Тортерия попаданки, или, Дракон, будь человеком!

Пролог.

Металлическая клетка шаталась из стороны в сторону из-за неровностей дороги. Маленькую обречённую пленницу внутри то и дело подбрасывало на очередной кочке, а безучастная голова её ударялась о железные прутья. Но ничего этого бедняжка не замечала. Её не радовала ни изящная причёска, которую ей соорудили по такому случаю, ни богатое платье, которое её заставили надеть специально для церемонии. Что за радость от тряпок и драгоценностей, если уже знаешь, куда и зачем тебя везут? Камилла знала, но до сих пор едва ли могла поверить.

Невидящими глазами она смотрела на процессию позади. В первых рядах в открытом экипаже следовала госпожа Алесандрина Вальтер, по обеим сторонам от которой находились Тилли и Милли — близнецы. Камилла услышала голос Тилли:

— А можно я заберусь на гору и посмотрю, как дракон сожрёт Ромашку?

«Ромашка» — домашнее прозвище Камиллы. Её передёрнуло от нелепости звучания такого милого имени в данном контексте. Впрочем, стоило ли удивляться? С тех пор, как слёг по болезни Димитриус Вальтер, отец Камиллы, в родном доме ей совсем житья не стало.

Но одно дело — постоянная ругань Алесандрины, второй жены Димитриуса, это ещё можно было как-то понять. Однако понимать последующие события Камилла отказывалась, просто отказывалась.

— Нет, нельзя, — отрезала Алесандрина и пришпорила коня, дабы не отстать от клетки, что ехала впереди.

Алесандрина управляла экипажем самостоятельно. Дела в семействе Вальтеров шли всё хуже и хуже, поскольку Димитриус больше не мог полноценно управлять лесопилкой. С прислугой пришлось попрощаться, что для Алесандрины наверняка стало ударом. Она ведь выходила за состоятельного мужчину-вдовца, а теперь оказалась женой инвалида ещё и с двумя восьмилетними детьми на руках. Камилле пришлось выполнять роль служанки, чтобы выхаживать отца и поддерживать дом в порядке. Но она и в самых страшных мыслях предположить не могла, что её ждёт подобная участь.

— Ну, ма-а-ам! Ну, пожалуйста! — заныла Милли и принялась дёргать Алесандрину за рукав её лучшего платья.

Разумеется, госпожа Вальтер надела сегодня свой лучший наряд. А какой же ещё наряд надеть, когда провожаешь свою нелюбимую падчерицу на съедение дракону?

— Мы хотим посмотреть, как сожрут Ромашку! Ну, пожалуйста-а-а! Пожа-а-луйста! — выли Тилли и Милли в один голос.

— Он ведь сначала разорвёт её на кусочки, да? — с надеждой спросил мальчик.

— Или первым делом откусит ей руку или ногу? — поинтересовалась девочка.

— Не знаю, дети, — негромко ответила Александрина и прижала указательный палец к губам. — Давайте потише. Мы ведь должны уважать древнюю традицию. Наша Ромашка будет принесена в жертву дракону. Хоть какой-то с неё прок, — почти неслышно добавила мачеха и поглядела прямо на Камиллу, не сомневаясь, что та всё прекрасно слышит. И эта мысль её нисколько не опечалила. — Но увидеть мы ничего не сможем, дети, — вздохнула Алесандрина и погладила близнецов по светлым головкам. — Нам придётся остаться внизу, а Ромашку сбросят в жерло вулкана с горы. Подозреваю, что он умрёт раньше, чем встретится с драконом.

Милли и Тилли явно огорчились такому раскладу. Камилла не знала, что им меньше понравилось: то, что они не увидят столь «прекрасное» зрелище собственными глазами, или то, что несчастная будет не так сильно страдать, как они рассчитывали.

В любом случае Камилла и так уже настрадалась достаточно. Её обряжали к будущей церемонии, как настоящую невесту, и относились даже с почтением. И всё равно она ведь знала, к чему её готовят. Однако самым страшным ударом для неё стало вчерашнее появление в доме Распорядителей. Камилла даже в страшном сне не могла представить, что подобное произойдёт именно с ней.

— Камилла Вальтер! — заявил Главный Распорядитель. — Вам оказана великая честь в этом году стать почётной гостьей Дракона!

Почётной гостьей… В Синувале, да и во всём Королевстве Майкар, все прекрасно знали, что означают эти слова. Это не честь и не почёт, это верная смерть.

Каждый год одного жителя Синуваля отправляли к Драконьей Горе и сбрасывали в жерло вулкана, где и жил всем известный Дракон. Делалось это для того, чтобы предотвратить нападения. Считалось, что жертвы задабривают древнего зверя, и он не станет донимать простых жителей, воровать скот и устраивать погромы.

Официально заявлялось, что всегда находятся добровольцы на такой случай. Неофициально ходили слухи, что будущий «драконий обед» избирают случайным образом. Но Камилла собственными глазами видела, как вчера Алесандрина что-то передала из рук в руки Главному Распорядителю — кисет с чем-то тяжёлым. Может, Ромашка и не была ещё умудрённой огромным жизненным опытом, но даже она поняла, что в кисете наверняка деньги.

Её продали. Её предали. Её послали на смерть.

И никто уже не мог ей помочь. Никто.

Какая-то женщина отбилась от общей пешей толпы горожан и быстро двинулась к клетке. Она протянула Камилле какой-то камешек.

— Вот, девочка, возьми! — зашептала женщина.

Её тут же погнали прочь стражники, но Камилла всё-таки успела забрать из дрожащих пальцев незнакомки этот странный дар.

Сахар… Женщина подарила Ромашке комок сахара, самого обычного, не волшебного. Не зелье и не оружие. Но для простых людей в Синувале такой кусок стоил немалых денег. Женщина могла бы подарить эту сладость своим детям, но предпочла угостить юную смертницу в её последний час. Должно быть, у незнакомки было доброе сердце, в отличие от той женщины, что жила с Камиллой под одной крышей последние десять лет.

Ромашка сжала сладкий комочек покрепче в кулаке. Ей хотелось плакать, но она кое-как держалась. Слёзы уже ничем не помогут ей…

Наконец, процессия подобралась к горе. Зрители, коих всегда собиралось немало на подобные события, остались у подножья, а Камилле предстояло подняться на гору в сопровождении Распорядителей. Она в последний раз глянула на мачеху и близнецов. Дети едва не скакали от радостного возбуждения, а лицо Алесандрины оставалось холодным и отстранённым. Но наверняка этот вид скрывал под собой не меньше радости, чем у её детей.

Визуализация

Дорогие читатели!

Приветствую вас в своей новинке “Тортерия попаданки, или, Дракон, будь человеком!”!

Не пугайтесь, пожалуйста, мрачного начала. В этой книге обязательно найдётся место и юмору, и любви, и приключениям, и, конечно, вкусностям от главной героини.

Уже в следующей главе вы познакомитесь с Евгенией Семёновной, а пока представляю вам иллюстрацию к прологу моего романа:

Ромашка-Камилла Вальтер, юная и прекрасная на пороге решающего фатального шага. Её участь незавидна, но, как нетрудно догадаться, на том её история не закончена.

Что же случится дальше, узнаем совсем скоро.

—————————————

И ещё одна малю-у-усенькая просьбочка…

ПОЖАЛУЙСТА, НЕ ЗАБУДЬТЕ ПОСТАВИТЬ КНИГЕ ЗВЁЗДОЧКУ И ДОБАВИТЬ В БИБЛИОТЕКУ!

БУДУ ОГРОМНО БЛАГОДАРЕН ВАМ!

Глава 1.

— И вот летит дракон! Стра-а-ашный! Жу-у-уткий! У-у-у!

Дети хором заголосили — кто от испуга, кто на радостях. Уставились на меня в ожидании продолжения истории, и все в один голос затребовали:

— А дальше?! А дальше?!

— А принцесса спасётся?.. — робко проблеяла малютка лет пяти в круглых розовых очках. Её моё самодельное представление особенно впечатлило, и малышка переживала не на шутку.

— Ну, конечно! — заверила я, продолжая размахивать рукой, в которой была зажата резиновая фигурка дракона. — Сейчас принцессу обязательно спасёт храбрый рыцарь!

— Лыцаль! — защебетали детишки, хлопая в ладоши.

Кукла Барби в розовом платье, изображавшая ту самую принцессу, чуть не свалилась с импровизированной горы, сделанной из детских книжек, поверх которых я накинула простыню. Рыцарь, он же — извечный друг Барби Кен из запасов ребятни, подъехал к горе на розовом кабриолете вместо положенного в таких случаях коня. Ну, знаете, какая жизнь, такие и сказки. А в текущих условиях придираться вообще не приходилось.

— «Я спасу тебя, прекрасная принцесса!» — прокричал рыцарь и храбро бросился на дракона!

В данном случае, разумеется, кричала я. А ещё кричали дети, раззадоренные моим представлением.

— А лыцаля есть магия? — поинтересовался мальчик в белой медицинской маске, из-за чего его голосок прозвучал глухо. — Я знаю, что у настоящих воинов-дзыдаив есть магия. И магитиские мечи.

— А у нашего рыцаря есть магия волшебных пузырей, — заявила я и выдула из пластмассового пистолета добрую порцию прозрачных мыльных шариков, которые разлетелись по палате, вызвав ещё больший восторг ребятни.

Дети принялись ловить пузырики. Маленькое пространство наполнили весёлые вскрики и смех. Малыши радовались от души, а я радовалась вместе с ними и знала, что они ещё больше обрадуются, как увидят мой финальный шедевр — торт! Который я назвала просто — «Я тебя слепила из того, что было».

В ход пошло всё: вафельные листы, сгущёнка, пастила, сахарная пудра, кусочки банана — в общем, всё, отыскалось по закромам и припасам. Можно было бы и магазинный купить, и где-нибудь в кондитерской заказать. Но мне хотелось сделать что-то собственными руками. Будь у меня кухня в распоряжении, и я бы такой тортище забабахала! Но привередничать не приходилось, зато смекалка моя пригодилась в который раз.

Торт из фиг пойми чего тоже отлично зашёл. Кто-то из сестёр дал мне в последний момент маленькие фейерверки, которые можно воткнуть в кондитерские изделия. Я установила трубочку на верхушку торта и подожгла. Тут же посыпались в разные стороны искры — три секунды непередаваемого восторга.

— Ура-а-а! Принцесса спасена! — объявила я под бурные аплодисменты, переходящие в овации.

— Теперь они с лыцалем будут жить долго и щасливо? — уточнила давешняя девочка в очках.

— Непременно, — убедительно кивнула я, усаживая Барби и Кена в их общую розовую «карету». — А теперь давайте все резать торт!

— Тёть Жень, а у вас волосики настоящие? — спросила уже другая девочка, постарше, показывая на мой красный парик с такими тугими кудряшками, что позавидовала бы любая химзавивка.

— А как же? — не растерялась я. — Мои собственные. Полностью натуральные. Мэйд ин тётя Женя, — я приподняла парик надо лбом, как обычно приподнимают шляпу в знак приветствия, и дети залились смехом.

— Евгения Семёновна, — аккуратно позвала из приоткрытой двери медсестра, — время…

Она виновато улыбнулась. Ей совсем не хотелось прерывать наш маленький несанкционированный праздник, но распорядок есть распорядок — меня заранее предупреждали, что нужно уложиться до определённого часа. Потом у детишек процедуры, как это тут обычно называли.

Быстро попрощавшись с детьми, я оставила им торт на растерзание и под несмолкаемый галдёж выскользнула за дверь, а моё место заняла всё та же медсестра, иначе бы дети меня просто так не отпустили. Праздников в их жизни немного, и каждое радостное событие на счету. Как и каждая минута жизни…

— Ну, вы как? — поинтересовалась Верочка, тоже медсестра, только уже из моего отделения. Она меня всё время дожидалась тут. — Не очень устали?

— Да на мне ещё пахать можно! — заверила я.

И Верочка тихо рассмеялась.

— Идёмте, Евгения Семёновна, вам тоже отдохнуть надо.

— Вот помру, тогда и отдохну.

Вера хотела меня поддержать за руку, но я предпочла идти сама. Пусть медленно, с передышками, но самостоятельно. Благо, идти-то недолго — в соседнее отделение онкобольных, только уже для взрослых.

Глава 2.

Так, наверное, представиться нужно, да?

Зовут меня Евгения Семёновна Зайцева, но многие называют просто — тётя Женя. Я молода и полна сил, если не считать того, что вот уже второй месяц отбываю наказание в исправительном учреждении под названием больница.

К моему неудовольствию, больница онкологическая, и тут таких, как я, к сожалению, немало. И детское отделение тоже имеется. Собственно, туда я выбила себе краткосрочную путёвку, дабы детишек развлечь и самой окончательно не затухнуть. Потому что жизнь в этих стенах сложно назвать жизнью, если уж начистоту.

Но я-то не привыкла горевать. У меня-то, что называется, ещё вся жизнь впереди! Ну, если не считать моего диагноза, который обычно произносят в полголоса и называют приговором. Просто мне вся эта грусть и уныние не упёрлись. Раз уж так получилось, что якобы жить мне осталось недолго, я хочу этот остаток провести хоть с какой-то пользой.

Нет, ну, серьёзно, мне что, слёзы лить? Да ни за что! Мне, по-хорошему, ещё полвека минимум положено! Мне всего пятьдесят четыре! Ну, какой умирать, ёлки-палки?!

— Евгения Семёновна, вам вредны эмоциональные потрясения, — немедленно заявил врач, как только мы с Верочкой прошествовали в мою палату.

Сергей Альбертович неодобрительно покачал головой при виде моего парика. И хотя лысина под ним уже покрылась испариной, вот специально перехотелось снимать. Фигушки! Дайте ещё с волосями походить!

— Вам прописан строгий постельный режим, — продолжал гундеть врач, пока я укладывалась снова в койку.

— Да надоело мне лежать без дела, — попыталась я до него донести совершенно очевидную для меня вещь. — Я три десятка лет на заводе на ногах отпахала в столовой. Думаете, там за смену хоть на минуточку присесть удастся? Ага, щас. А по ночам ещё и уборщицей подрабатывала. Тоже физический труд. Так что мне постельный режим ПРОТИВОпоказан. Пока я пользу приношу, я живу.

Сергей Альбертович снова покачал головой. Наверное, считал меня «неправильной» пациенткой. Но я за два месяца тут уже насмотрелась, как их постельный режим помогает: вот как улягутся женщины, вроде даже нестарые, в горизонтальное положение, так их в том же положении вперёд ногами вскоре и выносят. Я ж понимаю, что вся эта палата для смертников. Не дурочка — иллюзий не питаю. Сюда поступают те, кому домой уже не возвратиться.

Понимаю, нормальные люди о таком думать не любят. Эт нормально. Я тоже о таком никогда не думала, да и сейчас думать отказывалась, потому что от моих дум никому добрее не делалось, и мне тоже. Но тут… как бы это сказать… сами стены как будто нашёптывают жуткие такие мыслишки. Прямо давят. Прямо добивают, я бы сказала. Хоть бы выкрасили, что ли, эти самые стены в какие-нибудь цвета весёленькие. В оранжевый там… или в бирюзовый…

— Не бережёте вы себя, Евгения Семёновна, — в который раз покачал головой врач. — Давайте, снимайте свой эксцентричный головной убор.

— И не подумаю, — заупрямилась я. — Не отдам единственное яркое пятно в этой кунсткамере.

— Ну, как пожелаете, — проворчал Сергей Альбертович и наконец сдался. — Но давление лучше измерить, — строго наказал он Верочке, а сам тут же ушёл с недовольным видом.

—————————————

Дорогие читатели!

Если вы любите доброе и юморное фэнтези о попаданках, обязательно заходите в мою книгу

“Наследница (не) счастливой сыроварни”

Была пенсионеркой, а стала попаданкой.

Была Юлия Анатольевна Мухина, а стала Джульетта Левальд.

Была бухгалтером, а стала… графиней?..

Да если бы!

А ведь просто повелась на рекламу какого-то агентства «Не та дверь», где мне пообещали новую жизнь. Вот только никто не объяснил доверчивой старушке, что новая жизнь будет ничем не легче прежней.

Эх, ладно. Куда, говорите, идти? В ту дверь? А, без разницы! В любом случае выберусь.

Спасу подслеповатую козу и девочку-сиротку, поставлю на место заносчивого дракона и всем раздам… по куску сыра. Я же нынче сыровар!

А проблемы?.. Да в какой жизни их не было?!

https://litnet.com/shrt/Ple8

—————————————

ПРИЯТНОГО ВАМ ЧТЕНИЯ!

Визуализация

Дорогие мои, думаю, вы уже поняли, что нашу главную героиню Евгению Семёновну так просто не сломить. Даже перед лицом весьма сложных и даже страшных обстоятельств она продолжается излучать добро и улыбки.

Да, жизнь порой жестока и несправедлива, но не это не повод вешать нос. Можно и нужно находить радость в каждом дне.

Что ждёт тётю Женю дальше?

Узнаем совсем скоро.

Глава 3.

— Ну, Евгения Семёновна, вы бы правда пожалели себя, — пристраивая на сгибе моего локтя рука тонометра, ласково попросила медсестра. — Вы же вон как побледнели после этого представления.

— Побледнела я не представления. Просто стены ваши бледные так на меня отсвечивают, — оправдалась я, хотя и почувствовала какую-то неприятную тяжесть в груди.

Но со мной это часто случается в последнее время — то наваливается, то отпускает. Ничего, дело обычное, я уже привыкла.

— Да и душно тут как-то… — добавила, обмахиваясь журналом, который уже зачитала до дыр.

Верочка как-то подозрительно на меня глянула. Хотела, наверное, что-то сказать, но тут мобильник мой зажурчал. Я прихватила его и увидела на определителе милое сердцу «Внученька».

Да, у меня есть внученька. Ей уже шесть лет, и мой сын, её папа, недавно подарил Еве мобильный. Теперь она звонит мне каждый день, отправляет картинки в мессенжере и записывает голосовые сообщения. В общем, развлекаемся мы с внучкой.

— Привет, ба!

— Привет, Евочка! — я перехватила недовольный взгляд медсестры и состроила бровки домиком, чтобы она дала мне поговорить с девочкой. Разговаривать-то во время измерения давления нельзя. — Как твои дела?

— У меня всё хорошо, — деловито отчиталась Ева. — Мы сегодня гуляли с Бобби, и он убежал…

Бобби — это их собака. Порода какой-то там пультиму или мультилю — никак не запомню. Короче, на пуделя похож, только маленький совсем и уже не вырастит, а стоит, как крыло от самолёта. Ева — единственный ребёнок в семье, так что я Олега и Вику понимаю и не виню. Пусть балуют дочку, если есть возможность.

Я-то Олежку одна растила, баловать особо не получалось. Отец его помер от самой бесславной болезни в мире — безделье называется, помноженное на спиртовой градус. Пыталась я его лечить. Кодировки эти всякие проходили, даже к каким-то бабкам-гадалкам ходили. Ничё не помогло. Когда человек нормально жить не хочет, там хоть кол на голове теши. Пока сам себя в руки не возьмёшь — фиг что получится. Можешь яичком катать, молитвы читать, да хоть с бубном скакать — результат один. Вот и допился мой Витька до таких чёртиков, что одного решил прямо в окне изловить, с девятого этажа, ага. Царствие ему небесное…

— Ба, я по тебе уже соскучилась! — протянула Евочка, закончив отчёт о прогулке с Бобби.

— Ты ж моё солнышко. Я тоже по тебе соскучилась. Очень-очень. Но ты же завтра ко мне приедешь?

— Не приеду, — всхлипнула внучка.

— Как так? — удивилась я. — Вы же с мамой и папой завтра собирались…

— Мама сказала, что не поедем! — отрезала Ева.

Тут-то я слегка напряглась.

— Евочка, ну, не приедете завтра, так на следующий день…

— Мама сказала, что больше не хочет ездить в этот склеп! — выдала внучка, а затем спросила: — Ба, что такое склеп?

— Склеп… — я тихонько прокашлялась. — Ну, это такое место… — быстро осмотрела палату. — Такое место, где много белых стен.

— А-а, — протянула Ева и вздохнула. — Но я хочу приехать к тебе в склеп.

— Ну, раз мама ехать не хочет, может, тогда вы с папой приедете, — предположила я аккуратно.

Глава 4.

Нет, я всё понять могу. Больница — не самое приятное место. Моя бы воля — сегодня же удрала отсюда. Так ведь не отпускают. Говорят: «Надо подождать. Вот как только состояние стабилизируется, пройдёте полный курс…». А уже столько этих курсов прошла. Надоело, честное слово. Да и чувствую себя вполне замечательно. По крайней мере, чувствовала, пока не узнала, что невестке моей надоело меня навещать «в склепе».

— Папа тоже сказал, что больше не поедем! — как обухом по голове, припечатала меня Ева. — Они с мамой вчера так громко разговаривали, что как будто ссорились. И папа сказал: «Ну, ладно, больше не поедем». Он так сказал, бабуль!

Как-то неосознанно я схватилась рукой за левую ключицу — тянуть что-то вдруг стало, неприятненько.

Тут же, понимаете, какая петрушка, ладно сноха выкобениваться начала. В конце концов, с Викой у нас особо близких отношений не сложилось. Нет, я не пилила её, ничего такого. Наоборот старалась поменьше к молодым лезть. Только если с Евой помочь надо было, я всегда на подхвате.

Сами знаете, с ребёнком обо не разъездиешься, а у Вики то маникюр, то педикюр, то йоги, то шмоги. Она девка красивая, молодая, активная, ей тоже простор нужен. Может, у меня никакого простора в жизни не было, но так и времена были другие, и помогать мне особо некому было. Но раз уж выдалась мне возможность как-то помочь, то я и помогала. Кланяться мне за это в ноги не требовала. Случалось, и отказывать приходилось, особенно, как проблемы по здоровью начались. Я же не сразу в больничку-то пошла. Думала, само пройдёт, рассосётся, а оно чё-то вот не рассосалось. Ну, да ладно, не о том речь.

В общем, Вика мне ничего не должна, по большому счёту, и «в склеп» ездить — тоже. Но Олег… Ну, как бы это сказать… Мне казалось, мать-то у него одна…

— Бабуль, ты лучше сама к нам приезжай! — беззаботно предложила внучка.

— Я бы с радостью, милая, — я улыбнулась, но улыбка вышла слегка грустной. — Как только смогу, сразу приеду.

— А ты смоги поскорее! А то мы скоро уже к тебе переезжаем!

— Ко мне? — уже шире улыбнулась я. — Ко мне это куда же?

— В твою квартиру! — радостно заявила Евочка.

Улыбку мою, как корова языком слизала.

— Мама сказала, — продолжила внученька, — что как только ты откинешься, мы сразу к тебе переедем!

— Мама… так… сказала?.. — не без труда переспросила я.

— Ага! — торжественно подтвердила Ева. — Ба, а что такое «откинешься»?

Глава 5.

Здесь, наверное, надо пояснить ситуацию.

Живу я одна, в двушке. Двушка хорошая, требует, конечно, ремонта, но метров прилично. Это нам с Виктором ещё в былые времена отписали. Мы же оба на одном заводе работали. Так вот, двушка моя так за мной и значилась. А Олег, как женился, ипотеку взял. Я немного помогла деньгами на первый взнос. И взносы эти, скажу я вам, грабительские просто.

Говорила ему: «Ну, чего вы? Жили бы со мной». Он: «Нет, нет. Отдельно хотим. Пусть маленькая, но своя». Я и не стала давить. Молодой семье и правда лучше отдельно быт налаживать. Но квартирка у молодых Зайцевых, конечно, много меньше моей двушечки. Была у меня как-то шальная мысль предложить им махнуться, не глядя. Да они там ремонт же по своему вкусу делали, вот эти всякие полы с подогревами, гардеробные и всё такое-прочее. Ну, и мне тоже не сказать, что прям очень перемещаться хотелось. Всё-таки уже столько лет свой дом, родной, каждый уголок наизусть знаю…

А тут он вон оно чё… Оказывается, Викуля ждёт, когда я в своём склепе откинусь…

— Ба, ну, что это значит? — допытывалась Ева на том конце провода.

Нехорошо мне так стало. Ой, нехорошо…

Аккуратно рукавчик медицинский стянула. На возражения медсестры только отмахнулась. Встала со своей койки, решила хоть до коридора прогуляться.

— Это значит, Евочка… — силилась я что-нибудь удобоваримое придумать. — Это значит, что как только меня из больницы выпустят.

— А-а-а, — понимающе отреагировала внучка. — Значит, папа тоже очень ждёт, когда ты откинешься…

Я чуть притормозила и прислонилась к стене. Голова немного закружилась. Бывает.

— Папа сказал, — продолжала Ева, — что уже недолго осталось, и надо просто подождать!

Я бы и рада была смахнуть всё на детскую трескотню, да только знала, как Ева всё на свете точь-в-точь повторять любит. Порой как попугай заводила: услышит какое-нибудь слово, в той же рекламе или в песенке, и давай его беспрестанно повторять.

Ей всего шесть. Она ещё не умеет врать. Да и сочинить такое шестилетнему ребёнку не под силу.

Может, Ева что-то не так поняла?.. Может, что называется, вырвала из контекста?..

— Бабуль, — мечтательно вещала Ева, — а знаешь, что мне папа обещал?

— Нет, милая, не знаю.

Тело как-то слишком отяжелело, и ноги чуть подкосились. Для верности я посильнее облокотилась на твёрдую поверхность. Всё-таки душно тут. Проветрили бы что ли…

— Он сказал, что когда переедем в твою квартиру, у меня будет целая своя комната. Совсем моя и больше ничья. Правда здорово, ба?

— Очень здорово, — слова прозвучали не слишком уверенно, но девочка, к счастью, этого не заметила.

— И ещё мама сказала, что уже не может дождаться, когда мы наконец избавимся от этой обузы. Ба, а что такое обуза?..

Я, как стояла, так и съела по той самой стеночке вниз, а перед глазами поплыли тёмные пятна. И становились они всё шире и чернее, пока не слились в почти однородную густую черноту.

—————————————

Дорогие читатели!

Спасибо, что вы со мной! Не забывайте заглядывать в другие мои книги! Надеюсь, они вам тоже понравятся!

"Аптекарский огород попаданки"

Выдался шанс начать всё сначала в новом мире?

Я согласна!

Была инвалидом? Хлебнула «радостей семейной жизни»?

Все можно изменить!

Стать врачом, отыскать лекарство от смертельной болезни и спасти империю — тысяча «да»!

Найти таинственного дворянина, который прячется за инициалами «В.Б.» — уже бегу!

Теперь я княжна из 19 века — приятно познакомиться…

https://litnet.com/shrt/Plaj

—————————————

ПРИЯТНОГО ВАМ ЧТЕНИЯ!

Глава 6.

— Ба?.. Ба?.. — ещё доносился до моего сознания детский голосочек, но я почему-то слышала Еву всё хуже и хуже. — Ба, а ты приготовишь мне тортик? Я люблю твои тортики. Особенно с вишенками.

— Приготовлю… — кажется, пробормотала я в ответ, или же только намеревалась произнести, но вслух так ничего и не сказала?..

В любом случае вдруг поняла, что меня куда-то уносит, куда-то очень и очень далеко. Может, я и правда «откидываюсь», как о том мечтали мои единственные близкие люди?..

Нет, это ж надо… Олег уже пообещал Евочке, что сделает ей комнатку… Прекрасно. Отличное же дело. И пусть бы у Евы была в моей квартире своя комната — я ж только за. Только меня почему-то в известность решили не ставить, а просто дружно дожидались, когда я уже перестану им мешать жить.

Обуза… Неужели впрямь я могла стать обузой?.. Я, которая всю жизнь, не покладая рук, не разгибая спины, пахала, как не в себя. И всё ради чего? Чтобы сыну моему лучше жилось, чтобы у него судьба сложилась проще, легче. Чтобы у его семьи было больше возможностей…

О себе же я вообще не думала. Всё, что зарабатывала, старалась экономить. Лишнюю копейку откладывала, хранила, собирала по крупицам. На Евочку могла иной раз потратить. И Олегу при любом случае не скупилась доложить, когда надо — и с этой ипотекой проклятой подсобила, и когда машину он себе покупал. Он ведь тоже в кредит хотел влезть. А я, памятуя об этой долговой яме, сказала: «Не вздумай!». Что было в моих загашниках, почти всё выскребла, лишь бы он с процентщиками этими не связывался.

А что осталось у меня ещё из заработанного, то, каюсь, пришлось на лечение спустить. Пусть и по страховки лечили меня, а всё равно кучу всяких лекарств да процедур отдельно оплачивать приходилось. А когда совсем хирело мне, то и бывало, да, что просила Олега приехать или «скорую» вызвать. Теперь вот и в склепе засела, что ни выбраться, ни продохнуть. Надеялась, что выкарабкаюсь живой и снова активной, а выяснилось, что со мной уже попрощались все и отправили доживать…

— Тётя Женя!.. — услышала снова чей-то голос.

Кажется Верочки, медсестры моей. Она за два месяца так привязалась ко мне, а я — к ней. Хорошая девочка. Жаль, у меня с дочерями не сложилось…

— Тётя Женя!.. — раздалось в последний раз, а затем всё стихло.

Ну, прям совсем всё — ни звука. Такая тишина накрыла. Вроде и страшная, а вроде и благодатная.

Мысли на время прекратили бег. А потом снова прорезались и отозвались тупой болью в голове.

Я что, в обморок грохнулась?..

Ну, не впервой. Всё-таки неприятная штука — болезнь. Ты как будто бы не ты становишься. Всю жизнь ведь носилась, как реактивный двигатель. Никогда ни на какой упадок сил не жаловалась. А тут вот — бац! — и обмороки эти неуместные. К тому же, кажется, головой неудачно приложилась…

Ай! Больно, блин!..

Я поморщилась и закряхтела.

Ну, точно. Брякнулась тётя Женя, как какая-то тряпка ненужная. А я не тряпка! Я ещё всем задам! Я так просто валяться без дела не собираюсь!..

Ох, ёлки!.. Реально больно!

Голова кругом. Конечности еле двигаются, как будто не Витька мой, а я с десятого этажа сиганула, прости Господи. Надо подняться… Но сначала — глаза пролупить… А это нифига непросто почему-то оказалось. Веки как свинцом облили.

И тут…

Обдало меня жаром по лицу. Как из печки дровяной.

Батарея что ли?.. А какая батарея? Май на дворе…

Чьё-то вроде дыхание… И тяжёлое такое, сильное… Так собаки дышат. Причём крупные собаки. Очень крупные…

Глаза наконец распахнулись, и я увидела то, что сидело прямо передо мной и тыкалось мне в нос своим громадным чешуйчатым носом.

Дракон… Мамочки… Дракон… И не резиновый из детских игрушек, а живой дракон! ДРАКОНИЩЕ, БЛИН! Здоровенная такая махина размером с «Белаз».

Это что ж такое-то?.. Куда я попала и где мои вещи?..

А главное — почему эта зверюга продолжает ко мне принюхиваться?.. Он точно живой?.. Может, просто такой большой робот или типа того?..

Как бы в ответ на мой вопрос, дракон слегка приподнялся, растопырил лапы, прищурил жёлтые глаза и ка-а-ак рявкнет в полную глотку!..

Караул! Он живой! Он настоящий! Спасите-помогите! Меня сейчас сожрёт дракон!!!

Глава 7.

Заорала я знатно. Ей-богу, в жизни так не верещала, а тут такой голосина прорезался:

— А ну, уйди! Кыш! Кыш! — орала я громадному чудищу.

Чудище тоже не отставало и вопило во всё горло. Кто кого перекричал — точно не скажу. Не до того мне сделалось, чтобы мериться децибелами.

Короче, дракон рычит, я визжу, как резанная. И главное — опомниться-то никак не могу. Это что, сон? Или не сон? Если сон, то почему так страшно-то? Да ни в одном сне такого не представится! То ли пещера какая-то, то ли темница — фиг знает.

Глянула наверх — вроде небо над головой…

Погодите-ка… Я вроде… вот оттуда прям сюда, вниз, и упала… И не падала?..

Дракон двинулся на меня. Стало не до аналитических головоломок. Я шарахнулась к стене, врезалась спиной в какие-то камни. Только сейчас поняла, что двигаться мне жуть как неудобно. Мельком бросила взгляд на себя, а я — в платье! Ей-богу! Как бальное какое-то, с широченным таким подолом и тысячью юбок (шучу, не с тысячью, чуть поменьше, но смысл это несильно меняет). Это откуда ж такая красота неуместная? Я сто лет платьев, тем более — таких, не надевала!

Эту мысль тоже обдумывать было некогда, потому как зверюга явно прицелился мною закусить. И тут уж никаких преувеличений — он даже облизнулся.

Мамочки…

— Эй, не надо меня есть, слышишь? — стала уговаривать монстра. — Я несъедобная. Честное слово! Вообще ни разу невкусная! Вот те крест!

Дракон вдруг притормозил с нападением. Орать перестал. Я тоже затихла. Глаза прищурил. Багряные чешуйки на морде как будто бы зашевелились от любопытства. Интересно, так можно выразиться — «любопытные чешуйки»?..

Ладно, это я отвлеклась. В общем, дракон уставился на меня, я — на него. Оглядываем друг друга. Если не считать того, какой он страшный и громадный, то, в принципе, симпатичная животина. Ярко-алый, как сигнальный огонь. Каждая чешуйка — что гранёный камушек, даже немного светится, когда на клинышки свет попадает. А глаза-то какие — необычные, завораживающие, цвета расплавленного золота с продолговатым зрачком. Я бы, может, и полюбовалась всласть, да только всё ещё не отпускал страх, что находиться с таким чудищем рядом опасно для здоровья.

Тут я заметила, что зверь левую переднюю лапу странно поджимает. Поранился что ли?..

— Ну, чего там у тебя? — полюбопытствовала я аккуратно, кивая на его лапу. — Болит?

Честное слово, дракон словно понял мои слова и поглядел ровно туда, куда я указывала, а затем ещё больше поджал лапу.

— Да ладно тебе, покажи.

Он сердито фыркнул и оскалил зубы. Я быстро оглядела площадку, где мы находились.

Почему-то мне казалось, что я даже знаю это место. Ну, как знаю? Слышала, что это жерло спящего вулкана, и тут давно живёт красный дракон. Вот только откуда у меня такая информация?..

Взгляд упал на небольшой уступ, где валялся любопытный предмет. А похож этот предмет был… на драконий коготь.

— Что, ноготок повредил? — снова спросила у дракона.

В ответ чудище заворчал и пригнулся ко мне ближе. Опять стал принюхиваться. А меня опять страх одолел — сожрёт, честное слово, сожрёт. И глазом моргнуть не успеет, как закусит моими косточками. Хоть бы платьем этим проклятым что ли подавился…

Глава 8.

Внезапно драконий нос резко сменил траекторию и пополз от моего лица к шее, потом к груди…

— Ты чего удумал? — возмутилась я. — Ты мне это брось! Нельзя к девушкам приставать!

«Даже если этим девушкам уже шестой десяток», — подумала про себя, а потом вдруг сама удивилась, когда в декольте собственное глянула.

А это богатство откудова???

Нет, по молодости я ого-го была! И всё при мне, как надо, имелось. Но в пятьдесят четыре, да ещё и после всех химпроцедур, остались от моих выпуклостей один вогнутости и неровности. А тут… Всё на месте. И даже немного пышнее, чем в самые пышные времена.

Что за чертовщина?..

Меж тем ноздри хищника уже очутились в районе моей талии. Ну, это уж ни в какие ворота…

— Слушай, дракон, я, конечно, понимаю, что ты — животное, но совесть тоже имей, — заявила я, собираясь снова попятиться назад. Однако пятиться было уже некуда. — Ты ежели меня жрать задумал, то хотя бы не с этой части. Она мне дорога, как память.

Не обращая внимания на мои претензии, дракон потянулся носом к моей левой ладони. Я только сейчас поняла, что там у меня что-то зажато. Память услужливо подбросила воспоминание, что это большой кусок сахару.

Откуда у меня сахар?.. Вроде кто-то дал…

Дракон опять облизнулся.

Я осторожно подтянула ладонь к себе и слегка раскрыла пальцы. Драконий нос точно проследил за моими движениями, а жадный взгляд уставился на белый сладкий кристалл.

— Ты сладкое любишь? — вопросила я, хотя уже поняла, что драконы не разговаривают.

Немудрено. С чего бы это ящерицам разговаривать? Мы ж не в сказке. Хотя, на моей памяти, драконы только в сказках-то и водились.

Как бы в ответ на моей вопрос зверюга опять облизнулся. А у меня мелькнула кро-о-ошечная надежда.

— Так ты сахарку хочешь, да?

Клянусь, я видела, как монстр слегка кивнул.

— Если отдам тебе этот кусочек, ты меня не тронешь?

Дракон опять прищурился. Как будто бы недоверчиво.

— Я тебе ещё принесу, — пообещала со всей уверенностью. — Потом. Вот выйду отсюда, а потом вернусь и ещё принесу. Договорились?

Красный монстр, кажется, призадумался. Нет, он правда смышлёный — мне не показалось.

— Будешь вести себя хорошо, — воркующим голоском напевала я, — и будет тебе сладенькое, честно-честно.

Я не задумывалась о том, откель мне это сладенькое взять. Я вообще толком не понимала, где нахожусь и что тут делаю. Но это были мелочи по сравнению с возможностью спастись от клыкастой пасти. Так что задача номер раз — наобещать с три короба, умаслить дракона и текать как можно дальше!

Дракон немного посопел, потом вытащил язык, явно намереваясь отобрать у меня сладкое угощение. Очень вероятно, что отобрать он мог прямо с половиной моей руки, но терять мне стало нечего, и я решила идти тараном.

— Э, нет! — убрала руку с сахаром подальше от пасти. — Сначала обещай, что меня есть не будешь!

Монстр похлопал глазами. Похоже, удивился такой наглости. Он словно обдумывал решение, и я уже предчувствовала, что договориться нам-таки удалось.

Но тут…

Прямо на площадку из какого-то тёмного разлома в стене выскочил мужик в доспехах. Натуральных доспехах! Рыцарских! Я такие только в музеях исторических видела и в фильмах про рыцарей!

— Не бойся, несчастная! — заорал этот тип, облепленный по самые брови железом. — Я, Сигизмунд Непобедимый, спасу тебя от чудища!

С диким воплем он вскинул меч и ка-а-ак ринется на дракона.

Глава 9.

Я, конечно, прифигела от такого перфоманса. Зато дракон не растерялся и кинулся прочь от меня, чтобы первым сразить неожиданного гостя. С первой же атаки гость угодил дракону по лапе — той самой, где не хватало коготка.

— Ага! Испугался! — победно взревело железное чучело. — Вот и трофей мне будет! — он схватил коготь, который уже валялся отдельно. — Сделаю из него себе кубок!..

Договорить бравый рыцарь не успел, потому что красная махина врезала ему по шлему так, что наверняка мозги зазвенели. Сигизмунд Непобедимый брякнулся плашмя и растянулся на полу, наконец-то перестав голосить. Чудовище зарычало и клацнуло зубами. Ну, всё, конец герою…

— Эй, дракон! — позвала я, размахивая рукой с сахарным комочком. — А смотри, что у меня есть? М-м-м! Вкуснятина!

Хищник с досадой пихнул в бок железному человеку и, кажется, приготовился сотворить из него некое подобие сплющенной консервной банки.

— Если убьёшь его, сладкого не дам! — пригрозила я, не особо уверенная, что это сработает.

Однако — сработало. Дракон убрал лапу и повернулся ко мне. Судя по его морде, он был крайне недоволен, что ему не дали добить Сигизмунда Непобедимого.

— Хороший мальчик, — похвалила я, стараясь говорить уверенно. Хотя никакой уверенности, что передо мной именно мальчик, конечно, быть не могло. — А теперь иди сюда, и я угощу тебя вкусненьким.

Чудище шевельнулось, но подходить не спешило.

— Ну, иди-иди, маленький, — позвала я, приманивая дракона сахаром. — Больше отнимать не буду. Всё-всё тебе отдам. А ты нас с вот этим железным отпустишь, ладненько?

На морде дракона появилось печальное выражение. Он даже слегка голову отвернул.

— Ну, чего ты, зайка? — ласково увещевала я, — неужто обиделся?

Дракон в ответ зарычал, указывая на бессознательного рыцаря.

— Обидел он тебя, да? — догадалась я. — Ну, ты не переживай. Ноготок у тебя снова отрастёт лучше прежнего. Вот, съешь вкусняшку, и сразу добрее станешь.

Немного поворчав, дракон наконец придвинулся ко мне и высунул наружу длинный розовый язык.

— Ты точно нас отпустишь? — напоследок уточнила я.

Зверюга прищурился.

— Лично я своё слово держу, — заверила его. — Раз обещала, что вернусь со сладеньким, значит, вернусь. Мы друг друга поняли, зайчик?

Дракон слегка кивнул. Ну, или мне очень хотелось поверить, что он кивнул. После чего, внутренне перекрестившись, я положила кусочек сахару на язык. Дракон моментально схватил угощение и заглотил, даже не прожевав.

—————————————

Дорогие читатели!

У меня для вас в запасе всегда масса интересных и удивительных историй!

Одна из них

“ТЕНЬ ЯНВАРЯ”

Погибнуть от рук негодяев в своём мире, чтобы очнуться в другом в теле ведьмы, которая умерла 200 лет назад? Не лучший сценарий, но делать нечего, когда приходится спасать всё живое. Теперь меня зовут Адалена. И первое, что я увидела в своём новом воплощении, двух свирепых и безжалостных мужчин — Хранителя Араса и главнокомандующего Рэагана. Они убеждены, что именно во мне есть некая магия, способная остановить надвигающуюся Тьму. Но перед этим они подвергнут суровому испытанию не только моё тело, но и душу…

https://litnet.com/shrt/Plmx

—————————————

ПРИЯТНОГО ВАМ ЧТЕНИЯ!

Глава 10.

Я замерла в ожидании какой-нибудь драконьей подлости. А подлости всё никак не происходило. Дракон стоял, рыцарь лежал, я старалась не сильно дрожать. Затем чудище фыркнуло и потопало по направлению к пролому в стене. Вскоре монстр исчез из виду, а я наконец немного расслабилась.

Глянула на обездвиженное тело в железном панцире, вздохнула и… принялась его утаскивать в ту расщелину, откуда выпрыгнул бедолага. Ну, как утаскивать… Волокла с трудом, с миллионом передышек и ещё большим количеством непечатных слов, которые так и рвались наружу, но я терпела, кряхтела и почти не ругалась вслух.

Если вам кажется, что тащить взрослого мужика в средневековых латах — плёвое дело, то, поверьте, вам только кажется. Задача усложнялась тем, что нам мне было неудобное платье с корсетом, который мешал нормально дышать и сгибаться. А длиннющие юбки норовили каждый шаг сотворить мне подножку. Вдобавок туфли на каблуках. Конечно, не шпильки, но тоже ничего хорошего.

В общем, наряд мой явно не предназначался для подобной трудовой деятельности, а силы мои совершенно точно не были рассчитаны на транспортировку бессознательных тел.

И всё же я кое-как справилась. Через какое-то время, показавшееся бесконечным, расщелина вывела к выходу из горы. Рядом на небольшой лужайке пасся красивый белогривый конь. Подозреваю, что именно его хозяина я и волочила.

Конь без особого интереса пронаблюдал, как я приволоку к нему поближе железного человека, затем перевёл взгляд на моё изнеможённое лицо. А когда я рухнула на траву рядом со спасённым рыцарем, просто отвернулся и продолжил жевать травку. Заботы коня на этом закончились, а вот мои, похоже, только начались.

Уставившись в далёкое бирюзовое небо, я лишь сейчас начинала приходить в себя.

Что происходит?.. Где я?.. И ещё один занимательный вопрос — кто я?..

На первый взгляд, я была всё та же я. Проблема в том, что последняя версия меня находилась вовсе не среди живописной местности с лугами, горами и вулканами под раскидистым небосклоном, а лежала в онкологической больнице и готовилась то ли торжественно победить болезнь, вопреки все диагнозам и прогнозам, то ли поскорее откинуться, как было завещано моими родственниками.

Получается, я умерла?..

Да как же это «умерла»? Никакая я не мёртвая, а вполне себе живая. Вон даже дракона на скаку остановила и бравого рыцаря на горбу приволокла. А это, знаете ли, не шутки. Без всякой бравады могу сказать: таскать рыцарей — такое себе развлечение, не каждый горб осилит.

Значит, всё-таки жива. И мало того — здорова. Ведь в прежнем своём положении я себя-то с трудом на ногах держала. Не говоря уже о том, что одевалась совершенно иначе и формами обладала поскромнее. Да и волосы у меня после «процедур» все повыпадали. А тут…

Минуточку.

Волосы…

Я схватилась за голову и поняла, что волосы на месте. Подёргала — не снимаются. Подёргала посильнее — не отрываются, к тому же все манипуляции с ними хорошо ощущаются. Проще говоря, волосы не только присутствуют, но к тому же они мои собственные. И цвет у них…

Ох, ёшки-кошки!.. Красный! Малиново-красный! Прямо как мой парик давешний, в котором я представление показывала! Только кудри не настолько буйные, ну и структура не пластиковая, а живая, как у нормальных человеческих волос.

Да что это делается-то?! Я что, в какой-то другой мир угодила? И главное — в куда угодила? В смысле — чьё тело? Оно же ведь совершенно точно не моё!..

Визуализации

Итак, наша тётя Женя очутилась в другом мире. Попробуем узнать, как же она теперь выглядит, осознавая себя в новой ипостаси, а заодно посмотрим на дракона:

—————————————

Глава 11.

Я в очередной раз оглядела себя. Платье на мне было всё тем же — с корсетом, юбками и тайным заговором против свободного дыхания. Туфли никуда не делись, кудри по-прежнему гордо реяли вокруг головы, а рыцарь, зараза такая, всё ещё не подавал признаков жизни. Ну хоть не храпит, и на том спасибо.

Меня вдруг охватила неуютная мысль: это что ж выходит, я не просто в другом мире, а ещё и в другой оболочке? Этакий кросс-мировой боди-шопинг. Интересно, где тогда настоящая хозяйка этого тела? И не придёт ли она скоро забирать его обратно — с претензиями о рейдерском захвате?

И кто же я теперь? А вдруг местная принцесса или невеста какого-нибудь мстительного лорда? Или, не дай бог, вообще монашка. Хотя… платье явно не из монастырской лавки. И вырез подозрительно откровенный…

Ну, нет. Ни то, ни другое, ни третье. Да и я, кажется, что-то начинала вспоминать — как шла к этой горе, как меня какая-то процессия провожала… И зовут меня, кажется, Камилла… А сгубили меня, ну, то есть Камиллу, добрые родственничками. В этом смысле мы с ней даже больше родственными оказались. Мне тоже, как выяснилось, мои родственники долгих лет не желали. Ну, да ладно. Кто старое помянет, тот в новых обстоятельствах не разберётся.

Я обернулась — рыцарь по-прежнему валялся. Конь тоже никуда не делся, но посмотрел теперь на меня чуть внимательнее. Будто вместе со мной оценивал ситуацию. Может, ему просто стало интересно, почему я хватаю себя за голову каждые пару минут и сижу, разговаривая сама с собой. Надо было как-то железного человека привести в чувства. Не валяться же ему тут просто так под солнцем — сопреет.

Я как раз намеревалась нащупать пульс у рыцаря, когда он сам вздохнул, застонал, пошевелил ногой — и чуть не заехал мне по лицу металлической перчаткой. Вот тебе и благодарность.

— Живой! — констатировала я, отпрянув в сторону.

— Дракон… — прохрипел рыцарь, приподнимаясь, будто собирался прочитать над собой траурную эпитафию, — …пала, тварь змееликая… Сила моей десницы… доблесть рода моего… коготь её — вот он!

Он торжествующе поднял перед собой что-то блестящее — тот самый коготь, который и без его участия давно валялся отдельно от лапы.

— М-да… — сказала я, потому что ничего вежливее не придумала. — Вот только… дракон жив. Прямо как ты. Не добил ты его. Совсем.

Рыцарь, кажется, завис. Потом уставился на коготь, потом на меня. Снова на коготь. Потом сделал лицо, будто впервые в жизни задумался о чём-то глубже, чем рецепт кабаньего рагу.

— Ты хочешь сказать… он ещё… шевелится?

— Нет-нет, не беспокойся. Он не шевелится. Он ушёл. Фыркнул, хвостом по стенке шлёпнул и ушёл. Не до тебя ему. Видимо, ты его… утомил.

Сигизмунд сел, застонал, поднял глаза к небу и с выражением трагического достоинства проговорил:

— Да, вероятно, своим героизмом я его потряс. Вот он и сбежал. Побоялся финального удара…

— Или твоего голоса. Я бы тоже сбежала, будь у меня крылья.

Рыцарь бросил на меня возмущённый взгляд, а я тут же вскинула руки:

— Ладно, ладно! Пусть будет победа. Герой дня — ты. Не убил, так хотя бы… напугал. Окей. Только не иди туда снова, умоляю. Мне тебя второй раз на себе тащить? Я на такое не подписывалась.

Железный гордо выпрямился, отбросил прядь волос (всё ещё в шлеме, заметьте) и сказал:

— Хорошо. Мы сразились. Он пал… ну, или… испарился. Это неважно. Я тебя спас, ты меня спасла. Равноценный обмен.

— Конечно. Ты — герой, а я — грузчик.

— И хранительница тайны! — важно поднял он палец. — Ты ведь никому не скажешь, что эта мерзкая ящерица до сих пор жива?

Я прикусила язык, чтобы не ляпнуть чего-нибудь лишнего, а затем деликатно спросила:

— А зачем мне говорить? Мне что, заняться нечем? Пусть будет мёртв. Всем будет спокойнее.

Рыцарь заулыбался, наконец-то по-человечески.

— Прекрасно. Договор есть договор. И в знак благодарности… — он встал и пафосно вытянул руку вперёд, будто вручал мне орден за спасение глупцов. — Я, Сигизмунд Непобедимый, эрл Вестарский, сын его милости герцога Бенедикта Великого, дарую тебе… земли!

Я прищурилась:

— Какие земли?

— Прекрасные, тихие, зелёные. Ну, как земли… Имение. Ну, как имение… дом. Ну, почти дом.

— То есть сарай?

— Он с крышей! — убедительно заверил Сигизмунд. — В Молинвале. Это прекрасная долина. Там даже есть… фонтан. Почти. Иногда течёт. По весне.

Я тихо хмыкнула. Ну а что? Не больничная койка — и на том спасибо.

— А доставочка в подарок?

— Сам отвезу! Лично! Эрлы не бросают прекрасных дам, которых они спасли от драконьей пасти!

— Или наоборот.

Он сделал вид, что не расслышал, и подошёл к коню. Белогривый красавец, между прочим, по-прежнему жевал траву, косясь на нас с выражением философского неодобрения.

— Едем?

Я вздохнула, глянула на дорогу, на солнце, на своего нового спутника и на свою обувь. Потом стянула туфли, кинула их в седельную сумку и сказала:

— А чего бы и нет? У меня теперь имение есть. Почти. Дом. Почти. Главное — крыша. Глядишь — разживусь, и устрою там тортерию.

— Торте… чего?

— Поговорим в пути, Сиги. Седлай коня.

Он помог мне сесть в седло, запрыгнул сам — и мы отправились в Молинваль, туда, где меня ждал мой почти-дом, почти-бизнес и, как позже выяснилось, целая гора почти-проблем. Но об этом — в следующей главе.

Глава 12.

Поездка в седле оказалась сущей пыткой. Ну, то есть я всегда подозревала, что рыцарская жизнь — дело не для диванных экспертов, но чтоб настолько… Вот, скажем, как вам идея ехать по раздобанной дороге, в одном седле с человеком, чья броня весит больше, чем ваша прежняя жизнь целиком? А если учесть, что конь у нас один, а место в седле — по половинке на двоих, то получалась весьма интимная поза, не предполагающая ни личного пространства, ни комфорта, ни приличий. Особенно учитывая, что «моя» половина седла была ближе к задней, то есть постоянно приходилось либо падать назад, либо держаться за Сиги. А он, между прочим, не из мягоньких.

— А я и не знала, что седло может быть жестоким… — буркнула я, вцепляясь в эрловский пояс. — Это ведь пытка, да? Признавайся честно.

— Ты что, никогда не ездила верхом? — удивился он.

— Только в детстве. На пони. И там было мягко. И быстро заканчивалось.

Сигизмунд хмыкнул и что-то про себя пробормотал про «изнеженную столичную барышню». Неважно. Я уже больше думала о том, чем, собственно, тут можно заняться. Всё это — новый мир, новая жизнь, новая… оболочка… Неужели действительно не сон?

Похоже, нет. Потому что ни в одном сне лошадиная спина не врезалась бы мне в копчик с такой остротой. А броня Сиги — в рёбра.

— Слушай, — пробормотала я ему в спину, — а как у вас тут, в Молинвале, с… десертами?

— С чем?

— Ну, сладостями. Тортиками. Пироженками. Завитушками на креме.

— А-а! — оживился Сигизмунд. — Очень хорошо у нас с этим! Даже легенда есть — про Сладкую Деву.

— Что ещё за Дева?

— Говорят, однажды она спустится с небес на сахарном облаке и победит всё зло в мире.

— Сахарное облако… — повторила я, прикусив губу. — Ну, звучит, конечно, как диабетическая угроза, но мило. А как должна выглядеть эта Дева? Уж не с малиновыми волосами?

Непобедимый недоверчиво прищурился, глянув на мои волосы:

— Ты, конечно, извини… Как тебя зовут?

— Женя.

— Да, Женя, — Сигизмунд откашлялся. — Не обижайся, Женя. Это просто легенда. Сказка. Проще говоря, неправда.

— Неправда то, что ты дракона убил, но я ж тебе об это не напоминаю каждые пять минут.

Рыцарь закатил глаза. Мы друг другу не нравились, но вынуждены были терпеть — всё, как в обычной жизни.

— А почем ты вообще про десерты спросила? — поинтересовался он.

— Да так. Любопытства ради и кругозора для.

— А что ты сказала тогда? Когда мы уезжали? «Тортерия»? Что это за зверь такой?

Я задумалась. Слово вырвалось у меня случайно, будто само всплыло из подсознания, вместе с воспоминанием. Последние мои слова… до того, как всё это началось… были как раз о тортах. Наверное, это знак. Или реинкарнационная тяга к крему.

— Это… место, где пекут торты. Подают торты. Уважают торты. Почитают торты, если хочешь.

— То есть храм?

— Почти. Но вкуснее. Я… пекла раньше. Торты.

Он кивнул, словно я только что призналась в принадлежности к таинственному ордену.

— Тогда, может, это и правда судьба. Твоя тортерия и моя развалюха в Молинвале. Кто знает — вдруг ты и есть та самая Сладкая Дева, просто… легенда тебя слегка перехвалила.

— А в легенде случайно ничего не было сказано о заносчивом рыцаре, которого Сладкая Дева прибьёт карамельным мечом?

— Вроде бы нет, — на полном серьёзе ответил Сиги. — Но надо будет уточнить этот момент.

— Уточни-уточни, — поддакнула я. — А то мало ли — старые легенды порой сбываются.

Он хмыкнул, и мы оба замолчали. Дорога перед нами была длинной, но впервые за всё время я не чувствовала, что спешу вернуться обратно. Да и возвращаться, кажется, было уже некуда.

Глава 13.

Мы ехали уже который час, и если сначала мне казалось, что я потихоньку привыкаю к седлу, то теперь я поняла: это была иллюзия. Просто боль переместилась в новые участки тела, и я пока не научилась её там узнавать. Однако красота вокруг всё-таки немного отвлекала от ощущения, что меня варят в металлическом котле, наполненном собственными костями.

Слева — зелёные холмы, укрытые серебристой пижмой и какой-то цветущей жёлтой травой, от которой пахло медом и разбитыми надеждами (или это я уже додумывала). Справа — речушка, весело журчащая, как будто знала, что мне в ней ещё мыться, если мы когда-нибудь доедем. А впереди — дорога, извивающаяся между деревьями, похожими на раскидистые салатницы. В общем, красота. Почти как открытка, только с болящим копчиком и перегретой спиной.

— Сиги, — вдруг сказала я, — а ты чего вообще попёрся дракона убивать? Ну не из спортивного же интереса.

Он чуть подался назад — насколько позволяла броня и седло, в котором мы сидели, как две шпроты в банке.

— Как это «чего»? Это долг. Честь. Геройское призвание. Ты что, не знаешь? Каждый год мы приносим дар этому чудовищу. Жертву, значит. И вот я подумал — пора с этим завязывать. Хватит кормить крылатую ящерицу невинными девами. Я решил: либо я, либо он. И вышел на битву. Один против зла!

— Герой-одиночка, — пробормотала я, — прямо как в дешёвом фэнтези.

— Что?

— Да ничего, продолжай. Интересно же.

Сигизмунд поправил невидимую складку на груди — прямо по броне, между прочим — и продолжил с достоинством:

— К тому же… По другой легенде, этот красный дракон — проклятый. Непобедимый, мол. Все, кто входил в его логово, уже не выходил обратно. Я первый, между прочим. Вот я и решил доказать, что даже непобедимого можно победить. Дело принципа.

— И, конечно, спасти прекрасную деву и жениться на ней, — закончила я за него, с лёгким укором.

Он покашлял.

— Ну… Планировалось. То есть, как бы, поэтапно. Победить — спасти — предложить руку и сердце. Но… в общем, я передумал.

— Передумал?

— Да. Не потому что ты не прекрасная, а потому что… ты слишком прекрасная. И вообще, у нас разные судьбы. Ты — тортовая ведьма, я — рыцарь.

— Благослови тебя глазурь, — фыркнула я. — Женитьбу оставь при себе. А вот про проклятье… Это интересно. Кто его, по-твоему, проклял? И за что?

Сиги вдруг как-то подозрительно замолчал. Даже конь замедлил шаг, будто решил не вмешиваться.

— Ну… Точно не знаю, — наконец сказал Сигизмунд с преувеличенной небрежностью. — Какие-то древние дела. Давние. Может, колдун. Или ведьма. Или дух. Ну, ты знаешь, как это бывает. Классика жанра.

— Классика — это когда в финале женятся и у всех по ребенку. А проклятие на драконе — это уже как минимум эпос. А может, и трагедия. Ты правда ничего не знаешь?

— Совсем ничего, — сказал он слишком быстро.

И тут я поняла: знает. Только не говорит. То ли не хочет, то ли боится, что я полезу дальше. А я и полезу, будь уверен, Сиги.

Мы снова замолчали, погружённые каждый в свои мысли. Он, вероятно, думал, как бы не проболтаться ещё чего лишнего. А я — о драконе. О том, как странно он себя вёл. О том, что не чувствовалось в нём зла. Усталость — да. Скука — возможно. Даже что-то похожее на тоску. Но ни ярости, ни кровожадности. И уж точно ни желания жениться на прекрасной деве. У него, похоже, были свои дела.

Возможно, это проклятие действительно было не просто легендой. И если оно связано с герцогством Вестар… А Сигизмунд — эрл… Хм.

Слишком много совпадений, чтобы быть просто сказкой.

— Сиги, — спросила я вдруг. — А как зовут твоего отца?

— Герцог Бенедикт, — отозвался он не сразу. — Великий. Вечно живущий в битвах и славе. Я ведь уже говорил.

— Ну да, конечно. Все отцы у рыцарей — либо герои, либо проклятье. А чаще — оба сразу.

— Ты сомневаешься в моём происхождении?

— Я сомневаюсь в твоих умолчаниях.

Он обиженно фыркнул и ударил пятками по бокам коня.

— Поехали. Скоро будет привал. Надо дать лошади отдохнуть.

— А меня кто спросит? — пробормотала я, подтягивая сползшее платье. — У меня, между прочим, тоже копыта болят.

Сиги тактично промолчал. Но в глубине души я знала: разговор про дракона мы не закончили. Мы его только начали. И мой внутренний сладкоежка-детектив уже начал строить гипотезы. О проклятии. О драконах. О герцогах. И — о тортах, конечно.

—————————————

Дорогие читатели!

С радостью зову вас в свою фэнтези-новинку!

“Хозяйка медовых угодий”

Потеря близких оставила в моём сердце пустоту. Но новый мир подарил мне цель.

И пусть я теперь всего лишь нищая батрачка в суровом краю, где жадный барон выжимает всё из своих земель и подданных. Я найду способ всё исправить.

Высажу клевер, подсолнухи, лаванду, и пасека снова оживёт. И, конечно, поставлю на ноги несчастную сиротку. Защищу её и от подлого барона, и от его злой экономки, добьюсь нашей свободы и, кто знает, может даже растоплю сердце сурового нелюдимого лесничего, в чьих глазах будто бы скрывается какая-то тайна.

Я возрождаю пасеку и верю: этот мир может стать моим домом…

Глава 14.

К вечеру дорога перестала напоминать тренировочную трассу для садистов и превратилась во вполне себе приличную просёлочную тропу. Я уже начинала различать в окружающей местности не только холмы и деревья, но и следы цивилизации: где-то показалась изгородь, вдалеке — скопление домиков с крышами, как будто сваренными из карамели. Или это я уже от усталости голодать начала и видеть пищевые галлюцинации.

Сигизмунд ехал бодро, я — менее бодро, но с достоинством, насколько позволяло отсутствие нижнего белья и наличие корсета. В воздухе пахло чем-то... домашним. Поля, печёный хлеб, дымок от дровяных печей. Впервые за долгое время я почувствовала... ну, почти уют. Почти.

— Молинваль, — торжественно объявил Сигизмунд, взмахнув рукой. — Вот он, край твоей новой жизни, Женя-С-Ужасным-Именем.

— Спасибо, добрый сэр. Ты тоже не фонтан, если честно, — отозвалась я. — Хотя, фонтан, кстати, должен быть тут где-то, ты обещал.

— Будет тебе фонтан. У нас всё по плану.

Мы въехали в небольшую деревушку, на удивление живую: дети носились с палками, изображая рыцарей, бабушки на завалинках ткали или чесали кудель (что бы это ни значило), а мужики чинно пили что-то тёмное и подозрительно весёлое у местной таверны с гордым названием "Два гуся и одна судьба". Я тут же отметила это заведение как потенциальный поставщик яиц, сливок и слухов. Последнее — особенно важно.

— Твоя резиденция вон там, — показал Сиги. — У подножия холма. Видишь, крыша красная?

— Я вижу крышу. И дыру в крыше. Это часть архитектурного замысла?

— Она... проветривает чердак.

— Ага. Ну, хоть честно. Пошли смотреть мою почти-домовитую мечту.

Дом, или, как я его мысленно окрестила, Проект “Воскресим, если не сгорит”, оказался вполне милым, если смотреть издалека и немного прищуриться. Каменные стены, перекошенные ставни, кривая дверь и, внимание… фонтан! Вернее, пьедестал от фонтана. Вода в нём, возможно, была… лет пять назад.

— Я тебя не обманул, — гордо сказал Сигизмунд. — Фонтан есть.

— Он скорее философский. Мол, вода — эфемерна. А вот дыра в крыше — реальна.

Он усмехнулся, помог мне слезть с коня (наконец-то!) и раскланялся, будто только что привёл меня в Версаль. Я вздохнула и огляделась. Потрескавшийся камень под ногами, облупившаяся штукатурка, где-то в кустах завывал кот. Или сова. Или кто-то третий, обиженный жизнью. И всё это — моё.

— Ну, как тебе? — спросил Сигизмунд. — Новое начало?

— Да уж. Идеально. Главное, что нет врачей с капельницами и безнадёжной тишины. А значит — я ещё жива. И, возможно, даже начну всё заново.

— Что-что? — переспросил Сиги недоумённо.

Но я только рукой махнула и подошла к входной двери, открыла её с легким скрипом (дверь явно хотела ещё поспать) и шагнула внутрь. Пахло пылью, старым деревом и... медом?

— Сиги, — подозвала я, — а в доме кто-нибудь жил до меня?

К своему удивлению, справа заметила нечто вроде старого сада. Всё заросло, но среди травы проступали очертания клумб, а в воздухе висел аромат чего-то… знакомого. Может быть, шалфея. Или печёного яблока. Или воспоминаний. Не уверена. Но запах был странно родным.

— Никто не жил тут уже лет десять, — сказал Сиги, подходя ко мне. — Местные обходят это место стороной. Говорят, тут призрак хозяйки бродит.

— Ну, прекрасно. Может, она поможет мне в ремонте. Я в обмен на уборку могу предложить кекс.

Он хмыкнул:

— Это будет самое мирное соседство, о котором я слышал. Только не забывай — ты теперь землевладелица. Местная знать. Обязана блистать.

— Блистать могу разве что осколками.

Я огляделась. Дом, хоть и полуразрушенный, звал к себе каким-то тёплым, пусть и кривым, уютом. У меня в груди кольнуло… предчувствие. Или надежда. Или, может, всё вместе — с лёгким привкусом крема и сахарной глазури.

— А ты что теперь? — спросила я у Сигизмунда. — Куда дальше путь держишь?

Он пожал плечами:

— Вернусь в имение к отцу. Расскажу, как я один победил дракона. Без лишних подробностей. А ты тут обживись. Если кого прибить надо будет — зови.

— Конечно. Сразу за хлебом и за тобой. Хотя, знаешь… думаю, и без тебя справлюсь.

Он усмехнулся, махнул на прощание рукой — и поехал прочь, величественный и слегка воняющий потом.

А я осталась. На пороге дома с развалившейся лестницей, с фонтаном, который «иногда течёт», и с ощущением, что именно здесь всё, наконец, начнётся.

Глава 15.

Когда за Сигизмундом скрылась последняя пыльная завитушка дороги, стало по-настоящему тихо. Дом словно выдохнул — тяжело, по-стариковски. Скрипнула дверь, ветер шевельнул занавеску, и я осталась — наедине с домом, пылью и собой.

Я захлопнула дверь, прислонилась к прохладной стене и осмотрелась.

Полумрак, запахи времени и дерево, которое давно не слышало топота живых шагов. Комнаты, как страницы старой книги: потрёпанные, но не забытые. В углу одинокий стул, у окна — тумбочка с облезлой вуалью. И воздух… пахнущий старым мёдом, полынью и чем-то удивительно терпким, как крепкий чёрный чай.

Я бродила по дому молча, как будто боялась спугнуть чей-то сон. Открывала шкафы, изучала полки, на которых прятались истории. Вот — засохший букет, на стене — криво повешенное зеркало, отражающее только половину лица. И, кажется, я впервые почувствовала, что не убегаю. А пришла.

Села на кровать — удивительно крепкую — и позволила себе думать.

Про своего сына, Олега. Его какое-то незаметное, тихое и в то же время очевидное предательство. Про Вику, с её вежливой отстранённостью, как будто я — не мать её мужа, а часть ненужного антиквариата, который они забыли выставить на продажу. Про Еву — мою солнечную, шумную, обожаемую девочку, которая теперь находилась где-то бесконечно далеко.

Увидимся ли мы вновь?.. Кажется, ответ был очевиден, и я даже не хотела представлять, что стало сейчас с тем, оставшимся в другом мире телом.

Обида и даже злость всё ещё были сильны во мне. Но куда больше я скучала. И всё равно продолжала злиться на своих близких. Нет, не на то, что у них своя жизнь. А на то, как они вытеснили меня из своей. Как будто аккуратно, без скандала, но по всем правилам.

Я не простила. И не собиралась. Но… всё же надеялась, что у них там всё хорошо. Что, может быть, мой уход действительно принесёт им счастье, сделает их жизнь лучше. Без меня. А у меня тоже новая жизнь. Без острова на кухне, но с неплохими перспективами. С дырой в крыше — но с горизонтом. С пустыми полками — но с руками, которые умеют месить тесто.

И вдруг мне стало легче. По-настоящему. Без нытья и обид. Они — там. Я — тут. Мы все живы. Мы справляемся. Каждый — по-своему.

Я встала и подошла к зеркалу. Оно было старое, с запёкшимися краями, но отражало без обмана.

Молодая женщина. Тонкое лицо, чёткий овал, выразительные карие глаза. Брови изогнутые, губы полные. Кожа ровная, чуть бледная. Волосы — густые, мягкие, удивительного вишнёво-малинового цвета, спадающие волнами до плеч. Вид у неё… у меня — был уставший, но в этом усталом взгляде было что-то опасно-решительное. Как у тех, кого не сломали.

— Ну что, Женя, — сказала я себе, — может, всё-таки они проиграли. А не ты.

И да — я была красива. Настолько, что если бы у этого зеркала был голос, оно бы наверняка похвалило. Сигизмунд, между прочим, дурак. Возил такую красоту за спиной и даже глазом не моргнул. Хотя, может, это и к лучшему. Сиги — совсем уж не тот вариант, к которому хочется греться в общих объятьях. Да и нужен ли мне был сейчас «обогрев» такого рода? Сомнительно. Мне в данный момент хватало новой версии себя.

Я наклонилась ближе, прищурилась. Брови чуть изогнутые, взгляд — живой, даже если уставший. Красивая, черт побери.

— Вот ты какая, Камилла, — сказала я отражению. — Или… Женя. Будем считать, что мы теперь — одна команда.

Я снова окинула взглядом комнату — покосившийся шкаф, пыльную лампу, трещину в углу. Дом был не просто пустым — он был как забытый дневник. Но он ждал. Не принцессу, не героиню, не хозяйку — человека.

И пусть я не получила письма, не получила звонка, не услышала «прости» от тех, кому, вообще-то было за что извиниться, — я получила это. Дом, в котором можно начать заново. Со скрипучими полами, облупленными ставнями… и надеждой.

Глава 16.

Я проснулась оттого, что кто-то смотрел. Не буквально, конечно, — я никого не увидела, кроме собственных носков, торчащих из-под старого покрывала. С розочками — нашла их тут среди брошенных кем-то неизвестным вещей и надела на ночь, ибо в Молинвали не баловали теплом. И вот проснулась, значит, и поймала себя на ощущении — как будто кто-то склонился совсем близко, шепчет, дышит рядом, перебирает мои сны, как страницы старого фотоальбома.

И что самое обидное — этот кто-то перебрался туда не с пустыми руками, а с полной охапкой воспоминаний, причём не моих. Или… уже моих?

Мне снилась Ромашка. Мягкое имя, которое теперь звучало почти как насмешка. Так в детстве мама Камиллы — Вайолет — звала её, потому что «солнышко на ножке, и пахнешь, как поле». А ещё потому, что тогда в доме были сразу две Камиллы: бабушка Камилла Сеймур — обожавшая ванильные печенья и вишнёвый сироп — и сама Камилла, ещё смешная, пухленькая, с малиновыми косичками. Бабушка устраивала чаепития прямо в саду, на старом пледе, и говорила, что знание о сладком — это их, семейное. Не магия, а почти родство крови. «Мы — Сеймуры, девочка. У нас сахар течёт в жилах».

И всё это было… до.

До того, как мама заболела — сначала просто уставала, потом перестала вставать совсем. До того, как отец — Димитриус Вальтер, гордый, молчаливый и с руками, пахнущими деревом и смолой — погрузился в черноту и через год привёл в дом Алесандрину. С мрачной улыбкой и двумя маленькими, вечно подглядывающими близняшками — Тилли и Милли. Когда совсем они были крохами, казались даже милыми. Но, чем старше становились, тем больше проявлялась их истинная, какая-то абсолютно недетская сущность — жестокая и ехидная.

Мне не снилась смерть Вайолет. Но в этом сне я знала, что она умерла, и дом Вальтеров погрузился в скорбь, скрашиваемую лишь стараниями бабушки. Отец молчал неделю, а потом однажды просто не вернулся с прогулки, пока мы с бабушкой пекли миндальное печенье. А когда он всё-таки вернулся — с Алесандриной — его глаза были уже другими. Усталыми. И как будто… пустыми.

Я не сразу поняла, что именно поменялось. Но потом стало ясно: бабушка переехала в охотничий домик «на время», потом — «на лечение», а вскоре её и вовсе перестали упоминать. А я… Я стала Ромашкой. Не девочкой с мягким именем, а раздражающей напоминалкой. Пятном на скатерти их новенькой, идеально накрытой жизни.

А потом пришёл тот самый год. Тот, когда империя страдала от неурожая, а лесопилка еле дышала. Тот, когда мачеха всё чаще говорила про древние обычаи и «жертву ради процветания». Тот, когда отец только отводил глаза, а Милли, однажды поймав мою шаль, поддела: «А вдруг, если тебя дракон съест, мы станем богаче?».

Смех у неё был звонкий. Звонкий, как пощёчина.

А я смеялась в ответ. Тогда. Потому что была Камиллой. Потому что не могла поверить, что всё это — по-настоящему. Потому что — кто вообще отдаёт девочку на съедение дракону?

Теперь я знала ответ.

Я села на кровати. Комната была тихая, прохладная. Луч света пробился сквозь ставни и упал прямо на пыльный комод. Сквозь сонное оцепенение проступало новое, обострённое чувство — гнев. Не бурный, не истеричный. А такой, что сжимается где-то в солнечном сплетении и начинает капать внутрь: кап… кап… кап…

И с каждой каплей — яснее мысль: я это так не оставлю.

Алесандрина. С её притворным участием и холодным взглядом. С её «всё к лучшему» и вечно полированными ногтями. Тилли и Милли, уже наверняка уверенные в том, что стали единственными наследницами. Имение. Лесопилка. Дом, где когда-то пахло корицей и мамиными духами — теперь, вероятно, хранил лишь запах плесени от былого счастья.

Но я жива. Пусть с дырой в крыше, с фонтаном без воды, в платье, которое больше подходит для бала-маскарада, чем для уборки. Жива — и это уже неприятность для всех, кто успел вписать меня в некролог.

Сначала я обустроюсь. Дом надо привести в порядок — не только для себя, но и потому что уют лечит. Уют — это оружие. Печёный хлеб — тоже. А там… я что-нибудь придумаю. Пока они там устраивают пышные поминки, празднуя мою смерть, я — готовлюсь к ответному ходу. Секретному. С ванильной начинкой и подливкой из мести.

— Ну что, Ромашка, — пробормотала я себе, — ты готова отцвести. Пора становиться ядовитым плющом.

Вышла на крыльцо. Утренняя прохлада бодрила. Соседская кошка — та самая, что вчера изображала дух недовольства в кустах — теперь дремала на перилах, как будто ничего и не было. Я потянулась, вдохнула — и вдруг почувствовала: пахнет… яблоками. Кто-то, где-то, прямо сейчас, в этой деревне, печёт пирог. Мир — ещё не исправился. Но он, чёрт побери, пытается.

А я ему помогу. С мёдом. С магией. С планом мести и, быть может, даже — с добротой. Но это как пойдёт.

Я пошла варить чай.

Глава 17.

К чаю, разумеется, захотелось чего-нибудь менее жидкого и более осязаемого для желудка.

«А не испечь ли мне булочек?» — грянула шальная мысль.

Однако мысль эта быстро испарилась о суровую реальность, как только я открыла буфет и увидела, что в нём живёт только паутина да упаковка соли с надписью «образца 1201 года». Ни муки, ни масла, ни тем более изюма, который бы хоть как-то скрасил кулинарную тоску.

Я села на краешек стула — он жалобно вздохнул подо мной — и принялась размышлять, как бы добыть нечто съестное, желательно не из семейства мхов. А ещё хотелось не только сладенького, но и на обед сытненького. Желательно — без необходимости ловить сусликов в саду. Вздохнула. Тут бы финансовую подушку… Да только Зигмунд, великий стратег, оставил мне разве что воздушную — да и та, кажется, уже спущена.

— Ну и ладно, — сказала я себе. — Умная женщина из любой тряпки сделает пирог. Или хотя бы выручку.

И тут взгляд мой упал на платье — то самое корсетно-неудобное и наверняка страшно дорогое, в которое меня обрядили, дабы драконьи челюсти не скучали. Ещё вчера я нашла себе наряд попроще и намного удобнее — милое, бывшего красного цвета (а ныне — рыжего) платьишко куда более подходящее для моего нового амплуа. Странно, что им не перекусила моль — видимо, отыскала более злачное место пропитания.

Я аккуратно сложила своё торжественное облачение и вышла. Улицы пока незнакомого мне Молинваля обладали понятной и простой логикой: одна главная улица, тянущаяся вдоль всего города и уходящая, очевидно, в дорогу к имению герцога Вестарского, она так и называлась — Аллея Вестаров, и примыкающие улочки, подворотни, проулки и тупики. Я искала какой-нибудь секонд-хенд, комиссионку, ну, или как это в здешнем мире может называться. Ах, да! Вспомнила — лавка старьёвщика. В Синувале, где жила раньше Камилла, таких было аж четыре. Значит, и в Моливале нечто подобное можно было сыскать.

Лавка, что мне нужна, нашлась на задворках улочки с подозрительным названием «Проулок Погребальной Лилии». Стекло было запотевшее, вывеска — криво покрашена, но внутри пахло настоящим прошлым: кардамоном, пыльной кожей и чуть-чуть — переоценённой ценностью.

— Добро пожаловать! — поднял глаза хозяин. Щуплый, лысоватый, с усами, которые будто случайно приросли не туда. — Сдаёте или подбираете?

— Сдаю. И желательно — с выгодой, — улыбнулась я, раскладывая платье, как карту боевых действий.

Он хмыкнул, повертел ткань, провёл пальцем по вышивке. Сделал паузу, трагичную, как будто решал судьбу королевства.

— Красота, конечно… но времена нынче… сами понимаете… Скажем — тридцать?

— Скажем — пятьдесят. И вы добавите мешочек конфет.

Мы сошлись на сорока и без конфет, но с лёгким флиртом в голосе, который, кажется, сделал хозяина на пару градусов счастливее, а меня — на один обед сытнее.

С деньгами в кармане (звук монет теперь казался почти эротическим) я направилась в «Два гуся и одна судьба» — таверна, чьё название уже само по себе обещало приключения, пьяных моряков или, на худой конец, порцию сплетен.

Хозяйка встретила меня взглядом, в котором было больше блеска, чем у всего Молинваля за последние сто лет. Молодая, курносая, с фигурой, будто списанной с иллюстрации «Как удержать клиента без магии».

— Могу предложить пирог дня и сидр, — сказала она.

— А я как раз по пирогам. Правда, готовить люблю сама. Меня скорее интересует… информация.

Дороти прищурилась:

— Вы ведь, не местная, да?..

— Да, как раз только переехала в этот чудесный городок. Меня зовут Женя Ромашкина, — я гордо протянула руку новой знакомой.

Фамилия «Ромашкина» выплыла как-то сама, без предварительной подготовки. Но я ведь не могла представиться Камиллой Вальтер. А прошлая моя фамилия — Зайцева — как будто бы превратилась в балласт, который хотелось поскорее сбросить. Раз уж в моём теле ныне сочетались сразу две судьбы, то почему бы и новое имя себе не выбрать, скрестив что-то из одной жизни и другой? Женя Ромашкина — идеально и поэтично, почти как у Есенина «Константиновского» периода.

— Очень приятно, — осторожно ответила на мой жест хозяйка. — А меня зовут Дороти. Что именно вы хотите узнать?

— Дом у фонтана. Тот, что с облупленной лепниной и завистливой кошкой. Кто в нём жил до меня?

— А-а-а… — протянула она, отпуская пирог на стол. — Стало быть, вы там теперь поселились…

— А вы уже в курсе?

— Молинваль — небольшой город, — улыбнулась Дороти. — Стоит появиться кому-то новенькому, и все уже об этом шепчутся.

— Значит, и прежнюю хозяйку наверняка помнят.

— Ещё бы, — хихикнула Дороти. — Её звали Селестина. Полусумасшедшая старуха. Жила одна, что уже подозрительно. Пекла всё подряд — пироги, булки, кексы. Раздавала их всем без разбора. Без спроса. Без причины. Говорила, будто «вкус спасает души». Ага, конечно.

— И всё? Просто… пекла?

— Ну, ещё слухи были. Мол, раньше у герцога Вестара на кухне работала. Пока не… того. Не тронулась. Потом стала вроде как… одержимой. Пекла даже ночью. И, говорят, после её смерти в доме слышен запах ванили, а сама покойная хозяйка так и бродит по кухне. Хотя это, конечно, сказки. Вон, в прошлом месяце кошка рожала, а все решили, что призрак пришёл.

Я кивнула. Пока ничего не было понятно, но очень интересно. И вот ведь — опять Вестары затесались. Занятно.

— Спасибо, Дороти, — сказала я, поднимаясь. — В следующий раз непременно отведаю ваших пирогов и сидра.

— Заходите, если будете жива, — улыбнулась она. — Или даже если не очень.

Я вышла на улицу. Вечер опускался мягко, как плед на плечи. День оказался неожиданно насыщенным: с лёгкой потерей, небольшой победой и историей о пекарке-призраке.

Что ж… Пожалуй, я тоже начну с пирога.

Глава 18.

Дальше мой путь лежал в съестную лавку. Нет, я, конечно, не сомневалась, что и в таверне у Дороти меня накормили бы прилично и не стали бы травить как подозрительного элемента, вызнающего местные тайные, однако пока я решила приберечь кровно заработанные и заодно потренироваться в приготовлении пирогов. Раз уж я намылилась открывать тортерийную, то хотя бы нужно проверить, что с переселением в новое тело мои кулинарные способности не испарились, как морщины и проклятая болезнь.

Съестные лавки — дело, прямо скажем, не из лёгких. Особенно когда ты не знаешь, где они. Особенно — когда ты голоден. И особенно — когда у тебя только сорок монет, а амбиции на гастрономический шедевр.

Однако сегодня всё складывалось обнадёживающе. Стало быть, и с пирогом всё должно получиться. Лавка с продуктами обнаружилась на углу небольшой улицы Весёлых Мясников — название обнадёживало и слегка пугало.

В лавке было тесно, пахло всем сразу — корицей, луком, сырой курицей и чужими разговорами. За прилавком маячил продавец с лицом человека, пережившего и дефицит соли, и гиперинфляцию на муку.

— Что желаете? — поинтересовался он, уже готовый предложить мне что-нибудь странное, вроде солонины из феникса.

— Всё для пирога, — уверенно сказала я, вытаскивая список из головы. — Молоко, дрожжи, сливочное масло, яйца, муку, сметану, сахар, сахарную пудру... Ах да, и растительное масло. О, и можете насыпать полмешка оптимизма — если он у вас в наличии.

Он не засмеялся, но его усы дрогнули — значит, попала.

С покупками я вернулась домой. И вот тут меня подстерегла первая засада — кухня.

Я, конечно, уже заглядывала туда одним глазком. Но теперь пришлось смотреть двумя. И, честно говоря, вдруг захотелось выколоть хотя бы один. Стол был покрыт липкой коркой старины, пол — каким-то флористическим слоем, подозрительно шуршащим. А раковина… О, раковина! Её можно было смело сдавать в музей антикварных биосистем.

Но раз уж я решила стать женщиной, пекущей пироги, то должна была ею стать до конца. То есть с ведром в одной руке и тряпкой — в другой.

Уборка началась с наполеоновского плана:

Начала я с посуды. Она, видимо, пережила три пожара, одну попытку некромантии и весёлую вечеринку с участием рыбы. Каждый предмет требовал личного подхода и почти семейной терапии: «Расскажи, кастрюля, что тебя так поранило? Почему ты больше не хочешь блестеть?».

Я скребла, мыла, кипятила, полоскала. Через час мои руки стали походить на изюм, а настроение — на маринованный огурец.

Далее — полы. Они скрипели, сопротивлялись, протестовали. На какой-то особенно подлой доске я, конечно же, поставила себе занозу — и, конечно же, в мизинец. И вот, скрестив тазик, швабру и праведный гнев, я оттирала вековую пыль, мечтая только об одном — чтобы никто никогда, НИКОГДА не наступал на ту самую доску. Проклятая.

Когда казалось, что хуже быть не может — стало.

Из-за буфета, не издавая ни звука, вынырнула кошка. Чёрная, вальяжная, с видом «в этом доме я с XIII века, а ты — временно».

Я на неё — пяткой.

Она на меня — воплем.

Мы обменялись взаимными негодующими взглядами, и я, чтобы сгладить конфликт поколений, выложила ей ложку купленной сметаны. Судя по довольному облизыванию, мир был восстановлен. Раз уж животина даже после казуса и не захотела покидать вверенную ей территорию, я назвала кошку Пончик. Ну, и что, что она — женщина? Моё имя — Женя — прекрасно уживается с представителями обоих полов.

Теперь, наконец, можно было печь.

Я надела передник, ощущая себя Жанной д’Арк, только вместо меча — венчик, и приготовилась творить.

Сначала — тесто. В миске встретились тёплое молоко, сахар и дрожжи. Они бурно обсуждали текущую температуру, пузырясь в знак одобрения. Я дала им пятнадцать минут на знакомство.

Потом добавила растопленное масло и яйцо. Всё это взболтала так, что любой бармен нашего королевства аплодировал бы стоя. Мука начала сыпаться плавно — как снег в декабре, но с меньшей романтикой и большей липкостью. Замешивала я долго и самозабвенно, приговаривая:

— Ну, давай, родное, покажи мне твою душу.

Тесто вышло мягкое, покладистое, словно поняло: мне это важно.

Пока оно отдыхало (а у него, в отличие от меня, был отпуск), я занялась начинкой. В саду возле дома я нашла черёмуховое дерево. Сочные плоды висели налитыми гроздьями — роскошные, загадочные, как вдова на балу. Я аккуратно собрала ягоды, прокрутила их через старую мясорубку — скрипучую, но рабочую. Добавила сахар, яйцо, перемешала. Начинка зажила своей жизнью: блестела и благоухала, будто и не подозревала, что её ждёт растопленная печь.

Тесто раскатала, выложила на смазанный маслом противень, выложила черёмуховую массу. Края защипнула. Почти любовно. Отправила выпекаться.

Пока пирог доходил до финальной кондиции, я сделала сметанный крем: просто смешала сметану с сахарной пудрой и спрятала в погреб, где было прохладнее. На всякий случай там же спрятала и оставшуюся сметану от кошки.

Дом наполнился ароматом. Таким, что, кажется, даже старые стены начали размягчаться. Я сидела на подоконнике, болтая ногой, наблюдая за опускающимся солнцем и слушая, как где-то во дворе кто-то поёт. Голос — хрипловатый, песня — про дождь, про дом, про что-то родное. Мой первый день на новом месте, в новом мире, в новом теле подходил к концу. И заканчивался он не в пример предыдущему.

Когда подошло время, я вытащила пирог. Он был... великолепен. Тёплый, румяный, с запахом, от которого можно было забыть собственное имя.

Остудила. Залила сметанным кремом. Убрала в тот же погреб.

И, наконец, села и выдохнула. Это нужно было осознать. Я, Евгения Зайцева, пребывающая в теле Камиллы Вальтер, а ныне — Женя Ромашкина, пекла. Не бежала, не спасалась, не расследовала. Просто пекла. Иногда это — уже подвиг.

Глава 19.

Некоторые вечера созданы для романтики. Другие — для трагедий. А есть такие, как этот: когда ты просто хочешь съесть кусок собственного пирога, и пусть, как говорится, весь мир подождёт — любой из мне известных.

Уже полностью стемнело. Молинваль, словно древняя чернильная гравюра, постепенно тонул в тенях, и даже затаившийся за холмами закат выглядел не солнцем, а чей-то смазанной улыбкой. Над горами разгорались первые звёзды. Я уселась на террасе, уютно завернув ноги в старый плед. Передо мной — тарелка, а на ней — он — черёмуховый пирог, скромный герой сегодняшнего эпоса. Я аккуратно отделила кусочек при помощи вилки, поднесла к носу, глубоко вдохнула аромат, а затем отправила в рот.

Это был... Ну, скажем так: если бы моя бабушка, прабабушка и соседка по лестничной клетке устроили кондитерский марафон с участием самой Феи Крестной — у них бы вышло примерно так же. Мягкое тесто, чуть терпкая начинка, бархатистая сметанная глазурь… Я выдохнула, как человек, который чуть не утонул, но выбрался и теперь сидит на берегу с пирожком. Всё получилось. Это определённо была победа.

Я успела сделать всего один (один!) осознанный укус, когда в кухне вдруг что-то грохнуло. Не так, чтобы «ой, ложка упала». А скорее «ой, кто-то с размаху опрокинул шкаф и вызвал портал в пятнадцатый век». Звук был внушительный, с финальным дзынь, как в плохом детективе.

Я вскочила, чуть не уронив чашку с чаем, и побежала внутрь. Мысленно уже готовясь кричать на Пончика, которая, видимо, решила устроить ночную акцию протеста за недостачу сметаны.

Но... кухня была пуста.

Никакой кошки. Никакого шкафа, упавшего на бок. Всё выглядело ровно также, как я запомнила, что наводило на тревожные мысли. Даже раковина, словно чуя неладное, замолчала.

Я подошла ближе. Никаких следов. Лишь легкий запах пирога и… Возможно, чужой запах... Что-то цветочное, тонкое. Невесомое, как аромат духов, которые давно выветрились, но всё ещё держатся на воротнике.

Внезапно за окном произошло какое-то движение. Быстрое, едва уловимое. Силуэт. Чёрный. Невысокий. Чуть сгорбленный. Мелькнул и тут же исчез, словно его и не было.

Я распахнула дверь и выбежала в сад.

Там шелестели деревья. Ветер будто только что проснулся, хмыкнул, и теперь носился по саду, трепал ветви, шептал в траву. Я оглядывалась. Ничего. Только черёмуха, тёмная и замкнутая, как человек, хранящий тайну.

— Кто здесь? — зачем-то спросила я, понимая, что никакой уважающий себя вор на этот банальный вопрос не ответит.

А никто и не ответил. Даже птицы притихли. Даже Пончик не вышла. Вот это уже настораживало.

Я вернулась обратно — немного встревоженная, но настроенная списать всё на усталость, невроз и общий уровень магического фона в этом забытом всеми королевстве. Села обратно на террасу, натянула плед. Посмотрела на тарелку.

Пирог был надкушен. Гораздо больше, чем я помнила.

И — нет, это не «ой, наверное, сама откусила побольше». Я-то знаю, сколько я откусила. Я ела с почтением, как святыню. А теперь — будто кто-то, у кого не было ни совести, ни ножа, оттяпал кусок ртом. Причём быстро, как будто боялся, что я вернусь. Или… надеялся, что нет.

Я долго смотрела на остаток пирога, потом на ночное небо. Потом снова на пирог.

— У меня просто когнитивные искажения, — сказала я вслух.

Что бы это ни значило, мне как-то попалось такое определение в какой-то статье о популярной психологии. Если я всё правильно поняла, то сейчас это было то самое — искажение, когнитивное. Немного зловещей тишины, незнакомых видов, и — всё, уже мерещится то, чего быть не может.

Я с трудом доела кусок. Он всё ещё был вкусным, но теперь — с привкусом вопросов. Странный холодок пробегал по спине. Тот самый, который говорит: «А может, не ходи туда. А может, переедем? А может, в следующий раз просто купим булку в лавке и не будем тревожить память старого дома своими попытками выпечки?»

Но было уже поздно. Пирог испечён. Вкус одобрен. А дом — кажется, заинтересовался мной не меньше, чем я — пирогами.

Я убрала остатки, закрыла ставни, проверила замки. Пончик так и не появилась, будто ушла в отпуск по неотложному делу.

Ложась в постель, я подумала: «Завтра додраю весь оставшийся дом. Особенно буфет.
Особенно те ящики, которые, кажется, сами по ночам шевелятся.» И пусть это будет последним странным эпизодом. Ну, хотя бы на этой неделе.

Глава 20.

Утро выдалось на редкость человечное. Без алармов, апокалипсисов и посуды, решившей мстить за вчерашнюю чистку. За окном кто-то пел — то ли петух, то ли очень увлечённый скворец, прикидывающийся петухом. Свет мягко пробирался сквозь ставни, щекотал лицо, обещал новый день — и, может быть, даже без грохота в кухне.

Я встала, зевнула и первым делом подошла к зеркалу. И, как уже стало доброй привычкой, провела рукой по волосам. Малиновые, густые, слегка спутанные после сна — мои. Привычка трогать волосы осталась с той жизни, под конец которой их не стало. Тогда я гладила по голове платок, проверяла, не выбилась ли какая-то редкая, уцелевшая прядка, и улыбалась в ответ на тревожные взгляды, как будто говорила: «Да я и так красавица, ничего, что лысая».

Теперь же — пожалуйста. Волосы. И расчёска. И ощущение такой лёгкости, словно всё тело — воздушное тесто на дрожжах. Ни болей, ни слабости, ни усталости, которую не прогонишь даже восемью чашками кофе и волей к жизни.

Я расчёсывалась медленно, с наслаждением, будто каждая прядь — маленькое доказательство того, что я теперь могу всё. Ну, или почти всё. Если с первого раза удалось испечь идеальный черёмуховый пирог, то и с тортом я справлюсь. С кремом. И с вишенками. Обязательно с вишенками. Как любила Ева.

Её я вспоминала с особым теплом, как любимую песню, которую знаешь наизусть, но каждый раз ловишь себя на улыбке, когда она звучит. Моя девочка. Моя внучка. Смешная, упрямая, блестящая, как конфета в фольге. Всё пыталась «перевоспитать бабушку», запрещала добавлять лук в салаты и говорила, что я «слишком добрая к сериалам с плохим сюжетом». А я смотрела на неё и думала: вот она — моя самая важная глава.

Скучала я, конечно. Очень. И всё надеялась, что та комнатка, которую ей обещали обустроить родители в моей старой квартире, выйдет уютной. Что она будет там смеяться, читать свои книжки, рисовать жирафов, у которых почему-то всегда три уха. И что не будет грустить. Ни по мне, ни по тортам с вишенками, ни по тому, как мы с ней сидели на кухне, обсуждая, может ли человек влюбиться в инопланетянина.

Потому что бабушки — они особенные. Они из тех, кто скажет: «Ты у меня самая лучшая», даже если ребёнок пришёл домой весь в глине и с оценкой два по математике. Порой бабушки любят своих внуков даже больше, чем собственных детей. Потому что внуки — это второй шанс на любовь, только без воспитательных лекций и лишений сладкого.

У Камиллы тоже ведь была бабушка, причём тёзка. Надо будет в будущем разузнать о ней побольше. Тоже любила, берегла, как умела, всеми силами пыталась скрасить потерю матери, когда Вайолет умерла. Рассказывала сказки вечерами. Наверное, собственного сочинения. Сейчас мне вдруг вспомнилась одна: о влюблённом юноше, который от горя превратился в чудовище. Как же всё-таки перекликаются сказки не только у разных народов, но даже в разных мирах! В моём мире тоже полно подобных сказаний. Интересно, как же так получилось?..

Пока я варила овсянку (да-да, даже в новом молодом теле кто-то должен быть взрослым), в кухню с царственной поступью вошла Пончик. Она окинула меня взглядом, в котором читалось всё: от скепсиса до отчёта о ночных наблюдениях.

— Ну, доброе утро, — поприветствовала я усатую. — Ты случайно не слышала ничего ночью?

Пончик, конечно, не ответила. Села, облизнулась и уставилась на меня в ожидании чего-нибудь более существенного, чем риторические вопросы.

— Ладно, ты победила, — сдалась я и отправилась в погреб за сметаной.

Получив угощение, кошка тут же потеряла к моей персоне всякий интерес и принялась лакать. Я тоже села завтракать. Овсянка с сахаром, немного сметаны и остаток пирога, на который я смотрела теперь с уважением, граничащим с опасением. Да, возможно, это была просто бессонница. Или недоедание. Или дух покойной Селестины, жаждущий отвоевать свой дом, дабы снова бродить по нему бестелесным призраком. Или дракон, которому я обещала снова принести чего-нибудь сладенького…

Нет, ну, не мог быть это дракон. Во-первых, как бы он меня нашёл? Во-вторых, каким образом сумел бы спрятаться?

Нет-нет-нет. Глюки. Просто глюки. И когнитивные искажения.

Расположившись за столом, я спокойно наслаждалась последней ложкой каши, когда за окном раздался стук.

На сей раз не грохот — просто стук в калитку.

Я подошла к окну и выглянула.

У ворот стояли люди. Двое. Две женщины. Кажется, местные, но лица, понятное дело, мне не были знакомы. Незнакомки не торопились стучать снова, просто ждали.

Глава 21.

Я накинула плед, как героическая дама на пороге не то важного решения, не то хорошей сквозняковой простуды, и вышла к калитке. Обе дамы стояли с тем особым выражением лица, которое как бы говорит: «Мы не шпионим, мы просто гуляли тут три часа подряд и случайно оказались у твоего дома с заранее подготовленными вопросами».

Первая незнакомка, как видно старшая и по возрасту, и по самоощущению, — высокая, с пшеничными волосами, собранными в скромную косу, была одета в льняное платье цвета кофе с молоком. В руках она сжимала корзину. Вторая — чуть ниже ростом, с густыми каштановыми локонами, которые пытались выбраться из-под шали. Щёки у неё были румяные, как яблоки в сентябре, и глаза — такие честные и ясные, что даже немного хотелось пожалеть.

— Доброе утро, — начала первая, размеренно подбирая слова. — Простите, что без приглашения. Я — Саманта Блэквуд. А это моя кузина, Ингрид Данс.

— Она же дочка кузнеца, — тут же вставила Ингрид, быстро, будто это критически важная информация. — А он, в свою очередь, брат мужа Саманты, то есть…

— Мы семья, — подвела итог Саманта с терпением человека, который объяснял это уже не раз.

— Очень приятно, — ответила я, внутренне настораживаясь. — А я Женя. Женя Ромашкина.

Саманта кашлянула, слегка поёжилась, будто собиралась задать щекотливый вопрос.

— Мы… Э-э-э… услышали, что кто-то заселился в доме госпожи Селестины. Ну, в смысле — в вашем доме. И решили заглянуть. Познакомиться, — она замялась. — Заодно узнать… вы, случаем, не внучка её? Ну… Селестины?

Я улыбнулась, максимально неосуждающе, как умеют только очень опытные бабушки или люди, пережившие минимум одно перерождение.

— Нет, не внучка. И, если быть честной, даже не особо родственница. Имение мне подарил… один человек. Эрл Сигизмунд Вестар. Ну, такой, в железных доспехах. Вы наверняка знаете.

— Сигизмунд Непобедимый?! — Ингрид чуть не выронила свою корзину.

— Полагаю, в Моливале не так уж много Сигизмундов, к тому же Непобедимых. Так что — да, скорее всего, мы говорим об одном и том же Сигизмунде, — подтвердила я. — Он мне этот дом… ну, так сказать... По доброте душевной передал.

Тут я, конечно, сильно пожалела, что мы с Сиги не придумали хоть какую-то вразумительную версию заранее. Ну, хотя бы что-то с подменённой дочерью графини и долгом за спасённую лошадь. Но, к счастью, мои гостьи не стали копать дальше.

— Мы подумали, — тихо начала Саманта, — раз вы теперь тут живёте… может, вы тоже умеете что-то печь? Видите ли, у Селестины, — тут обе девушки вздохнули почти в унисон, — были лучшие пироги и кексы во всём Молинвале. Даже если она при этом разговаривала с мебелью.

— О, разговаривать с мебелью — не худшая привычка, — заверила я. — Особенно если мебель отвечает.

— Так вот, — продолжила Ингрид, — у моего отца скоро день рождения. Он кузнец, как я уже говорила. Мы готовим большой праздник. С музыкой, жареными яблоками, пенным сидром и, конечно, сладостями. Хотели бы подать что-то особенное. Чтобы все ахнули. Ну, может, не как в тех модных пекарнях в столице, а… по-домашнему, душевно.

— Мы даже думали сначала сами попробовать, — виновато добавила Саманта, — но наш последний пирог стал блином. А блин — подгорел.

Я рассмеялась.

— Девушки, у вас прекрасная интуиция. Вот буквально сегодня утром я подумывала испечь кремовый торт с вишнями. Как раз собиралась браться за пробу.

— Торт? — глаза Ингрид расширились, будто я пообещала достать луну с неба. — Большой? С кремом? Настоящим?

— Настоящим-пренастоящим. На сливках, с ванилью и пропиткой. Как любила моя внучка…

— Внучка?.. — лицо у Саманты слегка вытянулось.

— Ну, в смысле племянница, дочка подруги. Впрочем, неважно, — быстро оправдалась я.

А девушки в тот момент снова переглянулись. Следующим в их глазах я прочла скорее снисходительное понимание — видимо, кондитеры «с приветом» тут считались вполне обычным явлением.

— А… сколько будет стоить такой торт? — спросила Саманта осторожно.

Я сделала паузу, стараясь изобразить сосредоточенный расчёт в голове, хотя в реальности просто хотела, чтобы прозвучало немного по-деловому.

— Тридцать монет.

Взгляд. Перегляд. Немая телепатическая беседа.

— Мы согласны! — почти хором сказали они.

— Прекрасно, — кивнула я. — Заказ принят. Вишни будут щедрые. Крем — густой. И, если повезёт, я даже смогу сделать украшения в виде кузнечных молотов.

Они захихикали, поблагодарили, и, едва ли не вприпрыжку, пошли обратно по дорожке, время от времени оборачиваясь и явно уже обсуждая, сколько гостей будут и как лучше подавать торт — с песнями или без.

А я смотрела им вслед и думала: «Ну, вот. Первый заказ. Первый заработок. Первый шаг на пути к новой, пусть и очень странной, но настоящей жизни…»

Глава 22.

Конечно, можно было бы просто порадоваться первому заказу и начать выпекать, но реальность напомнила о себе довольно быстро. Я стояла посреди кухни, упёршись руками в бока, и мысленно составляла список дел.

Во-первых — торт. Большой. Кремовый. С вишнями. И, по моей же неосторожной инициативе, с украшениями в виде кузнечных молотов или, на худой конец, подков. Во-вторых — генеральная уборка. Потому что ни один уважающий себя торт не заслуживает рождаться в пыли и беспорядке. В-третьих… Нет, всё, даже два пункта уже достаточно, чтобы захотеть лечь обратно в кровать. Но я — не из лежачих. Особенно после второго шанса на жизнь. Особенно если на кону — возможность завоевать сердца (и желудки) целого (пусть и небольшого) города.

Вчерашняя черёмуховая одиссея немного пощипала кошелёк. К счастью, сама черёмуха была из моего сада — бесплатно, экологично и с привкусом ностальгии. А вот сахар, мука, яйца, масло — всё это требовало монет. А впереди теперь торт, и не какой-нибудь, а праздничный. Я даже не была уверена, хватит ли оставшихся денег.

Хорошенько обмозговав имеющиеся у меня имущество, я вспомнила вечную мудрость о том, что для покупки чего-нибудь нужного необходимо продать что-нибудь ненужное (ну, или как там звучало в оригинале?..). В общем, я прошла уже проторенным путём. На сей раз вспомнила об украшениях — тех самых, что на меня водрузили перед тем, как швырнуть в жерло вулкана. Кто-то скажет: память, символ, реликвия. А я скажу: пара десятков монет, а то и больше.

Уверенным шагом я двинулась в Проулок Погребальной Лилии. Уже знакомый старьёвщик оценил предложенные серьги с неожиданным уважением и без особых торгов отсчитал ровно двадцать пять серебристых кругляшков.

Сумку с монетами я прижала к боку и пошла к базару. Здесь было шумно, ярко и пахло весной и редисом. Спросив у первого попавшегося молинвальца, где раздобыть лучшие сливки, я была послана… Нет, не туда, куда вы наверняка подумали, а к тётушке Эльзе. Мне подробно и обстоятельно объяснили, как найти её прилавок. Эльза только кивнула, молча налила сливки в глиняный кувшин, и даже добавила щепотку ванили сверху «на удачу».

Вишни нашлись у торговки Лауры. Та заговорчески подмигнула:

— Для торта, говоришь? Вижу, глаза у тебя горят. Возьми вот эти, самые свежие, только с дерева.

Я почти прослезилась от благодарности, не то из-за щедрости, не то от того, что впервые в жизни покупаю вишни не в замороженном виде из супермаркета.

С остальными покупками пришлось повозиться. Шоколад и шоколадный порошок — самые дорогие позиции, и за ними нужно было идти аж на другой край Молинваля, в лавку «Заморские радости». Торговец там был высоким, лысым и обвешанным кольцами, как новогодняя ёлка.

— Шоколад из Джун-Халима, — произнёс он с гордостью. — Сорт «Горький закат». Семь монет за плитку, три — за порошок.

— А если я сделаю вам пирожное в обмен? — попыталась я.

Он посмотрел на меня, как на человека, который предлагает обменять сапфир на обнимашки, но в итоге продал по шесть и два с половиной.

И вот, уже почти на пути домой, я вдруг вспомнила — мастика!

Тот самый момент, когда ты уже мысленно размазываешь крем по торту, но тут же спотыкаешься об обещание сделать подковы. Красивые. С блестящим сахарным отблеском. А в этом мире, разумеется, никто не продаёт готовую мастику. Всё — своими руками. Стало быть, нужна сахарная пудра (она у меня была), лимонный сок (можно выжать из свежих лимонов, если раздобуду) и желатин… Не самый часто встречающийся ингредиент.

За ним пришлось возвратиться в «Заморские радости».

— Вам что-то ещё? — поинтересовался торговец, вновь увидев меня на пороге.

— Желатин. Самый обычный. Или хотя бы не самый дорогой.

Продавец вздохнул невесело, видимо, предвкушая, что сейчас я опять начну торговаться. Ушёл куда-то вглубь лавки, откуда слышался только скрип ступеней и запах аниса. А вернулся он уже с крошечным холщовым мешочком.

— Заморский. Рыбного происхождения. Очень чистый. Десять монет, — увидев моё страдальческое лицо, продавец с новым вздохом уточнил: — Восемь.

Я тихо всхлипнула, но заплатила. Потому что украшения — это не прихоть. Это имидж. А имидж — трудно заработать, легко потерять и невозможно купить.

Вернулась домой уставшая, но с чувством приятного, почти праздничного возбуждения. В руках были корзины, в голове — список ингредиентов, а в сердце — лёгкая дрожь. В прошлой жизни я была поваром на заводской столовой. Четыреста порций перловки, пятьсот котлет и ни грамма романтики. Торты пекла только по праздникам — для семьи, для друзей, по вдохновению. И никогда — на заказ.

А теперь… Это мой шанс. Маленький, сладкий, но настоящий бизнес. И ради выживания, и ради удовольствия. А ещё ради того, чтобы доказать себе, что я могу, что умею, что достойна.

Я посмотрела на кухню и представила, как здесь будет пахнуть — сливками, шоколадом, вишней. Как торт выйдет из печки — пышный, высокий, гордый. Как Саманта и Ингрид будут смеяться и восхищённо восклицать. А потом, может, и другие подтянутся. Сначала торт, потом пироги, потом — собственная тортерия?.. Непременно. Я ведь даже название уже придумала. Какое?.. Пусть эту будет пока моей маленькой тайной. В женщине ведь должна быть загадка.

А пока… Пока надо вымыть пол, перебрать вишни, выжать лимоны и замочить желатин. Вперёд, Женя. Ты не просто переселилась. Ты перезапустилась.

—————————————

Дорогие читатели!

Скорее зову вас в свою новинку!

“Мастерская попаданки”

Глава 23.

Уборка — дело неблагодарное. Особенно если дом старый, как как местные легенды, и обжит кем-то, у кого с порядком были явно… творческие разногласия. Но когда ты решаешься печь праздничный торт на заказ, причём с претензией на профессионализм, то будь добр соответствовать и обстановкой, в которой этот самый торт рождается. И хотя кухня уже была относительно приличного вида, всё остальное оставляло желать лучшего.

Начала, как положено, с половой жизни. То есть принялась за мытьё полов. Если в доме есть что-то общее со скелетом, то это полы — и мои громко скрипели, будто жалуясь, что я их потревожила. Вода в вёдрах мутнела после каждого замаха шваброй, словно я стирала не пыль, а следы преступлений трёх разных эпох.

Пончик, которая философски наблюдала за мной с подоконника, сначала решила, что в ведре, возможно, завёлся новый интересный враг. Затем запуталась в швабровом хвосте, подпрыгнула, оскорбилась и сбежала на второй этаж. Вернулась через двадцать минут и начала наступать мне на пятки, как вождь инспекции.

Заканчивая влажную уборку в одной из комнат на первом этаже, я внезапно заметила, что одно из окон как-то подозрительно… дышит. В смысле — ветер гуляет сквозь стекло. При ближайшем рассмотрении трещина змеилась через всю поверхность, как карта каких-то древних земель. Я вздохнула и сделала в голове мысленную пометку: «Стекольщик». Затем добавила: «Не забыть» и в самом конце: «Когда разбогатею».

Следующим пунктом был — как это официально называется? — инвентарный разбор хлама. Или, если по-честному, «всё, что пряталось в углах и вываливалось из ящиков». Коробки, корзинки, засаленные тряпочки, бумажки, свёртки и подозрительная банка с чем-то, что я сначала приняла за засахаренный инжир, но потом поняла, что это пуговицы.

Почти всё собиралась выбросить безжалостно и без сожалений, пока не наткнулась на стопку тетрадей, блокнотов и пожелтевших от времени записок, перевязанных шнурком. Бумага пахла пылью, чернила потекли, почерк — упрямый, с завитушками, такими, какими обычно пишут пророчества или очень эмоциональные списки покупок.

Первым порывом было отправить всё это прямиком в печь, но… Это же наверняка писала Селестина. Та самая, прежняя хозяйка дома. Та, что жила здесь до меня. По слухам — с прибабахом и кулуарными умениями, которые ценились, невзирая на все её странности.

Я вздохнула, смахнула пыль и отложила всё это в коробку. Чуть позже гляну, что там такое. Вдруг среди мемуаров и сумасшествия попадётся что-то вроде «Как приготовить пирог, который влюбляет в тебя соседа» или хотя бы «Шоколадное проклятие для бывших». А пока — швабра зовёт.

На очереди были занавески. Я сняла их с окон со вздохом человека, которого предали. Пыль с них взлетела с такой грацией, что я на мгновение почувствовала себя в лавке древних артефактов. Все эти кружевные, выцветшие полотнища я утащила во двор и принялась вручную стирать в огромном тазу, что нашёлся в сарае. Там же обнаружился и старый фартук с вышивкой (возможно, павлин, возможно, паук), деревянная скалка и несколько формочек для печенья: сердце, звезда, гриб, и… шестерёнка? У Селестины, похоже, был весьма неординарный стиль украшений.

Пока вода плескалась, а я пыталась вспомнить, чем именно выводят пятна со льна, на улице налетел лёгкий ветер, и я, развесив занавески на верёвке в саду, почувствовала, как всё вокруг словно стало дышать свободнее. Дом с каждым вымытым углом становился всё меньше убежищем полубезумной кукарки и всё больше — моим домом.

Я вытерла лоб, огляделась и уселась на ступеньки с чашкой воды (чай был в планах на потом). Пончик устроилась рядом и принялась умываться так тщательно, будто сама собирался встречать гостей.

Да, я устала. У меня болели плечи, руки, спина, и, кажется, даже мысли в голове ныли от усталости. Но в этой усталости было что-то хорошее, почти тёплое. Как после долгой прогулки в мороз — щёки горят, нос красный, но внутри уютно.

Я посмотрела на свои находки — формочки, блокноты, фартук — и подумала: как же здорово, что судьба закинула меня именно сюда. Да, не без шока, да, не в пятизвёздочный отель… но зато теперь у меня есть своя кухня, свой кот, свои занавески, и даже, возможно, своя будущая тайная кулинарная книга.

И пока в доме пахло свежестью, мылом и надеждой, я знала: отдыхать ещё рано. Меня ждал торт. Мой первый, самый важный.

Глава 24

Готовить торт — это, вообще-то, почти как колдовать. Призвать ингредиенты, активировать печку, произнести заклинание «Не дай расслоиться крему», принести в жертву нервную систему — и вуаля, магия на тарелке. Особенно когда речь идёт о «Чёрном лесе» — торте с характером, что только от одного взгляда на него сахар в крови подскакивает и аплодирует стоя. Я, вооружившись фартуком с возможным пауком, скалкой и решимостью, приступила.

Первым делом — яйца. Шесть штук, ни больше ни меньше. Я разбила их в кастрюльку — и, к моему удивлению, обошлось без осколков. Уже успех. Сахар засыпала аккуратно — почти не мимо. Установила всё это на водяную баню и начала вымешивать, одновременно приговаривая себе под нос:

— Не свернись, не свернись, не свернись...

Масса густела медленно, как туман в лесу, становилась шелковистой и теплой. Сняла кастрюльку, взбила — до объёмной пены. Всего на секунду отвернулась за мукой, а когда вернулась — ложка, которой я только что мешала, уже лежала не в миске, а аккуратно на полотенце сбоку. Я нахмурилась, но решила, что, возможно, просто задумалась и сама её туда положила. Хотя... не помнила этого.

Просеяла муку и шоколадный порошок — облачко сладкой пыли окутало меня, будто я только что поцеловалась с шоколадным привидением. Вмешала всё в яичную массу, добавила растопленное масло. Тесто получилось густым, почти живым. Перелила его в форму и поставила в печь.

В момент, когда я захлопнула дверцу печи, сзади тихо лязгнула крышка кастрюли. Резко. Сухо. Я обернулась — крышка лежала на полу. Пончик от неожиданности подпрыгнула и спряталась за ведро. А у меня в груди что-то сжалось.

— Наверное, вибрация, — пробормотала я вслух. — Или сквозняк. Или дом решил напомнить, кто тут главный.

Пока бисквит пёкся, я занялась вишней. Засыпала её сахаром, и ягоды будто ожили. Они зашевелились в миске, забулькали, начали пускать сок, словно делились чем-то личным. Я процедила его, уварила до сиропа, а потом снова добавила ягоды и дала им свариться в этом вареньеобразном нектаре.

И снова — странность.

Когда я отошла за лопаткой, чтобы помешать вишню, за спиной раздалось… не то вздох, не то шелест. Я резко обернулась — на столе лежала раскрытая тетрадь. Та самая, пыльная, из находок прошлой уборки. Она точно была в коробке. Закрытая. Под другими вещами.

На открытой странице — чернильный почерк, витиеватый, почти танцующий. Я не стала читать. Не сейчас. Просто закрыла тетрадь, аккуратно, как будто боялась, что она укусит. Вернула в коробку. Убедилась, что Пончик на месте. Кошка смотрела на меня, как смотрят на человека, которому что-то известно, но он всё ещё отказывается признать очевидное.

Когда бисквит остыл (и я трижды напомнила себе, что нельзя его резать горячим — «Будь взрослой, Женя, терпи»), я разрезала его на три коржа. Пропитала сиропом каждый — не много, не мало, как душевный разговор: чтобы не утонуть, но и не остаться сухим.

Далее — шоколадный крем. Разогрела сливки, добавила пудру и шоколад. Тот начал таять, медленно, с томным глянцем. Я сняла смесь с плиты и перемешивала, пока она не стала гладкой. Поставила в холодильник. Пошла мыть руки — и тут услышала, как что-то металлическое упало на пол.

Это была миска. Которую я точно поставила на середину стола. Она лежала теперь у самой двери, как будто кто-то мягко сдвинул её — но зачем?

Я снова вслушалась. Лёгкий скрип. Где-то над головой. Как будто бы шаги. Один. Второй. Третий…

Стараясь не поддаваться панике, я принялась взбивать крем — осторожно, как велели все разумные источники. Он получился густым, насыщенным. Я выложила его на нижний корж, разровняла, добавила ягоды. Всё идеально.

Второй слой — со взбитыми сливками. Белые, как снег из детства. Я наносила их кругами. Между ними — ягоды. Всё выглядело так, будто на корже поселилась зима с рубиновыми глазами. Накрыла третьим слоем, прижала.

Последний шаг — украшение. Сливки, взбитые до совершенства. Обмазала весь торт, выровняла ножом. Вишенки — как маленькие маячки радости — по периметру. Шоколадная стружка — как снегопад на балу духов.

Когда закончила, присела на табуретку и осмотрела своё творение. И именно в этот момент вишня с верхушки упала. Просто так. Сама. Как будто кто-то лёгким прикосновением пальца сбросил её.

Пончик, сидящая у порога, снова напряглась. Она подняла голову. Уши — торчком. Глаза — в потолок. Не шипела, не мяукала. Просто смотрела. Слишком долго. Слишком серьёзно.

— Селестина? — прошептала я в пустоту. — Это ведь ты, да?

Ответа так и не последовало. Ни «Бу!», ни холодного ветра, ни парящей над полом фигуры. Только снова — лёгкий скрип, будто кто-то осторожно открыл дверь где-то на чердаке.

Я ещё не слишком боялась, но уже была близка к мысли: здесь кто-то есть. И, кажется, этот кто-то пока просто наблюдает.

Глава 25.

Казалось бы, всё — торт готов, шедевр совершен, можно выдыхать и гордо ставить его на пьедестал, но — нет. Надо было ещё украсить. Не просто вишенками и стружкой, а подковками из мастики. Я же обещала Ингрид и Саманте. Наверняка они такого шика ещё не видали, а поразить мне их хотелось, очень хотелось.

Я приготовила всё для мастики. Итак, на вооружении у меня были: сахарная пудра — 600 граммов, вода — чуть больше полстакана, желатин, лимон, куркума для цвета. И намерение сделать нечто красивое. Или хотя бы нечто, что не развалится при взгляде.

Замочила желатин. Пока он набухал, решила просеять пудру. Мелкое, почти снежное облако взвилось в воздух, и тут — снова это чувство. Как будто кто-то прошёл сзади. Ни шагов, ни сквозняка — просто изменение плотности воздуха. Я резко обернулась — никого.

— Не отвлекайся, Женя, — приказала я себе. — Сейчас тебе важнее текстура мастики, чем общение с потусторонним.

Я осторожно растопила желатин на водяной бане, не допуская кипения. Запах был едва уловим — тёплый, немного сладковатый. Вылила жидкость в углубление, которое сделала в сахарной горке. Добавила щепотку кислоты, начала месить.

Мастика сначала капризничала — то липла, то крошилась, как старая обида. Но постепенно становилась податливой, послушной, будто чувствовала, что у нас общее дело. Я добавила щепотку куркумы — и масса стала окрашиваться в приятный оранжевый цвет, тёплый, как рассвет в сентябре.

Скрежет.

Протяжный, как будто кто-то гвоздём провёл по металлу. Я вздрогнула, остановила замес. Прислушалась. Снова — ничего.

Вдохнула, выдохнула и взялась за лепку. Маленькие подковки — аккуратные, почти миниатюрные. Я старалась, чтобы каждая была похожа на счастливый символ, а не на вывернутую букву «С». Их было семь — по числу чего-то важного, чего я пока не могла сформулировать. Одну, побольше, я лепила с особым вниманием — центровая, как амулет.

В тот момент, когда я склонилась над столом, доводя до совершенства одну из подковок, справа прозвучал тихий хлопок. Я резко повернулась — мешочек с куркумой лежал на полу.

Пончик больше не пряталась. Она сидела прямо у двери и смотрела вверх, на потолок. Как будто знала то, что мне только-только предстояло узнать.

Скрежет повторился. Теперь отчётливее. И за ним — лёгкий стук. Будто кто-то перебирал черепицу. Или когтями царапал по ней. Точно и методично.

Я вытерла руки, разложила подковки на разлелочной доске и оставила сушиться. Медленно подошла к окну. Ничего не увидела, и потому что уже успело окончательно стемнеть, и потому что крышу с данного ракурса было не видно.

— Всё, хватит, — выдохнула нервно.

А разневничалась я к тому моменту не на шутку.

Сняла фартук и двинулась на выход из дома. Пончик мяукнула, будто пыталась отговорить. Но было поздно. Я уже открыла дверь, вышла на улицу.

Подняла голову к крыше — и в этот момент что-то щёлкнуло. Не громко. Просто… щёлкнуло. Как будто отпустили зажим. Одна черепичка, лениво и точно, соскользнула вниз и упала в траву.

Я инстинктивно шагнула назад. Сердце застучало, как капли по раковине.

А потом я увидела её.

На самой вершине крыши — чья-то тень. Неясная, словно дым — бесформенный и нечёткий. Но я знала, что даже у эфемерного есть форма, и у этой тени она тоже была. Мне пришлось напрячься, чтобы разглядеть очертания. Тень сидела неподвижно и смотрела. Прямо на меня.

Глава 26.

Я щурилась, как могла. Силуэт на крыше был не просто большой, а нечеловечески большой. Уж что-что, а призраки, по моему скромному мнению, обычно в габаритах умеренные. А этот — нет. Этот был внушителен так, что крыша под ним слегка прогибалась, и в грудь мне снова закралось то тягучее, странное ощущение — смесь страха и… какого-то смутного узнавания.

Я сделала шаг вперёд и наконец разглядела глаза.

Огромные, горящие, как два фонаря, они не просто смотрели — всматривались в меня. И эти глаза я уже видела. Узнала бы их среди тысячи, даже если бы они спрятались в самый тёмный из туманов. Драконьи. Те самые, расплавленного золота с продолговатым зрачком, от которых мне когда-то хотелось визжать и бежать без оглядки… но теперь — ну, почти — не хотелось.

— Ты… — начала я, но не успела договорить.

Из темноты вынырнула морда. Крупная, тяжёлая, утыканная рогами и тепло поблёскивающей рубиновой чешуёй. Морда кивнула. Не резко — с достоинством. Прям как будто сказал: «Ну здравствуй, я пришёл».

— Ну, здравствуй, лопоухий, — выдохнула я хмуро. — Я так понимаю, терпение — не твоё сильное качество? Я же сказала — жди! Вот появится у меня время — приду. А пока у меня дел невпроворот, а тут ты ещё в гости нагрянул.

Дракон в ответ понурил морду. Да, серьёзно. Не так, чтоб прям уткнулся в крышу от стыда, но явно понял, что натворил. Он даже лапами чуть переступил — нервно, как кот, которого застукали на горячем. Один рог слегка зацепил черепицу, и с крыши снова что-то жалобно скрипнуло.

— Прекращай мне крышу ломать! — прикрикнула я. — Она тебе, между прочим, не для сидений, а для защиты от дождя! Ты вообще в курсе, сколько стоит ремонт кровли?

Монстр не отвечал. Он только тяжело вздохнул — горячо, как печка, — и наклонился чуть ниже. Так, мол, «ну не ругайся, пожалуйста». Снизу до меня донеслось лёгкое хлюпанье — ещё один из уголков черепицы всё-таки не выдержал.

— Всё, слезай! Немедленно! Пока весь дом мне не поломал, зверюга непрошеная!

Дракон неохотно, как будто бы прощаясь с высотой, соскользнул с крыши на землю. Приземлился мягко, по-драконьи — лапы подогнул, хвост аккуратно уложил. Даже ни один кустик не пострадал, что удивительно.

Я подошла ближе, руки на бёдра, и вперила в него взгляд. Он ответил мне извиняющимся, чуть ли не щенячьим взором. У него это получалось удивительно хорошо, особенно для громадины с пастью в полметра и клыками, которыми можно ломать столбы.

— Ну, чего пожаловал? — буркнула я. — Соскучился? Или опять сладенького захотелось?

Морда дракона чуть отпрянула, глаза сжались в узкие щёлочки. Стыдливо. Даже как-то… обиженно.

— Да не дуйся. Я не сержусь. Просто предупреждать надо.

В ответ — лёгкое фырканье и медленное, почти смущённое поддрагивание хвоста. Я увидела, как он чуть повернул пострадавшую лапу. Ага, ноготок. Сразу глянула внимательнее.

Я обошла сбоку, с опаской — всё-таки тонна живого веса, да ещё и чешуйчатого.

— Ну что, как твой ноготок?

Он вытянул лапу, ту самую. Я присмотрелась — на месте утраченного когтя появлялась новая, свеженькая, розоватая как у цыплёнка, зачаточная пластина. Всё-таки у этих зверюг регенерация завидная.

— Уже отрастает, да? Ну, молодец ты у меня, красавец.

Дракон расправил крыло — не до конца, но так, как будто хотел похвастаться. Мол, смотри, я поправляюсь. Вот какой я молодец. Я вздохнула, смягчилась. Честное слово, ну как на него злиться-то? Особенно когда смотрит так, будто всю вину свою осознаёт и готов ради прощения лизнуть ноги… ну, или вишни пожевать. Что более вероятно.

— Сейчас, погоди. Принесу я тебе вкусненького. Всё за тобой ухаживать надо, как за ребёнком.

Я зашла обратно в дом, Пончик вертелась у ног, ворчала и чесала ухо, явно недовольная тем, что кто-то огромный появился у порога. На кухне достала остатки сливок — взбитых, сладких, в миске, от которых и самой было бы не грех пару ложек урвать. Рядом — баночка с вишнями.

Скоро я уже стояла у входа, а там, послушно сидя, ждал свой «десерт» мой чешуйчатый посетитель. Я протянула миску.

— Держи. Только не глотай миску, пожалуйста. Это посуда многоразового пользования.

Он аккуратно — и, клянусь, деликатно! — высунул язык и лизнул сливки. Потом — раз, и аккуратно захватил вишенку. Прожевал. Застыл. И закатил глаза.

— Ну, точно сладкоежка, — усмехнулась я.

Драконья морда склонилась ко мне ближе, как будто… он хотел — ну нет, не может быть — чтобы его… погладили?

— Ты серьёзно?.. — Я сделала шаг назад. — Тебе… ласки, что ли, не хватает?

Он тихонько фыркнул, придвинулся ещё. И, честное слово, если бы он мог скулить, он бы сейчас заскулил. С такими глазами, будто тысячу лет сидел один в пещере, без обнимашек и комплиментов.

— Ладно, — буркнула я, — только аккуратно. Без рывков, без внезапных движений.

Я протянула руку, чуть дрожа, и осторожно коснулась его морды. Тёплая. Шершаво-гладкая, как будто чешуйки покрыты тонким лаком. Дракон прикрыл глаза и глухо, грудным звуком замурлыкал. Или заворчал. Или то и другое сразу.

— Ну, ты смотри… — прошептала я. — А ведь ты совсем не чудовище. Просто… очень одинокий дракон, да?

В этот самый момент я услышала гулкий, отчётливый топот. Кто-то приближался верхом на лошади. И, похоже, ехал прямо сюда.

Дракон удивлённо моргнул.

— Так. Быстро за дом. За дом, говорю! Только не ломай мне ничего!

Он замер, потом нехотя поднялся, поплёлся за угол, чуть пригнулся — и исчез. Только хвост торчал, да и тот я жестом заставила убрать.

А сама осталась стоять перед дверью, с остатками вишен в руке и сердцем, бьющимся как бешеное.

—————————————

Дорогие читатели!

С радостью зову вас в свою новинку!

“Учебные хлопоты сударыни-попаданки”

Глава 27.

Топот нарастал, приближался. Пончик вскинулась в испуге и, шипя, метнулась в дом, будто знала: сейчас будет цирк с доспехами.

Вскоре из-за поворота, будто из рекламного ролика рыцарского фэнтези, выехал он — Сигизмунд Непобедимый собственной персоной. Шлем сияет, понты развеваются, лошадь недовольно фыркает — видимо, тоже подозревает, что это не лучший вечер в её жизни. За спиной у всадника — то ли плащ, то ли занавеска из родового замка.

— Женя-С-Ужасным-Именем! — воскликнул он, подъезжая. — Я примчал к тебе средь ночи, дабы удостовериться в твоём прекрасном самочувствии!

Я обернулась на дракона — он всё ещё торчал за домом, неуклюже прижавшись к стене, как самый большой преступник в мире пряток.

— Сиги! Вот так сюрприз, — отозвалась я. — А теперь давай без лирики. Зачем ты здесь?

— Как есть, так и говорю! Проверить! — Сигизмунд спрыгнул с лошади, уверенно промахнувшись мимо стремени. — Всё ли хорошо у моей прекрасной… э-э-э… бывшей спасённой девы?

Я покосилась на миску в своих руках, а затем на угол дома, где прятался дракон.

— В целом… нормально. Если не считать мелочей: немного привидений, дом требует ремонта, и тут кое-кто уронил черепицу. А так — жизнь удалась.

— Приведений? — Сигизмунд насторожился. — Это ты про… что?

— Да неважно, — пробормотала я.

И тут из-за угла донёсся глухой хруст.

— Что это?.. — насторожился доблестный рыцарь.

— Это… куст, — быстро пояснила я. — Старый. Засох. Сам развалился. Очень трагично. Вчера ещё был бодрячком, а сегодня всё — пополам, как моя самооценка в старших классах.

Сигизмунд нахмурился, чуть повернулся в сторону шума. Я поспешно встала между ним и углом дома.

— Ты одна? — уточнил он, подозрительно озираясь.

— Конечно! Ну, почти. Кот со мной. Точнее — кошка. Очень бойкая. А я вижу, ты не с пустыми руками… — я моментально сменила тему и указала на вьюк, прикреплённый к лошадиному боку: корзина, наверняка с чем-то съестным.

— Да, захватил кое-что. В качестве гостинца. Мясо вяленое, мёд…

— Очень мило с твоей стороны. А то устраивать новую жизнь без гроша в кармане и с пустым погребом дело, знаешь ли, не из лёгких.

Сиги понял мой намёк и поджал губы:

— Но ты ведь справилась, как я вижу.

— А у меня был выбор? И представь — уже разжилась первым заказом на торт. Как раз готовлю. «Чёрный лес» называется, — гордо сообщила я. — Клиентки — очень милые местные дамочки. Так что я теперь почти кулинарная колдунья.

Где-то за домом в этот момент раздался тихий треск. Я сделала вид, что почесала затылок, чтобы заглушить реакцию.

Сигизмунд насторожился:

— А это что?

— Крыша… — сказала я как можно будничнее. — Старая. Ветром шатает. Ладно, Сиги. Если уж совсем начистоту: ты какими судьбами здесь?

Сигизмунд почему-то сник. Он присел на лавку рядом с домом и снял шлем. Волосы взмокли, лицо взлохмачено, взгляд — как у мальчика, который нашёл под ёлкой не игрушку, а счёт за коммуналку.

— Честно говоря, — понуро пробормотал Непобедимый, — я только что был в той пещере. Где ты… ну, тогда…

— Когда меня дракон чуть не запек, а ты победно брякнулся в обморок?

— Да, в той самой, — проворчал он. — Так вот. Я хотел добить дракона. А то как-то не по-рыцарски одним когтем довольствоваться.

— Зато по-рыцарски заявляться без приглашения, — заметила я. — Ну-ну. И что?

— Ну… — протянул Сиги. — Дракона там больше нет.

— Не может быть, — я округлила глаза. — Улетел, думаешь?

— Возможно. Только куда? Там даже следов почти не осталось. Будто его и не было…

— Сиги, — перебила я, подходя ближе и кладя руку ему на плечо, — может, он просто понял, что здесь ему не место. И исчез. В общем, понял, что ему не стоит тягаться с тобой.

— То есть испугался? — обрадовался рыцарь.

В этот момент снова послышалось нечто… похожее на протяжный драконий рык. Причём обиженный.

— Женя… А сейчас это что было?

— Печь. Охлаждается. У неё астма. Старенькая.

Сигизмунд уставился на меня, потом — снова на угол дома, потом — на крышу.

Я внутренне взвыла.

— Ты уверена, что у тебя тут всё в порядке?

— Абсолютно. Ну… на 87%. Остальные 13% — это привидения. Но они мирные, иногда даже помогают посуду вытирать. Правда, пыль переносят на люстру, но кто мы такие, чтобы осуждать?

В этот момент из-за угла высунулась часть хвоста. Я замерла. Сигизмунд начал поворачиваться, и я…

— ЛУНА! — воскликнула я, тыкая пальцем вверх. — Смотри, какая красивая!

Сиги послушно задрал голову, а я метнулась к хвосту, прошептала: «УБЕРИ!» и легонько пнула ногой.

— Да, действительно. Луна, — задумчиво подтвердил рыцарь. — Полнолуние. Мистика…

— Но ведь никакой подозрительной деятельности за домом, верно?

Сигизмунд перевёл взгляд на меня с тем самым выражением лица, которое мужчины надевают, когда не знают, что думают женщины, но точно подозревают, что они что-то скрывают.

— То есть ты считаешь, дракон просто бесследно исчез?

— Ещё как бесследно! — захихикала, прикидывая в уме, во что обойдётся починка крыши. — Кстати, раз ты уж заговорил о мистике, не расскажешь, откуда у тебя этот дом? Ты в курсе, кому он раньше принадлежал?

Рыцарь медленно кивнул:

— Да, помню. Кажется, её звали Селестина. Работала при дворе моего отца в кухне. Но она всегда была немного со странностями. Наверное, потому её и уволили. Это было ещё во времена моего детства. Я плохо её знал. А дом после её смерти остался бесхозным, никто не желал сюда заселяться.

— Даже догадываюсь, почему… — пробормотала я себе под нос.

— Ладно, — наконец выдохнул Сиги. — Я просто хотел убедиться, что ты… в порядке. Ну, или хотя бы не в смертельной опасности.

— В порядке, — заверила я. — Не в опасности. Драконы мне больше не угрожают. А жизнь — как слоёный пирог: иногда с начинкой, иногда с неожиданными косточками, но в целом — вкусная. Особенно с кремом.

Глава 28.

Утро после визита Сигизмунда встретило меня мыслью, что чай — это, конечно, хорошо, но дракон в огороде — уже перебор. Пончик сидела на подоконнике, как заправский часовой, сверля взглядом чешуйчатую спину, что виднелась за окном. Я потягивала горячий напиток, прикидывая, как бы объяснить соседям, что звуки, похожие на хрипящий трактор, — это не землетрясение, а мой… гость.

— Ну что, дракоша, — пробормотала я, натягивая сапоги. — Пора тебя пристраивать. А то скоро весь Молинваль сбежится выяснять, кто тут храпит, как вулкан перед извержением.

Сарай за домом выглядел так, будто его строили с похмелья: кособокий, заросший мхом, с дверцей, что держалась на честном слове и паутине. Но внутри — просторно, крыша не текла, а главное — он стоял на отшибе, подальше от любопытных глаз. Идеальное убежище для чешуйчатого нелегала.

— Так, слушай сюда, — начала я, уперев руки в бёдра и глядя на дракона, который высунул морду из-за компостной кучи. — Есть предложение. Ты пока не шибко годишься для светской жизни, но сарай — вполне себе вариант. Пахнет, конечно, капустой и забвением, но зато уютно. Что скажешь?

Дракон уставился на меня с выражением, каким подростки встречают идею заменить пиццу гречкой. Я закатила глаза.

— Не торгуйся. Либо сарай, либо я тебе шалаш из лопухов сооружу. А ты в них не влезешь, поверь.

Он фыркнул — горячо, как фен на максималке, — но всё же поплёлся к сараю, волоча хвост, будто жертва несправедливости. Влез он туда… почти. Пришлось снести одну стенку, что, честно говоря, пошло сараю на пользу: свежий воздух, новый дизайн, сквознячок. Дракон покрутился на куче сена, как кошка, и улёгся, издав глубокий, почти довольный вздох.

— Вот и славненько, — кивнула я. — Сейчас коврик организую. Или что-то коврикоподобное.

Я притащила старый половик из дома. Расстелила у входа, повесила на крючок табличку: «ПОСТОРОННИМ ВЫХОД НЕ ГАРАНТИРОВАН». Для пущего эффекта нацепила гирлянду из цветных бумаже, найденную в коробке с хламом. Получилось почти мило.

Дракон скосил на меня глаз, будто говоря: «Серьёзно? Это теперь мой пентхаус?» Но возражать не стал, уткнулся мордой в сено и, кажется, задремал.

— Живи как человек, — буркнула я. — Только с крыльями и хвостом.

Пончик, наблюдая из окна, выдала тихое «мяу», то ли одобряя, то ли упрекая. Я вернулась в дом, налила себе ещё чаю и села у окна, глядя на сарай. Внутри что-то шевельнулось — тень, или, может, просто ветер качнул дверь. Но в этом было что-то… правильное. Как будто я не просто приютила гостя, а дала дом кому-то, кто, как и я, остался один против целого мира.

Но покой длился недолго. Стоило мне взять в руки пыльную коробку с записями Селестины, как кухня наполнилась странным ощущением — будто воздух стал гуще. Пончик насторожилась, уши — торчком, глаза — в потолок. Я замерла, прислушиваясь. Где-то наверху скрипнула половица. Один раз. Потом ещё.

— Селестина? — шепнула я в пустоту. — Это ты, что ли, шалишь?

Ответа не было. Только лёгкий шелест, как будто кто-то листал страницы. Я посмотрела на коробку — один из блокнотов, тот, с пентаграммой (или печеньем) на обложке, лежал чуть высунувшись, хотя я точно его не трогала.

— Ладно, — выдохнула я, стараясь не поддаваться мурашкам. — Раз уж ты настаиваешь, поглядим, что ты там понаписала.

Открыла блокнот. Первая страница гласила: «Великие рецепты Великой Селестины. Не для слабонервных. Кто прочтёт — обретёт силу. Кто попробует — не забудет. А некоторые — не переживут.»

— Ну, оптимистично, — пробормотала я, листая дальше.

Список заголовков был один другого краше: «Мармелад для внезапных признаний», «Вафли ‘Извинюсь, но не очень’», и, наконец, «Кекс с пряностями. Для тех, кто должен уйти». Страница с этим рецептом была испещрена пятнами, будто Селестина писала его в слезах, а чернила местами расплылись, словно от пролитой воды. Я вчиталась:

КЕКС «ПОСЛЕДНИЙ ДАР»
Готовить в ночь без звёзд, когда правда тяжелеет на сердце. Для тех, кому суждено уйти — или стать иным.
Ингредиенты:
— мука, просеянная через сито лжи — 200 г
— сахар, тёмный, как ночь без прощения — 150 г
— масло сливочное, растопленное до горькой дымки — 120 г
— яйца, три штуки (разбить, не жалея)
— молоко, тёплое, как слова, которых не вернуть — 100 мл
— пряности: корица (для обмана), кардамон (для забвения), гвоздика (для вечной тоски) — по щепоти
— пудра сахарная, белая, как маска невинности — для посыпки
— пыль из запретного ларца, что дал он (не трогай, не смотри, просто сыпь) — одна щепоть
Важно! Мешать в темноте, не считая оборотов. Печь, пока дом не задрожит от шёпота. Подавать с улыбкой, но не пробовать самой. Никогда.
Секрет Селестины: «Я смешала, как велел господин. Пыль блестела, как звёзды, но пахла пеплом. Они ели, смеялись, пили вино. Она закрыла глаза первой, а он… огонь в его костях. Не человек — тень чешуйчатая. Я не знала. Клянусь, не знала. Но теперь их голоса в моих стенах, и пудра жжёт мне руки.»

На полях, дрожащим почерком, было приписано:
«Брандон смотрел на неё, пока она падала. Лиара смеялась, а потом — тишина. Господин сказал: ‘Ты сделала, что должно’. Но я сделала зло. Прости, мальчик. Прости, девочка. Я хотела просто готовить, а уготовила могилу.»

Я отложила блокнот, чувствуя, как холод пробирается под кожу.

Брандон… Лиара...

Имена звенели в голове, как треснувший колокол. Кто они? Любовники? Жертвы? И что за «огонь в костях» и «чешуйчатая тень»? От этих слов веяло чем-то… неправильным. И явно потусторонним. Как будто я заглянула в пропасть, а она посмотрела на меня в ответ.

— Селестина, — прошептала я, глядя в потолок. — Ты что ж натворила-то, а?

Пончик мяукнула, будто соглашаясь, что дело пахнет не только корицей, но и бедой. Я посмотрела на сарай. Тень внутри шевельнулась снова, и дверь тихо скрипнула.

Глава 29.

В доме пахло пылью, старым деревом и лёгким намёком на тайну. Стоя у кухонного стола, я разглядывала записи, больше похожие на свиток с проклятьем, и гадала, что же получу на выходе. Уже приготовила муку: просеяла через старое сито, ржавое по краям — конечно, не «сито лжи», но и так сойдёт. Сахар, не тёмный, а вполне себе обычный, светлый, лежал в миске. Подозреваю, что в оригинале имелся в виду тростниковый, но, поверьте моему опыту, эти ингредиенты вполне себе взаимозаменяемые. Масло растопила до дымки, пахнущей уютом, а не трагедией. В общем, почти всё готово. Только вот эта «пыль из запретного ларца»…

Я перечитала строчку, нахмурилась. Что за чушь? То ли бредни полоумной кухарки, которая, судя по слухам, шепталась с мебелью, то ли и правда какой-то особый ингредиент, без которого кекс не станет… чем? Волшебным? Проклятым? Я понятия не имела.

Пончик, развалившаяся на подоконнике, лениво зевнула, будто говоря: «Ищи, хозяйка, ищи. Всё равно ничего не найдёшь». Я вздохнула и решила: раз в рецепте упомянут ларец, он где-то в доме. Должен быть.

Поиски начала с кухни, заглядывая в каждый шкафчик. Ничего, кроме паутины и пары засохших лавровых листов. Тогда я двинулась в кладовку, где пахло сыростью и старыми травами. Коробки, мешки, какие-то пыльные бутылки — ни следа ларца. Может, он в гостиной? Я перерыла полки, заглянула под диван, даже потрясла старый сундук, который скрипел, как обиженный призрак. Пусто. Наверху, в спальне, я проверила шкафы и комоды, чуть не застряв в куче ветхих простыней. Ничего.

— Да где он может быть? — пробормотала я, спускаясь обратно на кухню, вся в пыли и с паутиной в волосах. — Если это просто метафора, Селестина, я тебя найду и выселю!

Уже собиралась плюнуть на всё и начать замешивать тесто без этого загадочного порошка, как в калитку постучали. За порогом, как и ожидалось, стояли Саманта и Ингрид — в лучших своих нарядах, при галантных прическах и с явным ожиданием торжественности момента. Увидев меня, обе расплылись в широченных, почти праздничных улыбках.

— Добрый день, мисс Женя, — проговорила Саманта, прижимая к груди корзинку. — Мы… м-м-м… пришли за своим чудом?

— Чудо в коробке готово, — кивнула я, отступая в сторону. — Заходите, сейчас покажу. Только… я тут немного занята. Кекс затеяла. По рецепту Селестины.

Они вошли, оглядываясь с любопытством, будто ждали, что торт выскочит из угла с фанфарами. Я указала на стол, где в коробке ждал их заказ, а рядом лежали ингредиенты для кекса, ещё не тронутые. Я сделала шаг в сторону, давая им место, и Саманта первой заглянула под крышку.

— О, Сладкая Дева… — прошептала она, прикладывая руку к груди.

— Он идеален… — мечтательно подтвердила Ингрид, сглатывая слюну.

— Внутри — три коржа, пропитка вишнёвым сиропом, два слоя крема, один — со сливками и рубиновой вишней, другой — с насыщенным шоколадом, — начала я сдержанно, но торжественно, как будто описывала драгоценный экспонат музея.

— А сверху? — Ингрид потянулась, как будто собиралась погладить торт.

— Сверху — сливочный венок, украшенный мастичными подковками. Каждая — ручной лепки. И ,нет, никаких готовых форм не было — лепила с нуля. И, да, горжусь этим.

— Мы… не знаем, как вас благодарить, — с придыханием ответила Саманта. — Он даже красивее, чем мы представляли.

— Главное, чтобы на вкус не подкачал, — пожала я плечами. — Хотя я всё перепробовала, так что, если вдруг что — я сама в обморок первая упаду.

— Спасибо вам ещё раз. Огромное спасибо.

— А у вас тут деятельность полным ходом идёт… — тактично заметила Ингрид, поглядев сначала на меня, потом беспорядок, царящий в кухне.

— Ну, вроде того… — пробормотала я. — В рецепте Селестины упомянут какой-то «порошок из запретного ларца». Я весь дом перерыла, но никакого ларца не нашла. Может, это просто её фантазии? А ещё в её записях есть имена: Брандон и Лиара. Не знаете, кто такие?

Девушки переглянулись, явно озадаченные. Саманта пожала плечами.

— Брандон и Лиара? — протянула она. — Что-то смутно… Вроде у старого герцога, Артура Вестара, отца Бенедикта, был ещё сын. Брандон, да… Кажется, так его и звали… Но никто о нём толком не знает. Говорят, он был то ли приёмный, то ли увечный. А может, и то, и другое.

— А Лиара? — подхватила я.

Ингрид задумчиво нахмурилась.

— Лиара… Может, его невеста? Или сестра?.. Говорят, оба пропали… Никто не знает, куда делись. В общем, очередная байка. В Молинвале таких полно, как про Сладкую Деву.

— Точно, — подтвердила Саманта. — Сладкая Дева — легенда, а эти… просто сплетни. Кому они сейчас интересны? Если и было что-то такое, то лет сто назад.

— Прямо-таки сто? — усомнилась я.

Девушки только руками развели — мол, говорим, как есть.

— Сколько же тогда самому герцогу? — решила я уточнить, чтобы хоть приблизительно понимать масштаб истории в годах.

— Ох, много, — выдохнула Ингрид.

— Он очень старый, — подтвердила Саманта. — Настолько старый, что сам Бенедикт уже не помнит, сколько ему лет. Серьёзно, — заверила девушка и опасливо покосилась на Ингрид, ища её поддержки.

А я только усмехнулась: Бенедикт-то — это ведь никто иной, как отец Сигизмунда, а Сиги с пеной у рта заверял меня, что папаня у него ещё ого-го-го какой крепыш. Вот же брехло ты, Сиги, ой, брехло…

Но куда занятнее казались мне истории других полумифических героев. Брандон… Лиара… Существовали ли они в реальности?.. И чем на самом деле являлся рецепт этого кекса?..

Однако тут я была вынуждена прервать поток мыслей, потому что из сарая донёсся звук. Глухой, тяжёлый, как будто кто-то огромный перевернулся на сене.

Саманта замерла, Ингрид вцепилась в корзинку.

— Это… что? — шёпотом спросила Ингрид, округлив глаза.

— Ох, это… — я замахала руками, будто отгоняя мух. — Бочка! Старая, рассохлась, катается иногда. Сарай у меня такой, живёт своей жизнью. То бочка, то доска, то… ну, может, крыса размером с корову. Шучу! — я рассмеялась, хотя сердце колотилось нешуточно.

Глава 30.

Как только Ингрид и Саманта покинули моё жилище, я вернулась к прерванному занятию. Пусть и без одного ингредиента (который на поверку мог оказаться всего лишь бредом сумасшедшей поварихи), но кекс какой-то получиться должен был. А мне всегда нравилось экспериментировать с новыми рецептами.

Муку я просеяла, сахар засыпала, масло влила — всё как по нотам. Яйца разбила, стараясь не думать о том, что Селестина велела делать это «не жалея». Пряности — корицу, кардамон, гвоздику — сыпала щепотками, и их запах защекотал ноздри, как шепот старого леса. Молоко подогрела, пока оно не стало тёплым, как дыхание. Мешала тесто в полумраке, потому что день уже клонился к вечеру, и я зажгла свечи, не только для света, но и для уюта. Не считала оборотов ложки — так велела Селестина. Дом подозрительно молчал, только где-то в углу поскрипывала половица.

Тесто получилось густым, гладким и податливым. Я перелила его в форму, разравняла поверхность и сунула в печь. Дверца хлопнула, и я вытерла лоб, чувствуя, как спина ноет от целого дня возни. За окном сгущались сумерки, а сарай за домом казался тёмным пятном, где прятался мой чешуйчатый гость.

Пока кекс пёкся, я присела на табурет, подперев подбородок. Пончик лениво потянулась, зевнула и снова задремала. Свечи на столе мигали, отбрасывая тени, похожие на танцующие фигуры. Я смотрела на них, и в голове крутились обрывки записей Селестины. Брандон. Лиара. «Огонь в его костях». Что за чушь? Или не чушь? От этих мыслей в груди шевельнулось что-то тягучее, как сироп, но я отмахнулась. Устала, вот и лезет всякое.

Запах кекса поплыл по кухне — тёплый, пряный, с ноткой горечи, которой я не ожидала. Я принюхалась. Подошла к печи, приоткрыла металлический заслон. Кекс поднялся, корочка потрескалась, как земля в засуху. Выглядит аппетитно. Но что-то в его аромате было неправильное, будто он не из моей кухни, а из чьей-то другой, давно забытой.

Когда время вышло, я вытащила готовый кекс. Жар ударил в лицо, и в тот же миг все свечи на столе — раз! — погасли. Тьма навалилась, как одеяло, и только угли в печи слабо тлели, отбрасывая красноватый отсвет. Пончик вскочила, выгнула спину и зашипела, глядя в потолок. У меня по коже побежали мурашки.

— Да ладно вам, — пробормотала я, стараясь говорить бодро. — Свечи потухли, подумаешь. Сквозняк, небось.

Однако голос мой дрогнул. Я нашарила спички, зажгла одну свечу. Пламя дрожало, как будто боялось. Пончик всё шипела, а потом вдруг сорвалась с подоконника и умчалась в темноту дома. Я посмотрела на кекс, который уже стоял на столе, тёмный и горячий. Пахло от него так сильно, что у меня закружилась голова.

— Ну, Селестина, если ты хотела меня впечатлить, то браво, — сказала я в пустоту, но ответа не ждала.

Отрезала кусочек кекса — маленький, на пробу. Корочка хрустнула, мякиш был влажным, немного липким. Поднесла к губам, поколебалась. А вдруг он какой-нибудь проклятый? Да не, брехня. Тем более запах так и манил, и я всё-таки откусила.

Вкус был… странный. Пряный, сладкий, но с горчинкой, как будто кто-то смешал радость с тоской…

И в тот же момент перед глазами мелькнуло что-то. Не картинка, не сон — будто тень воспоминания, чужого, не моего.

Смех, звонкий, как колокольчики. Яркий свет факелов. Люди, танцующие в каком-то зале. А потом — затишье…

Уединённые покои… Чья-то рука протягивает блюдо с кексом, посыпанным белой пудрой. Улыбки. А потом — крик.

Огонь, не факельный, а дикий, живой, беспощадный, пожирающий всё на своём пути. Треск, как будто рушится весь мир, объятый демоническим пламенем.

И тут же… тишина. Тяжёлая, как могила.

Я ахнула, выронила кусок кекса. Сердце колотилось, в ушах звенело. Видение пропало так же быстро, как пришло, оставив только холод в груди и вкус горечи на языке. Я схватилась за стол, чтобы не упасть.

— Чёрт… — прошептала я. — Это что, я настолько переутомилась? Или Селестина и правда колдунья?

Пончик пошевелилась, но не подошла ко мне, а замерла у порога, глядя на меня с тревогой. Я попыталась улыбнуться, но вышло криво.

Усталость, точно усталость. Целый день на ногах, да ещё этот рецепт с его мрачной поэзией. Вот и мерещится всякое. Надо чай заварить, посидеть, успокоиться…

Но тут из сарая донёсся звук. Глухой, тяжёлый, как будто что-то огромное ударилось о стену. Я замерла.

Ещё удар. И ещё. А потом — низкий, хриплый рёв, не злой, а… отчаянный.

Дракон.

Он бился в сарае, скрёб стены, и в этом шуме было что-то похожее на слова — неразборчивые, но полные боли.

— Дракоша? — позвала я тихо, но голос утонул в новом рыке.

Свеча на столе снова мигнула, чуть не погаснув. Пончик мяукнула, спряталась за стул. А я стояла, глядя на дверь, и чувствовала, как страх сжимает горло. Что-то было не так. Не просто не так — неправильно. Кекс, видение, дракон… Всё это связано, я знала. Но как?

— Надо проверить, — сказала себе, хотя ноги будто приросли к полу. — Он же не просто так бесится. Может, ему плохо?

Я схватила фонарь, накинула шаль и шагнула к двери. Сердце стучало так, что заглушало шаги. Сарай был недалеко, но в темноте он казался входом в другую реальность. Дракон ревел, и в этом звуке было что-то человеческое, как будто он пытался кричать, но не мог.

— Держись, я иду, — прошептала я, хотя страх внутри закричал ещё громче.