Тот, что держит за руку

1 глава. Марк

Часть первая.

Марк.

«За пять секунд в человека не влюбишься, но предчувствие любви может заронить в душу и пятисекундная встреча».

**********

Все начинается со взгляда. Всегда. (Есенин)

Глава 1.

– Просыпайся, соня! – слышу я воркующий девичий голосок, и при этом что-то щекочет меня по кончику носа. Ванесса. Ей по утрам вечно не спится – она самый настоящий жаворонок, который для таких сов, как я, что-то вроде генномодифицированного монстра, в естественной природе не встречающегося. Какое-то время борюсь с желанием отмахнуться и продолжить свой сон, но щекотка становится нестерпимой, и я открываю глаза.

– Что, уже восемь? – хриплю спросонья, взмахивая руками, будто отгоняю назойливую муху. – А чувство такое, словно я только что лёг...

Ванесса глядит на меня с таким умилением, словно перед ней не двадцатисемилетний заспанный парень, а годовалый, трогательный малыш. Даже неловко становится...

– Семь утра, соня, – шепчет она мне на ухо, приглаживая особенно вздыбленные пряди на моей светлой макушке. – Пора вставать!

– Семь утра?! – стону с видом мученика. – Я мог спать еще целый час. Зачем ты меня разбудила?

Она корчит недовольную рожицу и снова берется меня щекотать.

– Значит, предпочитаешь лишний час проваляться в постели, нежели провести это время со мной?

Вопрос с подвохом, определенно, и на такие можно ответить только одним-единственным способом: протянув руку и огладив покатое плечико с приспущенной лямкой полупрозрачного топа. Одно крохотное движение – и Ванесса обнажена. Полностью в моей власти, готова на всё… Она ласково трётся о мою руку, напоминая собой пушистую кошечку, что абсолютно не вяжется с ее внутренним «я», и это несоответствие, если честно, занимает меня много больше, чем ее полуприкрытые, фиалковые глаза за сеткой густых полукружий ресниц.

Характер у нее боевой, даже жесткий, однако со мной наедине она всегда немного другая: более мягкая и ранимая. Будто другой человек… Я невольно гадаю, что причиной такой перемене: неужели любовь? Кажется удивительным, так воздействовать на кого-то.

– Иди сюда, – тяну её на себя и целую в густо пахнущую сиреневыми духами кожу за ухом. Ванесса стонет от удовольствия, позволяя моим губам целовать ее разгоряченную предвкушением кожу... Скользить вдоль шейной впадинки ниже к груди и, обнажив молочно-белую кожу, прикусить зубами темно-бордовый сосок.

Она выгибается и вдруг шепчет:

– Боже мой, Марк, хочу каждое утро просыпаться с тобой и заниматься любовью... Давай назначим уже день нашей свадьбы!

Я замираю на миг, ощутив, как ведро холодной воды будто пролилось мне на спину…

– Что, извини? – переспрашиваю чуть ошалело.

– Я говорю, что пора бы уже определиться с днем свадьбы, – повторяет Ванесса, похоже и не догадываясь, в какую румбу пустилось моё безумное сердце. И так как я продолжаю молчать, добавляет: – Мы уже много лет вместе и ждали, как мне казалось, именно этого: окончания нашей учебы, дипломов – и теперь можем официально узаконить наши с тобой отношения. Тем более, – игриво шепчет мне на ухо, – я просто мечтаю о том, когда стану называться фрау Штальбергер... Согласись, это звучит лучше Ванессы Фолькерт! Никогда не любила свою фамилию.

Мы вместе шесть долгих лет, и я знаю, чем именно не угодила Ванессе фамилия Фолькерт: это фамилия отчима, с которым она никогда толком не ладила, но чего я в самом деле не понимаю, так это её маниакального чувства ко мне.

Это началось еще в детстве, когда нам с подругой было по девять, и мы сдружились на фоне дружбы наших родителей: наш сосед, Густав Фолькерт, до этого претерпевший мучительный бракоразводный процесс, вдруг вновь связал себя узами брака, приведя в дом супругу с девятилетней дочерью, Ванессой; и так как мы мало того, что жили на одной улице в Эрленштегене, так еще оба наших отца работали в одной клинике Нюрнберга, и потому наша с ней дружба была практически неизбежна, как неизбежен прилив или ангина при промокших ногах. Вот только тот девятилетний пацан и представить не мог, что совместно проведенное время за просмотром мультфильмов и играми может вылиться в свадебные колокола и в «пока смерть не разлучит вас»! От подобной безрадостной перспективы меня невольно пробирала тихая дрожь – и вот момент истины настал...

– А, по-моему, очень даже неплохая фамилия! – шутливо произношу я, тщательно скрывая нервозность за маской напускного веселья.

Ванесса смотрит с укором, с вполне заслуженным, как я понимаю, но всё во мне восстаёт против разговора о нашем дне свадьбы, и я не в силах справиться с этим.

– Ты не хочешь жениться на мне? – сражает она меня прямым вопросом, и складывает на груди руки.

Нет, не хочу! Я ещё не готов.

– Конечно, хочу, – отвечаю с вымученной улыбкой, и она это видит.

Обида двумя красными пятнами выступает на бледных щеках...

Какой я болван.

– Нет, не хочешь, – констатирует девушка с горечью. – Но почему это так, я в самом деле не понимаю… – Её голос дрожит от обиды.

– Послушай, Несса, – беру ее плечи и тихонько сжимаю, – я не то, чтобы не хочу нашей свадьбы, просто мы едва отучились... едва начинаем работать. Не лучше ли для начала хоть немного втянуться в процесс, обвыкнуться на новых местах и вообще...

– Всё это можно сделать и после свадьбы, – вполне заслуженно укоряет меня моя девушка. – Я думала, мы оба именно этого и хотели: закончить учебу и пожениться! Не того же ли все от нас ждут?

Не люблю ссориться с Ванессой, но сейчас во мне что-то щелкает...

– Мы не обязаны делать то, чего от нас якобы ждут! – отзываюсь в сердцах. – Это наша жизнь, и мы в праве поступать так, как будет лучше для нас...

– Быть твоей женой, Марк – это и есть лучшее для меня, – обиженно парирует собеседница. – Но у тебя, похоже, другие мечты...

– Послушай, – теперь я увещеваю ее, как ребенка, – ничего ужасного не случится, если не ты первая с курса выскочишь замуж...

2 глава.

Решаю сократить путь до дома по трассе Б1, полагаясь на то, что в воскресное утро этот обычно загруженный транспортом участок дороги окажется пуст. И понимаю, что просчитался, едва влившись в плотный поток автомобилей, черепашьим шагом ползущий к перекрестку со светофором… Тот маячит вдали миражом, нереальным, но столь желанным, и я не вовремя вспоминаю о начавшейся недавно технологической выставке, собиравшей по обыкновению кучу народу. Ну ты и вляпался, Марк!

Пристраиваюсь в левую полосу и от досады несильно луплю по рулю… Таким темпом мне и до обеда отсюда не выбраться. От досады хочется выть, и чтобы как-то отвлечься от мыслей в своей голове, и от ситуации в целом, берусь наблюдать за людьми в автомобилях… Все лучше, чем снова и снова проигрывать так и эдак утренний разговор с моей девушкой и укорять себя за ребячливое, больное, как мне виделось, малодушие.

Ведь связать себя брачными узами с тем, кого любишь, – поступок любого нормального человека. Так почему же меня так пугает подобная перспектива?

Почему я, как трус, отговариваюсь всем, чем угодно, лишь бы не назначать дату свадьбы?

Разве Ванесса не дорога мне?

Да, последние годы я был занят учебой, ушел в нее с головой, но все-таки были встречи, вечеринки, друзья, но ни разу ни одна женщина не заставила мое сердце замереть от восторга, и я полагал, что причиной тому моя влюбленность в Ванессу.

А что, если это не так?

Что, если я просто… не умею любить?

Порой, думая об отце и размышляя об их с матерью отношениях, я начинал опасаться, что это в нашем семействе врожденное: холодное сердце. Может, Штальбергеры вообще лишены той части мозга, что отвечает за любовь и привязанность?

Это, признаться, пугало.

Я опять гляжу на дорогу, на старенький «Форд-Галакси» серебристого цвета, что едва двигается по другой полосе вровень с моим «Мерседесом». И замечаю темноволосую женщину на переднем пассажирском сиденье, что с задумчивым, даже по-своему отрешенным лицом, глядит куда-то перед собой, уткнувшись лбом в боковое стекло автомобиля. И то ли блики в высвеченных июльским солнцем темно-каштановых волосах, то ли бледный до нездорового цвет нежной кожи, то ли странная, почти космического масштаба ее отрешенность – но что-то внезапно поражает меня. Заставляет глядеть на нее снова и снова, пытаться поймать ее взгляд, проникнуть в его глубину…

Предупредительный гудок сзади возвращает меня внезапно к реальности: я отжимаю педаль и продвигаюсь вперед, пока движение снова не стопорится, и тут же верчу головой, чтобы найти межгалактическую свою незнакомку. Отчего-то пугаюсь, что не увижу ее… И сердце неистово дергается в груди, когда натыкаюсь внезапно на ее прямой взгляд, направленный на себя. Губы женщины чуть приметно подрагивают в улыбке, но она, как ни странно, не затрагивает ни бескровных, красиво очерченных губ, ни печально-задумчивых глаз, взгляд которых скользит в сторону прежде, чем я успеваю отреагировать на него ответной улыбкой.

Не знаю, какие у незнакомки глаза – может, карие, а, может, зеленые – в принципе это не имеет значения, значим один только факт: я хочу увидеть их снова! Вот так просто хочу, чтобы эта грустная женщина опять заглянула мне в душу своим магнетическим взглядом и что-то там растревожила.

Это какая-то патология, но я пристраиваюсь позади «Форта-Галакси» в остервенелой надежде не упустить его на светофоре, который будто нарочно уже сигналит зеленым, а я вряд ли успею прорваться за ним, так как две легковушки перекрывают мне путь.

Так и есть: снова красный. Моя незнакомка уносится прочь, и я снова луплю по рулю с каким-то безумным, неведомо откуда взявшимся чувством сиротливого одиночества.

Когда же я наконец миную злополучный перекресток, серебристый «форд-галакси» маячит далеко впереди, явно превышая допустимую в городе скорость, и я пугаюсь, что вскоре и вовсе потеряю его из вида. Тут же прибавляю скорость, почти предвкушая момент встречи с преследуемым автомобилем, и в тот самый момент серебристый «форд-галакси», даже не включив предупредительно фары, выскакивает в левую скоростную полосу прямо пред быстро приближающейся вишневой «тайотой»... Та бешено верещит, пытаясь избежать неминуемого столкновения, а потом влетает в «форд» с такой скоростью, что обе машины, несколько раз крутанувшись вокруг собственной оси, наконец замирают в крошеве из стекла и металла, как два танцора посреди танцевального пируэта.

Я, ставший невольным свидетелем этого смертельного «танца», с ужасом смотрю на обе обездвиженные машины... На меня находит некое онемение, паралич, если хотите, так что я даже не могу заставить себя выйти из своего авто, хотя и остановился, подобно многим другим у обочины, так как проехать мимо было бы просто немыслимо.

Почему-то вспоминается опрокинутый на спину зеленый майский жук, виденный мной однажды на дорожке в саду: он лежал там, словно драгоценный изумрудный камешек, и беспомощно шевелил лапками – казалось, стоит наступить на него ботинком, и все его мучения закончатся. Я тогда перевернул его палкой и смотрел, как он улетает, посверкивая своей хитиновой спинкой... Неуместное воспоминание. Встряхиваю головой, отгоняя наваждение...

Вижу наконец других автомобилистов: одних, спешащих к месту аварии, других, звонящих по телефону, должно быть, вызывая полицию и «скорую помощь», но сам не могу даже пошевелиться.

«Марк, разве не твоя прямая обязанность помогать попавшим в беду людям, произносит наконец мой внутренний голос – мой незримый тиран – вставай и иди!»

Именно тогда я и приоткрываю дверь своего «мерседеса» и на нетвердых ногах шагаю к покореженному автомобилю своей загадочной незнакомки...

Мужчина в потертых джинсах как раз пытается открыть дверь со стороны водителя, налегая на нее всем своим тощим телом, но ту, похоже, заклинило, и его усилия остаются тщетными... Молча хватаюсь за раму с выбитым стеклом, и мы оба в очередной раз тянем ее на себя: та поддается с тягучим стоном раненого гиганта, не желающего быть потревоженным, а потом мы видим виновника аварии, который – удивительное дело! – преспокойно сидит в своем кресле, вперив непроницаемообалдевший взгляд в лобовое стекло своего несчастного искореженного автомобиля.

3 глава

                                                                              3 глава.

Через полчаса паркуюсь возле Зюдклиники: именно сюда доставили ту, которую продолжаю упрямо именовать своей незнакомкой… Решимость не упускать ее из вида, хоть и несколько ослабевшая к этому моменту, разгорается с новой силой, стоит только столкнуться с первым же препятствием в лице солидной дамы-регистраторши, от которой я пытаюсь получить хоть какую–то информацию. Никак причиной тому природное упрямство, чем еще объяснить подобное?!

– Ханна Вебер, да, именно так, – с напором твержу я женщине, невозмутимо тыкающей в кнопки на клавиатуре компьютера. – Ее должны были привезти около часа назад... Дорожное происшествие... Травма головы... Она была без сознания.

Женщина с любопытством глядит на меня:

– Кто вы ей будете?

Несколько теряюсь: кто я ей на самом-то деле... По сути, никто! Меня не допустят к ней, я ведь и сам должен это понимать; но понимать что-то и принять это – две большие разницы... Сердце и разум в данном случае вступают между собой в явное противоборство, которое разум, определенно, проигрывает, и потому все с той же бравадой, которую на самом деле вовсе не ощущаю, произношу:

– Я был на дороге во время аварии... и теперь хотел бы удостовериться, что с этой женщиной все в порядке.

Регистратурная дама одаривает меня еще более любопытным взглядом, в котором сквозит открытое недоверие: «так я тебе и поверила, голубчик!», семафорит ее шпионский прищур, и даже слегка вздернутый курносый нос, кажется, твердит о том же. Робею перед ней, словно двенадцатилетний мальчишка перед суровой директрисой, но продолжаю мужественно глядеть в ее слегка прищуренные глаза... От чрезмерного усилия даже ломит затылок! А та продолжает свою пытку: с убийственной медлительностью тыкает в кнопки и, изогнув брови, кидает на меня косые, убийственные взгляды... Наконец я не выдерживаю – выхватываю из кармана портмоне, жмякаю на стойку стоевровую купюру и придавливаю ее ладонью.

– Скажите мне, пожалуйста, номер палаты, прошу вас! – елейным тоном озвучиваю свои денежные манипуляции. – Я всего лишь хочу поговорить с доктором и узнать о ее самочувствии.

– Уберите это! – сурово говорит инквизиторша. – Ханну Вебер определили в

палату номер 205. Это на втором этаже, в реанимационном отделении... – И уже мне в спину добавляет: – Если что – я вас даже не видела!

– Спасибо! – улыбаюсь, заходя в кабину лифта и чувствуя себя едва ли не Гераклом, победившим Немейского льва ну или, если уж подбирать более верные сравнения, Цербера, никак не меньше. Сейчас я бы даже расцеловал это «чудовище»... Вот ведь странные вещи творятся со мной нынче!

Нужная палата находится почти сразу, и я, заглянув в приоткрытую дверь, вижу пустую кровать и... мужа своей незнакомки, то бишь Маттиаса Вебера, который сидит на стуле, опустив голову на сцепленные в замок руки. Мне даже кажется, что он молится... Оробев, слегка отступаю, но медсестра, быстро спешащая по коридору, заставляет меня решиться на исполненный отваги шаг – я переступаю порог пустующей палаты. Это как вступить в клетку со львом – если, конечно, мужчину среднего роста с иссиня-черной шевелюрой до плеч и бледной кожей вообще можно посчитать царем животных (по моему частному мнению, он дотягивал только до мелкого грызуна, мелкого не размером, а чем-то более глубинным, что, как мне кажется, я различил в нем... или хотел различить). И раз уж я ступил на путь сравнений, то мой поступок равнялся именно этому: клетке со львом – и тут я, странный малый, неизвестно почему, шагнувший в нее. Впрочем, отступать было поздно...

Звук моих шагов привлекает внимание Вебера, и тот, подняв голову, окидывает меня спокойно-равнодушным взглядом, тем самым, с которым я, так сказать, свел знакомство еще на дороге во время аварии, когда парамедики извлекали его жену из покореженной машины.

– Здравствуйте... Как себя чувствуете? – произношу первое, что приходит мне в голову.

– Так себе, – вздыхает мужчина, махнув рукой. – Голова раскалывается...

За последующую минуту молчания, повисающую в палате, успеваю рассмотреть большой кусок пластыря, которым заклеена его не особо впечатляющая размерами рана на лбу. Значит, с ним ничего страшнее этого маленького безобразия на лице не приключилось... Справедливо ли?! С трудом подавляю в себе вспышку раздражения.

– Как себя чувствует ваша жена? – любопытствую я, внутренне замерев в ожидании некой соответствующей случаю реакции, чего–то вроде «а какое вам до этого дело? Кто вы вообще такой?», но Вебер спокойно отвечает:

– Ее увезли для обследования... Ханна так и не пришла в себя...

– Мне очень жаль, – отзываюсь я только, протягивая собеседнику руку: – Марк Штальбергер. Я был с вами на дороге, вы помните?

– Да, конечно, я вас узнал. Маттиас Вебер, – называется мужчина, и мы пожимаем друг другу руки. – Спасибо, что приехали...

Мы снова замолкаем, и эту неловкую для меня тишину, по ощущениям, можно есть ложкой, как кисель, настолько она кажется густой и осязаемой. Но, похоже, эту неловкость ощущаю только я сам, так как Вебер ведет себя так, словно вопросы незнакомого парня о его жене являются чем-то абсолютно обычным и не представляющим интереса. Это сбивает с толку... Нервно провожу рукой по взмокшим волосам, решая, что же делать дальше, когда от удушливой тишины меня спасает голос доктора, стремительно вошедшего в палату:

4 глава.

                                                                            4 глава.

Полчаса спустя все также продолжаю сидеть возле палаты номер 205 и созерцать белые стены вкупе с разными поучительными инфоплакатами. Невольно размышляю о том, что вскоре и мне предстоит изо дня в день ходить по таким же больничным коридорам и, подобно доктору Хоффманну, сообщать родным пациентов не самые приятные новости, а потом, если уж совсем не повезет, становиться свидетелем сцен, одна из которых не так давно разыгралась на моих глазах.

Все это не радует... Я не люблю конфликты и бегу от них всевозможными способами. И теперь в сотый раз продолжаю недоумевать, почему не бежал и на этот раз; все это как-то неправильно, неразумно, глупо, даже безумно, только некая сила, управлять которой я неподвластен, удерживает меня в этом полупустом больничном коридоре, на этом пластиковом неудобном стуле рядом с палатой незнакомой мне женщины, муж которой хочет лишить ее нерожденного ребенка, и мне, Марку, это небезразлично.

Постукивание чьей-то подошвы по полу отвлекает меня от созерцательности, и я поднимаю глаза в тот самый момент, когда тонкая фигурка Мелиссы Вебер останавливается передо мной.

– Привет, – обращается она ко мне, пихая руки в карманы узких джинсов. – Как тебе недавний концерт, понравился? – и сама же и отвечает: – Это было ужасно. Никогда ему не прощу…

Глаза у нее все еще покрасневшие и слегка припухшие после пролитых слез, но она мужественно пытается улыбаться, маскируя тем самым, затаившуюся в глубине боль.

– С отцами всегда непросто, – отзываюсь с невеселой улыбкой и пожимаю плечами. – Им всегда кажется, что они предвидят лучшее для нас... С этим нужно просто смириться! – мои слова удивляют девочку, и я испытываю тайное удовлетворение при виде ее слегка вскинутых бровок.

Она же согласно кивает, как бы признавая за этим непреложную истину, а потом осторожно присаживается рядом, сложив руки на коленях.

– Он там? – указывает головой в сторону палаты своей матери.

– Да, последние минут двадцать, едва ушли медсестры, и доктор убедился, что с твоей мамой все в должном порядке.

– Не хочу его видеть, – продолжает Мелисса со вздохом. – Знаю, что веду себя, как ребенок... Но иногда он просто невыносимый…! – она сглатывает рвущееся наружу ругательство, словно мерзкого слизняка.

– Только иногда? – подзадориваю ее. – Тогда ты счастливее меня: мой отец невыносим все свое время. И я даже не преувеличиваю...

Девочка пристально глядит на меня – пытается понять, насколько серьезны мои слова, и я пожимаю плечами в извиняющемся жесте, мол, хочешь верь, хочешь нет, но это моя реальность.

– Извини, но ты кажешься достаточно взрослым для того, кто должен во всем слушаться своего отца...

Она права – так и есть, вот только я не бунтарь по натуре, а потому, должно быть, и позволяю ему управлять собой. Говорю просто:

– Подчас легче уступать, чем усугублять конфликт...

Мелисса пожимает плечами.

– Это не про меня! – взмахивает рукой. – Я всегда готова к конфликту...

– Я так и понял. – Мы улыбаемся друг другу и какое-то время молчим, пока Мелисса не говорит, как бы продолжая прерванный разговор, возможно тот самый, что вела все это время в своей голове:

– Мама так хотела этого ребенка... так радовалась ему, – тяжелый полувздох. – После меня она долго не могла забеременеть, а потом, пять лет назад, появился Ёнас, и она была очень счастлива... Как никогда прежде, мне кажется! – девочка замолкает, блуждая, как я понимаю, в лабиринтах собственных воспоминаний. – И вот теперь они убьют этого нового малыша... Как я скажу ей об этом, когда она очнется?!

– Она может еще долго, очень долго не прийти в себя, – произношу совсем тихо. Хочу добавить, что она может и вовсе никогда не очнуться, но не решаюсь.

Из глаз Мелиссы снова брызгают слезы, и мне становиться неловко рядом с этой девочкой-подростком, которая во многом кажется более зрелой, чем я сам. Похоже, у них с матерью очень близкие отношения – недостижимый идеал для меня!

– Да, понимаю... наверное, – вздыхает она, утирая слезы бумажной салфеткой. – Просто не знаю, как буду справляться без нее... Ёнас еще совсем маленький. Как я расскажу ему о случившемся?..

– Ваш отец...

– Наш отец мало интересуется бытовыми вопросами, – обрывает меня Мелисса. – Он приносит деньги и на этом все, – смущенно хмыкает. – Сама не знаю, зачем тебе все это рассказываю. Я даже не знаю, кто ты такой...

– Говорить с незнакомцами легче всего! – отзываюсь на ее слова. – Можешь не стесняться в моем присутствии…

Девочка прищуривает глаза и глядит на меня с любопытством.

– Так кто ты все-таки? – решает докопаться она до истины. – Ты был с отцом и тем доктором, когда я устроила тут сцену... Но сам ты не доктор, не так ли?

– Нет, не доктор, но, возможно, скоро им стану...

– Правда?! – хмыкает она. – Так ты что-то вроде помощника у того доктора?

– «Того доктора» зовут Людвиг Хоффманн, – меня забавляет мысль о практике в этой больнице – подобное вывело бы отца из себя, – но, нет, я не его помощник. Меня зовут Марк Штальбергер, – протягиваю ей руку для приветствия, – и я просто случайный свидетель произошедшей аварии…

5 глава.

                                                                           5 глава.

Вся моя напускная бравада испаряется по мере приближения к дому, адреналин, бурливший в крови еще менее получаса назад, застывает уродливыми наростами вины и недоумения, как застывает после извержения огненная лава... Когда же я робко переступаю порог родительского дома (почти ненавидя себя за свои крадущиеся шаги), то силы словно и вовсе оставляют меня...

«Право слово, будь мужчиной!» одергиваю самого себя и в тот же момент пугаюсь собственного отражения в большом, во весь рост зеркале: глаза покрасневшие и ввалившиеся, как у заправского зомби, хоть в кино снимай без грима, волосы стоят чуть ли не дыбом... Провожу по ним ладонью, улыбнувшись своему зеркальному двойнику. «Хорош же из меня защитник униженных и оскорбленных, ничего не скажешь!»

В доме стоит странная гнетущая тишина, как в море перед штормом, и я с тоской думаю о том, что «шторма» мне по любому не избежать, поскольку о его приближении сообщает быстрый перестук женских каблучков, с каждой секундой лишь приближающийся... С усилием сдерживаю побуждение спрятаться за ближайшей кадкой с раскидистой пальмой!

– Мальчишка! – пеняю своему отражению в зеркале и, словно в очередной раз за день готовясь к Гераклову подвигу, разворачиваюсь с улыбкой на губах к спешащей по коридору женщине. – Мама... прекрасно выглядишь!

Моя мать, Грета Штальбергер, смеряет меня скептическим взглядом, словно перед ней полотно неизвестного художника, в ценности которого она сильно сомневается, а потом почти нежно интересуется:

– Ну и где ты пропадал, дорогой? Мы с отцом прождали тебя все утро... И, да, к слову, выглядишь ты отвратительно! Что случилось?

– Случилась вечеринка, мама, ты же знаешь, – я не перестаю улыбаться, зная по опыту, что смирение – лучшая тактика. – Мы с ребятами немного увлеклись, вот и все.

И я уж было надеюсь, что мне удастся избежать разговоров об утреннем инциденте, но тут матушка кладет руку на мою небритую щеку, покрытую с утра жесткой щетиной, и слегка проводит по ней пальцами, как делала это прежде в далеком детстве, когда от детской мягкости моей щеки у нее аж сердце замирало (она любит рассказывать мне об этом), а потом произносит:

– А вот Вероника сказала, что ваша вечеринка закончилась довольно рано... и вы даже успели выспаться, – с упреком. – Она, кстати, звонила узнать, как ты добрался до дома...

– Попался! – пытаюсь замаскировать разочарование напускной веселостью. – А почему это Вероника звонила тебе, а не мне? – кидаю как можно более беззаботно, хотя внутри побулькивает неожиданно вскипевшее раздражение.

– Может, потому что ты не брал трубку, и она испугалась худшего...

Это правда... Сам виноват.

– Да, да, виноват, сознаюсь... Просто кое-что, действительно, случилось, – приходится нехотя сознаться мне.

Уф, рассказывать маме о своих «подвигах» не хочется, ничего кроме насмешки меня тут не ждет. Она не бабушка... Но и смолчать невозможно...

– И что же такого важного случилось, дорогой, что ты пропустил из-за этого «нечто» воскресный завтрак? – мама подпускает металла в голос. – Я поняла бы, переусердствуй ты с алкоголем, но раз ты сел за руль, значит был достаточно трезв для этого, я права?

Тяжело вздыхаю – была ни была:

– Произошла авария, мама. Это и есть та самая причина, из-за которой мне пришлось задержаться сегодня...

– Ты попал в аварию? – вижу, как по лицу матери проносится волна беспокойства, и это беспокойство приятно мне, но та быстро берет себя в руки: все-таки сын стоит перед ней живой и невредимый...

– Не я, просто незнакомцы на дороге, – отвечаю спокойным голосом, – но я посчитал своим долгом убедиться в их благополучии... – И как бы оправдываясь: – Все произошло на моих глазах, а я все-таки врач. – Это звучит как детское оправдание, сам слышу это в собственном голосе. Права бабушка, пора становиться взрослее...

Мама между тем качает головой, мол, и откуда ты у нас такой взялся, сердобольный ягненочек, и озвучивает это так:

– Если станешь растрачивать себя на каждого незнакомца, Марк, то долго в больнице не выдержишь, – снова касается моей щеки в ободряющем, как я догадываюсь, жесте, а потом добавляет: – И давай договоримся, никакие незнакомцы не должны вставать между тобой и нами, твоими родителями, хорошо? Мы и без того редко можем собраться вместе и потому воскресные завтраки я считаю почти что священными...

– Я помню об этом: своеобразная воскресная служба семейства Штальбергер...

Мама улыбается.

– Именно так, дорогой. А теперь иди и приведи себя в порядок!

– Есть, капитан! – салютую матери рукой, чмокаю ее в густо пахнущую духами щеку и быстро бегу наверх в свою комнату.

Там с разбегу падаю на кровать и почти блаженно вздыхаю – сил на то, чтобы принять душ нет абсолютно, и я засыпаю прямо так, даже не успев раздеться...

Когда открываю глаза, предзакатное солнце, неестественно желтое и почти болезненное, ярко светит в эркерное окно моей комнаты, – значит проспал я часов шесть, не меньше, решаю, находясь еще в том пограничном состоянии между сном и явью, когда ты словно и сам не знаешь, где и зачем оказался...

Рядом на кровати вибрирует телефон – Вероника. Тянусь было ответить, но передумываю: в голове стоит туман, не хочется усиливать неприятные ощущения разговором с подругой. Она, наверняка, в бешенстве... Я игнорировал ее целый день. Усмехаюсь и стягиваю с себя футболку – возможно горячий душ поможет привести голову в порядок.

6 глава.

                                                                          Глава 6.

Этой ночью я почти не сплю: до трех утра просиживаю за компьютером, выискивая всевозможные случаи беременности у пациентов в коматозном состоянии – к моему собственному удивлению, таких оказывается немалое количество, хотя в целом они составляют ту минимальную процентность, которая оставляет ничтожно мало надежды на возможный успех. Я знаю врачей, в конце концов я сам являюсь одним из них, а потому понимаю, какое сильное давление будет оказывать доктор Хоффманн на мужа Ханны, принуждая того согласиться на аборт. Врачи не любят рисковать, особенно если опасность можно минимизировать, пусть даже таким варварским способом...

Засыпаю уже на рассвете, почти замертво рухнув в кровать, и будит меня раздражающее попискивание будильника, от которого в моей голове все ухает и пульсирует в такт звуковым вибрациям, как при сильнейшем похмелье. Сжимаю голову руками и кое-как разлепляю покрасневшие глаза... Семь утра. Доктор Хоффман назначил нам встречу на девять, вернее назначил ее Маттиасу Веберу, но так как я обещал тому моральные помощь и поддержку, то само собой, тоже должен там быть.

Отец, должно быть, уже встал и пьет кофе на террасе, размышляю я мимоходом, против воли заглушая при ходьбе звук собственных шагов, как какой-нибудь воришка – возможно, стоило даже испросить совета отца, как одного из лучших врачей города, но эта идея кажется мне стоящей ровно одну бесконечную секунду, а потом я выскакиваю за дверь, даже не пожелав ему доброго утра.

Яркое летнее солнце слепит глаза, когда я паркуюсь около клиники и спешу к главному входу, приглаживая на ходу слегка взлохмаченные волосы. Стоило бы, пожалуй, приложить больше усилий, чтобы выглядеть респектабельнее, что ли, солиднее, но я так спешил убежать из дома незамеченным, что уделил своему внешнему виду не так уж много времени, о чем теперь вспоминаю с сожалением.

Муж Ханны сидит около кабинета доктора Хоффманна и нервно постукивает ногой по ковролиновому покрытию, заметив меня, он стремительно вскакивает и жмет мою руку до хруста в суставах.

– Я полагал, вы могли передумать и не прийти сегодня, – говорит он немного смущенно. – Рад, что ты... я ведь могу говорить тебе «ты», правда, парень?

Утвердительно киваю, и мы почти по-приятельски улыбаемся друг другу.

– Так вот, я рад, что ты пришел, – продолжает мужчина, нервно сжимая свои массивные ручищи. – Сам я всю ночь не спал... все думал о Ханне, как такое вообще могло произойти, – тяжело сглатывает – кадык так и ходит ходуном. – Я не видел той машины, веришь? Ее там вообще не было... а потом раз... и Ханна в коме.

Мне хочется сказать ему что-нибудь желчное, яростно-злое, такое, чтобы пробиться сквозь напускное отчаяние Маттиаса, в которое мне абсолютно не верится... Если бы только я сам не был на той дороге, то решил бы, должно быть, что он подстроил все ради убийства собственной жены! И потому мне сложно подобрать правильные слова для него, утешительные слова, которые тот так жаждет услышать.

– Да... э... как тот другой парень в вишневой «тайоте»? – хватаюсь за внезапно пришедшую мысль о втором пострадавшем.

– Отделался парой царапин и внутренними ушибами, – собеседник равнодушно пожимает плечами. – Сейчас, должно быть, уже дома... – Потом на секунду замолкает, явно обдумывая что-то, и наконец восклицает: – Разве же мог я знать, что эта говенная подушка безопасности вдруг не сработает?! Мы восемь лет водили эту старую развалюху и всегда все было в порядке. А тут – раз! – и Ханна... Боже! Как подумаю об этом...

Ну да, теперь, наверное, стоило бы похлопать его по плечу, мол, крепись, парень, все будет хорошо, ты ни в чем не виноват... Но он виноват! И я физически не могу его пожалеть.

К счастью, в этот момент открывается дверь кабинета, и доктор Хоффманн приглашает нас войти, окинув при этом меня не самым доброжелательным взглядом. Такие взгляды заставляют чувствовать собственную неполноценность и пасовать, как пред лицом школьного директора, делающего тебе строгий выговор. Вот только у меня к таким взглядам иммунитет – я вырос рядом с таким вот «доктором Хоффманном», и подобные взгляды больше не действуют на меня... почти не действуют.

– Доброе утро, герр Вебер! – приветствуют Маттиаса сразу четыре разных голоса, а потом четыре пары глаз вопросительно смотрят и на меня тоже. Называюсь, и те же четыре голоса жмут руку и мне, наверное, мысленно недоумевая, кто я и что здесь, собственно, делаю.

Между тем эти четыре голоса принадлежат солидным мужчинам в возрасте от сорока до семидесяти, которые серьезно хмурят свои кустистые брови и вообще всем своим видом недвусмысленно намекают на то, что являются истиной в последней инстанции, и безумен тот, кто не станет внимать их высочайшим глаголам.

Докто Хоффманн вызвал тяжелую артиллерию!

– Герр Вебер, – начинает первый из ударников, представившийся профессором Зеллингом, – мы собрались здесь сегодня, чтобы разъяснить вам ситуацию с вашей супругой, Ханной Вебер, которая вчера была доставлена в нашу клинику в коматозном состоянии, вызванном, как вы знаете, дорожно-транспортным происшествием и травмой головного мозга, полученной в оном. К сожалению, мои коллеги так и не смогли вернуть ее к сознательному состоянию, и теперь она подключена к аппарату искусственного дыхания... Вы понимаете, о чем я говорю?

Супруг Ханны молча кивает, при этом складывается впечатление, что его сейчас обильно и сильно стошнит, как от особенно горькой пилюли. Мне хочется верить, что причиной тому чувство вины, а не испуг перед витиеватой речью профессора Зеллинга...

7 глава

                                                                              Глава 7.

Выхожу из клиники и присаживаюсь на скамейку рядом с маленький, иссохшей старушкой, которая приветливо мне улыбается, сильно напоминая бабушку... Мысль о ней немного успокаивает расшалившиеся нервы, но сердце все равно остервенело клокочет где–то прямо у горла. Безумие!

Запрокидываю голову и обвожу взглядом больничные окна, словно надеясь таким образом увидеть как саму Ханну Вебер, так и родных у ее постели... Мне отчего-то кажется, что они, непременно, должны быть там, ведь это так естественно, разве нет?

И мне тоже хочется быть там, и о причинах собственного желания не хочу даже допытываться – просто встаю и шагаю назад в клинику.

Дежурная медсестра сообщает мне, что данную пациентку никто сегодня не навещал, да и сами посещения ограничены по времени, а потом подвергает меня строжайшему допросу, стоит только заикнуться о желании пройти к той в палату. Называюсь близким другом семьи – и меня наконец допускают к пациентке в палате номер 205.

Женщина на больничной койке кажется маленький и невесомой, словно выходец из другого мира, призрак, на краткий миг видимый нашему взгляду, а потом вновь растворяющийся в воздухе... Незнакомка.

Подхожу и долго всматриваюсь в ее болезненно-бледное лицо, почти не отличимое по цвету от бинтов на ее голове; женщина лежит неподвижно, словно египетская мумия, и только пиканье электрокардиографа хоть как-то оживляет мертвую тишину этого больничного «мавзолея».

– Здравствуйте, Ханна, – еле слышно произношу я, и звук собственного голоса посреди этой давящей тишины пугает меня... – Мы с вами официально не знакомы, меня зовут Марк...

Смотрю на неподвижную руку, замершую на белой простыне, и, неловко дернув запястьем, кончиком указательного пальца касаюсь этой самой руки, словно боясь спугнуть ее неосторожным движением. Не вспугиваю... Тогда стремительно накрываю ее руку своей и снова повторяю:

– Меня зовут Марк, приятно познакомиться!

Ответа, естественно, нет, но у меня так стучит в ушах, что я готов к любым невероятным аномалиям, только в палате по-прежнему царит стерильная тишина больничного покоя, и потому я нервно продолжаю:

– Вы меня, конечно же, не знаете, Ханна, но я надеюсь, однажды мы это исправим... возможно, совсем скоро, ведь вы непременно очнетесь, я в этом нисколько не сомневаюсь... – Недолго молчу, собираясь с мыслями. – Вчера я познакомился с вашим мужем и дочерью... они оба довольно интересные личности... особенно Мелисса, в ней есть стержень, мне это нравится. Думаю, этим она пошла в вас, ведь ваш муж, простите за прямоту, какой-то бесхребетный... даже несмотря на все свои... ну, вы понимаете, – изображаю руками накачанные бицепсы, словно женщина в коме может это увидеть. – Это ведь он вас угробил, если уж быть абсолютно честным: выскочил прямо перед злосчастной «тайотой» – и вот теперь вы здесь. Мне жаль, что все так вышло, правда! – пожимаю плечами. – Я ведь тоже немного врач, – признаюсь ей смущенно, – в этом году закончил курс обучения и теперь должен приступить к должности врача-интерна под руководством своего отца... – От этих мыслей мое лицо, боюсь, несколько перекашивается, и я спешно добавляю: – Нет, вы не думайте, Ханна, отец хороший человек, просто немного тоталитарный... он всегда знает, что лучше для каждого из нас... – Невесело улыбаюсь: – Это он решил, что я должен быть терапевтом, пойти по его стопам, так сказать... Я не то чтобы против, просто иногда мне хочется самому принимать собственные решения, – снова замолкаю, обдумывая произнесенные слова, а потом снова улыбаюсь улыбаюсь: – Сам не знаю, зачем я вам все это говорю, Ханна, – снова неловко касаюсь ее руки, – вы ведь никого из нас даже не знаете... А сказать я хотел лишь о том, что знаю много всякого... неприятного о коме и ее последствиях, но уверен, что у вас все будет хорошо! Вы придете в себя и родите чудесного ребенка – главное в это верить. И если вы сами сейчас на это неспособны (в силу сложившихся обстоятельств) – мы с Мелиссой будем верить за вас, я обещаю вам это. Мы будем верить в лучшее за вас и за себя, Ханна! Вы главное возвращайтесь побыстрее... вы нужны своим детям...

Еще раз накрываю ее руку своей: в знак участия и поддержки, а потом выхожу из палаты и, кивнув головой дежурной медсестре, покидаю реанимационное отделение под звук собственных торопливых шагов. Странные легкость и тревога одновременно несут меня прочь от клиники в сторону парковки, когда я вдруг замечаю Мелиссу, стоящую под щитком с инструкцией по правильной парковке и попыхивающую сигаретой, пуская в воздух белесые облачка дыма.

– Привет, Марк! – кричит она мне еще издалека и призывно машет рукой. Ее маленькая, облаченная в черное фигурка кажется чуждой изумрудной зелени летнего утра, по крайней мере мне именно так это и представляется, когда я останавливаюсь рядом с девочкой и тоже приветствую ее.

– Я ждала тебя, – говорит она, затягиваясь дымом, от которого у меня начинает першить в горле. – И довольно долго... Куда ты запропастился?

– Ходил навестить твою маму, – нехотя отзываюсь я, и Мелисса многозначительно приподнимает брови.

– Ну, ну, – говорит она при этом, – могла бы и догадаться... Я тоже зайду к ней позже. Как она?

– Все также.

– Ясно. – Мелисса курит, и мы молча слушаем, как шелестит листьями клена игривый утренний ветерок. – Я вот что хотела сказать, – произносит наконец девочка, – спасибо, что поддержал меня сегодня, для меня это много значит.