Три сестры. Анна

Глава 1.

Утренний туман скользил над поверхностью озера, словно облака с неба вдруг решили опуститься и рассмотреть бездонную глубину байкальских вод. Здесь, недалеко до урочища Песчаного, где по давней привычке я и мои сëстры останавливались в доме у Катерины, я любила встречать рассветы. Хозяйка, сдававшая нам комнаты, была местным сторожилом. Все вокруг называли её бабой Катей, хотя нам она была примерно ровесницей.
В урочище ещё стояло здание гулагского барака, хотя ни заключённых, ни самого Ольхонского ГУЛага уже не было. Только кладбище сосланных сюда, на Маломорский рыбный завод, поляков нарушало своим видом гармонию вокруг. Словно карканье ворона. Напоминая о неизменном итоге любого жизненного пути.
Я просыпалась раньше сестёр и уходила сюда. С высокого берега открывался потрясающий вид на склоны Прибайкальского хребта. А ещё, именно это место считалось у местных особым. Ветер и вода так сточили горный склон напротив, что превратили его в лицо древнего старика.
Удивительно. Но в каменных чертах было столько спокойствия и достоинства, столько внимания, что я в свои шестьдесят три окуналась в давно забытые ощущения, что были только во времена разговоров с отцом. Оттого, наверное, впервые оказавшись на Ольхоне, я замерла в этом месте и, похоже, навсегда приобрела привычку приходить сюда. Садиться прямо на землю напротив мудрых глаз и смотреть на воды Байкала. Права была Тося, раз побывав здесь, возвращаться будешь снова и снова.
Сама она сюда приехала впервые по работе, руководящая должность в руководстве Хабаровского ГУЛАГа привела. А уже через полгода она заставила сюда приехать нас обеих. Меня и Дину. Наша младшая, Дина, приехала сюда из Краснодарского края, где к тому времени была уже завучем в школе. А я из Германии. Какие бы названия этой стране не давали, для меня она навсегда осталась той самой Германией, всегда враждебной и всегда по ту сторону фронта от меня. К Германии у меня были личные счёты.
Мой отец родился в семье еврейских ростовщиков, но через семь месяцев после смерти моего деда. Ничего особенного в этой смерти не было. Дед был старше бабушки на тридцать лет, и для него это был третий брак, в двух предыдущих он детей не нажил. Дважды вдовец женихом был незавидным, но и бабушка Нателла, в родной деревне её звали Наташкой, была богата только на косу. То есть бесприданница. А тут и хозяйство крепкое, куда должники работать ходили, и дом в городе, и человек уважаемый. По тем временам, с городничим ручкался.
Молодой вдове в спину шипели многие. Только она, что при муже ходила медленно, степенно, своё дело зная и исполняя, а по сторонам не глядя, что и после похорон этой привычке не изменила. Мужа при его жизни слушала бабушка внимательно, к его словам относилась с уважением. Оттого и дело его приняла спокойно и продолжила.
Вскоре молодая вдова разродилась крепким мальчуганом, крупноватым по словам повитухи. И хотя по первости многие злобно кидали, мол, жидовский крапивник, то есть нагулянный, позже язык пришлось прикусить. И не только потому, что к вдове-процентщице на поклон бегать приходилось.
Бабушка вывесила прямо в приёмной комнате портрет мужа. Только тот, где он был лет тридцати. И глядя на маленького Тизю Сдоберга, все только удивлялись, что настолько в отца уродился. От светловолосой матери сын не взял ничего. Зато с каждым годом и ростом, и шириной плеч, и взглядом, словно насквозь пронизывающим, всё больше напоминал отца.
Бабушка свою часть наследства от дедушки смогла увеличить вдвое, да ещё, неслыханное дело, требовала отчётности с попечителя оставшейся части наследства. А вскоре и необходимость в попечительстве отпала. Всё имущество деда совокупно перешло к его вдове и сыну, моему отцу.
Тизя радовал свою маму прилежностью в учении. Упорству его характера она удивлялась до конца своей жизни. И даже когда отца уже не стало, бабушка рассказывала, как он маленьким одолевал грамоту и счёт. Каждую свободную минуту читал. На занятия в общую избу бегал в любую погоду. Да ещё и устному счëту их учил пожилой немец. Несколько ребятишек, в том числе и мой отец, оставались с ним вечером после основных занятий, и учили немецкий язык.
А потом началась первая мировая война. К концу четырнадцатого года отец сбежал из дома. Не по годам развитый и рослый, он смог, якобы разыскивая отца, добраться до фронта. Правда по пути Тизя Сдоберг превратился в Тимофея Сдобнова, и повзрослел на пару лет. А четырнадцатилетний парень с легко проверяемой легендой, ведь помотался отец достаточно, а проверять по частям и полкам что-то про какого-то мальчишку никто не стал бы, это уже солдат. Да и истории такие были сплошь и рядом. Какое счастливое время было для военных шпионов, не сдержала я улыбки.
Отец про ту войну говорил мало. Но выносливость, сила, знание языка и талант к математическим вычислениям быстро сделали из мальчишки подносчика и вестового старшего фейерверкера тяжёлой артиллерии уже к тысяча девятьсот семнадцатому году. И хотя недворяне должны были служить четыре года до получения этого звания, война внесла свои коррективы. Отец ругал пушки Канэ, хвалил пушки Обуховского завода, а их триста пяти миллиметровую гаубицу и вовсе готов был удочерить. Вспоминал, как их перекидывали по всему фронту, туда, где необходимо было "проломить зубы немецкой обороне". И замыкался, вспоминая зиму-весну пятнадцатого года, когда он воевал в Карпатах. Они тогда ночью преодолели Вышков перевал и вышли к реке Сивка. Тот период отец описывал очень скупо. Редкие случаи, когда я помню его курящим, связаны именно с теми моментами, когда он вспоминал то время.
В начале осени семнадцатого года отец получил серьёзное ранение брюшной полости. А в добавок ещё и попал в эпидемию тифа. Казалось бы, шанса выжить не было. Но он не только выжил, но и всегда говорил, что Бог уберёг. Благодаря этому он не принимал участия в гражданской войне, которую считал и грехом, и преступлением.
Вернувшись в родной дом, Тимофей Сдобнов скромно завернул два георгиевских креста и номерную медаль за храбрость в чистую тряпицу, и переехал с уже считающейся пожилой матерью в соседнюю губернию, тогда уже Пензенскую область. Гражданская война только утихала, порядка наводить ещё не начали. А вернувшийся израненный фронтовик удивительным событием не был. Главное, что пришёл хозяйство ставить, а не буянить да сивухой заливаться.
Как ни странно, но спасла отца грамотность. В деревне он быстро стал счетоводом. А это уже важный человек. Да ещё, обладая музыкальным слухом, на фронте он выучился играть на гармони. А гармонист на деревне всегда в почёте.
Вскоре отец женился. Моя мать была не из самой лучшей семьи. Брат её, как зачинщик и участник бунта на Потëмкине, был сослан на каторгу, с последующим поселением в Пензенской области. Впрочем, в деревне таких было достаточно. Только этот нрава был буйного и дурного. Напившись как-то до того, что себя не помнил, забил до смерти жену и сам угорел. А в деревне такие события долго помнили. И не прощали всей родне.
Отец же на подобную репутацию внимания не обратил. Мама обладала нетипичной внешностью для этих мест и сильно выделялась своими почти белыми волосами и ярко-голубыми глазами. А ещё она любила читать. Когда и взрослые нередко вообще не знали грамоты, и зачитывать газеты и обязательные декреты приходилось вслух, это было удивительным и редким качеством.
А то, что родители мамы были врачами, точнее дедушка врач, а бабушка при нём медсестрой, в ином месте сделало бы их семью интеллигенцией. Если бы конечно не сын, бунтарь и пьяница.
После свадьбы отец настоял на том, чтобы мама получила образование. Так она и стала фармацевтом. А уже в двадцать пятом году родилась я, Анна Тимофеевна Сдобнова. Через год появилась Антонина, которую мы всю жизнь звали Тосей. А двадцать девятого февраля двадцать восьмого года родилась Дина, единственная из трёх сестёр, что уродилась похожей на отца. И внешне, и по характеру. Она одна у нас в семье была кареглаза и темноволоса, и чуть ли не с пелёнок вилась хвостом за отцом. Папу она обожала, он ей заменял весь свет сразу.
Мама только смеялась, глядя, как укладывается спать рядом с отцом на лавку наша младшенькая. Пока отец сводил свои бумаги за столом.
Родители сами учили нас и грамоте, и счëту. Отец иногда целыми днями разговаривал с нами на немецком, которым владел свободно. Мама заставляла учить латынь. К пятнадцати годам, я могла уже заменять её в аптеке и составлять микстуры. В деревне у нас была только начальная школа. А потом приходилось ходить за несколько километров в восьмилетку.
- Матрён, в Лопатино завтра поеду, место под дом смотреть, - сказал как-то за ужином отец в конце лета сорокового. - Меня туда на счетовода берут. Да и аптека там тоже есть. Только школа полная, не наша начальная. Старшие экзамены будут сдавать, и к осени свои классы нагонят.
- Да что тебе не живётся-то? И дом, и должность, и уважение в деревне. Люди тебя любят, ни одна свадьба без твоей гармони не обходится. А там село огромное, районное. Что тебя не устраивает? Чего ты туда рвëшься? - беспокоилась мать, переезда она боялась.
- Да меня всё устраивает. Мне жизнь только доживать осталось. А кладбище здесь красивое, на холме. А дочерям чего ждать? Здесь кроме фермы и нет больше ничего. Нет. Вот моё слово! Мои девки доярками не будут! - поднял голову отец.
- С тобой разве поспоришь? - вздохнула мама.

Глава 2.

Вскоре после этого разговора отец снял комнату у одинокой бабушки в Лопатино, рядом с тем местом, где должен был стоять наш дом. Вместе с ним должны были поехать я и Тося. Но в день отъезда Дина молча положила на лавку самолично собранный узелок.
- Ну, куда ж без тебя? А я всё думаю, чего это ты тихая ходишь и не просишься. Вот же характер! - покачала головой мама. - Тимош, хочешь, не хочешь, а сам забирай. Или следом сбежит, сами же пожалеем. Ты нашу младшую не хуже меня знаешь.
Так и получилось, что мама с бабушкой остались в деревне, а мы с папой уехали в Лопатино.
- Хорошее место, высокое. - Довольно щурился отец.
Мужики помогли ему выкопать большую яму. Мы с Тосей только и делали, что бегали с кастрюлями да тарелки мыли. Руками помогали, но кормить работников обязан был тот, кому помогают. А вот Дина медленно скребла стены и пол получавшегося котлована. В итоге получился вырезанный в земле прямоугольник. С реки мы в четвёртом натаскали песка и крупных камней. Потом уж отец выкладывал стены в будущем подвале и фундамент, а мы подтаскивали ему камни. Помогали нам и соседские мальчишки. Точнее мальчишка там был один, Гена, ровесник нашей Дины. А вот братья у него прибыли в отпуск. Оба были курсантами. Старший Алексей только окончил училище и был направлен на службу в Беларусь. А второй, Борис, ещё только закончил третий курс. Гена, судя по разговорам, тоже собирался идти следом за братьями и становиться офицером. Как и их покойный отец, и дед, и ещё много поколений назад.
Отец оставлял старый дом деревне, а вот на новый взамен получал лес. Только сейчас у него уже была семья, а не только мама, наша бабушка. Приехавшая через два месяца мама, только что за сердце не схватилась.
- Тимоша! Это ж не дом! Это ж сельский совет! - шептала она. - А крыша! Это где ж ты на крышу железа раздобыл?
- Фундамент у дома каменный или только поверху? - обходила дом бабушка, опираясь на высокую клюку, больше похожую на посох.
- Каменный, мам, - улыбался папа, обнимая жену.
- А под ступеньками что? - бабушка от внешнего вида не млела, в отличии от мамы.
- Камень, мам. Я же знал, кто дом принимать будет! - бабушка всегда и ко всему относилась серьёзно, как она сама говорила, с приглядом наперёд.
С деревенского дома нашего имущества приехало семь телег. Три из них были заполнены книгами. До осенних дождей мы ещё успели поставить забор, выложить отмостку вокруг дома и дорожки к бане и сараю. Скотины завести не успели, и планировали только на следующий год. А вот сад отец разбивал сам. Семь яблонь посадил. Мы с Тосей очень любили яблоки.
Тот год пролетел незаметно. Новая школа, новое место. Отец работал за двоих, мама пропадала в аптеке. Бегала после уроков к ней на помощь и я. Работы в нашей деревне у фармацевта было не в пример меньше.
А летом началась война...
- Тимофей Тимофеевич! Ты чего до меня докопался? - кричал на отца военком.
- Ты голос-то снизь, - спокойно отвечал ему отец. - Знаешь чего. Война идёт. Мобилизация. А ты меня четвёртый раз заворачиваешь.
- Тимофей Тимофеевич, ты ж из души три души вынимаешь, - закурил наш сосед, ветеран Гражданской войны, оставившей ему на память половину деревянной ноги, и военком в одном лице. - Бронь по тебе раз, весь учёт на тебе. Председатель в прошлом году чуть церковь заново не открыл, чтоб благодарственный молебен отслужить, так радовался, что тебя к себе выцепил. И военмед отвод дал, это два. Ты после тифа, да ещё и весь живот по кускам сшит. Пока таких не берут. Здоровьем ты хилый. Какие тебе окопы.
- От оно как, - прищурился отец. - Ну, будем поглядеть.
На следующий день отец пришёл во двор военкомата, взвалил на плечи дубовую колоду, на которой рубили дрова, и начал бегать вокруг комиссариата. Несколько часов спустя, красный от злости военком вышел на улицу.
- Сдобнов, зайди. - И сплюнул.
Вечером отец собирал вещи. С собой он забирал и награды за прошлую войну, и опасную бритву.
- Пап... - спросила тогда я. - На войне страшно?
- Страшно, Ань. Но знать, что там творят, и что если проиграем, это всё сюда докатится, ещё страшнее. - Ответил отец. - А так, главное к румынам в плен не попадать. Вот те черти.
Тем же вечером отец пошёл в баню вместе с мамой, а потом долго сидел на крыльце нашего дома и курил. Только Дина осмелилась нарушить его уединение и прижаться к отцовскому боку.
- Я в мешок положила... Аптечку собрала. Всё подписала. И бумаги. Пиши, Тимош. - Пыталась улыбаться сквозь слëзы мама. - И... Выварку мухоморную в серой фляжке. Суставы мазать, если колено опять болеть начнёт. Или... На крайний случай...
- Я знаю, Матрён. Видел. Ты умница у меня. Ждите. Дел ещё столько переделать надо. Пока не вернусь, девчонок держи в строгости. Видные девки уродились, да в возраст уже входят. Без моего одобрения, чтоб замуж не шли! - улыбался отец. - И не провожайте.
- Сам ведь знаешь, что пойдём. - Вздохнула мама.
Тех, кто уходил на фронт, приехала забирать машина. В кузове стояли скамейки, где и рассаживались после недолгой переклички новые красноармейцы. Машина тронулась. Мы потом так и не смогли вспомнить, кто первым из детей побежал за грузовиком. Но бежали мы долго. Спотыкались, падали и снова поднимались. Протягивали отстающим руки...
Потом пошли похоронки. В числе первых чёрная весть пришла в дом напротив. Смешливый Алексей, помогавший нам летом, погиб в первые месяцы войны, ещё в Беларуси. Каждый раз, когда почтальон заворачивала к нашей калитке, мы все замирали. Но видели письмо-треугольник, и на какой-то момент прикрывали глаза. Впрочем, чаще всего письма заносили маме в аптеку.
Мы все слушали сообщения от советского информбюро. И все как один, только плотнее сжимали зубы. Злости становилось всё больше. Хотелось бежать, защищать, уничтожать врага. И в то же время... Думалось, что же там за сила, что наши отцы, дяди, старшие братья все вместе и не справляются?
Эта атмосфера перенапряжения чувствовалась даже в воздухе. В школе и то всё время вспыхивали драки. В одной из таких умудрилась поучаствовать и наша младшая. У них был урок по истории, и Генка, учившийся с Диной в одном классе, вдруг начал поправлять учителя. Учитель пригласила его выйти к доске и рассказать всем о славном Владе Третьем Цепеше, господаре валашском и его борьбе против бояр и турок.
- И откуда же такие точные знания? - улыбаясь спросила учитель после окончания доклада.
- У нас в семье говорят, что первый Перунов, был одним из тех мальчиков, что передали османам для обучения и службы янычарами. Это воины такие, турецкие. Мой предок бежал из плена вместе с молодым Владом. И во время всего пути держался так, чтобы прикрывать спину будущему господарю. Тот верность умел ценить. И мой предок проходил у него в сотниках в личной охране. Потом, женившись на Анастасии Батори, он сослал её в дальний замок, ожидать рождения наследника. Мой предок возглавлял охрану жены и младшего ребёнка Влада. Но Влад погиб, его сын от Батори неожиданно скончался, а мой предок бежал на Русь с малолетним сыном. Вот с тех пор мужчины нашей семьи верно служат земле, что приняла нашего предка. - Подробно рассказал наш сосед.
- А откуда ребёнок у твоего предка взялся? И почему он жену с собой не взял? - посыпались вопросы.
- Вы меня извините, но тот предок настолько дальняя родня, что мы с ним не общаемся! - фыркнул Генка. - Кто ж знает?
- А Валашское княжество это где? - спросила, внимательно рассматривающая карту Дина.
- Да где-то тут раньше было, - показал на настенной карте Гена небольшой кусок Румынии.
- Так ты румын? - сквозь зубы спросила сестра и накинулась на ничего не подозревающего мальчишку.
Тот сдачи не давал, только уворачивался и отмахивался.
- Я не румын! Я валашец, если уж на то пошло! Дурища необразованная, - громко ответил мальчишка, когда драку всё-таки смогли разнять.
В наказание за драку сестре назначили доклад о Цепеше и Валашском княжестве. И помогать ей вызвался Гена. Даже какой то старый портрет принёс на пожелтевшей бумаге.
В конце июля сорок второго под Новгородом погиб и второй лейтенант Перунов. Борис.

Глава 3.

Когда мои одноклассники на строгой торжественной линейке получали свои школьные аттестаты, я проходила курсы подготовки на базе НКВД. Уже потом, много лет спустя, я читала о громких расследованиях и чьих-то там воспоминаниях об обучении в тайных закрытых школах НКВД. Посмеялась. Эта тема стала очень популярной на западе. Вплоть до того, что даже в их историях в картинках и то, нашли место для этого бреда.
Странные какие-то фантазии. Нас учили работе радистов, рукопашному бою, стрельбе, вождению автомобиля, фотосъёмке и языку. Неважно, с каким уровнем знания был каждый из нас в начале. Гоняли всех. И хотя я точно понимала, что таких как я много, но конкретно в моей группе было пять человек.
Было много того, что удивляло. То, что воспринималось дома как само собой разумеющееся, здесь вдруг оказалось чем-то выделяющим.
Нас с сёстрами бабушка заставляла ходить по одной линии с книгой на голове. Нас это даже забавляло, ведь задача была пройти по одной доске, не заступив за её край ни разу. А тут вдруг оказалось, что у меня идеальная осанка и походка аристократки. Что удивило в первую очередь меня. Потому что уж кого-кого, а аристократов у нас в семье даже на постое не стояло.
Я спокойно пользовалась основными приборами за столом, впрочем, как и почти все. И танцевали мы дома всегда. Папа у нас был завидным кавалером, просто нарасхват. С таким-то количеством девок в семье!
Многое было в новинку. Я умела только включать радиоприёмник. А как работать со всей аппаратурой и понятия не имела. А это оказалось важным, чуть ли не важнее знания языка.
Через месяц после своеобразного поступления на обучение один из нашей группы пропал. Как мы узнали позже, был расстрелян. Он тщательно собирал сведения о нас и других группах. Оказался глубоко внедрённый диверсант, завербованный ещё в начале сорок первого года, задолго до начала войны.
Нас всех проверяли. И по много раз. Многое тайное становилось явным. Как, например, грандиозная афëра моего отца по смене фамилии и национальности заодно. Был еврей, стал русским.
Были у нас и поощрения. Нематериальные, потому что такие вещи могли стать ниточкой, что приведёт к провалу.
- Анна, вас очень хвалят педагоги. Отмечают прилежность и старательность, нацеленность на результат. - Пригласили и меня в кабинет того, кого мы просто называли старшим. - Вы не раз в личных беседах высказывали желание, узнать как погиб ваш отец. Папка на столе. У вас полчаса.
Дважды повторять мне не надо было. Зрительная память навсегда фиксировала сухие строчки доклада. Части стрелковой дивизии, в которой отец прошёл с момента своего ухода на фронт, перебрасывались как подкрепление к Харькову, где шли кровопролитные бои. Чтобы остановить прорыв советских войск сюда были брошены эсэсовские дивизии "Дер фюрер" и "Дас Рейх". Там же отметилась и "Мертвая голова". Наши радисты перехватили доклад люфтваффе в штаб четвертой танковой армии в двенадцать часов пятнадцать минут, что по дороге из Мирополья на юго-восток движутся вагоны и так же орудия и до двух тысяч пехоты. Не дожидаясь ответа командования армии, к которой был приписан корпус люфтваффе, командование корпуса отдало приказ о начале бомбардировки скопления противника. В воздух было поднято дополнительно до тридцати бортов.
Сознательно или нет, но авиацией немцев не было сообщено, что вагоны идут под красным крестом. Шла эвакуация раненных из полевых госпиталей. Тяжёлые бои, когда каждый населённый пункт переходил из рук в руки несколько раз за неделю, шли с семнадцатого февраля, когда начался немецкий контрудар.
На большом железнодорожном перегоне, вагоны с ранеными стояли на запасных путях, уступая дорогу составам с подкреплениями. Поэтому те, кто только шёл для усиления, выходили из под удара авиации. И скорее всего, отец добрался бы до боёв за Харьков.
Но он и ещё один из его сослуживцев, воспользовались тем, что поезд ещё не набрал максимальную скорость, спрыгнули с поезда. Пригибаясь, они побежали к зенитному орудию, команда которого пострадала в самом начале налёта. Многие свидетельствовали, что видели, что из того зенитного орудия, куда побежали отец с другим бойцом, был сбит заходящий на сброс авиабомб самолёт.
Тот налёт, настолько рядовой, что даже не упоминался в больших сводках, был отбит. Немецкие самолёты отступили с большими потерями. Подкрепление на фронт ушло вовремя, и почти половину вагонов с ранеными смогли спасти. Эту возможность оплатили своим героизмом и своими жизнями бойцы противовоздушной обороны. Это они, не смотря на ад, начавшийся вокруг, наводили орудия, заряжали и давали команду открыть огонь. В том числе и мой отец. Он погиб уже в конце. Рваная осколочная рана брюшной полости.
Закончив читать, я подняла лицо к потолку, удерживая слëзы.
- А говорят... Дважды в одно и то же место не попадает, - произнесла я. - У отца было тяжёлое ранение живота ещё в прошлую войну.
- М-да... - смотрел старший в окно. - И какой идиот определил опытного артиллериста в стрелки?
- Война? - предположила я.
- Война, - прозвучало задумчивое в ответ.
Потом была переброска в несколько этапов. Сначала это были земли Мекленбург и Передняя Померания. И только полгода спустя, когда я освоилась, и моя легенда ожила и стала объёмной, обзаведясь подлинными документами, я оказалась в Берлине. Скромная дальняя племянница, оставшаяся сиротой, приехала помогать тëтушке с её маленькой аптекой.
Аптека располагалась в старом центре Берлина, клиентура почти вся была давняя. Большинство состояло из служащих рейхстага среднего звена. Начальство нам здесь было ни к чему. А тётушка так переживала за племянников, что были где-то на фронте!
Через эту же аптеку передавали сведения и куда более важные. Были и условные знаки, предупреждающие о важном визите или о том, чтобы замерли и были сверхосторожны. Потерять такой пункт, как эта аптека, разведсеть не могла. Чтобы не пропустить эти сигналы, я приобрела привычку прогуливаться по небольшому парку, подолгу стоять на каменном мостике над небольшим каналом, и обязательно выпивать чашечку кофе с корицей со сладкими завитушками в небольшой пекарне на той стороне парка.
Такой ежевечерний променад фройляйн из хорошей семьи.
- Фройляйн, фройляйн, подождите! - догнал меня как-то молодой человек.
- Гер??? - с явным вопросом ответила я.
- Гер Эрих Дартманн, - представился он. - Простите, наблюдаю за вами третий день... Сегодня решил догнать.
- Странное желание, гер Эрих. - Поправила я кожаную перчатку на руке.
- Позвольте, я вас провожу. Ну, сразу после того, как узнаю ваше имя. - Улыбался мне светловолосый и голубоглазый молодой человек в штатском.
Роста он был не слишком высокого, чуть выше меня, а при моих ста семидесяти сантиметрах роста и невысоком каблучке, рост для мужчины выходил средний.
- Прошу меня извинить, но дорога достаточно освещена, а моя тётя не будет рада подобной ситуации. - Строго добавила я.
- Фройляйн, прошу, не лишайте меня шанса! И потом, если кто-то решит напасть на вас, я смогу показать себя рыцарем, и возможно заслужу вашу улыбку! - широко и открыто улыбался молодой человек. - Вот вы так удивительно улыбались за столиком, когда угощались кофе с корицей! А запах корицы, между прочим, более навязчив, чем я.
- Он навязчив с моего согласия, а вы просто мешаете мне пройти, - чуть прищурила глаза я, позволяя неожиданному собеседнику понять, что начинаю раздражаться.
- Простите, - сделал шаг в сторону гер, освобождая мне дорогу.
Но на этом встречи не закончились. Новый знакомый оказывался за соседним столиком в пекарне. Неожиданно прогуливался тем же маршрутом, что и я. Даже умудрился заявиться в аптеку с жалобами на самочувствие.
- Душа болит, фройляйн Анна, - показал он, что уже успел собрать обо мне информацию. - Скажите, это из-за моего роста?
- Причём тут рост, гер? - вздохнула я, хотя на самом деле, настойчивость мужчины была приятна.
- Ну, скажу прямо, я не самый высокий парень среди своих друзей. Да и мои друзья из-за этого меня называют "чёртом".- Состроил жалобную мордашку гер Эрих.
- Чëрт значит? И у вас болит душа? А вам не кажется, гер Эрих, что это понятия несовместимые? - не поддавалась я.
- Вот видите, жестокая фройляйн, вы пробудили душу даже у чёрта. И она теперь болит, - добавил он ко всему своему обаянию ещё и улыбку, которой явно привык пользоваться, как тараном при взятии особо неприступных крепостей.
- Вот, - положила я перед ним визитку. - Доктор Ларсон. Гер доктор как раз специализируется по душевным болезням и расстройствам.
- Аня, - тихо произнесла моя "тётушка" по легенде за ужином. - Я думаю, что тебе нужно сходить и встретиться с этим хером.
- Это ещё зачем? - приподняла брови я.
- Молодая, красивая девушка, которая вообще ни с кем не встречается, вызывает недоумение и ненужные вопросы. Ты девушка строгих правил, приехала к дальней родственнице, да и выбора особого не было. - Перечислила Дитта. - Но сейчас за тобой увивается весьма симпатичный молодой мужчина, лётчик, офицер. От пары свиданий вреда не будет. А в глазах соседей ты будешь как все. Тебе по возрасту кружить голову и влюбляться положено.
Я крутила совет более опытной Дитты в голове. Встречи, свидания... Это всё конечно хорошо, но как быть с тем, что мы враги? Хотя я только у себя в голове разрешала звучать мыслям, что вот я в сердце вражеской страны, а врагов здесь не вижу. Там в штабах, рейхстаге, в казармах, на плацах, они есть. И в этом сомнений нет. Там разрабатываются всё эти планы, рисуются на картах стрелки направления движений армий. А вот здесь... Фрау Мария, уже давно не прячущая заплаканных глаз и ждущая почтальона, чтобы получить весточку от сына и выдохнуть, что жив, ничем не отличалась от наших соседок в Лопатино. И проклятий любимому фюреру слала не меньше любой из моих односельчанок. И ало-чëрные полотнища, развешанные повсюду, отнюдь не превращали обычных людей в кровожадных чудовищ.
Когда-то я думала, что дождусь момента, когда пойдут сообщения об освобождении советских городов, о продвижении советских войск, начнутся авиаудары, заговорит на немецкой земле наша, советская артиллерия. И тогда спрошу, ну, как вам, нравится? Нравится, когда стреляют уже по вам?
Осенью сорок четвёртого года наступление этого момента витало в воздухе, тревожно опускалось с падающей листвой. А вот ожидаемого злорадства и желания спросить не было. Была усталость и чувство справедливого воздаяния. И... Сочувствие. Тот, кто сам получил похоронку никогда не сможет радоваться такому же горю у другого. Если конечно он был человеком.
И, наверное, из-за всех этих размышлений я решила, что пойду. Если конечно после того, как я прямо сказала геру Эриху, что он псих, он не перестанет за мной ходить.
Но гер Эрих видимо сдаваться в принципе не умел, потому что через три дня после того, как я посоветовала ему обратиться к врачу, на столешницу стойки в нашей аптеке лёг рецептурный листок с подписью доктора Ларсона.
- Это что? - удивилась я.
- Рецепт для получения лекарства от моей душевной болезни, фройляйн Анна. - С видом, что ничего необычного не происходит, ответил гер Эрих.
- Три свидания? - еле сдерживала улыбку я.
- Если будут улучшения, то лечение необходимо будет продлить. - С совершенно серьёзным лицом ответил мне мужчина.
- Хорошо. Но вы откроете мне секрет, гер Эрих, как вы смогли уговорить на эту авантюру доктора Ларсона, - выдвинула условие я.
От моего обычного маршрута во время прогулок, мы на свидании не отклонялись. И много разговаривали. Вот только Эрих ни разу не упомянул войну. Вообще, если нас послушать, то предположить, что это разговор в военное время, было бы невозможно.
- Эрих, я ведь знаю, что ты военный лётчик, - говорю, всматриваясь в листву парка.
- Да. Но не хочу об этом. Я на войне с сорок второго года и хочется хотя бы иллюзии, что её вовсе нет. - Чуть нахмурился он. - Ты хотела что-то узнать?
- Нет. Просто удивилась, что все об этом говорят, а ты о войне молчишь. - Вздохнула я. - Я тоже хочу такую иллюзию.
- Анна, через три дня я возвращаюсь на фронт. Будет торжественный вечер. Командование, речи... Ну и просто танцы, мои друзья. Я приглашаю тебя. В качестве моей невесты. - Ошарашил меня Эрих.
- Эрих, я... - не могла я собраться с мыслями.
- Подожди. Анна, я даже не знаю, как долго проживу после возвращения. Возможно первый же вылет станет для меня последним. Я понимаю, что чрезмерно тороплюсь. Но это лишь вопрос. На ответе я пока не настаиваю. - Не дал мне договорить Эрих.

Глава 4.

На вечер я пошла. Это был первый раз, когда Эрих пришёл в форме со всеми своими наградами и знаками отличия. Мысленно я очень повеселилась. Ведь у меня тоже должен был быть мундир. Хорошо бы мы смотрелись рядом. Оригинально.
Но всё веселье испарилось мгновенно, когда уже перед входом в здание, где должен был пройти этот вечер, Эрих упомянул, что этот вечер для своих офицеров устраивает командование четвёртой танковой армии. Я смотрела на мундир Эриха и понимала... На фронте он с сорок второго. С учётом военного времени и полученных наград, к марту сорок третьего явно уже был офицером и достаточно высокого ранга. Именно он, так открыто улыбающийся мне сейчас, мог быть среди тех, кто принимал решение о авианалётë и бомбардировке санитарных эшелонов под Харьковом. Эрих мог быть среди тех, кто принял этот приказ и поднял свой самолёт в воздух.
Может и вовсе, тот снаряд, из-за осколков которого мой отец получил смертельное ранение, был сброшен таким обаятельным Эрихом. А мне предстояло провести вечер среди тех, кто был виновен в гибели моего отца и ещё сотен и тысяч солдат Красной Армии. Я могла лично посмотреть в эти лица. Вот только ничего более я сделать не просто не могла, но и не имела права. Зато могла смотреть, слушать и запоминать.
Поздно ночью я готовила стенограмму для передачи, совершенно не мучаясь угрызениями совести или какими-то сомнениями.
А потом пришёл тот самый момент, когда советские войска вошли в Берлин. Центр города был превращён в оборонительный рубеж, настоящая крепость. Я и Дитта, как и все берлинцы, ходили копать рвы. Небольшой парк с мостиком над одним из каналов сохранился чудом. Только столиков на улице не было, а большие стеклянные окна пекарни были заколочены уродливыми досками.

С победой для меня ничего не изменилось. Фройляйн Анни по-прежнему помогала в аптеке, только теперь по несколько часов проводила в Берлинском отделе. В Германии оставались сотни диверсионных групп и ячеек. Ещё большее количество было тех, кто считал советских солдат захватчиками и пытался организовать сопротивление.
И вот самый интересный момент в этих рассуждениях заключался в том, что для этих борцов с оккупацией четырёх лет войны как будто и не было. Интереснее было только убеждение, что советские войска, если быть справедливыми, должны были остановить свое продвижение на границах Советского Союза. А они, такие варвары, пришли в Берлин.
Да и специально подготовленные подразделения, так называемый "Вервольф", требовал от нас напряжённой работы. Эти и вовсе не считались ни с чем. Уже после войны, в сорок восьмом, мы смогли выйти на активную группу вервольфовцев, готовящих взрыв в центре Берлина. Мальчишки, старшему шестнадцать лет. Удайся им их план, взрыв зацепил бы склад нашей роты охранения, сдетонировали бы боеприпасы. В том числе и те, что уже готовились на отправку. Да, погибло бы человек двадцать-тридцать наших солдат и офицеров. Потери среди мирного населения трудно подавались подсчётам. Но одно было однозначно, что перекрывали бы потери советских солдат в три-четыре раза. А скольких бы оставил на улице начавшийся пожар?
Та победная весна и начавшееся за ней лето запомнилось мне двумя встречами. Среди офицерского состава Днепровской военной флотилии числилась среди переведённых из пятьдесят девятой армии четвёртого украинского фронта лейтенант Сдобнова Антонина Тимофеевна. Мне разрешили встречу. И во время одной из привычных прогулок я остановилась на мосту. Как и каждый вечер. А в метре от меня стояла, облокотившись на каменные перила, Тося. В форме советских войск, с длинной русой косой. Мы обе уродились в мать. Вот только глаза у Тоси были светлее, с какой-то зеленью. И волосы как у бабушки. Но не заметить родства было очень сложно.
- Слышала ты шла через Польшу? - тихо спросила я. - Аушвиц?
- Освенцим, - кивнула сестра. - Нас потом сняли с наступления. Мужики, что под обстрелами уже по несколько лет, рыдали. После того, как их прекращало выворачивать.
- Рвались в бой? - сжала губы я.
- По-другому там нельзя было. Поэтому командование и произвело ротацию. Они бы не сражались, а уничтожали и гибли бы сами. Но там, цена уже перестала иметь значение. - Совсем взрослым голосом произнесла сестра. - Сады там... Яблоневые. Но знаешь, я, наверное, больше никогда не смогу есть яблок.
Мы разошлись после этого в разные стороны, чтобы снова встретиться только через четыре года, когда я впервые получила разрешение на поездку домой и встречу с родными.
А в конце мая, через две недели после нашей победы, ночью постучали в окно. Дитта достала пистолет. О нашей с ней службе никто не знал. Аптеку сохраняли как важный пункт для работы разведсети, созданной за годы войны в Берлине. Я осторожно начала открывать двери. С удивлением в грязном и израненном мужчине, просочившемся в щель между дверью и косяком, я узнала Эриха. Оружия при нём не было. Пистолет и тот был разряжен. Хотя достать оружие в Берлине в те дни было проще хлеба.
Оказалось, что он наблюдал за нами и аптекой второй день, и решил, что здесь безопасно. Показательный обыск давно прошёл, военные здесь часто не мелькали, сама аптека была почти пуста. Бинтов и тех не было. Погромов в нашем районе к счастью тоже не случилось.
- И ты решил, что ничего страшного, что можешь навлечь на нашу голову беду? - спросила я, подавая ему кружку с водой и кусок хлеба.
- Мне нужно пережить пару дней. Потом я уеду. - Кивнул он.
- Серьёзно? После того как люфтваффе сбросило десант из курсантов морской академии, ты думаешь, что кто-то выпустит из Берлина лётчика офицера? - внимательно слушала я.
- Выпустит. Есть пути. Главное убраться из-под советской оккупации. А с той стороны можно вырваться в Латинскую Америку. - Ответил он, вгрызаясь в кусок хлеба. - Ты со мной?
- Это же не просто так? Сколько нужно собрать денег? Украшения? - уточнила я, усыпляя его бдительность.
- И возьмут ли их, - добавила вернувшаяся в кухню Дитта.
Она подержала в руках бокал глубокого синего цвета, и, выдохнув, поставила его на окно.
- Нужно постелить в кладовке, - встала я. - Разговоры будут завтра.
За Эрихом пришли ночью, вывели с мешком на голове, через задний вход. А через два дня мне передали, что он готов сотрудничать и рассказать о пути, по которому старались сбежать из страны вчерашние герои рейха. Вот только просил встречи со мной.
Я спокойно зашла в кабинет в одном из подвалов здания в Карлсхорсте. Как когда-то и представляла. В мундире офицера НКВД.
- Вот даже как, - даже с любопытством посмотрел на меня Эрих.
- Ты хотел встречи, - напомнила я.
- Хотел узнать, почему. - Пожал плечами он.
- Девятое марта сорок третьего года. Харьков. Командование корпуса люфтваффе самовольно принимает решение о нападении на санитарный эшелон с раненными солдатами. Помнишь? - цитирую я строчки из того доклада, который читала в кабинете старшего.
- Это война. Шли тяжёлые бои. Под видом эвакуации раненных могла происходить перегруппировка войск. В тех вагонах могли быть и танки, и орудия, и всё что угодно. - Совершенно спокойно отвечает Эрих. - Там погиб кто-то из твоих близких?
- Отец. Его часть шла на укрепление позиций в Харькове. Но он занял место у зенитного орудия. Кого-то из ваших он всё-таки заставил приземлиться навсегда. - Не скрывала я гордости.
- Значит это не попытка выторговать лояльность к себе, не страх, и даже не убеждения. А месть. Месть дочери за смерть отца. Как в рыцарском романе. - Вдруг широко улыбнулся Эрих. - А я влюбился в твои глаза. Голубые, как чистое небо.
- У меня глаза моей матери, которая стала вдовой, - я развернулась и вышла.
Больше жизнь меня с Эрихом не сталкивала.

Глава 5.

Прогромыхавший по грунтовой дороге за моей спиной уазик вырвал из воспоминаний. Похоже, Дина спозаранку моталась в соседний посёлок. Там был аэродром, почта и коммутатор. Машина остановилась и посигналила, значит, я угадала верно.
- Ездила звонить? - скорее уточняю, чем спрашиваю я, понимающе улыбаясь.
- Аля обиделась, что я опять её с собой не взяла. Ей ведь не объяснишь... У лисёнка больное сердце, да ещё анемия. А здесь если что, - Дина отвернулась к окну. - Но ей бы понравилось. Здесь даже воздух особый.
- Избаловали вы с Генкой внучку в конец, - покачала я головой. - Дин, вот как у педагога и офицера может расти такая царевна Будур? Пять лет соплюшке, а она вами вертит, как ей вздумается!
- Ей просто не хватает внимания. Да ещё из-за слабого здоровья мы её сильно ограничиваем, - ответила сестра.
- Ограничиваете? Это в чëм же? Она у вас растёт с уверенностью, что центр солнечной системы это она, бабушкино и дедушкино солнышко. Вспомни, год назад из-за Али всю сирень в вашей части вырубили. - Усмехнулась я. - Если ей чего и не хватает, то это витаминов. Витамин Р и витамин У, ремень и угол соответственно.
- Она очень умная и понимающая девочка, если ей объяснить, почему вот это делать нельзя, она понимает и не хулиганит. Так что и без угла обходимся. А сирень вырубили, потому что у лисёнка обнаружили аллергию на её цветы. - Пытаться находить пятна на бабушкином солнышке, затея провальная изначально.
- Поэтому дедушка, командир части стратегического назначения, приказом по части определил сирень как сорный кустарник, и солдаты повырубали её везде и всюду за два часа. - Напомнила я.
- Аня, ты же со мной обратно едешь? Вот и покажешь мне как быть строгой бабушкой, - засмеялась Дина. - Вон лучше смотри, Тося уже чай на берегу делает.
- Мне кажется, что она там какой-то мешок закапывает или наоборот вытаскивает. - Присмотрелась я, прощаясь с водителем. - Спасибо, что подвезли.
Пока Дина расплачивалась с водителем и благодарила за поездку, хотя денег за такие поездки она отдавала достаточно, поблагодарить за выполненную работу, у всех нас было обязательно, я пошла к Тосе.
- Только не говори, что тут что-то связанное с твоей работой, - насторожилась я, наблюдая, как она осторожно разворачивает большой мешок.
- Я на пенсии. А тут вон, кто-то решил или закопать, или просто утопить не успел. Вон, горловину прижали, да сверху пару лопат кинули. - Ворчала Тося.
- Клад, наверное, - засмеялась уже я.
- Да похоже живность какая-то. Мешок сам почти выкопался, - раскрыла наконец горловину Тося. - Ух ты ж...
В мешке оказались три котёнка подростка, месяца по три-четыре отроду. Все, похоже, из одного окота, все угольно чёрные. Только один отличался, у него глаз был затянут мутной плёнкой.
- Какой странный подарок вам преподнёс Ольхон, - протянула баба Катя.
- Верите в духов? - подняла на неё взгляд Дина.
- Как не верить, если я живу здесь уже больше двадцати лет? - улыбается наша хозяйка.
- Ну, оставить их здесь некому. Видно же, что в доме лишними оказались. Не обратно же их теперь закапывать. - Осторожно потрогала одного из котят Дина. - Да и Аля давно просит котёнка или щенка.
- Да, а тебе ещё и к ней подлизываться предстоит по возвращению, - напомнила сестре о непростом характере внучки Тося.
Котёнок с больным глазом встал и, немного пошатываясь, сделал шаг в мою сторону. Смотреть на явно переступающего через болезненные ощущения котёнка мне стало неприятно. Словно это я виновата в таком его состоянии. Поэтому я наклонилась и взяла животное на руки.
- Морда-то какая красивая, прямо лев, - внимательно осмотрела я котёнка. - Судя по бубенцам под хвостом, это кот. Ну, в будущем. Блох кстати нет, странных язв или проплешин вроде лишая, тоже. С глазом только беда, но это похоже с рождения. Ну что? Выбирай, будешь Один или Лихо? И тот и другой были знакомы с проблемами со зрением.
Котёнок уткнулся мне мордой в грудь, пытаясь протиснуться в небольшое отверстие между пуговицами рубашки. Одна из них кошачьего напора не выдержала.

- Ясно, Лихо. - Хмыкнула я. - Ты только учти, что животных я не очень люблю и домашнего питомца ни разу не заводила.
- Урчит как, - восхитилась Дина, продолжая почëсывать между ушек второго из наших найдëнышей. - Прокормить от глистов и будет Але на ночь мурчать. Да, Баюн?
- А вот этого, гордо стоящего и независимо шатающегося, я заберу себе. Уживëмся, Лекс? - нашлась и для третьего котёнка хозяйка.
- А тебя в твой монастырь-то пустят? Да ещё с чёрным котом? - спросила я у Тоси.
- Да я от мира и не ухожу. Просто живу в домике за монастырской стеной. Монастырь старый, ещё один из первых каменных в Сибири. До семьдесят пятого года ещё использовался как тюрьма. Потом как карцер для заболевших, туда во время эпидемий ссылали. А я в своё время сильно поспособствовала сначала признанию всего монастырского комплекса, как исторического памятника. А потом и разрешению вновь открыть там монастырь. Небольшой домик с садом, где раньше жил начальник тюрьмы за мной и закрепили, как благодетельствующей и покровительствующей. Тихо там, спокойно. А Лекс будет у печки сидеть, да компанию мне составлять. - Тося взяла Лекса на колени, усаживаясь возле закипевшего котелка. - Присаживайтесь. Вон уже и чай с чабрецом готов. А потом нас ждёт дивное занятие. Купание котов.
Странно, но прибившиеся коты раздражения не вызывали. И даже то, что они повсюду увивались за нами и начинали заметно нервничать, когда видели, что мы собираемся, заставляло только улыбаться. Да и окунувшись во все прелести путешествия на дальние расстояния с животными, мы только вздыхали.
В Москве меня и Дину встречали. Генка оставался таким же рыжим, как в детстве. Вот только ростом вымахал под два метра и раздался в плечах. И сразу как-то напоминал обоих своих братьев, что помогали нашему отцу строить наш дом. С возрастом мальчишка-сосед заматерел, наполнился силой, и всё больше напоминал вставшего на задние лапы медведя.
Высокий мужчина в военной форме привлекал к себе внимание даже в аэропорту. Даже не смотря на уже почтенный возраст. Для армии и вовсе глубокий пенсионер. Но смену он начал себе готовить только год назад. В одной руке он держал букет, а за вторую цеплялась Аля.
- Ты смотри, сама скромность, - пихнула я локтëм сестру.
- Напоминаю, ты мне собиралась показать строгость в воспитании, - съязвила Дина, но по посветлевшему лицу было заметно, что всё, главное для неё событие сегодняшнего дня произошло.
- Лисёнок мой, - обняла она внучку. - А я с подарками и гостинцами.
- Главное, что ты вернулась, - крепко обняла её Алька. - Я очень скучала, бабушка. Нам с дедушкой было грустно.
Пара взмахов длинных ресниц и бабушка поплыла. Да уж, лисёнок и есть. Какая уж тут строгость.
Забавная причуда природы, но внучка Дины родилась точной её копией. Наблюдая вечером, как Аля уплетала привезённое с Байкала лакомство, смесь кедровых орехов, мёда и брусники, я словно вернулась в детство. Когда родители что-то обсуждали, а наша младшая сидела рядом и внимательно ловила чуть ли не каждое слово.
Через неделю наша правящая чета, как мы смеясь называли Дину с Геной, должна была явиться в Москву. Она по партийным делам, он по службе. Алю против обыкновения решили не оставлять в казарме, где она с младенчества чувствовала себя как дома, а уговорили меня погулять с ней по ВДНХ. Видите ли, ей там нравилось. Впрочем, долго меня уговаривать и не надо было. Аля умудрялась быть одновременно избалованной и некапризной. А вместо сказок любила слушать рассказы о прошлом.
Подруга Дины, работавшая в архиве исторического музея на Красной площади, вообще с удовольствием забирала девочку к себе на работу, когда сестра пропадала на заседаниях партии. А потом с восторгом рассказывала, как внимательно маленький ребёнок слушает профессоров истории и даже задаёт какие-то свои вопросы.
Но оказывается, она ещё и неплохо всё запоминала. По крайней мере, пересказывала слова какого-то профессора об Иоанне Грозном очень связно.
- То есть, как я понимаю, когда ты вырастешь, то будешь у нас историком? - улыбаюсь я.
- Нет, - взлетают хвостики, когда она отрицательно машет головой. - Я буду прокурором!
- Да? С чего это вдруг? - спросила я.

Глава 6.

- Ну и где же ты таких слов нахваталась? - заинтересовалась я. - Ты хоть знаешь, что прокуроры делают?
- У Ксаны папа военный прокурор. Он защищает тех, кто кажется слабее. Потому что сильный делает, что хочет. Даже когда это не правильно. И вот тогда приходит Ксанин папа и возвращает всё так, чтобы было честно и справедливо. А того, кто поступал плохо, наказывает. - Объясняет мне не по годам деловая малявка.
- Думаешь, справишься? - интересуюсь я.
- Справлюсь, - уверенно кивает мелкая. - Ксана всё узнала. Прокуроров пугают, подкупают или с ними договариваются. Подкупить меня не выйдет, у меня всё есть. Теперь вот даже котик есть. Договориться со мной не получится, я вредная. А напугать меня дедушка не даст.
- Тогда да, только в прокуроры и идти, - рассмеялась я.
- Простите, - подошёл к нам смутно знакомый мужчина. - Я просто смотрю на вас... Аня? Я Саша, помнишь?
- Александр Николаевич, - вспыхнуло узнавание. - Помню.
- А я вот не сразу узнал. Смех у тебя совсем не изменился. Твоя? - кивнул бывший любовник на Алю.
- Нет, поиграть взяла, - хмыкнула я.
- И как же зовут эту прелесть? - наклонился он к ребёнку, а Алька посмотрела на меня.
Я кивнула.
- Алёна Константиновна, - представилась после разрешения мелочь.
- И что же привело вас на ВДНХ, Алёна Константиновна? - заулыбался Александр.
- Гулять мне здесь нравится, Александр Николаевич, - ответила она.
А я посмотрела на неё с непониманием. То ли услышала, как я назвала Александра, то ли лисёнок намекнула, что не представиться в ответ невежливо. Да нет, вряд ли. Всего пять лет девчонке, хоть язва ещё та растёт.
- Какое совпадение, я тоже очень люблю здесь гулять. - Отвечает ей, а смотрит на меня бывший.
Улыбается, а глаза как раньше не загораются.
- А давайте вместе гулять, хотите, Алёна Константиновна, я вас на плечо посажу? Сверху лучше видно будет, - предлагает Александр, как будто близкий друг семьи. - А мы с твоей бабушкой поговорим. Мы очень долго не виделись.
- Почти двадцать пять лет, - хмыкнула я.
- Нет, вам тяжело будет. Вы старенький. - Улыбается Аля.
- Так дедушка у тебя тоже, наверное, почти как я, или он тебя на плечах не катает? - привязался к ребёнку Александр.
- Катает. Только дедушка совсем не как вы. У него плечи шире, а живота нет. Он сильный. Бегает по утрам и отжимается. И гирю подкидывает и на лету ловит. И вообще, каждый год, когда новые солдаты приезжают, пробегает полосу препятствий. Мундир снимает и бежит. Говорит, вот, ребята, смотрите. Если я такой старый могу, то вы, молодые сильные парни, вообще со скоростью света должны её проходить. - Гордо задрав нос, рассказывает Аля.
Александр Николаевич конечно от услышанного не в восторге. Лисёнок с детской непосредственностью потопталась по мужскому самолюбию. И сказать нечего, явно же маленький ребёнок сказал без злого умысла. Ну, вот просто дедушка у неё лучше по всем статьям.
Однако Александр остался с нами и прощаться не спешил. Всё рассказывал о своей жизни, не смотря на мою явную незаинтересованность, как слушателя. И не понимать этого он не мог.
Да и я понимала, с удивлением и очевидностью, что какая-то заноза, засевшая в тот день, когда он сообщил мне о своей свадьбе, глубоко в душе, вдруг растворилась. Смылась в мутной воде мелочности и суетливости того, кто когда-то казался главным мужчиной в жизни. Да и сам Александр как-то измельчал, потускнел... Мне важнее было, чтобы Аля не накапала себе мороженным на подол одного из любимых платьев, чем то, что говорил Александр Николаевич.
- Лисёнок, ничего не забыла? - выразительно посмотрела я на её юбку.
- Ой, салфетка! - улыбнулась Аля и начала разворачивать бумажную салфетку, прикрывая колени.
- Что ты всё её лисёнок-лисëнок... Она же не рыжая! - не смог скрыть раздражения в голосе Александр.
- А я лиса ценной породы, чернобурая, - гордо вздёрнула подбородок малявка. - Так дедушка говорит.
- Избалованная она у тебя, - поджал губы Александр.
- Да? Не замечала, - пожала плечами я.
А потом уже совершенно беззаботно восхищалась не раз виденными фонтанами, "удивлялась" ловкости Али, уверенно идущей по высокому бордюру вдоль клумбы, и даже достаточно бойко пропрыгала нарисованную кем-то дорожку "классиков". Словно выплёскивала какое-то внутреннее напряжение. Ощущение затишья перед бурей.
И она разразилась. Обрушилась разом на всю страну, ломая судьбы, устоявшийся образ жизни, сминая общество, безжалостно круша прежние связи, обесценивая разом всё. И не давая ничего взамен.
Я только поражалась дикости происходящего. И ужасалась. Такого не было даже в войну. Голод был, мародёрство было, разруха была. А вот такого... оскотинивания не было. И откуда только повылезло всё это отребье без чести и совести? Я не узнавала мир вокруг. Честность приравнивали чуть ли не глупости, простой честный труд перестал цениться. Как и человеческая жизнь.
Иногда казалось, что я наблюдаю последние дни перед концом света. Безумную агонию. Но на фоне этого беспредельного разгула только ярче вспыхивали настоящие бриллианты, Данко современности.
Но внутри всё скручивало от гнева. Неужели ради вот этого спасали страну в войну? Поднимали из разрухи, ограничивая себя во всём и совершая невозможное, настоящие трудовые подвиги?
Меня ещё спасла бабушкина наука. Благодаря её давним разъяснениям я весьма подозрительно относилась к идее отдать свои деньги кому-то, пусть это и сберкасса, и считать, что цифры на сине-зелёной бумаге смогут мне чем-то помочь или обеспечить старость. Свои сбережения я хранила в золоте, в совершенно ликвидных обручальных кольцах. Которые можно было сдать в любом ломбарде. Да и старушка, сдающая одно или пару обручальных колец, никого никогда не удивит. А после того, как разрешили населению хранить валюту, то я добавила к способу сбережений доллары и английские фунты стерлингов.
Купюры я укладывала на твёрдую картонную подложку, сверху накрывала второй и вставляла в раму, под большие фотографии. А жила скромно, поездки на Байкал или к сёстрам прекратились. И возраст, и дорого. Вот только любимого кота и баловала. Да телефонные счета за межгород. Но это были обязательные платежи, как коммуналка или покупка лекарств.
Единственная авантюра, в которой я приняла участие, это приватизация. Дина не дала ни мне, ни Тосе махнуть на это всё рукой, и заставила перевести в собственность жильё. Ну, я смогла ещё и служебную дачу, а по факту настоящий дом, приватизировать. Маслица, правда, пришлось подлить под скрипящие колёса. Но кто же в наше-то время помирает с чистой совестью? Без взятки не обошлось.
Вот и металась я между дачей-домом и квартирой. Пока однажды ко мне в квартиру не заявился деловитый молодчик в кожаном пиджаке. Тощий, длинноносый, с каким-то вытянутым лицом. Неприятно вертлявый.
- Бабушка, это новая социальная программа. Заботимся о пенсионерах-ветеранах. В честь годовщины Победы. Пятьдесят лет всё-таки! - тараторил он со скоростью пулемёта. - Всё, вы позаботились о мирном небе для нас, а государство теперь берёт все ваши вопросы на себя! Отличные индивидуальные коттеджи таун-хаусы, медсестра и уборка дома. Чистый воздух!
- А с котом-то туда можно? - спрашивала я, прикидываясь немного доверчивой бабушкой.
- Конечно! Я же говорю, всё для вас. Только договор подписать нужно. Там ещё и денежная выплата. Небольшая, но котику на сосиски хватит. Так что всё в строгой отчётности. - Кивал китайским болванчиком разводила.
- А места там грибные? Я грибы страсть как люблю. - Делала вид, что не могу встать я.
- Да грибные, грибные, бабуль. - Подскочил мужичонка ко мне и схватил за руку у кисти и у локтя.
А я пока слушала про прекрасные условия, что мне вдруг решили предоставить, всё руки мазала. Сохнет кожа в старости, что поделать! Вот только жирный "тик-так" и спасает. И встала я неудачно. Руку чуть не вывернула, даже красные пятна пошли, верный признак будущих синяков.
- Сейчас, сынок, я паспорт достану. Тебе ж, наверное, паспорт мой нужен? - голос у меня дрожал сейчас куда больше обычного.
- Да-да, бабуль, - уже уверенно осматривался по сторонам этот соцработник.
На звук выдвигаемого ящика секретера, он внимания не обратил. А зря.
- Нравлюсь? - уже куда более уверенно спросила я, перестав притворяться.
- Что? Кто? - обернулся мужик. - Эээ, бабка, ты чего?
- Кто-кто... Я про фотографию спрашиваю. - Спокойно объясняю я, направив на соцработника наградной пистолет. - Сорок седьмой год. А это я. В мундире НКВД. Слышал? Вижу, слышал. Я конечно ветеран, и давно уже бабка, но из ума не выжила, продавать квартиру в обмен на халупу в бывших бараках пусть и с доплатой коту на сосиски.
- Бабка, да ты ох@ела что ли? - рванул он на меня и тут же упал, заскулив на всю квартиру.
- Я, юноша, из-под таких как ты самолично этажерку выбивала. Вешать-то всякую шваль потом уже запретили. Патроны на вас тратили, расстреливали.- Говорила я, пока перезаряжала пистолет. Все-таки наградное оружие это не боевое. - Так что не дëргайся, а то одним простреленным коленом не отделаешься.
Приезда милиции мы ждали вместе. Я, сидя на стуле, Лихо, развалившийся на столе, и начинающий утробно рычать, стоило мужику пошевелиться, и сам мужик, скрючившись и скуля на полу.
- Бабушка, отпустите. Я никому не расскажу, правда! Я больше к вам не приду, - подвывал он.
- Да я уже сама всё рассказала. Вон, милиция сейчас приедет. Что же я, зря ребят что ли сорвала? - усмехнулась я. - И прийти ты ко мне не сможешь, потому что уедешь за колючую проволоку. Сейчас на тебя столько висяков повесят, за три года показатели раскрываемости поднимем.
- Анна Тимофеевна, - уже скоро раздалось от порога, я же знала, кому звонить.
- Михаил, вы приходите, а то я нашего гостя одного оставить не могу, - крикнула я. - Дикий он совсем, невоспитанный. На старушек кидается, вон вся рука в синяках, пришлось защищаться.
По инстанциям меня, конечно, потаскали, чуть наградной пистолет не забрали. Но моё славное прошлое, возраст, синяки на руке и хорошо получившиеся на креме пальчики нападавшего сыграли свою роль. Хотя главным конечно было то, что пришедший ко мне разводила оказался весьма ушлым малым. Несколько девок из разных отделов соцзащиты сливали ему информацию о старушках лет так шестьдесят пять и старше, и у кого родни не было. По крайней мере здесь и близкой. Дети там, внуки. А вот квартиры были, и были в собственности. За прошедшие полгода он уже выселил таким образом почти полтора десятка стариков. А его друзья-коллеги, хотя вернее их назвать моральные калеки, пенсионеров ещё и запугали. Первые полученные таким образом квартиры уже выставляли на торги.
Так что вовремя этот чудик решил завалиться ко мне в гости. Ну, или наоборот, не вовремя для себя. Хотя понять его можно. Квартира не из простых, лакомый кусочек. А значит, пройдёт время, и придут другие ребята. Более подготовленные с сильным покровителем.
Служба в разведке приучила слышать и видеть подсказки вокруг. А тут сама жизнь предупреждала. Квартиру я продала. Часть денег добавила к тем, что были спрятаны за фотографиями, часть вложила в свою дачу, а часть перевела Дине. Возможности у неё уже были не те, а Альку надо было учить. Хотя к двенадцати годам наш лисёнок окончательно решил, что будет археологом. Посмотрим, что будет к окончанию школы.
Квартиру я продавала с условием, что мне помогут переехать на дачу. Да и покупателя я сама выбрала из всех. За хлопоты скинула цену.
- Анна Тимофеевна, вы ж ведь поняли, что я со своим прошлым, - внимательно смотрел на меня исподлобья Олег, которого за то самое прошлое знали не по фамилии, а по прозвищу "Лесоруб".- А квартиру продали, скидку сделали. Я знаю, где вы теперь живёте, куда вещи отвезли. И вот непонятки у меня. А почему?
- Про прошлое знаю. Как и ты про меня, - не собиралась я играть с ним в непонятные угадайки. - И про то, что свои правила у тебя есть. Ты закон не уважаешь, считаешь, что раз можно прожать с помощью силы, то надо выжимать. Но есть границы, которые ты не переступишь. А уж если и решишь, что я зажилась, то всегда можно сказать, что фамилия обязывает. Да? Олег Павлович Раскольников? А почему именно ты... На квартиру глаз положили, да ты знаешь, я не скрывала. Эти зубы пообломали, другие придут. Позубастее. А теперь я это вижу так. Приходят бравые ребята, квартирку отжимать, а ты им такой красивый, дверь и откроешь. Они удивятся и спросят, а где бабушка. Уж будь другом, ответь им, мол, я за неё. Представляю их лица.
Лесоруб Раскольников пару секунд молчал, видимо представлял себе эту картину, а потом начал просто ржать.
- Анна Тимофеевна, будь вы младше ну хоть на тридцать лет! Женился бы! Вот честно! - заверил меня Олег.
Ведомственная дача стояла в тихом районе, среди пары десятков ещё таких же дач. Здесь давно был и свет, и удобный подъезд. И даже газ был подведён. В своё время была возможность, когда вели ветку к частным домам высоких чиновников. Я ей воспользовалась. И хотя в домике стояло аогв и была колонка, печку я тоже разбирать не стала. Мне это напоминало о доме и детстве.
Новый забор и дорожки по участку радовали взгляд. Сад буйно цвëл, напоминая мне самую главную весну в моей жизни. А сама эта жизнь текла тихо и размеренно. Рутинно. Но в старости уже начинаешь находить особую прелесть в этом однообразии. Даже Лихо всё больше предпочитал спать рядом со мной, а не охотиться или увеличивать количество чёрных котят в нашем дачном посёлке. Солнце моей жизни уже уверенно катилось к закату.

Глава 7.

Октябрь девяносто восьмого полыхал огнём рябин. В дачном посёлке, что всё увереннее с каждым годом терял статус дачного и превращался в совершено обычный жилой посёлок, как-то было принято сажать рябины и липы. Вот и тонули мы по весне в белой пене цветущих рябин, дурманил голову в июле медовый аромат золотых цветов липы, осенью любовались рубиновыми гроздьями, а зимой слушали гомон и перекличку прилетевших полакомиться мороженой ягодой птиц. Я и сама порой срывала несколько ягод во время прогулки и отправляла в рот, жмурясь от удовольствия и белизны снега кругом.

Гуляла я подолгу. Медленно, никуда не торопясь. Наслаждаясь любым временем года и беседуя с Лихо. Вот и сейчас я остановилась и подняла голову, наблюдая за кружащимися листьями. Лихо отошёл в сторону и развалился на чем-то приглянувшейся ему охапке опавших листьев.

- Ооой, какой котик! Это у вас бенгал, да? - остановилась рядом недавно ставшая мелькать в посёлке девушка. - Здравствуйте!

- Здравствуйте, - чуть склонила голову я. - Не знаю. Мы с Лихо случайно познакомились, так что о его семейных связях мне ничего не известно.

- Ой, я Катька, - едва заметно дёрнулся уголок губ новой знакомой, выдавая, что собственное имя ей не нравится.

- Катя, красивое имя. - Произнесла я. - А почему вам оно не нравится?

- Да ну, простое какое-то. Как козу или овцу какую, - пожала плечами девушка. - А можно я вашего котика поглажу?

- Я не против, но Лихо у нас кот с характером, может и нашипеть, - предупредила я.

- Как и все мужики, мой вон тоже всё ворчит, что развожу телячьи нежности, а он терпеть все эти сюсюкания не может, - улыбнулась Катя.

- А я Анна, Аня. И знаешь, можно всю жизнь Нюркой проходить, а можно и Анной Иоановной. Тут всё зависит только от того, как ты позволяешь к себе относиться, - улыбалась я, наблюдая с каким снисхождением Лихо позволял себя гладить.

- Спасибо, - поднялась Катя. - Кошек очень люблю, но завести не могу. Сама на птичьих правах, а в общежитие нельзя. Вы извините, что я вам вот так навязалась.

- Ничего страшного, - ответила я. - Старость любопытна и любит разговоры.

А уже на следующий день мы с Лихо встретили Катю, идущую с сумкой через плечо. Девушка явно покидала посёлок.

- Уезжаете, Катя? - спросила я.

- Да, погостила и хватит, - постаралась улыбнуться расстроенная девушка.

- Жаль, кое-кто вон явно рассчитывает, что красивые девушки гладить его теперь будут на ежедневной основе, - пошутила я. - Не буду задерживать. Счастливого пути.

Неделю спустя Лихо нагло побежал впереди меня. Похоже, что маршрут прогулки он решил выбрать самостоятельно. Обычно он эту сторону посёлка не любил. Слишком много собак. Возле крайнего от леса дома кот заметно замедлился.

- Доброго дня, Дмитрий, - поздоровалась я. - Как-то вы слишком нарядно оделись для ремонта машины.

- Здравствуйте. Да я не собирался её ремонтировать. Надо срочно в город доскочить, да что-то забарахлило. - Раздражённо пнул по колесу своей хонды мужчина.

- Да уж... Когда интересно кто-нибудь додумается хоть киоск какой открыть. Продукты вечно берёшь с запасом, а чуть что кончится и уже надо в город ехать. - Сочувственно улыбаюсь я.

- Я не за продуктами, - вздохнул Дима.

- Да я понимаю. Перед встречей с продуктами мужчины не бреются, - хмыкнула я. - Так Катя твоей гостьей была?

- Моей. Да соплюшка она! Девятнадцать лет всего. И мне сорок! И кроет меня иногда. Ну, вы знаете. Вот что она могла во мне найти? - вырвался у него, похоже, самый главный вопрос.

Отец у Дмитрия был военным в высоком чине, но из тех, кто свои погоны и награды заслужил потом и кровью. А вот мама Диму баловала. Единственный сын, что уж. После очередного привода в милицию во время пьяного дебоша, отец отправил парня служить. И не куда-нибудь, где потеплее. Владимир Романович напряг всех своих друзей, но запихнул парня аж в Псковскую дивизию вдв. Специально, чтобы мама с пирожками ездить не начала. Мама плакала и просила сына хотя бы перевести, но Владимир Романович не сдавался и говорил, что это проверка. Если его сын, то отслужит как положено и вернётся мужиком, которому не стыдно руку подать при встрече. А если будет ныть, скулить и проситься обратно, значит, жена ему подкидыша приволокла.

Дмитрий не только достойно отслужил свою срочную службу, но и вместо дембеля отправился в Афганистан. Через три года попал в госпиталь с ожогами на половину тела. Вернулся домой, где уверенно вставал на ноги, бегал, возвращал телу былую силу. А потом вновь уехал в Афганистан. Родителям сказал сам и предупредил, что будут мешать, всё равно уйдёт. Только они его могут больше не ждать.

- Мой. Полностью. Мать в его рождении участия, похоже, не принимала. - Ещё по фронтовой привычке скручивал табак в бумажку Владимир Романович.

Дмитрий лет десять как осиротел. Мать ушла раньше, подорвала сердце, ожидая сына. Отец встречал сына из Афганистана при полном параде, при всех жал руку. Сыном он гордился безмерно. После смерти отца жил Дима один, Катя вообще была первой, кого он привёл в этот дом. Да и ранения, война... Не проходит такое без следа. Ни для кого.

- Так у неё бы и спросил, - улыбнулась я. - Красивая девушка, приятная. Только ведь придётся сюсюканье терпеть, Дим. Как же ты с этим справишься?

Глава 8.

Странный сон никак не позволял вырваться и открыть глаза. Словно мой дом был наполнен туманом, а я сама была лишь частью этого тумана, тенью, отблеском отражения в зеркале. И в то же время...
Я видела саму себя, лежащую на паркетном полу. Видела Лихо вытянувшегося поверх моего тела так, что его мордочка спряталась у меня на груди. Мне хватало опыта, чтобы понять, что вижу я не просто себя и кота. Я вижу наши мёртвые тела.
- Анна Тимофеевна? - позвала от порога Катя, значит Димка её всё-таки вернул. - У вас дверь нараспашку... Ой!
Она испуганно округлила глаза и подхватила на руки ярко-рыжего маленького котёнка в ошейнике и на поводке. Похоже девушка решила приучать рыжика к прогулкам.
- Я сейчас... Я позову кого-нибудь, Анна Тимофеевна, - быстро развернулась и поспешила убежать Катя, вызывая у меня невольную улыбку.
Прибежал Дима, тут же набрал номер Олега Павловича Раскольникова. Рядом с телефоном в рамке висел список телефонов. С Олегом у нас через год после покупки им моей квартиры состоялась ещё одна сделка. Дача фактически принадлежала ему, а я спокойно здесь жила до конца жизни. По собственному желанию Лесоруб ещё и приезжал пару раз в месяц. И регулярно звонил узнать, не нужно ли мне в город или к врачу.
Вскоре началась суета... Участковый, врач. Катя, что-то требующая от Димы.
- Кать, ты сдурела? В смысле кота заморозить? Людям не всегда делают, а ты про дохлого кота! - вытаращился на девушку Дмитрий.
- Этот кот для неё много значил. Сам говорил, что он всегда с ней был. Гулял, жил, спал. Умер и то рядом. Надо заморозить, а родственники приедут и сами решат. - Уговаривала его Катя.
- Дурость какая-то. - Нахмурился Дмитрий. - Только чтобы ты не ныла, и так дел хватит. Когда там родня ещё приедет, к похоронам бы успели. А проводить надо достойно.
Но долго ждать не пришлось. Уже на следующий день перед калиткой остановилось такси. Мы не могли себе позволить встречи при жизни. Но сейчас не останавливали ни расстояния, ни затраты. Первыми приехали Тося и следующая повсюду за ней в последние годы японка. Бывшая гейша, владелица своей школы в Осаки. Бежала в Советский Союз после войны. Как уж там судьба свела её с Тосей, мы не знали. Но молчаливая и едва заметно улыбающаяся Кира, на родине её звали то ли Кумиро, то ли Кухиро, появилась рядом с Тосей ещё в нашу последнюю встречу на Байкале. И жила она у сестры. Сейчас Кира выйдя из машины, встала боком, явно ожидая ещё одного пассажира. Лисёнок.
В свои пятнадцать Аля уже была ростом выше ста семидесяти пяти сантиметров. Но при этом любила высокий каблук. Гена с Диной сделали невозможное. Девчонка занималась бальными танцами, балетом, верховой ездой и даже фехтованием. У ребёнка не было ни одного свободного дня. Осенью восемьдесят восьмого она самовольно пошла в школу. Видя, что девочка уже спокойно читает, знает счет в пределах ста и с ошибками, но пишет, учительница уговорила попробовать учиться. Так Аля и стала школьницей, сейчас уже почти выпускницей. Вот только чудить она начала тоже не по детски. Да так, что уже родителям пришлось отправлять её к Тосе, в глушь и в монастырь.
Горло словно перехватило, так похожа она была на Дину в том её возрасте, когда я ушла на войну. Блузка с высоким горлом, тёмные узкие брючки, волосы, убранные в тяжёлый узел на затылке. Из всех украшений только серьги с турмалином в ушах и тяжёлая цепь-питон с медальоном в виде головы Медузы Горгоны. Эту цепь с медальоном заказал для неё Гена, когда узнал о рождении внучки. Первый подарок от дедушки с бабушкой. Даже сейчас, с покрасневшими глазами и нахмурившись, она производила впечатление.
Вон и Лесоруб стоит, словно ему по затылку треснули.
- Здравствуйте, вы наверное, Олег Павлович? - поздоровалась с ним Тося.
- Да. А вы... - начал он.
- Тося, одна из сестёр Ани. Моя подруга и наша с сёстрами общая внучка. - Не стала заставлять догадываться Раскольникова о том, кто есть кто сестра.
- А Анна Тимофеевна не говорила, что у неё есть внучка, - потерялся взрослый мужик.
- Значит ничего плохого вы бабушке не делали, - чуть улыбнулась Аля.
- Кицунэ, - посмотрела на неё бывшая гейша.
Видно она сейчас и занималась тем, что знакомила Алю со значением понятия строгое воспитание.
А уже вечером в сопровождении обоих сыновей появилась Дина.
- Бабушка! - чуть не спотыкаясь на дорожке полетела к Дине лисёнок. Отца как будто и не заметила.
Зато обратил внимание на моего младшего племянника Лесоруб.
- Князь? - неуверенно присматривался он.
- Вы знакомы? - удивилась вышедшая на крыльцо Тося.
- Да. Познакомились. - Кивнул Костя и протянул Олегу руку.
- Вместе пилили то, что не сажали? - нарочито милым голосом поинтересовалась Аля.
Сëстры и племянники сразу влились в подготовку похорон. Старший племянник, работавший в снабжении на оборонном заводе, ко мне несколько раз заезжал. Был знаком и с Димой да и на месте лучше ориентировался. Поминальный стол сëстры готовили сами. Аля и Катя помогали и бегали на посылках.
Только поздним вечером все собрались в разом ставшей какой-то маленькой комнате. Дина села в моё кресло, а Аля, ни на кого не обращая внимания, устроилась у её ног. Дина о чём-то задумалась и сама не замечала, что вытащила шпильки из волос внучки и почти машинально перебирает пряди, почëсывая голову. А Алька полуприкрыла глаза и чуть ли не мурчит от удовольствия. Какой же ещё по сути ребёнок! Только вид взрослый. Сидит, выгнулась, откровенно наслаждается лаской и мысли нет по сторонам посмотреть, реакцию на себя подметить. Нет, ей и дела до того, что там вокруг происходит неё происходит.
А вот Олег сидит и места себе не находит, взгляд так и возвращается без конца к лисёнку. Хотя наверняка уже знает и сколько девке лет и что она ему ну прям совсем только в дочки и годится.
- И всё-таки, что с Лихо делать будем? - спрашивает Тося.
- Тёть Тось, а что мы должны с ним сделать? Похоронить с почестями и воинским салютом? Или панихидку ему заказать? - отмахивается Костя, младший сын Дины.
- Похороним вместе с бабушкой Аней. И без всяких кривляний. Это бабушкин кот. Он даже смерть с ней разделил. - Сама словно кошка перед броском напряглась Аля. - Катя принесла для него ящик из под посылки. Вот в нём в могилу и опустим.
- Может не стоит? Люди могут не понять. - Мягко спрашивает Игорь, старший из племянников.
- Все кто знал бабушку, знает, что с котом она была не разлучна. - Упрямо поджимает губы Аля.
- Гормоза, бесполезно. Я же успел сказать, что не надо. Она теперь упрëтся и сделает именно так, как я сказал "не надо". Вплоть до похода на кладбище ночью и раскопки могилы, чтобы похоронить кота. - Махнул рукой отец Али. - Нам же в могилах копаться не привыкать, да, доченька?
- Это не копание в могилах, а раскопки поискового отряда с целью нахождения и индефикации погибших солдат времён Отечественной войны. Я поисковик! - резко ответила отцу Аля. - И сезон этого года ты мне сорвал!
- Ну, да. А поиски окаменевшего дерьма динозавра ты называешь археологией. Я в курсе. - Не остался в долгу племянник. - И если бы у кое-кого не было за полтора года четырнадцать приводов в милицию за участие в уличных драках, то весну и лето этот кто-то провёл бы дома, а не в монастыре посреди тайги.
- Ага, дома. На огороде, говори прямо. - оскалилась Аля.
- Всё, мне нужно на воздух. - Вышел из комнаты племянник.
- Аля, - вздохнула Дина.
- Извини, бабушка. Сорвалась. - Уткнулась лбом в бабушкины колени девчонка.
- Не переживай. После похорон вернёшься домой. Тем более, что и так месяц школы уже пропустила. А с сыном и снохой я поговорю. - Кажется, что племянника и его жену ждут непростые времена.
- Олег Павлович, вы не будете против, если я заберу бабушкины фотографии, вещи, книги? - спрашивает Аля.
- Нет, конечно. Всё упакуем и отправим, если сразу всё забрать не получится. И тут такое дело... Это на Анне Тимофеевне было. - Лесоруб протянул Але коробочку в которой я увидела свои серьги, перстень и часы. Часы я приобретала ещё в Германии, в сорок четвёртом. И с тех пор только чистила пару раз.
- Ну вот, можно наверное и уходить. Дальше здесь обойдутся и без меня. Память о себе оставила, фотографии заберёт себе Алька. Будет менять рамки и найдёт от меня подарок. Да, можно уходить! Как когда-то из дома на фронт, не оборачиваясь, - произнесла я сама для себя.
И почти сразу почувствовала сильный удар по голове. Чему я сильно удивилась, ведь уже считала себя умершей. Кто-то неведомый запустил в голове настоящий калейдоскоп. Знаки, символы, картинки, имена... Кружились, смешивались и складывались в совершенно новые знания и какие-то смутные воспоминания. Только воспоминания чужие и густо замешанные на страхе.
Первое, что я ощутила, это боль в затылке и неприятное ощущение грязных досок под щекой.
- Фрау? Фрау Анни, вы меня слышите? - пытался кто-то меня расшевелить. - Жива, но похоже без сознания.

Глава 9.

Справедливо рассудив, что "очнуться" я могу в любой момент, я прислушалась к тому, что происходит вокруг. У меня не было времени, чтобы задуматься о происходящем. Я внезапно почувствовала себя восемнадцатилетней девчонкой, которая только оказалась на подготовке перед заброской глубоко в тыл врага.
- Как бы искренне вы не верили в свою легенду, вам это совершенно не поможет. - Работала с нами хорошо известный уже после войны мозгоправ. - Вы должны воспринимать всё происходящее вокруг, как единственно существующую реальность. Не имеет значения, кем вы были до того момента, как надели свою личину. После вы именно тот, кем вы стали. Вы должны не претворяться кем-то, а жить! Прочувствовать все эмоции этого внезапно родившегося человека, напитаться его заботами и привычками. Вы должны не разделить тревоги и переживания этого несуществующего человека, а испытать! Вот такой вот метафизический парадокс.
Поэтому сейчас я не была семидясятитрëхлетней старушкой, мирно почившей с котом в обнимку. Я была фрау Анни, получившей очень сильный удар по затылку и упавшую на весьма грязный пол. Я не испугалась, пугаться буду потом, наедине с собой и когда буду уверена в своей безопасности. Спасибо представившейся Марией Ивановной мозгоправу, мгновенное принятие ситуации и умение принимать чужую шкуру, как свою, она в нас выпестовала на отлично. Именно это позволило мне спокойно лежать не шевелясь, и даже пульс не участился.
Пока я не могла сказать, что у меня сейчас со зрением, глаза были закрыты, примерно понять какого возраста эта фрау Анни, тоже. Но я отлично чувствовала запахи и прекрасно слышала все звуки вокруг. Многие из запахов были знакомы, и хотя вонь грязной и задохнувшейся тряпки в сочетании с запахом застоявшегося масла, сильно била по обонянию, но я готова была поспорить, что нахожусь в аптеке. Там, где хранились ингридиенты и делались составы.
Пометив себе своё место нахождения, я внимательно прислушалась к разговорам. А вот они меня удивили. Даже стало любопытно, кто же это так нагло обсуждает произошедшее, не стесняясь присутствия свидетеля? Тем более, что уже знали, что я жива, хотя и без сознания.
- Ваша светлость, сами видите, взлома нет, да и охранка на доме из последних разработок Хлайпеса-отца. Значит фармик Саргенс сам впустил напавшего. Да и на столе вино, сыр, бекон... Фрег явно знал и ждал преступника. - Отчитывался грубый голос, такой принято называть прокуренным. - Ну, или встретив гостя, погнал свою бабу, накрыть на стол.
- Нет, стол был накрыт заранее. Почему здесь, в приёмной аптеки, а не в жилых комнатах? Бабу он погнал уже за добавкой. Вон разбитые бутылки рядом с ней. - Я почувствовала ощутимый тычок в бок чьей-то ногой. - Интересно, она может что-то помнить?
- Простите, герцог, но кузен всегда очень жаловался на её тупость. Говорил, что сильно прогадал с женитьбой. Купился на то, что девка с аттестатом о том, что сдала экзамен на разумность и может считаться человеком. Наверняка аттестат тот поддельный или купленный. Уж больно дурна была жена у Фрега. Уж учил он её, учил, да в дерево сколько не вбивай! Да вы у людей спросите, она и разговаривала с трудом, только головой кивала и пряталась. - Третий голос вызвал у меня непроизвольную дрожь, видимо та, кем теперь стала я, этого человека действительно боялась. - Так что наверняка ни на что внимания не обратила, не заметила. Да и объяснить ничего не сможет. Но побеседовать с ней, если она вообще в себя придёт, вы сможете, когда вам заблагорассудится. В память о кузене, я возьму на себя тяготы её содержания. Куда уж деваться, придётся принимать Анни младшей женой. Не скажете, когда можно будет дом и аптеку брата принимать? А то ведь дело такое, клиенты быстро переметнуться.
Фраза про младшую жену пробудила у моего тела какие-то глубинные инстинкты. Я резко распахнула глаза и попыталась подняться. Ко мне тут же наклонился бородатый мужчина.
- Вы помните, как вас зовут? - узнала я прокуренный голос.
- Да, - ответила я. - Фрау Анна Саргенс.
- Фрау она! Посмотрите на неё! - подал голос неприятно полный мужчина.
Впрочем отталкивала не его внешность. Хотя сальные прилизанные волосы, рыхлая кожа, напоминающая корку апельсина, и большие мясистые губы привлекательности точно не добавляли. А вот злой взгляд сощуренных глаз, презрительно сжатые губы и голос, в котором весьма плохо пряталось раздражение, вызывали желание задержать дыхание и вымыть руки.
А рядом с угодливо пригнувшимся кузеном покойного аптекаря стоял тот, кто видимо и был тем, кого звали герцог и ваша светлость. Мой взгляд замер на остроносых сапогах, в каких щеголяли дворяне времен Пушкина. Так вот кто меня ткнул в рёбра!
- Ваше личное желание прибрать имущество моих родителей, которые перешло в распоряжение моего мужа после заключения брака, отменяет моё происхождение? - озвучила я мысли, крутящиеся в голове.
- Хм, - усмехнулся герцог. - А вы говорите разговаривать не может.
- Да что ты такое несёшь? - возмущëнно хватал воздух ртом кузен.
- Помолчите, - осадил его герцог. - Поясните, старший йерл?
- А что тут пояснять? Аптека, дом и два сада, домашний и с лекарственными травами, а также участок земли на острове Марли принадлежали родителям фрау Анны. Её мать была признанным бастардом графа Дорангтон. - Еле заметно пожал плечами местный следователь. - Так как других детей у родителей фрау не было, всё имущество унаследовал муж фрау, тем более, что вступая в брак, он взял фамилию фрау. А теперь, так как вдова фрау и сдала экзамен на разумность, то есть, не смотря на то, что она женщина, она имеет определённые права и может наследовать с обременением.
- Это очень интересно и познавательно, но меня интересует другое. Фрау, кто приходил к вашему мужу? - отмахнулся от старшего йерла герцог.
- А вы не видите, что на полу под столом лежит маска? Видимо её положили на стол, а потом она упала. - Показала я на предмет.
- Ага, значит и на счёт внимательности ошибка! Отлично! Мне нужны все подробности сегодняшнего вечера и вообще, всё, что вы знаете о делах своего покойного мужа, - герцог хотел присесть на стул, но посмотрел, скривился и решил, что ему и постоять вполне неплохо.
- Это допрос? - уточнила я.
- Начинается! - сжал губы мужчина. - Мне нужны ответы и быстро!
- К сожалению, я сейчас не могу сосредоточиться. Чувствую лёгкое головокружение и боль от удара. - Напомнила я, пытаясь выиграть время, чтобы не пользоваться всплывающими обрывками мыслей, а попытаться понять, что вообще происходит.
- Травма головы, десять дней на лечение и проверка не потерял ли пострадавший разум. - Без всякого выражения явно что-то процитировал старший йерл.
- Значит, сотрудничать не хотим? - опасно прищурился герцог. - Ну, разве я могу препятствовать фрау в получении столь необходимого лечения? Лечитесь. А через десять дней и разум ваш проверят, а то тут ваш родственник ответственно заявляет о подлоге аттестата. Ведь заявляете, сорр?
- Ааа... - отчего-то растерял уверенность кузен.
- Или вы мне лгали? - давил на него герцог.
- Заявляю! - резко закивал головой мужик.
- Вот и прелестно. Труп в мертвецкую. Отдать родне для похорон как и положено через сорок дней. Вас, фрау, через десять дней ждёт повторный экзамен на разумность. Старший йерл, заканчивайте здесь, мне отчёт к завтрашнему утру! - зло и раздражённо раскидал команды герцог перед уходом.
Ну, главное позади. Никто и ничего не заподозрил. Осталась ерунда, понять, что вообще происходит?

Глава 10.

Легко сказать, особенно если ты герцог, мол, заканчивайте здесь побыстрее и жду отчёт. Но вот выполнить это требование гораздо сложнее.
Первым делом, едва герцог ушёл, йерл выставил вон кузена. Этот товарищ очень настойчиво пытался остаться, на что я решительно ответила нет.
- Я только-только стала вдовой и превращаться в весёлую вдовушку не собираюсь. А у вас нет оснований здесь находиться. - Четко и громко ответила я, указывая на дверь.
- Ты ещё пожалеешь, - прошипел проходя мимо меня новоявленный кузен.
- Храни нас небо от такой родни, с врагами мы уж как-то сами, - закрыла за ним дверь я.
- Вы бы, фрау, потише себя вели. Слишком уж рано решили, что теперь без хозяйской руки. - Даже не попытался скрыть высокомерия йерл. - Закон пока на вашей стороне, но только те десять дней, что остались до вашего экзамена. А потом с момента погребения фармика Саргенса вы законное имущество его кузена, сорра Карла.
- Это при условии, что обнаружится, что у меня пропал разум, не так ли, старший йерл? - осторожно спросила я. - И потом, вы же сами потребовали от сорра Карла, чтобы он покинул этот дом и отправился к себе.
- Потому что он мешается и создаёт ненужную толкотню. Но это лишь формальность. Его известят о результатах проверки. А на вас наденут ограничитель, которой не позволит вам скрыться за пределами этого владения или причинить вред имуществу сорра. На сороковой день, сразу после похорон кузену вашего покойного мужа передадут сертификаты на имущество, деятельность и вас. - Осветил мои перспективы йерл. - И даже если вы действительно сами сдали экзамен на разумность, в чëм сомневается не только сорр Карл, но и все ваши соседи, то проверку вы не вытянете. Так что пока вы сами не потребовали признания вашей травмы, у вас ещё был шанс сохранить свой статус, сейчас нет.
- А что вас так радует? - прямо я спросила мужчину.
- Потому что бардак в мире начинается вот с этого! Потому что лезут все не на своё место. Разумность бабы, это с мужем не спорить и дом в порядке держать. А её единственное естественное право, это принимать волю своего мужа и хозяина, фрау. Пока фрау. - Зло высказался йерл.
Поняв, что даже человеческого отношения я здесь не увижу, я решила отойти в сторонку и не отсвечивать. Впрочем, скучать мне не пришлось. Я наблюдала, и увиденное меня удивляло.
Два мужчины в форме, независимо друг от друга описывали картину в комнате на листках, закреплённых на папках-планшетах. После этого тело вынесли. А посуду оставили, хотя было определено понятно, что посудой пользовались. Но никто, что говорится и ухом не повёл. Похоже о таких вещах, как отпечатки пальцев, здесь и не слышали.
- А посуда? - осторожно напомнила я на всякий случай уходящему йерлу.
- Помойте. И полы заодно не мешало бы, а то сапоги прилипают, - кинул он мне не оборачиваясь.
После ухода местных служителей порядка, я позволила телу выполнить привычные ему действия, только отметила про себя, что включение упомянутой в самом начале охранки у бывшей хозяйки теперь уже моего тела отработано до уровня рефлекса. И только после этого я чуть выдохнула, позволив себе расслабиться. И в этот момент, я ощутила нечто странное. Меня потянуло в глубину дома.
- Ну не так сразу, - заявила я сама себе. - Эх, Тосю бы сюда. Уж она бы сообразила, как снять пальчики с этих бокалов.
Я окинула помещение взглядом. На полках стояли стеклянные колпаки с деревянными основаниями, в которых хранились уже готовые лекарства. Взяв такой же, только чистый, я при помощи двух деревянных палочек перенесла оба стакана на деревянное дно колпаков, и накрыла сверху стеклянной сферой.
И только потом пошла туда, куда меня тянуло внутреннее притяжение. Комната, куда я пришла, была не в пример чище и заставлена высокими шкафами с выдвижными ящичками. Я улыбнулась. У мамы на работе были такие же, только куда проще. Уж явно не из настоящего дерева. На каждом ящичке, в специальном углублении, была бирка с латинскими названиями. У некоторых были замочные скважины. Я с огромным удивлением отметила, что среди табличек на закрытых ящиках фигурируют надписи морфин и опиум.
А вот тому, что один из шкафов сдвигался, открывая лестницу вниз, я уже не удивилась. Как только я оказалась на лестнице, шкаф встал на своё место, а на стенах загорелись круглые светильники. Я опустила взгляд вниз. Очень интересно! Верхняя ступенька под весом моего тела чуть опустилась вниз. Судя по следам на каменных стенах, именно это опускание, как рычаг запускало обратный ход потайной двери-шкафа и зажигало свет. Рука сама легла на чуть более выпуклый, чем другие, камень. За моей спиной с грохотом развернулись крестом две перекладины, запирая дверь.
- Однако, - хмыкнула я.
Спустившись, я осмотрелась. Это был большой и светлый подвал, в который вели несколько лестниц, как я понимала из разных частей дома. Тело совершенно привычно метнулось под одну из лестниц. Руки повторили те же действия, что и когда включали охранку. Лишь несколько знаков оказались другими. Понимая, что охрана внутри и так охраняемого дома просто так не ставится, я ожидала чего-то невероятного. Но оказалась я в очень маленькой комнате. Просто норе. Но в отличии от большей части помещений, что я успела увидеть, здесь была просто идеальная чистота.
Два шкафа-пенала стояли по краям ниши, в которой расположилась кровать. Никаких пирин и супер пружинящих матрасов. Ровная деревянная поверхность на которой лежит плотный ватный матрас, толщиной сантиметров пять. Я не поленилась задрать простынь. Узкая подушка и ватное же одеяло. И всё это в невероятно белом постельном белье. Почти все стены заняты полками, на которых множество книг. Только в углу стоит трюмо с зеркалом. Зеркало закрыто тканью, а на столике перед ним нет ничего из милых женских вещиц. Зато стоят пузырьки с составами для промывания и заживления ран, обезболивающие медицинские ножницы, комочки ваты, подготовленные для применения, мази и целый ящик со стерилизованными бинтами. Запах этой ткани забыть невозможно.
Рядом тазик для воды и два полных кувшина. Один судя по цвету с раствором марганца. Плотные салфетки, так напоминающие вафельные полотенца...
Узкую дверь я заметила не сразу, настолько она терялась среди полок. За ней пряталось ещё одно помещение, большую часть которого занимал невысокий бассейн, обложенный керамической плиткой. Один из углов был закруглён явно для того, чтобы можно было лечь или положить кого-то. В углу притаилось почти чудо, округлая чаша в полу со сливным отверстием. Место для ног и сливной бак высоко над ней, почти у потолка, не оставляли сомнений в предназначении весьма узнаваемого агрегата.
По потолку шли трубы, что заставило меня улыбнуться. Я такое уже видела во времена борьбы с диверсантами Вервольфа, поэтому готова была поспорить, что над этой каморкой расположена бойлерная или домашняя прачечная. Никого же не удивит наличие слива и подвода воды там, где в доме находится прачечная, бойлерная или ванна? А то, что от этих подводов отходит вода и к ним подведены пара дополнительных сливов никому и в голову не придёт. Мы тоже не нашли бы, если бы не чистая случайность. Это потом уже целенаправленно проверяли подобные места. Очень удобно, тепло, сухо, вода в свободном доступе, нечистоты не копятся и не отравляют воздух.
Набор средств на полках удивлял и здесь. Почти всё, что я видела, в той или иной степени было направлено на лечение и заживление.
Осмотревшись, я вернулась в основную комнату и, подойдя к зеркалу, стянула с него покрывало. В конце концов нужно было воочию познакомиться с фрау Анной Саргенс.
- Твою же мать! - вырвалось у меня, когда ко мне вернулся дар речи.

Глава 11.

Из того, что можно было определенно заметить и при необходимости описать, во внешности фрау бросалось в глаза немногое. Белые волосы того цвета, который на ярких коробочках краски обозначали как скандинавский блонд и ярко голубые глаза. Знакомые и привычные мне черты. А вот всё остальное было одним сплошным синяком. Причём судя по переливам, поверх старых регулярно накладывались новые. Даже сейчас угол губ кровил, и то, что я не чувствовала дискомфорта, говорило только о том, что фрау к такому состоянию привычна.
Я уже с замиранием открыла рот. Дарëному коню, в моем случае живому телу, конечно, в зубы не смотрят, но хотелось бы сразу оценить перспективы. К счастью, все зубы были на месте и не шатались. Я их ещё и пальцами проверила. На всякий случай. А то помню я рассказы мамы, как вырывали зубы ломая челюсть. Поэтому зубную боль терпели до последнего.
Один глаз был залит кровью. Ярко голубая радужка на таком фоне смотрелась пугающе. Нос похоже, что тоже ломали. На мочках ушей еле заметные шрамы. Значит когда-то давно фрау носила серьги, которые просто вырвали, порвав мочки. С левой стороны на скуле ещё один тонкий шрам. Это уже видно от чего-то острого.
Теперь становилось понятно, каким образом покойный фармик учил жену.
Вывод о том, что в этой комнате фрау просто пряталась от садиста-мужа, превратив когда-то подготовленное убежище в свою спальню, где она могла не бояться за свою жизнь, напрашивался сам собой. А наличие различных лекарств, обезболивающих и медицинских инструментов заиграло совсем иными красками. Это уже была не странность, а объективная необходимость.
Вот и я сейчас позволила телу действовать, а сама решила сосредоточиться на понимание ситуации. А ситуация была мягко говоря странная.
Закапав в залитый глаз жутко щиплющие капли, я без колебаний легла в кровать. На лицо я натянула странную плотную маску, с прорезями только для носа и рта. Оказалось, что внутри неё подушечки с каким-то жирным кремом или мазью с сильным, но не раздражающим травяным запахом.
Вот теперь пришло время подумать. Верой в чудеса я никогда не отличалась. Чумака и Кашпировского считала аферистами и мошенниками паразитирующими на всеобщей потерянности и истерии. В храмы тоже не ходила. Хотя со священниками беседовала. Мне повезло, я знала нескольких, которых к сану привела вера и огромной силы душа. Вот в душу я верила и в справедливое воздаяние тоже. Нельзя плевать в мир и не получить ответа. Всякие гадания, реинкарнации и переселения душ тоже мимо меня. Я всегда смеялась, что астрологические прогнозы это конечно хорошо, но работать нужно каждый день, а думать вообще круглосуточно.
Странные видения в последние минуты жизни с Лихо в главной роли, кстати знать бы где этот паршивец, напомнили мне непреложную истину. Если мы что-то отрицаем, то это вовсе не означает, что этого чего-то не существует. А чёрные коты всегда окружены суевериями. Поэтому, для сохранения душевного равновесия и здоровья я приняла как факт, что моя душа, моя личность или что там ещё, перенеслась в тело фрау Анни. Куда и в какое время, мне ещё предстояло выяснить. Пока это была жуткая мешанина из знакомого и совершенно чуждого.
Тело обладало своей памятью, рефлексами, привычками. Я ощущала, что и знания Анни мне доступны. И даже её воспоминания. Ведь вспомнила я, что имущество, к которому тянет лапы кузен, вообще-то принадлежало родителям фрау. И неприязнь к этому самому кузену я ощутила как свою. Словно мне выдали тело, у которого есть память, эмоции, воспоминания, но абсолютно стёрта личность. Возможно, тот удар по затылку был последней каплей для постоянно подвергающейся побоям Анни.
Я не могла объективно и логично объяснить, но была уверена, что Анни больше не вернётся в это тело. Возможно и она, как я, тоже сейчас где-то. В таком случае, надеюсь, в этом где-то всё гораздо лучше, чем здесь.
А ещё я ощущала не своё желание чего-то смутного... Возможно, оставив мне огромный багаж в виде памяти и знаний, Анни чего-то хотела, того, что не могла исполнить сама. Что ж, долгов я не любила, а здесь я была обязана целой новой жизнью. Разберусь и по мере сил выполню. Буду считать это долгом перед ушедшим товарищем.
И так, у меня десять дней, чтобы остаться человеком и не стать имуществом омерзительного кузена. Оживлять память я решила от общего к частному.
По обрывкам мыслей и всплывающим образам, я поняла, что кругом мир приблизительно соответствующий нашей викторианской эпохе. Об этом времени я знала не многое. Время варварских географических открытий, хищнической колонизации и прогресса. Человечество ускорялось неимоверно, расстояния перестали быть препятствием. Открытия взрывали человеческое общество одно за другим. А, да! Ещё чай. Почему-то запало в голову, что все всегда и при любых обстоятельствах пили чай.
Здесь не произошло с десяток известных мне революций, никто и знать не знал кто такие Марат или Робеспьер, не родился и Локк со своим общественным договором. Весь мир был поделён на известные земли и непознанные. Известные земли делились на страны, во главе которых стояли монархи. Власть монархов не ограничивало ничто! Общество делилось на сословия и граница этих сословий строго соблюдалась. В принципе, разницы между правами и обязанностями жителей разных стран не наблюдалось. Небольшие отличия в законах были, но не существенные. Можно было бы, опустив разницу в названиях, посчитать, что я просто оказалась в прошлом. Если бы не один факт, в этом мире существовала магия. Вот криминалистики не было, а магия была!
Что касается страны, в которой оказалась я, то называлась она Тервеснаданская империя. Делилась вся страна на девять областей, здесь их называли земли. Центральная часть со столицей относилась к родовым землям Тервеснаданов, императорского рода, остальные находились под рукой восьми высоких родов, состоящих в той или иной степени родства с императором. Лэнд-лорды империи, герцоги и они же совет при короле. Кстати, отец пинавшего меня герцога был двоюродным племянником правящего монарха и отвечал за безопасность страны. Должность видимо была наследственная, потому что его сын был главой одного из ведомств в подчинении отца. Тренировался получается.
Дальше шла аристократия. Графы и бароны. На этом список титулов исчерпывался. Третьим сословием были военные и йерлы, торговцы, служащие и производственники, этакая смесь военных всех направлений, госслужащих и теми, кого я привыкла называть буржуазией или предпринимателями. К третьему сословию относились и признанные бастарды аристократов. Кстати, приставка фрау или фрай обозначала именно это отношение. Как лорд и леди указывали на родовитых аристократов.
А вот дальше шли сорры или сорное сословие, как презрительно именовали здесь простых наёмных работников, крестьян и рабочих. И даже крепко стоящий на ногах хозяйственник мог быть сорром как и батрак, что работал на его полях.
Замыкала эту сословную иерархию чернь. А так как законы отличались в зависимости от сословия, и закрепляли положение человека в зависимости от происхождения, то единственным способом подняться по сословной лестнице оставался государственный договор. Заключающий его поступал на военную службу или на службу йерлом на двадцать пять лет. Или уходил на работу по добыче руд, прокладке рельсов или осваивал непознанные земли в интересах короны. Те же самые двадцать пять лет. Дослужиться таким образом можно было до фрая.
Отдельно стояли озары. Это были уникальные люди, обладающие даром магии. Вне зависимости от возраста проявления дара и сословия, озары забирались на службу короне. В империи давно умели ограничивать их дар при помощи ограничителей.
А вот дальше начиналось самое веселье. Особое положение занимали женщины. Если женщина рождалась леди или вовсе в семье лэнд-лорда, то во многом она не ощущала никаких ограничений. Более того, за оскорбление леди можно было по закону получить различные наказания, вплоть до смертной казни. Леди владели деньгами, могли владеть землёй, заниматься благотворительностью. Все остальные для начала должны были сдать не позднее достижения возраста четырнадцати лет так называемый экзамен на разумность. И только после этого она считалась человеком. До этого она была имуществом и в переписях указывалась как скотина, вместе с коровами, лошадьми и свиньями. Немаловажным моментом было и то, что чернь и сорры до экзамена не допускались.
Хуже было только родиться не леди, но озаром. Такие девушки попадали в закрытые пансионы, где их воспитывали как леди. А потом господа лорды выбирали себе из них младших жëн. Фактически, бесправные любовницы. Таким образом оздоравливали и усиливали аристократию. Мнением и желанием девушек никто не интересовался.
Фон для прекрасной картины жизни фрау Анны уже вызывал желание взять в руку что потяжелее. Поэтому прежде, чем решиться окунуться в то, что касалось самой Анны, я сняла маску и пошла пить чай. Благо, всё необходимое нашлось здесь. В конце концов, чашечка чая с особыми травами, как было помечено на банке, а судя по запаху, с ромашкой и мелиссой, никогда не повредит.

Глава 12.

После ночного чаепития, я ещё раз посмотрела на себя в зеркало. За пару часов отёки от ударов заметно спали, да и синяки уже не пугали своей свежестью. Самое главное, глаз тоже больше не пугал своим видом.
Поэтому я решила потратить немного времени, чтобы повторно закапать хоть и неприятные, но полезные капли и сменить пропитанные мазью вставки в маске на ночь.
- Ну, теперь уже будем разбираться с тем, какая часть всей этой выгребной ямы может считаться моей личной проблемой. - Произнесла я вслух, укладываясь обратно.
Вообще, узнавать подробности лёжа, было очень хорошей идеей.
Фрау Анна была единственным ребёнком фрая Томаса Саргенса и фрау Стефании фиц Дорангтон. Указание фиц перед фамилией буквально означало "почти". Такую приставку получали все признанные родителями аристократами бастарды. Граф Стефан Дорангтон, как и многие поколения Дорангтонов до него был канцлером-хранителем императорской печати и архива. За известное время существования империи было одиннадцать заговоров с целью свержения правящего рода, и всегда Дорангтоны, даже в самые неблагоприятные для Тервеснаданов времена, оставались на стороне правящей семьи. За что благодарный император пожаловал ещё деду Стефана один из островов в речном архипелаге недалеко от столицы.
Крове королевских островов, память о тех временах, когда на этих землях правил король, а не император, на островах архипелага имели свои земли все лэнд-лорды и некоторые представители аристократии. Некоторые острова имели статус прогулочных. Там были разбиты потрясающие парки, включая знаменитый Драгоценный сад, увидеть их правда могли только члены императорской семьи и аристократы.
Были там и вовсе закрытые ото всех острова. На одном располагалась тюрьма для членов правящей семьи. На другом жили озары. Этот остров, как никакой другой был опутан тайнами и домыслами.
Граф Стефан по договору с семьёй своей жены не мог взять младшую жену без её согласия. Но ничто не помешало ему завести любовницу, фрау Маргарет. Его жена попыталась призвать мужа к порядку, всё таки он а была леди и имела права. Но её муж был лордом, и прав имел больше по определению. Его жена попыталась шантажировать супруга дочерью, леди Александрой, которой тогда было около шести лет. В результате, граф переехал жить на остров Марли, любовница помогала ему в его трудах, родившуюся от этой связи дочь он признал, назвал своим именем и ещё при жизни завещал остров и дом Стефании. По закону она как дочь имела право унаследовать за родителями не больше одной восьмой их имущества. Остров и дом на нём и были одной восьмой имущества графа. И хорошо, что при оценке имущества не учитывалась статусность этого имущества. Новость о том, что семья фактически теряет такой лакомый кусочек взбесила старую графиню. Но сделать она ничего не смогла.
Остров Марли и стал сначала домом, а потом и приданным фрау Стефании фиц Дорангтон.
Её муж, фрай Томас Саргенс происходил из семьи потомственных фармацевтов и аптекарей, здесь их называют фармики. Несколько поколений назад семья Саргенс переехала в столицу. Потому что...
На протяжении четырех поколений подряд в семье Саргенс стабильно рождался озар. К счастью, мальчики. Поэтому, объяснив свой переезд желанием хоть чем-то помочь родным по крови и быть хоть так, но ближе, глава семьи выкупил большой пустырь и построил на нём дом. Строительство нового большого дома на старом месте могло вызвать пересуды и привлечь лишнее внимание. А так и понятная причина переезда, и строительство тоже весьма логично.
Вот только новый дом уже при строительстве обзавёлся кучей секретов. Например, лестницы, ведущие в подвал из разных частей дома. Во второй подвал, про который, кроме членов семьи никто не знал. Наверху, совершенно спокойно можно было попасть в совершенно обычный подвал из кухни и снаружи, из сада. И вот там ничего удивительного не было. Овощи, консервация, инструменты и бойлерная. Эта комната, что сейчас была спальней фрау, была изначально убежищем для озара.
Фармики семьи Саргенс без устали трудились над лекарствами и их улучшениями. Врождённый, я бы сказала семейный, талант, трудолюбие, упорство и всем известная особенность семьи, в которой было четыре проявленных озара, быстро привели к тому, что аптека Саргенс стала официальным поставщиком военного госпиталя столицы и медикусов столичного отделения службы безопасности. Ну конечно, слуги аристократов приходили за лекарствами для своих хозяев именно сюда.
При таком спросе и обороте, Томас Саргенс явно не мог сам ездить за ингридиентами для своих лекарств и специальной аптечной посудой. Он работал с несколькими перевозчиками, в том числе и с семьёй сорра Морди. В основном, с его сыном, Фрегом.
Тот всегда был вежлив и услужлив, привозил малышке Анни, старше которой был на пятнадцать лет, нехитрые сладости в гостинец и спрашивал, не обижает ли её кто. Родители девушки только улыбались и переглядывались. Жениться по любви здесь было как-то не принято, но хорошо знакомый им молодой мужчина, который явно с заботой и вниманием относился к дочери, внушал им доверие.
Последнюю точку в вопросе о возможности этого брака сыграло страшное для родителей происшествие. У их дочери начал пробуждаться дар. И случилось это в присутствии сорра Фрега. Мальчишки на улице мучили котёнка, а защищавшую его девчонку просто отпихнули. И вдруг все разом начали задыхаться.
Приехавший в этот момент сорр громко заявил, что воняет газом от фонаря, что ему нечем дышать, велел всем разбегаться, и схватив Анни на руки побежал в дом. Правду о произошедшем он рассказал только родителям Анни. И к счастью, больше ничего подобного не повторялось. Сдавая экзамен на разумность, Анни прошла проверку и на дар. И артефакт ничего не нашёл. А через два года, она вышла замуж за сорра Фрега, взявшего её фамилию. Ведь кроме ситуации с бастардами, которые не наследовали титул и сословие родителя, во всех остальных случаях, ребёнок в браке двух родителей из разных сословий, относился к более высокому из сословий родителей.
Пока были живы родители, сорр Фрег вёл себя достойно. По крайней мере не пил и не поднимал на Анни руку. Да и оскорблений от него она не слышала. Впрочем сорр всё больше был в разъездах по делам.
Но едва Анни успела оплакать отца, ушедшим последним, сорр показал истинное своё лицо. Для начала он потребовал от Анни отказаться от своей дочерней доли наследства в его пользу. Когда она отказалась, муж её избил в первый раз.
Дальше, больше... Когда, сорр узнал, что отцом Анни заключён договор с ювеналом, который за определённую плату приходит и проверяет деятельность аптеки, и одна восьмая часть прибыли идёт на наследуемый доходный счёт, описать его бешенство невозможно. Но Анни уже поняла, что стоит её мужу стать безраздельным владельцем имущества её родителей, и он её просто убьёт.
Однажды она заметила, что есть поездки, которые муж указывает, как необходимые для дел аптеки, но ничего не привозит, а количество списываемого опиума и морфия не соответствует действительному. Ведь лекарства составляла по-прежнему она. Наивная Анни пошла к йерлам. Вернувшийся ночью сорр Фрег ворвался в её спальню и бил её, пока она и вовсе не потеряла сознания. После этого она и начала уходить спать в тайную комнату.
Попытки получить помощь от соседей, тоже даром для Анни не проходили. Она замкнулась, перестала с кем-либо общаться и в конечном итоге превратилась в тень прежней себя.
Ей было больно наблюдать за тем, как гибнет аптека, что клиенты пошли всё более подозрительные и всё чаще с подделками вместо рецептов. Ей хотелось вернуть семейному делу былую славу и респектабельность. И свободы от такой жизни. Поэтому она перестала заваривать себе особый состав, самое главное открытие семьи Саргенс, благодаря которому никто ни при каких проверках не узнал, что и Анни, и её отец, и дед были озарами.
Она решила, что сама ничего не сможет. Нет сил, да и желания. Для себя она перспектив не видела. Поэтому тринадцать дней назад, Анни воспользовалась тем, что муж был в одной из своих таинственных поездок, и отправилась на остров Марли. Там в старой и почти уже разрушившейся часовне, она открыла сделанный отцом тайник. Её интересовал артефакт "зеркало души".
В Тервеснаданской империи верили, что всё сущее это бесконечные отражения друг друга. И где-то, в недостижимом для людей пространстве существуют десятки и сотни отражений их родного мира. Поэтому, она запустила тот артефакт. Он должен был найти родственную ей душу, далёкое отражение. Только более решительную и сильную. Такую, чтоб по мысли самой Анни "смогла всем насыпать перца на промежность". Судя по тому, что я после смерти вдруг очнулась в теле Анни, то я вполне соответствую этим требованиям.
- Ну спасибо за доверие, - произнесла я вслух и тут вспомнила, что скрывающее дар озара зелье Анни давно не пьёт. - Твою мать! Я так понимаю, что поспать мне сегодня не судьба!
Сбор быстро нашёлся.
- Какая прелесть! Чай с ромашкой и мелиссой сегодня уже был, теперь вот, пожалуйста, чай с брусникой, чабрецом и кажется корнем имбиря. - Ехидничала я сама с собой. - Ну, чай так чай! Викторианская эпоха всё-таки.

Глава 13.

Утром, во время умывания, я составила план действий на день и ближайшие десять дней. Аптека на эти дни всё равно закрыта, о чём с той стороны двери аптеки висит соответствующая бумажка с печатью старшего йерла Нудисла. Я специально вышла посмотреть и раз пять потом перечитывала фамилию. Это же надо, какое соответствие!
Первым и главным пунктом было возведение противомагического сбора в любимые напитки и приём через каждые три часа, судя по всему, у него накопительное действие.
Вторым по месту, но не по значению, была подготовка к предстоящей проверке. Ведь по закону, пройдя эту проверку, я сохраню не только дочернюю долю. Ведь изначально это было имущество отца Анни. Его передали её мужу, а так как он скончался, то в этом случае, женщина, доказавшая свою разумность, могла получить всё.
Особенность местного наследования была в том, что если получала наследство женщина, то она должна была ещё и доказать, что в состоянии сохранить имущество. Ей на это отводилось полгода, если не доказывала, то всё отходило государству, а бывшей владелице выделялась вдовья доля. Это называлось наследство с обременением.
То есть помимо самой проверки, мне ещё нужно было и за полгода поднять аптеку. К счастью, в моём случае, сорр Фрег почти уничтожил семейный бизнес Саргесов. Так что главное, чтобы не закрылся вообще.
А ещё не следовало забывать о жадном кузене сорра Фрега и о той специфической клиентуре, что сорр повадил в аптеку.
Эх, знать бы ещё, что за вопросы будут на проверке! Но к сожалению, для всех это была тайна. Я по старой привычке подошла к окну, и подняла руку. И поймала себя на мысли, что мне даже для того, чтобы подумать, не хватает Лихо. Вот и сейчас собралась погладить его между ушей. Только его любимое место пустовало, в этом мире и в этом доме сидеть на подоконнике у окна было некому.
Вздохнув я вывела для себя третий пункт плана. Осмотреть дом и навести порядок. Ну не может аптека быть таким свинарником! Мама даже в войну, когда всем было тяжело и на многое просто перестали обращать внимание, не допускала в своей аптеке грязи. Даже уличные ступеньки были отмыты. А тут и правда, обувь к полу прилипает.
Дом Саргесов имел форму буквы т, и короткая ножка посередине была аптекой. Попасть в жилой дом можно было или через аптеку, или через отдельный выход в левом крыле. Было видно, что дом знал гораздо лучшие времена.
Каменное крыльцо с широкими ступеньками выходило на мощëную дорожку, ведущую вдоль всей аптеки к кованым воротам. Сама стена аптеки с этой стороны не имела окон, и использовалась как опора для плетистых роз. Кто-то заботливо закрепил на стенах металлические пруты, к которым эти плети и подвязывали. С другой стороны дорожки, между её краем и сплошной каменной стеной забора в полтора моих роста, была аллея лип в два ряда. И соответственно газон. Я прищурилась. Потому что газон был идеально ровным, а я представляла, что это означает. Кто-то, ну или можно сказать сразу Анна, в ручную здесь ползала, удаляла выросшие сорники, восстанавливала почвенную подушку под травой... В общем, этот идеально ровный, изумрудно-зелëный газон меня пугал не меньше проверки на разумность. А любой, кто входил в ворота, створки которых были выполнены в виде оплетающих заострённые прутья виноградных лоз, шёл по крупным камням, сейчас грязным, а в памяти Анни почти белоснежных, между шикарными старыми липами и стеной роз к белому полукруглому крыльцу с шестью колоннами. Двойные двери, наружные железные и внутренние деревянные, вели в большой холл, за которым была большая гостиная буквой п. Центральная часть этой странной для меня комнаты была заставлена диванами и креслами с небольшими столиками. Одна ножка этой буквы, та что выходила на улицу и где были здоровенные окна под самый потолок, была отведена под танцы и для последнего прощания с членами семьи. Вторая длинная смежная комната с двумя окнами на торцах, была огромной столовой.
Большая лестница вела на второй этаж где были три гостевые комнаты, большая библиотека, в которой в основном были собраны книги о лекарствах и дневники с рецептурой многих поколений Саргенсов, и личный кабинет. Самые важные труды Саргенсов хранились в тайной комнате. Коридор во вторую, личную половину семьи перекрывала дверь, на которой уже стояла дополнительная охранная система.
В оставшейся части дома были четыре спальни на втором этаже. А на первом этаже кухня с небольшой семейной столовой, кладовка, небольшая хозяйственная комната для стирки и глажки, и две большие рабочие комнаты. Одна была просто складом ингредиентов, вторая была заставлена столами с кучей посуды на них. Я насчитала три перегонных куба различной конструкции. Самый большой напоминал какое-то длиннющее чудовище, составленное из прозрачных баков, трубок, колб, спиралей и горелок. Дальше уже шла сама аптека. С большой приёмной и тремя служебными комнатами.
Одна мне была знакома, именно из этой комнаты с аптечными шкафами я попала на потайную лестницу, здесь хранились уже готовые средства. Вторая представляла собой приёмный кабинет и заодно здесь же лежали бухгалтерские книги. Третья и вовсе была той самой комнатой, где готовили несложные составы, мази и микстуры. Обычное подсобное помещение в аптеке.
Приёмная аптеки просто рыдала в голос о былом! Деревянная высокая стойка отделяла лишь треть помещения. За стойкой были шкафчики, сбоку доска с прикреплёнными рецептами, между доской и шкафами была дверь в уже виденные мной рабочую подсобку и комнату с тайной лестницей.
С двух сторон от двери было два эркера с высокими арочными окнами, выполненными в виде витражей с мелкими белыми цветами. Я почему-то вспомнила цветы дикого чеснока, лилейники и подснежники. С той стороны где была стойка в эркере стоял письменный стол и кресло. С другой вдоль стены стояли три столика. И наверное, самое притягательное место было именно у этого эркера.
Придумано было изящно. Пока клиент ждёт своё лекарство, он может отдохнуть, выпить чая. Кстати о чае... Решив, что мне уже пора принимать противоозарный чай, я вернулась в комнату.
А пока заваривала отвар пришла к выводу, что дом великолепен! И сам дом и аптека построены на одном фундаменте, общие капитальные стены. Продуманная планировка и потрясающая по отношению ко времени система обогрева и водоснабжения. Весь участок огорожен сплошным каменным высоким забором, на столбах через равные промежутки были фонари. За домом был лекарский или аптечный огород, он же сад трав. С одной стороны дома была строгая и оттого очень стильно смотрящаяся липовая аллея, с другой цветочный сад с дорожками между разноуровневыми клумбами, оканчивающийся у первого ряда деревьев фруктового сада, что шёл широкой полосой вдоль стены забора на всю длину участка.
Есть только одно незначительное но. В доме лишь некоторые комнаты были пригодны для проживания, остальные в лучшем случае заросли пылью. В худшем носили на себе явные следы присутствия сорра Фрега. Ему бы в хлеву жить, а его в дом пустили, вот он и создавал повсюду привычные для него условия.
Если уж в аптеке невозможно было из-за грязи рассмотреть из чего сделаны полы и какого они цвета, то что уж говорить об остальном доме! Анни поддерживала чистоту урывками, когда мужа не было дома, да и то, где грязь была не просто неприемлема, но и опасна. В таком же режиме существовали и сады вокруг дома.
- К счастью, - произнесла я вслух, делая первый глоток своего чая. - Сейчас мне всего двадцать пять, самый возраст, чтобы пахать. А пока отмываю весь этот свинарник, чтобы и духу этого сорра здесь не осталось, заодно и освежу доставшуюся память по поводу местных наук.

Глава 14.

Оценив размах предстоящих работ, я решила, что если пугаться предстоящих перспектив, то уж основательно, осознавая всю глубину, так сказать, проблемы. Поэтому приступила к уборке с самого сердца свинарника, то есть с рабочего кабинета в приёмной аптеки и с самой приёмной.
Все бумаги, что были в кабинете, я вынесла в комнату с потайным ходом, решив, что их все нужно очень внимательно осмотреть. Мне было всё равно, кто убил сорра Фрега, а вот от подсказки, откуда может прилететь камень в мою голову, я бы не отказалась. Ведь непонятно, во что вляпался этот сорр и чем так разозлил своих подельников, что они решили вопрос столь кардинальным образом.
И я, конечно, не бухгалтер, но простейший отчёт прибыло-убыло просчитать в состоянии.
После выноса всех бумаг, книг и прочих мелких предметов, часть которых я сразу замочила в кипятке с щëлоком, я вытащила стулья и рабочее кресло, оставив в комнате только шкафы и тяжёлый письменный стол. При попытке его сдвинуть, я сделала потрясающее открытие. Здоровенное липкое пятно посреди комнаты оказалось ковром. Причём память усиленно подпихивала картинку круглого зелëного ковра с большим и мягким ворсом.
- Нууу, по форме вроде как оно. - С сомнением протянула я, пытаясь соотнести воспоминание Анни с тем, что я видела.
Вспомнила как маленькая Алька навела полный дом подружек, расхулиганившись детвора кидалась друг в друга кусочками овсяного печенья и умудрились разлить три банки сгущённого молока на ковёр. А так как Дина очень боялась, что девочка застудится, бегая босиком или играя на полу, то паркет в её комнате был закрыт тяжёлым шерстяным ковром из Туркменистана.
- Влетело? - тихо спрашивала я у лисёнка.
- Нет, но весь свинизм пришлось убирать самой. Дедушка отвёз меня и ковёр в котельную, дал щётку и порошок, и велел отмывать. Чтобы запомнила как ценить бабушкин труд и порядок дома. - Серьёзно отвечала мелкая. - Устала я в тот день, как рабыня Изаура на плантациях.
- А запомнила? - улыбалась я такому сравнению.
- Запомнила. Никаких подружек дома, а то разведут свинизм, а мне отмывай! - насупилась Алька.
Вот и сейчас я вспомнила забавное определение. Только замуж вышла Анни, а весь местный свинизм остался мне. Тяжёлые шторы из гобеленовой ткани были затëрты, как не каждое кухонное полотенце в конце своей жизни. Да ещё и прожженны во многих местах.
- Эта сволочь ещё и курила в доме! - возмущалась я. - Боюсь, что шторы уже точно не спасти.
Осмотрев крепления, я поняла, что шторы держаться на зажимах-прищепках. Даже не крокодилы, а просто обычные щипцы. Не сомневаясь, я смело дёрнула шторы вниз. И с визгом отскочила, когда шторы послушно упали, подняв такой столб пыли, словно я пол стены обрушила или решила вытряхнуть мешок из пылесоса "тайфун". После ещё одного пыльного обрушения в комнате стало светлее. Но тем очевиднее стала удручающая картина. На лакированных шкафах были заметны сколы. Столешницу изуродовали пятна растрескавшегося лака. Я не поленилась пойти и осмотреть те вещи, что успела вынести. Пепельница нашлась быстро. Я перевернула её кверху дном и сравнила с теми пятнами, что видела, даже сходила и приложила к идеально совпадающему следу.
- Идиот, просто идиот. - Вздохнула я, придя к выводу, что убитый очень часто что-то сжигал в пепельнице.
В пепельнице, которая стояла на лакированном столе! Любой, даже самый невнимательный тугодум, придёт к выводу, что значит, было что сжигать. И это что-то было таким, что даже такой человек, как сорр Фрег, не решился это что-то сохранить. И это наводило на определëнные размышления. И совсем не радостные.
С уборкой одной единственной комнаты, причём далеко не самой большой в доме, я закончила только к вечеру. Ноги, поясница и руки по самые плечи болели так, словно я сама превратилась в ту самую Изауру. А ещё я вспомнила, что вообще за день ничего не поела. Но перед тем, как отправляться есть, или хотя бы готовить, я окинула взглядом комнату.
Отмытые окна с витражными стёклами, стояли распахнутыми. Комната нуждалась в длительном проветривании. Отдраенный щётками паркет сверкал полировкой в свете пятирожковой люстры. Чтобы добраться до неё и потолка мне пришлось тащить из подвала стремянку. Хозяйское кресло и два стула, выполненные в одном стиле, нуждались в перетяжке и замене подкладки на сидениях. Стол, похоже, и вовсе придётся заново шлифовать и покрывать лаком, другого решения для спасения мебели я найти не могла. Как и для шкафов, стоявших вдоль двух стен.
На кухне я оценила более-менее отмытые поверхности и относительно чистую посуду с благодарностью. Даже увитые какими-то неизвестными мне комнатными растениями перекладины над окном, у которого располагалась раковина, не раздражали.
Долго мудрить я не стала. Искренне обрадовавшись наличию гречневой крупы и большого количества жестяных банок с бумажной наклейкой, сообщавшей, что внутри говядина, сварила себе целый котелок гречневой каши с говяжьей тушëнкой. Причем очень хорошей, с крупными кусками именно мяса.
Пока каша с тушëнкой томилась, доходя до состояния ароматнейшая и вкуснейшая еда, я решила провести ревизию запасов.
- Да я вполне себе отлично пристроилась. И Страсбургский пирог нетленный, - процитировала я строчку из Онегина. - В моих запасах тоже есть. Гусиная печень да на хлебе, а если булочку ещё и подогреть... Да я просто буржуй Маяковского. Вот откуда надо было ревизию начинать и уборку! Домою аптеку, раз начала, и сразу сюда, сразу!
После вкусного и сытного ужина и вечернего чаепития, совпавшего по времени с пятью часами вечера, я вернулась к уборке. Драить сегодня ещё что-то, я в себе сил не нашла. Зато решила привести в порядок мелкие вещи, что с утра замачивала.
Вообще вся аптека была выдержана в зелёных, коричневых и бежевых тонах. Даже сейчас, едва отмытая и недоделанная часть навевала ощущение уверенности и спокойствия. А что может быть лучше для аптеки?
И даже такие вещи, как держатели для книг, переплёты учётных книг и справочников, набор для письма, были выдержаны в тех же тонах.
Спать я легла рано, задолго до полуночи. А перед этим долго стояла под струёй горячей воды. День был морально тяжёлый, я как никогда ощущала то бессилие, в котором жила последние три года со смерти своего отца, Анни. Даже мне было горько видеть, во что превратили плоды труда и заботы нескольких поколений семьи. Как варварски относились к тому, что было вложено и создано с такой любовью. А ведь я видела только эхо, неявную тень былого. Каково же было Анни? Наверное, поэтому мне всю ночь снился призрак кота что-то ищущий среди ночного города.
На следующий день, позавтракав бутербродами с печенью и чаем, я вернулась к уборке. Уже к обеду меня озарила светлая мысль, вот не зря связывают наведение порядка и улучшение мыслительной деятельности.
- А ведь я могу воспользоваться счётом, на который поступала та самая одна восьмая унаследованной части дохода! Ведь до проверки я свои невеликие права сохраняю в полном объёме! - плюхнулась я прямо на задницу на только что отдраенный пол в приёмной аптеки. - А значит, могу оплатить вперёд услуги краснодеревщика и портного, который будет менять шторы!!! Аня-Аня!
После этого у меня словно второе дыхание открылось, и к очередному чаепитию я гордо озвучила, что аптека Саргенс отмыта! Благо половина и так содержалась в порядке. Видимо даже этот сорр понимал, что если и в оставшихся двух комнатах, где готовились и хранились лекарства, воцарится хаос и грязь, то тогда аптека просто перестанет существовать.
Терять время и бездельничать я тоже не стала, и пошла выполнять данное себе слово привести в порядок кухню. А перед сном внимательно разглядывала себя в зеркале.
Глаза больше не пугали залитыми кровью белками, синяки значительно посветлели. Фиолетовых и бордовых оттенков видно не было. А такими темпами уже к завтрашнему утру останутся лишь жёлтые разводы, да и те прекрасно спрячутся под плотную вуаль.
Утром я с удовольствием убедилась, что была права в своих предположениях. А вот для выхода на улицу, мне пришлось подняться на второй этаж, в комнату, которую Анни занимала до того, как её муж начал безнаказанно распускать руки.
Волосы я, вспоминая время проведëнное, как фройляйн Анна, убирала в узел на затылке. И менять эту привычку не собиралась. А вот с уличной одеждой мне пришлось повозиться. Плотный тканевый корсет с вшитыми в него косточками удивления не вызвал. Скорее порадовал обычными крючками и отсутствием дополнительных шнуровок. Чулки и пояс для них и вовсе пробудили воспоминания о молодости прошлой жизни.
А вот турнюр стал настоящим открытием, вызвавшим глупые смешки. И я не сразу сообразила, что надевается сначала нижняя юбка, потом вот это чудо модельерного искусства, а потом на него ещё и отдельная юбка чехол.
Но в итоге из зеркала на меня смотрела таинственная леди, в тëмно-синем строгом платье, шляпке в тон и с добавляющей таинственности вуалью.

Глава 15.

Когда-то у семьи Саргенс был личный экипаж. Отец Анни по молодости даже участвовал с другими фраями в опасном развлечении. По аллеям ночного парка молодые любители азартных удовольствий гнали свои экипажи, стараясь обогнать соперников.
Уже в более респектабельном возрасте фрай Томас лишь иногда позволял себе вспомнить былую удаль. В основном же экипажем управлял кучер.
Три года пребывания имущества под рукой сорра Фрега привели к тому, что сейчас у меня не было ни повозки, ни лошадей, ни, естественно, кучера. А наёмные экипажи, в основном фаэтоны, на улицах вроде той, где располагалась аптека, не стояли в ожидании клиентов. Для этого у них были специальные стоянки в более оживлённых кварталах и на перекрёстках торговых улиц. До одной из таких стоянок мне и предстояло дойти.
На моё счастье, разгребая кучу завалов, в том числе и в приёмной аптеки, я нашла горсть монет. Вообще, убираться в комнатах, что занимал Фрег, нужно будет особенно тщательно. Допустим, основные сбережения в доме Саргенсов он не держал, но какие-то деньги на расходы, небольшое количество наличности у него должно было быть?
В конце концов, выдавал же он Анни на хозяйство пять фьюринов на неделю для покупки продуктов. А фьюрин был монетой высшего номинала. То есть жрать покойный сорр любил, ни в чëм себе не отказывая. Один золотой фьюрин равнялся десяти серебряным ринам, а один рин ста медяшкам.
Небольшие накопления были и у Анни, благо отчётов и сдачи с неё не требовали. В её тайной комнате в деревянной шкатулке лежало пятнадцать фьюринов. Но эти деньги я решила не трогать. Мне ещё надо было жить. А запасы на кухне не бесконечны. В свете же необходимых затрат, что предстояли в ближайшее время, расходы обещали стать основной статьёй бюджета. О том, как я буду выкарабкиваться, если не пройду эту дурацкую проверку, я и думать не хотела.
Странное ощущение заставило вдруг остановиться. Я оглянулась. На улице за моей спиной никого не было. А дома здесь были утоплены в глубину владений, так что наблюдать за мной из окон никто не мог. Но ведь именно пристальный изучающий взгляд я почувствовала. Кольнуло под лопаткой от вроде давно забытого ощущения слежки. Странно, кроме меня и умывающегося на одном из заборов котёнка, на улице никого не было. Пробежала шумная ватага мальчишек и вроде давление чужого взгляда исчезло.
Пожав плечами, и решив, что это, наверное, отголосок от мыслей о том, что будет, если я провалю проверку, я поспешила по своим делам.
Кучер наёмного экипажа, приветствовал меня как старую знакомую.
- Доброго дня, фрау! - поспешил он откинуть подножку фаэтона. - Как обычно на продуктовый рынок?
- Сегодня нет, сор Вильямс, - всплыло в памяти имя. - Сегодня мы едем в банк, если никаких проволочек не возникнет, то мне нужен краснодеревщик, из умеющих реставрировать. И портной, что возьмётся за обновление штор в аптеке и доме.
- Да, фрау, слышал. - Кивнул кучер, трогаясь с места. - Уж простите, но тут и не знаю как быть, положено вроде соболезновать.
- Не та потеря, о которой стоит сожалеть, - ответила я.
Когда-то сорр Вильямс служил у фрея Томаса Саргенса, как подсказали мне воспоминания. Он следил и за экипажем, и за четвёркой лошадей, а его семья жила в домике при конюшне и каретном сарае, здание которого находилось за забором в дальней части владения семьи Саргенс. Три года назад лошади были проданы, как и экипаж, сорра Вильямса вместе с семьёй выселили, а то здание, как я вспомнила, арендовал как раз кузен сорра Фрега.
- Если краснодеревщик, то это только в Столярный переулок ехать, к складским амбарам, к старому Редкинсу. Просит он много, но мебель из-под его рук выходит, словно новая и служит ещё много лет. К тому же отец фрая Томаса, лёгкого ему пути, заказывал всю мебель именно у Редкинса, деда нынешнего. - Просвещал меня кучер, на Анни он обиды не держал, хотя ему явно было не просто и новое жильё найти, и работу. - А вот из портных... Могу я порекомендовать ателье Баринса?
- А что там такого особенного, сорр Вильямс? - улыбнулась я, услышав в голосе кучера неуверенность.
- Да ничего. На тканях не экономит, с нитками не мухлюет. Идеи иные у него, конечно, так себе, на мой взгляд. Но чтоб я в тряпках понимал? - пожал плечами кучер. - Младшая моя у него работает, пока на посылках и по мелким поручениям.
- Мартиша? - вырвалось у меня. - Тогда однозначно отправимся именно в это ателье. Заказ получится большой, а посторонних в доме хотелось бы поменьше.
- Да это и понятно, какие теперь посторонние! - довольно закивал кучер.
В банке без сложностей не обошлось. С меня потребовалось подтверждение того, что проверка пройдёт только неделю спустя, и, на данный момент, я имею право распоряжаться своим же счётом. Пришлось ехать в управу, к старшему йерлу. Оказывается, он должен был передать мне уведомление с датой проверки, которое я должна была таскать с собой. Как подтверждение. Но йерл, кажется, постарался об этом забыть.
У входа в управу я вновь почувствовала чьë-то внимание. И хотя здесь и было многолюдно, но в этой суете никому и дела до меня не было, вон как до того котёнка, что вышагивает между прутьев забора.
Внутри управы меня просто оглушил человеческий водоворот. Какие-то люди в форме со строгим и сосредоточенным выражением на лице спешили в разных направлениях. Гомон, шум, выкрики... Старшего йерла я нашла только с третьего указания.
- Срочного гонца к герцогу Мардериану младшему, - рявкнул знакомый мне бородач в толпу, самолично захлопывая клетку. - Этот птенчик из его курятника.
- Птенчик, курятник... - лениво протянул высокий блондин за решёткой. - Я барон Соммерс, а ты даже не сорр. И до выслуги тебе ещё лет пять. Знаешь, что это означает?
- Знаю, - оскалился йерл. - За предательство империи меня бы тихо вздёрнули на тюремном дворе. А вам, барон, красиво и прилюдно отрубят голову.
Старший йерл развернулся и наткнулся на меня.
- Простите, йерл Нудисл, я оказалась в затруднительном положении, - начала я, не давая ему опомниться.
- Фу, и чем же мог затруднить положение такой малышки такой увалень? - донеслось из-за решётки.
- Фрау Саргенс, - кивнул мне в приветствии, должном соответствовать поклону Нудисл, не обращая внимания на барона. - Вы по поводу проверки на сохранение разума? Ничем помочь не могу. И искать здесь подсказок, что вас ждёт на проверке, глупая затея.
- Я не из-за проверки. Точнее из-за неё, но косвенно. - Решила я не ломать мужику парадигму. - Видите ли, я последовала вашему совету, и решила помыть дом.
- И? - удивился йерл, но уже совсем беззлобно и без предубеждения.
- Занавесочки совсем пришли в негодность, и мебель облупилась. А на ателье и краснодеревщика нужны деньги, а в банке не дают без уведомления о проверке, а у меня его нет! - зачастила я, хлопая ресничками.
- Тише, фрау. Зановесочки значит? - я кивнула под уже откровенно жалостливым взглядом йерла. - Пойдёмте в канцелярию, выпишем вам уведомление и заверим сразу. А то, что ж важнее зановесочек-то?
В результате уже скоро я вернулась в банк, под удивлённые восклицания кучера, что так быстро управилась в управе. Он-то приготовился ждать часа полтора. Ну не рассказывать же, что я просто подстроилась под ожидания йерла, да ещё и напомнила, что уборка была его советом. И в глазах йерла стала выглядеть хоть и недалёкой, но послушной и, главное, понятной бабой. А вредничать с такими для нормального мужика, хоть и с придурью, это себя не уважать.
Банковский служащий принёс мне документы и поинтересовался, что я планирую сделать со своим счётом. И даже растерялся, когда я заявила, что мне пока нужно тридцать фьюринов. На всякий случай я даже указала цели, на которые решила впервые взять деньги со счета.
- То есть, вы не планируете закрытие счëта? - осторожно поинтересовался служащий.
- Зачем бы мне это делать? - тоже удивлённо ответила я. - В моих планах нет намерения превратить свой дом в место притяжения воров и мошенников всех мастей, надеющихся, что теперь есть возможность меня обворовать.
- Это очень благоразумное решение! - обрадовался служащий. - Наш банк гордится своими гарантиями сохранности денег наших клиентов! И мы очень рады, что вы по-прежнему нам доверяете!
Мне выписали расходный вексель, который тут же обменяли в кассе на наличные деньги. И даже без возражений разбили два фьюрина на серебряные рины.
- Руководство нашего банковского банка искренне желает вам успешного прохождения предстоящей проверки! - добавил работавший со мной служащий напоследок.
- Думаете, претендующий на моё имущество сорр, переведёт деньги в другой банк? - не удержалась я.
- Нет, - служащий осторожно оглянулся и, понизив голос, продолжил. - Фрау, у упомянутого вами сорра нет счетов ни в одном из банков, а вот общая сумма задолженностей превышает сумму вашего обеспечительного счёта в несколько раз. Но я вам этого не говорил, фрау.
- Благодарю, буду теперь хотя бы знать о причинах столь непомерной настойчивости сорра в попытках получить моё имущество, - улыбнулась я попрощавшись.
Потом мы отправились в Столярный переулок. Пока выход в город оказался не настолько тяжёлым, как я себе это представляла. Видимо просто для меня, знавшую другую жизнь и другие нормы, то, с чем я столкнулась, попав сюда, было неприемлемо и ужасно. А для тех, кто родился и вырос с таким мировоззрением всё было правильно и достойно. Они прекрасно существовали среди этих порядков. Более того, большинство возмущались, когда кто-то или что-то выбивалось из привычного им порядка вещей. В тёмной комнате не видно грязи, говорила моя бабушка в прошлой жизни.
Краснодеревщик встретил меня приветливо.
- Как же, как же! Помню я заказ вашего дедушки, лёгкого ему пути. Мой дед никому его не доверил. Хотя мастера у нас хорошие, ведь все под нашей вывеской работают. Только вот удивительно, что же такое с мебелью могло случиться, что потребовались услуги краснодеревщика? - удивился фрай Редкинс, хотя сам он представился мастером Редкинсом. - Столярная компания Редкинс на изделия своих мастеров даёт столетнюю гарантию, а на те вещи, что изготовлены именно мастерами Редкинс сто пятьдесят лет!
- Не буду пытаться вас обмануть, мастер Редкинс, вы сами всё поймёте, едва взглянув. - Вздохнула я. - С мебелью в моём доме случился сорр Фрег. На рабочем столе моего отца, он умудрился что-то жечь в пепельнице.
- Я подозревал, что именно эта напасть и приключилась, - с серьёзным выражением на лице покачал головой мастер, словно речь шла не о человеке, а о каком-то жуке-древоточце. – Я, конечно, возьмусь за восстановление, и даже могу гарантировать, что вы сами не поверите, что эта мебель служит вашей семье уже третье поколение. Но, фрау Анна, сорр Фрег не является случаем, предусмотренным гарантийными обязательствами. Восстановление может вам дорого обойтись. Реальный ущерб я смогу оценить только при осмотре. Но дерево дорогих пород, если память мне не изменяет, то северный орех и тейсмирский дуб, фурнитура, рубиновый лак по массиву и расплавленный янтарь по резьбе...
- Мастер Редкинс, я всегда считала, что мебель в нашем доме, это произведение искусства. И представляю, насколько тонкая работа потребуется от опытного мастера, чтобы вернуть былое великолепие. Именно поэтому первым делом обратилась к вам. Вы моя единственная надежда! - решила я соответствовать собственному имени и подлить маслица в размышления строго мастера.
- Само собой, фрау, само собой! Кто же может достойно восстановить работу мастера Редкинса кроме другого мастера Редкинса? - но было заметно, что старику приятно. - А ведь это был последний заказ для моего деда, последняя песня так сказать!
С мастером мы договорились, что он посетит мой дом на следующий после проверки день для оценки размаха "приключившейся с мебелью беды". И вот такой вроде не явный, но о многом говорящий момент. Когда упоминали Томаса Саргенса, его отца, когда мастер упоминал своего деда, то добавляли своеобразное пожелание "лëгкого пути". А вот о сорре Фреге я такого ещё ни разу не слышала. Вспомнила романы Бронте о том времени. Вот уж действительно, время, когда репутация значила не меньше, чем состояние.
Выходя из конторы фрая Редкинса, я заметила чёрного котёнка, игравшего со стружкой. Даже остановилась на пару секунд, но потом продолжила путь, про себя отметив, что котят в этом году видимо слишком много развелось в Тервеснадане. И именно чёрных.
Ателье Баринса располагалось почти на границе Белого города, где стояли особняки аристократии, были разбиты красивые парки, и широкие авеню вели к императорскому замку, и Торгового города. Здесь были банки, рестораны, управы, театры, дома, зачастую соединённые с конторами, как аптека Саргенсов. Здесь жили и работали те, кто относился к третьему сословию империи. То есть место было явно статусным.
Ателье приятно выделялось строгостью фасада среди своих соседей.
- Доброго дня, мы приветствуем вас в стенах ателье Баринса! - дружелюбно улыбнулась мне девушка лет шестнадцати, поднимаясь из-за небольшой стойки. - Желаете полюбоваться новыми тканями из Жарклании или ищете какой-то особенный цвет?
- Доброго дня, мне бы хотелось обсудить заказ на несколько комплектов штор, - сразу обозначила я цель своего визита.
- Несколько комплектов? А для каких комнат? - раздался мужской голос от входа в подсобные помещения. - Прошу прощения, я не представился, Антуан Баринс. Ательер.
- Ательер Антуан, - кажется, что этот мужчина свою работу ставил выше происхождения, как и мастер Редкинс. - Я фрау Анна Саргенс. И сейчас намерена получить наследство. Самое главное, это дом моей семьи. За время моего замужества всё пришло в негодность и запустение. Поэтому обшивать необходимо весь дом. А также скатерти, постельное бельё, полотенца и салфетки для званых обедов.
- Весь дом... - с каким-то заворожëнным выражением на лице повторил мужчина.
На вид ему было лет сорок. Сам он был невысокого роста, я и то, была выше. Одет был очень просто. Чёрные прямые брюки и чёрный же пиджак со стойкой. Огромные карие глаза и заметно вьющиеся волосы до плеч добавляли ему сходства со спаниелем.
- Позвольте, я вам кое-что покажу, - предложил он мне пройти в зал. - Присаживайтесь! Девочки, принесите фрау чаю!
Он указал мне на небольшой мягкий диванчик и кресло, между которыми стоял небольшой столик. Почти сразу на нём появился поднос с двумя чайными парами и чайником. Также была розочка с джемом, сливочник и вазочка с бисквитным печеньем. Принесла всё это смутно знакомая девушка, наверное, та самая Мартиша, дочка сорра Вильямса. Поставив поднос, она встала рядом с дверью, готовая выполнять новые распоряжения ательера.
- Смотрите, фрау. Обычно, выбирая шторы, ограничиваются только основными полотнами, закрывающими окно в тёмное время суток. Но днём, когда шторы раскрыты, они висят недоделанной рамой с двух сторон окна, - свои слова он сопровождал демонстрацией на макете окна. - Я предлагаю изменить подход к шторам. И использовать их как элемент декора!
- То есть? - уточнила я, видя, что ательер волнуется.
- Добавить нижнюю штору, - выдохнул он, как мне показалось, на мгновение зажмурившись.
На макете окна появилась знакомая мне тонкая шифоновая занавеска. Здесь я действительно ни в одной комнате очень большого дома не видела подобного. Но я, видя общее состояние, решила, что они просто пришли в негодность. А память Анни и вовсе считала их отсутствие нормой, поэтому мне не бросилось в глаза отсутствие на окне тонких занавесок.
- Хм, - я сделала вид, что задумалась. Всё-таки мне показывали что-то прогрессивное, и видимо уже не раз оставшееся без должного понимания. - А такой вариант, в одном тоне с основными шторами, это единственное возможное сочетание?
- Что вы имеете в виду? - на меня посмотрели с надеждой.
- Ну, например, сочетать два цвета. Белый придаст лёгкости и воздушности помещению. Но это исключительно на мой взгляд. - Ответила я.
- О! Сочетание двух цветов можно обыграть, завершив композицию короткой шторой, сложенной особым образом! - расцветая улыбкой, закивал Антуан Баринс, добавляя к макету третью рамку с закреплëнном на ней ламбрекеном.
- Знаете, вот у меня одна из частей дома, это аптека. И она выполнена в зелёных и бежевых тонах, а мебель тëмно-коричневая.- Подошла я к макету. - И вот если в этом варианте цвет основных штор заменить на зелёный, а нижнюю штору сделать светло-бежевой, то это был бы идеальный вариант. А вот в остальных комнатах, я хотела бы видеть нижнюю, или как я понимаю дневную штору белой. Единственный вопрос, а как эти шторы: нижнюю дневную, основные и короткую, крепить на окно?
- О! Это я не продумал, - лишь на мгновение задумался ательер. - Но у меня же ещё есть время?
- Конечно. Видите ли, я только начала приводить дом в порядок. И уборка отнимает у меня массу времени и сил. Так что пока я продвигаюсь очень медленно. - Не стала обманывать я.
- Не расстраивайтесь, фрау! Запустение, что вас печалит, смоется с грязной водой. А с вашим вкусом ваш дом станет эталоном! - горячо заверил меня сверкающий улыбкой мужчина.
Ательер со своими замерами тоже обещал прийти сразу после проверки. И только вернувшись в экипаж, я поняла, что сама загнала себя в сроки по уборке. Ведь не могла же я показать мастеру Редкинсу и ательеру Баринсу дом в таком состоянии. А ещё я задумалась о том, что успела сегодня побывать и в банке, и в управе, и успела договориться о решении важных для меня вопросов. И за этой всей суетой не заметила, как пролетела большая половина дня, и настало время обеда.
Решив, что я вполне заслужила сегодня небольшое баловство, я попросила сорра Вильямса остановиться у небольшой ресторации в начале улицы. Спустившись на дорожку перед входом, я обернулась попрощаться с сорром. И пока прощалась, заметила соскочившего с задника экипажа и быстро убежавшего в кусты чёрного котёнка.
- Фрау желает отобедать или лёгкое чаепитие? - отвлёк меня тут же появившийся официант.
- Отобедать. И завершить вне всяких сомнений прекрасный обед лёгким чаепитием, - настроение у меня улучшилось настолько, что даже усталость от сегодняшних разъездов исчезла.
- Могу рекомендовать сливочный крем-суп из сморчков, их сезон почти закончен, сегодня последний день, когда они в меню. - Подал мне меню молодой парень. - Пряное мясо по-терраскански с овощами сегодня нашему главному повару особенно удалось.
- Отлично, буду благодарна за оба блюда. - Даже не стала открывать меню я. - А не подскажете, есть ли у вас среди сладких блюд, что-нибудь шоколадное?
- Насколько шоколадное? - уточнил официант.
- Что-то совсем шоколадное с шоколадной прослойкой и украшенное шоколадом, - обозначила я требования.
- Имперский торт. Он хоть и носит название нашей столицы, но на самом деле, просто гимн шоколаду, - заверил меня официант.
- И нескромный вопрос. Я знаю, у вас можно заказать блюдо с собой. А есть ли у вас рыбные блюда? - поинтересовалась я.
- Северная уха на сливках и томлëная форель. - Тут же прозвучало в ответ.
- Я бы забрала и то, и другое. - Кивнула я.
Расправляясь с действительно необыкновенно вкусными блюдами, я надеялась, что не ошиблась в своих предположениях. Я оплатила счёт, и получив заверения, что мой заказ доставят на домашний адрес в течение часа, отправилась домой.
Я шла, напряжённо вслушиваясь в свои ощущения. И улыбнулась, почувствовав легкий укол той самой, особенной чуйки, что есть у каждого старого чекиста. Просто те, кому не посчастливилось ею обладать, до старости не доживают. Обернувшись, я пристально и внимательно осматривала улицу. Увидев желаемое, я совершенно открыто подошла к чëрному котёнку и присела на корточки.
- Ну, и как долго мы будем делать вид, что не знакомы? Лихо, у тебя совесть есть? - спросила я у котёнка, переставшего старательно намываться.