тебя отвезу. Скажи адрес? — спросил я, пытаясь говорить спокойнее.

Молчание. Только тихие всхлипы. Выдохнул. Взял свою кожаную куртку и накинул ей на плечи. Она вздрогнула, но не оттолкнула. Завернулась в нее, пряча лицо.

— Отпустите меня. Пожалуйста! — ее голос был крошечным, разбитым.

Я не ответил. Включил передачу и тронулся с места. Ехал медленно, почти не видя дороги, и не от дождя. Сам не понимал, куда и зачем я ее везу. Просто не мог оставить. Не в моих правилах было подбирать бродячих кошек, но эту… эту сломанную птицу, выброшенную на трассу в ночь, я не мог оставить. В моем городе такого не должно было происходить. Особенно там, где проезжаю я.

Глава 2

Она так и продолжала всхлипывать на заднем сиденье. Тихий, надрывный звук, который резал по нервам хуже, чем визг тормозов. Каждый её вздох отзывался во мне странным, непонятным раздражением. Я молча рулил, сжимая руль так, что кожаный чехол проступал сквозь белые от напряжения костяшки. В голове метались обрывки мыслей, сталкиваясь друг с другом. Куда её, чёрта, девать? В полицию? Представил её в участке, среди пьяных дебоширов и равнодушных ментов, её испуганное, ничего не видящее лицо, тупые вопросы какого-нибудь сержанта, который даже не посмотрит в её сторону... Нет. Не вариант. Однозначно.

Значит, в больницу. Пусть осмотрят, приведут в чувство, поставят на ноги. У неё явно шок, переохлаждение, а я не врач, чтобы с этим возиться. Я не спасатель. Я — Терминатор.

Свернул к ближайшей районной больнице, той самой, куда обычно свозили пострадавших в ДТП с трассы. Притормозил у главного входа в приёмный покой, скрип шин по мокрому асфальту прозвучал оглушительно в ночной, давящей тишине. Вылез, хлопнул дверью, обходя лужу у бордюра. Открыл ей дверь. В салоне пахло мокрой кожей, дорогим парфюмом и... страхом. Её страхом.

— Пойдем. Там тебе помогут, — буркнул я, и голос прозвучал хрипло и устало. Внутри всё ещё клокотало раздражение от всей этой ночной эпопеи, от сломанных планов, от крови на руках, которая теперь смешалась с дождевой водой.

Она вжалась в сиденье, обхватив себя руками и натянув мою куртку так крепко, словно этот кожаный панцирь мог стать её последним укрытием.

— Я не хочу! Пожалуйста! Отпустите меня! — её голос был беззвучным шёпотом, полным такой безысходности, что у меня внутри что-то ёкнуло.

Чёрт возьми!

Я вздохнул, провёл рукой по лицу, потер переносицу, чувствуя нарастающую усталость. Что я ей должен, в самом деле? Я уже сделал больше, чем кто-либо другой на моём месте.

— Я добрый, — вдруг выпалил я, и эти слова прозвучали так нелепо и неестественно, что я сам себе удивился. Голос сорвался на сиплую, чужую ноту. — Пошли в больницу.

Она замолчала на секунду, будто прислушиваясь к странному звуку моего голоса. Может, до неё наконец дошло, где мы. Я протянул ей руку, ладонью вверх, но она даже не повернула голову в мою сторону, её невидящий взгляд был устремлён куда-то в пустоту за моим плечом. Просто сидела, неподвижная и безмолвная, как изваяние горя.

Вот же ввязался в историю. По уши. Стиснув зубы, я наклонился, проник в салон, аккуратно, но твёрдо подхватил её на руки. Она была легкой, почти невесомой, как птенец, выпавший из гнезда. Она снова забилась, запротестовала тихим, отчаянным стоном, её тело напряглось в моих руках.

— Да тише ты, — проворчал я, уже неся её к залитому желтым светом дверям приемного покоя. — Мы в больницу идем. Всё будет нормально. Тише.

Я пытался говорить помягче, убаюкивающе, но получалось, как всегда, — приказной, жёсткий тон с примесью нескрываемого раздражения. Но, странное дело, она вроде притихла, её тело обмякло у меня на руках, голова бессильно упала мне на плечо.

В больнице царила сонная, пропитанная запахом хлорки и лекарств тишина. Дежурная медсестра за своим окошком, ярко накрашенная, с уставшим лицом, посмотрела на нас, как на марсиан. Я, мокрый, с окровавленными костяшками пальцев, и она — вся перемазанная, в рванье, с синяками на лице, завернутая в мою куртку.

— Чем можем помочь? — буркнула сестра без особого энтузиазма.

— Девушку нашел на трассе. Контузия, шок, переохлаждение, возможно, что-то серьёзнее, — отчеканил я, стараясь говорить ровно и чётко.

Медсестра медленно, с неохотой потянулась к стопке бумаг, отложила телефон.

— Заполните вот это заявление, потом вызовем дежурного врача, он посмотрит...

Терпение лопнуло окончательно. В этот момент мимо окошка, важно покручивая в руках ручку, проходил мужчина в белом халате, с умным и самодовольным видом. Я резко шагнул к нему, схватил за воротник халата и притянул к себе так, что его очки съехали на нос, а ручка выпала из рук.

— Слушай сюда, внимательно, — я говорил почти шёпотом, но так, чтобы слышала и медсестра, и каждый муравей в радиусе пяти метров. — Вот эта девушка сейчас же, сию секунду, получит всю необходимую помощь. Её осмотрят, обработают, согреют и приведут в человеческий вид. Немедленно! Или я лично позвоню вашему главврачу и очень подробно объясню, как у него тут в приёмном покое развлекаются, пока люди гибнут. Волков. Артем Волков. Запомнил наконец? — сунул врачу денег и свою визитку.

Глаза у врача стали круглыми, как пятаки. Он побледнел, затрясся, закивал с такой скоростью, что я боялся, у него голова отвалится.

— Так точно, Артем... Артем... Извините, конечно... Непременно... Сейчас же всё сделаем! Немедленно! Сестра! Немедленно каталку! Быстро!

Мгновенно тихая больница ожила. Забегали санитары, подкатили каталку, окружили девушку, аккуратно переложили, повезли вглубь отделения, сыпля успокаивающими фразами. Я смотрел им вслед, чувствуя, как тяжёлый, давящий груз наконец-то спадает с моих плеч. Сделано. Точка!

Развернулся и пошёл к выходу, не оглядываясь. На улице дождь почти прекратился, осталась только лёгкая, свежая морось. Я глубоко вдохнул прохладный влажный воздух, пахнущий асфальтом и свободой.

Дома я скинул с себя мокрую, отяжелевшую одежду, бросил её в угол ванной комнаты. Руки ныли, тело гудело от усталости, в висках стучало. Я рухнул на кровать лицом в прохладную подушку, не в силах даже натянуть на себя одеяло. Перед глазами, против воли, ещё стояло её бледное, испуганное лицо, синяк под глазом и этот пустой, невидящий взгляд, устремлённый в никуда.

— Не мои проблемы, — сухо констатировал я сам себе, проваливаясь в объятия сна. — Справится.

Глава 3

Меня вырвало из глубин сна настойчивое, противное жужжание. Телефон. Он уже в который раз полз по тумбочке, вибрируя и пища, словно разъяренный шершень. Я зарылся лицом в подушку, натянул её на голову, пытаясь заглушить этот звук. Хрен там. Кто-то очень решительно настроен был меня достать. Кто этот придурок, возомнивший себя бессмертным? Циллер, что ли, из реанимации звонит, чтобы пожаловаться на новые зубы?

С проклятием я швырнул подушку в стену, судорожно нащупал на тумбочке холодный стеклянный прямоугольник. Впился в экран заспанными, слипшимися глазами. Незнакомый номер.

— Да?! — рыкнул я в трубку, даже не поздоровавшись. Голос был хриплым, пропитанным сном и яростью.

На том конце вздрогнули, слышно было по тихому, почти подобострастному выдоху.

— Артем Викторович, здравствуйте! Это Михаил Михайлович, лечащий врач… э-э-э… Алисы.

Мой мозг, ещё вязкий и затуманенный вчерашним виски и адреналином, беспомощно буксовал.

— Какой Алисы? — огрызнулся я, с трудом отдирая себя от простыни и садясь на кровать. В висках застучало.

— Девушки, которую вы привезли к нам прошлой ночью, — пояснил врач, и в его голосе сквозь вежливость пробивалась лёгкая паника.

В памяти всплыла картинка: мокрый асфальт, слепые глаза, синяки, моя куртка на её плечах. А, эта. Ну да. Приключение.

— Ну, да, — буркнул я, проводя рукой по лицу. — И? Выздоровела? Пускай идёт.

Наступила пауза, такая тягучая и неловкая, что я уже собрался бросить трубку.

— Э-э-э… В том-то и дело, Артем Викторович. Она вроде и пришла в себя, но… Она просит, чтобы именно вы её забрали.

Я замер. Словно меня окатили ледяной водой. Последние остатки сна сдуло как ветром.

— Я?! — это прозвучало как удар хлыста. Громко и резко. Я даже встал с кровати, совершенно оголённый и растерянный посреди своей громадной спальни. — Я то ей за чем сдался? Скажите ей, чтоб звонила в соцслужбы, в приют, куда угодно!

— Артем Викторович, понимаете, — голос врача стал совсем уж жалким, заискивающим, — тут ещё документы уладить… Некоторые бумаги подписать… Без лица, её сопровождающего, мы просто не можем её отпустить. А она… Она никого другого не признаёт. Упирается. Плачет. Говорит, только вас.

Я зажмурился. В голове стучало: «Бред! Бред какой-то! Абсурд!» Я надеялся, что отделался от этой истории, как от дурного сна. Забросил её в больницу, как выкидывают надоевшую игрушку, и точка. А этот день, блин, только начался, и она уже тут, тянет меня к себе, как какая-то чёртова дыра в моём идеально выстроенном, привычном мире.

— Артем Викторович? — робко пропищал врач в трубку. — Когда вы сможете подъехать?

Я глубоко вздохнул, собрав всю свою волю в кулак, чтобы не разнести вдребезги телефон о мраморный пол.

— Ладно, — проскрипел я сквозь зубы. — Скоро буду.

Бросил трубку на тумбочку так, что стекло треснуло. Черт! Черт возьми! Это ещё что за поворот? Я, Артем Волков, Терминатор, по чьему слову весь город замирает, теперь должен ехать в какую-то дырявую районную больницу, чтобы… забрать какую-то забитую девчонку, которая ко мне прилипла? Да она вообще в своём уме?

Я пнул ногой валявшиеся на полу джинсы. День явно задался отвратительный.

Перекусив на скорую руку бутербродом, который показался мне картоном, и проглотив пару таблеток от похмелья, запивая их остатками холодного кофе, я приехал в эту богоспасаемую больницу.

Чувствовал себя так, будто меня переехал каток, а потом ещё и отполировали наждаком. Голова гудела, глаза слезились от яркого дневного света, и каждая мышца ныла в такт стуку моих каблуков по глянцевому больничному полу.

Врач, тот самый Михаил Михайлович, уже поджидал меня в коридоре, бледный, как его халат, с лицом человека, ожидающего казни. Он заикался, путался в словах, но сейчас это было вызвано не столько почтением к моей фамилии, сколько чистым, животным страхом, граничащим с паникой. Он видел меня вчерашнего. И этого было достаточно.

— Артем Викторович… Мы, э-э-э, сняли побои, зафиксировали… всё, как полагается по протоколу… — он нервно облизнул пересохшие губы, понизив голос до конспиративного, сиплого шёпота и озираясь по сторонам. — Но если вы… того… если это нежелательно, мы можем… э-э-э… бумаги убрать. Словно ничего и не было. Всё решаемо.

Мозг, всё ещё затуманенный вчерашним виски, медленно, будто шестерёнки с зазубринами, переваривал эту информацию. «Сняли побои». Значит, не просто толкнули или ударили в сердцах. Значит, всё серьёзно. Системно.

— Что именно зафиксировали? — спросил я тихо, почти беззвучно, и от этого шёпота врач вздрогнул пуще прежнего, словно я приставил ему к виску нож.

— Множественные гематомы, ссадины по всему телу… признаки… э-э-э… сексуального насилия, — он выпалил одним выдохом, уставившись куда-то в область моего галстука, не в силах поднять глаза. — И… она… — он сделал беспомощный, отчаянный жест пальцем у своего глаза, — Не видит. Совсем. Она слепая.

Внутри у меня что-то холодное и тяжёлое перевернулось. Это была не жалость. Скорее, знакомая, ледяная ярость, поднимающаяся из самого нутра. Кто-то в моём городе, на моей земле, устроил такой беспредел. Кто-то посмел так испоганить то, что принадлежало мне если не прямо, то по праву сильного.

— А её разве уже можно забрать? — всё же выдавил я сквозь зубы, с последней, призрачной надеждой, что сейчас он скажет «нет, нужен недельный стационар», и я смогу развернуться и уехать, забыв этот инцидент как страшный, нелепый сон.

— Да, — пропищал он, сжимаясь в комок. — Состояние стабильное. Физически. Шок купирован.

— Ясно, — это одно слово прозвучало как тяжёлый, окончательный приговор.

— Что делать с документами? — он смотрел на меня, как подсудимый на судью, выносящего вердикт.

Глава 4

Я привез её к себе. Не в свою центральную квартиру-пентхаус, выставляющую напоказ богатство, и не в лофт для вечеринок. Я повёз её в своё, единственное по-настоящему своё место — загородный дом-крепость, спрятанный за высоким забором и хвойным лесом.

Со стороны — стеклянный монолит, холодный и неприступный, внутри — тот же бункер, только с панорамными видами на уединение. Вынес её из машины — она не сопротивлялась, не цеплялась, её тело было обмякшим и невесомым, словно все кости у неё вдруг растворились. Она просто висела у меня на руках, доверчивая и безвольная, как спящий ребёнок. Я внёс её в холл, поставил на идеально отполированный каменный пол, срабатывающий датчик включил подогрев. Она вздрогнула всем телом, почувствовав неожиданное, ласковое тепло под босыми, исцарапанными ногами, и замерла, словно дикий зверёк, попавший в незнакомую среду. Её плечи напряглись, голова наклонилась вбок, ловя незнакомые звуки и запахи.

Я отступил на шаг, окидывая её критическим взглядом. На фоне моего стерильного интерьера, выдержанного в оттенках холодной стали, голого бетона и глянцевого чёрного дерева, она выглядела инопланетным существом. Потерянным, испачканным ангелом, забредшим не в те врата. Моя огромная кожаная куртка висела на ней мешком, утопая её хрупкую фигуру, но она вцепилась в её края белыми пальцами, как в якорь спасения.

— Давай ты в ванную сходишь? — предложил я, стараясь говорить сдержанно, пытаясь вернуть себе контроль над абсурдностью ситуации. — Отмоешься. Там тепло, хороший душ. Тебе помочь?

Последнее я добавил скорее из какой-то смутной, забытой вежливости, и тут же мысленно передёрнулся, представив себе эту картину: я, помогаю раздеться и помыть слепую, незнакомую девушку. Сюрреализм.

Она отрицательно, почти судорожно покачала головой, её мутные, невидящие глаза упёрлись куда-то в стык между полом и стеной.

— Нет. Я не пойду. Спасибо, — её голос был беззвучным шёпотом, едва различимым в гробовой тишине зала.

Во мне что-то ёкнуло — короткое, острое, как игла, раздражение.

— Есть хочешь? — сменил тактику, уже более резко, с лёгким давлением в голосе.

— Нет. Спасибо.

— Черт! — это вырвалось само собой, низкое и хриплое.

Я резко развернулся и прошёл в гостиную, оставив её стоять одну посреди пустого, огромного, пронизанного тишиной холла. Вот именно в такие игры я не играл. Не для того я ломал через колено жизни и судьбы, выстраивая свою империю бесстрашия и власти, чтобы теперь возиться с капризными, пусть и избитыми до полусмерти, незнакомками.

Мысли скакали в голове бешеным, неуправляемым табуном. Я подошёл к кофемашине, вставил капсулу с отборной арабикой, нажал кнопку с таким усилием, что чуть не сломал панель. Аппарат заурчал, зашипел, наполняя давящую тишину хоть каким-то живым звуком. Я замер, прислушиваясь. В доме была полная, абсолютная тишина. Неужели ушла? Сделала бы мне одолжение. Решила бы проблему за меня.

Я высунулся из гостиной в коридор. Она так и стояла на том же самом месте, где я её оставил. Не сдвинулась ни на миллиметр. Стояла, как привидение, высеченное из мрамора страха и покорности, потерянное в громадном пространстве моего дома, и ждала. Просто ждала, что будет дальше. И это её бесконечное, немое, покорное ожидание бесило меня ещё сильнее, чем возможные истерики.

— Входи! — рявкнул я, и мой голос грохнулся о стены, прозвучав оглушительно громко и грубо.

Она вздрогнула всем телом, как от удара плетью, и сделала неуверенный, шаркающий шаг вперёд. Я подошёл, грубо взял её за ледяную, как мрамор, руку и повёл за собой на кухню, волоча почти силой. Усадил на высокий барный стул у центрального острова. Она сидела с неестественно прямой спиной, положив руки на колени, как послушная, заученная кукла, ожидающая следующей команды.

Я распахнул дверцу огромного, встроенного в нишу холодильника, и меня будто обухом по голове ударило. Чёрт! Совсем вылетело из головы. Холодильник был абсолютно, тотально пуст. Лишь несколько бутылок дорогой французской воды, забытая кем-то банка чёрных оливок и одинокий, вызывающе белый йогурт на верхней стеклянной полке. Я никогда не готовил здесь. Не жил тут, по сути. Это было просто стерильное, идеальное место, где можно было отсидеться, спрятаться ото всех.

— Кофе будешь? — спросил я, уже почти зная ответ, чувствуя, как нарастает бессильная злоба.

— Нет, — её шёпот был едва слышен.

— Йогурт? — в моём голосе прозвучала откровенная, едкая издевка.

— Нет.

— Ешь, — приказал я, хватая с полки злополучную баночку. Я с силой сорвал алюминиевую крышку, с грохотом воткнул в неё ложку и с такой силой поставил перед ней, что столешница задрожала. — Ешь. Нет у меня ничего больше, поняла?

Я резко отвернулся, доставая из кармана телефон. Прокрутил контакты, нашёл заветный номер. Галя. Моя повариха, женщина лет шестидесяти с хвостиком, которая работала у моих родителей ещё когда я был мелким пацанёнком, таскающим из вазы конфеты. Она была единственным человеком на всём белом свете, кто не боялся меня ни на грамм, могла прикрикнуть, потыкать меня заспанного ложкой и называла «Артёмкой», от чего меня до сих пор передёргивало.

— Галя, — бросил я в трубку, едва она ответила. — Срочно ко мне на дачу. Брось всё. Через двадцать минут. Точка. Да. Нет, всё в порядке, живой, — отрезал я, предвосхищая её материнскую панику. — Просто… появилась одна проблема. Женского пола. Её нужно… — я обернулся, взглянул на Алису, которая сидела неподвижно, уставившись в сторону йогурта своими пустыми глазами, — Отмыть, накормить и одеть. Во что угодно. Да. Спасибо.

Положил трубку. Выдохнул. Отлично. Хоть какое-то решение. Хоть капля контроля в этом безумии.

Я вернулся на кухню. И замер на пороге. Алиса сидела на стуле и… ела. Она медленно, с невероятной, почти церемониальной аккуратностью, подносила ко рту крошечные ложечки йогурта. Она не видела его, но её движения были выверенными, точными. Она ела этот жалкий, холодный йогурт, и в этом простом, интимном действии было столько горькой беззащитности и какого-то надломленного достоинства одновременно, что у меня снова противно и тепло защемило где-то глубоко внутри, под рёбрами.

Глава 5

Я вырулил на трассу, вдавив педаль газа в пол так, что кожаное сиденье вжалось в спину. Казалось, если я разгонюсь достаточно сильно, то смогу оставить позади не только этот проклятый дом, но и весь этот сюрреалистический абсурд с той испуганной, слепой мышкой, что сейчас сидит на моей кухне под присмотром Гали. В голове навязчиво стучало: «Отмыть, накормить, одеть». Будто я сдал в химчистку свой пиджак, а не живого, дышащего человека. Ладно, Галя справится. Она всегда со всем справлялась.

В голове уже прокручивал скучный план дня: заскочить в институт, чисто для галочки, создать видимость присутствия, потом парочка деловых встреч, на которых нужно будет лишь кивнуть пару раз — и всё решится само собой, стоило мне лишь появиться в дверях. Но Вселенная, видимо, решила, что сегодняшний день должен быть испорчен окончательно и бесповоротно.

Внезапно завибрировал телефон. Незнакомый номер. Обычно я на такие не отвлекаюсь, но внутреннее чутьё, выточенное годами жизни на лезвии ножа, заставило поднести трубку к уху.

— Говори, — бросил я коротко, без приветствий.

— Артём Викторович? — голос был молодой, до боли знакомый, сдавленный от чистейшей животной паники. Санёк, один из моих, который присматривает за тем самым игровым клубом «У Циллера». За тем самым, чьи зубы сейчас, наверное, собирают по кабинетам стоматологи. — Тут… тут проблемы, босс.

— Какие ещё проблемы? — я уже почувствовал, как по спине медленно ползёт знакомое холодное раздражение. — У тебя что, с мозгами проблемы? Я вчера лично всё объяснил хозяину. Надолго и очень понятно.

— Не Циллер… Другие. Только что пришли, палят контору нагло. Говорят, что теперь это их точка. Что Циллер… что он уже не авторитет, что его время вышло.

Внутри всё закипело мгновенно и абсолютно бесшумно. Тишина в салоне стала звенящей и абсолютной, слышен был только свист ветра в приоткрытое окно и этот жалкий, дрожащий голос в трубке. Кто-то оказался очень шустрым. Кто-то уже решил, что можно под шумок занять освободившееся местечко. Быстро же новости по помойкам разносятся.

— Кто? — спросил я всего одним словом. Оно прозвучало тихо, плоско и смертельно опасно, как лёгкий удар отточенного ножа о лёд.

— Не знаю… в лицо никого не знаю. Не месные, вроде. С серьёзными пацанами. Оружие, чувствую, есть. Народ разогнали, деньги из кассы собирают.

Моя машина злобно рыкнула, резко сменив полосу и взвыв шинами на крутом повороте. Я развернул его на пустом участке трассы почти на месте и вдавил педаль в пол до упора. Кофе, институт, деловые встречи — всё это мгновенно испарилось, стало неважным. В мире снова остались только я и те, кто посмел бросить вызов. Снова.

— Сиди тихо и не высовывайся. Я через десять минут буду. Если они уйдут до моего приезда — ты следующий. Понял?

Я бросил трубку, даже не дожидаясь ответа. Злость была не горячей, не яростной. Она была ледяной. Концентрированной. Она сковывала всё внутри, вымораживая все эмоции, оставляя только кристальную ясность ума и холодную, неумолимую решимость. Они думали, что Циллер был проблемой? Они сейчас увидят, что такое настоящая проблема. Они увидят Терминатора.

Я подъехал к клубу ровно через девять с половиной минут. Снаружи всё выглядело на удивление спокойно, будто ничего и не происходит. Я заглушил оглушительно рычащий двигатель и вышел из машины. Не спеша. Без лишней суеты. Без единого лишнего движения. Я даже не стал звать своих ребят. Это было моё. Личное.

Дверь в клуб была приоткрыта. Я вошёл внутрь. Воздух был густой, спёртый, пропитанный запахом дешёвого табака и чего-то чужого, горького, похожего на запах опасности. Два здоровенных парня в мешковатых спортивных костюмах с ярко выраженными чертами лица пересчитывали деньги из кассы. Третий, помоложе, с глупой, наглой самоуверенностью на физиономии, развалясь сидел на одном из столов и пил прямо из горлышка какой-то дорогой виски из моей же запасливой стойки.

Они подняли на меня глаза. Тот, что пил, снисходительно усмехнулся, оскалив желтые зубы.

— А ты кто такой? Клуб закрыт, частная вечеринка. Иди отсюда, мальчик, пока целый. Не мешайся под ногами.

Я ничего не ответил. Я просто остановился и посмотрел на него. Вложил в этот один-единственный взгляд всё своё накопившееся презрение, всю ту ледяную ярость, что копилась с самого утра. И его наглая ухмылка медленно, но верно сползла с его лица, сменяясь лёгким недоумением, а затем и зарождающимся страхом.

— Ты глухой что ли, пацан? — он спрыгнул со стола и сделал в мою сторону пару нерешительных шагов, пытаясь сохранить браваду.

И вот тут я двинулся с места. Я не побежал. Я просто пошёл на него. Быстро, неотвратимо, как сила природы. Он инстинктивно замахнулся на меня почти допитой бутылкой. Я поймал его руку на лету, сжал её в стальных тисках и провернул с таким отчётливым, влажным хрустом, что тот взвыл нечеловеческим голосом. Бутылка выскользнула из его пальцев и разбилась о пол, забрызгав всё вокруг дорогим виски. Второй мой кулак, со всей дури врезался ему прямо в солнечное сплетение. Он сложился пополам, захлёбываясь собственным воздухом, и рухнул на колени.

Двое других бросились ко мне почти одновременно. Один полез за пазуху, явно за оружием. Я не дал ему ничего достать. Мой кастет, всегда лежащий в кармане куртки на таком вот случай, со свистом рассекал воздух. Короткий, хлёсткий удар в челюсть первому — отчётливый, костный хруст, неприятный и влажный. Он рухнул на ближайшие игровые автоматы, заливая их панели тёмной, густой кровью. Второй всё же успел достать из-за пояса небольшой, но смертоносный «ствол», но я был уже в полушаге от него. Моя рука с кастетом опустилась на его кисть с пистолетом — жёстко, методично, безжалостно. Он закричал, его пальцы рефлекторно разжались, и оружие с грохотом упало на пол. Мой коленный удар пришелся ему точно в пах, а следующий, уже локтем, — в основание черепа, когда он уже падал, теряя сознание от боли.

Глава 6

К Алисе я поехал лишь к обеду следующего дня, сознательно оттягивая этот момент. Всё утро я с неистовой одержимостью занимался делами: провёл три жёстких совещания, заставив подчинённых трястись от страха, ответил на два десятка звонков, разнеся пару поставщиков в пух и прах, даже заехал в институт, где прошёлся по коридорам, как призрак, заставляя студентов шарахаться в стороны. Я изображал бурную деятельность, делал вид, что всё как обычно, что моя жизнь — это отлаженный механизм, в котором нет места случайным сбоям в виде испуганных слепых девушек.

Но внутри, под этой маской деловой активности, тихо тлела навязчивая, почти детская надежда, что проблема разрешится сама собой. Что я вернусь, а её уже не будет. Что она возьмёт и просто исчезнет — уйдёт, уедет, найдёт тётку или подругу, позвонит в социальную службу… Сделает что угодно, чтобы просто перестать быть моей головной болью. Моей нелепой, чужой, навязанной ответственностью.

Самое странное и тревожное было в том, что мне не звонила Галя. Ни разу. Ни глубокой ночью, когда я ворочался без сна, ни утром, за чашкой кофе. Никаких панических сообщений, никаких вопросительных «Артём, а что ей на завтрак?» или «Артём, она плачет, что делать?». Абсолютная, оглушительная тишина. Это молчание и тревожило, и злило меня одновременно. Что они там делают? Сидят в гробовой тишине? Или Галя её уже прикончила и избавила меня от хлопот? Шутка, конечно. Но мысль казалась почти привлекательной.

Когда я наконец затормозил у своего дома, сердце почему-то колотилось где-то в горле, как у мальчишки, пойманного на хулиганстве. Я медленно, почти нехотя вошёл внутрь, и первое, что ударило мне в нос, сбив с толку все обонятельные рецепторы, — это тёплый, невероятно нежный, до боли знакомый с детства и абсолютно чуждый этому месту аромат свежеиспечённого пирога. С яблоками, корицей и чем-то ещё, ванильным.

Он витал в обычно стерильном, пропитанном запахом дорогой кожи и металла воздухе моего жилища, кажется, пропитывая сами стены, и был настолько неожиданным, что я на секунду застыл в дверях, словно вкопанный, пытаясь осознать происходящее. Мой дом пах… как дом.

Из гостиной доносились приглушённые, спокойные голоса. Низкий, убаюкивающий Гали и тихий, мелодичный, с лёгкой хрипотцой контральто Алисы. Они о чём-то разговаривали. Не было слышно ни слёз, ни истерик. Я двинулся на звук, как змея на дудочку, и, когда появился в проёме, разговор резко оборвался, словно его перерезали ножом.

Галя сидела на моём дизайнерском диване из чёрной кожи, а Алиса — в кресле напротив, подобрав под себя босые ноги. Галя тут же поднялась навстречу мне, с лицом, выражавшим сложную смесь облегчения, усталости и лёгкого материнского упрёка.

— Ну наконец-то ты вернулся, — сказала она, и в её голосе звучали те самые нотки, которые я слышал всё детство, когда задерживался допоздна. — Уже думала, ты там совсем пропал. Всё в порядке?

Но я почти не слышал её. Я смотрел на Алису и… не узнавал её. Просто не узнавал.

Тёмно-русые волосы, вчера спутанные в грязные колтуны, были теперь чистыми, отливающими медным блеском, и аккуратно заплетены в толстую, тугую косу, лежавшую на плече, как дорогая нить. На ней было простое хлопковое платье нежно-голубого цвета, которое мягко облегало её хрупкую, почти подростковую фигуру. Около ног — те самые мягкие домашние тапочки, выглядевшие до смешного уютно на фоне моего глянцевого бетонного пола.

Она смотрела куда-то в пространство поверх моего плеча, но её взгляд, хотя и слепой, был на удивление спокойным и ясным. Вся её поза, каждый жест дышали таким неожиданным достоинством и миром, что у меня в груди что-то перевернулось и на мгновение перехватило дыхание. Куда делась та испуганная, затравленная девчонка с трассы?

— Я тут… вещи ей немного купила, потому что… понимаешь, в том, в чём она была… — начала оправдываться Галя, следя за моим ошеломлённым взглядом и явно ожидая взбучки за самовольство.

— Правильно, молодец, — перебил я её, и мой собственный голос прозвучал как-то приглушённо и странно, будто кто-то другой говорил моими устами. — Надеюсь, не одно платье?

— Нет, конечно, нет, — Галя даже всплеснула руками. — Там ещё вещи, бельё, всё необходимое, кое-какое… ну, женское. В шкаф в твоей гардеробной сложила. Не возражаешь?

— Хорошо, — только и смог выдавить я, кивая, всё ещё не в силах отвести от Алисы взгляд. Она сидела неподвижно, но казалось, она всё видит, всё слышит и всё понимает.

И тут она сама заговорила. Повернула голову в мою сторону, и её слепые глаза нашли меня с пугающей точностью.

— Здравствуй, Артём.

Её голос был тихим, но удивительно твёрдым и ровным, без намёка на вчерашнюю дрожь. Она «смотрела» прямо на меня, и было жутковато и завораживающе одновременно осознавать, что за этим ясным, почти зрячим взглядом скрывается абсолютная, непроглядная тьма.

— Привет, — я почувствовал себя нелепо, как школьник, и моё привычное, отточенное годами напускное высокомерие куда-то испарилось. — Ты как?

— Спасибо, хорошо. Очень, — она слегка улыбнулась, и в уголках её глаз собрались лучики крошечных морщинок. — Мы тут с Галиной… пирог для тебя испекли. Яблочный, с корицей. Ты же любишь с корицей? Попробуешь? — она произнесла это с такой естественной, домашней теплотой, будто мы были не случайными знакомыми, а старыми друзьями, и она всегда пекла для меня пироги.

— Да, — снова ответил я, и это было единственное, что пришло мне в голову.

Её улыбка стала чуть шире — лёгкая, едва заметная, но от этого не менее ослепительная улыбка тронула её пухлые губы. Затем она встала с невероятной, почти кошачьей грацией и, не дожидаясь помощи или разрешения, пошла на кухню. Она двигалась по-моему открытому пространству так уверенно, так плавно и точно, обходя невидимые препятствия, словно прекрасно видела каждый сантиметр, каждый предмет. Лишь абсолютная осторожность, с которой она переставляла ноги, едва касаясь пола, и лёгкий, интуитивный наклон головы, будто она прислушивалась к отголоскам собственных шагов и «видела» пространство эхом, выдавали её страшную тайну. Она шла, чтобы ни за что не задеть, не споткнуться и не упасть, и в этой её ходьбе была целая вселенная немого усилия и концентрации.

Глава 7

К вечеру напряжение внутри меня сжалось в тугой, раскалённый шар где-то под рёбрами. Этот новый, непривычный запах дома — сладковатый аромат яблочной выпечки, смешанный с ванилью и чем-то тёплым, домашним, — раздражал меня. Он был чужим. Он нарушал стерильную, холодную гармонию моего пространства, пахнувшего кожей, металлом и дорогим парфюмом.

Её незримое присутствие ощущалось в каждом уголке, будто тихий, невидимый призрак, поселившийся в моих стенах. Она не шумела, не мешала, но сам факт того, что она здесь, сводил с ума. Я не мог просто сидеть и делать вид, что всё в порядке. Мне нужны были ответы. Мне нужен был контроль. Без него я чувствовал себя голым.

Я нашёл её в гостиной. Она сидела в том же глубоком кресле, укутанная в мягкий плед нежного, кремового оттенка, который Галя, должно быть, достала откуда-то из недр гардеробной. Она сидела совершенно неподвижно, будто изваяние, её тонкие пальцы бессознательно перебирали бахрому на краю пледа. Я подошёл намеренно бесшумно, но она тут же подняла голову, словно не глазами, а кожей почувствовала колебание воздуха от моего движения. Эти её слепые глаза, всегда точно находившие меня в пространстве, вызывали странное, щемящее чувство — смесь раздражения и какого-то непонятного трепета.

— Алиса, слушай, — начал я, грубовато плюхаясь в кресло напротив. Мой голос прозвучал низко и хрипло, будто я много курил. — Если ты мне расскажешь всё, что случилось, без этих… сказок, я смогу тебе помочь. По-настоящему. Реально.

Она не ответила сразу. Её лицо, освещённое мягким светом настольной лампы, оставалось спокойным, почти отрешённым, с лёгкой улыбкой, застывшей в уголках губ.

— Со мной случилось чудо, — наконец сказала она, и её голос был тихим, но не дрожащим, а твёрдым и ясным, как отполированная сталь, обёрнутая в самый мягкий бархат. — Я встретила ангела.

Я замер. В голове на секунду воцарилась полная, оглушительная пустота. Ангела. Это слово прозвучало так нелепо, так абсурдно. Оно повисло в воздухе между нами, такое хрупкое и нереальное, что я даже не сразу нашёл, что сказать.

— А потом? — выдавил я наконец, чувствуя, как подступает знакомое раздражение, смешанное с каким-то странным, щемящим и неприятным чувством где-то в груди. — Что произошло потом, до этого «чуда»? На трассе. Говори.

— Потом он отвёз меня в свой дом. Я про тебя. Спасибо тебе, — она сказала это просто, чисто, без тени лести, подобострастия или скрытого умысла.

Во мне что-то болезненно ёкнуло. Она намеренно уходила от ответа, прячась за этими наивными, детскими, почти святочными словами, строя вокруг себя невидимую, но прочную стену.

— До меня. Там, на трассе, — я настаивал, вдалбливая каждое слово, впиваясь в неё взглядом, который она, увы, не могла видеть.

— На трассе… — её губы, только что растянутые в лёгкой улыбке, дрогнули. И её руки, те самые, что только что так спокойно лежали на коленях, вдруг сжались в маленькие, белые от напряжения кулачки, впиваясь в мягкую ткань пледа. Вся её фигура мгновенно замерла, сжалась, замкнулась в себе. Она снова ушла в ту самую раковину молчания и ужаса, из которой, казалось, только начала потихоньку выползать на свет.

Я глухо вздохнул, пытаясь собрать в кучу жалкие остатки своего терпения, которого у меня всегда было чуть меньше нуля. Оно заканчивалось с катастрофической скоростью.

— Я найду этих тварей. Накажу их так, что они сами себя не вспомнят. Помогу во всём разобраться, с документами, со всем. Скажи мне кто, что, где. Ну же. Раз уж считаешь меня ангелом, — я произнёс это с лёгкой, горькой и циничной насмешкой в голосе.

Я — ангел. Охренеть. Мысленно я горько и едко усмехнулся. Скажи кому — не поверят. Посмеются прямо в лицо.

Жестокий, циничный Терминатор, по чьей прихоти ломаются жизни и карьеры, которого боится в лицо весь город, — и вдруг ангел.

Железный, невыносимый контраст был настолько чудовищным, что казался галлюцинацией, дурным сном.

Как жаль, что она не видит меня, пронеслось в голове с внезапной, острой ясностью. Уж точно бы так никогда не сказала. Увидела бы шрамы, холодные, пустые глаза, ощутила бы исходящую от меня волнами опасность, животный страх — и отшатнулась бы в ужасе. Боялась бы смотреть в глаза.

— Нет у меня никого, — её голос прозвучал глухо, пробиваясь сквозь её собственную броню и мою. — Бабушку полгода назад похоронили. Родители умерли шесть лет назад, в аварии. Я совсем одна. Я сирота. — Она выдохнула это признание, будто сбросив с хрупких плеч тяжёлый, невидимый груз, который таскала на себе слишком долго.

От её слов, таких простых и таких страшных, стало как-то физически не по себе. Конкретика. Голая, бесприютная, одинокая правда, от которой не отмахнуться.

— А жила ты где? — спросил я, пытаясь сгладить грубость в голосе, но всё равно это прозвучало как допрос с пристрастием.

Она снова замкнулась в молчании, а потом произнесла то, от чего у меня всё внутри перевернулось и закипело вновь, но уже от полного, абсолютного бессилия.

— Я понимаю. Я обуза. Не переживай. Я завтра утром уйду. Всё будет хорошо. Я как-нибудь сама.

Вот чёрт! Опять!

Казалось, мы говорим на совершенно разных языках, живём в разных реальностях. Она не слышала меня, не понимала, что я не о том, не об её уходе!

— Куда?! — моё терпение лопнуло с тихим хлопком, и в голосе прорвалась настоящая, злая злость. — Я разве гоню тебя? Я просто хочу докопаться до правды! Тебе ведь документы нужны! Паспорт! Медицинский полис! Ты же где-то должна была учиться, должны быть друзья, соседи, кто-то!

— У меня никого нет, — повторила она с какой-то леденящей душу, потусторонней окончательностью. — И мне не нужны документы. Никакие.

Глава 8

Я вышел из гостиной, и дверь за мной закрылась с глухим щелчком, который отозвался в тишине дома. Воздух снова зашумел в ушах, будто после взрыва. Этот разговор, эта тихая, упрямая стена, которую она выстроила, вымотали меня сильнее, чем любая драка в баре. Физическая боль была проще — она приходила и уходила. А это... это въедалось под кожу.

Я нашёл Галю на кухне. Она стояла у раковины, спина её была напряжена, и по тому, как она с усилием оттирала кастрюлю, я понял — она всё слышала. Всё понимала без слов. Она всегда понимала.

— Галя, — голос мой прозвучал хрипло, я провёл рукой по лицу, чувствуя непробиваемую усталость, тяжёлым грузом лежащую на плечах. — Я уехал. Ненадолго. Дела. Присмотри за ней, ладно? Чтобы… чтобы всё было. Чтобы никуда не ушла.

Она обернулась, вытерла мокрые руки о клетчатый фартук. В её глазах читалась целая гамма чувств — и понимание, и жалость ко мне, и к ней, и тот самый вечный материнский укор, который я ненавидел с детства.

— Артём, куда ты опять? Только вернулся. Она же… она же ребёнок, испуганный.

— Я знаю! — резко, почти свирепо оборвал я, но сразу же осекся, увидев, как она вздрогнула от моего тона. Сделал усилие над собой, понизил тон, стараясь говорить спокойнее. — Мне нужно кое-что узнать. Важное. Очень. Сиди тут с ней. Пироги эти свои пеки. Говори о чём-нибудь, о погоде, о снах, о чёртовых ангелах! Только чтобы она здесь была. Чтобы я, когда вернусь, нашёл её здесь. Живую и невредимую. Поняла?

Галя молча кивнула, и в этом кивке была целая вселенная немого осуждения, покорности и бесконечной усталости от моих вечных «дел». Я развернулся и вышел, нарочито громко хлопнув дверью, чтобы заглушить этот внутренний вой.

Машина завелась с низким, злым рыком. Я вырулил из своего тихого, теперь такого чужого и незнакомого двора и понёсся по ночному городу, давя на газ, чтобы ветер выдувал из головы дурные мысли.

Офис. Мне нужен был мой офис. Моя крепость. Там был центр управления, там всё было понятно, логично, разложено по полочкам и подконтрольно. Там не было слепых девушек, пахнущих пирогами и говорящих об ангелах.

Я влетел в здание, уже далеко за полночь, но несколько моих самых проверенных ребят были на месте — те, кто работает по моим особым, деликатным поручениям, всегда на связи. Они поднялись навстречу, увидев моё лицо, и их собственные лица сразу стали серьёзными, напряжёнными.

— Босс? Всё в порядке?

— Нет, не в порядке, — я прошёл в свой кабинет, скинул кожаную куртку на спинку своего кресла. — В ту ночь, когда я Циллера укладывал. На трассе, километр за выездом из города, в сторону области. Там что-то было. Нужно найти машину.. из него выкинули человека. Найти. Быстро. Используйте всё.

Они не задавали лишних вопросов. Не спрашивали, кто и зачем. Просто кивнули почти синхронно и растворились в ночи, как тени. Это то, что я в них ценил больше всего — абсолютная преданность и умение не болтать лишнего.

Я остался один в огромном, пустом кабинете. Подошёл к барной стойке, налил себе виски, хорошего, выдержанного. Пил не спеша, чувствуя, как обжигающая жидкость растекается по горлу, согревая изнутри, но не в силах прогнать тот холодный комок, что сидел где-то глубоко в груди. В голове стояло её лицо. Её голос. «Я встретила ангела». Чёрт возьми!

Прошло пару часов. Виски в стакане давно закончился. Мне позвонили.

— Босс, нашли. Камера на заправке «Лукойл» поймала. Чёрная десятка, грязная, номера видны. Пробили. Машина чистая, но владелец… Мужик один, Сергей Петров, сорока пяти лет. Проживает по адресу… — он продиктовал адрес в одном из спальных районов.

— Хорошо, — я прервал его, уже записывая адрес на клочке бумаги. — Всё, что есть на него, к утру на моём столе. Кредиты, связи, судимости, чем занимается, с кем спит. И на его жильцов. Всё. И чтобы пара наших ребят съездила, поговорила с соседями. Тихо, по-соседски. Не пугать. Узнать всё, что можно.

Я положил трубку. Рассвет застал меня в кресле за компьютером, в свете монитора. Я просматривал первые отчёты, которые уже начали стекаться ко мне. На столе к утру лежала свежая, ещё пахнущая краской папка. Я открыл её.

К десяти утра у меня в голове сложилась вся картина. Чёткая, ясная, выверенная и настолько отвратительная, что хотелось снести с ног свой собственный стол.

Как оказалось, Алиса после смерти родителей жила с бабушкой. В обычной двухкомнатной квартире в панельной многоэтажке на окраине. Девочка была талантливой — ходила в колледж искусств, училась рисовать, была на последнем курсе. Как только получила диплом — бабушка её, старая, больная женщина, через месяц умерла. Алиса осталась одна. Совсем одна. Слепая. И над ней по закону требовалась опека.

Соцзащита, эти идиоты в пыльных кабинетах, нашли её единственного более-менее живого родственника — двоюродного дядю, того самого Сергея Петрова. Алкаша с небольшими подработками. И «попросили помочь в оформлении документов». Помочь. Вот только «помощь» дяди оказалась в другом. Он быстренько, пользуясь её слепотой и беспомощностью, оформил квартиру на себя. А Алису… Алису он запихал в чулан. Буквально. Держал там, как собаку, почти не выпуская, кормя объедками. Скорее всего, издевался над ней — морально, физически, потому что… Потому что мог. Потому что она была слепая, беспомощная, и никто и никогда за неё не заступится.

И она нашла в себе силы бежать. Решилась. Но он не отпустил её так просто. Избил. Унизил окончательно. А потом… потом выкинул, как мешок с мусором, на трассу, за город. Без документов. Без денег. Без тёплой одежды. В надежде, что слепая не найдёт дороги назад. Или её собьёт фура. Или она замёрзнет ночью. Любой вариант его, видимо, устраивал. Лишь бы избавиться.

Я сидел и смотрел на распечатанные листы. На адрес. На фото этого ублюдка, добытое из базы данных ГИБДД. Внутри всё закипало медленным, холодным, целенаправленным кипением. Это была не слепая ярость. Не горячая злость. Это было нечто другое. Холодная, абсолютная, кристальная уверенность хищника, выследившего добычу.