Туалет

Туалет – это место, которое я люблю. Чувства к нему я испытал еще в детстве, когда, кажется мать, кричала, что-то от меня хотя, а я очень не хотел им помогать. Тогда у нас с ним случился первый раз. Я увидел в нем гораздо больше, чем место для испражнения. Вон, там за дверью кричать, а я сижу себе и смотрю в потолок. Засиживался часами, ссылаясь на проблемы с желудком. Однажды меня повели врачу из-за этого. Они действительно думали, что у меня гниет кишка, но ошибались. Так переживали и потом не понимали, услышав от врача: «ваш сын в норме». Благо поднялся скандал, который разочаровал их настолько сильно в современной медицине, что они на долгие года забыли о существовании врачей. Пить мерзкие настойки, вызывающие реальные проблемы малая плата за тишину. Однако люди такая несправедливая напасть, особенно близкие. До сих пор с грустью вспоминаю, как меня вынудили перестать уединяться в моей комнате тишины. Вина лежит на отце. Он лишил меня моего места в доме не специально. Просто, когда я дополнил уединение сигаретой, то понял банальную истину – отец дрочит и мать достает его еще хлеще, чем меня. К тому же секса у них не было, а любовницы он не имел, потому что никто не хотел с ним иметь дело кроме нас и его знакомых с работы. Не было в нем ничего обаятельного, харизмы и красоты тем более. Он всегда грубил, оставался неуважителен, особенно к женщинам, единственно почитал болтающуюся штуку между ног. Со временем мне стало забавно жить с ним. С каждым новым годом силы покидали его глубокоуважаемые место, в то время я беспрерывно крепчал. Этот факт бесил его хлеще не дающей жены. Меня смешила каждая будущая сора, ведь, да, я дрожал от страха - конце концов даже такие, как я в детстве боялись получить - но внутри выстраивался подлинный Stand Up, где отец держал микрофон и беспрерывно шутил, опуская взгляд вниз, будто заготовленный текст посылался ему из паха. Уйди он в комедию, то сыскал бы огромнейший успех. Именно поэтому я не упускал возможности пройти мимо окон нашего дома с какой-нибудь девушкой. В то время я цеплял их для этого. Некоторым приходилось платить. Количество отданных денег не имело значения. Это была месть, за его варварское изнасилование «моей комнаты». Я всего-навсего искал в туалете спокойствия, ему тот был нужен для онанизма, без которого сходил с ума, кидаясь то на меня, то на мать. Как низошло озарение, домашний туалет стал вызывать одну тошноту.

Китайский район, представленный длинной дорогой, по бокам которой натыканы маленькие здания, такие неразличимые и в обильном количество, что совсем они не здания, не для людских размеров точно, скорее муравьиные сооружения из палок и камушков, расположенные от друг друга в нескольких миллиметрах. По байкам под ними определенно прорыты тайные каналы, пути передвижения, принимающих настоящий облик в темноте, здешних эмигрантов, на самом деле являющихся существами из рода паразитов с острыми зубами, миллионом красных глаз, усиками, шестью тонкими лапками и немытым панцирем, что в глубине земли выслуживаются перед компьютером, печатая на нем острием жал информацию, разведанную об вражеской стране. В нем полно переулков между общежитиями, кафешками и заведений низкого сорта. В одном из таких, наиболее широком, под навесом обрабатывают мертвых свиней, делают им массаж, маникюр, режут, готовят к продаже. Здание, напротив «мясного навеса» небольшой бар. В нем пошло раскрашены в цвет желчи стены. Из радио играет грустная музыка, украшающая сжатые банки пива, пепельницы, желтое освещение тусклых ламп, запачканную чем-то коричневым рубашку бармена. Ей на перебой шипит слова старый телевизор. За боковым столиком небольшая компания шумит, в хрюкающей манере обсуждая фальшивы ли брошенные победителем кости. Драка. Сигаретный дым мужчины, расположившегося на стуле в другой части зала, поднялся верх. Он был уставшим. Воняло дешевой лапшей. Все что успел запомнить. Мне тридцать лет. Я давно не ребенок, но судьба сложилась таким образом, что повторяю детство, снова сижу на унитазе, даже не дома, в этой грязной забегаловке. Передо мной серая дверь кабинки, изрисованная граффити, под ногами забытый уборщицей кафель. На нем плодились следы рвоты, окурки, использованная туалетная бумага, презерватив. Справа мусорное ведро, заполненное точь-в-точь таким же мусором. И как же меня сюда занесло? Сижу в классическом костюме, с бутылкой в руке и сигаретой в другой. Поднимается вверх дым, оказавшийся чем-то единственно приятно пахнущим. Наверное, за счет нотки саморазрушения в нем. Где-то моя жизнь определенно свернула не туда…

Мой отец был японцем, относился к древнему роду самураев, о чем часто любил напоминать мне. Мать русская. Совсем обычная девушка, которая поехала в Японию студенткой, но вернулась беременной вместе с ним. Нет, я не был первым ребенком. Отец очень настаивал на том, чтобы она не делала аборт. Будь рядом с ними тогда настаивал бы на том же. Может тогда все собственно полетело в бездну? Если б смог уговорил мать, то на мое место занял другой парень или девушка. Заимели б бизнес, обогатили семью, обзавелись уважением отца и своими детьми, пока я спокойно себе не существовал. Меня там не было, а он не смог ее отговорить и аборт случился. Через несколько лет родился я в то самое тяжелое время, когда они переехали в Америку. Мы жили в бедном районе, где больше чем мух имелось китайцев. Отец ненавидел их. Он был расистом по отношению к ним, оправдывал себя самурайским родом, честью, историей, достоинством и тому подобное. Мне же, что тогда маленькому, что сейчас все равно. Я наполовину японец, на половину русский, были бы во мне еще гены китайца – по хрен. Все на одно лицо, разницы никакой.

Сигарета легла на губу. Слышится шум приближается. Густой дым на свету. Считай хокку. Вполне вероятно сидение здесь сводит меня с ума, но деваться не куда. Да и вероятность поехать головой удручает намного меньше приближающегося шума. Шаги, с каждой секундой оборачивающиеся громким топотом. Шепот. Помимо кучи останков человеческого испражнения в этом туалете было очень плохое освещение. Всего-то одна лампа, распространяющая тусклый зеленый свет, и то оно сломана. Я заметил ее, когда поднял голову. Она мигает, от этого болят глаза, но закрывать их такой риск. Не люблю рисковать. Не люблю спонтанность и нарушение плана. Я слишком ленив для того, чтобы импровизировать. Горлышко легло на губу. Шум становиться громче. Граффити стало Джокондой…