Торты, драконы и прочие неприятности

Пролог

Иногда жизнь подкидывает такие подарки, что начинаешь подозревать вселенную в тайном сговоре с твоими мечтами. Вот, например, я. Всю сознательную жизнь снимала еду: борщи для скучных журналов, сосиски для унылых каталогов, бутерброды для ресторанов быстрого питания, у которых понятие «гастрономия» ограничивалось кетчупом и майонезом. А тут — бац! — и заказ, от которого можно в обморок упасть и потом ещё раз, но уже от счастья.

Передо мной стояли ряды тортов и тартов. Не просто сладостей — а настоящих произведений искусства. Малиновый, как утренний поцелуй. Лимонный, как солнечный луч. Шоколадный, как грех, в который приятно окунаться снова и снова. Я ходила вокруг них, как хищник вокруг добычи, только вместо клыков у меня был фотоаппарат, а вместо рыка — счастливое подпрыгивание на месте.

— Господи, — прошептала я, щёлкая затвором. — За такое можно и душу продать. Нет, лучше не продавать, а отдать в аренду. С правом выкупа.

Владелица кондитерской, дама в идеально выглаженном фартуке и с прической, способной выдержать ураган, наблюдала за мной со снисходительной улыбкой. Она, кажется, уже привыкла, что тут впадают в экстаз и визуальный и вкусовой.

Я приплясывала. Реально. Вот просто все части тела у меня участвовали в этом танце радости: руки щёлкали кадры, ноги притопывали, плечи подрагивали, а мозг скакал по облакам будущей славы. Эта фотосессия должна была сделать меня знаменитой. После этих снимков мне будут звонить лучшие рестораны, журналы, агентства! Я уже видела себя на обложке какого-нибудь журнала с гордой подписью: «Алиса: женщина, которая сделала торт бессмертным».

И тут… с потолка — а потолок был стеклянный и высокий, так что никаких фокусов быть не могло — свалилась карта. Просто шмякнулась на ближайший торт с манго, оставив на его зеркальной поверхности идеально отпечатанный прямоугольник.

Я моргнула.

— Это что ещё за непрошенный реквизит? — пробормотала я, осторожно поднимая карту и с облегчением выдыхая, потому что она не испортила идеальную зеркальную глазурь, которую можно было использовать вместо зеркала.

На ощупь она была плотной, старинной, с золотистым кантом и изображением… кондитерской. Вот этой кондитерской. Ну то есть той самой, где я сейчас стою. Даже тарты были нарисованы, только выглядело это как будто в какую-то викторианскую эпоху.

— О, мой джокер удачи! — вырвалось у меня, и я, хихикнув, сунула карту в карман джинсов.

С этого момента всё пошло… ну, мягко говоря, не по плану.

Сначала карта слегка нагрелась. Ну, думаю, ладно, мало ли — освещение, лампы, техника. Потом нагрев превратился в ощутимое тепло, а через минуту я поняла, что у меня в кармане мини-грелка.

— Эй, не вздумай поджарить мне бедро, — сказала я карте, вытащив её наружу.

И тут произошло самое странное: карта пульсировала. Как будто у неё было собственное сердцебиение. А на фотоаппарате, в который я в тот момент заглянула, вместо сладкого я увидела… замок. Настоящий, с башнями, флагами и подозрительно дымящимся драконом на крыше.

— Ого. Или я сплю, или кто-то подсыпал мне чего-то в мой латте, — прошептала я.

Щёлк! Ещё один кадр. И на экране уже был не замок, а какой-то средневековый рынок с людьми в плащах и капюшонах. Я моргнула, убрала камеру от лица — торты на месте. Снова подняла камеру — рынок.

— Так, Алиса, спокойно, — сказала я себе. — Ты профессионал. Ты умеешь работать под давлением. Это всего лишь… ну… небольшая галлюцинация. Да. Галлюцинация с высоким разрешением.

Карта в руке внезапно засияла, будто кто-то включил в ней прожектор. Я зажмурилась, но свечение пробивалось сквозь веки. И чем ярче оно становилось, тем сильнее ощущение, что пол под ногами начинает дрожать.

— Нет-нет-нет, только не это, — запротестовала я, но было поздно.

Фотоаппарат щёлкнул сам собой. Я не нажимала! Но экран вспыхнул, и меня, вместе с камерой, штативом и парой тартов (ура, хоть не с пустыми руками!), засосало в яркий вихрь.

Последнее, что я успела подумать: «Хоть бы не испортить технику и не разбить линзу…»

Глава 1

Алиса

Я не знаю, кто принимает решения во вселенной на тему дресс-кода, но у меня к нему вопросы. Потому что одной секундой ранее я была в удобных джинсах и футболке с надписью «я не фотогенична до кофе», а следующей — стою посреди незнакомой кондитерской в платье с таким декольте, что туда без труда можно посадить маленькую кошку. Платье было чёрное, с белыми рюшами по лифу и манжетам, юбка длинная, в пол, и при этом… как бы сказать… дизайн явно родом не из приличного каталога, особенно, если не смотреть на длину. Скорее из того, что хранится в закрытых вкладках у порядочных людей. Я попыталась прикрыть эту роскошь одним тортом, потом другим — да, к слову, у меня в руках было два идеально глянцевых торта, которые каким-то чудом приземлились вместе со мной и пережили это путешествие без единой трещинки. Вот только камеры не было и это весьма нервировало, потому что я если честно еще не успела выплатить кредит за новую линзу.

Воздух пах ванилью, тёплым маслом и карамелью. На стенах — деревянные панели, на полках под стеклом — пирожные в аккуратных рядах, а в углу, прямо напротив меня, возвышалась витрина с надписью завитушками: «Сладкая Добродетель». Я хмыкнула. С таким декольте слово «добродетель» сегодня звучало весьма смело и многообещающе.

— Так, Алиса, дышим, — прошептала я и сделала шаг, который сразу же стал двумя, потому что юбка тяжело зашуршала и подтолкнула меня вперёд, а каблуки, оказывается, были не просто каблуками, а маленькими зубочистками, прикрученными к подошве из принципа «зачем комфорт, когда можно красиво упасть».

Я чудом не уронила тарты. Один — блистательный шоколадный с блёстками, которые подозрительно мерцали, как ночное небо. Второй — лимонный, жёлтый, как добрые намерения, которые заканчиваются чем-то интересным. Я держала их перед собой как броню приличия и надеялась, что если их поднять чуть повыше, то декольте станет менее декольте. Спойлер: скромнее оно не стало.

Именно в этот момент зазвенел колокольчик — такой, знаете, старинный, над дверью. Я не успела ни оглядеться, ни придумать хоть как-то разумное объяснение происходящему, как в кондитерскую вошёл мужчина. Сначала я увидела профиль — чёткая линия скулы, тень на щеке, затем — улыбку, ту самую, опасную, как лишний слой сиропа на бисквите. Он смотрит на тебя гипнотизирует и ты сама не замечаешь, как съедаешь половину бисквита, а потом плачешь, потому что не налезают джинсы. Незнакомец был в тёмном пальто и без шляпы, волосы чуть взъерошены, взгляд ясный и… слишком внимательный.

— Доброе утро, — сказал он приятно низким голосом и снял перчатки, и сделал это ТАК, что у меня все внутри сладко заныло, а мозг начал превращаться в сахарную вату.

— Доброе утро… — я выдала что-то вроде писка, совершенно не соответствующего моему возрасту, образованию и вообще ситуации.

Мужчина слегка наклонил голову, будто прислушивался к моему мычанию, и представился:

— Граф Мотье.

У меня внутри тут же включился внутренний комментатор: «Осторожно, Алиса, перед тобой граф. Настоящий. Улыбайся, кивай и, главное, не скажи “ваше графейшество”».

— Эм-м… ммм… да-да… прекрасно… — проблеяла я, в отчаянии прижимая к себе торты и совершенно не замечая, как один из них оказывается в том самом декольте, которое я только что окрестила совершенно бесстыжим.

— Сегодня у моей матушки день рождения, — продолжил он, будто не замечая, что общается с женщиной-козочкой, — и я хотел бы порадовать её чем-то особенным. Она у меня такая сластена, — сообщили мне таким голосом, что у меня чуть слезы от счастья не потекли.

Я кивала так интенсивно, что боялась — сейчас декольте подкинет мне немного торта прямо в лицо. К чести графа надо отметить, что он смотрел мне в лицо, а не на выдающиеся части тела.

— Конечно, самые вкусные… ммм… у нас, — выдохнула я, совершенно не представляя, где я сейчас и из какого места мне надо достать эти самые вкусные сладости. В одном я была совершенно уверена, так это в том, что я в лепешку расшибусь, но достану ему хоть торт, хоть сладость, хоть звезду с неба.

Граф улыбнулся так, что мне показалось, что я оказалась в райском раю, ну в том самом из рекламы шоколадки. Так же красиво и жарко.

— Рад слышать. Что бы вы порекомендовали?

— Эээ… — я решила осмотреться. Вокруг действительно красовались ряды пирожных, вот только это точно была не та самая кондитерская в которую я сегодня пришла снимать фотосессию. Это слегка отрезвило и помогло мне выползти из розового сладкого марева в котором я находилась. Где это я вообще? Как я тут оказалась?
Вот только времени для того, чтобы выяснять все это не было. Для начала надо было как минимум обслужить и избавиться от графа, от одного вида которого мой мозг превращался в сладкий кисель. Я осторожно, больно ущипнула себяза ногу, но эффекта это не произвело. Да, необходимо как можно быстрее избавляться от этого странного типчика.

Так что мои глаза тут же вернулись к стендам с пирожными и тортами. Одно выглядело как облако, другое как подозрительно блестящая роза, третье вообще напоминало горку зелёного мха. Я ткнула пальцем в первое попавшееся. — Вот эти! Они… эээ… с эффектом неожиданности.

— Звучит интригующе, — заметил граф. — Упакуйте дюжину.

Дюжину. Отлично. А как упаковать и куда?

Но, к моему собственному ужасу и восхищению, руки как будто знали сами. Я наклонилась, открыла какую-то полку, достала аккуратную коробку с золотым тиснением, и пальцы послушно, будто под диктовку, уложили туда двенадцать пирожных. Я смотрела на себя со стороны и не понимала, как это происходит.

— Прекрасно, — сказал граф. — И торт. Какой, на ваш взгляд, будет самым достойным для матушки?

Я вцепилась в шоколадный с блёстками, тот самый, что сиял как звёздное небо. Подсознание, видимо, решило: если уж облажаться, то красиво.

— Этот, — выпалила я, выталкивая торт вперёд, как жертву на алтарь.

Граф посмотрел на него, потом на меня. Его улыбка стала мягче.

Глава 2

Оливер Мотье

Честно говоря, я ожидал, что она упадёт. Ну, в прямом смысле. В обморок, в блаженстве или, на худой конец, в припадке внезапной «любви до гроба» — вариантов у драконьей магии хватает. Обычно достаточно пары минут в моём присутствии без защитного артефакта, и любая барышня начинает искать возможность познакомиться поближе, планировать детей и свадьбу и объявлять меня своей судьбой. И неважно, вдова ли это, девица или строгая матрона с семью детьми — магия драконьей крови действует на всех одинаково.

Но эта девица… нет. Она таращила глаза, мямлила какие-то «ммм… да-да… прекрасно», пихала мне пирожные так, будто собиралась избавиться от них любой ценой, и, клянусь всеми сокровищами рода Матье, пыталась защититься тортами, словно они щиты. Вместо обморока — торты. Вместо томных вздохов — «мее». Мне даже пришлось перепроверить, не вернул ли я случайно артефакт на место. Но нет — кулон я честно оставил в сейфе, потому что карточный долг есть карточный долг.

Ах да, карточный долг. Моя глупость номер один.

Вчерашний вечер обернулся для меня незапланированным кутежом с моим лучшим другом Густавом. Причина для этого была весьма странная, но для Густава радостная: умер какой-то его дальний родственник, которого он в глаза не видел, и оставил ему не только состояние, но и титул барона. Учитывая, что папенька Густава лишил его этого самого титула и денег за бесконечные выходки, у нас были все причины для радости и празднования.

Вот мы и отправились отмечать — туда, где фривольные дамочки показывают стройные ножки, шипучее льётся рекой, а гостям предлагают азартные игры. Почему именно меня понесло за карточный стол, я сейчас даже объяснить не могу. В тот момент мне казалось весьма разумным, что играть мы будем не на деньги, а на желание. Кто же мог знать, что Густав выиграет и потребует, чтобы я целый день провёл без артефакта, нивелирующего действие моей драконьей крови?

Но именно так оно и вышло.

— Оливер, ты вечно носишь этот амулет, как старик грелку. Слабо один день без него? Посмотрим, сколько барышень ты соберёшь на пути к обеду, — сказал он. Так что выхода у меня не оставалось.

Отягощающим обстоятельством во всём этом был тот факт, что сегодня у моей матушки был день рождения. Я не то чтобы совсем забыл о нём, просто немного запамятовал и теперь за это расплачивался.

И вот теперь я шагал к матушкиному дому. Нет, я не скажу, что был в ужасе. Ужас — это когда на тебя дышит в лицо пьяный гоблин и пытается объяснить, почему именно ты обязан жениться на его сестре. Тут было скорее… содрогание. Знаете, такое внутреннее чувство, когда ты вроде идёшь вперёд, но в глубине души надеешься, что земля разверзнётся и поглотит тебя, избавив от визита к матушке.

Проблема заключалась не в самой матушке. Я её любил, почитал и даже иногда слушался. Но я слишком хорошо знал, что в свой день рождения она никогда не сидит одна. Нет, она обязательно собирает свой клуб подруг — этих боевых дам в кружевных чепцах и с глазами, сверкающими жадным интересом к чужим жизням. Они не просто разговаривают, они буквально разрывают на клочки любую сплетню, как стая дракончиков — свежий бисквит.

И вот я, без артефакта, должен войти в эту гостиную.

Представьте: обычно достаточно пары минут в моём присутствии без кулона — и барышни начинают вести себя… скажем так, эмоционально. Сколько я видел этих вздохов, закатываний глаз и обморочных падений с диванов! А теперь меня ждала не одна барышня, а десяток, да ещё в возрасте, когда фантазии только крепчают. Недаром ведь говорят, что женщины не стареют, они просто набираются опыта.

Чем мог закончиться этот поход? Я отказывался себе даже отдалённо представлять. Ну, то есть мне было совершенно очевидно, что ничем хорошим. Но вот варианты… О, тут определённо был простор для воображения. Может, мадам Лефевр упадёт в вазу с розами и будет там счастливо лежать, пока её не выловят. Может, тётушка Бернадетт решит, что я давно должен стать её четвёртым мужем (трое предыдущих, к слову, не дожили до деревянной свадьбы, и я не уверен, что это совпадение).

Я обречённо вздохнул и поправил воротник. Вчерашний карточный спор вспоминался с особенной ненавистью. «Играть на желание — это весело!» — смеялся Густав. Да-да. Ему весело, а мне теперь предстоит выживать среди взволнованных дамочек, которые будут липнуть ко мне словно мухи на мёд.

Я, конечно, граф, взрослый и половозрелый, но финансы семьи держит именно мама. И это не фигура речи. В буквальном смысле. Все счета, ключи от сейфов и даже чековые книжки — у неё, что поделаешь, таков закон. Финансами распоряжаются у аристократов женщины: сначала мать, а потом жена. И если я сегодня не появлюсь, матушка не просто настучит мне по голове веером. Она легко может лишить меня всего содержания. А жить одному на гордость и обаяние… ну, я даже пробовать не хочу. Гордость продаётся плохо, а обаяние не принимают даже в кредит.

Так что выбора у меня не было.

Я ускорил шаг и, чтобы не думать о грядущем апокалипсисе в дамском формате, позволил мыслям ускользнуть к той самой кондитерской. Да, к той, где барышня в слишком смелом платье протянула мне коробку пирожных и торт. Но в глубине души мне показалось — нет, не показалось, а отчётливо стало ясно: если девушка выдержала меня без защитного артефакта и при этом не сгорела от сладострастия, она может оказаться полезной. Врожденная выносливость — редкость, достойная вознаграждения и внимания.

Плюс — она хорошо готовит, а матушка давно жалуется, что у меня отвратительная кухарка и поэтому отказывается ездить ко мне в гости. Не то чтобы меня это сильно расстраивало, но сегодня, например, я бы не отказался посидеть дома и пригласить маму на завтрак в честь её дня рождения. Это точно было бы безопаснее.

Плюс — не порхала, не падала и не требовала немедленной помолвки. Плюс — её фигура; я успел заметить, что с эстетической точки зрения там всё было весьма благоприятно. Одним словом, с какой стороны ни посмотри — везде хорошая идея. Возьму её на испытательный срок вместо старой кухарки — пусть пробует: слуга, кондитер, что угодно. Заодно и Густаву месть устрою.

Глава 3

Оливер Мотье

Я сделал вдох и вошёл в гостиную, приготовившись к худшему. Честно, я ожидал увидеть хаос: дамы в обмороке, веера на полу, кружевные чепцы летят в воздух, а тётушка Бернадетт уже зовёт священника, чтобы венчать нас хоть с кем-нибудь, лишь бы спасти честь рода. Но вместо этого я застыл на пороге, моргая так часто, что мог бы этим движением вентилятор заменить.

Дамы… ели. Да-да, ели! Спокойно, чинно, с видом людей, которым действительно интересен вкус пирожного, а не мои «невероятные глаза» или ширина плеч. Да что там! На меня даже никто не посмотрел, когда я вошел.

Мадам Лефевр аккуратно отломила вилочкой кусочек торта и с важным видом заявила:

— Крем идеально сбалансирован. Ни капли лишней сладости.

— Ах, и тесто! — поддакнула мадам Буше, обмахиваясь салфеткой. — Лёгкое, воздушное, прямо как облако!

Я моргнул ещё раз. Никто не падал, не задыхался от чувств, не тянул руки ко мне. Даже Бернадетт, которая минуту назад грозилась попытаться «совратить меня в старые добрые времена», теперь благоразумно жевала кусок бисквита.

Я осторожно сделал шаг вперёд. И ещё один. Всё равно никто не кидался к моим ногам, не визжал «Оливер, женись на моей внучке» и не падал в вазу с розами.

«Это что, рай? — подумал я. — Или я всё-таки умер в кабинете от маминых нравоучений и попал в ту часть загробного мира, где дамы ведут себя прилично, когд я без артефакта?»

— Оливер, милый! — позвала меня матушка. — Садись к нам, попробуй. Ты ведь сам принес эту красоту!

Слово «садись» в её устах прозвучало как «сдавайся», но я подчинился и занял место рядом с ней. Кусок пирожного я, правда, брать не стал — мало ли, вдруг вместе с кремом я проглочу и остатки здравого смысла.

Чаепитие продолжалось. И — вот чудо! — оно действительно проходило мирно и цивилизованно. Дамы хвалили глазурь, спорили о том, где закупают сахар лучшего качества, и даже обменивались рецептами. Кто-то рассказывал про своего кота, кто-то — про новый роман, который «ни в коем случае нельзя читать девицам». Я сидел, слушал и с каждой минутой чувствовал, как во мне зарождется непонимание. Почему все ведут себя адекватно? Мне ведь было прекрасно известно, как именно моя магия действует на представительниц прекрасного пола и всегда действовала. Что же изменилось?

Я осторожно посмотрел по сторонам. Все было спокойно. Подозрительно спокойно и именно в этот момент меня озарило. Это явно что-то с тортами. Все, кто попробовал пирожные, сидели тихо и вели себя прилично. Те несколько, кто от сладкого отказался, по-прежнему косились на меня с подозрительным блеском в глазах и делали вид, что случайно роняют носовые платки. Но в целом обстановка была… терпимой.

Я впервые за последние два часа позволил себе расслабиться. Даже улыбнулся.

— Какой замечательный день рождения, — воскликнула одна из дам. — Сын у вас просто сокровище, мадам Матье!

— О да, — подхватила другая. — И торт — выше всяких похвал.

«Торт, — с облегчением подумал я, — наконец-то речь о торте, а не обо мне».

Чаепитие медленно, но верно подходило к концу. Гости медленно доедали свои порции, поправляли наряды, обсуждать последние новости. Я видел, что всё близится к развязке, и у меня появился шанс.

«Сейчас, — сказал я себе, — встанешь, как бы между прочим, и выскользнешь к двери. Никто не заметит. Все заняты своими кружевами и кремом. Главное — не спеши. Будь тенью. Будь сквозняком».

Я поднялся, отодвинул стул, сделал шаг назад, ещё один… Я уже почти чувствовал холодок свободы, когда голос матушки, спокойный и ледяной, как зимнее утро, пронзил воздух:

— Оливер.

Я застыл на месте, как мальчишка, пойманный с рукой в банке варенья. Медленно повернулся.

— Ты куда собрался?

— Я… — попытался изобразить невинность. — Хотел убедиться, что лошади не заскучали.

— Лошади? — переспросила матушка, приподняв бровь. — На конюшне?

— Ну да, — пробормотал я. — Им же одиноко…

По комнате разнёсся дружный смешок.

— Ах, какой заботливый, — захихикала мадам Лефевр. — Даже к лошадям сердце есть!

— Такой мужчина не должен оставаться одиноким! — заявила Бернадетт, хлопнув ладонью по колену. — У меня ведь есть правнучка…

Я почувствовал, как краска приливает к лицу. Матушка, между тем, не смеялась. Она смотрела на меня с выражением «сын, тебе конец».

Я сглотнул. Попытка побега провалилась с треском.

— Сядь, — сказала матушка тихо, но так, что я сразу опустился обратно на стул.

И в этот момент я понял: всё самое страшное впереди. Потому что если мама не устраивает сцену на людях — значит, она готовит куда более серьёзный разговор в тишине своего кабинета.

А я не дурак. Я знаю: за такие разговоры по шее прилетает не только образно, но и вполне буквально.

Кабинет встретил нас привычным запахом кожи, старых книг и тяжёлой тишины, от которой мне захотелось заорать: «Я всё понял, отпустите меня, я исправлюсь!» Но я был граф, сын дракона, наследник уважаемого рода — и поэтому молча поплёлся за матушкой, как осуждённый на каторгу.

— Садись, — приказала она.

Я сел, хотя честно хотел упасть лицом прямо в ковёр и прикинуться мёртвым. Возможно, мне бы это помогло, но это не точно.

— Объясни мне, — её голос был ровным, холодным и куда опаснее любого крика, — почему мой сын явился на мой день рождения без артефакта?

Я сглотнул.

— Мама… это… карточный спор…

— Карточный, — протянула она так, будто я сказал: «Мама, я решил стать бродячим акробатом». — То есть ты поставил на кон честь семьи и проиграл?

— Мы играли не на деньги, — поспешил оправдаться я. — На желание.

— И желание оказалось именно таким? — брови матушки приподнялись. — Без артефакта, среди дам, в моём доме?

Я бы предпочёл сразиться со стаей фурий, чем встретиться с её взглядом. Я понимал, что говорить, что мы еще и прилично покутили, очно не стоило, ведь тогд мама еще и поднимет мои счета и я точно не жилец.

Глава 4

Алиса

Я наконец смогла вдохнуть более-менее спокойно. Нет, конечно, слово «спокойно» в данной ситуации звучало как «пирожное без сахара» — вроде бы оно есть, но смысл теряется. Тем не менее, истерика первой волны отступила, и я решила заняться важным делом: пошевелить своими прелестями. В смысле не теми, что в декольте, а головой и руками, мне надо было как минимум понять где я оказалась и на каких условиях, как меня зовут, ну и далее по списку из госуслуг.

Первым делом я направилась в дальний угол магазина, где обнаружился крошечный бюро-стол. Красивый, резной, весь такой старомодный, с ящичками, из которых обычно в романах героини вытаскивают тайные письма от возлюбленных или завещания дядюшек-миллионеров. Я, честно, на завещание не рассчитывала. Мне бы хватило каких-то документов с удостовернеием личности и чего-то подобного.

И знаете что? Нашла!

Верхний ящик встретил меня аккуратной стопкой бумаг. Я дрожащими пальцами вытащила первое, что попалось. Документ. Самый настоящий. С печатью, подписями и моим портретом, потому что фотографией это назвать у меня язык не поворачивался. Ну… почти моей. На меня с него смотрела девица лет двадцати, с блестящими глазами, улыбкой на миллион монет и причёской, явно уложенной лучше, чем я когда-либо укладывала волосы. Под фото значилось: «Алиса Виар».

Я моргнула.

— Приятно познакомиться, Алиса Виар, — пробормотала я. — Кажется, теперь я это ты. Одно хорошо, мы с тобой хотя бы тезки и на новое заковыристое имя мне не надо учиться отвлекаться.

Следующая бумага оказалась свидетельством о том, что я, то есть теперь уже «Алиса Виар», закончила Кондитерскую академию с отличием. Академия! Я! С отличием! В моей родной жизни максимум, что я заканчивала с отличием, это онлайн-курс «Как красиво фотографировать в тяжелых условия».

Но чем дальше я рылась в бумагах, тем яснее становилось: магазинчик действительно принадлежит мне. Вернее, ей. Вернее, теперь уже «нам». Но как всегда не обошлось без тонкостей. Потому что именно в тот момент, когда я задавалась вопросом о том, как именно такая молодая девушка смогла себе позволить целый магазин, настал момент правды. Прямо на дне ящика обнаружился договор кредитования.

Я вытащила его и, пробежав глазами, поняла, что слово «грабительский» придумали именно для таких случаев. Проценты были такими, что я невольно вздрогнула от ужаса.

— Ну прекрасно, — вздохнула я. — У кого-то мечта сбылась — собственное дело. У меня же — реальность в которой за эту самую мечту придется расплачиваться.

Я перебрала бумаги дальше. Оказалось, что «Сладкая Добродетель» открылась всего месяц назад. То есть эта девчонка, Алиса Виар, явно была энтузиасткой: только выпустилась из академии, взяла кредит под душу, печень и почки и открыла свой райский уголок. И тут на сцену вываливаюсь я, как всегда очень вовремя.

Я опустилась на стул, собрала бумаги в кучу и уставилась на потолок.

— Отлично, — сказала я вслух. — Мало того, что я оказалась в чужом теле и чужом мире, так ещё и в долгах по уши. Вселенная, может, ты перепутала меня с кем-то? Я не заказывала долговую яму!

С кухни донёсся тихий скрип, словно шкаф пожалел меня и решил поддакнуть.

— Спасибо, шкаф, — вздохнула я. — Хорошо, хоть кто-то на моей стороне.

Я снова взглянула на документы. Там мелькали какие-то непонятные имена: поставщики сахара, муки, сливок. Сроки оплаты «вчера». Ага. То есть я ещё и просрочила.

В голове возникла картинка: я, то есть теперь «Алиса Виар», стою у дверей магазина, а к ним подходят суровые мужики в плащах и требуют вернуть проценты. А у меня в руках только венчик и крем для эклеров.

— Что же это такое, — простонала я, уронив голову на стол. — Как я объясню им, что я вообще не та Алиса, которую они ищут? Хотя кого я обманываю, они же не примут такую отмазку.

Я отодвинула бумаги и решительно поднялась. Паниковать бесполезно. Да, кредит грабительский, да, я вляпалась в жизнь, о которой не мечтала. Но ведь все могло быть намного хуже1

— Ладно, Виар, — сказала я своему отражению в маленьком зеркальце над бюро. — Придётся играть твою роль. Постараюсь не облажаться. Хотя кого я обманываю, облажусь обязательно, вопрос только когда.

Зеркало молчало, но я готова была поклясться, что отражение ухмыльнулось.

Я снова вздохнула и обвела взглядом зал. Бумаги — бумагами, но хотелось понять, что у меня есть в реальном, так сказать, мире. Торты-то сами себя не испекут, а кредиторам вообще не свойственно прощать долги.

Взгляд зацепился за узкую лестницу, спрятавшуюся в углу, аккурат за витриной с пирожными. Ступени были деревянные, отполированные временем и, кажется, ещё и мукой. Я приподняла бровь.

— Ну конечно, — пробормотала я. — Идеальное место для главного открытия: лестница в никуда.

Любопытство победило, и я осторожно начала подниматься. Каждая ступенька жалобно скрипела, как будто предупреждала: «Не ходи туда, лучше вернись и займись чем-нибудь полезным. Например, выплачивай кредит». Но я уже была наверху.

Передо мной открылась дверь. Я толкнула её и… застыла.

Если внизу царила стерильная чистота и порядок, то наверху — хаос, достойный отдельной картины маслом. Причём картину стоило бы назвать что-то вроде «Буря в хлеву после урагана».

На полу — одежда. В основном платья. И небрежно сброшенные, будто хозяйка решила: «А зачем шкаф, если есть пол?» На стуле висела пара чулок, подозрительно переплетённых в романтическом узле. На кровати — гора подушек, одеял и, кажется, коробка с леденцами. Я осторожно наклонилась: да, пустая коробка. Подушка липла к руке подозрительным сахарным следом.

— Ну, здравствуй, свинарник, — вздохнула я. — Даже у меня дома после фотосессии борща было чище.

Я сделала шаг и наступила на что-то мягкое. Оказалось, плюшевый медведь. Глаза у него были такие печальные, что я невольно почувствовала себя чудовищем, вторгшимся в его личное пространство.

Глава 5

Алиса

Я спустилась на кухню с тем выражением лица, которое обычно бывает у героинь фильмов-катастроф: да, мы понимаем, что шансов мало, но посуду всё равно кто-то должен помыть. Кухня, к счастью, выглядела как мечта перфекциониста: медные кастрюли блестят, плиты начищены, столешницы сияют так, будто их полировали ангелы с навязчивостью санитарной инспекции. Я на секунду даже почувствовала себя спокойно — до тех пор, пока не заглянула в шкафы.

— Так-так… мука есть, — пробормотала я, упираясь в мешок почти своего размера. — Сахар есть. Масло… есть. Яйца? Яйца! — открыла холодный шкаф и выдохнула: яйца на нижней полке лежали в корзинке, связанной розовой ленточкой. — Романтика, блин. Ну что ж, запас вроде неплохой. Теперь бы понять, как не устроить пиротехническое шоу.

Свеча на крючке лениво колыхнулась. Пламя отразилось в полированном металле, и на миг показалось, будто вся кухня моргнула мне: «Не бойся, девочка, мы такое видали».

— Поехали, — сказала я и засучила рукава.

Сначала всё шло как обычно: миски, венчик, мука облаком в воздухе, я чихаю так, что мука возвращается на стол, как обиженный снег. Я отделила желтки, шевельнула сахар… и тут заметила странность.

Венчик в миске… дрогнул. Я не трогала. Он дрогнул ещё раз — как будто прислушиваясь. Я осторожно ткнула его пальцем: на, уважаемый, работай. Венчик вдруг, как дисциплинированный солдат, кивнул… и начал взбивать сам. В меру. Ровно. Без брызг на потолке, без моего участия.

Я застыла. Потом неспешно присела на табурет и выдала:
— Это что сейчас было?

Венчик не ответил. Он просто работал: взбивал сахар с яйцами до ленточного следа, как и положено в приличных кондитерских. Я поднялась, обошла миску кругом, посмотрела снизу — никаких ниточек, моторов, тайных исполнителей. Ничего, кроме моей внезапной бытовой магии.

— Ладно, Алиса, — сказала я вслух. — Дышим. Ты попала в мир единорогов и графов с мифическими глазами, переживёшь и венчик-робот. Пользуйся, дурочка!

Я тут же решила проверить гипотезу. Пододвинула вторую миску, всыпала муку, добавила щепотку соли, подлила молока и аккуратно обратилась к невидимому миру:
— Дорогая… э-э… кухня. Если ты меня слышишь и ты добрая, будь так любезна… ну… помоги размешать без комочков?

Ложка шевельнулась, как кошка, которой позвали «кис-кис», и плавно пошла по кругу. Комочки исчезали на глазах, тесто становилось гладким, как свежая дорога после дождя, и я впервые за день почувствовала искреннее счастье.

— Бытовая магия, — прошептала я благоговейно. — Так вот почему внизу стерильный порядок, а наверху хлев. Девочка тратила весь запас силы на идеально взбитый крем, а не на шкаф с чулками.

Обрадовавшись, я решила не останавливаться. Поставила на стол три миски: для лимонного крема, для шоколадного ганаша и для заварного. Пополнила их ингредиентами, повздыхала, вспоминая рекламу «всё успею», и попросила:
— Девочки и мальчики, ложки и венчики, кто там у нас по отделу чудес — займёмся этим вместе?

Кухня… послушалась. Две ложки, венчик и даже маленькая лопаточка ожили и принялись трудиться каждая над своим делом. Я переходила от миски к миске, вмешивалась, где нужно, пробовала на вкус (это ведь святое), и радовалась, как ребёнок, у которого пошла первая волна удач. Лимонный крем получался кисло-солнечным, заварной — плотным, а ганаш — блестящим, словно чёрное зеркало, в котором мне хотелось увидеть собственную жизнь такой же гладкой.

Потом настала очередь теста на тартовые основы. И тут выяснилось, что магия — штука капризная. Стоило мне задуматься о кредитах и процентах, как тесто начало вести себя… ну… как я по утрам до кофе — липнуть, ломаться и обижаться. Я зажала виски и строго сказала:
— Так, сахарные мои, не сейчас. Давайте просто сделаем красиво.

Тесто издало звук, подозрительно похожий на вздох, и послушно собралось в шар. Я улыбнулась и начала раскатывать. Раскатка пошла как по маслу (масло, кстати, тоже сотрудничало — не ломалось и держало холод, как приличный джентльмен на балу), и скоро противни заполнились аккуратными основами.

— Печь, — объявила я и подошла к духовке. Дверца духовки была тяжёлая, с витой ручкой, немного старомодная и очень важная. Я потянула за ручку, и духовка… сама приоткрылась. Изнутри дохнуло теплом — ровным, спокойным, как летний вечер.

— Ты сама регулируешь температуру? — шёпотом спросила я.
Духовка тихонько тикнула чем-то внутри, как будто сказала: «А ты сомневалась?»

— Хорошо, — кивнула я. — Тогда держи 180… ну ладно, у вас тут, наверное, градусы какие-то магические. Давай просто «выпечь идеально», идёт?

Я посадила основы в печь, задвинула решётку, а духовка притихла, как серьёзная дама на концерте. Я успела только отвернуться, чтобы начертить в голове план ночи («три вида тартов, эклеры, пару пирожных на первую витрину, запас крема… кофе… много кофе… где взять кофе?»), как слева от меня тихо загудело.

Я вздрогнула. Это был… кофейник. Огромная пузатая кофеварка, которую я считала просто декором, вдруг ощутимо пошевелилась и начала набирать воду — причём из воздуха, как будто вытягивая её из самых влажных мыслей. Я, не веря собственным глазам, наблюдала, как кофейник мурчит, нагревается и выдыхает первый струящийся аромат.

— Если ты сейчас сваришь мне нормальный эспрессо, я выйду за тебя замуж, — торжественно пообещала я. — Хотя это будет брак по расчёту.

Кофейник тихо булькнул… и выдал чудесную чашку — крепкую, обволакивающую, с ровной кремовой шапкой. Я сделала глоток и чуть не расплакалась от счастья.

— Ладно, мир, — сказала я, держа чашку обеими руками. — Мы, кажется, можем договориться.

Дальше началась работа в три руки ( мои две и лдна магия) и в две чашки кофе. Я ловко наполняла основы лимонным курдом; он ложился восзитительными солнечными бликами. Ганаш я разливала осторожно, шепча ему: «Не дрожи», и он не дрожал. Заварной крем был чуть капризнее — один раз он взялся комочками, я рефлекторно заорала «СТОЙ!» — и, клянусь, комочки замерли. Венчик шагнул в миску, отказался от моей паники и сделал всё гладко.

Глава 6

Оливер Мотье

Проснулся я мерзко. Знаете это чувство, когда будто тебя всю ночь кто-то бережно укрывал мокрым полотенцем и сверху поставил сундук с фамильным серебром? Вот. На подушке — жасмин, в голове — барабанный бой, в груди — пустота размером с самолюбие взрослого дракона, которого вчера официально перевели из свободного полёта в домашнюю курицу на насесте у маменьки.

Сначала я честно попытался закрыть глаза и объявить перемирие: «Мир, я не готов, приходи завтра». Мир не согласился. За дверью щебетали горничные, где-то внизу звякала посуда, а часы на каминной полке строжайшим тоном отсчитывали: «Без-ар-те-фак-та… без-ар-те-фак-та…». Спасибо, напоминайте, будто я забыл.

Я уставился в потолок, где веселые ангелочки в лепнине как будто шептались: «Смотри, это тот, у кого мама забрала все игрушки». И тут меня накрыла первая волна несчастья — чистая, кристальная, как капля на краю бокала. Я — граф, дракон, человек тонкой душевной организации и широких потребностей — живу у мамы. Не «наездами», не «в гостях», а «живу». Под присмотром. С расписанием. С «во сколько вернёшься» и «оставь ключи у экономки». Меня в собственном возрасте, простите, укладывают спать и следят во сколько и в каком состоянии я вернулся домой.

А дальше — хуже. Финансы. Это слово после вчера стало ругательством. «Содержания лишаю», — сказала матушка с тем спокойствием, которым хирурги отсекают хвост глупцу. Потрясающе. У меня в кармане осталась горсть монет, которых хватит на галоши и два бутерброда, если бутерброды без масла. Хочешь покутить? Покути в воображении. Хочешь сыграть в карты? Поиграй с совестью. Хочешь шампанского? Пей воду и думай о пузырьках.

И тут случился второй удар — социальный. Друзья. Что скажет Густав, когда узнает, что я нынче прошу у матушки на перчатки? Он, конечно, будет наслаждаться каждым мгновением моей агонии. «Оливер, дорогой, каково это — жить на карманные?» Я в ответ, разумеется, усмехнусь и что-нибудь остроумно отвечу. Но отражение в зеркале уже скривилось: «Месье, не притворяйтесь. Плакать будете в ванной, пока никто не видит».

Ладно. Встал. Ноги доволокли меня до умывальника. Вода бодро цапнула по щекам, как строгая гувернантка: «Соберись!» Собрался. Выбрал костюм «я ещё уважаемый человек», хотя душа требовала пижаму и одеяло и спрятаться ото всех. Повязал галстук, который, кажется, завязывался в слово «позор». Проверил перчатки — те самые, которые всегда снимаю эффектно, но сегодня эффектность оставим в шкафу, да?

Открыл шкатулку с запонками и поймал себя на мысли, что сейчас было бы неплохо открыть шкатулку с прошлой жизнью. Достал бы «свободу», «аванс» и «я сам знаю, что делаю». Увы, в наличии только «делай, что сказали». Мать велела нанять девицу-кондитера — девицу с глазами «я устала от ваших глупостей» и формами «все мужчины притихли». До вчерашнего дня подобные поручения решались легко: улыбка, чек, две тёплые фразы — и готово. Но теперь в своем нынешнем состоянии я ни в чем не был уверен.

Я сел на край кровати и устроил себе мини-траур по утраченной роскоши. Роскошь — это не золотые пуговицы и не экипаж с подпрыгивающими гербами. Роскошь — это когда можно сказать «нет» и уйти в ночь пить пунш на крыше. Теперь «нет» у меня отобрали. И крышу тоже: живу под матушкиной.

Третья волна несчастья пришла в виде воспоминаний о вчерашних дамах. Мой дар — моя кара. Без артефакта половина города мечтает меня усыновить, обвенчать, освятить и украсить камин. А тут — десерты девицы и тишина. Как по нотам. Нервно смешно: мою магию обыграли кремом. С другой стороны, это аргумент. Мать нюхом чует полезных людей, как фельдмаршал — выгодные холмы. Сказала «приведи» — значит, приведу. Или умру в попытке объяснить, почему у меня не получилось.

В зеркале на меня смотрел мужчина приличного вида с глазами «я видел вчера ад, но сегодня попробую улыбнуться». Я кивнул ему — мол, держись. Он кивнул в ответ и, кажется, закатил глаза. Ладно. Дракон, вставай, разгружай чувства по карманам и марш.

В коридорах матушкиного дома всё звенело дисциплиной. Слуги двигались с той особой снисходительной мягкостью, которой пользуются люди, видевшие тебя маленьким и в панталончиках. Хотелось зашипеть и спрятаться за пальмой. Я выбрал более зрелую стратегию — сделал вид, что очень тороплюсь по важным делам. Важные дела, ха. Вести переговоры о трудоустройстве с девицей, которую вчера впервые встретил и которая может поставить крест на моих врожденных способностях охмурять представительниц прекрасного пола.

На крыльце я остановился, вдохнул холодный воздух. Город просыпался. Колёса карет чертили по утренней мостовой аккуратные звуки, кто-то ругался с хлебником, уличный органчик пробовал ноты. Я привычно прикинул маршрут: пешком. Без экипажа — экономим. Приятно жить скромно, когда это временно. Когда не временно — это называется «наказание».

Дорога растянулась в размышлениях: что, если не выйдет? Вернуться к матери и сказать «не вышло» — сценарий уровня публичной казни. Она посмотрит так, что я превращусь в соль и полезу ей в суп. Густав, узнав, устроит салют. Ну уж нет. Густаву — молчать. Матери —вернуть мне все, что она вчера так неожиданно забрала . Девице — соглашаться. Вселенной — содействовать.

К «Сладкой Добродетели» я подошёл уже с лицом человека, который попутно выиграл битву при Ватерлоо. Нос ровно, шаг упруг, внутри, правда, всё шепчет «мама», но это мы проигнорируем. Витрина сияла так, что хотелось поклониться и попросить автограф у каждого эклера. Запах — сливки, ваниль, лёгкая кислота лимона и то самое «вчера мне помогли не сойти с ума». Я поймал себя на глупой зависти: у кого-то в жизни всё ясно — мука, сахар, план. У меня — матушка, спор и полный сумбур.

Дверь поддалась легко, колокольчик звякнул таким звоном, что захотелось извиниться за вторжение. Я переступил порог, оглядел зал. Тут всё по-прежнему: деревянные панели, стеклянная витрина, аккуратные коробки, узоры на табличках. И она — за стойкой.

Глава 7

Алиса

Я стояла за стойкой, как маленький генерал перед войском эклеров, и чувствовала себя… довольной. Нет, не просто «ну ничего так», а именно довольной: как человек, который вошёл в казино с пятию монетами и вышел с чемоданом фишек, не продав при этом душу. Сделка века? Возможно. Сделка, за которую графу дома открутят всё, что откручивается? Почти точно. Но что-то внутри блаженно мурлыкало: четыре дня оплачиваемого счастья в аристократическом доме, двойная ставка, лавочка остаётся моей и открытой— здравствуй, план по спасению «Сладкой Добродетели» из лап грабительского кредита.

— Доброе утро! — сообщила я первому покупателю, мужчине с усами категории «мелодрама и кашне». — Эклер с ванилью, тарт малиновый, печенье «детство без комочков». С вас…

Мужчина быстро расплатился и ушёл. Дальше — две барышни, спорящие о калориях, одна бабушка «мне без сахара, но сладкое», типичный кроссворд моей новой реальности. Руки работают, рот улыбается, а голова уже подсчитывает: «Так, в неделю — четыре дня двойной оплаты, плюс оборот лавочки за три свободных, минус мука-сахар-сливки, минус погашение процентов, минус «на помаду и валерьянку»…». Если не случится конец света, то через три месяца я реально смогу закрыть хотя бы самые отвратительные проценты и начать выплачивать сам кредит. А там — ещё пара крупных заказов, и возможно, что можно будет и вернуться в лавочку. Хотя нет, лучше уж потерпеть и все сразу выплатить, чтобы потом жить спокойно.

Следующий в очереди — мальчишка с глазами «у меня день рождения каждый день».
— Мне два эклера, — прошептал он заговорщически. — Один для школы, второй… для друга.
— И вот еще «другу» на дорожку — печенье в подарок, — подмигнула я и сунула ему пакетик. — Только не говори маме, что я пособничаю праздникам.

Дверь звякнула. Вошла тётушка-ворчунья вздохнула, посмотрела на витрину, смягчилась.
— Сегодня возьму лимонный торт, — сказала помягче. — Вчера эклер был… ну… маловат— она чуть смутилась.
—Не слова больше, — кивнула я. — Я никому не выдам секрета вашей слабости.

Честно, пока мой рот развлекал публику, мозг складывал стратегию: шаг раз — доказать, что я не «случайное открытие», а уверенная в себе профессионалка. Для этого — держать витрину всегда не просто полной, а «аховой». Шаг два — не сорваться в бессонницу: четыре дня у графской мамы — это не прогулка, там наверняка свой хаос, своя дисциплина, и меня там скорее всего вежливо проверят на прочность, как моральную, так и физическую. Шаг три — связи. Аристократический дом — это нудно, шумно, местами опасно, но… это репутация. Я уже видела: визитная карточка, шрифт с завитушками: «Алиса Виар. «Сладкая Добродетель». Поставщик радости для дома графов Мотье». М-м-м. Прекрасно.

— Девушка, у вас персиковый тарт такой… — тянет голос.
— Такой, да, — улыбаюсь. — Возьмите сразу два. Один съедите, второй — подарите.

Мои ноги крутили педали: касса — нож — коробка — лента — касса. Тут же на третий план выползало «а дракон?» Потому что как ни крути, он всё-таки дракон. Неудачный соблазнитель? Ну-у… это зависит, кого спрашивать. Моё декольте вчера согласилось бы с первой половиной определения, мой мозг — со второй. Это нервировало, но сегодня все было более-менее нормально. Может это только временное помутнение рассудка?

— Мадемуазель Виар? — робко просунулась леди в шляпке с птицей, которая, на минуточку, шевельнулась. — А вы делаете торты с… эм… дополнительным сиянием?
— Сияние — это отдельная опция, — кивнула я серьёзно. — Стоит, дорого, но держится двое суток, противопоказаний не имеет, кроме зависти соседок.
— Заказываю! — в глазах у неё вспыхнул огонь. — На воскресенье!
— Воскресенье — у меня святое, — ласково объяснила я. — Я в это время из-под одеяла не вылезаю и притворяюсь мебелью. Понедельник утро — и он ваш, сияющий, как судьба.

Она согласилась, оставила задаток, а я внутренне поставила галочку: «Портфель заказов — есть, мысль о воскресном сне — жива». Счастье — это простые вещи.

В обед подтянулись офисные — аккуратные рубашечки, серьёзные лбы, мятные визитки.
— Нам шесть эклеров в конференц-зал.
— Конференция пройдёт идеально, если начнётся с сахара, — проворковала я и, уже пакуя коробку, перешла на внутренний шёпот самой себе: «Шаг четыре — наладить доставку. Возить сама? Нет, надо кого-то найти, только желательно без единорогов.

Мысли текли, как ганаш по тёплой основе: плотные, блестящие, с нужной вязкостью. Я уже не просто держала лавку — я строила крепость, да что там целую новую жизнь. Если уж так вышло и я тут оказалась, то не стоит терять времени даром и ждать, пока на твоем дворе перевернется телега с деньгами. Надо брать свою жизнь в руки и строить собственное счастье. Склад, график, поставщики. Поставщики! Надо переподписать договоры. Начать с муки — тот господин в письме грозился и откровенно шантажировал и возможно с настоящей Алисой, молоденькой дурочкой без опыта, это бы и прокатило, но со мной сейчс точно нет. Мы с ним поговорим и переговорим. Ах, как сладко звучит слово «переговоры», когда ты заходишь в них не с пустымируками, а с уверенностью и готовностью послать на три буквы, если тебя что-то не устроит.

— Мадемуазель, — с порога, не поздоровавшись, вкатился смазливый субъект с усиками «я дешёвый соблазнитель». — Не вы ли давали объявление «требуется муж»?
— Нет, — сказала я изящно. — Моя вакансия занята тортом. Он звучит тише, служит дольше и не храпит.

Субъект отступил, смутившись, видимо не ожидал такого отпора, пару дам в углу весело хрюкнули, от чего он мучительно покраснел и тут же ретировался.

Я отметила: «Шаг пять — держать границы. Юмор, вежливость, никакого «ой-ой»». Граф, кстати, тоже попал в эту категорию «границы». Его «хочу нанять» — моё «работаю по своим правилам». Его «в семь утра» — моё «в семь, если у меня нет поставки». Его «мать будет довольна» — моё «я тоже хочу быть довольной».

Мне нравилось, как по крупицам складывается «мой день»: клиент — шутка — коробка — план — галочка. Лавка дышала, как живое существо. Кухня снизу иногда мурлыкала — особенно когда я шёпотом просила: «ну-ка, сделай крем чуть гуще» — но в основном все чудеса я оставила на ночь. Днём тут должен царить простой человеческий профессионализм. Магия — как соль, щепотка. Основное — руки, глаза и голова.

Глава 8

Оливер Мотье

Дом встретил меня запахом жасмина, лимонных цукатов и предчувствием скорой бури. Когда я был ребёнком, я думал, что у этого запаха есть оттенок — «аромат надвигающегося выговора». Сейчас я мог различить его с трёх шагов от входа. Дворецкий выглядел так, будто хотел выразить соболезнование заранее.

— Госпожа ждёт в гостиной, — произнёс он сочувственно. — С ужином не торопиться?

— Не торопиться, — ответил я. Вполне возможно, ужина сегодня вообще не будет, для меня так уж точно. С матери станется применить и такие методы воспитания и полностью проигнорировать тот факт, что мне уже не пять лет.

Я снял перчатки, глубоко вдохнул и мысленно повторил: «Ты взрослый мужчина. Ты граф. Ты не боишься женщину, которая тебя вырастила». Увы, самоубеждение работало слабо. Как только я открыл дверь гостиной, меня встретил тот самый взгляд — безупречно спокойный, но от которого хотелось внезапно вспомнить все свои ошибки и раскаяться в них заранее.

Мама сидела у камина в бирюзовом платье, строгая и прекрасная, как сама дисциплина, в кружевном воплощении.

— Оливер, — произнесла она мягко, и от этого мягкого тона мне стало особенно тревожно. — День, надеюсь, был продуктивным?

— Очень, — сказал я, стараясь звучать уверенно. — Я решил вопрос с новой помощницей на кухне.

— Ах, вот как. — Она кивнула, отпивая чай. — И сколько стоит твоё «решение» на этот раз?

Я опустился в кресло. Если уж резать, то без прелюдий.

— Я заключил с мадемуазель Виар договор. Она будет вести кухню и поставки десертов для дома и мероприятий.

Мама чуть приподняла бровь.

— Продолжай, — сказала она с самым ласковым выражением лица, какое обычно бывает у палача перед финальным ударом.

— Она согласилась работать у нас. Четыре дня в неделю, — начал я.

— Четыре? — переспросила она. — Ты хотел сказать шесть?

— Нет, четыре, — сказал я уже осторожнее. — Она ведёт собственную лавку, и...

— И, конечно, ты, из сострадания, решил подстроиться под её расписание, — закончила мама за меня. — Сколько мы будем ей платить?

— Ну… я предложил двойную ставку, — сказал я. — Чтобы компенсировать неполную занятость.

В комнате повисла тишина. Камин тихо потрескивал, словно аплодировал моей храбрости перед казнью.

— Двойную, — повторила она, делая паузу между слогами, будто смаковала их. — Мой дорогой сын, скажи, пожалуйста, в какой момент ты решил, что родился не графом, а благотворительным фондом?

— Это не благотворительность, — возразил я. — Это инвестиция. Она гениальна. Её десерты — лучшее, что я пробовал за последние годы, и ты это сама знаешь, иначе не отправила бы меня её нанимать.

— Сколько лет ты пробовал десерты, чтобы делать такие заявления? — невозмутимо поинтересовалась мама, словно пропустив мимо ушей моё последнее замечание.

— Мама, — я потер виски, чувствуя, как терпение тает, — она способна поднять репутацию дома. Вкус, подача, дисциплина. Она не просто печёт — она создаёт.

— И за это ты платишь ей, как управляющему, разрешая приходить, когда вздумается. Гениально, — кивнула мама. — Осталось только подарить часть имения и фамилию Мотье в придачу.

Я застонал.

— Я не мог предложить меньше. Она бы отказалась.

— Разумеется, отказалась бы. Как любая разумная женщина, которой предлагают обычную работу за обычные деньги. Но ты же у нас рыцарь, ты не можешь иначе.

— Это деловое соглашение, — настаивал я. — Она — профессионал. Без сантиментов.

— Без сантиментов, — задумчиво повторила мама. — И всё-таки, у меня ощущение, что ты сегодня принёс в дом не просто новую кухарку, а потенциальное бедствие в кружевном переднике.

— Мама, — я выдохнул. — Пожалуйста, не преувеличивай. Она… совершенно нормальная. Просто упрямая.

— Упрямая, независимая, талантливая и теперь ещё и богатая за счёт нашего бюджета, — перечислила она. — Скажу честно, я её ещё не видела, но уже впечатлена!

Я поднялся и прошёлся по комнате, чтобы скрыть раздражение.

— Ты бы видела, как она работает. Она держит процесс в руках, как дирижёр. Она даже не просила этих условий, я сам настоял.

— Ах, ещё лучше. Женщина, которая умеет не просить, — это уже почти произведение искусства!

— Мама, — я устало опустился обратно в кресло, — ты видишь подвох даже в булочках.

— Я хочу торт к балу графа Сандре. Чтобы он был совершенен. Пусть новая гениальная мадемуазель покажет, чего стоит её талант.

Я кивнул.

— Считай, заказ принят.

— И не вздумай влюбляться в неё, — бросила мама напоследок. — Такие женщины всегда приносят не меньше хлопот, чем радости.

Я улыбнулся, покидая гостиную.

— Не волнуйся, мама, — сказал я. — Я слишком занят делами.

Дверь закрылась за мной, и я тихо выдохнул. Если судить по выражению лица матери, я сегодня получил не просто нагоняй — а официальное предупреждение с печатью. И всё же, странное дело: под этим ледяным тоном я чувствовал почти одобрение. Она знала, что я упрям. Что если я уже вложился — то не отступлю. И, возможно, именно поэтому в этот раз её «по шапке» звучало почти как благословение.

Я вышел из гостиной, где воздух ещё звенел ледяным «я тебя люблю, сынок, но учить уму разуму буду так как будто ненвижу», и понял простую вещь: этот день, явно созданный вселенной как обучающее пособие «как быть взрослым без права голоса», вовсе не стремится закончиться; более того, он только разминается, потягивается, проверяет мне нервы на растяжимость и шепчет на ухо: «Ну что, дракончик, полетели к Густаву — без артефакта к ужину домой не возвращайся, иначе мама откроет сейф и обнаружит пустоту, а ты откроешь рот и обнаружишь, что больше не наследник, а приложение к семейному позору».

Я сунул руки в карманы (пустые — мать срезала финансирование так основательно, что даже монеты обиделись и ушли к управляющему), вздохнул и пошёл пешком: экономия — новая религия, а повозка — роскошь, оставленная для тех версий меня, у которых ещё было право на роскошь. Город встречал привычным шумом: булочник ругался с поставщиком, мостовая блестела, как глазурь, а я, человек, который утром официально подписал договор с девушкой, чьи пирожные умиротворяют даже дамский клуб матушки, сейчас шёл к лучшему другу — человеку, который одновременно мой соавтор всех катастроф и единственный хранитель моего спасительного артефакта.