Тряпичное сердце

Солнце в Сан-Люсьене было особенным. Оно не просто светило – оно купало. Заливало плитку центральной площади золотым сиропом, заставляло витрины булочной «Пти-Фур» сиять, как драгоценности, и рисовало кружевные тени от листьев каштанов на столиках кафе «У Синей Птицы». Воздух был теплым, густым от аромата свежего круассана, кофе и цветущей глицинии, обвившей балкончик напротив.

За одним из столиков под зеленым полосатым тентом сидели Томас и Эльза.

Эльза смеялась. Звонко, беззаботно, как колокольчик, в который дунул ветер. Она ткнула вилкой в облако безе на своей тарелке, и крошечные карамельные брызги усеяли её ярко-желтое платье в горошек.

– Томас, смотри! – прошептала она, наклоняясь к нему, ее глаза – большие, невероятно синие – искрились игривостью. Она указала вилкой куда-то в сторону фонтана. – Та дама в сиреневой шляпке с пером! Она пятый раз на нас смотрит! И вон тот господин, что пьет эспрессо у окна! Он вообще газету не переворачивает, только и делает, что на нас косится!

Томас медленно повернул голову, его движения были плавными, чуть замедленными, как у человека, боящегося спугнуть что-то хрупкое. Его улыбка была теплой, чуть застенчивой, но доходила до глаз, делая их лучистыми. Он накрыл своей ладонью руку Эльзы, лежавшую на столе. Его пальцы, длинные и тонкие, слегка сжали её кисть.

– Конечно, смотрят, Эльза, – сказал он тихим, мелодичным голосом. – Кто не будет смотреть? Мы с тобой – самая красивая пара в Сан-Люсьене. Просто завидуют. Завидуют нашей беззаботности. Нашей любви.

Эльза хихикнула, покраснев. Её щеки стали неестественно розовыми, как у фарфоровой куклы. Она потянулась к своему апельсиновому соку, движения её рук были грациозными, но чуть угловатыми, как будто суставы срабатывали с едва заметной задержкой.

– Дурачок, – пробормотала она, отпивая сок. Голос её звучал чуть глуше, чем смех. – Но… приятно.

За соседним столиком, в тени большого кадка с олеандром, сидели Марта и Генрих. Марта, аккуратная, в кремовом костюме и жемчужном ожерелье, неотрывно смотрела на пару. В её глазах стояли слёзы – не печальные, а скорее… умиленные? Напряженные? Она поднесла ко рту изящную фарфоровую чашку, но не пила, лишь прикоснулась губами к краю. Её рука дрожла едва заметно. Генрих, высокий, седовласый, в строгом твидовом пиджаке, несмотря на теплоту дня, положил свою большую, узловатую руку поверх её тонких пальцев. Он слегка сжал их. Его лицо, изборожденное морщинами мудрости и какой-то глубокой, привычной усталости, было непроницаемо спокойным. Только в уголках глаз таилась тень невысказанной тревоги.

– Хорошо им, – тихо сказала Марта, не отрывая взгляда от Томаса и Эльзы. Голос её звучал преувеличенно нежно, как у человека, разговаривающего с ребёнком или очень хрупкой вещью. – Так молодо. Так… светло.

– Да, Марта, – глухо отозвался Генрих. Его взгляд скользнул по спине Томаса, задержался на том, как плечи сына были чуть слишком прямыми, неестественно неподвижными под тонкой льняной рубашкой. – Светло. Пьём чай.

Проходящая мимо официантка, девчушка с веснушками, поставила перед Эльзой новую порцию безе. Улыбка её была профессиональной, но глаза бегло, с легким недоумением, скользнули по лицу Эльзы, по её слишком гладкой коже, по её слишком ярким, как будто нарисованным ресницам, по тому, как она держала вилку – чуть неуклюже, словно не чувствуя её веса.

– Вам еще кофе, месье? – спросила она Томаса, избегая смотреть ему прямо в глаза.

– Да, пожалуйста, – улыбнулся Томас. Его улыбка была все такой же теплой. – И для моих родителей тоже. Они любят ваш эспрессо.

Официантка кивнула и быстро удалилась. Эльза тем временем уже погрузила вилку в новое облачко безе.

– Знаешь, Томас, – сказала она вдруг, перестав смеяться. Её голос стал чуть серьёзнее, но все еще с той же лёгкой, кукольной интонацией. – Я так счастлива. Вот так сидеть с тобой. Здесь. Солнышко. Птички поют. – Она взмахнула рукой, указывая на воробьев, копошащихся у фонтана. Движение было резким, отрывистым. – После всего… что было… – Её синие глаза вдруг стали казаться совсем стеклянными, непроницаемыми. – Я думала, такого счастья…

Томас резко втянул воздух. Его лицо, только что сиявшее, мгновенно побледнело. Настоящая, живая краска ушла из щек, оставив лишь легкий, тщательно нанесенный румянец. Его пальцы, лежавшие на руке Эльзы, судорожно сжались.

– Эльза… нет… – прошептал он, и в его голосе впервые прозвучала настоящая, неигровая боль. Страх. – Не надо. Пожалуйста, не вспоминай. Не сейчас. Не здесь.

Он встал, стул скрипнул под ним. Он обвил Эльзу руками, прижал её голову к своей груди. Он держал её крепко, очень крепко, как будто боялся, что её унесет ветром, или как будто пытался защитить от чего-то невидимого, что витало в воздухе вместе с ароматом кофе. Его лицо было прижато к её волосам. Пахли ли они? Или лишь легким ароматом лавандового саше и… старой ткани?

– Мы вместе, – прошептал он ей в волосы, его голос дрожал. – Мы вместе, и это главное. Только это.

Марта замерла за своим столиком, её чашка громко стукнула о блюдце. Генрих резко выпрямился, его рука сжала ручку трости до побеления костяшек. Они обменялись одним мгновенным, полным паники и безмолвного понимания взглядом. Марта быстро наклонилась к Генриху, её губы шевельнулись:

– Она… она почти…?

Генрих резко, почти незаметно, покачал головой. «Тише. Не сейчас. Играем дальше».