Тот Дом

пролог

"Тот дом" услышать можешь в разговоре.

И все поймут о чём был он.

Его обходят стороною

И так тут было испокон.

А слухов много, и не верить

Или поверить выбор ваш.

Мы можем только лишь проверить

Сколь у вас появится мураш.

Стоит закрыт и молча ждёт хозяйку,

Что будет здесь с ним жить.

Она войдёт и без утайки

Начнёт в порядок приводить…

И двор и дом, и собственную душу.

Что мечется меж можно и хочу.

Жаль только, что съев из сада грушу,

Все и сразу, увы, не получу.

Наталья Матюхина

Пролог

Выдох – один на двоих, но не вполовину. Выдох удовольствия и мужчина откинулся на подушки, в ожидании, пока скачущее сердце успокоится.

Изящные, босые ноги женщины коснулись начищенного воскового пола.

Будто слыша чужое дыхание, поступью попадая в его ритм, она прошла к тяжёлому комоду, не стесняясь собственной наготы, подцепила рукой небрежно брошенный недавно шёлковый халат. Встала у открытого окна, чуть замешкавшись, прежде чем прикрыться.

— До полудня перепиши те бумаги, что не успела вчера, — мужской голос не стал дожидаться, чтобы вернуться в силу, после недавней страсти. — К обеду мне необходимо быть в консульстве, проследи, чтобы одежда была в порядке.

— Хорошо, — ответила женщина, не сводя взгляда с Босфора, по которому скользили огни спешащих в город больших кораблей и маленьких судёнышек. Ей почудился привкус соли.

Она обхватила себя руками, приветствуя мурашки по коже – как всегда, при взгляде на пролив. Мужчина продолжал отдавать распоряжения, не задаваясь вопросом, насколько внимательно ему внемлют.

Слыша только “тик-так-тик-так” – издаваемое жучком-точильщиком где-то в мебели своей спальни, женщина повернулась спиной к окну, всё так же подстраиваясь под этот ритм, одной ей и слышимый. Внимательно оглядела мужчину на постели, несмотря на только что минувшие утехи, в животе у неё шевельнулось возбуждение при воспоминании о его недавних стараниях. Возбуждение вместе с сожалением шелохнулось и пропало. Женщина чуть повела шеей, наслаждаясь лаской собственных волос, и прикрыла на миг веки. Подавила порыв коснуться кожи на ноге, загоревшейся огнём.

Вновь открыв глаза, она увидела, как тень от комода шевельнулась, и, незамеченная больше никем, растворилась в стене. Хозяйка не успела сосчитать до трёх, как от стены над кроватью отделился сгусток тьмы и растворился в оборванном на полуслове мужчине.

В это самое мгновение его сердце перестало биться.

— Сделай всё быстро, скоро призыв на азан. К этому времени всё должно быть чисто. А я должна быть безутешна.

Она не сомневалась, что услышана, хоть ответа и не последовало – слова ей не нужны.

Изогнула тонкое плечо, оголяя его, точно зная, что её увидели, оценили, восхитились. Лёгкая волна рокота-вибрации прокатилась по дому, а довольное урчание она, быть может, дорисовала в своей голове сама.

Большое зеркало на полу всё так же показывало замершего, словно во сне, мужчину, когда она шагнула из спальни.

— Проверю пока висельника, — сказала словно сама себе.

Где-то там начинал просыпаться город, брал свою кисть и крупными мазками приступал к рисованию нового дня. Яркие красные и синие, охряные, толика серого и много-много бирюзового.

Константинополь просыпался.

глава 1

“Ещё стоят до сей поры

Зубцы развалины старинной.

Рассказов, страшных для детей,

О них ещё преданья полны…

Как призрак, памятник безмолвный,

Свидетель тех волшебных дней,

Между деревьями чернеет”. (1)

Чёрная повозка с резким скрипом остановилась посреди оживлённой улицы.

— Тпру, приехали, — на чистом русском объявил старый извозчик-турок с выжженным солнцем лицом. Пассажирке пришлось напрячь слух, чтобы разобрать его спокойный голос в шуме толпы.

— Приехали? — она заозиралась в волнении: — как же, любезный? — стала вчитываться в листок, что сжимала в руке: — мне нужен Македонский переулок, а это Александрийская улица!

Она это точно знала — самый центр Константинополя, старый город. В прошлый свой приезд она жила в отеле здесь, чуть выше по холму.

В ответ турок ткнул пальцем куда-то между домами.

— Что? Что вы хотите мне сказать? — проговорила девушка, вытирая испарину со лба.

Ямщик продолжал упрямо тыкать грязным морщинистым пальцем, словно потешаясь над беспомощной туристкой.

Утомлённость долгой дорогой, корабельной качкой и октябрьской жарой, не по погоде тёплая одежда – ей казалось, она глупеет всё сильнее и сильнее с каждой секундой. Во рту всё стянуло от жажды.

Но не настолько, чтобы расстегнуть ворот белоснежной блузы.

— Выходи, приехали, — возница не проявил ни сочувствия, ни жалости, зато равнодушия у него в избытке. Он упрямо пялится в стену и всё так же тычет пальцем, будто надел невидимые шоры.

Вопрос на засыпку: будь Геся мужчиной, он позволил бы себе такой фортель?

Открыть ридикюль, достать холодный револьвер, и размозжить негодяю голову. Именно так следует поступать с отребьем, что вовсю используют секунды власти, которые выплёвывает им их никчёмная жизнь. Как жаль, что у неё нет револьвера. И отца рядом нет, при котором это быдло не посмело бы над ней потешаться. Да что там отца, у Геси теперь даже мужа нет.

Она поправила себя в своих собственных мыслях: пока нет мужа.

В её фантазиях голова извозчика живописно лопнула на ошмётки, примерно как арбуз. Собственно арбуз она и взяла за образец. Что ещё представить женщине, никогда не державшей в руках пистолета?

— То есть по нужному мне адресу вы меня не доставите? — спросила Геся на чистом турецком. Зрелище расправы помогло смириться и с несовершенством мира, и отдельных её представителей. Оно же и заставило не уподобляться. Не то чтобы сделать шаг навстречу мужику, но… ей нужно добраться до нового дома.

Глаза возницы сузились:

— Госпожа знает наш язык? — на турецком он говорит куда охотнее, вместо навязанного русского.

Чего и следовало ожидать.

— Госпожа знает не только этот язык, — Геся намеренно не употребила “ваш” – наш язык здесь русский, как и сам город, с того самого момента, как войска Скобелева сюда вошли. (2) — Но и градоначальника, как, впрочем, и губернатора.

Остолоп-возница попытался сохранить лицо, но Геся увидела, как спина его выпрямилась, хоть глаза и сузились ещё больше.

Расслабляясь, она вдохнула пропитанный солью воздух.

Долгожданный солёный воздух.

Воздух Босфора, запах Константинополя.

Аромат счастья.

— Македонский переулок, — выплюнул турок, снова вытянув палец. — Коляска не влезет. Только пешком.

Оказывается, не так уж и не знаком ему русский язык.

Геся присмотрелась повнимательнее, поставив руку в шёлковой перчатке козырьком от слепящего солнца. Так и есть: узкий переулок, куда не пройдёт не то что коляска – даже три человека в ряд.

— Просить вас донести чемодан, как я понимаю, бессмысленно?

Извозчик снова сделал вид, что не понимает языка.

Намётанным глазом Геся высмотрела мальчишку, который отирался у дверей низкосортной гостиницы:

— Любезный, не поможете ли с чемоданом? — позвала на турецком и не удержалась, чтобы не отомстить зарвавшемуся ямщику: расплатившись с ним, при нём же, с лёгким сердцем отдала маленькому турку бумажку вдвое большим номиналом.

Барыня может уехать из Москвы, но быть московской барыней от этого она не перестанет.

Малолетний носильщик на радостях зашвырнул за забор недоеденное яблоко, чтобы поудобнее ухватить чемодан.

Как только Геся Кантимир покинула коляску, ведя за собой мальчика, с козел экипажа, дожидающегося пассажиров, спрыгнул молодой, худощавый грек.

— И не стыдно тебе потешаться над такой красивой женщиной, Мустафа? — раскуривая дедовскую вишнёвую трубку, спросил он старого турка.

Мустафа достал свою махорку, неспешно затянулся, дождался, пока продавец каштанов, в эту секунду притихший, пройдёт мимо, и только когда в отдалении раздался крик: “жареные каштаны!”, ответил:

— Она ищет тот дом, — услышав такое, грек закашлялся, — думал, передумает. Я её от пристани добрых полчаса возил по солнцепёку. Ну и упёртая же баба, — Мустафа мелко сплюнул горькую крошку табака, — не дай Аллах кому-то такую жену.

— Знаешь, Мустафа, если твой Аллах и правда тебя слышит, попроси его, чтобы она передумала и не пошла в тот дом…

Стоящий в тупике. В самом конце узенького проулка на пять домов.

Геся посчитала, пока вспоминала неудачливого возницу.

Чувствуешь свою власть над вымотанной чужачкой? Решил потешить своё эго, вспомнив про то, что у тебя в штанах? Только в конечном стоге всё встаёт на свои места при расчётах.

Да, Константинополь не встретил её с распростёртыми объятиями. Да, сейчас у неё за спиной не стоит блестящий муж – наследник титула. Но после развода у неё осталась его не менее блестящая фамилия. Один Бог, ну и Геся с папенькой знают, в какое состояние обошёлся этот брак простому, хоть и богатому ялтинскому виннозаводчику.

Она провела рукой по нагретому солнцем камню сплошного забора. Кажется, камень этот даже пахнет как-то особенно – вечно тёплой негой.

глава 2

“Но и в монашеской одежде,

Как под узорною парчой,

Всё беззаконною мечтой

В ней сердце билося как прежде”.

Прошла уже которая неделя, как Али, ни разу не нарушив договора, исправно приносил Гесе всё оговорённое. И исправно смывался прочь со двора. Хозяйка уже не раз стояла за занавеской, ухохатываясь с той картины, как парень улепётывает, не оглядываясь, путаясь в редкой опавшей листве. Калитка, словно сама открывалась, едва он успевал её тронуть, и мгновенно за ним захлопывалась, почти беззвучно.

За собой он всегда оставлял пахучее облако из смеси свежего хлеба, крепкого чая и соли. Запах Али быстро развеивался. Всё, но только не соль.

В чём и не соврало объявление о продаже, так это в том, что новый Гесин дом стоит близко от моря. Так близко, что во дворе пахнет водорослями, а сейчас, в конце октября, ещё и прелыми листьями. Аромат такой, что Геся пьянела без вина, от этого аромата, и счастья.

А ещё её забавлял Али. Так забавлял, что она даже подумывала поднять ему плату с условием заноса корзины в дом, но, подсчитав остатки средств, передумала.

И пусть вещи её уже доставлены из Москвы, всё едино: деньги утекали как вода. Впервые Гесе Эмильевне что-то обходилось дороже собственной персоны. И впервые она с такой лёгкостью расставалась с нажитым капиталом. В мелочах, то на одно, то на другое, таяло всё то приличное, что ей удалось скопить. А перекрыты ведь только мелочи: поправлены обои, кое-где перекрашено дерево. Тем удивительнее, что ей приносило неслыханное, ни с чем несравнимое удовольствие делать здесь всё самой, собственными руками. Пусть неумело и по наитию, пусть она не добралась ещё до всех комнат, но Геся впервые чувствовала такое удовольствие даже от протирания пыли с камина. Мысль пустить сюда кого-то казалась ей кощунственной, словно чужое присутствие могло осквернить и дом и его душу.

Геся даже попробовала самолично покрасить крыльцо, но не тут-то было! Вездесущие змеи! Они кишмя кишели в саду, и как только не трогали мальчишку? Но вот стоило Гесе выйти за дверь, как ползли на каждом шагу!

Ей ни разу так и не удалось дойти до виноградника, и у рачительной хозяйки сердце кровью обливалось, глядя из окна на гниющий урожай! Да что виноград! Даже на апельсиновом дереве, прямо у крыльца, стоило Гесе протянуть руку к оранжевому плоду, как чуть не схватилась за тёмно-бронзовую длиннющую гадину, сидящую на ветке.

Назревал вопрос: все змеи семи холмов Константинополя обитают в её саду, или только часть? И что с этим, скажите на милость, делать? Змеи – не мыши. Их так просто не вытравишь. Хотя и те, замолчав ненадолго, снова активизировались.

Всё это казалось мелочами по сравнению с главной задачей: восстановить дом.

Сегодня вместе со сливками и газетой Али принёс почту.

Сунув подмышку бумаги, уже одетая с иголочки, Геся вошла в кухню, привычно отметив, что кресло-качалка стоит на своём месте, и, как всегда покачивается, стоит только ей шагнуть за порог. Уж непонятно, как мостили этот пол, если от такого незначительного колебания, как открытие двери, кресло уже не было покойно.

Геся цокнула, набирая в чайник воду – ещё один бич её будней здесь: ужасная рассеянность. Стоит только потянуться за чем-то, как вещь оказывается совсем в другом месте. А Геся в этот момент готова держать пари: она вчера оставляла чайник на плите, отчего же он преспокойно стоит на массивной деревянной столешнице?

Отложив почту на разделочный стол, Геся достала расписанную дивными птицами фарфоровую тарелку, стала разрезать грушу на мелкие кусочки. Три письма. Отец, мать и Дмитрий. И если первые два не вызывают особых чувств, то вот третье… вскрывать его решительно не хотелось.

Она отправила в рот первый сладкий кусочек, неспешно заварила чай, заправила сливками кашу. Письмо от бывшего мужа не предвещает ничего хорошего. Как, собственно, и он сам. Вопрос на засыпку: чего ждать от человека, который за все годы брака так и не проявил ни одного путного качества? Кроме фамилии, разумеется.

Геся сервировала себе завтрак на серебряный поднос и отправилась в кабинет. В прошлой жизни она бы такого себе не позволила, но эту, новую страницу, ей хочется писать совсем по-другому. Никаких чопорных завтраков в столовых, утро – только её время. Долой московский снобизм! Возможно даже, когда она доберётся с уборкой до кухни, то станет оставаться там.

Она открыла окно в кабинете, сгоняя двух оголтело орущих чаек:

— Прочь лоботряски! Лучше бы змей ловили, а не подачки выпрашивали!

Села за стол, привычно потянувшись рукой за салфеткой – та обнаружилась на другом конце стола. Просто проклятие какое-то!

Письмо от матери. За многим прочим, красной нитью протянуто наставление: немедленно! Прямо сейчас нанять камеристку, или хотя бы горничную! Недостойно молодой разведённой женщине, не достигшей и тридцати лет, жить одной, как какой-то девке! Такой удар по репутации не только Геси, но и её матери – знаменитой русской балерины!

Чья знаменитость, правда, только в её собственном воображении, но чего уж.

Геся подсластила и письмо, и крепкий густой чай долькой груши.

Собственная репутация, но, что важнее, честь, заботит Гесю не меньше, чем маменьку. Но здесь без вариантов: единственный человек, которого Геся могла терпеть рядом с собой, – её старая кормилица. Секрет их взаимоотношений заключался в безграничной нянечкиной любви и понимании, когда нужно замолчать, чтобы не расстраивать золотое дитятко.

Им пришлось расстаться.

Найти другую такую безропотную старушку – задача не из лёгких. Взять молодую женщину в дом… – в их доме, в Ялте, когда родители ещё не разъехались, постоянно была прислуга. Мать считала ниже своего достоинства и помыслить, что муж красавицы-балерины может обратить внимание на другую. Отец и не обращал. Он просто пользовал каждую, не запоминая их лиц. Маленькую хозяйскую дочку за взрослую не принимали, и Геся слышала, как девушки только и обсуждали: какие подарки они попросят, сколь много сумеют получить от этих отношений… Шли годы, менялись девушки, только разговоры были всё одни и те же.

глава 3

“Он бродит: от его шагов

Без ветра лист в тени трепещет.

Он поднял взор: её окно

Озарено лампадой блещет;

Кого-то ждёт она давно!”

Нужный Гесе магазин стоял на диво живописно: русло когда-то приличной реки обмелело, что было видно по каменному обложению канала, сквозь бурные круги воды уже можно было проглядеть дно, но вот сама речка служила украшением района. Пахло крепким чаем, Геся покрутила головой и на соседнем здании обнаружила выцветшую вывеску домашней чайной.

Ушлый купец поставил свою лавку прямо у реки, для пущей привлекательности обложил берег насыпями из камней, облагородил растительностью – Геся уверена, не она одна подумала, как хорошо бы было присесть на холмике, продуваемом ветрами, продегустировать покупку.

С которой, кстати, возникли сложности.

Лучший винный магазин Константинополя оказался мыльным пузырём. На полках из дорогого дерева, всё ещё пахнущего смолой, Геся увидела лишь несколько, поистине ценных бутылок, но цена на них была завышена до неприличия, даже по меркам крови Гольфман.

Полно, Геся! Ты не в Москве. Не можешь ничего изменить – измени своё отношение к событиям. Да, лавка паршивая, да цены взвинчены до небес. Но неужели, человек, давивший виноград, с тех лет, как крепко стал на две ноги, не отыщет здесь жемчужину?

Вызов принят – тем паче, что без бутылки поистине выдающегося вина, такое дело ей не провернуть.

— Ну зачем же такое простое? Человек вашего положения просто обязан произвести фурор, белым вином этого не добиться! — Геся как раз изучала бутылку бургундского Монраше, к слову сказать, белого, когда услышала такую редкостную чушь, и подумала, что адресована она ей. — Обратите внимание вот на этот сладкий и сложный, чрезвычайно ароматный мускат!

Купец средней руки, перед которым распинался лавочник, замешкался. Геся обратила внимание на цену бутылки, что он предлагал, и ужаснулась.

— Одни из лучших вин мира делают из белого винограда! — Геся пошла на них, демонстрируя свой выбранный экземпляр. — На эту не смотрите: цена несправедливо высока. Не слушайте никого, если вы сами знаете чего хотите, иначе рискуете испортить свой ужин не тем вином. Мускат уж точно не то, что вам отсюда необходимо, — дочь ялтинского виннозаводчика окинула взглядом полки и потянулась влево: — обратите внимание на немецкие Мозельские вина, — Геся взяла бутылку и сунула её в руки купцу, чувствуя на языке лёгкий фруктовый вкус: — каждый человек хоть раз в жизни обязан отпить хоть глоток этого вина только потому, что больше ни у одного вина в мире нет такого вкуса. В Мозеле особый климат, и виноград с таким вкусом растёт только там. О, Санторини! — она взяла бутылку повыше, под довольный кряк купца протянула ему и её: — послушайте, я теперь и не знаю даже, что вам сегодня нужнее, — она ненадолго задумалась и продолжила: — хотя, знаете, пожалуй, всё же Мозель. Санторинские вина очень яркие, но весьма крепкие. Среди Мозельских вы такого пьяного вина не найдёте. Или, — глаза Геси горели, а щёки раскраснелись, как бывает с человеком, оседлавшим любимого конька, — бордо! Полно вам кукситься, — то, что купец сдвинул брови, её не остановило, она ласково огладила прохладное стекло белого бордо: — снобы в твидовых костюмах, что отдают ему предпочтение, знают толк в вине!

— Я же… даже уже и не знаю, — купец принял в руки третью бутылку.

— Поверьте человеку, выросшему на винограднике: белое вино обходится виноделам дешевле, ему просто требуется меньше ухода, оттого цена на него и ниже, но это отнюдь, не из-за качества продукта. Кроме того, в тонкости белого вина никто отчего-то не любит погружаться, и у вас есть все шансы прослыть знатоком! — Геся чуть не подмигнула ему. Постороннему человеку!

— Это где же такая винодельня, где девиц так посвящают в дела? — спросил красный от досады продавец, дохнув на неё винным перегаром.

— Я из Ялты, — ответила Геся, уже забыв про купца, который, однако, не хотел быть забытым.

— Но что же делать мне? Что выбрать? — едва не возопил он, бегая глазами с Геси на бутылки в руках.

— Французы говорят, что белые вина созданы для утоления жажды, красные – для наслаждения, розовые – для любви, — Геся понюхала пропитанную парами пробку очередной бутылки. Я впервые в этом магазине, но во многих, где я была, хозяева делали хорошую скидку при покупке ящика. Разве обязательно нужно выбирать? Просто вспомните, что вы любите есть? — купец задумался, — а теперь представьте, какое вино стало бы хорошим соусом к вашей еде?

Купец попросил помочь ему укомплектовать ящик, потому как хозяин лавки, вышедший на запальчивый Гесин голос, уже давно ждал команды, чтобы объявить скидку. Ящик из свежего спила он держал в руке.

— Нет, нет, никакого мерло! — Геся в ужасе отвела полную руку Михаила Евстратовича от полки, что была у него перед глазами. — Ни мерло, ни просекко, ни ламбруско, ни, упаси вас бог, пино гриджио! Забудьте об этих названиях. Дешёвый ширпотреб, вот что это. Низкосортное и неинтересное, начисто коммерцированное пойло для пролетариата. Его производители давно позабыли, что виноделие – в первую очередь творчество.

— Как? Совсем? Моя жена любит ламбруско, — теперь купец сделался подавленным.

Как виноград перед перегонкой.

— Не совсем, — Геся всё же решилась на панибратство и ободряюще похлопала его по плечу. — Среди этих вин есть стоящие образчики, но в них нужно разбираться, чтобы здесь такие отыскать. Попробуйте попозже, когда точно будете знать, что вино в вашей жизни всё, жизнь без вина – ничто.

Довольный Михаил Евстратович ушёл со своим ящиком к собственному автомобилю, а Геся только подивилась, как при таком паршиво сшитом костюме можно иметь возможности на целый автомобиль.

— А я, пожалуй, возьму это санторинское.

Вопрос на засыпку: его цитрусовый аромат с минеральным оттенком поможет ей в деле с Вехтенбергским?

глава 4

“Природы блеск не возбудил

В груди изгнанника бесплодной

Ни новых чувств, ни новых сил”.

Хозяйка спешила в свой кабинет, отбивая дробь каблуками домашних туфель, чувствуя каждое дуновение сквознячка, несущего запах дерева, жухлых листьев и немного пыли. Тело Геси, впервые испытывая подобное, отвечало странной, бегущей по венам энергией. Сейчас ей казалось, что даже засохшие цветы в старых глиняных горшках на её пути, уже ожили от долгой спячки и тянутся к ней, неуловимо для слуха звенят, делясь жаждой жизни.

Впервые за всё время на новом месте, она вспомнила о своём московском хобби, и, на старых дрожжах сегодняшнего рейда по винным лавкам, написала разгромную заметку и о местных продавцах, и о покупателях. Впрочем, в духе своей нерегулярной колонки, Геся не забыла и о полезных советах тем чтецам модного журнала, которые только открывают для себя яркий мир вина двадцатого века.

Запечатала и подписала конверт, который завтра отправится в долгий путь.

И так Геся распалила себя, пока писала, что оставалось признать: пришло время осваивать кухню, разобраться на которой раньше ей было недосуг.

Она бросилась вон из кабинета. Сегодня, занятая, она не обратила внимания на усилившийся шорох мышей в библиотеке, а если бы и сделала это, то обнаружила бы в нём едва слышный топот, но не просто топот ног, а, будто ноги те были совсем крошечные – топоток.

Кухня встретила её покачивающимся креслом-качалкой, которое, впрочем, при её появлении, скоро качаться перестало, чем заслужило укоризненный взгляд хозяйки.

Вечер застлил Константинополь мягким, щадящим светом. Гесе вполне его хватало, но для уюта она зажгла маленькую лампу на разделочном столе. Сосредоточенно обнюхала бокал у раковины – чтобы никакой посторонний запах не испортил ей заслуженное удовольствие. Плеснула треть бокала – даже наполовину полный, он не даст раскрыться всей палитре вкуса, и, пригубив, открыла первый шкаф в поисках нужной посуды. Пряный почти ликёр грел изнутри, замедляя мысли.

Вот и посуда нашлась, в светлого дерева узорчатом ящике, что был ближе всего к громоздкой столешнице, на которой, предположительно, и готовила бывшая хозяйка. Но вот осмотр дальних закутков поразил Гесю до глубины души.

Здесь было абсолютно всё, что могло ей понадобиться. Объёмистые и поменьше медные кастрюльки, по которым погладили женские пальчики, чистые бутыли и баночки разных форм, пробчатые крышки к ним. Что новую хозяйку и не заинтересовало, так это залежи пахучих трав за дальней дверью кухни. Помещение, в котором приличные дома хранят запасы провианта, здесь служило складом сухоцветов. И пахло в нём сеном и шалфеем. К великому Гесиному сожалению, для её целей эта комнатушка не подходит – слишком тёплая, оставить здесь драгоценную бутылку санторийского, всё равно что медленно выварить его.

Она уже пробовала, но решила ещё раз попытать удачу – открыть подпол. Безуспешно. Даже штопор, столько раз выручавший Гесю, только жалобно пошкрабал внутри лунки, а не взял этот замок. А на изящной, расписанной восточными узорами, медной ключнице, один-единственный гвоздик оставался пуст.

Не может в её великолепном доме не найтись места для её драгоценного вина.

Геся отпила глоток – насыщенный пряно-медовый вкус напомнил ей о доме.

Задвинула принесённую бутылку и выключила вскипевший чайник.

Задумалась ненадолго, нюхая оранжевые, налитые счастьем апельсины, слушая себя, стараясь понять, что именно хочет сделать. И услышала.

Греясь от пара, обдала кипятком три сорванных фрукта и залежавшийся лимон, вымыла их тёплой водой и насухо протёрла. Внимательно оглядела, чтобы не было ни червивостей, ни плесени.

В широком выдвижном ящике, среди великого множества ножей выбрала один – её привлекло безупречно тонкое, вот-вот и сломается, лезвие. Рукоятка оказалась из старого, червонного золота. Выгравированный на ней змей, занял Гесю только на миг, не позволяя отвлечься.

Она аккуратно стала срезать цедру, ловя брызнувший аромат, стараясь не задевать мякоть – альбедо, которое будет горчить. Руки всё делали за неё, в то время как разум успокаивался, будто погружался в дрёму. Несколько раз кресло чуть качалось, характерно скрипело, и парящая Гесина фантазия, представляла себе в нём старую, но очень статную женщину, с длинными распущенными чёрными волосами.

По её представлению такой и должна была быть её предшественница: она придирчиво смотрит на Гесю, Геся почти уже видит её боковым взглядом, но разворачивается – кресло пусто качается раз-два-три. Взгляд уловил движение в окне, Геся резко повернула голову – это редкий ветерок потрепал плющ на стене дома.

Нарочито стуча ножом по разделочной доске, она скинула цедру в пузатую бутыль, гоня прочь глупости. Листик лаврового листа и пять горошин чёрного перца – туда же.

Геся сделала маленький глоток из бокала, катая на языке сложный, отдающий сухофруктами вкус портвейна.

“Всё чушь и дрянь”, — подумала, глядя на сумеречный двор. — “Вот оно вечное – надёжный дом, собственные руки, ноги, голова и идеальное вино”.

Остался только муж и сад.

— Если я удачно отыграю эту партию, то скоро здесь появится и муж, и капитал на облагораживание сада. Тогда ты у меня засияешь! — голос её звенел, когда она обвела взглядом высокую залу кухни и залила весь литр спирта в вытянутую бутыль. Сдобрила всё это стаканом сахара, хорошенько взболтнула и отнесла в кладовку с травами – в темноте и тепле ей самое место.

В идеале, конечно, следовало найти разные сорта апельсинов для куантро, не помешал бы и грейпфрут, но морочить себе голову Гесе было откровенно недосуг, а руки занять хотелось. Главное, перед сном не забыть выловить лаврушку, чтобы не переборщить со смолистым привкусом. Останется разве что раз в сутки бутыль взбалтывать, и через семь дней апельсиновый ликёр можно будет процедить и попробовать.

Скоро со двора послышался робкий голос:

глава 5

“Душа рвала свои оковы,

Огонь по жилам пробегал,

И этот голос чудно-новый,

Ей мнилось, всё ещё звучал”.

Геся всё никак не могла сбросить с себя оковы сна. Ей всё казалось, что те глаза продолжают за ней наблюдать.

“Полно! Всё это чушь и дрянь — думалось ей. — Какое разгильдяйство, даже на секундочку представить себя какой-нибудь особенной”.

Вопрос на засыпку: неужто и прогрессивная женщина двадцатого века мечтает о сказке? Что именно она станет избранницей, или кем-нибудь ещё древних богов?

Мечтает любая, но не Геся.

Такой поворот не укладывается даже в её фантазии.

“Это всё нервы, — внушала она себе, не подпуская и близко аффектацию. — Просто, как и любая достойная женщина, я превосходно знаю греческую мифологию, вот воображение и сыграло со мной злую шутку”.

И вместо того, чтобы холодно подумать дальше, Геся закрыла эту тему на внушительный засов.

Возможно, госпожа Гольфман интуитивно понимала, что разложи она всё по полочкам, результат будет один – из дома нужно съезжать. Признать такое она была не готова.

Вместо этого она уткнулась носом в подушку, вдыхая аромат чистого белья, аромат своего дома. Наслаждаясь уютом и красотой вокруг, Геся поймала своё отражение в зеркале – всклокоченной, но весьма счастливой барыни, и вдруг сделала и вовсе ей не свойственное: рывком сорвав с себя сорочку, она бегом побежала в уборную. И бежала ровно до тех пор, пока не оказалась за коричневой ширмой, расшитой сказочными цветами. Сердце Геси колотилось от гордости за свою неприличную выходку.

И да, пусть она и убедила себя в том, что вчерашнюю историю просто где-то когда-то читала, и в такой нервный момент, память ей просто выдала эту легенду настолько изощрённым способом. Но ощущение, будто кто-то смотрит за ней, никуда не делось.

И нельзя сказать, что Гесе не нравилось это чувство. Тем паче, что эти глаза из своего сна она уже приладила в своей фантазии к лицу человека, который скоро станет её законным супругом.

А стоя под прохладным душем, она и вовсе забыла о своих тревогах. Прокручивала в голове всё то, что успеет сделать сегодня, думала о свидании с Вехтенбергским. Геся перекрыла вентиль, потянулась за полотенцем, обтёрла лицо. Отняв от лица ткань, собираясь ступить на пол, замерла: из-под ширмы она увидела босые ноги.

Маленькие женские, или даже детские.

На несколько секунд Геся замерла с открытым ртом.

“Этого не может быть. Просто не может быть,” — кричала она про себя, оставаясь неподвижной. Всё, что она могла сделать, это с огромным трудом смежить веки.

Когда Геся открыла глаза, поняла, что посторонняя женщина в доме ей привиделась. Под ширмой был только паркет пола и виднелась кисточка ковра.

“Всё чушь и дрянь!”

Геся Эмильевна не позволит никакому мракобесию испортить себе такой восхитительный день.

Древний город жил своим обычным днём – рыбаки у причала тянули барабулю и скумбрию, тут же жаря и заворачивая последнюю в тонкие кусочки лаваша, за сущие копейки снабжая обедом местных и туристов. Жуя на ходу, под всеобщий смех, толпы гостей шли дальше: успеть осмотреть руины ипподрома, побывать в Топкапы, заглянуть в мечети, и обязательно успеть прокатиться на пароме на другую сторону: в Азию.

Время до назначенной встречи Геся решила попробовать провести в саду. Она впервые дошла до виноградника и, оценив масштаб урожая, сбор его запланировала на завтрашний день. Помахала рукой в тёмно-зелёной, прохладной воде прудика. Даже присела на минутку в кованой беседке, просто радуясь, что может вот так, сидеть здесь спокойно, на холодной скамье, никого не опасаясь.

Только однажды ей послышался едва уловимый шорох в опавшей листве, но в ту минуту она уже знала, что если это и была змея, то опасности для Геси она не несёт.

Полдня она перетаскивала в саду камни и плиты. Где-то делая насыпи из обломков статуй, где-то просто складывая их у забора. Порой выходили странные кучки с невпопад вытянутой рукой очередного греческого героя, что ужасно забавляло Гесю. На последней плите пришлось повозиться – та никак не хотела сдвигаться, и Геся оставила её на потом. Жизнь многотысячного города будто была где-то далеко, напоминая о себе только запахом жаренного на костре мяса, откуда-то из соседних дворов.

В контору поверенного она входила за полчаса до её закрытия – ровно этот срок Геся отсчитала от полудня, именно столько Вехтенбергский заставил её ждать себя в прошлый раз.

Френсин что-то быстро писала, то и дело мелко кивая и заискивающе поддакивая трубке телефонного аппарата, которую держала плечом. Геся не стала дожидаться докладов – чай не к императору пожаловала.

И, к её скрытому ото всех разочарованию, Илья Альбертович никак не отреагировал на её визит. Даже с кресла не встал.

На этот раз он снова был без пиджака. Как ни странно, но Гесю такое пренебрежение социальным протоколом уже и не разозлило, если бы не сама рубашка. Измятая, очевидно, не первой свежести, с закатанными рукавами и расстёгнутая так сильно, что бычья шея и медвежья грудь поверенного выставлены на всеобщее обозрение. И ни намёка на галстук или шейный платок.

Неслыханная расхлябанность и непристойность!

Господин присяжный-поверенный, не отягощённый думами о приличиях, отметил и яростно-прелестный взгляд посетительницы, и то, как ещё тоньше выпрямилась её гимназическая осанка, стоило ей зацепиться взглядом за брошенный в кресле сюртук.

Илью Альбертовича Вехтенбергского можно было упрекнуть за многое, но только не за транжирство. С деньгами этот константинопольский поверенный не любил расставаться примерно так же… собственно, как любил расставаться с закрытыми делами. И если Геся Эмильевна Кантимир, Гольфман в девичестве, могла предположить, что по её первому требованию, он выложит ей кругленькую сумму – ей крупно не повезло с поверенным.

— Я уж полагал, вы передумали, — он не откашлялся, и фраза вышла хрипловатой от долгого молчания.