Ты — Мое Наказание

ГЛАВА 1

Мира

Москва встретила меня дождём.
Холодные капли стучали по крыше перрона так громко, будто город пытался сказать: «Добро пожаловать, девочка. Дальше сама.»

Я шла сквозь толпу, цепляясь взглядом за лица, сумки, чужие плечи. Никогда в жизни я не видела столько людей в одном месте — всё двигалось, шумело, жило своей огромной жизнью.

Страх тонкой плёнкой лёг где-то под рёбрами…
Но поверх него поднималось другое — дрожащая, горячая, почти детская радость.
Ощущение, что мир наконец-то открылся передо мной, и я стою на его пороге, мокрая, ошеломлённая, но счастливая.

— Тащи свой чемодан быстрее! — Светка перекрикивала шум поезда. — Ты чего застыла?!

Я оглянулась на неё, и улыбка сама расползлась по лицу.
Я не могла остановиться. Не могла перестать смотреть.
Даже воздух здесь был другой — тяжёлый, влажный, но пахнущий новой жизнью.

В этот момент кто-то резко толкнул меня плечом.
Я чуть не потеряла равновесие.

— Ой, извините… — выдохнула я, но человек уже растворился в толпе, будто его и не было.

— Быстрее! — Света схватила меня за рукав. — Вон, внутрь заходим, пока не смыло!

Мы проталкивались по перрону, каждая тянула по огромному чемодану. Вода стекала по волосам, обувь промокла, колёса чемодана застревали между плитами, но я всё равно чувствовала только одно:

я начала свою новую жизнь.

Я вдохнула полной грудью — влажный, шумный московский воздух — и вдруг поняла, что этот момент я запомню навсегда.
Точка отсчёта.
Моё начало.

И где-то в глубине я уже чувствовала: этот город не отпустит меня просто так.

Позже, сидя в университете на самой первой паре, я всё ещё ощущала себя там — на перроне, под дождём. Мы сели далеко от кафедры, и Светка уже успела достать блокнот, а я…

…Я никак не могла собрать мысли в кучу.
Отвернувшись от высокого окна, по которому барабанил холодный октябрьский дождь, я вдруг поймала себя на том, что просто… не здесь.

Почему?
Почему меня так выбросило из реальности?

Но стоило закрыть глаза на секунду — и я снова увидела тот самый день. Наш первый.
Когда мы с Светкой стояли на мокром перроне, держали чемоданы, и казалось, что Москва огромной волной накрывает нас с головой.

Теперь мы уже на третьем курсе.
Третий курс МГЮА, куда я когда-то поступила почти на чудом— на бюджет, единственный шанс вырваться из нашего посёлка, где осенью пахнет дымом, зимой — углём, а весной — грязью и тишиной.

Там, дома, никто не верил, что у меня получится. Умных девочек у нас тоже хватало, но мало кто сдавал ЕГЭ так, чтобы пробиться в Москву. А я… я упрямая. Иногда даже слишком.

Когда пришёл результат и я увидела, что прохожу на бесплатное отделение —
я поняла: это мой билет.Мой шанс. Моя попытка доказать, что я могу больше, чем от меня ждали.

Теперь МГЮА стал моей второй реальностью. Коридоры, вечно пахнущие кофе и студенской суетой.
Аудитории, где спорят громче, чем в деревне ругаются соседи.И наш поток — шумный, живой, вечный хаос.

Только никто не видел, какой ценой.

Первые два года я жила в общежитии, где стены были тоньше, чем мои нервы, а по ночам кто-то всегда хлопал дверями. Денег едва хватало на еду и проезд, поэтому я подрабатывала — раздавала листовки у метро, мыла полы в небольшом кафе по утрам, писала чужие рефераты за небольшие деньги. Иногда я засыпала прямо на книжках, чувствуя, как под щекой хрустит бумага.
Иногда хотела всё бросить. Иногда ловила себя на мысли, что слишком маленькая для такого города.

Но когда становилось совсем тяжело — я вспоминала наш посёлок: низкие дома, запах влажной земли, остановку без расписания и мамин голос:
«Мирка, не сдавайся. Ты же у меня упёртая.»

И тогда я тянула себя дальше.
Кофе вместо сна.
Метро вместо отдыха.
Учёба вместо жизни.

Москва не принимает слабых.
Но у меня не было выбора — только идти вперёд.
Шаг за шагом.
Стиснув зубы.

Может, поэтому с группой 32-Ю я всё время чувствовала себя не своей.
Они обсуждали кафешки, поездки, новые айфоны…
А я думала о том, как растянуть стипендию до конца месяца.

Но всё это меня закалило.
Я научилась кусаться, огрызаться, не позволять нажимать на себя.
Научилась стоять прямо, даже когда внутри всё трещало.

Три года пролетели так, будто кто-то листал мою жизнь слишком быстро, не давая задержаться ни на одном моменте.
А дождь всё так же лил.

И именно на третьем курсе у нас началось уголовное право — предмет, который все либо ненавидели, либо ждали, как серию любимого фильма.
Я глубоко вдохнула и попыталась, наконец, слушать, что происходит на лекции.
Поймать мысль.
Уцепиться за реальность.
Понять, о чём же наконец пытается донести до нас преподаватель.

ГЛАВА 2

Аудитория гудела своим привычным гулом. Кто-то дописывал конспект с прошлой пары, кто-то листал ленту в телефоне, кто-то обсуждал, где вечером посидеть. Дождь за окном шёл стеной, и от этого казалось, что мы отрезаны от города толстым стеклом и серой мокрой пеленой.

Преподаватель по уголовному праву — сухой, с вечно уставшим взглядом и потёртым пиджаком — стёр с доски последнюю схему и тяжело опёрся ладонями о кафедру. Маркер он привычно крутил в пальцах, будто это помогало ему держать мысль.

— Так, — протянул он, обводя взглядом аудиторию—Сегодня у нас гость

Группа зашевелилась. Кто-то недовольно застонал, ожидая дополнительного задания, кто-то наоборот подтянулся, почуяв что-то необычное.

— Не знаю, обрадует вас это или нет, — продолжил он, криво усмехнувшись, — но сегодня вас решили порадовать практиком. Из Следственного комитета. Заместитель начальника Главного следственного управления по Москве.

Шорох стал другим. Более плотным. Те, кто до этого смотрел в телефон, подняли глаза. Светка, сидевшая рядом, приоткрыла рот и тихо выдохнула:

— Ты шутишь… СК? К нам?

— Закрой рот, а то так и захлебнёшься, — ответила я машинально, хотя в груди тоже что-то кольнуло. Заместитель начальника ГСУ. Это звучало слишком серьёзно для обычной пары.

Преподаватель посмотрел на часы.

— Если, конечно, он соизволит явиться, — добавил он с лёгкой, почти незаметной насмешкой. — У людей такого уровня график, знаете ли, своеобразный.

Несколько человек вяло хихикнули. Я уставилась на чистую доску и попыталась представить себе человека с такой должностью. В моём воображении рисовались картинки из сериалов: суровый мужчина в дорогом костюме, с тяжёлым взглядом, который привык командовать. Такие, как правило, существуют где-то далеко, на другом уровне реальности, и точно не заходят в аудиторию 4-ОП к группе 32-Ю.

Я прокрутила в голове: заместитель начальника. Главного следственного управления по Москве. Это не районный отдел, не участковый, не абстрактный «следователь». Это человек, через руки которого проходят дела, о которых иногда мельком говорят в новостях. Убийства. Исчезновения. То, что обычная жизнь старается не замечать.

От этой мысли стало чуть холоднее, хотя батареи под окнами шумели, как сумасшедшие.

За дверью послышались шаги. Тяжёлые, ровные. Не бег, не суета — уверенная поступь человека, который знает, куда идёт. Шаги приближались, потом остановились прямо у аудитории.

Светка задержала дыхание. Я тоже. Даже преподаватель, кажется, на секунду замолчал.

Но дверь не открылась.

Где-то дальше по коридору кто-то громко позвал кого-то по имени, раздался нервный смех, и звук шагов отдалился. В аудитории вновь зашуршали страницами.

— Ладно, не будем строить из себя телепузиков, зависших на одном кадре, — сухо сказал преподаватель. — Пока гость не пришёл — живём дальше. Итак, продолжаем. Преступления против жизни и здоровья. У кого там доклад?

Я всегда удивлялась, как у него получается так странно выражаться.
То телепузиков вспомнит, то комаров каких-нибудь приплетёт — как будто в его голове живёт отдельный цирк метафор. И каждый раз он достаёт оттуда что-то новое, абсолютно неуместное.

Несколько рук поднялось, кто-то начал искать глазами свой листок. Светка закатила глаза, шепнув:

— Я уже настроилась на шоу.

— Это тебе не шоу, а уголовное право, — буркнула я, но внутри всё ещё оставалось странное ощущение недосказанности. Словно что-то было начато, но не закончено.

Пока одногруппница читала свой доклад, я старательно делала вид, что записываю важное. Ручка водила по бумаге, выводя какие-то слова, но взгляд то и дело срывался на дверь. Она казалась слишком обычной для того, чтобы через неё когда-нибудь вошёл человек, который действительно что-то решает.

«Хватит уже, — сказала я себе. — Что ты, в конце концов, как школьница? Пришёл практик — ушёл практик. Тебя это вообще никак не касается. Тебе бы сессию сдать».

Я попробовала переключиться на голос докладчицы. Она путалась в формулировках, читала с листка, почти не поднимая глаз, время от времени запиналась. Преподаватель терпеливо ждал, иногда поправлял статью, иногда просил конкретизировать. Всё как обычно.

И всё равно внутри что-то не сходилось. Как будто сегодняшний день случайно сдвинулся на полсантиметра в сторону, и я это чувствую, но не могу объяснить.

К середине доклада дверь распахнулась так резко, что самые нервные дёрнулись. Кто-то даже выронил ручку. Я тоже вздрогнула, хотя, казалось бы, сама этого ждала.

В аудиторию вошёл мужчина, просто переступил порог и остановился у двери. Высокий, в тёмном костюме, без верхней одежды, с папкой в руке. Ничего особенного на первый взгляд. Но было в нём что-то такое, от чего воздух в аудитории стал плотнее.

Он прошёл вдоль первого ряда к кафедре, не торопясь, и каждый его шаг слышался отчётливо, словно микрофон кто-то поднёс к полу. Преподаватель развернулся к нему почти с уважением, которого у нас, студентов, никогда не удостаивался.

— Александр Сергеевич, — сказал он. — Добро пожаловать. Мы вас уже почти потеряли.

— Пробки, — коротко пояснил мужчина. Голос низкий, немного хрипловатый, без явной эмоции. — И график.

Он даже не попытался улыбнуться. Просто кивнул преподавателю и перевёл взгляд на аудиторию. Не задерживаясь ни на ком конкретно, просто быстро пробежал по рядам, словно отмечая количество голов.

Я невольно выпрямилась. Чистый рефлекс. Так же выпрямилась половина аудитории. Даже те, кто обычно сидел, развалившись в стуле, словно им всё равно.

Вот он. Заместитель начальника Главного следственного управления по Москве. Настоящий, живой, с чуть усталым взглядом и выражением лица человека, который слишком много видел.

— Это наша группа 32-Ю, — представил нас преподаватель. — Третий курс, уголовное право. Дети ещё, но мы работаем над этим.

Кто-то неловко хихикнул. Мужчина — Александр Сергеевич — ничего не ответил. На слове «дети» у него едва заметно дёрнулась скула, но, может быть, мне просто показалось.

ГЛАВА 3

Александр Волков

Рабочий день начался так же, как сотни других до него — с документов, отчётов и несостыковок, которые почему-то всегда всплывают к утру. Я сидел за столом в своём кабинете, пролистывая дела, поставленные «к исполнению». Мелочь, рутина, бюрократия, которую никто не любит, но которая держит систему на плаву.

За окном тянулся серый московский рассвет. Сырой, липкий, давящий. Я никогда его не любил, но и не жаловался. Жалобы — не инструмент, который работает в нашей структуре.

На столе звякнул телефон. Сообщение от оперативного: новая информация по делу. Ещё одна бессонная ночь, ещё один человек, который принял решение, ломающее сразу несколько жизней.

Я потер переносицу, сдвинув пальцами усталость назад. Это редко помогает, но привычка сильнее логики.

— Зайдёшь? — спросил я, когда помощник постучал в дверь.

Тот осторожно протиснулся внутрь, держа папку, как будто она была чем-то взрывоопасным.

— Там… отчёт по Тушину. И сводка по пропавшей.

Я кивнул и взял документы. Не люблю эту формулировку — «пропавшая». Всегда одинаковый текст, одинаковые фотографии, одинаковые слова от родных. Но за каждым этим словом скрывается больше, чем можно вынести.

— Начальство спрашивало, — добавил он тише. — Они хотят, чтобы вы ускорили.

Конечно хотят.
Все всегда хотят ускорить то, что нельзя ускорить.

— Пусть ждут, — сказал я спокойно. — Работаем по фактам, не по хотелкам.

Помощник кивнул и вышел.
Дверь закрылась мягко, но я всё равно почувствовал раздражение. Оно не было направлено на кого-то конкретно. Просто накопилось. Ещё один день в длинной цепочке дней, где каждое решение — риск, каждое давление сверху — привычно, а каждая ошибка — слишком дорогая.

Я отложил папку и налил себе свежий кофе. Чёрный, без сахара. Единственное, что позволяет держать голову в ровном состоянии. Когда я сел обратно, взгляд сам упал на край стола — на металлический значок с моим званием. Иногда он напоминал о том, сколько лет прошло. Иногда — сколько потеряно.

Телефон завибрировал на столе.
Я бросил взгляд на экран и тяжело выдохнул, увидев фамилию.

Морозов.

Конечно. Кто ещё способен испортить утро раньше кофе?

Я провёл пальцем по экрану и ответил:

— Да.

— Волк, привет, — потянул он так ложно-дружелюбно, что у меня сразу засвербело в висках. — Ты не забыл, что сегодня лекция? Ты же обещал меня подменить.

Я посмотрел на время.
09:41.
Обещал? Ни хрена подобного. Он меня поставил перед фактом.

— Я не обещал, — сказал я ровно. — Ты поставил меня в известность.

— Ну какая разница, — засуетился он. Фон аэропорта был слышен слишком явно — объявления, шаги, голоса. — Мы уже на регистрации. Скоро вылетаем. Ты же понимаешь, я это сейчас не решаю. Это всего пару часов. Не умрёшь.

Я скривился. Вот так он работает всю жизнь — сваливает и бежит.

— Морозов, — сказал я, — ты это делаешь не впервые.

— О! Зато проверим, есть ли у тебя вообще педагогический талант. Может, на пенсии лекции вести будешь? — Заодно и потренируешься — хмыкнул он. — Ты там скажи им что-нибудь умное, я не знаю… Они всё равно ничего не поймут. Всё, давай. Мы вылетаем через пятнадцать минут. Спасибо тебе, Волк. Обязан.

— Не разбрасывайся словами, — ответил я холодно.

— Привезу тебе что-нибудь, — последняя фраза прозвучала почти весело. — С моря. Давай, не отвлекайся.

И он отключился.

Я несколько секунд просто смотрел на чёрный экран телефона.
Лицо было спокойным, но внутри медленно раскручивалась знакомая пружина раздражения. То ощущение, которое появляется, когда тебя заставляют делать то, что ты не обязан делать. Но всё равно делаешь — потому что ответственность сильнее комфорта.

Я положил телефон на стол.
Лекция была не моей.
И не моей проблемой.
Но теперь она стала обязательством.
A обязательства я выполняю.

Телефон снова загорелся. На этот раз — напоминание о лекции.
Я собрал бумаги в папку, перекинул пальто через руку и на секунду задержался, глядя на тёмное окно, в котором отражался мой силуэт.

Пора было ехать в университет.
Эти студенты думали, что он — просто предмет.
Для меня же это было напоминание: мир всё ещё делится на тех, кто знает правду… и тех, кто всё ещё верит, что люди в форме существуют, чтобы их спасать.

ГЛАВА 4

Коридор МГЮА встретил меня влажным теплом и привычным студенческим шумом. Пока звучал звонок, потоки людей двигались хаотично, будто кто-то вскрыл улей. Десятки голосов, смех, шаги — всё смешивалось в плотный гул, который даже не раздражал, а просто констатировал факт: университет живёт своей жизнью, шумной и лёгкой. Слишком лёгкой для меня.

Я прошёл мимо нескольких парней, что стояли у стены, переговариваясь о чём-то своём. Один из них обернулся на звук моих шагов — и секунду смотрел с непонятным выражением, будто пытаясь решить, стоит ли продолжать глазеть. Решил, что нет, и так же быстро отвернулся. Никаких узнаваний, никаких шёпотов. И правильно. В этом месте меня никто знать не обязан.

Когда поток начал рассасываться, ко мне резко развернулся ректор — или, скорее, замдекана, тот самый, что любит держать руку на пульсе и лицо везде, где можно отметиться.

— Александр Сергеевич? Добрый yтро, рад вас видеть, — он протянул руку, улыбаясь так широко, будто я на награждение приехал.

Я пожал руку — коротко, формально.

— Добрoe.

— Хотел уточнить, всё ли у вас есть для занятия? Техника работает, аудитория свободна, преподаватель в курсе… — он торопился говорить, словно боялся, что я уйду прямо сейчас.

— Всё в порядке, — ответил я. — Я справлюсь.

— Прекрасно-прекрасно, — закивал он, чуть приподнимаясь на носках. Сам себе казался важнее, чем есть. — Студенты вас ждут.

«Сомневаюсь». Но вслух я ничего не сказал.

Он ещё несколько секунд бормотал про «почётно, что вы согласились», «опыт, который так важен», «реальную практику», а я смотрел поверх его плеча на дверь аудитории 4-ОП. Пока мы разговаривали, звонок уже стих, а поток молодых голосов растворился. Коридор стал тише.

— Если что — я рядом, — добавил он, будто я пришёл сюда просить помощи.

Я кивнул и пошёл к аудитории.

Я постучал один раз и толкнул дверь.

Девушка читала доклад. Быстро, сбивчиво, по бумажке. Преподаватель стоял у стола, смотря на неё с видом человека, который пережил слишком много таких выступлений и не верит, что услышит что-то новое.Докладчица вздрогнула.Пара человек на задних рядах замолкли.
Преподаватель мгновенно оживился, будто ему подкинули спасательный круг.

— Александр Сергеевич! Доброе утро, — проговорил он гораздо громче, чем требовалось, хотя я стоял в двух шагах.

— Извините за задержку, — сказал я ровно. — Меня задержали в коридоре.

Преподаватель с облегчением кивнул и повернулся к девушке:

— Мария, достаточно. Спасибо. Садитесь.

Девушка скомкала листы, опустила глаза и на ходу пыталась сделать вид, что переходит на место спокойно, но по движению плеч было видно — нервничала она сильно.

Я тем временем прошёл к столу, положил папку и бегло оглядел аудиторию — привычным, рабочим взглядом, которым оценивают помещение, а не людей. Я не задерживаю внимание на лицах, это правило. Они — масса. Группа. Поток. А не личные истории.

И всё же, когда взгляд скользнул по второму ряду у окна, я заметил её.
Девушка сидела прямо— внешне самая обычная, ничем не выделяющаяся среди остальных. Но она посмотрела не так, как все.Не прямо на меня.Не испуганно и не дерзко.
А чуть мимо — будто оценила ситуацию, сделала внутренний вывод и только потом вернулась к своим мыслям. Такое встречается редко. Большинство либо пялятся, либо опускают глаза. Она — нет.

И только поэтому взгляд на долю секунды задержался.
Не из интереса.
Скорее из профессиональной привычки отмечать нестандартное поведение, даже если оно ничего не значит, будто пытаясь уравновесить собственное напряжение. Не яркая, не вызывающая — и именно этим бросающаяся в глаза.

Но это ощущение я отбросил так же быстро, как оно возникло.

— У нас мало времени, — сказал я, открывая папку. — Начнём.

Аудитория будто собралась вокруг одной точки — меня.
И это было правильно.

ГЛАВА 5

Мира

Я сидела на лекции, пытаясь удерживать внимание на скучных строчках в тетради, но слова не складывались во фразы, а мысли упрямо возвращались к человеку, который стоял у кафедры. Волков говорил спокойно, даже слишком спокойно, как будто каждое слово у него проходило предварительную проверку перед тем, как выйти наружу, и именно эта его внутренняя собранность заставляла меня чувствовать себя не на паре, а как будто в комнате, где решают чью-то судьбу. Он держался так, словно всё вокруг — студенты, преподаватель, доска, шум дождя за окном — было лишь временным фоном, не имеющим к его настоящей жизни никакого отношения.

Рука преподавателя нервно перебирала маркеры, он кивал каждому слову Волкова, как будто боялся его перебить, а аудитория — наша шумная, живая, вечно недовольная группа 32-Ю — сидела тише, чем на экзамене. Я никогда не видела, чтобы одни лишь слова заставляли тридцать человек замолчать так быстро, но здесь было достаточно одного взгляда. Например, когда в глубине аудитории кто-то тихо хохотнул — не громко и даже не дерзко, скорее от нервов, смешок, который был бы незаметен на любой другой паре, — Волков просто поднял глаза. Не голову, не брови, только глаза, и этот парень, который секунду назад что-то шептал своему соседу, моментально замолк, опустил взгляд, будто получил выговор от человека, от которого зависит его жизнь. В этом не было ни угрозы, ни злости, только абсолютная уверенность, что его слова должны воспринимать всерьёз, без попыток спрятаться за студентскими манёврами.

Светка незаметно ткнула меня локтем и, не сводя глаз с Волкова, прошептала: «Боже, ты видишь? Он одним взглядом людей выключает», — и я едва удержалась, чтобы не шикнуть на неё слишком резко, потому что мне самой было немного жутко, но показывать это перед ней не хотелось. Я снова уставилась в свои записи, пытаясь выровнять сбившийся почерк, но пальцы дрожали от какого-то странного, тянущего изнутри напряжения, которое я не могла объяснить. Казалось, что его присутствие сжимает пространство вокруг, делает воздух плотнее и тяжелее, будто каждый вздох нужно пробивать усилием.

Когда я всё-таки подняла глаза, взгляд скользнул по аудитории, цепляясь за силуэты, словно пытаясь спрятаться среди остальных лиц, и только потом — не специально, непроизвольно — наткнулся на него. Он не смотрел прямо на меня, просто провёл взглядом по рядам, оценивая группу в целом, но в тот момент, когда этот взгляд пересёк мою сторону, будто бы случайно — как пересекает линию света под углом, — я почувствовала, что внутри что-то дёрнулось. Даже не страх, а странная осознанность, ощущение, что тебя заметили, не выделили, не выбрали, просто отметили — как деталь, выбивающуюся из общей картины. Быстро. Молча. Профессионально.

Я знала, что он никого здесь не знает, тем более меня. Но почему-то от того, что его взгляд задержался едва на долю секунды, у меня по спине побежали мурашки. Я заставила себя вернуть глаза в тетрадь, но буквы расплывались. И если бы кто-то сейчас спросил меня, что такое необходимая оборона, я бы, наверное, забыла даже определение из учебника.

Он продолжал говорить. Голос у него был низкий, ровный, спокойный, но от этого ещё более давящий — в нём не было попыток понравиться, не было привычных для молодых преподавателей шуток или попытки привлечь внимание, он говорил так, будто перед ним взрослые люди, готовые слушать о том, что на самом деле тяжело слушать. Он объяснял, как отличается эмоциональный всплеск от умысла, почему свидетелям нельзя верить безусловно, почему «я просто защищался» — чаще всего ложь, и чем суд отличается от справедливости. И чем дальше он говорил, тем сильнее я понимала, что всё, чему мы учились два года, — это чистая теория, смешные слова на бумаге, если рядом стоит человек, который каждый день имеет дело с тем, что мы видим только в фильмах.

— Девушка у окна, третий ряд. — Его голос оборвал мысли так резко, что я вздрогнула, и ручка выскользнула из пальцев, упав на стол громче, чем хотелось. — Назовите примеры превышения необходимой обороны.

И только когда я поняла, что он говорит именно мне, что «девушка у окна» — это я, внутри всё будто подпрыгнуло, и сердце ударилось в рёбра, как птица о стекло. Я подняла глаза и встретилась с его взглядом — точным, спокойным, прямым, от которого почему-то стало на секунду холодно. Это не был вызов, не проверка, и уж точно не интерес. Это был просто вопрос, на который нужно ответить, потому что так положено.

— Мира, — прошептала Светка, почти не дыша. — Отвечай быстро.

Я сглотнула, чувствуя, как за спиной шевельнулась вся аудитория, и постаралась сосредоточиться. Но чем дольше смотрела на него, тем сложнее становилось вспомнить даже элементарные положения статьи.

Почему он меня вызвал?
Почему именно я?
Почему его взгляд ощущается так, будто он видит чуть больше, чем должен?

Я вдохнула глубже.
И попыталась говорить.

Я вдохнула глубже, чувствуя, как в груди неприятно дрогнуло, будто там что-то завязалось в тугой узел, и попыталась собрать в голове хотя бы базу из учебника. Мне казалось, что тишина в аудитории стала более густой, как влажный воздух перед дождём, и все тридцать человек замерли, ожидая, что я либо блесну знаниями, либо позорно провалюсь. Волков ждал спокойно — настолько, что это нервировало ещё сильнее. Он не подгонял, не торопил, и именно это ощущалось давлением, давящим куда сильнее, чем любой повышенный тон.

— Превышение необходимой обороны… — начала я медленно, боясь, что голос сорвётся. — Это когда защита не соответствует характеру нападения… то есть… когда человек наносит вред больше, чем требуется для предотвращения угрозы…

Он не кивнул и не сделал лицо, которое подсказывает «продолжай». Он просто смотрел. Спокойно. Внимательно. Так, что от этого хотелось говорить быстрее — и одновременно замолчать.

— Например… — я сжала пальцы так сильно, что ногти впились в кожу. — Если нападавший уже обезврежен, лежит на земле, не оказывает сопротивления, а защитник продолжает наносить удары… или использует оружие, когда угрозу можно было предотвратить без него…

ГЛАВА 6.

Волк

Лекция закончилась ровно в тот момент, когда я почувствовал, что больше не хочу говорить. Я закрыл папку, взглянул на часы — стрелки сместились почти незаметно, но достаточно, чтобы напомнить о расписании, в котором сегодня не было места университету. Аудитория смотрела на меня так, будто ждала какого-то вывода, фразы, наставления, но я не собирался давать им ничего лишнего.

— На сегодня всё, — сказал я спокойно. — Разбирайте материал. Он вам ещё понадобится.

Преподаватель что-то попытался добавить, но я коротко кивнул — формально, без желания продолжать разговор — и шагнул к двери. Движение по аудитории было тихим, как перед бурей: шорохи тетрадей, приглушённые выдохи, перешёптывания, которые тут же замерли, как только я прошёл мимо первых рядов.

Не люблю этот эффект.
Но он везде одинаковый.

я чувствовал, что внутри вибрирует какое-то странное остаточное напряжение, словно мышцы под кожей не хотят расслабляться. Это состояние бывает после тяжёлых допросов, когда уже вышел из кабинета, но мозг ещё ведёт разговор. Здесь, однако, ничего сложного не было. Лекция. Студенты. Рутинный, лишний, ненужный час. Но почему-то внутри оставалось лёгкое дрожание, раздражение под поверхностью. Будто я сделал шаг туда, куда не собирался. Или увидел то, что не хотел замечать.

Чушь.
Глупости.
Переутомление.

Я зашёл в холл, на ходу убирая папку под руку. Мысль о работе напомнила о себе через звонок из отдела, но я сбросил — перезвоню позже. Сейчас было важнее другое: привести себя в порядок, поесть, сбросить это странное внутреннее напряжение, которое не уходило, как бы я ни пытался.

Вышел на улицу.
Холодный воздух ударил в лицо так, как надо — чётко, отрезвляюще.
Я вдохнул глубоко, глядя на машины, мчащиеся по Садовому, и только тогда почувствовал, что постепенно возвращаюсь в нормальный ритм.

Я достал телефон, пролистал список вызовов и нажал на нужный номер.

— Алло? — её голос был сонным.

— Катя, — сказал я спокойно. — Освобожусь через двадцать минут. Пообедаем вместе.

— Сегодня? — удивилась она. — А что случилось?

— Ничего, — ответил я. — Просто приезжай.

Было слышно, как она улыбается.

— Без проблем, — её голос стал ещё ярче, будто она мгновенно проснулась. — Я буду через тридцать минут. В ресторан?

— Да. В мой.

— Как скажешь, Волк.

Я услышал, как она улыбается в трубку, а потом добавила чуть тише, с той интонацией, в которой чувствовалась привычка:

— После обеда… как обычно?

— Как обычно, — подтвердил я.

Она отключилась.
Я убрал телефон в карман и несколько секунд стоял, глядя на город.

Есть вещи, которые помогают вернуться в состояние контроля.
Катя — одна из них.
Привычная. Понятная. Предсказуемая. Она никогда не задавала лишних вопросов, не требовала внимания, просто появлялась, когда я звонил. Иногда — единственный способ сбросить напряжение после тяжёлого дня.

Но сегодня раздражение внутри было иным.
Непривычным.
Как будто эта лекция оставила не след, а занозу под кожей.

— Пора, — сказал я себе и пошёл к машине.

Работа ждала.
Но сначала — обед.
И немного тишины, которую я заслужил.

ГЛАВА 7

Мира

Домой я пришла всё ещё с ощущением, будто внутри меня ходила тонкая, холодная дрожь — неприятная, цепкая, будто кто-то рукой провёл по внутренней стороне кожи. Я сама не понимала, что это было: голод, усталость, перенапряжение или то странное состояние, которое накрыло меня после лекции. Я всё утро пыталась убедить себя, что ничего необычного не произошло, но тело, похоже, не верило.

— Мирка? — Иринкин голос прозвучал сразу, стоило мне переступить порог. Она выглянула из кухни, приподняв бровь. — Ого, ты как призрак. Заходи давай. Что у тебя со странным лицом? Тебе плохо? Может, заболела?

— Ира, заткнись, — буркнула я, снимая кеды. — Это была просто пара. Я устала.

— Да? А Светку где потеряла? — Ира облокотилась на косяк, сложив руки на груди. — Обычно вы вместе врываетесь.

Я закатила глаза.
Мы втроём — я, Ирина и Светка — были, по сути, одной мини-стаей. Все трое из провинции, «неместные», как говорили тут.

У нас в городе тоже есть университет, конечно, и я могла бы туда поступить. Но… я не хотела оставаться. Не хотела мешать маме налаживать личную жизнь, не хотела зависеть от её решений, не хотела быть тем ребёнком, вокруг которого всё крутится. Да и квартира там — я бы её не потянула.

Перед моим отъездом, ещё задолго до поступления, в маминой жизни появился мужчина. Он не давил, не требовал моего мнения и не пытался мне понравиться — но всё было настолько очевидно, что никаких слов не требовалось. В нашей крошечной однушке я уже задыхалась: выросла, изменилась, начала понимать то, что раньше казалось мне неважным.

Его звали Андрей Петрович — спокойный, мягкий, почти чересчур терпеливый. Мамин ухажёр. Не герой романов, не мужчина-мечта — просто хороший человек, который относился к маме бережно, будто она была не обязанностью, а долгожданным выбором. Он работал продавцом в хозяйственном магазине, обычная работа, обычная жизнь, но при этом он умел смотреть на неё так, как будто она — самое важное, что с ним случилось.

Он оставил свой дом в деревне сыну и его семье и переехал к нам. Меня, конечно, никто особо не спрашивал — да и что бы я могла ответить? Первое время меня разрывало от странной ревности, будто меня вытесняли с собственной территории. Но постепенно это прошло.

Я поняла простую, почти болезненную вещь: мама всю свою жизнь жила ради меня. Она никогда не позволяла себе думать о собственном счастье, никогда не выбирала себя первой. И если рядом появился мужчина, с которым она может быть не только матерью, но и женщиной — я не имела права стоять между ними.

Да и в беде меня никто не оставил.

У моего отца уже лет десять как другая семья. Воскресным папой он для меня не стал: поздравлял по праздникам по телефону, пару раз в год переводил алименты — на этом его участие заканчивалось. С его новой женой я виделась пару раз, но тепла между нами не возникло, да и не могло. У неё был сын от первого брака — Никита. Похоже, папа давно хотел мальчика, потому что заботился о чужом ребёнке куда активнее, чем когда-либо обо мне.

Позже у них родилась общая дочь — моя сводная сестрёнка Аня, ей уже пять. Узнала я об этом, как и обо всём, от бабушки Надежды — отцовской матери, единственного человека с той стороны, с кем у меня осталась хоть какая-то связь.

Мама присылала мне по восемь тысяч два раза в месяц. Бабушка — ещё восемь. Этого хватало: на квартиру, на еду, на проезд, иногда даже на маленькие радости. Мы с девчонками всё делили — продукты, готовку, бытовые расходы — и это очень спасало.

Я не понимала этого тогда, но сейчас — да.
Бегство в Москву было спасением.

— Светка? — повторила Ира. — Она хотя бы жива?

— Жива, — вздохнула я. — Ушла на подработку. Пораньше.

Мы втроём снимали квартиру у Светкиной тёти. Та почти не жила здесь — уехала к сыну и оставила нам трёшку за смешные деньги. Квартира была старенькая, советская, с облезлой мебелью и стенами цвета зелёного чая, но мы сделали небольшой ремонт: перекрасили всё, что могли, сменили шторы, заменили лампы. Делали сами — за два выходных, с краской на волосах, со швабрами вместо кистей и с диваном, который невозможно было разобрать.

Получилось странно, но по-своему уютно.
И главное — места хватало всем.
У каждой была отдельная комната, что спасало нас от того, чтобы перегрызть друг другу глотки за первые два месяца.

Я прошла на кухню. Там пахло чем-то сладким — Ира, как всегда, жарила блинчики «для настроения», хотя её настрой редко падалo ниже отметки «сейчас порвём этот мир».

Мы с Иркой доели блины — она, как всегда, умяла три за минуту, я ковырялась медленнее, всё ещё пытаясь успокоиться после лекции. Только мы собрались убирать со стола, как её телефон пискнул, потом мой, потом ещё раз — в нашем общем чате начался очередной балаган.

«Девки, клуб сегодня! Едем?» — написала Лерка, наша одногруппница.

Через секунду посыпались сообщения от всех подряд.

«Вход для девочек бесплатный!»
«Музыка будет огонь, обещали диджея нормального!»
«Пошли, ну!»

Ира захохотала, глядя в экран:

— Началось.

Я только закатила глаза и уже собиралась заблокировать телефон, но чат продолжал вибрировать.

Светка тоже написала:

«Поехали, дуры! Я скоро уезжаю, вы знаете! Надо нормально оторваться перед отъездом!»

Ира подпрыгнула на стуле:

— О, всё, Светка включилась. Теперь нам точно не жить спокойно.

Я вздохнула:

— У меня нет денег. Да и желания тоже нет.

Ира тут же вспыхнула:

— Не отвечай им так! Сейчас опять начнут нудеть!

Но чат уже жил своей жизнью.

«Не надо денег, вход бесплатный!»
«Я угощу коктейлем, если что!»
«Мирка, ты чё? Не будь бабкой!»
«Ты что делать собираешься? Жопу на диване отлёживать?»

ГЛАВА 8

— Так! Быстро в комнату! — Ира включила режим командира. — У нас сорок минут, чтобы превратить тебя в адекватного человека!

— Спасибо, конечно, — пробурчала я, но пошла.

Комната встретила привычным хаосом: стопка джинсов на кресле, открытый шкаф, зеркало, вытертое до блеска, и горка косметики, которую мы делили втроём. Светки ещё не было — она должна была подъехать после смены.

Ира уже рыскала в моём шкафу:

— Так… это — нет. Это — зачем купила? Это — на помойку. Вот!
Она вытянула чёрную майку и мои любимые джинсы.
— Надевай.

— Я не хочу выглядеть, будто собираюсь на кастинг.

— Ты выглядишь, будто собираешься спать, — огрызнулась Ира. — А мы идём в клуб. Пожалуйста, не позорь родное село.

— Мы и так его позорим, — буркнула я.

— Тем более надевай нормальное!

Пока я переодевалась, Ира ловко накрасила мне глаза и придала лицу хоть какое-то выражение жизни.

— Вот, — сказала она, довольная, — теперь ты похожа на человека. Всё ещё скромного, но человека.

— Спасибо. Очень приятно.

Светка ворвалась минут через пятнадцать, сбросила сумку и почти рухнула на кровать:

— Девы, я клянусь, сегодня нас мир вознаградит! — сказала она, запыхавшись. — Я чувствую. В груди зудит.

— Это гастрит, — сказала Ира.

— Это предчувствие! — поправила Светка и хлопнула в ладони. — Давайте быстрее! Я платье уже нашла!

Ира закатила глаза:

— Конечно. Она заходит в клуб в платье, а мы — как обычные люди.

— У каждого своё призвание, — парировала Светка.

Мы с ней засмеялись, и напряжение дня наконец отпустило.

Мы надели куртки, проверили телефоны, наличку, ключи.
Пока связывали волосы и подбирали сумки, Светка вдруг сказала:

— Девочки… правда… сегодня будет что-то необычное.

— Ну конечно, — Ира махнула рукой. — Как обычно: поедим, потанцуем, уедем. Никаких чудес.

— Посмотрим, — сказала Светка.

Мы вышли на улицу.

Ночь была свежая, холодная, и от этого казалась будто живее.
Город шумел, мигал, дышал.
И впервые за долгое время мне захотелось не думать ни о чём.
Просто идти вперёд.
Просто жить.

Мы вышли на улицу втроём — почти синхронно, как будто кто-то отщёлкнул стартовый пистолет. Холодный осенний воздух обдал лицо, и я мгновенно проснулась окончательно. Москва шумела, светилась, дышала чем-то своим — тяжёлым, быстрым, чужим.

— Так, вызываю такси, — сказала Светка, уже доставая телефон. — Пока не начались пробки, мы должны вырваться.

— Пробки уже начались, — мрачно заметила Ира. — Это же Москва.

— Да ты не ной, — отмахнулась Светка.

Через пять минут приехала «Киа». Мы втиснулись внутрь: Светка впереди, мы с Ирой сзади. Машина тронулась, а я наконец расслабила плечи.

За окном мелькали районы, витрины, бесконечные кафе, реклама, люди — много людей.
Город жил своей жизнью, не замечая нас.

— Девочки… — протянула Светка, повернувшись. — Как думаете, мы реально сегодня повеселимся?

— Зависит от того, насколько мы напьёмся, — ответила Ира.

— А я хочу просто музыку. И чтоб не думать ни о чём, — сказала я честно.

Мне хотелось выключить голову.
Просто прожить вечер без лишних размышлений.

Клуб находился в каком-то дворе, бывшем заводском комплексе, который теперь превратили в район для ночной жизни. Музыка уже вибрировала по земле, когда мы вышли из машины.

Очередь была небольшая, но шумная.
У входа стояли два охранника — один с серьгой, другой в шапке поверх бритого черепа.
Рядом — администратор с айпадом.

Я сдержанно вздохнула:

— Ненавижу очереди.

— Ты вообще что-то ненавидишь? — фыркнула Ира. — Ты даже людей не ненавидишь, хотя у тебя все причины есть.

— Спасибо, — буркнула я.

Мы заняли место. Вокруг пахло табаком, дорогими духами и влажным холодом.
Светка подпрыгивала на месте, то поправляя волосы, то проверяя телефон.

— Так, — сказала она, — все улыбаемся.
— Зачем? — спросила я.
— Чтобы нас точно пустили! — ответила она таким тоном, будто это очевидно.

Перед нами стояла компания девчонок в блёстках и коротких платьях. Они смеялись слишком громко, но охрана относилась к ним доброжелательно.

— Документы, — сказал один из охранников.

Девчонки протянули паспорта. Их быстро проверили и пропустили внутрь.

Наш черёд.

Я протянула паспорт первой. Охранник лениво посмотрел, потом поднял на меня глаза:

— Двадцать один?
— Да, — кивнула я.

— Нормально, — буркнул он и пропустил меня.

Ира шла следом. Документы у неё проверяли дольше — у Иры было лицо, которое всегда спрашивает: «Вы точно совершеннолетняя?»

— Вам есть восемнадцать? — спросил охранник, щурясь.

— Даааа! — возмутилась Ира. — Даже двадцать есть! Вы хотите мой ИНН?

— Не надо, — вздохнул он и пропустил.

Светка сунула паспорт с победной улыбкой.

Охранник посмотрел. Поднял глаза. Снова посмотрел.

— Угу. Проходите, девочки.

Мы прошли металлоискатель, и администратор наклеила нам на руки яркие браслеты:

— Девушки проходят бесплатно. Гардероб — сразу направо. Фото-видео не запрещено, но без вспышек. Отличного вечера!

Я кивнула, и мы вошли в полутёмный коридор, где уже слышался бас.

Клуб оказался неожиданно просторным: два уровня, балкон, сцена с диджеем, огромный танцпол. Свет мигал, музыка заполняла пространство так, что вибрировали кости.

— О-о-о, вот это движ! — закричала Светка, но её почти не было слышно.

— Я пойду в гардероб, — крикнула я.
— Я с тобой! — Ира рванула следом.

Мы сдали куртки, остались в лёгких майках, и холод ушёл где-то на входе.
Воздух был горячий, живой, пропитанный энергией.

Светка уже успела завести разговор с двумя парнями у бара. Она подмигнула нам — мол, веселиться можно начинать.

Ира вздохнула:

— Нууу… оно вообще неплохо выглядит.

ГЛАВА 9

Волков

Иногда я думаю, что тишина — единственный «человек», с которым у меня вообще получаются нормальные отношения.
Не женщины, не коллеги, не друзья — именно тишина. Она не задаёт вопросов, не требует отчётов, не лезет со своим мнением и не выносит мозг чужой логикой. Просто сидит рядом, позволяет дышать и привести мысли в порядок.

Поэтому сразу после лекции я поехал в ресторан.
Единственное место в городе, где я могу сесть за свой стол, выключить звук на телефоне и хотя бы на полчаса сделать вид, что в мире нет ни дел, ни людей, ни обязанностей, и спокойно расставить всё в голове по местам.

Ресторан — мой.
Не какой-то модный уголок для богатых дураков, а место, которое я сделал полностью под себя и пару близких людей.
Формально оно нигде не числится на моём имени, и бумажки об этом молчат, но определённый круг людей прекрасно знает, чей на самом деле. Знают, кто выбивал разрешения, кто оплачивал ремонт, кто решал, какие стены оставить, а какие снести к чёртовой матери, какой свет нужен.
Холодный бетон, тёмное дерево, приглушённый свет, чистые линии. Ни блеска, ни дешёвого гламура — только то, что не раздражает глаза и не давит на голову.

Когда я захожу, достаточно одного шага, одного взгляда — и персонал понимает: хозяин здесь.

Я занял свой угловой стол — свободный даже в самый полный зал — и ел медленно, не торопясь, так, будто это был единственный нормальный приём пищи за неделю. Возможно, так оно и было.
Еда здесь была хорошей, персонал обученный, нигде никакой суеты. И главное — никто меня не беспокоил. Через двадцать минут появилась Катя,вовремя. Она вошла быстрым, точным шагом, не бегом — без лишнего пафоса. Катя знала свои правила и никогда не переходила границы, которые я обозначил. Именно поэтому я держал её рядом: каждый человек в моей жизни знает свою роль, и тот, кто не пытается занять чужое место, живёт дольше.

Она подошла, поправила волосы и сказала:

— Я здесь.

— Вижу, — ответил я спокойно.

Она присела напротив, бросив короткий оценочный взгляд.

— Ты ел?

— Да.

— Отлично. Тогда поехали?

Я кивнул.
Слова в таких вещах лишние.

Отель был недалеко — пять минут по прямой, если без пробок. Я выбрал этот ещё пару лет назад: тихий, без лишнего пафоса, с персоналом, который обучили молчать и смотреть в пол. Мне не нужен был люкс, лепнина, шампанское и прочий цирк — мне нужен был номер, в котором можно закрыть дверь и не слышать ничего, кроме собственного дыхания.

Катя шла рядом молча. Не тянула одеяло на себя, не пыталась шутить, не спрашивала «как прошёл день». Поэтому она и оставалась в моей жизни дольше всех остальных. Она знала, что мне нужно — быстро, чётко, без лишней театральности, без этих вечных «а что мы значим друг для друга», от которых хочется выйти в окно.

В номере было так же, как всегда.
И всё произошло так же, как всегда.

Катя умела держать темп, умела поймать настроение, не задавала вопросов, не пыталась «угадать, что у меня на душе». У меня на душе ничего не было — я просто снимал с плеч накопившееся за неделю напряжение.

И она работала как хороший инструмент: безотказно, точно и тихо.

Когда всё закончилось, я встал сразу. Не люблю задерживаться. Катя осталась лежать, выровняла дыхание, ёрзнула под одеялом, потом посмотрела на меня снизу вверх, как будто хотела что-то спросить.

Я бросил короткое:

— Не надо.

Она закрыла рот, кивнула.
Умная девочка. Знает время молчать.

Я взял телефон, открыл приложение, перевёл ей деньги. Столько же, сколько всегда. Мы не меняем правила.
Это не подарок, не жест внимания, не благодарность — это часть нашей договорённости. Она делает свою работу, я — своё.

Катя взглянула на экран и, почти профессионально, едва заметно улыбнулась:

— Получила. Спасибо.

— Угу.

Я накинул пальто, проверил документы. Всё на месте.

Мы вышли вместе, но у дверей я сказал:

— Я поехал.

— На день рождения? — спросила она спокойно.

— Да.

— У кого сегодня?

— У Димы.

Это имя в нашем кругу ничего объяснять не нужно. Дима — тот самый человек, который держит клуб, но делает вид, что это «семейный бизнес двоюродного брата». На деле там всё давно под нашей крышей, и никто особо не скрывает этого.
Именно поэтому там всегда порядок: если кто-то начинает бузить — его выносят так быстро, что он не успевает понять, что именно сделал неправильно.

Катя кивнула:

— Понятно. Там сегодня будет жарко.

— Скорее шумно, — поправил я.

Она улыбнулась, как будто знала больше, чем сказала.

Я сел в машину. Катя махнула рукой — я даже не повернул головы.

Дома я пробыл максимум полчаса.
Раздеться — в душ — снова одеться — проверить документы, телефон, удостоверение — взять часы — чёрную рубашку — пальто.

Город уже проваливался в вечер: фонари зажигались, листья гоняло по тротуару, на дороге больше мигалок, чем хотелось бы.

Сегодня будет много людей.
Много алкоголя.
Много тех, кто пришёл «выпустить пар».
И много тех, кто всегда смотрит не туда, куда надо.

Я знал: такие вечера редко проходят гладко.
А уж если дело касается Димы и его вечеринок — без сюрпризов точно не обойдётся.

Я вышел из квартиры, закрыл дверь и спустился вниз.

Такси уже ждало.
Я сел, откинулся на спинку и выдохнул.

ГЛАВА 10

Волков

Мы сидели на втором этаже — в нашей закрытой зоне, которая всегда оставалась чуть выше всей этой клубной суматохи, хотя и прекрасно слышала каждый удар баса снизу. Виски сегодня лилось так, будто кто-то решил проверить, выдержит ли столешница ещё полбутылки. Официанты не успевали подливать: один ставил бокалы, второй уже уносил пустые. Если бы кто-то со стороны посмотрел, решил бы, что мы отмечаем что-то всероссийского масштаба.

А мы просто отдыхали.
По-настоящему.
Редко бывает так, что никто не звонит, никто не спрашивает, никто не требует твою голову в качестве консультации.

Я уже чувствовал тепло алкоголя в теле — не то состояние, где тебя качает, а ровное, правильное, когда расслабляются мышцы, мысли перестают биться о черепную коробку, а мир становится чуть менее напряжённым.

Мы болтали о чём-то ни о чём, обсуждали старые дела и новых идиотов, делились историями, которые нормально звучат только под виски.

К компании подтянулись ещё наши — человек шесть.
Кто-то из дальних знакомых, кто-то из тех, кого я вижу раз в полгода, но называю по имени, чтобы не тратить время на вспоминание.
Но близкий круг был прежний: я, Дима, Игорь.
Троица, которая знает друг друга лучше, чем мы сами себя знаем.
Остальные — фон, толпа, приятная, но не обязательная.

Виски, дым сигар, гул музыки и эти лица вокруг — всё смешивалось в одну спокойную, тяжёлую картинку. Мне было нормально. В голове не звучало ни одного лишнего голоса.

Через какое-то время Игорь потянулся за сигаретами и сказал:

— Пошли на улицу.

Дима кивнул:

— Да, пора выйти.

Я поднялся, застегнул пуговицу рубашки на горле — привычка — и посмотрел вниз. Толпа уже разогрелась: кто-то танцевал, кто-то орал друг другу в уши, кто-то держал в руках коктейли, будто это спасение. Все жили свою жадную, хаотичную ночную жизнь, и никто даже не подозревал, что наверху сидим мы — те, кто держит этот весь хаос под замком.

— Пошли, — сказал я.

Мы втроём вышли из закрытой зоны. Дима хлопнул по плечу охранника у лестницы — тот молча открыл проход. Музыка ударила по ушам сразу сильнее, как будто мы перешли из другого мира. На первом этаже было плотнее, жарче, влажнее. Девчонки в блестящих топах, парни в футболках, кто-то уже еле стоял на ногах.
Мы направились к чёрному выходу — боковому, который почти не светится и остаётся незамеченным для тех, кто пришёл «развлекаться».

На улице было прохладно, даже резко после горячего клуба. Небо потянуло осенней влагой. Свет фонарей бился в лужах, где отражались окна зданий.

Игорь закурил первым, потом Дима.

Сигаретный дым тянулся вверх, растворяясь в холодном воздухе, и я позволил себе секунд тридцать просто стоять и молчать.
Друзья болтали о чём-то между собой — о машинах, бабах, делах.