Три бабы — базар, а семь — ярмарка

Три бабы — базар, а семь — ярмарка

Утро в деревне Омутово начиналось не с пения петухов, а с оглушительного треска — у бабы Мани напрочь отказался заводиться старенький «Запорожец». Муж её, Коля, уже бился над капотом с видом заправского механика, но слышно было только матерное бормотание да звон гаечных ключей.

Из-за забора соседского дома, как на сцену, выплыла баба Шура, с лицом, выражающим живейший интерес и суровую готовность.
— Опять твой самокат крякнул? — спросила она, смакуя каждый слог. — А я говорила, бери «Москвич»! У моего шурина зятя «Москвич», так он…

Это был момент, когда «три бабы» только-только начинали собираться в «базар». Но Омутово на этом не остановилось.

Мимо, с тяпкой наперевес, шла баба Глаша. Услышав технический спор, она остановилась как вкопанная.
— Да не в «Москвиче» дело! — авторитетно заявила она. — Это у него, у Коленьки, руки не из того места! В прошлый раз он у меня утюг починить взялся, так я потом новый покупала!

Коля побагровел и сунул голову глубже под капот. Базар набирал обороты. Три голоса, перекрывая друг друга, предлагали диагнозы: Шура настаивала на карбюраторе, Глаша — на свечах, а баба Маня, уже махнув рукой на машину, начала рассказ о том, как её золовка купила себе иномарку и теперь «нос воротит».

И тут, словно по сигналу невидимого режиссёра, началась ярмарка.

Сначала из своего домика вышла тётя Капа, неся тарелку с только что испечёнными пирожками «просто попробовать». Вслед за ней, почуяв общественное мероприятие, подкатила на велосипеде молодая мамаша Светка с полуторагодовалым Ванюшей на руках. А следом, опираясь на палочку, вышла и древняя, как сама деревня, баба Ёлка, чьё мнение было окончательным и обжалованию не подлежало.

Семь женщин. Ярмарка в сборе.

Фокус мгновенно сместился с неисправного «Запорожца». Тётя Капа, раздавая пирожки, получила комплименты и тут же рецепт нового теста от бабы Глаши. Светка, поставив Ванюшу на землю, тут же получила из рук в руки совет по поводу его сопелек и три разных способа закаливания. Баба Ёлка, присев на лавочку, как верховный судья, изрекла: «Нонешние дети совсем некрепкие! Мы в войну по снегу босиком!» — и все тут же закивали.

А что же машина? А машина была забыта. Она стала лишь точкой сборки, поводом. Базар — это шумный, хаотичный обмен мнениями по одному вопросу. А ярмарка — это уже стихия, это жизнь во всём её многообразии.

Шура, забыв про карбюратор, уже договаривалась со Светкой присмотреть за Ванюшей в среду. Глаша и Маня решали, какую рассаду помидоров в этом году сажать — «бычье сердце» или «де-барао». Тётя Капа записывала в блокнотик рецепт маринада от бабы Ёлки.

Коля, наконец, вылез из-под капота, весь в мазуте. Он хотел было что-то сказать, посмотреть на эту шумную, галдящую толпу, размахивающую руками, смеющуюся и перебивающую друг друга, и вдруг улыбнулся. Он понял, что не заведётся его «Запорожец» не потому, что деталь редкая, а потому, что сейчас никто не даст ему это починить. И дело тут не в проблеме, а в процессе.

— Маня! — крикнул он жене. — Я, пожалуй, пешком до райцентра схожу, за тракторными запчастями!

Его никто не услышал. Он и не расстроился. Прошмыгнул вдоль забора и пошёл по дороге, оставляя за спиной гуделую, кипящую жизнью ярмарку, где за полчаса успели решить вопросы от воспитания детей до мировой политики, перемыть косточки половине деревни и заключить три негласных хозяйственных договора.

Три бабы — это действительно базар. Шумно, тесно, каждый тянет одеяло на себя. А семь баб — это уже ярмарка. Широко, разнообразно, и из этого хаоса рождается что-то новое: помощь, поддержка, общее дело и бесконечная, шумная, вечная жизнь.