Травница и витязь

Пролог

*******

Мстислава давно забыла, как это — доверять. За ее спиной — тайна, за которую убивают, и прошлое, о котором нельзя никому рассказать. Она живет на краю леса, прячась от тех, кто идет по ее следу.

Вечеслав — витязь, за плечами у которого неподъемный груз вины. Его душа расколота надвое. Он еще не знает, но Боги отвернулись от него. Однако его нечаянная встреча с Мстиславой меняет все.

На княжеские земли надвигается угроза, зреет заговор, и судьба бросает травницу и витязя в самую гущу. На пути, полном испытаний, им предстоит сделать выбор: поверить друг другу и исцелить — или же потерять навсегда.

*******

ПРОЛОГ

Он тащил на хребте княжича и чувствовал, как потяжелела и набрякла кровью рубаха на спине.

Если бы только это была его кровь...

Он стиснул зубы и встряхнулся, перехватив Крутояра за руку. Идти было тяжело, ноги заплетались и не слушались, но он упрямо продирался сквозь осенний лес. Опавшая листва хрустела под ногами, ветер трепал ставшие золотыми кроны деревьев, и лучи закатного солнца падали на пожухлую траву. В иное время он бы непременно задрал голову и полюбовался.

Но не нынче.

— Княжич... — позвал хриплым, обессиленным голосом.

Он не слышал даже его стонов, и от одной мысли по хребту волна за волной проходила ледяная дрожь.

Князь его убьет.

Да что там.

Прежде он сам себя убьет.

— Ты...

Он едва не взвыл от радости, услышав тихое бормотание Крутояра. Забыл под ноги глядеть и тотчас за это поплатился: споткнулся и едва не полетел в овраг.

— ... ты... прав был... не стоило идти на секача... — собравшись с силами, кое-как выдавил княжич.

— Вестимо, был прав, — хмыкнул десятник княжеской дружины Вечеслав, одурев от радости.

— Коли помру... — вновь разлепил спекшиеся губы Крутояр.

— Я тебе помру, — одернул он строго. — Не ной. Всего-то зверь подрал. Справный кметь от такого не помирает.

А вот от стрелы еще как помирает, но об этом Вячко промолчал. Княжичу, пребывавшему в беспамятстве, о таком ведать пока ни к чему. Что подрал его не только секач. Что лиходей метил его убить, и повезло, что Крутояр дернулся, уклонился, и стрела угодила в бок, а не в сердце.

Вячко потряс головой. Он о таком мыслить тоже не станет, не до того. Им бы сперва приют на ночь отыскать... От земли ощутимо тянуло холодом. После захода солнца воздух делался сырым и пробирал до костей, а раненому княжичу требовался покой и тепло. И умелые руки, чтобы наложить повязки да стереть кровь.

Вячко мыслил, по лесу он, таща на хребте Крутояра, шатался уже не первый час. Сперва он намеренно забрел вглубь, уходя подальше от лиходея, пустившего в княжича стрелу, а теперь пытался выбраться, но сделать все хотел по уму.

Коли замыслил, кто Крутояра убить, то и сызнова попытаться могут, а, стало быть, выходить на большак* опасно. И к месту, где они лагерь разбили, возвращаться тоже было опасно, ведь лиходей был из их отряда.

От самого княжьего терема на Ладоге вместе с ними ехал...

У десятника Вячко жилы тянуло, и зубы в крошку стирались, стоило помыслить, как близко подобрался изменник.

Вдалеке среди деревьев мелькнул просвет, и Вечеславу помстилось, что даже сил у него прибавилось.

— Княжич, — позвал он негромко и повернул голову, силясь поглядеть.

Крутояр кое-как разлепил губы и что-то глухо простонал.

Вячко пошел быстрее. Стекавший градом пот застилал ему светло-лазоревые глаза. Кожаный ремешок, которым перехватывали волосы, давно где-то потерялся, и медные вихры нещадно лезли на лоб. Рубаху он порвал, пока вытаскивал княжича из оврага, да и после, пока нес на хребте. Теперь же она была щедро запачкана землей, кровью и травой.

Добро, мешок заплечный сохранил. И меч, как подобало всякому воину, был при нем.

Хрипло вдохнув, Вячко сперва не поверил тому, что видел. Помыслил, леший морок наслал, потому как вдали, на опушке леса помстилась ему изба. Но он все шел и шел, а морок не исчезал, и когда оставалось две сотни шагов, княжий десятник остановился. Грязной ладонью провел по лицу, смахнув пот.

Изба и впрямь стояла на том самом месте. Добротная, но видно, что заброшенная, без крепкой мужской руки. Забор частоколом повалился, перекошенное крыльцо ушло на треть в землю, стены проконопачены были наскоро, небрежно, и всюду из щелей торчал мох.

Сощурив глаза, Вячко огляделся. И ничего, и никого не увидел. Лишь избу на опушке леса. Но коли есть изба, стало быть, поблизости должно быть поселение...

Впрочем, не ему было нос кривить. Он и мечтать о таком ночлеге не мог.

Он бережно уложил впавшего в беспамятство княжича на траву и снял с него воинский пояс, мысленно испросив у Громовержца-Перуна прощения. Потом стащил и свой, и по рукам прокатился неприятный холодок. Не полагалось доброму воину расставаться со знаком своей доблести.

Сын князя I

Седмицу назад

Отца, ладожского князя Ярослава Мстиславича, Крутояр нашел в гриднице. Едва сын показался на пороге, как тот резким кивком отпустил воевод, с которыми корпел над картами, а сами карты поспешно перевернул другой стороной, чтобы ничего нельзя было увидеть.

Крутояр вспыхнул, но смолчал. Когда воеводы скрылись за порогом, отец окинул сына неласковым взором.

Княжич, которому минуло пятнадцать полных зим, вскинул светловолосую голову и уставился на отца такими же, как у него, глазами. Серыми, упрямыми. Непримиримыми. Старый шрам разрубал надвое его правую бровь и спускался, к щеке. Старый шрам от старой битвы под Новым Градом. С той поры прошло почти четыре зимы...

— Через пару деньков отправишься в Новый Град, — сказал князь Ярослав будто бы спокойно, но в голосе тихим рокотом прокатилось недовольство.

— А ты? — дерзко, звонко отозвался княжич.

На лбу Ярослава пролегла еще одна морщина. Он поднялся с престола, что стоял посередине гридницы, и повел плечами, разгоняя застоявшуюся кровь. Засиделся с воеводами...

— На границу Хазарского каганата, — промолвил спокойно.

Оба ведали, что ответ был, в общем-то, и не нужен. Все Ладожское княжество знало, куда отправится князь.

— Ты меня отсылаешь, — сын стиснул челюсть. — Чем я тебе плох?!

По гриднице прокатился утомленный вздох Ярослава. Отразился от бревенчатых стен и взлетел ввысь к деревянной крыше, к украшенным искусными узорами балкам.

Крутояр стоял, вытянувшись, и крепко прижимал к бокам руки со кулаками. Кто-то сказал бы, что в его голосе прорезалась обида. И такому смельчаку он с удовольствием разбил бы нос.

— Ты поедешь в Новый град от моего имени. Передашь послание от меня наместнику Стемиду, послушаешь, когда бояре станут держать совет, и выскажешь мою волю.

Ярослав редко говорил так много. По правде, терпения у него осталось мало. А всякий раз, как смотрел на дерзкого мальчишку, что вздумал перечить князю, оно и вовсе улетучивалось.

— Я хочу пойти с тобой бить хазар, — Крутояр упрямо набычился, — и побывать в Великой степи, а не слушать докучливых толстопузых бояр в Новом граде да...

— А ну тихо! — рявкнул Ярослав так, что в гриднице задрожали стены.

Тяжелым кулаком он саданул по столу, на котором лежали карты, и те, подпрыгнув, скатились на пол. С другой стороны упала перевернутая чарка, из которой выплеснулись остатки кваса.

Крутояру хватило разума прикусить язык. Он стоял близко к дверям и услышал за спиной топот шагов. Кто-то подслушивал.

— Я позабыл, давно ли Ладожским князем стал Крутояр Ярославич? — расправив плечи, мужчина шагнул к сыну.

Плащ хлестнул его по ногам.

Крутояр молчал, но глаз от отца не отводил.

— Ну? — спросил тот строго. — Кто нынче на Ладоге князь?

— Ты, — выдавил сквозь крепко стиснутые зубы.

— А ты кто? — Ярослав остановился в шаге от сына.

Выбеленная рубаха с нарядными узорами на вороте и рукавах выглядывала из-под плаща. На простом воинском поясе, потрепанным временем и битвами, висел меч в перевязанных ножнах. Под левую руку был закреплен нож.

Кровь ударила Крутояру в лицо, когда он поднял голову и встретился с отцом взглядом. Князь Ярослав в гневе был грозен, и уж его сын об этом ведал лучше многих.

— Княжий кметь, — тяжело обронил.

— И какое твое дело? — спросил Ярослав и завел за спину ладони.

Сын почти сравнялся с ним ростом. Еще пара зим — и вовсе перегонит. Да и в плечах, и в силе вскоре свое возьмет...

— Исполнять, что велят.

Крутояр не ведал, как смог выговорить. Слова жгли язык и переламывали его лучше всякой дубины.

— Вот и исполняй, — веско припечатал князь. — Поедешь в Новый Град, — повторил он, тщательно произнося каждое слово. — Передашь послание наместнику Стемиду. Выскажешь на боярском совете мою волю. Послушаешь, когда взрослые мужи станут говорить. Может, ума от них наберешься.

Услышав последнее, Крутояр вздрогнул и вскинулся. Отец стоял совсем близко и смотрел грозно, и в серых глазах не было ни намека на улыбку. Княжич с трудом проглотил комок, застрявший в горле, и склонил голову.

— А еще раз вздумаешь мне перечить, посажу в поруб, — пригрозил напоследок Ярослав.

Приглядевшись получше к сыну, он неожиданно велел.

— Ступай-ка за мной, — и шагнул мимо Крутояра прочь из гридницы.

Они прошли по длинным сеням и вышли на гульбище, затем спустились на просторное подворье. Нынче здесь было особенно многолюдно: закончился сбор урожая, и приближались Осенины, и терем под строгой рукой княгини Звениславы готовился встречать главный осенний праздник.

Ярослав обошел огромное подворье по широкой дуге, и они оказались с «черной» стороны терема, скрытой от чужих глаз. Здесь было потише. На ристалище забавлялись на мечах воины, кто-то стрелял из лука и учился метать копье. Кметей повсюду сопровождали мальчишки из детских – сыновья тех, кто отдал за князя жизнь. Чуть поодаль толпились, заглядываясь на мужей, хорошенькие девки.

Травница I

Ближе к рассвету она вновь проснулась от страшного сна, который приходил к ней каждую седмицу вот уже почти четыре зимы. Под осень, как нынче, болело особенно сильно.

Тогда тоже была осень...

Тихо, чтобы не разбудить спавшего рядом брата, она слезла с полатей над печкой и бесшумно спрыгнула на дощатый пол. На скамье вдоль стены тихо посапывал дед Радим.

В горнице было холодно, по полу тянуло сквозняком, и она поджала босые ноги, поспешила скорее сунуть их в обувь, затем надела поневу из плотной, грубой ткани с поблекшим от времени узором. На плечи поверх рубахи лег платок.

Матушкин.

Она замерла, прислушиваясь. Ветер свистел снаружи их избенки на опушке леса и проникал внутрь сквозь щели меж бревнами. Они конопатили их той осенью, но вышло худо. Придется переделывать, иначе зимой из-за лютой стужи им несдобровать.

Она с досадой прикусила губу и подошла к стене, приложила ладонь к холодному срубу. И сразу же почувствовала дуновение ветра. Ей самой да меньшому братишке да старику Радиму не хватило сил и сноровки, чтобы проконопатить избу, как должно. Мох-то они собрали и высушили, паклю разорвали, все смешали, а плотно-плотно забить между бревнами да в щели не сдюжили.

Под крышей так и вовсе, дыры остались. Как до нее достать-то было?

Придется идти на поклон к старосте, просить, чтобы кто-то подсобил...

А староста ее не любил.

Та, которая прежде звалась Мстиславой, а нынче откликалась на простецкое имя Умила, хмыкнула.

Она тоже не любила старосту, только вот давно минули те времена, когда к ее словам прислушивались.

Первым делом Мстислава разожгла печь: выгребала остатки золы с вечера, подложила поленьев и раздула огонь, чтобы отогнать ночной холод и вскипятить воду. Печь — сердце избы и верный помощник во всем: и еду приготовить, и травы высушить, и погреть озябшие ладони.

Неслышно скользя по крохотной горнице, Мстислава поглядывала на полати. Младший брат сладко сопел, и ей сделалось жаль его будить. Вздохнув, она толкнула дверь в сени, подхватила коромысло и вышла во двор. Лицо обжег прохладный утренний воздух; на щеках тотчас обозначились два пятнышка румянца. Небо было серым, и только понизу золотилась полоска, словно кто-то осторожно поджег горизонт. Но солнце еще не встало и не согрело землю, и все вокруг казалось студеным.

Скоро справят Осенины, а за ними уже рукой подать до зимы...

Перекинув за спину длинную, толстую косу Мстислава заспешила к колодцу. Изба стояла на отшибе, и путь был неблизким. Но тогда, четыре зимы назад, когда они появились в этой общине, она была рада и такой малости. Рада, что им — трем чужакам, девке, мальчишке да старику — дозволили остаться, дозволили поселиться здесь.

Могли ведь и прогнать, время тогда было лихое. И страшное.

Да.

Мстислава-Умила сполна вкусила это на собственной шкуре.

Каждый раз под осень воспоминания накатывали особенно сильно, и никак не получалось от них спрятаться.

Она тряхнула косой и поудобнее перехватила коромысло. Деревня уже не спала, из дымников поднимался прозрачный, сизый дым: хозяйки растопили печи.

У колодца уже стояла Жданка, старшая из семьи кузнеца. Румяная, с приоткрытым платком, ведро у ног, руки в боки — видно, запыхалась, пока ведро поднимала.

— Утречко тебе, — сказала она. — А я как раз тебя вспоминала.

Мстислава кивнула в ответ, молча взяла ворот* и начала опускать ведро.

— У нас мать просила узнать… ты ту мазь еще варишь, что от ожогов? У дядьки Молчана младший в печку ладонь сунул, дурень. Кожа пузырем, орет с ночи.

— Варю, — тихо ответила Мстислава. — Сосновая живица вся вышла, но вчера в лесу нашла чуть-чуть. Принесу к вечеру, пусть не мажут ничем до того.

Ждана согласно кивнула и немного помолчала.

— А еще… — она понизила голос, глядя в воду. — Ты не слышала, чтоб по деревне кто-то ходил ночью?

Мстислава подняла глаза. Ждана избегала ее взгляда, будто сама пожалела, что спросила.

— Ветра много было, — сказала травница. — А кто ходил, тот не постучался.

— Ну да, — быстро отозвалась та. — Я ж так, просто… вдруг. Верно, Леший перед Осенинами пошалить решил, напоследок.

Мстислава вынула ведро, поставила на землю. Ждана взяла свое, и, не глядя больше в ее сторону, пошла прочь. Платок на затылке чуть сполз, из-под него выбились светлые волосы.

Травница же осталась у колодца и заглянула в ведро. Вода в нем дрожала. Мстислава смотрела, как в глубине отражаются облака и зыбко колышется собственное лицо.

Кто ходил ночью? Не причудилось ли это болтливой Жданке?..

Прежде она боялась каждого шороха, каждого шелеста. Собственной тени страшилась. Но в последнюю зиму малость отпустила, Мстислава успокоилась, начала забывать. И вот, вновь накатил липкий, удушающий страх.

Как в тот вечер, когда они бежали из отданного на разграбление и поругание Нового Града...

Она смахнула с лица темные прядки — даже этим она отличалась от всех местных. Светловолосых, как один. Подхватила коромысло и спешно, как могла, направилась в избу.

— Мила! — оклик прозвучал весело.

Но она притворилась, что не слышит, даже не обернулась — ускорила шаг, коромысло слегка качнулось на плечах, вода перелилась через края и выплеснулась ей под ноги.

— Ну чего ты, подожди, — продолжил голос, и через пару мгновений сбоку вынырнул долговязый Славута с добродушной улыбкой. — Я ж подсобить хотел, ведро у тебя взять.

— Сама сдюжу, — отрезала Мстислава, не замедляя шага.

— Ну, ты гляди, — не обиделся он, сунул руки за спину и пошел подле. — Только я все равно провожу. Баба одна не должна быть. Вот хоть ты мне скажи — я ж тебе как родной. А ты молчишь вечно, как будто не своя. Если помощь потребна — дров наколоть, крышу подлатать...

— Не нужна, — резко сказала она.

Он на мгновение замолчал. Даже с шага чуть сбился. Потом вымученно усмехнулся.

— Ну, ладно... Все равно доведу.

Наместник I

Когда дверь в терем с грохотом распахнулась, Рогнеда не повела и бровью. Услышала тяжелую поступь мужа и только нахмурила светлый, высокий лоб. Стемид, воевода князя Ярослава Ладожского и его верный советник, а ныне — наместник от его имени в Новом Граде — ввалился в горницу и сорвал с себя плащ, отшвырнув на лавку возле стены, словно ядовитую змею. Под плащом оказалась нарядная рубаха с развязанным воротом: видно, не единожды дергал его Стемид, пока шагал домой из просторных палат, где собиралось новоградское вече.

Девки-прислужницы испуганно замерли, наблюдая за хозяином, пока тот не осел тяжело за стол, положив на столешницу кулаки с проступившими жилами. Жестом прогнав застывших, вылупивших глаза дурех, Рогнеда поднялась с лавки и подошла к мужу, сама придвинула к нему горшок с наваристой похлебкой и плеснула в чарку прохладного взвара. Движения ее были плавными, лебяжьими, а поступь — легкой, почти бесшумной. Только шелестел по полу подол, вторя ее шагам.

Охолонув слегка, Стемид поднял на жену взгляд и провел ладонью по лицу, по короткой рыжеватой бороде и покачал головой.

— Совсем распоясались, — пробормотал он глухо, сквозь стиснутые зубы.

Повел широкими плечами, разгоняя по телу кровь, и осел, словно высказавшись, утратил всю злость, что клубилась в груди.

Рогнеда, помедлив, вернула на стол поднятый кувшин и, подойдя к мужу со спины, положила ладонь ему на плечо. В тереме она не надевала кику, и две тяжелых, черных косы лежали на ее груди, унизанные нарядными бусинами и лентами.

— Расскажи.

— Каждый на себя так и норовить тянуть, кусок послаще отхватить. Время на Ладогу подводы отправлять, а они наполовину пусты! — и Стемид стукнул кулаком по столу так, что чарки и миска задрожали. — С посадником от бояр никакого слада нет, только монеты из сундука берет!

Рогнеда изогнула брови. Она родилась дочерью князя, княжной далеких южных земель, и привыкла к тому, что бояре всегда искали кусок пожирнее да послаще и мутили воду. Муж же ее, который всю жизнь прослужил в дружине, сперва отроком, потом кметем, десятником, сотником и воеводой, привык к иному. Рубить сплеча да рубить врага мечом на ратном поле.

В искусных, липких сетях, что плели бояре, разбираться ему было тяжко.

Но никого вернее и ближе у князя Ярослава Ладожского не осталось. И потому, после того как четыре зимы назад они одолели норманнов в битве у Нового Града, править от своего имени Ярослав отправил воеводу Стемида. Нынче тот звался наместником и вместе с еще двумя мужами сидел в новоградском вече.

— Хотят сызнова взымать плату с ладожским купцов, что на торг приезжают!

— Людская память коротка, — промолвила Рогнеда.

Стемид мрачно кивнул и накрыл ладонь жены, что по-прежнему лежала у него на плече, рукой.

— Очень коротка, любушка, очень коротка. И пяти зим не минуло, как позабыли, кто спас их от норманнов. Чье войско полегло под клятыми стенами.

Ладожское войско. Войско князя Ярослава.

— Черед настал ополчение созывать — поглядела бы ты, кем хотят откупиться бояре, — Стемид покачал головой, отчего растрепались волосы, перехваченные на лбу ремешком. — Оружие — словно в земле добрую дюжину зим пролежало. Мечи проржавели насквозь.

— Это не дело, — Рогнеда тряхнула тяжелыми косами и, отпустив мужа, села ошуюю за сто. — Коли ты им нынче на место не укажешь, дальше лишь хлеще будет. Скоро вече, с отцовской волей приедет княжич Крутояр...

Стемид досадливо махнул рукой и залпом осушил чарку.

— Легче с хазарами да норманнами управиться было, чем с новоградским людом.

Челюсть его вновь была сжата, плечи напряжены, а в теле чувствовалась та усталость, что бывает не от трудов, но от бессильной ярости.

Рогнеда молча подлила ему кваса. Она не спешила заговорить. Лишь когда муж с тихим вздохом обхватил голову ладонями, произнесла негромко.

— Ты хочешь рубить. А тут — не мечом побеждают.

Стемид глухо хмыкнул, но не ответил.

— Помнишь, как ловят мышей в житнице, чтобы не грызли зерно?

— Ловушки ставят, — буркнул наместник. — Приманивают. А потом...

— Вот и ты так, — Рогнеда подалась вперед, ее голос стал тише. — Дай приманку — и погляди, кто первым лапу протянет.

Стемид медленно повернул к ней голову.

— Пусти слух, — продолжила она, не отрывая взгляда, — будто из Ладоги прибудут в Новый Град болгарские купцы. Привезут меха, пряности да золото. Мол, торг будет знатный.

— И что?

— А то, что бояре, те, что жадны, руку свою не удержат. Кто пошлину вздумает удвоить. Кто подослать людей, чтоб урвать кусок побольше. Кто слово шепнет, где и что перехватить. Ты же — поглядишь.

Молчание повисло между ними. Затем Стемид выпрямился, кивнул медленно. В тяжелых чертах проступила сосредоточенность воина, который размышлял над скорой битвой.

— И обличим, — сказал он.

Рогнеда мягко улыбнулась и кивнула, натолкнувшись на сияющий взгляд мужа.

— Не зря князь сказал, — пробормотал Стемид, — что ты мне и опора, и ум.

Он встал, стукнул ладонью по дубовому столу — звонко, решительно.

— Будет им ловушка.

Затем обнял жену, зарылся в ее тяжелые черные косы.

— Любушка моя, — пробормотал растроганно, — вовек бы без тебя с ними не сдюжил.

— Сдюжил бы. Укоротил на голову — так бы и сдюжил.

Жена подшучивала над ним, а Стемид был только рад. Рассмеялся легко и беззаботно, чувствуя себя так, словно и впрямь с плеч свалилась гора. Помолчав, вспомнил еще об одном, о чем хотел с женой поговорить.

— Ждан просится на ладью, сопроводить купцов, что поплывут за море, в вотчину конунга Харальда Сурового, — передал слова пасынка, сына Рогнеды от первого мужа.

Мальчишке минуло двенадцать зим, самая пора покидать родные стены да глядеть на бескрайний мир за порогом.

— Отпустишь?

Сердце Рогнеды кричало запретить.

— Зачем меня спрашиваешь?

— Ты мать, — Стемид развел руками.

Княжий кметь I

Еще седмицу назад он расхаживал по широкому гульбищу ладожского терема да прикидывал в уме, как быстро и спокойно доберется вместе с княжичем Крутояром до Нового града, повидает воеводу Стемида, купит матери на торгу бусы али богатое полотнище для убруса...

Нынче же Вячко сидел на старой лавке в избе, где все дышало бедностью, а за маленьким оконцем простирался лес, в котором он и княжич едва не лишились жизней. А у Крутояра из бока торчало древко стрелы, пущенной рукой предателя. И этот предатель ехал с ними от Ладоги...

Он уже успел смириться, что придется ночевать в лесу — когда девчонка дала ему от ворот поворот. Заставить ее у него и мысли не возникло. Вячко намеревался быть тише воды ниже травы, пока княжич не поправится, и они не окажутся в Новом граде, на подворье воеводы Стемида.

Потому он развернулся и пошел прочь. А затем худющая пиявка выскочила на крыльцо и проговорила обрядовые слова, пригласив их в избу. И вот ныне темноволосый мальчишка, похожий на сестру как две капли воды, с поклоном протягивал ему кусок серого каравая.

— Отведай.

Вячко протянул руку и отщипнул немного. Во рту сделалось кисло. Хлеб на вкус был так же неказист, как на вид.

Ему хватило и беглого взгляда на избу, чтобы понять, что даже серый каравай пекли в ней не каждый день. Вдоль стен, в расщелины которых задувал ветер, стояли три лавки. На одной с трудом сидел старик. Он лежал, когда Вячко появился на пороге, но потом поднялся, непрестанно кашляя. Вот и нынче плечи его, с которых свисала рубаха, сотрясались. На второй лавке лежал в беспамятстве Крутояр, подле него сидел сам Вячко. Скрывая беспокойство, он косился на княжича. Надо бы вытащить стрелу да утешить рану повязками...

Над печкой и под потолком были натянуты веревки, на которых сушились охапки разнотравья. Изба казалась стылой, но внутри пахло не кислым хлебом, а чем-то сладким, медовым. Луговыми цветами, нагретыми солнышком в ясный летний день.

Вячко поймал на себе взгляд темноволосого мальчишки. Тот уже дожевал свой кусок каравая и стоял подле стола, не зная, куда себя деть.

— Как тебя звать? — спросил он, посмотрев ему в глаза.

— Лютом, добрый человек, — пожевав губы, не слишком уверенно отозвался тот. — А сестру мою — Милой, Умилой. И дед Радим с нами еще.

Вячко кивнул сам себе. Стало быть, родители померли, дети остались сиротами, росли при стареньком деде. Немудрено, что изба пришла в запустенье — без крепкой мужской руки да сильного рода за спиной.

— А меня Вячко звать, — сказал ладожский кметь.

Зашелестев по полу, тяжело отворилась дверь, и в горнице показалась девчонка.

Умила, — поправил он себя. Хозяйку избы величали Умилой. Имя почему-то резало Вячко слух. Словно совсем не подходило той, которую он украдкой разглядывал. Он встал, когда она вошла, и откашлялся.

— Мне бы воды согреть да тряпок, каких не жалко.

Когда выпрямлялся во весь рост, Вячко загривком едва не подпирал матицу. До того низенькой была избенка, что ему приходилось пригибаться всякий раз.

Умила посмотрела сперва на него, потом на княжича. Очень остро посмотрела, деловито. Словно и впрямь что-то разумела. Мысль была глупой, и Вячко ее поскорее отогнал. Что могла знать деревенская девчонка?..

— Меня люди травницей называют, — сказала она наконец. — Твоему спутнику нужно вытащить древко. Лют, поставь воду греться.

Кивнув сама себе, Умила отошла к столу, больше на Вячко даже не взглянув. Зато он посмотрел ей в спину. И нахмурился мимолетно.

Травница достала с покосившейся полки горшочек, укрытый тряпицей, развернула ее и принюхалась. Нос у нее был тонкий, с едва заметной горбинкой. Ноздри затрепетали, пока она водила им над горшком. Затем Умила улыбнулась — бегло, почти незаметно.

— Что это? — строго, слишком строго спросил Вячко, который по-прежнему стоял подле лавки с княжичем.

Травницам да ведуньям он не шибко доверял.

— А ты смыслишь в том, что на раны кладут?

Худющая пиявка оказалась еще и остра на язык. И вновь брови Вячко сошлись на переносице.

— Он брат мне... двухродный, — соврал, указав на княжича, которого одолевала лихоманка. Кожа его горела. — Его батька с меня шкуру спустит, коли что с ним приключится...

А вот здесь и не соврал почти. На сей раз князь Ярослав его убьет. И будет прав. Он ведь Вячко до сих пор не простил то, что с княжной Яромирой приключилось, а ведь минуло пять зим, да и сама княжна мужатой женой за конунгом Харальдом ходила.

А все равно. Как был в немилости у князя, так и остался.

Нынче же и сына его не смог уберечь.

Может, впору самому себя прибить?..

Верно, отразилось что-то тяжелое, смурное на лице Вячко, потому что Умила подалась вперед и мягко сказала.

— Рана от стрелы али от топора — суть-то одна. С порезами от косы справлялась, тут тоже управлюсь.

Он кивнул, почувствовав, как вмиг одеревенела шея.

Как раз согрелась вода, и Умила, подхватив тряпицы и ушат, подступила к лавке, на которой метался княжич. Присмотревшись к нему повнимательнее, она подняла на Вячко светлые, льдистые глаза.

— Откуда ты говоришь, вы с братцем пришли? — спросила колко.

Вячко проследил за ее взглядом. Мечи-то он в лесу закопал, но вот старый шрам на лице Крутояра не спрячешь. Да и на нем самом... да и многое другое, что тотчас в них выдавало воинов.

— Меньше ведаешь — тише спится, — обронил он негромко, посмотрев ей прямо в глаза.

Умила закусила губу. Вячко мог поклясться на Перуновом колесе, что травница пожалела, что все же окликнула его тогда. Она дернула плечами и больше ничего не спросила. Склонилась над Крутояром и, ловко орудуя ножом, принялась срезать ошметки рубашки, чтобы добраться до раны.

Княжич, почувствовав, взметался беспокойно, забился на лавке, и Вячко поспешно сел рядом и придержал его за плечи, крепко прижав. Он оказался совсем близко к травнице. Видел простенькое очелье; длиннющие пушистые ресницы; прядки темных волос над висками, слишком короткие, чтобы убрать в косу; запястье с обтянутыми кожей косточками... Видел закушенную губу, жемчужинки пота на высоком, светлом лбу: Умила смоченной в воде тряпицей стирала засохшую кровь вокруг раны, и Крутояр непрестанно дергался.

Сын князя II

Очнувшись, он не сразу сообразил, что приключилось да отчего взгляд упирался в темную, грубо сколоченную балку, а не в привычную резьбу ладожского терема. Крутояр скосил глаза и встретился взглядом с мальчишкой зим десяти. Тот смотрел на него в ответ, ничуть не тая любопытства.

— Ты кто? — выдохнул и пошевелился, пытаясь подтянуться на лавке.

Когда резкая боль пронзила бок, замер и коротко вобрал носом воздух, пережидая вспышку.

— Позабыл все? — протянул удивленно мальчишка. — Меня Лютом звать. А тебя?

— Яром, — сцепив зубы, откликнулся княжич.

Он не стал называть свое настоящее имя чужому человеку.

— Где я? — спросил, осматриваясь.

— И впрямь позабыл, — Лют покачал головой. — Погоди, я Вячко кликну.

Подхватившись, тот встал с лавки, а Крутояр выдохнул с неимоверным облегчением. Он был не один в чужой, небольшой избе. Голова закружилась, когда он нахмурился и попытался вспомнить, что приключилось.

Отворившись, тихо зашелестела дверь и пустила в горницу свежий, прохладный воздух. Вячко вошел, отряхивая руки от налипших щепок, за ним след в след семенил измаявшийся от любопытства Лют. С глазу на глаз им поговорить не выйдет. Лицо у кметя просветлело, когда он увидел Крутояра.

— Очнулся, стало быть? — двух шагов хватило Вячко, чтобы подойти к лавке. — Два дня с лихоманкой боролся. Жар у тебя сильный был.

Крутояр кожей ощутил исходившую от него настороженность. Тот говорил иначе. Короткими, рублеными предложениями, и ни разу не назвал его княжичем...

Он помнил, как покинули они ладожский терем. Отрядом в дюжину человек, с Вячко во главе. Он был еще зол на отца и потому не послушал, когда ему говорили, и согласился отправиться на охоту, которую ему предложил наместник городища, за которым начинались чужие земли. Это было самое дальнее поселение ладожского княжества, после него шил владения других князей.

Крутояр согласился на охоту «назло всем» и потому, что Вячко был против, спеша добраться до Нового града. Нынче же, судя по боли, которую он ощущал в боку, хуже княжич сделал лишь себе.

— Где мы? — спросил он и облизал сухие губы.

— Пить хочешь? — Вячко потянулся и взял со стола глубокую миску. — На, вот. Отвар.

Пригубив, Крутояр скривился.

— Кислятина, — фыркнул он, с трудом проглотив.

— Нас к себе в избу пустила травница Умила, — усмехнувшись, принялся рассказывать Вячко. — Живет она вместе с молодшим братом да стариком, дедом Радимом. Лют, — он резко повернулся к мальчишке, который все топтался сбоку. — Запамятовал я что-то, а как отца вашего звали?

Тот дернулся, словно вопрос застал его врасплох.

— Р-ратмиром звали, — отозвался неуверенно и повел плечами.

— Приютила нас травница Умила Ратмировна, — Вячко задумчиво огладил короткую бороду. — Выходила тебя. Рану утешила.

Стрела.

Крутояр дернулся шибче мальчишки, мгновенно вспомнив. Они были на охоте, и вместо зверя кто-то выстрелил в него. Его взгляд заметался по лицу кметя, он приоткрыл рот, чтобы спросить, но Вячко резко, хлестко мотнул головой. И одним потемневшим взглядом показал, что для вопросов не то время.

С трудом сглотнув, Крутояр согласно прикрыл глаза.

— Подсоби... встать... до нужника схожу, — попросился он.

Вячко посмотрел на него с глубоким сомнением, но все же протянул руку, за которую княжич тотчас ухватился. Голова кружилась немилосердно, но он сперва сел, а затем и поднялся на нетвердые, чужие ноги.

— Не торопись. Обвыкнись сначала, — говорил ему Вячко, придерживая за плечи, чтобы не свалился.

Очень медленно, шаг за шагом они добрели до крыльца. Благо горница была совсем небольшой. От лавки до стола и до стены рукой подать. Оказавшись снаружи, Крутояр вцепился в локоть Вячко обеими ладонями, чувствуя себя глубоким стариком.

— Ты молодец, княжич, — тотчас услышал шепот тише дуновения ветра. — Я никому не говорил, кто мы да откуда.

Крутояр кивнул. Стало быть, он догадался верно.

— Где мы? — сошел с крыльца и мимолетно подивился, увидев заместо нижней ступени зияющую пустоту.

— Коли б я ведал... — вздохнул Вячко и зарылся ладонью в волосы на затылке. — За нами долго шли по лесу после того, как в тебя угодила стрела. Нас ищут. Потому я и скрыл, кто мы.

Жгучий стыд опалил Крутояру лицо. Стоило слушать мудрых людей да не соваться на ту охоту! Верно, уже бы добрался до Нового града, передал бы послание от отца воеводе Стемиду...

Отец.

Осознав все, Крутояр так резко вскинулся, что пошатнулся и едва не упал. На ногах его удержала крепкая хватка Вячко.

— Никто не ведает, что мы здесь... — потрясенно выговорил.

— Никто, — кметь мрачно кивнул. — Воевода Стемид ждет нас завтра — самый край.

— Погоди, погоди... — Крутояр сглотнул вязкую слюну. — Кто пустил в меня стрелу? Ты видел?

Вячко коротко мотнул головой, скрипнув зубами.

— А остальные? — спросил Крутояр с хрипотцой, будто сам боялся ответа. — Тур, Велимир, Млад? — он принялся перечислять имена дружинников из отряда. — Они живы? Должны искать нас!

Кметь только плечами пожал, пытаясь скрыть горечь.

— Никого из них не видел с того мига, как мы в лесу разделились, чтобы вепря загнать.

В его словах Крутояру послышался урок. Он шумно выдохнул и запрокинул голову, набирая в грудь свежего воздуха. Они стояли посреди крохотного подворья. Позади была изба, почти со всех сторон — осенний лес, наряженный в багрянец и темное золото.

— Коли меня ранило... то как мы сюда добрались? — отдышавшись, вновь спросил Крутояр. — Ты тащил меня?

Вячко кивнул. Велика доблесть…

— Надо было послушать тебя, — скривился княжич и приложил руку к непривычно грубой и колючей рубашке, под которой на боку угадывалась повязка. — Послушать и не соглашаться на охоту.

— Все пустое. Что сделано — уже не воротишь. Я тоже виноват. Не уберег тебя. Хотя клялся князю... — Вячко оборвал себя на полуслове и махнул рукой.

Травница II

На другой день, ближе к вечеру Мстислава отправилась в поселение. Староста Вторак велел, чтобы встречать наместника явились все. А еще хотела она обменять травяную настойку, которую сделала, чтобы одолеть лихоманку незваного гостя, на снедь.

В избе прибавилось едоков, но не работников. Приходилось стряпать на пятерых, и оба чужака, назвавшиеся Вячко и Яром, ели за семерых. Скудные припасы Мстиславы таяли на глазах, а сказать что-либо не позволяла гордость.

Отец любил говаривать, что гордость и честь — все, что остается у человека перед смертью. Его самого погубила честь. Пока выходило, что дочери уготована судьба страдать от гордости.

Если бы Мстислава была посговорчивее да поласковее глядела хоть на того же Славуту, может, и изба была к зиме добротно проконопачена, и козочку удалось завести, и снеди было в избытке.

Но ласково глядеть она разучилась четыре зимы назад, в Новом граде. Как и доверять.

Жених отучил.

Перехватив горшок, который прижимала к боку, второй рукой Мстислава поправила накинутый на плечи платок. Дни становились студеными, осень выдалась холодной, а ведь не минула еще и половина. Впереди же их ждала такая же холодная зима...

— Мила! — ее заметила и окликнула красивая, молодая женщина в нарядном платке. Она держала за руку мальчонку — того самого, который сунул ладошку в печь и которому травница варила мазь от ожогов.

— Насилу тебя догнала, запыхалась, — жена дядьки Молчана, Раска, приветливо ей улыбнулась. — Поблагодарить хотела за снадобье моему горемыке. Руки у тебя золотые, ему полегчало, едва я тряпицу приложила!

Мстислава улыбнулась и, поколебавшись, потрепала мальчонку по светлым волосам.

— Больше в печь ладони не суй, — сказала строго.

— А что это ты? Для кого? — Раска пошла с ней вровень и кивнула на увесистый горшочек.

— Да так, — Мстиша повела плечами. — Сготовила с избытком. Может, кому сгодится.

— Елкой пахнет как, — протянула женщина, принюхавшись. — Я помню, елка — она от лихоманки. Это кого у тебя прихватило? Неужто братишку?

Мстислава щелкнула про себя языком. Разболталась! Да и спутница ей уж больно глазастая да сметливая попалась.

— Деда Радима, — отговорилась совсем коротко.

— Да? — Раска бросила на нее косой взгляд. — А я его только по утру видала...

Во рту сделалось сухо-сухо, но травница велела себе улыбнуться.

— Да вот набегался в одной рубахе-то, а нынче лежит на полатях — а сам горячий, как печь!

— А-а-а-а — лоб женщины разгладился. — Ну, помогай Макошь.

— Благодарствую, — Мстислава перевела дух.

Благо вышли к середине поселения, где избы стояли кучно, и окружили их другие женщины и девки, и Раске нашлась собеседница посговорчивее. Мстиша же чувствовала, как под рубахой по хребту одна за одной скатились капли пота, который прошиб ее, когда Раска принялась расспрашивать.

Мстислава-то, вестимо, складно врать выучилась за четыре зимы. Коли жить хочется, то многое выучишь. Но прежде в избе могла она отдохнуть и не притворяться, а нынче дома стало так же страшно, как и везде.

Она шагала встречать наместника с упавшим сердцем. Люта брать не стала, чтобы присматривал тот за чужаками. Нынче себя корила: а коли обидят его? Мало ли что она услышит. Кого там разыскивают уж какой день по лесам, полям да деревням? И дураку ясно, что из-за пустяка наместник Велемир терем не покинул бы да на коня не забрался. Стало быть, приключилось что-то.

Но дурное ли? Хорошее ли?..

Люди, собравшись у избы старосты, гудели и переговаривались, без дела переступали с ноги на ногу. У Мстиславы руки давно затекли держать нелегкий горшок. Уж все было обсуждено: у кого как корова утром подоилась, кто сколько куделей выпрял, у кого после полевых работ прихватило поясницу, чья дочка миловалась на сеновале с парнишкой, за которого не была просватана...

Мстислава только по сторонам цепко глядела да, высмотрев Славуту, переходила подальше, от одной тесной кучки баб да девок к другой. Говорить с ним не хотелось отчаянно.

— А ну цыц! — во всю глотку рявкнул староста, когда вдали показался край личного стяга наместника Велемира.

— Ой, бабоньки, нынче на витязей полюбуемся, — пискнула одна молодка.

Мстислава хмыкнула и отвернулась. Она в свое время налюбовалась. Так налюбовалась, что вовек бы никого не видела.

— Молчи, дура! — прикрикнули на нее мужики. А следом почти сразу расправили пошире плечи да ноги расставили.

Наместник Велемир возглавлял конный отряд из дюжины воинов. Они остановились недалеко от толпившихся, и тогда вперед ступил староста Вторак и первым поклонился гостям.

— Здрав будь, Велемир Переславич, — зычно промолвил он и коснулся земли ладонью.

Ему вторили все жители поселения. Мстислава чуть горшок не выронила, пока гнула спину. Распрямившись, принялась украдкой разглядывать наместника и дружинников. Сердце тоскливо заныло. Когда-то простой люд так кланялся ее отцу. Когда-то витязи, что брезгливо морщились нынче, сворачивали головы ей вслед, а батюшка гонял их с подворья, чтоб не смели засматриваться на дочку.

Когда-то...

Пришлось до боли закусить щеки, чтобы прийти в себя.

Наместник Велемир был молод и пригож собой. Открытое лицо без шрамов — редкость для воина. Волосы цвета липового меда придерживала на лбу нарядная, шелковая перевязь. Плащ его не уступал, пожалуй, княжескому.

Вокруг полетели восхищенные бабьи вздохи. Красив. Чем-то напоминал Станимира, и Мстиславе захотелось сплюнуть себе под ноги.

Заместо, она лишь крепче перехватила горшок да прислушалась. Староста как раз окончил приветственные речи, на которые молодой наместник ответил устало и как-то недобро.

— Не заходил ли кто в деревню чужой, мужик? — спросил тот нетерпеливо, едва Вторак Младич умолк.

— Не видали, господине... — отозвался поспешно, но досаду скрыть не сумел.

Он-то, верно, чаял, что наместник с ним по-другому говорить станет. Потому и всем явиться велел, чтобы поглядели, как его милостью осыпят да обласкают.