Туман над Буревестником

Предисловие Огонь берендеев

Ната бежала, сломя голову, отчаянно задыхаясь, чувствуя, что вот ещё несколько шажочков, и она рухнет на землю. Но оставались позади эти шажочки, а она проделывала новые марш-броски. Вперёд, в никуда, в непроглядную чащу леса, в кромешную тьму собственной души.

Наконец девочка остановилась. Не как вкопанная. На уроках физкультуры лучшая бегунья деревенской школы хорошо усвоила, нельзя делать резкие остановки после изнурительного бега. Нужно походить, поделать взмахи руками, уравновесить дыхание. Этими привычными упражнениями она и занялась, впервые стараясь успокоить не срывающееся дыхание и не сердце, выскакивающее из груди, а дикий ужас, страх, сковывающий все члены.

Время настало. Она это знала уже целых десять дней. Позади двенадцать лет жизни, впереди вечность. Увы…не на Земле…теперь не на Земле. Девочке и её другу Серёже представилась уникальная возможность умереть молодыми, бесславно уйти, спасая, ни о чём не ведающее человечество, погрязшее в грехах, возможно, недостойное таких жертв.

Две чистые души должны сегодня лечь на алтарь. Добровольно. Завтра будет поздно, а, может, и нет. Ната не знала, сколько у них времени. Мало… это точно, ничтожно мало.

Туман сгущается, становится плотнее. Скоро силы «Буревестника» будет недостаточно, и вечная ночь прорвётся за его пределы, и тогда её не остановить. Всё живое на планете будет обречено.

Отдышавшись, девочка достала маленькое зеркальце из кармашка юбки. Посмотрела на себя: всклоченная, потная, красная. Присела. Вынула из рюкзачка бутылочку с водой. Чуточку отпила, остальное спрыснула на лицо. Причесалась расчёской, извлечённой из того же рюкзака, заново заплела тяжёлые косы, чуточку взмокшие.

«Уныние — грех», - учила мама. Что бы ни случилось, нужно улыбаться и доверять. С усилием Наташа улыбнулась, а потом её вдруг прорвало. Посмотрев на окружающую красоту, с упоением вдохнув свежайший воздух с ароматом мха и листьев, девочка воспрянула.

Всё это, вся эта неимоверная красота принадлежит ей навсегда. Куда бы ни привело её страшное решение, любовь к родным местам и память о них Наташа будет хранить в глубинах своей вечной души.

Ещё раз, взглянув в зеркальце, девочка удовлетворённо кивнула головой. Теперь можно выйти к Серёже. Прошла несколько метров через чащу, раздвинула ветви и увидела мальчика в самой середине древнего капища, склонившегося над разбитой деревянной скульптурой.

Девочка с любопытством и священным трепетом огляделась по сторонам. Вот оно старинное святилище, то самое, что она раньше видела лишь в своих долгих и ярких снах. Бедненькое… кто-то над ним поглумился. Заборчик наполовину обвален, деревянные скульптуры разбиты в щепки. Видать, тщательно трудились над их уничтожением, от души крушили.

Нет. Не от души.

Разве может быть душа у таких вандалов?

Девочка знала, может, и есть у них душа.

Капище было надёжно защищено от вмешательства всего тёмного сверхъестественного. Причинить вред ему могли только люди, творения Божие, наделённые его священной искоркой – душой.

- Их тут штук пять было, - сказал мальчик, поднимая на подругу умное и красивое очкастое лицо, - а, может, и шесть. Не разобрать и не восстановить. В песок покрошили. Вот один фрагмент остался.

Мальчик указал на обломок, который изучал. Но Ната не пожелала смотреть на останки. Маленькая женщина, она во все глаза глядела на того, кому не суждено стать её мужчиной. За каких-то полчаса девочка повзрослела и будто бы прожила всю жизнь, счастливую, радостную, полную светлых предвкушений и сбывшихся мечтаний. Прожила с ним, единственным.

Серёжа понял её взгляд, вздохнул и печально улыбнулся. Теперь и он взрослый. Пора.

Мальчик подошёл к девочке, взял её за обе руки, будто собираясь начать танец, посмотрел в глаза и ласково спросил:

- Готова?

- Да, - тихо ответила она.

- Всё помнишь?

- Да, - Ната знала, что такое невозможно забыть. Слова заклинания раскалённым и застывшим металлом впились в её память. Помнила она и о действиях, которые нужно совершить.

Девочка напряглась. Сейчас он даст команду, и они начнут. И тогда уже не будет возврата.

- Страшно? – Спросил вдруг он.

- Нет. – Не соврала девочка. – С тобой не страшно.

И вдруг он притянул её к себе и прижался к её устам своими жаркими губами. В этом нежном детском поцелуе она почувствовала энергию всех поцелуев, которые могли бы у них быть, когда вырастут. В мозгу пронеслись слова признаний друг другу в Любви, которым никогда не суждено прозвучать.

Ещё миг, и он отстранился, не разжимая рук. Команды начинать не было. Они в ней не нуждались, так как мыслили, словно единый мозг, без слов понимая друг друга.

- Обращаюсь в камень,

Разжигаю пламень,

Открываюсь боли

И стремлюсь на волю

Тело берендея

Станет всех живее

На пути у тьмы

Скрепим руки мы

Прочь лихая сила,

Подь в свою могилу,

Затаись, замри,

Сгинь, сгори, умри…

Детские голоса замолкли, и тут же неестественно красное пламя охватило две стройные фигурки, а из праха, рассыпанного вокруг требища, поднялись деревянные идолы, числом два, и вошли в пылающий круг к детям. Приняв новую пищу, огонь вспыхнул до самых небес, не опаляя травы и веток, не калеча требище и оградку вокруг него.

Лез замер в священном восторге, притихли птицы, прижали головы к земле звери, застыла, будто окаменела, листва. Тишина разлилась над чащей. А огонь, превратившись в красного пылающего языками пламени огромного медведя, понёсся в сторону окутанного туманом пионерского лагеря.

Огненный зверь пробежал мимо военных и милицейских подразделений, окруживших «Буревестник», с лёгкостью проскочил подле тихого лагеря родителей, из которого почти осязаемое выплёскивалось отчаяние, и влетел сквозь закрытую ограду в непроглядную тьму. Там он, найдя середину, завертелся-закружился и, точно озеро разлился, заполняя своим светом и теплом всё пространство, вытесняя холодное марево, освобождая людей, которых оно почти поглотило.

Глава I Заседание Городского Совета, с которого всё и началось

- На повестке дня остался один вопрос. – Пётр Лаврентьевич многозначительно посмотрел на Веру Григорьевну, и та вся сжалась под его пронзительным взглядом. – Как всем вам известно, или, может быть, ещё неизвестно, с этого года в наше подчинение передано одно хм… сомнительное учреждение…

Пауза. И снова этот взгляд на неё. Что в нём? Ненависть? Любовь? Желание доказать своё превосходство? Жажда мщения? Что в нём? — Она не знала и не хотела знать. Или думала, что не хочет знать. Не желает.

Двадцать пять лет назад, ещё в школе, никому и в голову не могло прийти, что тупой троечник по кличке Лаврентий поступит на факультет управления и вполне себе сносно его закончит. Через пару лет вернётся стажироваться в родной город, а ещё через несколько годков станет главой Городского Совета. Это, конечно, не область. И городок у них, прямо скажем, не Рио-де-Жанейро, однако, ни один умник из их прекрасно успевающего класса не смог взлететь выше троечника Петьки Лаврентьева.

Сама Вера Григорьевна, которую в классе с подачи забияки Лаврентия называли Принцессой, кто с уважением, кто с сарказмом, кто с нескрываемой ненавистью, смогла дослужиться лишь до должности заместителя председателя Городского Совета по образованию, культуре и спорту.

Подумать только, она у него в подчинении!

В школе красавица Верочка Султанова была сначала комсоргом класса, а потом и председателем Совета Дружины. Помнится, ей не раз приходилось с другими пионерами активистами, а затем и с комсомольцами активистами обсуждать недопустимое поведение Петьки Лаврентьева.

Чего только не вытворял этот несносный мальчишка: то с такими же хулиганами, как он сам, рельсы разберёт на железной дороге, то учителю на стул кнопки высыплет, то классную доску мылом намажет. В школе недели не проходило без происшествий, заводилой в которых всегда был Лаврентий.

Как-то Тамара Васильевна, учительница географии, ныне усопшая, заявила, что у таких детей, как Лаврентьев, одна дорога — в тюрьму. Это было после того, как он сорвал её урок. Вера Григорьевна помнила, как географичка изъявила горячее желание дожить до того момента, когда на Петьку наденут наручники. Вот тогда её горькие слёзы будут отомщены. Не дожила… А жаль. Вот бы она удивилась, узнав, что самый ненавистный ученик за всю её школьную карьеру стал наиболее успешным, а некоторые из любимчиков спились и снаркоманились.

Вера Григорьевна знала, что её бывшего одноклассника и нынешнего руководителя давно приглашают в область. Товарищи сверху считают, что негоже такому талантливому руководящему кадру прозябать в глуши. Да только он деликатно отклоняет достаточно настойчивые приглашения занять один из тёпленьких постов в областном совете. Никто в горсовете не догадывается, почему. Никто, кроме Веры Григорьевны. Она-то знает…

- Вера Григорьевна, а вы никак замечтались, - бархатистый голос Петра Лаврентьевича вырвал женщину из вполне себе приятных размышлений. — А ведь это по вашей части.

Ну вот, она прослушала целый кусок речи про какое-то сомнительное учреждение и теперь совершенно не понимала, о чём, собственно, идёт речь.

- Ну…

Вера Григорьевна только что думала о школе и потому забыла, что во время совещаний стоит только председатель, и то лишь по причине бурного темперамента и неумения усидеть на одном месте.

Точно школьница, женщина вскочила с места и попыталась мысленно вернуться на пару минут назад, дабы вникнуть в только что прозвучавшее и не услышанное.

Не получилось.

От мысленных потуг перед глазами возникал образ троечника Лаврентия. Того самого, что сейчас с иронией смотрит ей в глаза, абсолютно точно оценивая её состояние. Он мог поглумиться над ней и выставить на посмешище перед коллегами, а мог помиловать и помочь разобраться.

- Дорогая моя, мы не в школе. Присядьте, - произнёс он ласково и заулыбался ещё шире, что дало право остальным товарищам, комфортно расположившимся в Красном уголке вокруг длинного прямоугольного стола, обидно улыбаться и даже хихикать.

Особенно не понравилась Вере Григорьевне хищно ухмыляющаяся физиономия почётной гражданки города Филимоновой Евгении Николаевны. Она была не только почётным гражданином, но и самым древним его жителем. Бывшая училка химии на пенсии, которую дети дружно именовали баба Филька, перекочевала из школы в городское управление уже в достаточно ветхом состоянии. В тот момент школьное начальство перевело дух, а городское получило новую головную боль. Постов за бабулей никаких не закрепили, однако, наделили правом присутствовать на заседаниях и голосовать при принятии важных и неважных решений. Пару секунд назад титулованная старушка позволила себе разок другой ехидно хихикнуть.

Петру Лаврентьевичу тоже не понравилась реакция бабки Фильки, кою он ввёл в Городской Совет по настоятельной рекомендации свыше. Кабы б его воля, выселил бы зловредную старушенцию из города. Было время, когда эта зубастая вампирша пила его кровь литрами. Она служила причиной многих его школьных проблем. К счастью, родители троечника Лаврентия оказались не по зубам злобной химичке.

- Что ж, - проговорил председатель, краем глаза наблюдая за Евгенией Николаевной. – Я понимаю, вопрос непростой. Вы, Вера Григорьевна, всё же присядьте и подумайте минутку о сказанном мною. Уверен, вместе мы найдём наилучший путь решения проблемы.

Пётр Лаврентьевич обозрел расслабившихся сотрудников и продолжил:

- Это касается и остальных. Мне нужны ваши соображения. Через пять минут я с удовольствием выслушаю каждого. Но ваше мнение, Вера Григорьевна, мне особо интересно, потому вы выскажетесь первой.

Вера Григорьевна села и осмотрелась в надежде на помощь коллег. Пётр Лаврентьевич тем временем, дабы не мешать подчинённым размышлять, отошёл к стене, где висела карта района, и принялся внимательно изучать самую глухую часть подведомственных земель, водить по ней пальцами, что-то прикидывать.

Видя это, Вера Григорьевна ещё больше приуныла. Сейчас рука начальника приземлилась аккурат на её родные места, те самые, о принадлежности к которым женщина не любила рассказывать.

Глава II Почему Вера Григорьевна не хочет отправлять свою дочь и прочих детей в пионерский лагерь

Сказать, что Вера Григорьевна была расстроена, ничего не сказать. Если помножить понятие «расстроена» на 10 или даже на 100, станет понятно, что чувствовала эта добрая чистосердечная женщина. Она была опустошена и раздавлена. Давно столь сильное ощущение неотвратимо надвигающейся катастрофы не посещало её.

Как спасти дочь? Как спасти других детей?

Пётр Лаврентьевич был прав, все россказни о пресловутом лагере являлись лишь домыслами, фантазиями людей, осознанно или неосознанно влюблённых в страшилки. Многие уносили во взрослую жизнь страшные детские истории, передававшиеся ребятнёй из уст в уста в самые тёмные и беспросветные ночи.

Вера Григорьевна знала правду, и она, эта правда, была в разы страшнее всего, что говорили о «Буревестнике». Как ни странно, название лагеря, придуманное в советские годы, полностью отражало значение места. Оно предвещало бурю, являлось её началом, источником, из которого в мир придёт то, что способно и жаждет погубить человечество.

Мама Веры Григорьевны, Авдотья Васильевна, родилась и выросла в одной из деревень, расположенных на той самой реке, чьё русло пролегает рядом с пионерлагерем. Бабушка Веры Григорьевны, знахарка, обладала способностью лечить людей травами, заговорами и руками. Приезжали к ней за помощью со всей округи. Немало жизней спасла Евдокия и немало неприятностей имела её семья в годы репрессий, когда в лагеря ссылали не только священническую братию, но и так называемых колдунов.

Бабушку женщина помнила смутно. Лишь один эпизод впечатался в её память несмываемым воспоминанием.

- Запомни, Верочка, наши места непростые. Сила в них заложена неимоверная. К сожалению, недобрая сила. Много веков назад стараниями тридцати волхвов запечатали её наглухо, скрыли под речными глубинами, под холмами да полями. С Божией помощью схоронили недоброе. Главный замок, сдерживающий беду, — капище, спрятанное глубоко в лесу. Я и другие носители знаний и силы раз в году проводили службу там, укрепляющую защиту, дабы не вырвалась на волю чернота, в недрах земли замурованная. Теперь службы проводить некому. Я последняя и, чую, придут за мной сегодня. На пороге финального пути я, девочка моя. Капище ещё долго сможет сопротивляться силам мрака, рвущимся наружу, и без служений. Главное, сохранить его в целости и сохранности. Если кто-то из людей, служащих тьме, или по неразумению разрушит капище, либо повредит, вырвется на свободу туман, предвещающий погибель всего человечества. Сначала духовную, а потом, может, и физическую. Случится такое, девочка, тебе придётся встать на защиту мира людей. Здесь, в доме, есть тайник, в нём я спрятала всё, что тебе понадобится. Надеюсь, не понадобится. Но если… - Бабушка тревожно прислушалась. – Если гром грянет, найди тайник и сделай всё, что нужно.

Через минуту возле дома загудела машина, в комнату ворвались страшные люди. Они хотели схватить бабушку, но она лишь плечом повела, и мужчины в чёрном разлетелись в стороны, точно щепки.

- Сама пойду, - грянул мощный голос бабушки Евдокии.

Не взяв ничего из вещей, женщина уверенным шагом двинулась к выходу. Маленькая Вера в окошко видела, как бабушка села в большую чёрную машину. Туда же влезли её перепуганные стражи. Двери гулко захлопнулись, взревел мотор…

Больше Верочка бабушку никогда не видела. Через неделю им с мамой сообщили, что Злейшего врага советского народа Евдокию Султанову расстреляли, а ещё через неделю арестовали маму, а крохотную Веру отвезли в город и устроили в Детский дом для детей отщепенцев.

Это было всё, что Вера Григорьевна помнила о своей семье. Отец её ещё до описанных событий погиб на фронте. О судьбе деда она ничего не знала. Может, и рассказывали, только она слишком мала была, чтобы запомнить. Неясно, каким образом, сохранился в её памяти тот эпизод прощания с бабушкой.

Страх перед неизведанным, затаившимся где-то в дремучих лесах родного края, Вера Григорьевна пронесла через всё детство. Увы, и через взрослую жизнь тоже. Потому никогда не возвращалась в родную деревню, не интересовалась судьбой других родственников, которые у неё, она смутно помнила, были. Женщина строила новую жизнь, не желая погружаться в прошлое.

Через два детдомовских года Верочку удочерила пожилая пара, приехавшая из Москвы. Её перевели в обычную советскую школу, где она и познакомилась с Петей Лаврентьевым и прочими одноклассниками.

Что касается троечника Лаврентия, Вере он сразу понравился. И она точно знала, что и мальчик увлёкся ею. Он первый предложил ей дружбу. Однако, Вера, прошедшая через детский дом, и к тому времени уже понимающая, что к чему, не приняла протянутую руку мальчишки, которого, она это заметила по взглядам, не уважали в хорошо успевающем классе. Он, как она позже узнала, портил статистику и тянул всех назад.

С тех пор тихоня Лаврентий стал отъявленным хулиганом и забиякой, дурная слава которого быстро вышла за пределы класса, а потом и школы. Ох, как же не любили безобразника Петьку Лаврентьева сотрудницы детской комнаты милиции.

Однажды его неправедные деяния даже в газету попали. Поганец раскопал старинную могилу на кладбище и попытался ограбить некую покоящуюся в ней даму дворянского сословия.

Ох и шуму же было.

Тогда Петька чудом избежал заключения в тюрьме для подростков. Спасли мальчика связи его родителей. К слову, отъявленный хулиган рос в благополучной семье. Его отца и мать совершенно не смущали «успехи» сына, ни в плане учёбы, ни в плане прочей сомнительной активности. Родители всегда поддерживали Петю и на родительских собраниях головы не опускали, когда речь шла о его «подвигах». Создавалось ощущение, что Лаврентьевы гордятся отпрыском, что бы он ни натворил.

Вера Григорьевна сидела в своём тёплом кабинете, обернувшись к окну и любуясь на недавно оттаявшую реку. Всё ту же, несущую свои воды и мимо небольшого городка, в котором выросла женщина, и мимо её родных мест, и мимо пресловутого «Буревестника», который вот-вот разрушит её благополучную жизнь.

Глава III Деревенские выходные

Хоть и находилась родная деревня Веры Григорьевны всего в плюс минус пятидесяти километров от города, путь в неё оказался неблизким и непростым. Сначала матери и дочери пришлось проехаться на электричке, затем на ЛАЗе, а потом на ПАЗе, таком старом и заезженном, что казалось, будто бы на каждом ухабе он со скрипом теряет как минимум одну ржавую деталь. Глядишь, как доберутся до места, одни колёса и останутся.

Женщина и девочка, скорее не вышли, а вывалились наружу из провонявшего бензином, потом и табаком, автобусного нутра. Ехали они всего полчаса, и всё это время водитель курил без перерыва в широко открытое окно сбоку от себя.

Только большая часть дыма попадала не на улицу, а в салон, если можно так назвать внутренность видавшего виды транспортного средства. Пассажиры чихали, кашляли, однако водителю было плевать на тех, за кого он нёс сейчас ответственность. Машину он не берёг, ехал, не учитывая отвратительное состояние дороги, а тормозил так, что все, кто находился у него за спиной, резко летели вперёд.

По дороге Вера Григорьевна растеряла все остатки хорошего настроения. Утром предвкушала возвращение на родную землю, думала о том, как вдохнёт воздух Родины, увидит знакомые с детства места. Сейчас она мыслила только о том, что вроде и является должностным лицом, но ничего поделать не может: ни дороги поправить, ни водителей перевоспитать. Да что водителей, увы, женщина догадывалась, посади любого пассажира за руль, и он будет также неуважительно относиться к везомым, и плевать на то, что вверенное ему транспортное средство, которое он не бережёт, принадлежит народу, заработано его потом и кровью.

Где выходить городским путешественницам подсказала приветливая пожилая женщина со сломанной рукой. Её явно не тревожило ни физическое состояние дорог, ни психическое состояние водителя. Она привыкла. Никого из местных не тревожило.

Оказавшись с дочерью посреди улицы и проводив автобус печальным взглядом, Вера Григорьевна огляделась, а затем растерялась и даже испугалась.

Прошлое, которое она видела в памяти, словно через сильно измазанное стекло, вдруг вырисовалось чёткими образами. Ну ничегошеньки не изменилось. Будто бы время здесь движется по собственным законам и совершенно никуда не торопится.

Вдохнув всей грудью невероятно свежий и приятный воздух, женщина ласково посмотрела на дочь, мысленно порадовалась, что муж, которого тоже пригласила в путешествие, вежливо отказался, сославшись на отчёт, который необходимо сдать в понедельник.

- Ну что, Лизонька, вот мы и приехали…

- Да, - девочка тоже с упоением дышала. – У меня такое чувство, будто бы я здесь уже бывала. Даже не верится, что где-то тут скрывается нечто страшное.

- Не верится, - повторила Вера Григорьевна, осознавая, что хорошее настроение медленно возвращается.

Они стояли посредине весьма странной по городским понятиям улице. Да и улицей её назвать можно было с ба-а-льшущей натяжкой. Так, колея посреди заросшего поля, в котором где нигде разбросаны избы, чёрными остовами торчащие то из сухой подгнившей травы, то из земли.

Ощущение запустения царило повсюду. Надо сказать, живописного запустения. Позади жилого пространства темнел лес, готовый вот-вот пробудиться от зимней спячки. Снег совсем недавно сошёл, видно, что река по этому поводу разливалась, но уже успела вернуться в привычные берега.

- Мама, а где люди? – Озадаченно спросила Лиза.

- Наверное, заняты, - отозвалась Вера Григорьевна. – За скотиной колхозной ухаживают, в полях. Сейчас самое время землю готовить к посевам. Деревья садовые чистят.

Вера Григорьевна ничегошеньки не смыслила в сельском хозяйстве, однако, помнила, как на заседаниях представители данной отрасли бодренько рассказывали о своих планах.

М-да. Как-то на деле всё не столь бодро.

- Мам, ты хоть помнишь, где твой дом или дома твоих родственников? – Поинтересовалась Лиза.

Вера Григорьевна отметила про себя, что дочь её сейчас пребывает в состоянии эйфории. Как же, именно здесь её корни, земля родная. Пусть запущенная и страшная, но родная, милее неё нет ничего на свете.

Женщина огляделась, внимательно посмотрела на обозримые избы, сараи, погреба. В памяти что-то смутное всколыхнулось. Впрочем, нет. Не знала она, куда идти, что делать. Понимала лишь, что надо действовать. К счастью, на дороге появился живой объект. В их сторону дедуля катил тачку, наполненную какой-то пока с расстояния неопределимой субстанцией.

- Сейчас спросим, - сказала Вера Григорьевна, приглядываясь к приближающемуся человеку.

Скрип тачки становился всё громче. Уже через минуту путницы разглядели прохожего: стар, сед, одет в опрятные неновые вещи. Везёт…навоз.

- Добрый день. – Поздоровалась Вера Григорьевна.

- Добрый, добрый, - отозвался старик, остановился и отложил тачку. – Вы чьих будете? Вижу, что не местные. Зачем пожаловали в наши края?

- Местная я, - ответила Вера Григорьевна, да так ласково, что сама от себя не ожидала. Давно она не слышала этот выговор, характерный лишь нескольким деревенькам, расположившимся на берегу реки и кольцом обхвативших «Буревестник». – Я из Султановых. Остались ли такие?

Старик внимательно вгляделся в черты женщины.

- Султанова, говоришь? Верю, верю. А чего ж, не остаться, остались. Одно семейство всего, остальных власти похватали, да и увезли, кого порешили, кого… - Старик грустно вздохнул. - Всем досталось. Многих не досчитались после тех лет. Я из Митрофановых…

Дед многозначительно посмотрел на гостью, а той, его фамилия ни о чём не сказала. Улыбнулась она из вежливости.

- Очень приятно…

- Вижу, что не помнишь, - дед прищурился и снова вгляделся в лицо женщины. – Султанова, значит. Небось, Верка?

- Да… - удивлённо ответила Вера Григорьевна. – А вы как узнали?

- А что тут узнавать. – Вздохнул старый человек. – Тётка твоя тебя искала, по инстанциям и детдомам бегала. Только её быстро прищучили, велели не рыпаться, если собственные дети дороги. Она и угомонилась.

Глава IV Тепло родного дома

Экскурсия по деревне оказалась во всех отношениях приятной. Первое впечатление о месте, как о захудалом и безжизненном, сгладилось, уступив дорогу восторгу и признанию мудрости деревенского уклада.

После обеда улицы и дома ожили, люди вернулись в свои скромные усадьбы и занялись домашними делами. Марфа заводила гостьей во многие далеко расположенные друг от дружки избы, знакомила с приветливыми и добрыми хозяевами, рассказывала историю каждой семьи.

Немного людей осталось в селище и в основном старики да пожилые. Молодёжь, как и полагается, подалась в город, не найдя себе применения в родных краях. Никому не хотелось в земле капаться и слушать бабкины фантазии на ночь. Все мечтали о лучшей жизни, обещанной лидерами стремящейся к процветанию молодой ещё страны Советов.

Слушая каждую такую историю о детях, удалившихся от родителей, Вера Григорьевна чувствовала горечь, подступающую к сердцу. Она то знала, что счастье — это совсем не то, о чём люди думают. Не найти его ни в другом городе, ни в другой стране, ни на ином континенте. Счастье — это то, что внутри нас, а не снаружи. Весь жизненный опыт, по большей части горький, кричал женщине об этом. А ещё она знала, что внутренний покой человек получает лишь, прибывая в уверенности, что с любимыми людьми всё в порядке.

Глаза Веры Григорьевны то и дело останавливались на Лизноньке. Вот оно её счастье. А ещё она поглядывала на Марфу и понимала, что теперь и это её, вновь обретённое, счастье. Любовь к родственнице вспыхнула уже через несколько минут общения. И была она взаимной, с лёгким сожалением о том, что нет теперь у Веры Григорьевны ни матери, ни отца, ни деда, ни бабушки. Черты последней вдруг ярко прорисовались в памяти.

Как оказалось, в живописной, пробуждающейся к лету деревне, было обжито всего 34 дома. Обреталось в них 220 деревенских. В одних избах старики доживали свой век, каждый день ожидая весточки от детей и внуков, переехавших кто куда. В других избах проживали большие семьи. К счастью, не вся молодёжь оставила родные места. Были и такие, кто встретил в родных краях половинку и пустил корни.

Так уж повелось, что родители жили с детьми под одной крышей. Если дом оказывался тесен, его либо сносили, либо достраивали. Детей отправляли в школу в райцентр, откуда приехали Вера Григорьевна и Лиза. Юное поколение ежедневно собирал по окрестным деревням специальный автобус, а вечером развозил по домам. В общем, была у деревни надежда на то, что не сгинет она, подобно прочим, а, возможно, со временем, начнёт разрастаться.

Про себя Вера Григорьевна отметила, что лишь снаружи домишки и усадьбы кажутся утлыми. Внутри же их душа радуется, потому как видно, что живут люди в достатке и счастии. Встречали их приветливо, угощали всякими домашними яствами, компотиками, травяными и фруктовыми чаями, да морсами.

Выйдя из очередного домишки, направляясь со своими спутницами к другому, Вера Григорьевна спросила у тётки:

- А успеем ли мы каждую усадьбу приветить? Только пять прошли, а время уже к вечеру.

Марфа улыбнулась.

- А мы и не будем. Ещё в две зайдём, да и остановимся. Остальным односельчанам привет от вас передадим и извинения с обещаниями зайти при случае.

- Хорошо, - Вера Григорьевна тоже улыбнулась и огляделась, уж было рот открыла, чтобы спросить, да Лизонька её опередила.

- Тётя Маша, а почему дома снаружи такие страшные…, а внутри, как с картины?

Мать с уважением посмотрела на дочь, а двоюродная бабушка погрустнела и задумалась.

- Лиза у меня проницательная и по разумению своему ровесников на много лет опережает, - сказала Вера Григорьевна не без гордости. Ей можно всё рассказать, как на духу.

- Понимаете, - выдавила из себя Марфа. – Всё ведь непросто. Мы, вроде в стране счастливой живём и к светлому будущему направляемся. Только оно, это светлое будущее, не такое, как нам говорят. Не столь я мудра, чтобы понять и объяснить, что людей от корней отрывают намерено. Не по доброму умыслу деревни губят и всех в города собирают. Есть в этом тайный замысел, мне и нашим деревенским непонятный. Только чувствуем мы, что надо в землю вцепиться и никуда из неё не уходить.

Вера Григорьевна теперь во все глаза смотрела на тётку. Та озвучила мысли, которые неоднократно терзали женщину. Приехав в родную деревню, она сильно расстроилась. А сейчас в душе радовалась. Мудр народ русский, чует подвох и обмануть себя не даст.

- Ты не радуйся так, дочка, - вздохнула самая старшая из трёх. – Всё совсем просто. Только наши деревни, что окрест расположены, берегутся. В остальных, что увидишь по приезду, то и есть на самом деле. Губят Русь… да и не только Русь, доченька моя.

От слова «доченька» у Веры Григорьевны сердце подскочило в груди. Захотелось обнять тётушку. Едва сдержалась.

- Что ж, идём сейчас к Сафроновым. Вроде вы меня поняли и продолжения объяснений по данному вопросу не требуется, - печальные глаза пожилой моложавой женщины остановились на Лизе.

- Не требуется, - отозвалась та с пониманием и грустью. Ей подобное пришлось услышать впервые. Раньше девочка и мысли не допускала, что в устройстве мира, в котором она живёт, есть прорехи.

- Другое хочу знать, - сказала Вера Григорьевна, глядя себе под ноги. Идти надо было аккуратно, чтобы не угодить уже прилично испачканными сапожками в лужу или коровью лепёшку. Коров видно не было, а вот их «произведений» на дороге располагалось предостаточно.

- Что же?

- Нас компотами потчуют, да чаями. А я слышала, что в деревнях больше горячительные напитки предпочитают.

Женщина решила не говорить слово «самогон». Изготовление оного противозаконно. Может, и не наливают, чтобы не выдать себя.

Марфа внимательно поглядела на племяшку и усмехнулась.

- Ты про водку самодельную толкуешь? Не хватает тебе её что ли?

- Да нет. Мы с мужем не пьем ничего алкогольного, ни разрешённого, ни запрещённого. Просто я слышала…

- Правильно слышала, - перебила Марфа племянницу. – Ещё одна ловушка на погибель народу русскому. Кто в город не подаётся, тот спивается. А иные и в городе оказываются во власти зелёного змия. Нет у нас этого. Испокон веков заведено ничего спиртного не изготавливать и в дом не вносить дальше сеней. Осквернение это семейного очага. Ты в ларёк деревенский загляни при случае. К нам ничего спиртного не завозят, потому как спросу на него нет. Не покупают.

Глава V Лесной дорогой

Хоть Марфа и предложила Вере Григорьевне и Лизе отдыхать в разных комнатах, мать и дочь решили на ночь не разлучаться. К их услугам была предоставлена большая кровать в бывшей комнате хозяев.

Когда муж умер, Марфа перебралась в маленькую спаленку, расположенную в самой дальней части избы. Там ей проще было пережить потерю. Постепенно женщина свыклась с одиночеством, полюбила свою небольшую уютную светлицу. Если раньше все её помыслы сосредотачивались на любимом супруге, сейчас она думала лишь о том, чтобы помогать людям. Ни о чём другом она и не помышляла.

Ночь для всех оказалась непростой. Поздно легли. Старшие женщины почти сразу по приходу умылись и отправились спать. У обеих заснуть никак не получалось. Каждая ворочалась в своей комнате, пытаясь успокоить взбунтовавшийся мозг, перенасыщенный мыслями, как радостными, так и печальными и пугающими.

Лиза же, устроилась в уголочке в кресле под лампой и принялась изучать своё новое приобретение. Мамин подарок девочка больше ощущала как дар старого волшебного дома. Книга казалась сказочной, читалась легко и отдавала море приятной по ощущениям энергии. Удивительное чтиво лучшая чтица в классе, Лиза, осилила за полтора часа. Вроде обычные детские стишки, но такие увлекательные, такие лёгкие и солнечные.

Как только девочка устроилась возле матери, обе они тут же заснули. Углубилась в царство Морфея и тётушка Марфа.

Дом затих, а лес…

Мудрые деревья тревожно шелестели ветвями, всякий зверь и всякая птица притаились в своих убежищах. Страх объял урочище на многие километры вокруг.

Именно в эту, приближающуюся к полуночи субботу, были распечатаны ворота «Буревестника», снята колючая проволока, защищающая периметр лагеря, начались работы по его возрождению. Завтра завезут материалы, и забурлит жизнь на опасных землях. Немного времени осталось до начала первой смены.

К 5-му июня рабочие закончат восстановление лагеря, а 7-го на его территорию заедет колона автобусов с детишками, которых родители отправят в лесной пионерлагерь, супротив своей воли, не как на отдых, а как на войну.

***

Хоть и спали обитательницы Марфиной избы мало, проснулись к шести утра бодрые и готовые действовать. Лизонька первым делом пролистала давешний подарок. Снова порадовалась, что обрела такое чудо. Затем девочка занялась привычным делом — гимнастическими упражнениями.

Вера Григорьевна пробудилась вместе с дочерью, но не стала вставать, решила чуток понежиться в постели да полюбоваться на красавицу Лизоньку, увлечённо занимающуюся спортом в свете ещё не зашедшей луны.

За окном было ещё темно, однако Марфа, деревенская жительница, не имела возможности нежиться в кровати. Её ждала скотина, которую надо покормить, напоить, подоить и приласкать. Последнее, как и прочее, обязательно.

Всякое земное существо заслуживает внимания и ласки. В этом Марфа была уверена. Даже тех, кто предназначен на съедение, нужно любить и благодарить за то, что отдало существо жизнь на пропитание своего хозяина. Впрочем, Марфа давно не употребляла в пищу мясо. Как умер муж, так и перешла на вегетарианство. Не по моде, а по зову сердца. Всю жизнь совесть мучила Марфу из-за необходимости потреблять плоть питомцев. Жизни их лишал супруг, на слёзы жены смотрел косо. Откажись она от мясного, не понял бы и осудил.

Сейчас в Марфином хозяйстве жили и здравствовали котик, собачка, три курочки, один петушок, козочка да коровка. Животные щедро одаривали свою хозяйку яичками и молочком. Пока жива была хозяйка, жизням их ничего не угрожало. Любила она скотинку свою, как родных детей и содержала в чистоте и тепле. Только у неё в подворье из добротного хлева торчала печная труба. Что касается кота и пса, оба были мужеского пола, днём они при желании гуляли, где хотели, а ночевали в избе: летом в неотапливаемых сенях, зимой в горнице.

По приезду гостей, кот и пёс затаились, в дом не входили и на глаза не показывались. О том, что оба где-то рядом, Марфа догадывалась по мискам с едой и водой, выставленным позади дома. Два пушистых охранника харчевались вовремя, судя по вылизанной посуде, график приёма пищи соблюдали.

Заглянув на секунду в светлицу к гостьям, Марфа поздоровалась и предупредила, что скоро подаст завтрак, а потом у них много дел, о коих она расскажет во время трапезы.

Незадолго до семи все собрались в горнице вокруг накрытого стола. Хозяйка дома успела блинчиков нажарить. Сейчас ароматная кучка румяных блинов украшала блюдо, водружённое посреди стола. А по кругу от блюда располагались небольшие глубокие тарелочки с мёдом, вареньем, грибами, сметаной и прочими яствами. В углу стола дышал паром самовар.

Гостьи с энтузиазмом ели, такой вкуснатищи в городе не найдёшь, Марфа грустно смотрела на родственниц. Худые, голодные, слабые. Сказывалась оторванность от родной земли, от семейных корней. Султановы испокон веков питались энергией родного леса. Оторви их от источника, и вот что получается. А ведь уехали-то недалеко.

Подождала Марфа, пока гостьи насытятся и перейдут к чаю, и начала:

- Нам сегодня предстоит прогулка в две соседние деревни. В семьи тамошних знахарки и батюшки.

Пауза. Спокойный взгляд в две пары удивлённых глаз. Осознание, испуг…

- Не переживайте, поедем не на автобусе. Я вчера звонила знакомому, живущему в одной из деревень. Он за нами приедет на Москвиче. Можно было и пешком, да не лето сейчас. Вы, городские, продрогнете по дороге, а мне вас надо в город отправить посвежевшими и помолодевшими. – Марфа улыбнулась и посмотрела на Лизу, которой явно некуда было молодеть.

- А зачем нам… - начала вопрос Вера Григорьевна.

- Вот мне незачем, а вам надо. Из тех деревень мальчик и девочка, три года назад отдавшие жизни… Если мы…вы очень постараетесь, может…справимся без жертвований. Надеюсь, есть такой вариант. А, может, в корне зло сможем пресечь и не допустить злую силу на поверхность. Ох, как жаль, что тайник Евдокии не обнаружился. Жаль…

- Может, вечером снова пойдём его искать? – Спросила Лиза, ей почему-то очень хотелось опять погостить в прабабушкиной избушке.

- Не думаю, - грустно ответила Марфа. – Схрон обладает силой. Его не мозгами надо искать, а чувствами. Если вчера не вышло, сегодня тоже не получится. Что-то другое надо… Сейчас доверимся времени. Будем молиться и, глядишь, получим подсказки.

- Коммунисты и пионеры Богу не молятся, - ответила девочка с вызовом.

Марфа улыбнулась.

- Все, девочка, молятся, кто-то Богу, а кто-то его рогатому оппоненту. Говоришь, не молитесь вы Богу, не служите ему? Тогда служите тому другому. Третьего не дано, Лизонька.

Лиза вдруг вспыхнула, собралась что-то ответить, но мать остановила девочку упреждающим знаком.

- Правда это, девочка моя. Кому, как не мне, образцовой коммунистке, знать об этом. Дома несколько книжных полок уставлено работами антихриста. На него все и молятся. Ему почести отдают. Не атеисты мы, Лиза, есть у нас навязанная замена Богу. И её портреты висят повсюду.

Лиза вскочила, из глаз девочки брызнули слёзы. Не зная как поступить, она выскочила вон из горницы в сени. Через секунду мать и двоюродная бабушка услышали, как хлопнула входная дверь, силуэт девочки промелькнул за окном.

Вера Григорьевна вскочила, хотела броситься за дочерью, однако Марфа её остановила.

- Оставь. Не уёдёт она. Ты же сейчас, Верочка, все её идеалы разрушила. Дай время малышке обвыкнутся и принять истину.

Женщины, молча, допили чай. Затем Марфа ещё пять минут убирала со стола. Вера мыла посуду. Когда закончили, вышли во двор Лизу высматривать. Нашли девочку за домом, весело играющую с котом и псом.

Марфа подивилась, как быстро домашние охранники приняли маленькую гостью. Пёс Матвей даже не гавкнул, ластится к девочке, как к своей. Кот Ураган услужливо подставляет холку на поглажку. Чуют, лохматые силу глубинную, заложенную в Лизоньке. Не проснулась она ещё, но скоро пробудится, раз животные её определили.

Увидев Веру Григорьевну, кот ощетинился и зашипел, Матвей рыкнул и тут же зашёлся лаем. Марфа уж было собралась прикрикнуть на них, но Лизонька её опередила:

***

Женщины и девочка сели в машину, Марфа впереди, Лиза и Вера — на заднее сидение. Игнат захлопнул дверцы, занял своё место и… радостно взревел мотор, Москвич резво двинулся с места, унося своих пассажиров прямо в лес.

По дороге Марфа рассказывала спутницам:

- У нас тут так: у самой реки раскинулся «Буревестник», а вокруг него где-то на расстоянии 5-6 километров 5 деревень, подобных нашей. Они огибают лагерь полукольцом, с двух сторон оканчивающимся у реки. У каждой есть официальное название, которое вы знаете, и неофициальное, которым пользуются местные: Ракитное, Устиновка, Султановка, Лаврентьевка, Образцовое. Как думаете, как наша называется?

- Сулановка? – Удивлённо спросила Лиза.

- Она самая. Названа по фамилии нашего рода. Так что, гордитесь, девочки. – С торжественностью в голосе проговорила Марфа.

- А другие деревни тоже названы по именам людей, в них живущих? – Спросила Вера Григорьевна, не понимая, почему эта мысль ей не понравилась.

- Есть такое, - погрустнела Марфа. – Только не все фамилии дожили до наших дней. Взять хотя бы Лаврентьевку. Истребила советская власть всё семейство. В них вера сильна была. Посреди деревни церковь стояла, Лаврентьевы испокон веков в ней службы служили. Младший сын по традиции в попы шёл. Когда ироды нагрянули, предложили им от веры отречься. Да Лаврентьевы отказались. Всех расстреляли, а церковь сожгли.

- Всех? – Испугалась Вера Григорьевна. – А дети как же? У них же и дети были?

- Были. И детей тоже в расход, чтобы народ и думать забыл молиться. Только одного самого маленького куда-то увезли. Был мальчонка семилетний, перепуганный. Говорят, на его глазах семью порешили, а мальчика в машину закинули почти бездыханного и увезли. Звери.

Вера Григорьевна сосредоточила взгляд на лесе, небыстро пробегающем за окном. Мозг отказывался воспринимать услышанное. Лиза и вовсе приуныла. Сейчас ей хотелось простить маму, прижаться к её груди и заплакать.

Между тем Марфа продолжала:

- Не осталось никого и в Устинке. Эти сами бежали. Решили не дожидаться, пока за ними приедут. Куда делись, одному Богу ведомо. Вот Игнат у нас в Устинке поселился. Нравится тебе?

- Нравится. Хорошее место, люди добрые, - Бодро отозвался Игнат. – А ещё больше понравилось бы переехать в Султановку.

- Мечтай. – Отозвалась Марфа.

Вера Григорьевна снова уловила в голосе тётушки кокетство.

- А вы не местный, - спросила женщина.

- Геолог он, - ответила Марфа за водителя. – Приехал сюда изучать окрестности вместе с группой. Как работу сделали, все по домам поразъезжались, в город, а он остался. Занял в Устиновке один из домов, что раньше сбежавшим Устиновым принадлежал.

- Не смог уехать, - продолжил Игнат речь соседки. – Полюбились места мне здешние и люди полюбились.

Красноречивый взгляд мужчины остановился на Марфе. Та не подала виду.

- Мы скоро приедем в Ракитное. Там живут родители Серёжи, того самого мальчика, что погиб. Их бабушка тоже знахаркой была.

- Была? - Грустно спросила Вера Григорьевна.

- Была, Верочка, была. Её в один день с твоей бабушкой забрали. Правда, только её одну. Остальное семейство не тронули. Уж не знаю, почему. Ракитины остались все в своих домах. Некоторые в партию вступили, знахарством никто из них не промышляет. Всем своим житьём семья доказывает верность новым идеалам.

- И что народ? Не осуждает? – Поинтересовалась Вера, готовая прикрепить ярлык презрения к роду неких Ракитиных.

- Благодаря такой постановке вопроса, Ракитины не только себя уберегли, но и всех остальных. У них самый богатый колхоз во всей округе. И достаток свой они не скрывают. Правда, пьющих тоже больше, чем во всей округе, да и самовольный уход из жизни только у них и практикуется. Каждый год по несколько самоубийств на деревню. И статистика растёт.

- Странно… - протянула Вера задумчиво.

- Ничего странного, доченька. Чуют люди, что не тому Богу служат. Да и не Богу вовсе, а предателю, который от него отрёкся. Сытно с ним и комфортно телу, но не душе. Нам, хоть и приходится прятаться, всё же проще. Мы не маскируемся под навязанный строй, зато и душе спокойнее, и никому в голову не приходит руки на себя налагать.

- Тётя Марфа, - Решила встрять в разговор Лиза. – Неужели так уж плоха нынешняя власть, что вы её на все лады ругаете? Нас ведь, молодое поколение, учат честности, прямоте, любви к Родине. Ведь именно эта власть фашистов одолела. Разве фашизм добро?

- Послушай, Лизонька, нет в нашем мире чего-то абсолютно доброго или абсолютно злого, потому как всё от человека идёт. А в нём, в этом человеке, Божия искра изначально заложена. Горит она внутри каждого и путь указывает. А уж людям выбирать, слушать её или не слушать. А цель-то власти в чём?

- В чём? – Хором спросили Вера и Лиза.

- Да в том, чтобы человеку не давать почувствовать направление, Богом указываемое. Догадываетесь, что будет, если каждое создание земное сможет внутри себя распознать этот огонь и следовать туда, куда он указывает?

- Ну, - задумалась Вера Григорьевна.

Женщина чувствовала, что истина где-то рядом, только докопаться до неё непросто.

Лиза повременила с ответом, однако то, что вскоре девочка выдала, понравилось её тётке и напугало её маму.

- Тогда получится, - Лиза с трудом воспринимала свою догадку. Уж слишком несоответствующей всему, чему девочку учили, она казалась. – Что власть людям ни к чему будет. Ведь каждый внутри себя станет чувствовать, как поступать, и куда идти.

- Ага, - согласилась Марфа. – Ведь проще простого. Не зря говорят «Царь в голове». В голове он, девоньки, а не снаружи. И кричит он нам, не может докричаться. А ведь было время, пришли люди к Самуилу, последнему из судей израильских, просить царя им назначить. А он что сказал?

- Что? – Спросило сразу два голоса.

- А то и сказал, что вы сейчас видите. Отказавшись от правления Бога, мы приняли правление другого, не себя. Мы ли управляем?

Глава VI Пионер — всем пример!

За окном Москвича начали появляться первые усадьбы. Красивые, ухоженные. Улица была, не как в Султановке, пустынной, с где нигде понатыканными домами. Избушки стояли вдоль неё ровненькие, аккуратненькие, с заборчиками крашенными, из-за которых раскидывали ветви деревья садовые, ещё спящие, но уже готовые к пробуждению и бурному цветению.

На улице людей было мало: Живенькая бабуля с клюкой шкандыбала через дорогу, явно направляясь к калитке одной из усадеб. Семья, состоящая из двух молодых родителей и двух мальчонок-близнецов лет пяти, бодренько шествовала по узкому тротуару. Все нарядно одетые улыбающиеся. Скорее всего, поутру шли в гости к родителям. Чужих так рано не навещают.

Мимо Москвича проехало два автомобиля: Жигуль и Волга, новенькие, ладные.

Да, не приукрасила Марфа действительность, говоря о высоком достатке ракитинского населения. Деревня выглядела весело, домов много, люди не бедствуют.

- У них народу столько, что можно и школу организовать, и больницу. Ан, не разрешают. Только медпункт и почтовое отделение открыли. Всё в одном здании с сельсоветом. Там старший Ракитин и заседает.

- То есть, тут управляют Ракитины, как и во времена… - Начала Вера вопрос, да не закончила, увидев памятник Ленину, а за ним небольшую заасфальтированную площадь и красивейший терем. Аж непроизвольно причмокнула от восхищения.

Марфа, заметив реакцию племянницы, усмехнулась.

- Да. Красиво здесь. И у власти Ракитины. Народ им подчиняется. Люди тут хорошие, добрые, только слабые. Мало силы в здешней землице осталось. Даже удивительно, что именно Ракитин на алтарь лёг. До сих пор понять не могу, как такое могло случиться, при их то отступничестве.

- А мы в сельсовет поедем, к главному Ракитину? – Спросила Лиза.

Машина двигалась медленно, девочке очень нравился терем: и сам дом, и клумбы, раскинувшиеся вокруг него, пока пустые, но всё равно красивые, ухоженные. Сейчас как раз в одной из клумб капалась женщина. Сам сельсовет был больше похож на сказочные царские хоромы. Хотелось зайти в них, осмотреться, у печурки посидеть, котейку помиловать. Такое чудо девочка раньше только на картинках в книгах сказок видела.

- Нет. Не нужен он нам. – Ответила Марфа на вопрос девочки. - Домой к нему поедем. Там жена и бабка ждут нас. Я с ними вчера созвонилась. Дед три года назад помер от инфаркта. Прямо на работе. Тогда он сельсоветом управлял. Хороший был, хоть и с пути сбившийся. Когда-то за мамой твоей ухаживал. Да она выбрала Григория. Он, к слову, тоже из Ракитного. Из простых крестьян.

Вера невольно поёжилась. Сердце сжалось от тоски. Говорят, уныние — грех. Только есть одна из его разновидностей, что грехом и не назовёшь. Это, скорее, форма Любви к утраченному. Вот мамин платочек, вот папина книжка, а вот бабушкин клубочек, когда-то кошка Мурка с ним баловалась. Да только нет теперь ни маменьки, ни папеньки, ни любимой бабульки. Даже Мурка в саду закопана. А какая весёлая была. Вот так вспомнишь о них, горячо любимых, да и затоскуешь. Грех ли это?

Вера и не заметила, как слёзы по щекам потекли.

- Что ты, девонька? – Марфа заметила изменившееся настроение племянницы. – Уныние — грех. Все, кого мы любим, и не можем сейчас обнять, с Богом. Он промыл их раны, излечил. Он приласкал сердешных. Не нам плакать о них надобно, а им по нам. Унываешь, значит, Богу не доверяешь. Ну-ка утри слезу.

Вера постаралась успокоиться. А за окном Москвича появилась новая красота: изба, чуть меньше той, что сельсовет занимает. Тоже красивая, нарядная, за весёлым забором.

- Вот и приехали, - сказала Марфа. - Ты, Игнат, с нами не ходи. Надо будет, позовём. Оставайся в машине.

Игнат только покряхтел в ответ, а затем ловко выскочил из Москвича и услужливо открыл все его двери, из пропахшего бензином нутра тут же вышли женщины и девочка.

К тому времени к калитке с другой стороны от дороги подошла бабуля, одетая в женский короткий тулуп из овчины. Такой красивый, что и Вера и Лиза невольно залюбовались и захотели себе подобный.

- Утро доброе, гости дорогие. Проходите в дом, не побрезгуйте. – Звонко пригласила хозяйка.

Лиза и Вера удивились, какая она статная. В глазах уверенность и спокойствие. Черты лица ровные, достаточно молодые, не как у большинства старух. Возраст выдавал взгляд. Каким бы молодым не казался человек, его глаза всё о нём расскажут. Опыт, потери, перенесённые испытания — всё это не скроешь. И в глазах пожилой женщины можно было прочесть много скорби, лишений, сожалений. По правде, того, что в них было написано, хватило бы на лет сто, не меньше.

Хозяйка отворила калитку, отвесила гостьям поклон, жестом указала на дом, начинающийся, как и полагается, роскошно украшенным крыльцом.

Лиза чуть ли не вприпрыжку побежала к терему впереди всех. Вера Григорьевна даже устыдилась неприличной прыти дочери, но промолчала. Марфа и хозяйка заулыбались.

От Лизы шло столько света и тепла, что опытные женщины готовы были простить ей всё на свете. Да и что прощать? Стоит ли винить девочку за любопытство?

Сверху из сеней на крыльцо вышла женщина помоложе. В руках она держала ароматный домашний хлеб, увенчанный красивой гжелевой солонкой. По глазам молодая, внешне она казалась старше матери, родственные связи были очевидны. Седая, грустная, уставшая.

Увидев встречающую, Лиза притормозила, неуверенно обернулась к матери и двоюродной бабушке.

- Что ты встала? Поднимайся в дом, - ласково сказала старшая хозяйка терема, идущая позади всех.

Лиза зашагала вверх по ступеням, теперь уже чинно с достоинством. Поравнявшись со встречающей, девочка отломила кусочек преподнесённого хлеба, обмакнула его в краешек в соли, а затем с явным удовольствием пригубила. Этот ритуал школьница усвоила, когда в их школу приезжало высокое начальство из РОНО.

Благоухание свежей выпечки разносилось по двору, лаская ноздри людей. Казалось, только что выглянувшее из-за тучек солнышко потому и вышло, что захотело полюбоваться домашним хлебом, источающим приветливый манящий аромат.

***

Девочка осталась одна в совершенно новом для неё незнакомом пространстве.

Сначала подошла к окошку, соединённому с дверью, ведущей на просторную террасу с красивым видом на лес. Полюбовалась немного и отошла, присела на кровать. Огляделась. Комната Серёжи ей нравилась. И не только простым и красивым убранством. Была в ней особая энергетика, будто бы жив хозяин и вышел только на минутку.

Посидев, Лиза пошла к книжным полкам, начала рассматривать корешки, находить знакомцев. Практически все томики девочка знала. Вкусы Серёжи на удивление совпадали с её собственными. Лишь одна книжка никогда раньше не попадалась на глаза Лизы — «Любовь берендеев» некоего Архипа Сноровского.

Удивлённая, Лиза сняла с полки тонкую книжку и ещё больше поразилась теплу, излучаемому чтивом. Ощущения показались странными, но приятными.

Девочка снова присела, но уже за стол под вторым окошком, что выходило на иную сторону леса. Открыла томик и почувствовала энергию. Вот оно. Читать не стала, просто пролистала дрожащими руками, увидела картинки с людьми и медведями. Не остались незамеченными и записи на полях некоторых страниц, сделанные быстрой, явно принадлежащей взволнованному человеку рукой.

Читать Лизе не хотелось. Захлопнув книжку, она подпёрла подбородок ладонью и залюбовалась видом за окном. Этот лес не был чужим. Здесь её дом. Это самое родное место. Её место. Тут она должна была родиться, расти, познавать мудрость. Чьей-то недоброй волей её и её маму вырвали из родного леса и бросили в город. Красивый, хороший, но…

Одно Лиза понимала, планы того злого замысла начали рушиться. Но он легко не сдастся и сделает всё, чтобы добиться своего.

***

Пока Лиза знакомилась с комнатой погибшего мальчика, мамы присели у окна соседней комнаты.

Вера был озадачена и озабочена, а Светлана полна решимости.

- Я многое важное упускала из виду, не хотела слушать, закрывала уши и глаза, как научили меня с детства: подстраивайся под систему, под строй, и выживешь. – Начала молодая хозяйка прекрасного терема. – Я выжила, но только зачем? Мой единственный сын лёг в могилу вместо меня. Не отворачивайся я от корней, смогла бы подготовить его и, возможно, спасти.

Женщина замолкла. Посмотрела на обстановку, за окно.

- Мы живём в такой красоте… А я… Больше ничего меня не радует. Каждый вечер я на могиле детей слёзы лью, корю себя, что не защитила сына и его подружку.

- А разве смогла бы? – Обречённо спросила Вера. – Ведь известно же, что младший ребёнок обретает силу и становится на защиту леса и мира.

- Известно, - согласилась Светлана, - только кто сказал, что он обязан умереть?

- Не знаю я, - отозвалась гостья и тут же призналась, - мне так страшно. Что угодно готова отдать, лишь бы спасти Лизоньку.

- А жизнь готова? – Спросила Светлана, в упор смотря в глаза собеседницы.

- Конечно, - удивилась гостья вопросу. – Хоть сейчас, сию минуту.

- Тогда стань младшей, - проговорила молодая хозяйка.

- Что? – Вера аж вскочила от возмущения. – В таком случае Лиза должна умереть.

- Да! – Светлана тоже встала. – Я врач. Хороший врач. Вы про клиническую смерть слышали?

- Ну да.

- А о том, что её можно вызвать намеренно, а потом вернуть пациента к жизни, знаете?

- Нет, - растерянно проговорила Вера, понимая, куда клонит собеседница.

- Подумайте об этом. Я готова помочь, и я всегда здесь: или дома, или у могилы. После случившегося…я оставила практику. Не готова работать…муж помог оформить инвалидность, чтобы не доставали…

- Да, я подумаю, - от услышанного у Веры Григорьевны начала кружится голова.

Когда они шли на выход, Светлана сказала:

- Наши дети смогли удержать туман, но он скоро вернётся…

- Почему вы так уверены? – Вера не знала, отчего, но тоже была в этом уверена.

- Потому что я ведьмовской крови. Есть у меня чутьё и у мамы есть. И вы к себе прислушайтесь. Бурлит эта сила страшная неприглядная у самой поверхности земли. Клочки её вырываются наружу и поражают людей, делают слабых духом своей воле послушными. Именно такие, неосознанные, три года назад капище нашли и берендеев, защитников врат в острог, тьму содержащий, разбили. Они совершили ритуал открытия прохода и силу выпустили.

- А как узнать, кто такие, чтобы найти их и остановить? – Спросила Вера с чувством, что несёт какую-то ахинею.

- Никак. Когда зло на поверхность выскочило, они рассыпались в прах. Найти можно разве что имена тех, кто в то время пропал. Только самих их уже нет давно. Погибли. Для диавола люди расходный материал, кого попользовал, уничтожает. Нет в нём благодарности, как и Любви.

***

Пока молодые на втором этаже находились, старшие женщины сидели в уголке под печкой. Женщины общались, с удовольствием наблюдая, как Игнат, которого позвали обогреться и чаю попить, с наслаждением уничтожал чашку за чашкой ароматной жидкости и не забывал отдавать честь румяной выпечке.

- Марфа, Серёжа за несколько дней до…, - проговорила Евдокия тихо, - сказал, мол… очень рад, что родился в такой семье…гордится и уверен…есть у него предназначение. Сказал, что с радостью послужит людям и сожалеет лишь о том, что его усилий недостаточно для того, чтобы всех сделать счастливыми…

Женщина вздохнула, виновато глянула на собеседницу.

- Я ведь думала, что он о Стране Советов говорит. Он же у нас образцовым пионером был… Думала, что в отца своего и деда пойдёт. Ох они и защитнички нынешних устоев. Дед то осознал, когда внука не стало, потому и помер. Разрушились его догмы и внука потерял. А вот отец Сергея ни во что сказанное нами не верит. Считает, что злые люди детей порешили.

- А туман? – Спросила Марфа удивлённо.

- А что туман? Остолоп он, Фома неверующий… Туман видел, да только не смог своим утлым умишком осознать его сверхъестественную силу.

Что могла Марфа на это сказать. Её собственный рассудок тоже пытался найти разумное объяснение произошедшему. Не смог, потому что происходила она не из простой семьи.

- Так вот, - продолжила Евдокия. - Говоря это, внучек меня крепко обнял и сказал, что придут к нам скоро гости. И убудут это потомки берендеевы. Сказал, что надо нам будет их приветить и оказать любую помощь, какую только попросят. Не вы ли это?

Марфа задумалась.

- Род свой я знаю далеко вглубь. Все людьми были, знахарями, ведунами, но не берендеями.

- Хм…, - вздохнула Евдокия Петровна. – Значит, не про вас речь.

- Не знаю, - не стала лгать гостья, - могу только сказать, что у нас с Верой разные отцы. И кто её родитель, неизвестно. Мама в лес ушла, вернулась нескоро и на сносях. Поговаривают, был какой-то мужик в Устиновке, кажется. Он тоже, вроде, в лес тогда ушёл, а потом вернулся. Василием звали. Мама Авдотьюшку, сестру мою, под этим отчеством зарегистрировала. Но он ли отец? Не ведаю.

- Тогда вопрос останется открытым, - отчего-то улыбнулась Евдокия. – Спасибо, Марфа, что навестили нас и Лизочку привезли. Красавица она у вас. Светлая девочка. Моя Светланка аж помолодела на внучку твою глядючи. Ей то теперь внуки не светят, как и мне правнуки. Мы думали, что род свой сберегли. Ан, нет. У дочери после родов серьёзные проблемы обнаружились, всё вырезали. Не стать ей больше матерью. Серёжа был единственным потомком. Конец роду Ракитиных…

- Мне, Евдокия, знаешь, что странно? - Сказала Марфа в задумчивости. – Отчего ваши мужики тоже Ракитины? С мальства об этом думаю. У нас, к примеру, младшие фамилию не меняют, Султановыми остаются. Вера Султанова и Лиза, если Вера никого не родит больше, тоже Султановой после замужества будет. А мужья всегда остаются при своих фамилиях. Не все рады такому повороту, но куда денутся… Как вы своих уговариваете родовую фамилию сменить?

Евдокия улыбнулась ещё шире:

- У нас испокон веков заведено, что быть Ракитиными почётно. Мужики рады нашей фамилией разжиться. Род угаснет, а фамилия останется. Получилось так, что магия семьи по моей линии пошла и в Серёже загасла.

- М-да, - только и смогла заметить Марфа. Со сказанным трудно спорить.

- Только знаешь, дорогая, - продолжила Евдокия после небольшой паузы. – Не знаю отчего, но чует моё сердце, что одолеем мы туман. Не зря Серёжа и Наташа в землю легли. Справятся твои красавицы с бедой. Справятся. А мы им подсобим.

- Это да, - согласилась Марфа.

К этому времени сверху уже спускались Вера, Света и Лиза. Несмотря на печальную подоплёку встречи, молодые женщины и девочка повеселели. Лиза держала в руках книгу и выглядела чуточку озадаченной.

- Тебе книжка понравилась? – Спросила Евдокия младшую гостью.

- Да, - сказала Лиза, протягивая хозяйке небольшой томик.

- О. - Евдокия подняла книжку над головой, дабы только что спустившаяся со второго этажа Светлана обратила на неё внимание. – Это не только самая любимая книга Серёжи, это самая любимая его вещь во всём доме.

Лиза густо покраснела. Помня о разрешении взять то из Сережиного, что понравится, девочка надеялась забрать книжку с собой, как подарок. Входя в комнату мальчика, Лиза и не думала что-то оттуда выносить. И намерение это было с нею ровно до тех пор, пока она не увидела «Любовь берендеев» некоего Архипа Сноровского.

Светлана уже стояла возле матери и ласково гладила обложку старенького издания, которое с лёгкой дрожью в руках приняла из материнских рук. На мгновение женщина прижала томик к груди, затем с усилием оторвала и протянула маленькой гостье.

- Держи. Это тебе от нас и Серёжи. Ни к чему ей пыль собирать на полке. Хорошая это книжка, увлекательная. Доставит тебе удовольствие. Серёжа даже писал в ней. Всю свою недолгую жизнь он мечтал увидеть хотя бы одного берендея. Увидел…