Туз черного короля

Пролог

Я смотрю на Массимо — и мир вокруг просто рвётся по швам. Сердце болит так, будто его кто-то сжимает рукой изнутри. Дышать тяжело, как через воду. Но я должна. Должна. У меня больше нет выбора, и судьба уже давно смеётся в лицо.

Он делает шаг ко мне… потом ещё. В его глазах — такая тёплая, чистая искренность, что меня выворачивает от ужаса. Холод металла в моей ладони обжигает сильнее, чем огонь. Пальцы немеют.

И когда он подходит вплотную — когда его руки обнимают меня так, будто я его единственное спасение…

Там, где сердце должно было растопиться, оно просто ломается.

— Прости меня… — шепчу, и в ту же секунду нож входит ему в бок.

У него выходит воздух. Сухо, резко. Он оседает на меня, как человек, которому выбили не только дыхание, но и землю из-под ног.

— Я… люблю… тебя… — его голос рвётся, и он начинает падать.

Я удерживаю. Я прижимаю его к себе. Руки дрожат, всхлипы рвутся наружу, будто кто-то пальцами выдирает из меня душу. Я слышу чей-то крик. Бег. Шум. Всё глухое, смазанное. Я сижу на холодном полу, держу его голову у себя на коленях, и не понимаю, как вообще жить дальше.

И в следующее мгновение — удар.

Меня швыряют в стену с такой силой, что всё в груди трескается, и я на секунду забываю, как дышать. Я поднимаю голову, застывая.

Передо мной стоит Картер.

Глаза — чёрные, как ночь без луны.
Лицо — перекошено яростью.
В руке — оружие, направленное прямо в меня.

За ним уже кричат Массимо и Доменик, пытаясь удержать брата и одновременно зажимая рану Массимо. Всё превращается в хаос. Металл пистолета блестит — и мир снова рвётся.

Выстрел.
Глухой, хищный.

Я даже сначала не понимаю.

Но потом — боль. Резкая, режущая, как удар током. Я опускаю взгляд… и вижу кровь. На своём боку. Точно в том же месте, куда я воткнула нож в Массимо.

И внутри… только одна мысль:

Я это заслужила.

Глаза становятся тяжёлыми. Тело теряет опору. Я падаю набок, чувствуя, как уходит тепло, звук, свет, всё.

И единственное, о чём я прошу в ту секунду — чтобы я больше не открыла глаза. Чтобы эта история закончилась именно здесь.

Потому что жить после того, что я сделала… невозможно.
Эта мысль жжёт сильнее, чем пуля. Сильнее, чем нож.
Она просто рушит меня изнутри.

Но прежде чем тьма окончательно заберёт меня, я вижу его.

Массимо.

Он лежит на полу, весь в крови — моей, своей, нашей. Его рука тянется ко мне, будто он пытается удержать меня одной силой воли. Его грудь дёргается, дыхание хриплое. И его взгляд… чёрт… его взгляд вцепился в меня, как якорь.

В его глазах — ужас.
Сырое, животное отчаяние.
Хотя я только что всадила в него нож.

Перед ним суетятся Мэйсон, Картер, Доменик — все они кричат, давят рану, толкаются, пытаются сделать невозможное. Но для меня они — размытые пятна.

Есть только он.

— Н… е…т …про…шу…

Он произносит это так тихо, будто каждое слово режет ему горло.
Но я слышу.
Каждый звук.
Каждую букву.

Я смотрю в его глаза, те самые, в которых я тонула сотни раз, и пытаюсь улыбнуться. Слишком слабая, слишком сломанная улыбка. Но это всё, что я могу дать ему перед концом.

И в эту секунду тьма начинает затягивать меня полностью — густая, мягкая, безжалостная, как море ночью.

Последнее, что я вижу —
Массимо.
Его взгляд.
Его рука, которая так и не успела коснуться моей.

Спасибо, что открыли эту историю.
Каждый из вас сейчас стоит на пороге мира, где любовь — это огонь, а выборы оставляют ожоги.
Мне важно, чтобы вы знали: я не пишу идеальных героев. Я пишу живых — со сломанными частями, со страхами, с теми решениями, о которых жалеют ночами. Их путь будет неровным, часто жестоким, иногда неправильно понятным. Но в этом и есть правда.

Если вы останетесь со мной дальше, значит вы готовы чувствовать — по-настоящему.
Готовы проходить через темноту, чтобы увидеть свет.
Готовы слышать тишину между строк.
Готовы падать вместе с ними… и подниматься тоже.

Спасибо за вашу веру, за время, за доверие.
Эта история теперь принадлежит вам точно так же, как и мне. ❤️

Глава 1

Мира

Я просыпаюсь от холода.
От того самого утреннего, колючего, который проникает под кожу быстрее, чем мысли успевают включиться.

Открываю глаза — потолок всё такой же облупленный, как и вчера. И как все семь лет до этого.

Встаю.
Голые ступни сразу встречают ледяной пол.
Отодвигаю тёмные волосы — розовые пряди падают на щёку, щекочут, раздражают. Отлично. Начало дня обещает быть гениальным.

Выдыхаю и открываю дверь в коридор.
Запах сразу бьёт в лицо: табак, вчерашняя еда, дешёвое пиво — ароматный набор Кейна Марлоу.

— Ну конечно… — бормочу я и подхватываю резинку для волос с пола. Собираю волосы в хвост, чтобы не нюхать собственную злость.

Кухня встречает меня как поле боя.

Пустые бутылки. Капли соуса на столе.
Открытый пакет чипсов, размякший, как чужая жизнь.
И что-то, что страшно трогать без перчаток.

— Кейн… — выдыхаю. — Ты опять устроил цирк.

Ответа нет. Конечно нет.
Он или спит, или валяется в отключке. Иногда сложно понять, где одно заканчивается и другое начинается.

Но я не спрашиваю. Я давно не спрашиваю.

— Ладно, — бурчу себе под нос. — Без меня тут всё бы давно умерло.

Слышу шаги — мягкие, тяжёлые, уверенные.
Поворачиваюсь. И к моим ногам подбегает Оникс.

Кане корсо.

Чёрный, как ночь, которая слишком много видела.Золотые глаза — две живые искры.
Белое пятно на груди — как отпечаток судьбы.

Он смотрит на меня так, будто весь мир — мусорный контейнер, а его хозяйка — единственный человек, ради которого он бы разодрал любого.
Оникс. Мой случайный подарок судьбы… или напоминание о том, что ничего случайного в моей жизни не бывает.

Он достался мне щенком — перепуганным, голодным, с огромными глазами. Друг моего брата «сбросил» его на пару часов и исчез. Потом я узнала, что он сдох от передоза в каком-то подъезде. Типичная концовка для людей, которые однажды перестали выбирать жизнь.

— Привет, красавчик, — присаживаюсь, проводя пальцами по его широкой, тёплой голове.
Он щурится, словно вспоминает, что не все в этом мире — гниль.

— Да, знаю. Я тоже ненавижу эти утренние сюрпризы.

Он тихо фыркает — будто соглашается и одновременно спрашивает: «Ты собираешься это разгребать или мы живём в аду официально?»

— Ты голодный?

Оникс медленно поворачивает голову, глядя на меня тем взглядом, где написано: а ты вообще видишь, что творится? Конечно, голодный.

Я едва улыбаюсь. Эта псина — единственное существо, которое не пытается мне врать.

Я беру его миску. Промываю в ледяной воде — пальцы сводит от холода. Ставлю перед ним корм, и он сразу опускает морду, жуя громко, уверенно, как тот, кто знает: если в этом доме что-то и стабильно, так это моя забота.

А я иду в ванну…
И меня сразу накрывает запах. Тошнотворный, едкий.

Срач, блевотина, чьи-то следы ночной деградации.

— Блядь… — выдыхаю, закрывая нос.
Смываю всё, чтобы самой не блевануть.
Каждый раз одно и то же. Каждый раз надеюсь, что хуже быть уже не может — и каждый раз ошибаюсь.

Семь лет назад здесь было по-другому.
Жизнь была живой.
Квартира — большой. Тёплой.
Домом.

Пока родители не разбились в аварии. И все, что осталось от нормальности, исчезло вместе с ними.

Брат… провалился.
Сначала карты.
Потом алкоголь.
Потом «просто попробовать».
А дальше — пропасть, куда я не могу за ним последовать, но он достаёт меня оттуда каждый день.

Я принимаю душ. Горячая вода бьёт по плечам, смывая усталость, липкое ощущение хаоса.
Умываюсь. Делаю глубокий вдох и выхожу.

И начинаю убирать кухню. Машинально. Как будто если я вычищу этот срач, то хоть что-то в моей жизни станет чище.

Потом ставлю кофе. Чёрный, крепкий, почти горький — как мои утренние мысли.
Хлопья с молоком — единственное, что не вызывает отвращения с утра.
До учёбы у меня ещё час, так что успею.

Быстро завтракаю, одеваюсь: футболка, джинсовые штаны, сверху толстовка — мой стандартный набор «я просто пытаюсь выжить, не трогайте меня».

Я бы давно закончила учёбу, если бы не мой чертов брат.
Когда он начал страдать своей фигнёй — играть, пить, нюхать, проваливаться в чужие компании — мне было совсем не до университетов.
Таскала его по врачам, вытаскивала из долгов, закрывала рты его дружкам, латала дыры… иногда буквально.

Мне 22, и я всё ещё на третьем курсе Риверфилда.
Как будто застряла во времени, которое должно было пройти давно.
Но это лучше, чем ничего.
Лучше, чем домой, где каждый новый день: трезвый он сегодня или в очередной раз превращается в ходячую проблему.

Когда выхожу, Оникс идет за мной.

— Эй, марш домой, — тихо говорю, но без злости.

Оникс упрямо встаёт передо мной, грудью упираясь в мои колени — вся чёрная мощь в одном жесте: не пущу, пока сама не решу.

— Оникс… серьёзно? Мне на учёбу.

Он моргает медленно, как будто ему плевать на мои расписания, зачёты и обязанности.
Но потом — будто взвешивая всё — делает шаг назад.
Неохотно.
С тем видом, как будто уступает не мне, а обстоятельствам.

Я наклоняюсь, беру его за морду, прижимаю лоб к его тёплой голове.

— Вечером вернусь.
Не ссы.

Он фыркает так выразительно, что даже смешно.
Разворачивается и возвращается к двери, тяжело ступая — будто старший брат, который проверил, достаточно ли я взрослая, чтобы выйти одна.

Запираю дверь, прячу ключи в карман толстовки.
Щёлк замка звучит громче, чем должен.

Лестница пахнет пылью, старой краской и вчерашним перегаром соседей.
Третий этаж — не высоко, но каждый шаг вниз отдаётся в коленях, будто я спускаюсь не по дому, а в какой-то свой личный уровень ада.

Ступени скрипят.
Лампочка на пролёте мигает, как в дешёвом ужастике.
Я давно привыкла — здесь всё либо хреново работает, либо хреново выглядит. Третьего не дано.

Глава 2

Мы идём по дорожке, листья хрустят под ногами, вокруг толпа студентов — кто-то смеётся, кто-то ругается, кто-то жрёт буррито на бегу, как будто участвует в марафоне.

Столовая Риверфилда — это отдельный вид искусства.
Шум, запахи, куча людей, которые делают вид, что им нравится университетская еда.

Мы с Элайджем встаём в очередь.

— Ты будешь брать что-то здоровое или снова этот «салат», который на вкус как переживания разведённого мужчины? — спрашивает он.

— Возьму пиццу. Она всё равно вкуснее моей жизни.

— О, это уже ближе к честности.

Я толкаю его плечом.

Мы подходим к раздатке, берём еду, и Элайдж, конечно же, хватает ещё и мне яблочный сок.

— С чего ты решила, что я хочу сок? — спрашиваю.

— С того, что ты человек. Все люди хотят сок.

— Это твоя логика?

— И она работает.

Мы садимся за свободный стол у окна. Я откусываю пиццу, закрыв глаза — горячая, жирная, великолепная.
Элайдж что-то ищет в тарелке, как будто там золотой слиток спрятан.

— Если ты так будешь копаться, еда испугается и убежит, — говорю.

— Она и так выглядит испуганной, — делает вид, что шепчет.

И тут…
Я чувствую, как по спине проходит холодок.
Будто кто-то смотрит.

Я поднимаю взгляд.

И, конечно, судьба — та ещё сука.

Леви стоит у входа.
С подносом.
И с той самой лицевой экспрессией «пострадаю напоказ».
Он замечает нас — и направляется прямо к нашему столу.

— О боже, — тихо шепчу. — Почему он как таракан? Всегда появляется там, где его никто не хочет видеть.

— Потому что тараканы живучи, — философски отвечает Элайдж, даже не повернув головы. — Не переживай, я поставлю ему ультиматум.

— Элайдж…

Но поздно.
Леви уже рядом.

— Привет, — говорит он мне.

Просто «привет».
Но тон такой, будто мы друзья детства, которые случайно встретились, а не бывшие, у которых в анамнезе катастрофа.

— Мы заняты, — отвечает за меня Элайдж, даже не поднимая взгляд от своей тарелки.

Леви бросает на него раздражённый взгляд, но продолжает:

— Нам реально надо поговорить, Мира.

— Не надо, — спокойно отвечаю.

— Ты не дала мне объясниться…

— И не дам.

Леви вздыхает, садится напротив — без спроса.
Как будто имеет на это право.

— Серьёзно? — Элайдж поднимает глаза. — Ты просто… сел? На наш стол? Это было смело. Глупо, но смело.

— Это стол для всех, — огрызается Леви.

— Да, но мы тут сидим, — спокойно отвечает Элайдж. — Значит — не для всех.

Я пытаюсь сдержать улыбку.
Чисто ради уважения к ситуации.

Леви снова переводит взгляд на меня.

— Я скучал, Мира.

— Молодец. У тебя новый талант — скучать по людям, которых ты предал.

— Ты не понимаешь…

— Я понимаю всё, Леви. Я была там. Ты — тоже. И она — тоже.

Он моргает, будто получил по лицу.
А потом — тихо, почти жалобно:

— Я всё испортил… я знаю.

— Поздно знать.

— Я хочу всё исправить…

— Тут нечего исправлять. Иногда конец — это просто конец.

Элайдж, не выдержав, добавляет:

— Перевожу с мириного: «вали».

Я пинаю его под столом.
Он едва не роняет вилку.

Леви сжимает губы, поднимается, но перед уходом бросает:

— Я не сдамся.

— А я не впечатлена, — отвечаю.

Он уходит.

Элайдж смотрит мне в глаза и кладёт передо мной ещё один кусок пиццы.

— Для восстановления психики, — говорит. — И потому что ты молодец.

Я ухмыляюсь:

— Спасибо, доктор.

— Обращайтесь, мисс катастрофа.После столовой мы, конечно же, всё-таки топаем на пары.
От которых я бы с удовольствием избавилась навсегда.
Как от старой мебели, которая падает тебе на ногу и орёт: «Ты обязана меня любить!»

Мы подходим к аудитории, и я только беру ручку за дверную ручку, как вдруг—

БАМ.

Элайдж впечатывается в девушку так, будто его выстрелили из пушки прямо в неё.
Она чуть не собирает его с пола, вцепившись в его кофту, а он — в привычном стиле — делает вид, что так и было задумано.

— О-о, извини! — она почти мурлычет. — Ты в порядке?

— Всегда, когда меня ловят красивые девушки, — отвечает он своим фирменным тоном «я невинен, но опасен».

Я закатываю глаза так сильно, что вижу свой мозг, который аплодирует: Браво, Элайдж, очередная жертва твоего флирт-режима.

— Я в классе, если ты не заметил, — бросаю ему, скользнув мимо.

Он пытается что-то сказать, но та девушка уже треплет его за рукав, и он вынужден играть «обаятельного мальчика, который не виноват, что на него падают».

Я машу ему — коротко, лениво, как будто говорю:
я твоя единственная настоящая проблема, остальные просто сюжеты для твоей фан-базы.

И захожу в класс.

Выбираю своё место — у окна. Не потому что я люблю вид.
Потому что мне нравится иметь стену за спиной, а не людей.
У людей привычка разочаровывать.

Раскрываю тетрадь, достаю ручку, не глядя бросаю рюкзак рядом.

Мысли всё равно уползают к Элайджу.

Ему и правда хватает внимания.
Парень высокий, симпатичный, тело — будто его можно рекламировать как «до» для фитнес-программ.
И да… я знаю, как он выглядит без футболки.

Не спрашивайте.

У него есть ужасная привычка раздеваться на вечеринках, когда он пьёт.

Типа: «я не пьяный, просто мне жарко».

Или: «я спортсмен, мне можно».

Или моя любимая: «если тебя смущает — не смотри».

Элайдж живёт хорошо.
Без «богатых понтов», но он не знает, что такое считать каждую монету до конца недели.
Родители у него обеспеченные, правильные такие, любящие, культурные, из тех семей, где обсуждают «выгодные программы колледжа» за семейным ужином, а не «где взять деньги, чтобы закрыть долг брата за ночь».

Он сам съехал далеко, потому что... «плевать, где жить, главное — своё пространство».
И теперь у него маленькая, но стильная квартира, чистая, тёплая, с техникой, которая не ломается при взгляде.