Тот, кто пришёл из завтрашнего дня (1-5части)

Арка 1: Попаданец в чужой век. Часть 1: Разрыв в реальности. Глава 1: Новое утро

***

Утро пробиралось в квартиру осторожно, мягко, словно боясь нарушить покой того, кто ещё не проснулся. Город за окном уже жил своей жизнью, но делал это приглушённо, в полголоса: редкие машины проезжали по ещё пустым улицам, где-то вдалеке скрипнул трамвай, а ветер, гуляя между домами, шептался с листьями деревьев. В этом шуме было что-то успокаивающее — привычный ритм, знакомая симфония звуков, которая служила фоном для любого утра.

В комнате было тихо. Только тиканье часов раз за разом отсчитывало секунды, наполняя пространство равномерным, почти медитативным звуком. Здесь не было тревоги, не было суеты — лишь безмятежность утреннего покоя. Прохладный воздух незримо заполнял пространство, осторожно пробираясь сквозь приоткрытое окно, прикасаясь к коже лёгким, едва ощутимым холодом. Он не был резким — скорее освежающим, пробуждающим. Казалось, будто сама реальность затаила дыхание, позволив этому моменту задержаться чуть дольше, чем следовало.

Сквозь полупрозрачные занавески внутрь проникал рассеянный свет. Он ложился на деревянный пол, мягко окутывал предметы, заставляя их отбрасывать тени — лёгкие, тёплые, плавные. Свет не будил, он приглашал. Медленно, но настойчиво он касался век, пробирался сквозь сонную негу, напоминая: новый день уже здесь.

Где-то в глубине комнаты раздался едва слышный, ленивый вздох. Мирослав Миргородский не сразу открыл глаза — сначала просто ощутил мир вокруг себя. Тело было тёплым, расслабленным, словно после долгого, спокойного сна, но в голове ещё оставалась лёгкая тяжесть — не от усталости, а от того приятного чувства, которое остаётся после ночи, полной радости. Воспоминания о вчерашнем вечере мелькнули где-то на границе сознания: смех друзей, звон бокалов, шутки, переполняющее чувство триумфа. Всё это было совсем недавно, но теперь уже осталось позади.

Он потянулся, не торопясь, разминаясь после сна, затем, не открывая глаз, глубоко вдохнул. Воздух был наполнен чем-то родным: слабый аромат вчерашнего кофе, лёгкие нотки бумаги — запах книг, которые он не успел разложить, и что-то ещё… еле уловимое, но тёплое, приятное. Он улыбнулся уголком губ — всё ещё здесь. Всё ещё его.

Мирослав медленно открыл глаза, чувствуя, как просыпается не только его тело, но и сознание. Утро обвивало его нежным светом, который пробивался через полупрозрачные занавески, мягко освещая комнату и создавая в ней ощущение уютной тишины. За окном всё было тихо и спокойно: едва слышный шум города, редкие проезжающие машины, мягкие, успокаивающие голоса людей, доносящиеся с улицы, и ветер, что шептал с деревьями. Всё это сливалось в одну гармонию, в нежный, почти неощутимый фон, который, казалось, никогда не перестанет существовать.

Лёгкий холод утреннего воздуха коснулся его кожи, когда пробравшийся через приоткрытое окно ветер скользнул по лицу, нежно пробуждая. Мирослав знал этот воздух. Это было свежо и наполняло его энергией, словно каждое движение вытирало с него остатки ночного сна. Утро было не только новым началом — оно было полной свободой. Всё в комнате было, как всегда, но было что-то особенное в этом утре, в том, как всё нежно впитывалось в его сознание.

Тиканье часов на стене казалось почти не слышным, и, тем не менее, оно наполняло пространство своей постоянностью, как неизбежный процесс, говорящий о том, что время движется, и это движение невозможно остановить. Он не спешил. Ещё не проснулся окончательно, он ощущал как его тело сопротивляется этому процессу, оставаясь в пространстве лёгкой полудремы, но чем больше он чувствовал, тем глубже становился контакт с реальностью.

Мирослав зажмурился, и на мгновение в его глазах осталась эта растерянность, будто он ещё не до конца осознавал, что все те сны, те волнения, все те ночные мысли, наполненные тревогой о будущем, остались позади. Этот день был его. Он потянулся, чувствуя, как мускулы, расслабленные во сне, становятся гибкими и упругими. Пальцы, касающиеся простынь, ощущали лёгкость — ту самую лёгкость, что бывает только в утренние часы. Он вдохнул и ощутил, как с каждым вдохом воздух очищает его от всех лишних мыслей, наполняя его только важными — важными, потому что теперь это его мир.

Лёгкая тяжесть в голове была лишь следствием вчерашнего праздника. Она не была неприятной, не вызывала дискомфорта — скорее, это было ощущение удовлетворённости, спокойной усталости после долгих усилий, после больших шагов. Он вспомнил смех друзей, яркие фейерверки, слова поздравлений, которые сыпались на него, как дождь. Всё это теперь было не просто воспоминанием, а чем-то совершенно реальным. Он скинул с себя одеяло, встал и, сделав несколько шагов, подошёл к зеркалу, не успев полностью протрезветь. Он не спешил осознавать, что это новый день. Он просто наслаждался им.

Зеркало встретило его тем же отражением, которое он знал с детства: стройный, подтянутый парень с мягкими чертами лица. Глаза были полны уверенности, несмотря на лёгкую усталость, отразившуюся на лице. Но в них также было что-то новое — ощущение, что он больше не тот, кем был раньше. Этот взгляд был тверже, чем раньше. Это было, как восхождение — шаг в новую жизнь, в новую реальность, где всё будет по-другому, но он точно знал, что он готов к этому.

Он подмигнул себе в зеркале, играя с отражением, как всегда. Пальцы скользнули по слегка растрёпанным волосам, и, стоя так, он не мог не улыбнуться. Теперь всё будет по-другому.

Мирослав, стоя у стола, не сразу заметил, как его взгляд вновь скользит по полкам, уставленным учебниками. Книги о классической стоматологии, ортопедии и хирургии — такие знакомые, ставшие частью его жизни на годы вперёд. Он не знал, что делать с этим множеством знаний, которые теперь лежали перед ним как память о ночах без сна, когда он корпел над страницами, где-то на грани усталости, но всё же шагал вперёд. Некоторые книги были с пожелтевшими уголками страниц, с заметками, написанными прямо на полях — следы того, как он поглощал этот мир, жадно искал ответы. Эти книги теперь были не просто трофеями его упорства, но и свидетельством того, что за этими страницами стояли бесконечные ночи, пролистывание слов, встреча с учителями, с однокурсниками — и всё это теперь являлось фундаментом, на котором строилась его жизнь.

Глава 2: Первые шаги во взрослую жизнь

***

Мирослав Миргородский шагал по улице, выходя из подъезда, и, как всегда, задержал взгляд на приветливом, ярком утре. Солнечные лучи освещали всё вокруг, ласково обнимая его лицо и наполняя воздух тем светом, который всегда говорил ему о начале чего-то хорошего. Он глубоко вдохнул, чувствуя, как свежий утренний воздух наполняет лёгкие, как будто впервые за долгое время он действительно ощутил в этом городе не просто шум, не просто суету, а что-то совсем другое. Улица была как живое существо — она дышала, она кипела энергией, но Мирослав ощущал этот ритм иначе. Каждое утро здесь было как простое обещание того, что он не один, что мир рядом живёт своей жизнью, а он просто должен найти место в этом потоке.

И в этот момент, в эти секунды, когда он стоял, наслаждаясь светом, он почувствовал, как в груди плавно пробуждается ощущение свободы. Всё было так естественно. Он ощутил, как пульсирует жизнь, как его собственное тело откликается на это утро, на эти лучи, на этот момент, в который он действительно чувствует, что живёт, что всё возможно. Глаза закрыты на мгновение, и он позволяет себе этот момент спокойствия, наполненный лёгким счастьем. Мир, стоящий перед ним, казался ему одновременно огромным и доступным. Он был частью его, частью этого дня, частью этого города, и всё вокруг в этот момент было наполнено смыслом.

Прохожие — альфы и омеги — спешили по своим делам, как всегда, в своём порядке. Жизнь, как и прежде, текла по своим рельсам, но Мирослав был уверен, что для него это утро было по-настоящему особенным. Он чувствовал это не в какой-то моментальной эйфории, а скорее как тёплое, заслуженное чувство удовлетворения, как если бы что-то важное было уже достигнуто, но ещё не понятное. Его шаги по знакомой улице, пусть и быстрые, как всегда, были наполнены какой-то внутренней лёгкостью, но и предчувствием чего-то нового, о чём он ещё не мог точно сказать, но он знал, что это что-то близкое, неуловимое. Всё, что он знал, это то, что он стоял на пороге новой жизни.

«Теперь я действительно взрослый, теперь всё серьёзно,» — думал он, шагая в такт своим шагам.

И в этих мыслях было нечто совершенно искреннее, без ускользающих страхов, без напряжённости. Он мог с гордостью думать о том, как он прошёл этот путь, как вчера получил свой диплом, как, несмотря на все сложности и тернистые пути, он оказался здесь, на этой улице, в этом моменте. Он уже чувствовал, как время, наконец, раскрывает для него двери новой жизни, двери взросления, которые раньше казались такими отдалёнными и недосягаемыми. Он заметил, как его внутренний мир реагирует на это осознание, как он начинает ощущать эту свободу, как первый раз в жизни почувствовал себя независимым. И несмотря на то, что весь мир всё ещё продолжал крутиться вокруг него, несмотря на суету и повседневность, он не мог избавиться от этого ощущения, как будто сейчас он в центре чего-то гораздо большего, чем простая жизнь.

Но вот мысли вновь повели его дальше. Он снова вспомнил о встрече с друзьями — друзья были те, с кем он прошёл все трудности учёбы. В этот момент, когда всё это казалось позади, они собирались отметить этот момент в кафе. От этой мысли у Мирослава появлялся лёгкий налёт взволнованности. Он знал, что это было лишь начало чего-то ещё более масштабного, чего-то, что начиналось с одного шага, с одного дня.

«Неужели все эти годы учёбы позади?» — вопрос, который неожиданно появился в его голове, казался почти риторическим, но с ним было связано нечто важное.

Он не знал, что делать с этим осознанием, и, возможно, это и было самым завораживающим и волнующим в этот момент: он не знал, что будет дальше, и это ощущение было столь живым и настоящим, что почти лишало его способности заглядывать в будущее.

Мирослав шел по улице, чувствуя, как лёгкий ветерок касается его кожи, играя с волосами и нежно тянет за собой. Он был полон ощущений, наполненных радостью, как если бы весь мир вдруг стал ярче, чем раньше. Он мог видеть каждую деталь, словно всё вокруг было обострено до предела. Улица, солнце, прохожие — они казались частью одного гармоничного мира, в котором он, наконец, нашел своё место. Всё было так свежо, так легко, как если бы в каждый момент его жизни вступал новый шаг, новый виток, несущий с собой перемены.

Его мысли плавно перетекали от одной к другой, словно в бескрайние просторы. Впереди встреча с друзьями, с теми, с кем он прошел долгий путь обучения и кто поддерживал его в самые трудные моменты. Мирослав вновь вспомнил об этом, о том, как они все вместе учились, боролись с усталостью и неудачами, но всегда шли к своей цели. Сначала ему казалось, что диплом — это что-то далёкое, почти абстрактное. Теперь же он чувствовал его тяжесть, но не как обузу, а как доказательство того, что он смог. Он действительно стал врачом. И это было волнительным, но и радостным одновременно.

Мирослав уже было настроился на то, чтобы идти дальше, но внезапно его раздумья прервала вибрация телефона в кармане. Он быстро достал его, увидев знакомое имя на экране — Николай. От этого имени сразу вспыхнули тёплые воспоминания. Николай был не просто другом. Это был тот человек, который был рядом, когда ему было тяжело, кто поддерживал, кто вместе с ним стоял на защите диплома, в те моменты, когда сам Мирослав едва мог вымолвить слова. Он всегда был рядом, и сейчас, в момент радости, Мирослав почувствовал знакомое тепло от этого звонка.

— Алло, Коля?

— Мирослав! — бодро и звонко прозвучал голос Николая, и этот заряд энергии, этот весёлый настрой мгновенно передался Мирославу. — Ты уже вышел? Мы с ребятами тебя заждались, будущий великий стоматолог!

Его смех был заразителен, и Мирослав невольно улыбнулся, почувствовав, как что-то тёплое и настоящее расцветает в груди.

— Да иду, иду! — ответил он с тем же весёлым тоном, не думая о том, как важно теперь быть пунктуальным. — Ты ведь не сомневаешься в моей пунктуальности?

Глава 3: Предчувствие странного

***

Мирослав сидел за столом в уютном кафе, его тело расслаблено от усталости после вчерашнего праздника, но душа была полна какого-то лёгкого, едва уловимого волнения. Атмосфера этого места была такой, что буквально всё вокруг, начиная от светлых деревянных столов и заканчивая ароматом свежей выпечки, который нежно окутывал воздух, дарило ощущение уюта. Музыка, едва слышная и приятная, тихо плыла в пространстве, подчеркивая мягкость момента. В такие минуты Мирослав чувствовал, как мир вокруг замедляется, становясь идеальной картиной для того, чтобы полностью погрузиться в свои мысли, в свою жизнь. Это был момент, когда даже самые обыденные вещи казались наполненными невидимой гармонией.

Он отпил глоток кофе, его глаза невольно устремились к друзьям, сидящим вокруг, и в их взглядах, в каждом слове, в каждом смехе, Мирослав мог увидеть радость, которая охватывает молодых людей, ставших взрослыми. Вчерашний день, насыщенный волнением, теперь стал уже не просто частью воспоминаний, а чем-то большим — осознанием, что впереди теперь было всё, что он когда-то мечтал построить. В комнате, где царила дружеская атмосфера, где не было места для тревог и беспокойств, Мирослав чувствовал, как его сердце наполняется лёгким, почти детским чувством надежды на будущее. Время, кажется, замедляло свой бег, подчиняясь этому важному моменту.

Николай, его лучший друг, сидел напротив него, с лёгкой улыбкой и ярким взглядом, не скрывая своего радостного настроя. Николай был альфой, это было видно не только по его физической мощи, но и по его внутренней силе, которая как магнит тянула к себе людей. Он был естественным лидером, его всегда уважали и с ним всегда было легко, хотя Мирослав порой чувствовал за этим легким нравом скрытую тяжесть, порой даже властность, которая исходила от Николая, как бы мягко тот не пытался её скрывать. Его шутки были всегда на грани, и хотя иногда они звучали грубо, но всегда приносили в сердце тепло. В его присутствии было чувство силы, но в то же время — какой-то мягкости, притягивающей к себе.

Алексей, омега, который был другом Мирослава с детства, сидел рядом, немного отстранённый, как всегда, поглощённый своими мыслями, словно умиротворённый самим присутствием этого света. Он был не таким разговорчивым, как Николай, но его спокойствие всегда было умиротворяющим. С каждым годом Алексей становился всё более скрытным, возможно, от того, что мир вокруг него не всегда был таким ласковым, как ему хотелось бы. Мирослав понимал, что эта тихая печаль в глазах Алексея скрывает какие-то невыраженные переживания, но сегодня это не омрачало атмосферу. Он был здесь, и этого было достаточно.

Виктор, ещё один альфа, сидящий рядом с Мирославом, играл роль шутника. Весёлый, подвижный, он был как солнечный луч в этот день. Он постоянно шутил, привлекая внимание всех вокруг, разжигал смех и атмосферу веселья. Виктор был более открытым и беспечным, чем Николай, его энергия буквально наполняла пространство вокруг. Мирослав был рад, что в этот день все они собрались здесь, в этом уютном месте, окружённые такими простыми радостями жизни.

Костя, альфа, был немного старше всех, но его зрелость никак не мешала его заразительному оптимизму. Он был тем, кто всегда знал, как развеселить компанию, его смех был громким и искренним, а его уверенность в себе всегда служила опорой остальным. Его присутствие в компании всегда добавляло определённого шика, тем более что его высокая статность и манеры совсем не воспринимались как высокомерие, скорее как естественная часть его характера. У него был этот редкий дар — легко располагать к себе даже самых скептически настроенных людей.

Он сидел между Виктором и Алексеем, с улыбкой, принимая участие в разговорах, поддерживая их шутки и добавляя новые. Костя был тем, кто всегда знал, что сказать в нужный момент, чтобы разрядить атмосферу, но всегда оставался немного в стороне, как бы наблюдая за своими друзьями, вникая в их слова. Мирослав ценил его за умение оставаться в центре внимания, не нагружая при этом отношения слишком серьёзными разговорами.

Когда Николай начал поднимать тост, Костя присоединился с тем же весёлым и уверенным взглядом, но в его глазах всё равно оставалась нотка задумчивости, как если бы он что-то переживал, но не решался раскрыть этого в компании.

— Мирослав, ты теперь стоматолог, Виктор — архитектор, Алексей — наш выдающийся историк, а я? — Костя подмигнул Мирославу, а в его голосе была лёгкая ирония. — Неужели я пропустил момент, когда меня называют самым старым в компании и будущим — депутатом или предпринимателем?

Он рассмеялся, но за этим смехом скрывалась не просто шутка. Под этой лёгкостью чувствовалась скрытая тяжесть возраста и ответственности, хотя сам Костя всегда предпочитал скрывать это за веселыми фразами. Мирослав, замечая это, немного напрягся, но тут же растворился в атмосфере, ведь был уверен, что в этом моменте никто не хотел бы углубляться в серьёзные разговоры.

Мирослав сидел за столом, его глаза снова скользили по лицам друзей, но что-то внутри, в самой глубине, стало давить на его грудную клетку. Его пальцы слегка сжали чашку, и он почувствовал, как холодный металлический ободок передавал через кожу и напряжённые суставы странное, непривычное ощущение. Говорили все, смеялись, пересыпали разговоры между собой, а Мирослав будто бы оказался за стеклом. Звуки и слова размывались, превращаясь в неясные шумы, словно его собственное восприятие медленно ускользало куда-то в сторону. Он пытается сосредоточиться, пытается вернуться в этот момент, ощутить всю лёгкость, но не может. Голова начала тяжело пульсировать. Лёгкое головокружение, словно чьи-то невидимые пальцы легонько касаются его висков. Он пытался поверить, что это — просто последствия вчерашнего дня. Но вот эта тяжесть, это странное ощущение, что мир вокруг его самого — не совсем такой, каким он его знал, стало навязчиво беспокойным.

Он сделал вид, что всё в порядке, улыбнулся, даже сам себе, но эта улыбка, как рваная полоса, быстро исчезала. В висках — давление, словно что-то нарастает, медленно, но неумолимо. Он пытался игнорировать это чувство, но оно не отпускало. Чего он боялся? Что должно было произойти? Слова друзей, их смех не могли вернуть его в этот мир, как не могли они заглушить ту тревогу, что росла в груди. Что если всё это — начало чего-то более страшного? Мирослав почувствовал, как его грудь сжимается. Он наклоняет голову, словно пытаясь избавиться от этого нарастающего ощущения чуждости, но ничего не меняется. Всё вокруг стало казаться каким-то отдалённым, словно слышал он не их разговоры, а лишь отголоски, ускользающие по ту сторону реальности.

Глава 4: Крах реальности

***

Мирослав Миргородский, выйдя из кафе после встречи с друзьями, ощущал, как ещё свежие остатки веселья от компании друзей растворяются в уличной суете. Он прошёл через дверь и оказался на московской улице, под ярким светом, который, как и его настроение, казался не таким ярким, как раньше. Весь мир перед ним был в движении: машины, люди, звуки — всё это создавалось впечатление какого-то беззаботного потока. Но его спокойствие было ненадолго.

Всё ещё смеясь про себя от шуток Николая и Алексея, Мирослав остановился на мгновение, чтобы вдохнуть городской воздух. Но что-то вдруг изменилось, неуловимое, едва заметное. Небо, казалось, потемнело. Это было не затмение, а нечто большее — странная, внезапная тень, которая, казалось, нисходила с самой высоты. Мирослав не сразу понял, что происходило. Взгляд его на мгновение застыл, и он поднял глаза вверх. В ту же секунду что-то в атмосфере изменилось.

Люди вокруг начали замедляться. Он мог видеть, как они переглядываются, вытягивают шеи, оглядываются по сторонам, словно ждут объяснения, но не получают его. Всё вокруг начало замирать, постепенно, будто все забыли, как двигаться и что делать. Город, который ещё мгновение назад был живым, наполнился каким-то гулким, неизъяснимым молчанием.

Необъяснимо тяжёлый воздух сдавливал грудь, а Мирослав чувствовал, как его шаги стали более осторожными, словно он был не уверен в том, что стоял на этом тротуаре, в этом времени и этом мире. Люди вокруг, замерзшие в своей тревоге, будто бы чувствовали то же самое. В их глазах не было привычной городской беготни и суеты — только страх. Этот страх был не осознанным, а скорее инстинктивным, каким-то невидимым и молчаливым. Мирослав почувствовал, как его собственное сердце, казавшееся до этого таким лёгким, теперь тяжело билось в груди.

Его мысли снова вернулись к недавнему разговору в кафе, к смеху, к искреннему веселью, которое ещё недавно заполняло воздух. Но теперь это казалось таким далеким, так неправдоподобным. В голове осталась только одна мысль, заполняющая всё пространство:

«Что это?».

Не сразу, но Мирослав почувствовал, что что-то в этом мире было не так. Он стоял среди людей, а его ноги, казалось, не могли двигаться. Всё, что вокруг него происходило, становилось невероятным.

Мирослав, несмотря на странные ощущения, продолжал стоять на месте, не в силах оторвать взгляда от неба. Все вокруг него постепенно становилось чуждым и искажённым, словно сама реальность начала крошиться, расплываясь в мутной пелене. Он мог бы пошутить, мог бы сказать что-то обыденное, но внутренняя неуверенность, обвивающая его изнутри, не оставляла ему пространства для слов.

Тёмное небо продолжало нарастать, а город вокруг — неторопливо, но с обречённым ускорением — замедлялся. Он заметил, как его шаги теряли свою ритмичность, как будто они стали под тяжестью воздуха. Было ясно одно: это не было затмением. Это не было чем-то естественным. Это не было земным.

Внезапно рядом с ним появился альфа средних лет. Человек в дорогом костюме, с портфелем в руке. Его лицо выражало лёгкую растерянность, но Мирослав не мог не заметить, как в его глазах всё же проглядывает нечто большее. Это было не просто любопытство. Это была какая-то тень. Сомнение. Страх.

— Что происходит? Почему вдруг так потемнело? Вы знаете, что это? — голос альфы был напряжённым, с примесью какой-то неуверенности.

Он стоял рядом, но не смотрел на Мирослава. Он смотрел в небо, пытаясь выдавить из своей груди хоть какое-то объяснение происходящему.

Мирослав несколько мгновений не мог произнести ни слова. Страх, что это был всего лишь кошмар, не давал ему открыться. Он чувствовал, как воздух сжимается, превращаясь в вязкую и липкую массу, которую тяжело даже дышать.

— Не знаю… — его голос дрогнул. Слова вырвались с трудом, и Мирослав ощутил, как они не соответствуют происходящему. Он искал объяснение, но оно не приходило. — Никогда такого не видел. Может, это затмение или что-то в этом роде?

Он пытался уговорить себя, попытаться простое объяснение, но альфа лишь покачал головой, и его взгляд стал ещё более обеспокоенным.

— Не похоже… — сказал он, и сжимал портфель так сильно, что его пальцы побелели. — Какое-то странное ощущение…

Мирослав молчал. Он снова посмотрел вверх. Всё вокруг стало каким-то чуждым. Всё, что раньше было знакомо и понятно, теперь казалось неважным, расплывчатым. Но нет, это не было таким простым. Это не было затмением. Это был знак, который они, возможно, не должны были увидеть.

Они стояли, не двигаясь. И Мирослав, испытывая всё большее отчаяние, знал, что он больше не может вернуться назад.

Он стоял, не двигаясь, ощущая, как мир вокруг него медленно и неумолимо рушится. Сначала было неясно. Тени на стенах, которые раньше просто отражали форму, теперь начали менять свою структуру, скользить и искажаться, как живые, волнующиеся создания, от которых невозможно было отвести взгляд. Он мог бы думать, что это всего лишь игра его разума, искажённые впечатления от вчерашней ночи, но его тело, его инстинкты говорили о другом. Всё происходило прямо сейчас, здесь, и это было невообразимо, невозможно и болезненно.

С каждым новым взглядом на пустую улицу, он чувствовал, как его сердце начинает биться быстрее. Тени превращались в нечто другое, чем-то более опасное, более темное, чем он мог представить. Свет тоже стал странным. Он мерцал, будто электричеством на улице пытались освободить то, что давно забыло свою суть, всё время перебивая своё нормальное состояние, пытаясь снова и снова найти свой путь.

Мирослав почувствовал, как воздух, который раньше был лёгким и привычным, стал тяжёлым. Его лёгкие наполнялись напряжением, будто дыхание сжали в холодной клетке. Каждый вдох и выдох стали более трудными, и тревога, как неумолимый демон, угрожала затмить его разум. Но он не мог отвести взгляд. Все вокруг стало слишком чуждым. Он сжимал кулаки, стараясь удержать себя от паники, но как бы он не пытался сохранить контроль, чувство нарастающего ужаса продолжало захватывать его изнутри.

Глава 5: Невозможная реальность

***

Мирослав Миргородский стоял посреди улицы, врезаясь взглядом в пейзаж, который не мог, не имел права быть настоящим. Холодная мостовая под его ногами была пугающе твёрдой, реальной, будто сама реальность издевалась над ним, заставляя признать её безоговорочную подлинность. Сердце билось глухо, тяжело, точно отбивая тревожный ритм его замешательства. Он не знал, сколько времени прошло с того момента, как он очнулся здесь — секунды? Минуты? Или вечность? Вокруг, словно декорации к давно забытой пьесе, развернулась Москва, которая не могла существовать.

Люди спешили по своим делам, омеги и альфы, одетые в строгие пальто и кепки, неспешно шагали вдоль улиц, кое-где появлялись телеги, запряжённые лошадьми, но большая часть транспорта всё же представляла собой автомобили, громоздкие, угловатые, непривычно старые, но, несомненно, исправно работающие. Вывески на магазинах были выведены старым, довоенным шрифтом, улицы несли в себе атмосферу другого времени — оно текло здесь иначе, неторопливо, размеренно, в нём чувствовалась непреклонная уверенность.

Мирослав чувствовал, как его дыхание становится сбивчивым. Это была Москва. Но не его Москва. Она была другой — слишком далёкой, слишком чужой. Словно кто-то вырвал его из привычного течения жизни и бросил в реку, которая никогда не должна была пересекаться с его судьбой. Он невольно прикоснулся к груди, будто ища спасительную опору, но в карманах не было ни телефона, ни документов, ни даже вещей, которые могли бы дать ему хотя бы тень уверенности.

Голова кружилась. Внутренний голос отчаянно твердил, что это невозможно. Возможно ли? Человек не может просто взять и очутиться в прошлом. Не может проснуться в реальности, которой не должно быть.

Он осторожно поднял руку к виску, словно проверяя, на месте ли он сам, но ощутил только холодный пот. Всё было по-настоящему.

Где-то вдалеке слышались разговоры, размеренные, с лёгким гулом, характерным для городских улиц, но среди них не было знакомых звуков. Ни музыки из магазинов, ни назойливых звонков телефонов, ни привычных рекламных объявлений. Здесь был другой мир.

Он посмотрел вперёд, на проезжую часть, где машины плавно двигались мимо него. Водители выглядели сосредоточенными, пассажиры в салонах беседовали друг с другом, будто ничего странного не происходило. Лишь изредка кто-то из прохожих бросал на него внимательный взгляд — то ли из-за странного выражения на его лице, то ли из-за его одежды, которая явно не соответствовала эпохе.

Мирослав сделал неуверенный шаг вперёд, и его ноги, словно натянутые струны, дрогнули под собственным весом. Он чувствовал, как его тело охватывает нервное напряжение, как мышцы становятся ватными.

— Что… Что это за место?.. — едва слышно сорвалось с его губ.

Голос показался ему чужим, будто принадлежал не ему, а кому-то другому, кому-то, кто говорил изнутри его разума.

Он знал ответ. Понимал, что это Москва. Но не его.

Где-то глубоко внутри заворочался первобытный ужас. Ужас от осознания, что то, что произошло, уже не изменить. Что реальность, в которой он существовал, исчезла так же, как исчезают сны при пробуждении.

«Это не Москва… Это не может быть Москва…».

И воздух, и свет, и даже сама земля под ногами — всё подтверждало одно: его Москва, его дом, его эпоха остались позади.

Мирослав Миргородский стоял посреди незнакомого города, всё ещё не веря в реальность происходящего. Его руки дрожали, дыхание сбивалось, а сердце стучало в груди с болезненной настойчивостью, требуя понять, осознать, найти хоть какое-то объяснение этому безумию. Москва? Да, но не та. Не его. Слишком чужая, слишком далёкая, слишком… живая в своей неподдельной историчности.

Прохожие двигались мимо него, кто-то оглядывался, кто-то с любопытством замедлял шаг, но большая часть людей просто продолжала идти, увлечённая своими делами. Мирослав чувствовал себя не просто чужим, а вырванным из реальности, выдранным из привычного мира и брошенным в пространство, где его не должно было быть.

Он сделал шаг вперёд, вглядываясь в лица людей, отчаянно пытаясь найти хоть что-то знакомое, хоть одно подтверждение тому, что это — кошмарный сон, глупая иллюзия, плод его уставшего разума. Но реальность не спешила его утешать.

Недалеко от него, чуть в стороне, стоял пожилой омега, неспешно листавший газету. Его одежда — простое серое пальто, кепка, потёртый шарф, аккуратно завязанный вокруг шеи — казалась до боли аутентичной, словно сошедшей с фотографии тридцатых годов. Мирослав не знал, что двигало им в тот момент — паника, надежда, отчаяние или всё сразу, — но он решился.

— Простите… скажите, пожалуйста, какое сегодня число? — его голос дрогнул, словно чужой.

Мужчина медленно поднял на него взгляд из-под очков с тонкой проволочной оправой. Бровь его приподнялась с лёгким недоумением.

— Сегодня? Двадцать третье мая, — ответил он, чуть отстраняясь, будто не доверяя незнакомцу. — Ты что, парень, головой ударился?

Мирослав сглотнул. В груди с новой силой заклубилась тревога, потянула вязкой паутиной мысли, путаясь, мешая собрать их воедино.

— Нет… просто… год… пожалуйста, скажите… — его голос ослабел, стал тонким, беспомощным.

Теперь мужчина смотрел на него иначе — уже не просто с любопытством, а с плохо скрываемой настороженностью.

— Ты что, из больницы сбежал? — проговорил он, будто не хотел пугать, но в голосе скользнуло откровенное сомнение. — Ты странный какой-то. Сегодня двадцать третье мая тысяча девятьсот тридцать пятого года.

Мирослав почувствовал, как что-то внутри него провалилось в пустоту.

Его ноги ослабли, на мгновение он даже подумал, что земля под ним перестала существовать, превратилась в зыбкую, ненадёжную поверхность, которая может рухнуть в любой момент.

1935.

Чёрные цифры запульсировали в его сознании, растягиваясь, скручиваясь, выжигая каждую клетку разума болезненной, но неотвратимой истиной.

Глава 6: Подозрительное гостеприимство

***

Москва 1935 года встречала утро густым воздухом, наполненным запахом печного дыма, свежей краски с недавно покрашенных лозунгов и отдалённым ароматом свежеиспечённого хлеба, что расползался из булочных, будто маня людей начинать новый день с ощущением крепкой уверенности. Влажные мостовые ещё не успели окончательно просохнуть от ночной прохлады, и ботинки прохожих оставляли лёгкие, быстро исчезающие следы. Под ногами Мирослава стучала ровная брусчатка, слегка отполированная тысячами шагов трудового дня, который только начинался.

Он шёл следом за незнакомцем, чьё имя пока ещё висело в воздухе молчаливым предчувствием. Мужчина двигался ровно и спокойно, будто точно знал, что время течёт в нужном направлении, и у него нет ни малейшего повода торопиться. Его спина была прямая, руки скрывались в складках строгого, но не вычурного пальто, которое не имело лишних деталей, только идеальную посадку, указывающую на безукоризненный вкус. Слегка поношенные, но начищенные сапоги издавали короткий, уверенный звук при каждом шаге. Он был человеком, которого нельзя было переспорить, но который и не тратил слов впустую.

Мирослав невольно задержал дыхание, чувствуя, как внутри него тянется тугая пружина тревоги. Всё вокруг было слишком настоящим: люди, сидевшие на лавочке у подъезда, переговаривающиеся о последних новостях из газет, расстеленных прямо перед ними, крикливые дворники, обменивающиеся замечаниями, пока сгребали ночной мусор в деревянные короба, мальчишка, бегающий босиком по тёплым плитам и сосредоточенно ковыряющий хлебный мякиш в кармане. Ветер подхватил несколько мелких бумажек, шурша между тротуарами, и на мгновение Мирослав уловил слова:

«Пятилетку – в четыре года!».

На перекрёстке, у пыльного киоска с газетами, продавец в рабочем фартуке перекладывал новые выпуски. Жёсткие, слегка шероховатые страницы «Правды» громко шуршали, когда его руки ловко сортировали их на стопки. Над газетами высился портрет вождя, глядящего на читателей с непоколебимым спокойствием. В глубине Мирослав понял, что именно в этот момент реальность окончательно сомкнулась вокруг него – как кольцо, не оставляя лазеек. Это было не сном, не галлюцинацией – невыносимо подлинная Москва 1935 года жила, дышала, двигалась, пульсировала собственным ритмом, в котором не было места его растерянности.

Мимо проехал старый, скрипучий трамвай, звонко оповещая улицу о своём присутствии. В его окнах мелькали лица: женщины в простых, но аккуратных пальто, мужчины в кепках, один альфа с подкатанными рукавами держал портфель, другой, явно рабочий, сжимал в руках свернутую газету, читая её на ходу. Трамвай, качнувшись, свернул за угол, растворившись в утреннем гуле, который теперь заполнял собой улицы. Кто-то бодро шагает на завод, откуда уже доносится гул станков, чей-то голос смеётся вдалеке, перекрывая шаги людей.

Но сам Мирослав чувствовал себя отрезанным от этого течения, лишённым даже самой малой связи с этим миром. Он двигался вслед за незнакомцем, ощущая себя беспомощным – словно сорванным листом, унесённым в прошлое вихрем, который он не в силах понять. И только одно оставалось неизменным – спина того, кто шагал впереди. Альфа. Его уверенность, неторопливость, незыблемость. В этой походке не было сомнений, только твёрдое знание пути.

«Куда он меня ведёт?», – мысль вспыхнула, но тут же погасла в водовороте эмоций.

Этот человек мог быть кем угодно: влиятельным партийным чиновником, высокопоставленным военным, теневым игроком, чья власть простиралась за пределы слов. Но Мирослав знал наверняка – с ним шли не просто так.

Москва вокруг продолжала жить: кто-то обсуждал успехи нового плана индустриализации, кто-то прилаживал красный транспарант к фасаду здания, ловко орудуя молотком, кто-то в рабочей спецовке сжимал в руках кусок хлеба, задумчиво глядя вдаль. Здесь всё казалось осмысленным, наполненным целеустремлённостью, напряжением, тяжестью строящегося будущего. Но каково было место Мирослава в этом мире? В этом раскалённом, движущемся, несущемся к горизонту настоящем?

Незнакомец шёл вперёд, не оглядываясь, но Мирослав знал – он чувствовал его взгляд.

Мирослав шагал следом за незнакомцем, чувствуя, как утро Москвы постепенно погружает его в ритм чужой, но поразительно живой эпохи. В воздухе ещё витал ночной холодок, но солнечные лучи уже начинали рассыпаться золотистыми бликами по крышам домов, играя на стеклянных витринах булочных, где мелькали продавцы в белых передниках, раскладывая свежий хлеб на прилавки. Трамваи гремели, ссыпая пассажиров на оживлённые остановки, газетчики громко выкрикивали заголовки нового выпуска: «Сталин говорит: индустриализация — наш путь в будущее!».

Лавочки у подъездов уже занимали пожилые омеги в кепках и с газетами в руках, одни увлечённо читали, другие спорили между собой, размахивая руками. Маленький омега наклонялся к ржавой калитке, из которой высовывался соседский мальчишка, задумчиво жующий кусок хлеба. Мирослав уловил короткий диалог:

— А ты сегодня пойдёшь на площадь? Там концерт для рабочих будет!

— Если отец отпустит… — буркнул мальчишка, разминая хлебный мякиш в пальцах.

Проходя мимо группы альф, стоявших возле дома с лозунгом «Пятилетка в четыре года!», Мирослав невольно замедлил шаг, улавливая разговор. Один из альф, высокий и широкоплечий, увлечённо объяснял что-то другим, размахивая руками.

— Я тебе говорю, через год у нас будет метро! Настоящее, глубокое, подземное метро! По всей Москве можно будет ездить под землёй!

— Ну-ну, — лениво откликнулся второй, покуривая махорку. — А мы вот на заводе ночную смену отработали, теперь вот думаем, как бы домой добраться…

Москва тридцатых жила, дышала, двигалась своим ритмом. Она была полна разговоров, гомона, спешки, работы, споров, но главное — уверенности в будущем, какой-то удивительной, твёрдой веры, что всё делается правильно, что завтра будет ещё лучше, чем вчера.

Глава 7: Один на один с реальностью

***

Когда дверь за Сталиным закрылась, комната словно погрузилась в ещё более глухую тишину. Тиканье часов на стене звучало ровно, размеренно, но теперь оно казалось Мирославу слишком громким, почти навязчивым, как удары молота по металлу. В этом монотонном ритме был свой порядок, чуждый, непривычный, настойчиво вбивающий в сознание одну простую мысль — он здесь, он не спит, он в тридцать пятом году, в другой реальности, другой Москве, которая ему не принадлежит.

Он медленно провёл рукой по столу, ощущая под пальцами шероховатую поверхность. Дерево было крепким, гладким, но на ощупь совсем не таким, как современный пластик его рабочего стола в клинике. Здесь всё было чужим — от простых, но добротно сколоченных стульев до запаха, который казался ему пропитанным чем-то старым, плотным, словно впитавшим в себя десятилетия тишины и ожидания.

Перед ним лежали два предмета — его телефон и диплом. Два призрака из будущего, два последних свидетельства его прежней жизни, которые теперь выглядели здесь абсурдно, почти нелепо. Он взял телефон, перевернул его в руках, машинально провёл пальцем по экрану, но, разумеется, экран не загорелся. Бесполезная тёмная пластина, которую в этом времени никто не сможет понять.

«Как глупо. Я всё ещё держусь за него, будто он может что-то изменить…».

Он поставил его обратно, рядом с дипломом. Бумага, печати, его имя, отпечатанное в углу. Всё ещё настоящее, всё ещё его, но теперь — уже не имеющее смысла. Мирослав резко втянул воздух и закрыл лицо руками, чувствуя, как внутри медленно закипает паника.

«Иосиф Сталин… Я разговаривал с самим Сталиным. Это же полное безумие… Как я вообще здесь оказался?».

Он провёл пальцами по волосам, сжал виски. Размышления были вязкими, липкими, беспорядочными. Он пытался собрать их в кучу, выстроить хоть какую-то логическую цепочку, но в голове звучал лишь один и тот же рефрен:

«Это невозможно. Это невозможно. Это невозможно».

За окном едва слышно перекликались голоса. Где-то во дворе загудел велосипедный звонок, раздался короткий лай собаки. Москва за стенами комнаты жила своей жизнью, абсолютно не ведая о том, что в этой маленькой, строгой комнате сидит человек, который пришёл из будущего.

Мирослав медленно опустил руки и снова посмотрел на диплом.

«Я был врачом. Стоматологом. Только вчера держал в руках этот документ, радовался, гордился, планировал будущее… И теперь что? Как это объяснить? Как это исправить?».

Он вдруг подумал о своих друзьях. Сидят ли они сейчас в кафе, в том самом, где он был несколько часов назад, — или, скорее, несколько десятков лет вперёд? Может быть, смеются, обсуждают что-то, не зная, что он пропал, растворился во времени, исчез без следа.

Этот мир не знал его.

Внезапно его охватила такая отчаянная тоска, что он невольно схватился за край стола, словно пытался удержаться за что-то настоящее, не дать себе провалиться в эту бездну непонимания. Он был здесь один. Никого, кто мог бы подтвердить его существование, никто, кто мог бы сказать:

«Я знаю тебя, ты мой друг, мой коллега, мой сын».

Он сжал пальцы в кулаки.

«Нет, я не могу просто сидеть. Я должен думать. Я должен выбраться».

Тиканье часов продолжало звучать, ровно, методично. Оно мерило время, которого у него, возможно, больше не было.

Мирослав медленно поднялся со стула, ощущая, как под ногами скрипнула деревянная доска. Комната дышала строгим порядком и вниманием к деталям. Он провёл ладонью по гладкой поверхности стола, оставляя едва заметный след на полированной древесине, будто бы впитывая реальность этого места. Здесь всё было выверено, лишённое лишнего — даже тишина, казалось, звучала по-особенному, как строгий взгляд человека, привыкшего к власти и контролю.

На столе лежали аккуратно сложенные бумаги, исписанные ровным, строгим почерком. Некоторые листы были помечены заметками на полях, чёткими, лаконичными, словно каждая фраза уже была продумана и утверждена. Рядом — аккуратная стопка газет, сложенных по дате, будто их перечитывали по несколько раз. Мирослав осторожно коснулся уголка одной из них — бумага была плотной, шероховатой, чуть пожелтевшей от времени. Заголовки газет кричали о великих свершениях, пятилетках, планах, которые преобразят страну. Он узнал некоторые имена, мельком встречавшиеся в его учебниках истории, но теперь эти слова были живыми, настоящими, врывались в сознание совсем по-другому, нежели строчки в цифровом архиве.

Он медленно повернулся к книжным полкам. Полки выглядели старомодно, но добротно: тёмное дерево, немного стертые грани. Книги стояли ровными рядами, их переплёты были разного цвета, но почти все — в строгих тонах, без излишеств, без пышных золотых букв. На корешках — Маркс, Ленин, работы по экономике и философии, политические труды, исторические хроники. Всё здесь дышало не личной привязанностью к чтению, а обязательностью, нужностью этих знаний для их владельца.

Мирослав провёл пальцами по корешкам, останавливаясь на одной книге. Бумага плотная, шрифт немного выцвел от времени. Он открыл её, и страницы издали тихий, знакомый шорох. Запах бумаги и типографской краски был здесь совсем не таким, как в его времени — более терпким, сухим, с примесью чернильной строгости. На полях кто-то делал заметки, короткие, точные, словно человек, писавший их, не позволял себе лишних размышлений.

В углу стояла старинная лампа. Простая, массивная, с металлическим основанием. Абажур тёмный, скромный, но без следов запустения — пыль здесь не задерживалась. Она казалась здесь чем-то неизменным, словно немым свидетелем ночных размышлений, принятых решений, сложных вопросов, на которые никто не мог дать ответа.

Мирослав замер, вглядываясь в пространство комнаты. Он начал понимать. Здесь не было показной роскоши, не было предметов, говорящих о личных слабостях или склонности к удовольствиям. Всё подчинялось функции, смыслу. Это не просто жилище — это место работы, размышлений, контроля. Здесь жил человек, для которого мир раскладывался на планы, отчёты и идеи, которые должны воплотиться в реальность.

Глава 8: Ночь размышлений

***

Москва за окном дышала ровно и размеренно, как живой организм, чей ритм не изменится ни сегодня, ни завтра, ни через десять лет. За тонким стеклом, слегка мутным от пыли и старости, мерцали редкие фонари, отбрасывающие длинные тени на пустынные тротуары. Где-то вдалеке, в переулках, глухо звучали шаги запоздалых прохожих, а изредка раздавался тихий скрип калитки, за которой, возможно, стоял любопытный омега, выглядывая в темноту, надеясь увидеть что-то новое. Но Москва оставалась такой же, какой была утром, какой будет завтра, и в этом было её неизменное спокойствие.

В комнате, что предложил ему Сталин, царил полумрак, мягкий, глубокий, проникающий в углы, будто старый знакомый. Настольная лампа, поставленная на узкий письменный стол, освещала небольшое пространство вокруг себя — жёлтый круг света выхватывал из темноты стопку аккуратно сложенных газет, из которых пахло типографской краской, и пару лежащих рядом книг, их тёмные переплёты внушительно выделялись на фоне светлой древесины стола. Книжный шкаф напротив был заполнен тяжёлыми томами, каждый из которых хранил в себе чужие слова, чужие мысли, чужие судьбы. Мирослав провёл по ним взглядом, пытаясь угадать, какие из них читали чаще, а какие стояли забытыми, пылясь в тени.

Кровать в углу выглядела строго, почти казённо — простые доски, покрытые тёмным лаком, тонкий матрас, заботливо заправленный серым одеялом. Никакой изысканности, ничего лишнего — всё говорило о порядке, об аскетизме, о привычке к чёткости. Здесь не было пространства для хаоса. Даже воздух в комнате казался ровным, неподвижным, словно он принадлежал не человеку, а системе, тщательно выстроенной и продуманной.

Мирослав сел на край кровати, приглушённый свет лампы падал на его руки, оставляя длинные тени на полу. Его диплом и телефон всё так же лежали на столе, как напоминание о жизни, которую он оставил за порогом непостижимым образом. Телефон больше не имел смысла, он был лишь кусочком будущего, безжизненным и немым. Диплом — свидетельство его труда, его пути — казался здесь пустым листком, бесполезным и чужим.

Он провёл пальцами по карману куртки, нащупав там хлебный мякиш — мелочь, оставшаяся с того времени, когда он ещё не думал, что может оказаться в прошлом. Эта нелепая деталь вдруг показалась важной. Весь его мир теперь состоял из таких мелочей: газетная бумага с чёрными буквами, запах пыли, скрип деревянного пола, тихий уличный шум. Всё это было чужим, но теперь становилось его новой реальностью.

Где-то далеко, за окнами, гудел завод. Мирослав слушал этот звук, словно пытаясь нащупать в нём ответы. Эта Москва не была той, которую он знал. Она ещё не была городом из книг, городом истории. Она была живой, молодой, наивной, полной надежд, пусть даже эти надежды казались обманчивыми. Завтра начнётся новый день, а вместе с ним — новая жизнь.

Комната была наполнена тишиной, которая давила, тянула за плечи, словно невидимая тяжесть. Мирослав Миргородский сидел на кровати, обхватив колени руками, его взгляд рассеянно блуждал по стене, но сам он видел не стены, не тусклый свет лампы, не книги на полках, а совсем другое — воспоминания о своей жизни, которая теперь казалась далёкой, нереальной, будто сном, который с каждым мгновением ускользает, оставляя лишь смутные очертания.

Он попытался сосредоточиться, ухватиться за что-то знакомое, но даже воздух в этой комнате был чужим — суховатый, чуть отдающий пылью старых книг и лёгким ароматом табака, впитавшегося в древесину. Всё здесь дышало чужой жизнью, строгой, организованной, полной дисциплины. Не было привычного гула мегаполиса, не было лёгкости современного мира, где можно просто выйти на улицу и раствориться в толпе. Здесь всё было другим — стены, мебель, даже свет казался плотным, словно воздух был чуть гуще, чем обычно.

Он посмотрел на свои руки — они дрожали. Совсем немного, едва заметно, но достаточно, чтобы понять: страх всё ещё держал его, не давая дышать полной грудью.

«Что теперь со мной будет?.. Смогу ли я вообще вернуться домой? Смогу ли когда-нибудь снова увидеть родителей?».

Мысль ударила по нему, как резкий порыв ветра, выбивающий тепло из тела. Мирослав сжал пальцы, пытаясь унять дрожь.

За окном глухо раздался шум проезжающей по улице машины, а затем на какое-то время снова стало тихо, лишь иногда ветер шевелил ставни, заставляя их тихо постукивать. Где-то далеко раздавался ритмичный гул завода — он казался живым, будто город, полный работы и труда, дышал ровно и спокойно, уверенно двигаясь вперёд. Может, для других людей здесь, в 1935 году, этот звук означал будущее, надежду, обещание перемен. Но для него, потерянного в чужом времени, он был просто напоминанием о том, насколько он здесь чужой.

Он представил, как в его времени сейчас обычный вечер. Родители, наверное, сидят дома, может, пьют чай на кухне, обсуждают планы, даже не подозревая, что их сын пропал. Что если он никогда не вернётся? Что если его будут искать, но так и не найдут? Мирослав почувствовал, как его охватывает новая волна паники. Он судорожно вдохнул, стараясь не дать страху взять верх.

«Я не могу сломаться. Не сейчас», — сказал он себе, сжав зубы.

В углу комнаты стояла небольшая печь. Она давно остыла, но её металлический корпус хранил тепло, отдавало слабым, почти незаметным дыханием тепла. Мирослав медленно встал и подошёл к окну. Город перед ним был незнакомым, чужим. Где-то вдалеке горел огонь ночных фонарей, тускло освещая старые кирпичные дома. Он провёл рукой по стеклу, чувствуя его холодную поверхность.

«Я здесь. Это не сон».

Он обернулся и посмотрел на стол, где лежали его вещи — телефон и диплом. Последние напоминания о его настоящем. Телефон был выключен, бесполезен, мёртв. А диплом… Он вдруг осознал, что, возможно, теперь он не значит ничего. В этом времени у него нет ни статуса, ни будущего, ни даже официального существования. Он стал тенью, случайностью, ошибкой, которую сам не может объяснить.

Глава 9: Ночные откровения

***

Глухая ночь окутала город мягкой тьмой, нарушаемой лишь приглушённым светом уличного фонаря, который длинными полосами ложился на голые стены комнаты. Тени дрожали, смещались, живя своей непостижимой жизнью, словно впитывая в себя дыхание уходящего дня. За окном Москва не спала: где-то далеко на окраине, у заводских цехов, всё ещё клубился пар из труб, вплетаясь в тёмное небо. На пустынных улицах эхом разносились редкие шаги, скрип поворачивающего за угол грузовика, приглушённые разговоры в подъездах, где кто-то допоздна задержался на собрании.

Всё это было живым, пульсирующим организмом, в котором каждый знал своё место. Только он, Мирослав Миргородский, всё ещё не мог найти себя в этом мире.

Он ворочался на жёсткой кровати, чувствуя, как грубая ткань простыни колется о кожу. Комната была тёмной и пустой, наполненной только ровным, размеренным тиканьем часов. Стрелки двигались неумолимо, отсчитывая время, которое теперь не имело для него никакого смысла.

Мирослав смотрел в потолок, следя за игрой теней, за их медленным, почти гипнотическим танцем. Ночь не приносила ему покоя.

Его дыхание было сбивчивым, тяжёлым, мысли разбегались, сливались в хаотичный поток, бессвязный и тревожный. Всё, что случилось, всё, что он услышал и увидел за этот день, теперь снова и снова прокручивалось в голове, точно заевшая пластинка.

Как это возможно?

Мирослав ещё раз сжал пальцы, ощущая под рукой грубую ткань одеяла, пытаясь нащупать хоть что-то привычное, хоть какую-то реальную точку опоры. Но ничего привычного здесь не было. Ни электрического будильника, который должен был стоять на прикроватной тумбе. Ни звуков улицы, к которым он привык — шума машин, рёва метро, ритмичного перестука каблуков о тротуар. Только тяжёлая тишина, наполненная запахом бумаги, пыли и старого дерева.

Он закрыл глаза. Но не мог заснуть.

Слишком многое требовало ответа. Слишком многое рушилось в сознании, заставляя его вновь и вновь задавать себе вопросы, на которые он пока не знал ответа.

Мирослав с силой сжал пальцы, ощущая, как ногти врезаются в ладони, но боль не давала ему облегчения. Он сидел на краю кровати, прислушиваясь к тиканью часов, словно к ритму собственного сердца, которое билось слишком быстро, неровно, как у человека, которому снился плохой сон. Только это не был сон.

Он опустил ноги на пол и вздрогнул от неожиданного холода. Половицы под босыми ступнями казались ледяными, будто этот дом не принимал его, не давал ему права согреться, укрыться, найти хоть каплю уюта. Мирослав наклонился, обхватив голову руками, стараясь упорядочить мысли. Всё, что он знал, рушилось. Всё, что казалось незыблемым, теперь теряло смысл.

За окном всё ещё шумел город, но этот шум был другим. Не бесконечные потоки машин, не рекламные вывески, не яркие огни супермаркетов и витрин. Здесь было что-то живое, настоящее. Где-то вдалеке, возможно, кто-то уже вставал на раннюю смену, где-то рабочий закрывал тяжёлую железную дверь цеха после ночного дежурства, а кто-то, затянув воротник шинели, стоял на трамвайной остановке, мечтая о чашке горячего чая.

Мирослав глубоко вдохнул, но вместо привычного воздуха с примесью автомобильных выхлопов ощутил совсем другое — запах пыли, дерева, старой бумаги, лёгкий привкус табачного дыма, что впитался в стены. Даже воздух здесь был чужим.

«Как я мог оказаться в таком положении? Почему именно я?»

Он прижал ладонь ко лбу, прикрыл глаза, но вместо покоя накатывала паника. Всё это… слишком реально. Слишком ощутимо. Каждый звук, каждый оттенок света, даже шероховатость обоев под пальцами — всё кричало о том, что это не иллюзия, не бред, не сон. Он здесь. Он действительно здесь.

«Что, если я больше никогда не смогу вернуться домой?..».

В горле пересохло. Он провёл языком по губам, чувствуя, как внутри нарастает страх — медленный, тягучий, сковывающий. Всё ли это случайность? Или чья-то игра? Почему именно он? Может, есть смысл? Может, он должен что-то сделать, что-то исправить?

Но как?

Его тело было здесь, в 1935 году, но разум всё ещё оставался там, в 2025-м. Он знал слишком много. Слишком много того, что ещё не случилось, слишком много событий, которые ещё только предстояли этому миру. Но кто поверит? Как доказать?

Он чувствовал себя потерянным. Одиночество давило с новой силой.

Тихий, осторожный стук раздался в комнате, нарушая вязкую тишину. Мирослав вздрогнул, как будто кто-то резко дёрнул его за плечо, и замер, ощущая, как сердце сбилось с привычного ритма. Он посмотрел на дверь, ещё не осознавая до конца, что именно его тревожит больше — сам факт неожиданного визита или то, кто мог стоять за этой дверью.

За окном ночная Москва дышала медленно, неторопливо. Где-то далеко, почти неразличимо, скрипнули трамвайные рельсы. В воздухе ещё витал лёгкий запах промасленных шинелей и чернильных полос на свежих газетах. Но всё это было там, за пределами этого дома, за границами комнаты, где он теперь находился. Здесь же, внутри, было сухо, душно, тихо. И этот стук в дверь казался чем-то почти нереальным.

Мирослав медленно поднялся с кровати, подошёл ближе, ловя рваные тени, что отбрасывала лампа на голые стены. Он замер у самой двери, прислушиваясь, словно боясь, что шум собственного дыхания может выдать его.

— Кто там? — его голос прозвучал сдавленно, почти шёпотом.

Ответ не заставил себя ждать.

— Это я, — голос был знакомый, негромкий, уверенный, но от этого не менее пугающий. — Откройте, нам нужно поговорить.

Мирослав напрягся. Медленно провёл ладонью по деревянной поверхности двери, точно мог ощутить сквозь неё силу, стоявшую за ней.

Глава 10: Первый рассвет в чужом городе

***

Первый свет пробивается сквозь тонкую ткань занавесок, разливаясь по комнате золотистыми полосами. Мирослав медленно открывает глаза, на несколько мгновений оставаясь в плену утренней тишины. Сонная тяжесть давит на веки, но он не спешит подниматься, позволяя себе задержаться в этой зыбкой грани между прошлым и настоящим. Он смотрит в потолок, окрашенный мягким утренним светом, и постепенно осознаёт: всё, что произошло вчера, не было сном.

Это не было игрой разума, не было затянувшимся кошмаром, от которого можно очнуться, вернуть привычную реальность, снова услышать знакомые голоса, почувствовать вес своего телефона в кармане джинсов, вдохнуть аромат утреннего кофе. Нет. Всё изменилось. Навсегда.

В комнате тихо, лишь редкое потрескивание деревянного пола под его движением нарушает тишину. Где-то за окном уже слышится приглушённый ритм пробуждающейся Москвы: первые голоса, шуршание шагов по мостовой, звук далёкого гудка, зовущего рабочих на смену. Вдали, в гуще города, медленно набирает силу жизнь, как будто сам воздух наполняется энергией. Мирослав поворачивает голову, разглядывая окружающую его обстановку: массивный книжный шкаф с тёмными корешками томов, деревянный стол, на котором лежат вчерашние газеты, стопка аккуратно сложенных бумаг и его телефон, безжизненно чернеющий в утреннем свете.

Он осторожно садится, опуская босые ноги на прохладный пол. Доски приятно отзываются теплом дерева, на мгновение возвращая ощущение уюта. Он задерживает дыхание, прислушиваясь к далёким звукам. За окном — шаги, стук дверей, редкие голоса. Москва тридцатых годов оживает.

Мирослав подходит к окну, осторожно отодвигая тяжёлую ткань шторы. На улице тянется серовато-голубая дымка рассвета, мягкий свет медленно заполняет узкие улочки, придавая им почти сказочную тишину. Во дворе возле подъезда старик с газетой читает свежий выпуск «Правды», чуть раскачиваясь на скрипучей деревянной скамье. Рядом, подперев голову рукой, мальчишка сосредоточенно рисует что-то палочкой на пыльном тротуаре. В соседнем дворе уже слышен стук ведра о край колодца, кто-то поливает цветы в маленьком палисаднике, а по улице неторопливо проходит мужчина в рабочем комбинезоне, неся на плече свёрнутую газету.

Жизнь здесь идёт своим чередом.

Но для Мирослава этот мир остаётся чужим. Чужие улицы, чужие дома, чужая эпоха. Он чувствует себя затерянным, словно оторванным от своей судьбы и брошенным в место, где его не должно было быть. И всё же… В нём нет паники. Только глухое, спокойное осознание реальности.

«Значит, я действительно здесь… Значит, это не ошибка».

Он отрывается от окна, глубоко вздыхает. Сегодня ему предстоит сделать первый шаг в этом мире. Сегодня он должен доказать, что достоин оставаться здесь.

Мирослав медленно сел на кровати, ощущая, как простыня под его руками кажется неестественно грубой, немного шершавой, будто слабо отстиранной. В комнате царил мягкий утренний полумрак, лишь редкие солнечные блики пробирались сквозь плотные шторы, создавая золотистые полосы на полу и стенах. Он провёл ладонью по лицу, словно проверяя, не растворится ли это ощущение сна, не окажется ли всё произошедшее лишь игрой усталого воображения. Но ничего не изменилось. Грубая ткань под пальцами, слабый запах старых книг, едва уловимый аромат пыли в воздухе — всё это было реальным.

Он осмотрелся. Узкая комната выглядела предельно просто, но в её строгой, выверенной организации чувствовалось что-то основательное, приземлённое. Простая деревянная кровать, аккуратно заправленный шерстяной плед, скромный письменный стол у окна, где стопкой лежали вчерашние газеты, а рядом с ними чёрнильница и старинное перо. Книжный шкаф, уставленный ровными рядами увесистых томов, излучал атмосферу строгой собранности, словно даже книги здесь хранили порядок, диктуемый временем. Всё выглядело незнакомо, но одновременно логично вписывалось в картину той эпохи, в которую он, сам того не желая, оказался втянут.

За окном слышались приглушённые голоса — двор медленно просыпался, наполняясь обычной суетой. Кто-то звал по имени, раздавался глухой стук закрываемых калиток, шаги вперемешку с шорохом шин велосипедов по мостовой. Вдалеке, где-то на границе города, уже работал завод, его размеренное гудение сливалось с утренним воздухом, создавая ритм нового дня. Мирослав глубоко вдохнул, пытаясь осознать, что это не просто случайный визит в прошлое, а его новая реальность.

«Это утро в другой эпохе… Всё, что было раньше, теперь кажется далёким сном», — мысль проникла в сознание неожиданно, как холодный ветер, скользящий по коже.

Он не мог позволить себе теряться в панике или бесконечных размышлениях о невозможности своего положения. Факт оставался фактом: он здесь. Сейчас. В этом времени, среди этих людей, в чужом для него мире, но при этом таком живом и настоящем.

Он провёл ладонями по лицу, затем убрал волосы со лба, заставляя себя сосредоточиться.

«Я должен привыкнуть к этому… хотя бы пока не пойму, как вернуться обратно».

Мирослав понимал, что паника и страх не помогут ему. Ему нужно было научиться существовать в этом мире, понять его законы, его ритм, чтобы найти выход. И если для этого ему придётся принять свою временную роль, он сделает это.

На столе всё так же лежал его телефон, бесполезный в этой эпохе. Рядом с ним — диплом, выданный в 2025 году, последний осколок его прежней жизни. Мирослав медленно взял документ в руки, пробежался взглядом по своему имени, по печатям, по официальным подписям. Всё это казалось настолько далёким, будто он смотрел на него сквозь толщу воды. В кармане он нащупал мякиш хлеба — единственное, что осталось с ужина, какой-то бессознательный жест, будто он пытался сохранить хоть что-то своё, личное, привычное.

Часть 2: Первые шаги в новом мире. Глава 11: Утро перед неизвестностью

***

Рассвет над Москвой рождался медленно, нехотя. Тусклые лучи пробивались сквозь тонкую ткань занавесок, отбрасывая на стены небольшого, но аккуратного помещения мягкие полосы света. Воздух был прохладным, свежим, наполненным утренним дыханием города, который уже просыпался: где-то далеко стучали колёса трамваев, улицы оживали гулкими шагами рабочих, спешащих на смену, во дворе поскрипывала ржавая калитка, выпуская первых мальчишек, бежавших за свежими газетами.

Мирослав лежал, глядя в потолок, и постепенно приходил в себя. Сон был тревожным, полным смутных образов — лица незнакомых людей, чьи тени мешались в тёмном коридоре воспоминаний. Тело ощущало усталость, но разум был бодр — слишком много мыслей, слишком много вопросов. Он медленно сел, проводя ладонями по лицу, будто пытаясь стереть остатки ночного беспокойства. Грудь сдавливало напряжение: впереди был первый рабочий день, и он понимал, что больше не сможет оставаться в тени. Теперь он часть этой эпохи, этого мира, и его знания должны были найти своё место здесь.

В комнате царил порядок — строгий и лишённый излишеств. Узкая кровать с аккуратно заправленным серым одеялом, простой деревянный стол, стопка газет на краю, пара книг с толстыми потрёпанными корешками, оставленных кем-то до него. Одна из них, большая и тяжёлая, привлекла внимание — «Основы гигиены и санитарии». Мирослав взял её в руки, перелистнул страницы. Тексты, написанные чётким, чуть выцветшим шрифтом, в чём-то совпадали с тем, что он знал, но многое казалось устаревшим. Он задумался: если здесь его знания более прогрессивны, значит ли это, что он может изменить медицину этого времени? Или же любое изменение будет воспринято как нечто чуждое, опасное?

В углу стоял небольшой умывальник. Он плеснул себе в лицо холодной воды, пытаясь окончательно проснуться. Капли стекали по коже, и на мгновение ему показалось, что он снова дома — в своём времени, где за окном не гудят старые автомобили, а в кармане лежит не случайно найденный хлебный мякиш, а смартфон. Но нет, эта реальность была другой. Он оглядел своё отражение в зеркале — немного осунувшееся лицо, тени под глазами, волосы, взъерошенные после сна. Он был здесь. И пока что никуда отсюда не денется.

Вдалеке, за окном, уже разносились громкие голоса. Дворники-альфы с хриплыми голосами обменивались парой фраз, расставляя вёдра и готовясь к очередному дню, кто-то на ходу перелистывал газету, обсуждая последние новости.

— Строительство метро идёт полным ходом, товарищи!

— Кузнецкий мост закрыт, ремонтные работы...

— Труд и честность — вот что делает человека сильным!

Город жил, работал, строился, не замирая ни на мгновение.

Мирослав вдохнул глубже и закрыл глаза. Всё, что он знал о Москве, о Советском Союзе, было взято из книг, фильмов, статей, но теперь он видел и чувствовал всё иначе. Это не была сухая хроника из учебников, это был живой, настоящий мир, со своими запахами, голосами, законами.

И он должен был в него вписаться. Или погибнуть.

Комната была наполнена приглушённым утренним светом. Пыльные полосы рассвета мягко ложились на деревянный пол, подсвечивая простые, но основательные вещи: небольшой шкаф с металлическими ручками, стол с аккуратно сложенными газетами, скромный кувшин с водой, оставленный кем-то вечером. В углу, на спинке стула, висел костюм — строгий, приглушённо-серый, с тяжёлой тканью, немного шероховатой на ощупь. Одежда, которую ему передали через сотрудника НКВД, была аккуратно выглажена, но старомодна, с узкими лацканами и плотными плечами.

Мирослав осторожно провёл ладонью по ткани, чувствуя, насколько она отличается от современных материалов. Здесь всё было иначе: даже простая одежда, пусть и качественная, казалась утяжелённой временем, насыщенной запахами прошлого — пылью архивов, табачным дымом кабинетов, чуть уловимым ароматом мыла. Он снял с вешалки белую сорочку, натянул её, застегнул тугие пуговицы, затем взял жилет и, наконец, пиджак. В зеркале, что висело над умывальником, отражался новый человек — почти незнакомый себе.

Он медленно пригладил волосы, пригнувшись ближе к стеклу. Лицо казалось напряжённым, усталым — слишком мало сна, слишком много мыслей. Темноватые пряди легли ровнее, но всё равно казались чужими в этом антураже. Ему не хватало привычных деталей — часов на запястье, лёгкой ткани современных костюмов, даже банального запаха геля для волос. Здесь же всё было иначе — слегка жёсткая вода, мыло с резким запахом карболки, деревянная расчёска вместо пластиковой. Он чувствовал себя словно в театре, готовясь к главной роли в постановке, в которой не знал ни сценария, ни реплик.

На секунду он замер, глубоко вдохнул и посмотрел в зеркало. В глазах застыло беспокойство.

«Я выгляжу как человек этой эпохи, но смогу ли я стать им?».

Он взял с края стола небольшой карманный гребень и ещё раз пригладил волосы. Движения были размеренными, почти машинальными, как перед экзаменом, когда внутри всё сжато, но руки выполняют привычные действия, чтобы не выдать напряжение.

За окном уже звучала Москва — тяжёлые шаги по мостовой, отдалённый скрип трамвая, гул голосов внизу. В углу двора кто-то сдавленно кашлянул, разносился стук вёдер, шаги. Город просыпался, и он должен был быть частью этого пробуждения.

Мирослав ещё раз оглядел себя в зеркале, провёл ладонью по лацкану пиджака, взял в руки шляпу, оставленную на табурете. Медленно надел её, чуть опустил на лоб.

Взгляд стал жёстче.

«Я должен справиться. Я не могу позволить себе провалиться».

Он выпрямился, подтянул рукава. Всё. Время вышло.

Тихий, но уверенный стук раздался в комнате, заставив Мирослава вздрогнуть. Он замер на секунду, задержав дыхание, затем медленно выпрямился, развернулся к двери и аккуратно повернул ручку. Дверь открылась плавно, почти бесшумно, и перед ним предстал Иосиф Сталин.