Твоя случайная жертва

ГЛАВА 1

Твоя случайная жертва

Ульяна Соболева

АННОТАЦИЯ:

Когда-то я влюбилась с первого взгляда, а он надругался надо мной и ему это сошло с рук. Сейчас мне почти тридцать и моего тела ни разу не касался мужчина…кроме той страшной ночи. Но мне это и не нужно. Ведь у меня есть дочка от неизвестного донора, и я была самой счастливой, пока в мой дом не пришла беда и он не сгорел дотла, а малышка получила тяжелые ожоги. Я решила попробовать найти отца ребенка… и попросить о помощи.

ГЛАВА 1

Три широкие белоснежные, мраморные ступени, словно сделанные из льда, отражали потолок и стены, и меня саму, пока я поднималась в офис холдинговой компании «Сириус. Рэд. Альянс», выйдя из лифта. Я впервые оказалась в таком огромном и шикарном здании, впервые меня пригласили на собеседование в такую огромную и серьезную фирму. Сжимая в руках папку с эскизами для рекламы, я нервно кусала губы. На диванчиках в холле расположилось пять человек. Скорей всего конкуренция здесь бешеная и передо мной сюда пришли на собеседование куча народа. Включая вот этих. Выберут какого-то молодого очкастого айтишника вроде парня с косичкой на бороде и татушкой на шее, а не меня блондинку со «смазливой физиономией» и с отсутствием «глубины», как мне сказали на прошлом собеседовании. Но самым главным аргументом был цвет моих волос.

«А почему вы удивлены, что вас не взяли. Вы девушка, да еще и блондинка».

В просторном таком же белоснежном холле с светло-серыми диванами меня встретила миловидная девушка с очень длинными ногами, в брендовой шикарной одежде и лицом с обложки журнала. Она походила на робота —идеальная, красивая и неживая.

- Добрый день. Добро пожаловать в «Сириус. Рэд. Альянс». Вам назначена встреча?

- Да. У меня собеседование с Виктором Георгиевичем. Я от Людмилы Павловны.

- Эммм…мне это ни о чем не говорит, - ее обложечное лицо растянулось в улыбке и припухшие губы обнажили совершенно белые зубы. Подведенные черным глаза в данном процессе не участвовали и оставались холодными и равнодушными как у робота, - но вы садитесь и обождите. Виктор Георгиевич скоро освободится и пригласит вас в порядке очереди.

Я села на широкий, мягкий диван, посмотрела на телевизор, висящий под потолком и взяла журнал с полочки стеллажа. Сидела я там очень долго, начала болеть спина и ягодицы. Я прошлась несколько раз по холлу, поглядывая на «робота», но та была занята какими-то звонками и металлическим голосом сообщала кому-то время встречи.

Неожиданно в холл ворвался мужчина низенького роста с блестящей лысиной и круглым брюшком. Его клиновидная борода подрагивала, когда он бросился к стойке, за которой восседала девушка-робот и нервно рявкнул так, что та подпрыгнула на месте.

- Лера! Иван Данилович поднимается. Убери всех из холла. Быстро! Он не в духе! Все собеседования переноси. Возьми номера телефонов, эскизы и пусть едут домой. Сейчас не до этого. В темпе, Лара, в темпееее!

- Да-да, Виктор Георгиевич, я все сделаю.

В эту секунду я поняла, что собеседования мне ждать придется еще сотню лет. Робот с миловидной улыбкой сказала, что меня наберут и встреча состоится в другой день. Что я могу оставить свои эскизы она передаст их Виктору Георгиевичу. Где-то слева открылись двери лифта, лицо Лерочки тут же оживилось и даже глаза заблестели. Она вся вдруг затрепетала, обратилась в слух и зрение у нее дрогнул острый подбородок и нижняя губа. Я тоже обернулась и … мне стало не по себе. В холл вошел высокий худощавый мужчина, в черном элегантном костюме, со светлыми волосами, зачесанными назад. Его хищный профиль четко выделился на фоне белых стен. Уверенной походкой он прошел через холл, а за ним целая свита пронеслась шлейфом. И вместе они скрылись за двустворчатыми серыми дверьми кабинета. А мне показалось, что мое сердце колотится где-то в горле…и я еще не поняла почему, не осознала окончательно. Только руки похолодели и ноги. Как будто я его уже где-то видела…

- О. Мой. Бог! Что же это такое делается!

Я перевела взгляд на Лерочку, а та, прикрыв рот руками, смотрела на экран телевизора в этот момент она окончательно выглядела живым человеком:

- Дом горит…взорвался из-за утечки газа…какой ужас!

Я перестала дышать и чувствовать себя живой. Это был мой дом. И в нем осталась моя шестилетняя дочь.

***

- Ксения Романовна, - я резко приоткрыла глаза и тут же подскочила на кушетке, увидев Дмитрия Сергеевича — врача Вари. Сон пропал мгновенно, испарился. Осталось только ощущение насыпанного в глаза песка и дикое волнение внутри.

- Операция прошла успешно – ваша дочь будет жить.

От облегчения чуть не закричала, но встретившись взглядом с доктором поняла, что радоваться рано.  

- Идемте ко мне в кабинет поговорим.

На ватных ногах пошла следом за хирургом, оперировавшим Варю. Из ниоткуда появилась медсестра.

- Ксения Романовна, может обезболивающего?

Я отрицательно качнула головой.

- Нет, я потерплю. Все нормально.

- Давайте хотя бы сменим повязку, - медсестра бросила взгляд на мою обожжённую руку.

- Я потом сама сменю. Спасибо за беспокойство.

Мне еще предстояло оплатить саму операцию, пребывание в больнице и расходы по лекарствам. Конечно цены никто не озвучивал и все условно бесплатно, но я знала, что надо искать деньги даже несмотря на то, что Дмитрий Сергеевич хороший знакомый брата лучшего друга моего покойного отца.

И я не знала, чем заплачу…все сгорело. Абсолютно все. Мои сбережения, вещи, электротовары. На счету пару тысяч и золотые сережки, и колечко с маленькими бриллиантами – подарок отца матери на свадьбу. Они стали моими, когда мне исполнилось шестнадцать. Наверное, мне придется их продать. О том, что буду делать дальше я еще не думала. Никто не думал, что так выйдет и что из-за утечки газа взорвется здание жилого дома, пострадает столько людей.

ГЛАВА 2

Он снова напился…Обещал, что не будет, обещал, что мы все начнем сначала и обманул меня. Я ждала его до одиннадцати вечера пока не поняла, что отец не придет. Точнее не хотела понимать, отказывалась, хотела верить, что он сможет начать другую жизнь после смерти мамы. Что вот сейчас все изменится…или, нет, вот сегодня, когда он так искренне плакал и клялся перед портретом мамы, что это последний глоток водки. Врал ей, себе и мне.

И ничего не менялось. Точнее менялось, но ненадолго, до очередного запоя. А ведь он был совсем другим, когда не пил. У него была искренняя широкая улыбка, не было мешков под глазами и одутловатости на лице. Я бы дала ему меньше лет, даже невзирая на седину в волосах. Иногда мне снилось, что мама еще живая и они вдвоем такие молодые и красивые держатся за руки. Смеются, оборачиваясь ко мне счастливые, молодые. Потом я вспоминала их именно такими. Потом когда не стало и папы…

Смерть мамы его сломала, просто убила…Ей ведь не было еще и сорока, столько планов, идей, фантазий. Мы мечтали, что поедем в Европу после ее дня рождения…Они деньги собрали. Но не поехали. Все эти сбережения на похороны пошли и на памятник. Маму сбила машина. Вот так просто она стояла на остановке, а какая-то пьяная двадцатилетняя тварь на полной скорости вылетела с дороги на своем джипе и уничтожила десять человек. Мама оказалась среди них. У нее не было никаких шансов выжить она скончалась на месте. Папа запил после суда, после того, как мрази, которая напилась или нанюхалась наркотиков дали всего четыре года из-за якобы смягчающих обстоятельств и принятия антидепрессантов. В на самом деле отсидит пару лет и выйдет условно досрочно. Ее отчим, крутой олигарх, купил ей такую роскошь – не сидеть пятнадцать лет за убийство десяти человек, а отделаться легким испугом. И все молчали…точнее многие молчали, деньги затыкают рты даже скорбящим, а большие деньги затыкают рты всем. Отцу только не смогли заткнуть. Он не взял. Ни копейки. Но что его голос против всех остальных. Он траекторию машины высчитал до мельчайших подробностей, скорость, тормозной путь, восстановил аварию по секундам, видел вину молодой гадины, а доказать не мог. Его это убило. У меня не стало не только матери, но и отца. Фактически он существовал, но его не стало.

Мне исполнилось восемнадцать. Я все еще верила в чудеса, занималась музыкой, рисовала эскизы одежды. Мечтала стать модельером. В университет поступить не смогла. Хотела на художника-архитектора. Всего лишь один экзамен. Рисунок. Я, когда увидела, что там кувшин с яблоком – обрадовалась. Ведь умела рисовать портреты, картины пусть и самоучка, и в художественную не ходила. Когда пришла списки смотреть кто поступил – меня там не оказалось. Не поступила я. Проревела весь день стыдно было домой идти к отцу с матерью. Такой простой экзамен провалить…Они все были уверены, что я поступлю. Мама испекла пирог ждала меня с хорошими новостями. А потом оказалось, что за поступление надо было сто долларов отдать. У нас таких денег не было. Тем более долларов. 

С учебой не сложилось. Пришлось искать где подработать, а я умела только петь, играть на фортепиано и рисовать. Милка, моя бывшая одноклассница, которая всегда была пронырливой как ее папа имеющий свой бизнес, накануне моего дня рождения сказала, что найдем мне работу с моей смазливой физиономией, голосом и светлыми волосами я себе найду кучу работы.

Она имела ввиду одно, а я совсем другое. Но на провокационную съемку она меня таки притащила. У Милки всегда были какие-то гламурные знакомые из богемы. На этот раз знакомому фотографу была нужна модель. Сама она, естественно, фотографироваться не стала. Я позировала в трусиках и в лифчике, получила небольшую сумму денег, а через неделю мои фотки украсили обложку местной газетенки. Отец надавал мне пощечин и напился вдрызг.

- Шлюхой решила стать? Продавать себя решила? В следующий раз в порно снимешься? Мать бы…мать перевернётся в гробу…Да ну тебя…ты ты…

Он ничего больше не сказал пошел на кухню, достал бутылку, стакан, соленый огурец и напился так, что упал под стол и пролежал там до самого утра, а я плакала у себя в комнате и рвала на клочки проклятую газету.

ЕГО я встретила у нее дома. Милка жила в центре города в новостройке. У них была шикарная трехкомнатная квартира с двумя балконами с окнами прямо в городской парк. Весной там цвели деревья и от красоты и запахов захватывало дух. Не сравнить с нашей облезлой хрущевкой, где я вечно боролась с тараканами, заклеивала дырки в линолеуме и таскала пьяного отца на себе с коридора в комнату, подтирая после него вонючие лужицы на полу.

-  Сдай его в богадельню или в вытрезвитель пусть скорая отвезет.

Милка, сморщив нос, стояла у меня однажды в коридоре и всем своим видом показывала насколько ей мерзко находиться в моей квартире. Наверное, в тот момент я ее возненавидела за это брезгливое выражение лица. Друзьям можно многое простить пока они принимают нас такими, какие мы есть, пока нам при них нечего стыдиться, но едва стоит появиться стыду – дружбе приходит конец. Она не терпит лицемерия. И если откровенность заставляет краснеть и стыдиться себя, то дружба давно завонялась как гнилое мясо, а может ее никогда и не было.

- Он мой отец! Ясно? Никакой богадельни и вытрезвителя! Ты б своих отдала?

- Конечно. Заграницей везде так делают или берут им няньку. Фу! Как ты это терпишь?!

- ОН! МОЙ! ОТЕЦ!

С тех пор Милочка ко мне домой не ходила. Обычно звала меня к себе.

Ее отец был каким-то начальником. Я особо никогда не вникала кто и чем занимается. Мне это было неинтересно. Он обычно вежливо с нами здоровался и закрывался в своем кабинете. Мать Милки вечно была занята масками и массажами, йогой, диетами и к нам почти не выходила. А в тот день Милка притащила меня к ним на обед. Я не отказывалась так как была вечно голодной. Дома у нас в холодильнике валялся только лук и черный хлеб. Иногда стояла бутылка самой дешевой водки и мешочек солёных огурцов. От голода меня шатало и пару раз я почти теряла сознание.

ГЛАВА 3

Земля забилась мне в рот, в уши, за пазуху и мешала дышать. Хрустящая, безвкусная и вызывающая позывы тошноты. Не знаю, как я оттуда выбралась и теперь пыталась откашляться, выплюнуть комья грязи. Мне не было страшно, мне не было больно. Я ничего не ощущала. Только понимала, что надо куда-то ползти, чтобы выбраться, а потом бежать. Ведь чудовище может быть где-то рядом.

Я все вспомню потом, позже, уже в больнице. Потом мне будет страшно, больно и холодно. А сейчас я встала на подкашивающиеся ноги и босиком, шатаясь, шла к дороге. Я помнила, что она была где-то недалеко и слышала звуки проезжающих машин. В голове шумело. Я много выпила. Вкус алкоголя и чего-то соленого оставался на языке и во рту вместе с хрустом песка или земли. Я отчего-то плохо видела. Все расплывалось, и казалось, что я смотрю на мир сквозь узкие щелочки.

Упала уже у самой дороги и… перед глазами вспыхнул яркий свет. Это была проезжающая мимо машина, которая не остановилась. Я так и не знаю, кто подобрал меня на той автостраде, где нечеловек выбросил меня после того, как поразвлекался. Пришла в себя уже в больнице. Встать не смогла, было очень больно. Я покрутила головой и увидела медсестру.

– Ооо, спящая красавица пришла в себя. Борис Маркович, прынцесса с дороги очнулась. Давайте я ей обезболивающее уколю.

– Подожди.

Передо мной появился врач, склонился ко мне и посмотрел в глаза, оттягивая нижние веки.

– Да, пришла в себя. Тебя родители не учили, что смешивать наркоту и алкоголь – это чревато?

Я хотела ему ответить, что не пью и не принимаю наркотики, но не смогла.

– И кончать с собой таким способом тоже чревато. Можно выжить, например. Ты б вЕнки порезала или повесилась. Че уж там.

Я не понимала, о чем он говорит. Смотрела ему в лицо, слышала, но ничего не понимала. Кто хотел покончить с собой? Я? Да я трусиха ужасная, я бы никогда не причинила себе вред… Тогда.

Он отошел от моей постели, и я услышала женский голос.

– Думаешь, она сама это сделала?

– Меньше думать надо. Нож там и нашли, девка пьяная, наркотой накачанная, трахалась, видать, потом ее хахаль бросил, а она решила с собой покончить.

– А синяки? А разорванная одежда? Ты ж дежурил ночью и все видел. Он же ее…

– МОЛЧАТЬ! Никто и ничего не видел. Я принял пациентку с ножевым ранением в живот, без следов насилия на теле, с алкоголем и наркотиками в крови. Это все, о чем тебе надо думать, Света!

– Какой же ты…

– Человек. Я че-ло-ве-к! Жить хочу, есть хочу, телек смотреть, разговаривать. И ты хочешь. Так вот запомни все, что я тебе сказал, и повторишь потом, когда надо будет.

– Тебе угр…

– Просто скажи правду. Ту, что я тебе озвучил.

Когда он ушел, Света подошла к постели и, склонившись ко мне, тихо сказала.

– Бедная малышка… не дадут они нам правду сказать, и ублюдок не получит по заслугам. Мразь… выйдет сухим из воды. Давай хоть обезболю тебя.

Она вколола мне что-то, и я уснула. А когда проснулась, очень громко кричала. Мой собственный крик меня разбудил. Только я не помнила, что именно мне снилось.

***

– Меня изнасиловал мужчина, потом ударил ножом в живот.

Следователь оставался совершенно безучастным и что-то записывал в блокнот.

– Какой мужчина? Как его зовут?

– Я не помню, как его зовут. Он был в гостях у Авчинниковой Милы. Мы с ней учились вместе.

– Вы это уже говорили в прошлый раз. А мы, в свою очередь, опросили и Милу, и ее мать, и ее отца – никаких гостей, кроме вас, у них в тот день не было. Но они сказали, что вы пили шампанское, а потом поехали куда-то праздновать, где тоже намеревались выпить.

– Поехала я не праздновать, а домой! С их гостем! Он предложил меня подвезти. Мы поссорились из-за него с Милой, и я поехала. Он высокий такой, светловолосый. На вид очень серьезный, очень властный, такой… чистый, аккуратный… Красивый. Глаза у него бирюзовые.

В отчаянии смотрела на следователя, а он на меня взглядом полным жалости и какого-то презрения.

Я еще не понимала, что нет никакой справедливости, что никто не станет мне помогать, что Милка будет врать мне в глаза, и что ее отец запретит ей со мной общаться, а мать назовет шалавой, получившей по заслугам. Все они скажут, что я больная на голову идиотка, и никакого гостя у них в тот вечер не было.

– Лучше расскажите, зачем вы ударили себя ножом, Ксения.

– Я? Себя?

– Да. Вы. Себя. Мы были на том месте, о котором вы говорите, и нашли там нож. На нем только ваши отпечатки пальцев. Там нет никаких следов борьбы….

– Он сделал это в своей машине. Не там.

– Что сделал?

– Изнасиловал меня.

Краска прилила к щекам, когда на лице следователя появилось насмешливое выражение.

– В заключении из больницы не указано, что вы подверглись сексуальному насилию.

– А синяки? Я, по-вашему, сама себе их поставила? И руку сама себе сломала? Он убить меня хотел! В землю закопал! В яму! Вы это понимаете?

Следователь пожал плечами и вздернул одну бровь.

– Там не было никакой ямы, вы упали в небольшой ров, и вас, видать, припорошило землей, когда вы поскользнулись. Ваш отец алкоголик, может, он вас ударил?

– При чем здесь мой отец? Вы ведь полицейский, вы должны найти того ублюдка, который это сделал со мной. Почему вы делаете из меня идиотку?

От обиды мне хотелось кричать, слезы пекли в горле, но я не плакала. Не хотела при нем. При этом циничном ублюдке, который пытался убедить меня в том, что я психопатка.

– Ксения, когда погибла ваша мама, какие антидепрессанты вы принимали? И как давно вы начали употреблять наркотики? Кто вам их поставлял? У вас в крови обнаружены следы кокаина. Это ведь недешевое развлечение… У вас появился богатый любовник-барыга? Вы понимаете, что, если начнется расследование, вас могут посадить за распространение наркотиков.

ГЛАВА 4

Это был блеф… Я понимала, что ничем и никак не докажу сказанное мной только что. И риск равносилен самоубийству, но у меня не было никаких других вариантов. Смотрю ему в глаза, кусая губы и ожидая ответа, а он не торопится отвечать. Склонил голову набок и внимательно меня рассматривает, подперев подбородок. Так рассматривают диковинное животное или насекомое.

 Сногсшибательный подонок в идеальном костюме без единого пятнышка и белой рубашке, которая из-за флуоресцентного освещения отливала сверкающей голубизной, как и его глаза. Удивительные, прозрачные глаза, холодные, цинично спокойные и в то же время поблескивающие издевательским интересом. Я плохо помню его лицо, но хорошо помню глаза и эту высокомерную манеру общения. Все это тогда вскружило мне голову… А сейчас вызывало ужас и дрожь во всем теле. Я, как мотылек, кружащий у огня, прекрасно знала, что прилетела сюда умереть.

– Не напомнишь мне имя? – спросил так обыденно просто, словно я сказала ему не об изнасиловании, а о свидании, после которого он забыл очередную назойливую любовницу.

– Вы не спрашивали у меня имя.

– Странно, обычно спрашиваю и даже запоминаю. Имя – это своего рода трофей.

Я не понимала, что он имеет в виду, а точнее, я поняла, и мой разум отказывался это принять – ублюдок только что признался, что я не единственная его жертва. Он вдруг встал с дивана, и я внутренне подобралась, напряглась, лихорадочно выискивая на столе что-то, чем я могла бы обороняться. Но кроме графина с водой и бокала ничего там не увидела.

Он был высоким, выше меня где-то на полторы головы. Этого я тоже не помнила. И сейчас, тяжело дыша, смотрела, как грациозно он двигается, приближаясь ко мне. Гибкий, спортивный, подтянутый и очень худощавый. Хищник на охоте. Притом жертва сама пришла к нему в лапы.

Подошел ко мне очень близко, остановился напротив.

– Кто-то собирает отрезанные пальцы, кто-то уши, а я имена. У меня дома есть маленькие надгробия, я подписываю их и любуюсь каждый день своей коллекцией могил.

От страха меня начало тошнить, и вся кровь отхлынула от лица. А он вдруг расхохотался и обошел меня сзади.

– Шуткааа. Какой маньяк станет хранить дома надгробия? Тем более такой известный человек, как я. – провел пальцем по моей щеке, и я вся сжалась, превращаясь в напряженный комок нервов. – Я храню их в другом месте. Ха-ха-ха. И это тоже шутка.

Обвел овал моего лица и тронул кончик носа.

–  Какой интересный и забавный шантаж. Я встречал многие его разновидности, но этот впервые. Какой идиоткой надо быть, чтоб прийти к зверю, который чуть тебя не сожрал, и предложить окончить трапезу, при этом угрожая навести на его след охотников. После ужина, разумеется… Вы сделали мой вечер.

Я хотела что-то сказать, но он приложил палец к моим губам.

– Тссс. Я разве разрешал разговаривать? Мое логово – мои правила. Ведь малышка не хочет, чтоб ее съели прямо сейчас?

Обошёл меня со всех сторон, не торопясь, словно танцуя. Он так красиво двигался, что это одновременно пугало и восхищало. 

– Одиннадцать лет назад, – остановился сзади, – надо же, и только сейчас соизволила прийти? И какими доказательствами располагает малышка? Чем таким ты можешь напугать зверя, чтобы он решил не обглодать твои косточки прямо здесь?

Я ждала этот вопрос. Не про кости, а про доказательства. У меня их не было. Ни одного, кроме Милки. И я знала, где можно ее найти. Правда, совершенно не была уверена, что она согласится мне помогать.

– Свидетель, – едва дыша ответила я.

– Как ты боишься. Это отчаянная смелость или поразительная глупость, да, решиться на такое безумие?

Тронул мои волосы, и я вздрогнула.

– Лунный цвет, – задумчиво произнес он, – это краска или свои?

Я не ответила, меня колотило мелкой дрожью от того, что он был так близко.

– Я спросил, это краска?

– Свои.

Ухмыльнулся, опустил взгляд к моей шее, к декольте, ниже к животу. Господи! Только не это. Пусть я ему не понравлюсь. Я не красивая, мне уже почти тридцать, у меня так и не выросла грудь. Пусть не смотрит на меня так! Пожалуйстаааа!

– Готов поспорить, что одиннадцать лет назад ты была лишь жалким подобием себя самой сейчас. Я, кажется, понимаю, почему так ужасно с тобой поступил. Так что насчет свидетеля?

Снова посмотрел на меня. Красивые глаза. Они украшали его лицо настолько, что, пожалуй, он мог сам казаться красивым. Если бы не этот прожжённый цинизм, если бы не это жутковатое выражение лица с чуть безумным взглядом. Он напоминал мне гестаповца из фильмов про войну. Холодная красота, ледяная жестокость и способность к изощренному зверству. Я мысленно представила его в форме, она бы смотрелась на нем идеально.

– Я могу его купить. Я всех могу купить, и ты останешься ни с чем. Если вообще останешься.

Стало страшно от этого спокойного голоса, спокойного тона. Он совершенно не нервничал, не боялся, тогда как мне было не просто страшно, а до дикости страшно. Иван вдруг взял меня за руку. Я попыталась ее высвободить, но он сплел свои пальцы с моими.

– Что такое? Я вроде трогал тебя не только за руки, а и за все остальные места. Сильно и больно трогал? Скорей всего – дааа, – усмехнулся и сдавил мои пальцы. – Сейчас больно не будет. Пока.

И отодвинулся назад, рассматривая меня с разных ракурсов, наклоняя голову то к одному плечу, то к другому. Делая это оскорбительно демонстративно.

– Кем ты хотела у меня работать? Секретаршей?

– Ди…дизайнером.

– Да уж. Для секретаря ты слишком заикаешься от страха. Наверное, все же не такая ты и дура. Понимаешь, что если я тебе откажу, то живой ты отсюда не выйдешь.

ГЛАВА 5

Я швырнула сотовый на тумбу и закрыла глаза, медленно выдыхая, чтобы успокоиться. В дверь продолжали стучать.

– Перестаньте шуметь. Я одеваюсь!

Процедила и сама ударила кулаком с другой стороны. Надо не думать о страхе, не зацикливаться на нем. Иначе я сойду с ума, так и не доехав туда. Ведь никто не сможет причинить мне зло прямо там… в высотке, где находится столько людей. Он не посмеет! В дверь снова постучали.

– Хватит! Я сказала, хватит! Иначе полицию вызовут соседи!

– Вам передали одежду, – спокойно ответили за дверью, и в эту секунду я поняла, что на мне вчерашнее вечернее платье и ничего больше у меня нет.

И не только потому что я бежала сломя голову от чудовища, а потому что все мои вещи сгорели. У меня даже трусов с лифчиком нет, носков и, черт возьми, прокладок. На глаза навернулись слезы бессильной ярости.

– Убирайтесь! Просто убирайтесь отсюда!

– Вам велено переодеться, иначе вас не впустят в здание, и Иван Данилович расстроится.

Почему-то слово «расстроится» прозвучало намного устрашающе, чем если бы он сказал «разозлится» или «придет в ярость». Стало еще холоднее, и даже зубы застучали – они не просто знали, где я, а следили за мной до самого дома. Я даже представила себе, что вся квартира утыкана уже камерами и жучками. И пусть не впускают. Пусть он катится к черту! Пусть сгорит вместе со своим зданием, пусть взорвется и разлетится на ошметки. Как взорвался мой дом. Я ничего не хочу. Я просто хочу спасти свою девочку, хочу унять ее боль, хочу, чтобы она вернулась ко мне здоровой. Это все, чего я хочу.

– Вам не стоит опаздывать. Иван Данилович очень не любит, когда опаздывают.

– И что он сделает? Убьет меня?

Мне зловеще не ответили. Щелкнула замком и приоткрыла дверь через цепочку. Скала подал мне пакет, я протащила его через щель и тут же шваркнула дверью перед его носом. Вытряхнула содержимое на пол. Ожидала, что увижу там какое-то пошлое одеяние… даже не знаю, что именно ожидала, да что угодно, но не аккуратный деловой костюм светло-голубого цвета из немнущейся ткани, следом за которым на пол выпали картонная упаковка и еще один бумажный пакет.

В дверь опять постучали.

– ЧТО?

– Обувь. Вам придется открыть – это в дырку не пролезет.

***

Одевалась я перед зеркалом, и меня по-прежнему трясло от понимания, что чудовище знает и мой размер одежды, размер обуви и даже любимый цвет. За сутки. Всего лишь. В картонной упаковке я увидела чулки. И отдельно в бумажном пакете набор нижнего белья. Черное кружево. Скорее строго и элегантно, чем пошло и вычурно. И размер в точку.

Я смотрела на себя в этом костюме и злилась. Красивый. Дорогой. И как влитой сидит на мне… даже идет мне. Меньше всего я хотела нравиться подонку. Меньше всего хотела возбудить его пошлую фантазию. Чтобы у него и мысли не возникло, что я хочу его соблазнить. А я ощущала, что нравлюсь ему… как и тогда, много лет назад. Ощущала каждой клеткой своего тела. Женщины это знают безошибочно.

Только Волину наверняка нравятся все особи женского пола, невзирая на цвет волос, глаз, фигуру. Мы все для него добыча или жертвы. Он открывает сезон охоты и начинает идти по следу, расставляя ловушки. Я была уверена, что он всегда побеждает. И от этой уверенности становилось еще страшнее.

Затянула волосы в хвост на затылке, пригладила челку за уши и пошла к двери… Потом вспомнила про туфли и чулки. Тихо выругалась. Я никогда не носила чулки. Они были олицетворением чего-то грязного, пошлого и сексуального. Меньше всего в своей жизни я хотела думать о сексе или вызывать эти мысли в ком-то. Особенно в этом недочеловеке.

Обула туфли на босую ногу… Наверняка, я натру мозоли, и черт с ними. Эти чулки не надену. Я вышла из квартиры и прошла мимо Скалы, он двинулся следом, передвигаясь, как платяной шкаф на маленьких ножках, не вписываясь в повороты. Скорее всего, я могла бы от него сбежать… Но последние слова чудовища о моей дочери отбивали охоту даже пробовать. И он знал об этом. Я была уверена, что подонок все просчитал.

Ехать в офис страшно не было. Там много людей. Он не сможет. А потом вихрь мыслей, что я не знаю, что он сможет, а что нет. Я ни черта о нем не знаю, кроме того, что этот человек способен на насилие и убийство. И шрам на моем животе прекрасное напоминание… на всю жизнь.

В здание я вошла в сопровождении Скалы, и проклятые замшевые туфли уже успели натереть мне пятки. Но я старалась об этом не думать. Поднялась в лифте наверх, снова прошлась по белоснежным ступеням, запоминая сколько их там и какой они высоты, потому что боль в ногах начинала затмевать все остальные эмоции, и не думать не получилось.

– Вы к кому? Вам назначено? – громко провизжала Лера или Вера. У меня плохая память на имена.

– Назначено, – грубо ответила я и подумала о том, что она бы не хотела знать, как именно ее босс назначает свидания.

– Подождите! Я должна спросить!

Она выскочила мне навстречу. Цокая высоченными каблуками и преграждая дорогу. Из-за двери показалось лицо Виктора Георгиевича.

– Никого не впускать!

Лерочка сжала силиконовые губы и уставилась на меня.

– Ожидайте.

– А можно, я вообще уйду?

– В смысле?

Она не поняла, ее разум, не отягощенный интеллектом, не смог переварить мое заявление.

– Спросите у вашего босса – можно ли мне уйти. Я к нему в гости не напрашивалась.

 Теперь ее глаза округлились еще больше. Она явно не могла понять, что именно я от нее хочу, в ее жесткий диск информацию о том, что кто-то может не хотеть встречи с их прекрасным чудовищем, не внесли. И кажется, у нее начался сбой системы.

ГЛАВА 6

– Насиловать меня…, – прохрипела я, не смея даже пошевелиться.

– Насиловать? – спросил словно в недоумении и погладил сосок холодным металлом, заставляя меня задрожать еще сильнее и закусить губу. – Думаешь, я сейчас тебя изнасилую?

Я не хотела отвечать на вопросы, которые явно заводили этого психа, но дуло пистолета ненавязчиво намекало мне, что лучше ответить, и в затылке пульсировало от страха, напряжения и осознания, что ему действительно можно все, и если захочет, то пристрелит меня прямо в своем кабинете, а потом что помешает ему выдать и мою смерть за самоубийство?

– Да, – выдохнула и почувствовала, как моя спина коснулась стены. Все это время я пятилась от него назад, а Волин наступал на меня, гипнотизируя взглядом.

– Думаешь, это будет насилием? – дуло пистолета опустилось вниз. Он так и не расстегнул жакет до конца. Обвел полушарие груди и снова вернулся к соску, не отводя взгляда от моего лица. – Женское тело – удивительный инструмент, Ксения, оно всегда покорно музыканту, который на нем играет. А играть можно по-разному. – повел рукой с пистолетом по моему бедру, поднимая тонкую материю юбки все выше и выше, – можно заставить его разрываться от боли на куски, а можно заставить дрожать и вибрировать от наслаждения.

Он почти придавил меня к стене и теперь шептал у самого моего уха.

– Вы мне… противны, о каком наслаждении вы говорите? – прошептала и взмолилась, чтоб его это остановило. – Я вас боюсь.

– Ооо, страх это сильнейшее стимулирующее средство…, – сталь скользила между моих ног все выше, и меня било крупной дрожью, а над губой выступили капельки пота. – Иногда перед самой смертью человек испытывает оргазм. Ты знала об этом, маленькая лгунья?

– Я никогда не лгу, – сказала и посмотрела ему прямо в глаза.

– Лжешь, и лжешь прямо сейчас.

Я почувствовала, как его ладонь обхватила мою грудь, и от паники испуганно вскрикнула, стараясь изо всех сил не впасть в истерику.

– Тшшшш, – подушечка пальца гладила сосок медленно и осторожно, а пистолет замер у меня между бедер и выше пока не поднимался, – твои соски острые и твердые. И здесь не холодно. Ты знаешь, что это означает?

Отрицательно качнула головой. Откуда мне знать, если ты, подонок, лишил меня всего, что испытывает нормальная женщина. Лишил меня испытывать влечение, возбуждение и…и оргазм. У меня его никогда не было.

– Твое тело отвечает на мои прикосновения. А значит, ты лжешь. Смотри на меня… ты видишь свое отражение в моих глазах? Как я вижу свое в твоих. Ты мне нравишься, Ксения. Я хочу тебя трахать. По-разному трахать. Насиловать, ласкать, лизать, сосать, царапать и гладить. Хочу. И я всегда получаю то, что я хочу.

Я была до дикости испугана тем, что ощущала на самом деле… жар его адского влечения. Оно чувствовалось необыкновенно горячим воздухом, раскалившимся между нами, и эта близость. Она обескураживала. Я, как пойманная в сети бабочка, всего лишь трепыхаюсь и ничего не могу сделать. И эта реакция на его прикосновения… как будто он не противен мне, а я хочу эти пальцы. Вспомнились курсы с психотерапевтом «реакция тела ничего не значит, основное «нет» живет в твоей голове. И если твой разум не хочет близости, то это все равно насилие».

– Я не хочу! Вы мне отвратительны!

– Какое великолепное и, главное, умное признание, – тонкие губы расплылись в настораживающей усмешке, – особенно умно это сказать тому, от кого зависит твоя жизнь во всех ее смыслах. А как же триста тысяч и работа?

Каждое его слово заставляло меня тихонько вздрагивать, как от уколов булавки в самое сердце. Напоминанием, зачем я все это затеяла.

– Давай заключим сделку, Ксения. – все это время пока говорил, он продолжал гладить мою грудь и обводить сосок пальцем, отвлекая на свои действия и в то же время заставляя принимать их и не содрогаться. – На каждое твое «нет» я установлю свою цену. Поторгуемся? Я считаю, что «нет» стоит десять тысяч, и каждое последующее – еще на тысячу дороже. Тогда как «да» заставит платить уже меня те же самые десять тысяч.

– Вы отвратительны! – процедила ему в лицо. – У вас все измеряется деньгами!

– Серьёзно? – улыбка исчезла с его губ, и он поднял дуло выше по моему бедру. – Разве это я оценил жизнь своей дочери в триста тысяч и пришел с шантажом к тебе?

Несмотря на резкий тон, сталь касалась внутренней стороны бедра довольно нежно. Как будто меня там трогал сам мрак неизвестности и ужаса — это он ласкал меня и заставлял трепетать, а не этот мужчина со страшными глазами и вкрадчиво тягучим, как паутина, голосом.

– Десять тысяч за каждое «нет».

Обхватил сосок двумя пальцами, и сталь коснулась моего лона сквозь трусики. Я всхлипнула и закрыла глаза.

– Не надо…

– Ц-ц-ц, это ведь тоже своеобразное «нет», но я не стану его засчитывать… Я хочу, чтоб ты кончила для меня здесь и сейчас.

– Нееет…

– Минус десять тысяч, – и провел языком по моей шее, а я вся дернулась и отклонилась назад, стараясь избежать прикосновений, – я их верну, если ты расслабишься и испытаешь оргазм.

На глаза навернулись слезы от бессилия и страха. Я никогда его не испытывала… и я не знаю, какой он, не знаю, как его испытать, и даже не знаю, как его изобразить и что для этого нужно сделать.

– Играем? Скажи «да», и я верну твои десять тысяч! Так, как? Играем? – глаза горят надеждой, как у ребенка, который вот-вот получит свою игрушку и тянет к ней руки.

ГЛАВА 7

Она бежала между деревьями, придерживая живот обеими руками, чувствуя, как беспокойно бьется там ребенок. Нет, это был не просто страх, это был ужас, который сковывал все ее тело от понимания, что она собралась сделать. Но решение уже принято, и никто не сможет ее переубедить в его правильности или неправильности. В босые ноги впивались острые иглы-колючки, а ветки хлестали ее по лицу, по глазам, по шее, оставляя глубокие царапины, путаясь в светлых, волнистых волосах. Она не сумасшедшая… нееет, это они все сумасшедшие, если решили, что она позволит этому случиться, позволит ЕМУ победить.

Сердце бьется где-то в висках, резонансом отдает в горло. Ее бедное и маленькое сердце, никому не нужное и не любимое никем. Да, так бывает. Что человек никому не нужен и никем не любим, хотя и не был одинок… Но лучше бы она была одинокой. Они хватятся ее утром, не раньше. Сегодня ночью все будут спать после вчерашнего праздника… Она готовилась к этому дню несколько месяцев, несколько долгих, ужасных, тягучих месяцев, когда в нее вставляли иголки, привязывали к кровати и держали в комнате без окон, как взбесившееся животное… Но ведь животное совсем не она. Животное тот, кто с ней это сделал. Тот, кто ее чуть не убил и хотел убить, пока не узнал о ребенке. О своем отродье… о своем продолжении, насильно взращённом в ее теле. Плод, порожденный унижением и болью. И нет ничего более ненавистного, чем эта дрянь внутри нее, чем это напоминание о ее ничтожности, о том, что она всего лишь кукла… всего лишь вещь, которую использовали самым мерзким способом и продолжают пользовать. Ведь он приезжает в гости… приезжает и привозит ей кукол, как и раньше.

Возможно, все было бы не так… Все не должно было бы закончиться так, как она решила сегодня. Если бы у нее было, где спрятаться, было к кому обратиться, но от нее отреклась даже родная мать… Женщина, которая ее родила и должна была любить всем своим существом, предпочла ей ЕГО. Проклятого насильника и садиста. Тварь, которая превращала ее жизнь в ад. Зло, породившее внутри нее такое же зло, как и он сам.

Вначале ОН дарил ей подарки. Много кукол. Разных, красивых в картонных коробках, перевязанных лентами, приносил ей платья, кофточки и юбочки, завязывал сам банты на хвостах и даже умел заплетать косы. Она изо всех сил старалась его полюбить, чтоб у них с мамой была семья. С мамой, которую Дина обожала и считала самой красивой и самой умной. Ведь ее фотографировали для журналов и газет… Блондинку с ясными глазами, полными губами и обворожительным телом богини. И вдруг перестали фотографировать. Это был крах… с этого момента их жизнь начала рушиться, они переехали в другой район, в маленькую квартирку, и Дина все чаще слышала в свой адрес:

– Ты, как гиря на ногах, ты, как проклятие. Это из-за тебя мое тело перестало быть красивым. Из-за тебя меня больше никуда не зовут. Ты испортила мне жизнь! Зачем ты родилась? Почему я не сделала аборт?

Дина не совсем понимала, что это означает, но ей казалось, что это, и правда, она во всем виновата, и тут же обнимала мать, целовала, просила прощение, а потом гладила ее ноги, засыпая в конце кровати, куда сгоняла ее разбушевавшаяся родительница.

Через какое-то время мама начала приносить домой порошок в пакетиках и становилась очень злой, когда этого порошка не было, и очень милой, когда он у нее появлялся. Дина даже начала любить этот порошок за то, что он возвращает ей хорошую маму. Как же плохо, что раньше этого волшебного порошка у них не было.

– Дааа, мама сейчас немножко подлечится… оооо, вот так, – свернув бумажку в трубочку, мать втягивала ноздрей белую дорожку со стола, прикрыв пальцем вторую и закатывая глаза от удовольствия, – мама красавица, мама самая лучшая. Мама найдет папу, и все у нас станет хорошо. Да, маленькая? Ты ведь будешь любить нашего нового папу? Не станешь меня огорчать?

И тогда появился ОН. Высокий, чистый, шикарный. Мать светилась от счастья, когда ОН начал к ним приезжать в середине недели и оставаться на ночь, а Дине он не нравился. Не нравились его глаза, которые постоянно следили за ней, не нравился его рот с тонкими губами. Она боялась, хотя он не сделал ей ничего плохого… Пока. Он сделает это потом. Чуть позже. Сделает, когда мать будет в отключке после очередной дозы, и порошок станет таким же злом, как и этот благодетель, показавший Дине, что такое настоящая боль.

А утром мать изобьет Дину ремнем. Изобьет собственную дочь, только потому что не захочет потерять деньги, свое положение при нем и… этого ублюдка с глазами паука. Она будет верить ему… он царь и бог. У него порошок. Ему надо верить.

Они издевались над ней оба. Одна изводила ненавистью и презрением, а второй… второй ждал удобного момента, чтобы делать ей еще больнее. Так больно, что она потом не могла ходить и сидеть. Нет, Дина больше не жаловалась матери. Она не плакала. Зачем? Если всем наплевать, что ей больно, и никто не замечает кровоподтеки у нее на теле. Ей оставалось только тихо всхлипывать, когда ей в очередной раз делали больно. Так она называла ЭТО. Слово БОЛЬ стало для нее основным в жизни. Любовь причиняет боль. Все они причиняют ей боль.

Когда Дина в очередной раз пришла в комнату матери, та вышвырнула ее за шиворот и назвала сумасшедшей.

– Ты нарочно, да? Нарочно все выдумываешь, маленькая дрянь? Хочешь, чтоб я была несчастной и жила с тобой как раньше в нищете? Хочешь, чтоб я продавалась?

– Мамааааа… он меня обижает. Мамаааа.

– Тебя обидишь. Ты сама кого хочешь обидишь. Лгунья! Дрянь лицемерная! Мало он тебе подарков дарит? Мало шмоток покупает? Обижает он ее!

– Я не хочу… не надо мне подарки, мама. Пожалуйста, пусть не дарит ничего, только не трогает меня. Никогда не трогает больше!

ГЛАВА 8

– Когда…, – я не узнавала свой голос, – когда вы дадите мне деньги?

Глядя в глаза чудовищу и стараясь подавить жгучий стыд, от которого мои щеки залило краской. Усмехается как-то небрежно, снисходительно, хотя в глазах все еще виден блеск. Тот самый, с которым он смотрел на меня, когда я… Боже! Я даже не хочу произносить эту мерзость про себя. Все тело все еще было ослабленным, как будто не принадлежало полностью мне, как будто все еще барахталось в его паутине, и это она отдавалась в моем теле отголосками ненавистного наслаждения.

– Кончила ты, а не я… а ты уже просишь вознаграждение, – покрутил в руках шариковую ручку и коснулся тупым концом моего подбородка, – но я обещал. Я помню.

– Когда? – спросила в нетерпении и бросила взгляд на часы.

– Дашь мне номер карты, и я в течение пары дней сделаю перевод.

 Ответил невозмутимо и подошел к окну, распахнул его настежь, потом вернулся к столу, отодвинул стул и сел в кресло. Какие пару дней? Нееет! Только не это.

– Мне не надо через пару дней, мне надо сегодня.

Я не сдержалась и подошла быстрым шагом к столу, облокотилась на него ладонями.

– Пожалуйста. Сегодня, понимаете? Сейчас даже…

Склонил голову к плечу и поджал губы.

– Наглость недаром называют вторым счастьем. А с виду сама скромность. Хотя, когда ты испытала оргазм, от твоей скромности не осталось и следа.

Постучал ручкой по столешнице, словно что-то обдумывая, а у меня зазвонил сотовый, и я тут же выхватила его из сумочки. Мне ужасно хотелось отойти в сторону, выйти за дверь, но Волин и не думал предоставить мне такую возможность. Он вовсю упивался своей властью. Ему доставляло удовольствие вынудить меня говорить при нем.

– Я…я могу отойти?

– Нет. Говори при мне.

– Это личная беседа.

– Выйдешь из кабинета – будешь уволена.

Будь ты проклят, ублюдок. Если когда-нибудь я возьму в руки твой пистолет, я точно вышибу твои мозги и ни капли не пожалею об этом.

– Да, доброе утро, Дмитрий Сергеевич. Как Варя?

– Варя все так же, Ксения Романовна, мы ожидаем перевода от вас. Я уже назначил некоторые процедуры, и процесс запущен. У вас все в силе?

– Ддда, конечно, все в силе. Деньги будут переведены сегодня.

Посмотрела на Волина, тот чуть вздернул одну бровь и покрутил ручку в пальцах.

– Ксения Романовна, но это лишь первый взнос, а в конце недели надо будет перевести еще триста тысяч на второй этап.

– Как? Еще триста? Мы же говорили с вами, и вы…вы ничего не упоминали об этом.

– И это не окончательные суммы. Ребенку требуется несколько тяжелых операций. А вы так и не нашли донора. Время идет.  Я понимаю, что вам тяжело, но эффективные препараты стоят денег, как и уход, как и процедуры. Мы, конечно, можем перевести Вареньку в другое ожоговое отделение, там все на государственной основе, можно обратиться в фонды, стать в очередь, и там как повезет и…

– Я найду. Я уже ищу, – крикнула в отчаянии, совершенно забывая о Волине, забывая обо всем, – не переводите Варю. Я все сделаю. Пожалуйста. Не лишайте ее шанса.

– Хорошо. Я жду от вас взнос. Постарайтесь сделать это как можно быстрее.

– Да, я постараюсь. Я сегодня прие…ду

Но врач отключился, а я отвернулась к окну, не в силах совладать с эмоциями и не желая, чтоб он видел, как на глаза навернулись слезы.

– Мы заключим с тобой контракт. – внезапно сказал Волин. – Подпишем договор. В двух экземплярах.

– Какой договор? – глотая слезы спросила я.

– Я оплачиваю лечение твоей дочери и взамен целиком и полностью распоряжаюсь тобой, как своей собственностью.

От неожиданности я со свистом втянула воздух и перевела взгляд на его пальцы, сжимающие шариковую ручку и поглаживающие ее вверх-вниз. Мне показалось это до ужаса пошлым, омерзительно и грязно-пошлым, и внутри все скрутилось в узел, как будто эти пальцы снова касались моего тела…

– И… и что это означает?

– Это означает, что ты будешь принадлежать мне на весь срок, указанный в контракте. Принадлежать во всех смыслах этого слова. Ты делаешь все, что бы я не сказал.

– Это…это ужасно. Вы настоящее чудовище. Вы понимаете, что предлагаете мне? Как же это отвратительно!

– Не более ужасно, чем прийти ко мне и требовать у меня денег. Я могу просто вышвырнуть тебя на улицу, и никто в этом городе не возьмет тебя не то что уборщицей, а даже не даст тебе отсосать за полтинник. – и тут же ухмыльнулся. – Никто, кроме меня, разумеется.

Порочный, развращённый подонок, который понимает, что у меня нет выхода. Он ведь все слышал и знает, насколько мне нужны эти деньги.

– Это низко!

– А я похож на благотворительный фонд? Или на лоха, которого можно шантажом заставить дать денег такой сучке, как ты? Или ты считаешь, что если твоя дочь пострадала, весь мир должен тебе денег? Так я огорчу — в этом мире есть много нуждающихся, например, дети в Африке голодают… Чем твоя дочь лучше их? Почему мне не отправить туда несколько сотен, а отдать их тебе?

– Потому что вы… психопат, который напал на меня и чуть не убил.

– Все слова! Пустые, сотрясающие воздух слова! Докажи! Где хоть одно доказательство? Если ты решила, что я тут вожусь с тобой только потому, что испугался твоих угроз — ты идиотка.

Он поднял на меня тяжелый взгляд и щелкнул ручкой так, что грифель спрятался, и конец царапнул по полироли, издавая отвратительный звук.

– Я предлагаю тебе контракт, а ты можешь согласиться или отказаться.