Ты мой хаос

Пролог

Бесконечно можно смотреть, как горит твоя злость…

Земфира – «Бесконечно»

Городской вечер дышал томным теплом, пропитанным запахами асфальта, цветущих лип и далеких выхлопов. Я мчалась по проспекту, подгоняемая временем. Опаздывала в новый бар на набережной – «Графин».

У Кати день рождения, и я обещала быть первой. Чертова пробка на Ленинском! Все планы коту под хвост. Кондиционер дул на полную, но не спасал от липкого ощущения спешки. В зеркале мелькнуло мое отражение: черное платье – короткое, облегающее, на тонких бретельках, открывающее плечи и слишком много открытых ног для учителя истории. Уже пожалела, что надела его, но, с другой стороны… оно сидело на мне классно и нравилось. Ну увидят меня чьи нибудь родители, я ведь не в школу так хожу.

Собрала волосы в в хвост на затылке, ярко-красная помада казалась дерзким вызовом скучному четвергу. Шпильки, убийственно высокие, неудобно сидели на ноге - только вчера их купила, не лучшая обувь для вождения.

Хотя бы не опоздать на торт…

Поворот на Садовую. Знак «Уступи дорогу» мелькнул в поле зрения. Пустая улица, можно проскочить... Газ не отпустила до конца. Машина плавно вырулила на перекресток…

Рев. Громовой, звериный рев, разорвавший вечернюю идиллию. Слева, из-за поворота, вынесся он. Мотоцикл. Не байк, а черный, хромированный монстр, низко припавший к асфальту. Он несся со встречной полосы, явно превышая. Мой знак! Я должна была уступить! Я... не уступила!

Ледяной ужас сдавил горло. Нога вдавила тормоз в пол. Резина завизжала. Моя машина дернулась, замерла поперек его пути. Он был слишком близко, слишком быстро.

Нет!

Он рванул руль вправо. Мотоцикл накренился под немыслимым углом, визг резины слился с ревом двигателя. Он метнулся на обочину, пронесся в сантиметрах от моего бампера. Глухой, сокрушительный скрежет раздался, когда хромированная подножка его стального коня чиркнула по бетонному бордюру. Он выровнялся, проехал с десяток метров и резко остановился, поставив тяжелую машину на подножку. Двигатель продолжал рычать, как раненая пантера.

Сердце бешено колотилось, выпрыгивая из груди. Руки дрожали на руле. Моя вина. Чисто моя. Проскочила знак. Чуть не убила... Стыд, жгучий и тошнотворный, смешался с диким облегчением, что не столкнулись. Я заглушила двигатель, выскочила из машины, забыв про шпильки и про бар. Нужно извиниться. Оценить ущерб. Заплатить... что угодно только не нарваться на неприятности.

Подбежала к нему. Он уже стоял у мотоцикла, сняв шлем. И воздух перехватило у меня в груди.

Господи...

Он был... огромен. Не просто высокий – мощный. Широкие, как скала, плечи под черной, обтягивающей футболкой. Камуфляжные штаны, облегающие мускулистые ноги.

Руки покрытые сложными татуировками, выглядели невероятно сильными. Лицо – резкие скулы, твердый подбородок, влажные от шлема темные волосы, падающие на лоб. Но глаза... Темные, почти черные, горели сейчас не страхом, а холодной, концентрированной яростью. Он смотрел не на меня, а на свою машину – на длинную, глубокую царапину, содравшую хром и краску до металла. Красота его была дикой, первобытной, нецивилизованной. Опасной.

Громила. Похоже тот еще тип... – пронеслось в голове, пока я ловила ртом воздух.

Он медленно поднял взгляд. Темные глаза, полные недоброго огня, уткнулись в меня. В них не было ни капли снисхождения, только нарастающее бешенство. Его взгляд скользнул по моему лицу, вниз – к открытым плечам, к декольте платья, к ногам на высокой шпильке. В его глазах мелькнуло что-то... оценивающее. Презрительное.

— У тебя глаза только для помады, что ли? – Голос низкий, хриплый, как скрежет по металлу, бил по нервам. – Знаков не видишь? Или мозги у косметолога забыла? – Он пнул носком тяжелого берца поцарапанную подножку. Звук был тупым, зловещим. — Видишь это? Хром. Кастомная покраска. Ровно год зарплаты какой-нибудь официантки. Твоей зарплаты, если ты вообще работаешь.

Его тон, эта грубость, мгновенно подожгли стыд, превратив его в гнев. У косметолога? Официантка? Но я была виновата. Видела знак. Не уступила.

— Я... – голос предательски дрогнул. Я выпрямилась, стараясь казаться выше. – Я виновата. Я не заметила знак вовремя. Простите. Сколько? – Я рылась в маленькой вечерней сумочке, ища кошелек. Пальцы тряслись. – Я оплачу ремонт. Полностью. Назовите сумму.

Он фыркнул, не отводя от меня тяжелого, сканирующего взгляда. Он шагнул ближе. От него пахло бензином, кожей куртки, висящей на руле, горячим металлом мотоцикла и чем-то неуловимо мужским, диким. Слишком близко. Я почувствовала исходящее от него тепло и силу. Непроизвольно отступила.

— Деньги? – Он произнес слово с нескрываемым презрением, его губы искривились в холодной усмешке. – Деньги – это для скучных телок, красотка. – Его голос стал тише, интимнее, но от этого только опаснее. Он наклонился чуть ниже, его дыхание коснулось моего уха. – Есть вариант интереснее. Отработаешь. Вечерком. У меня.

Мое сердце остановилось, потом забилось с бешеной силой. Что?!

— Что... что вы имеете в виду? – выдохнула я, ледяная волна страха и отвращения прокатилась по спине.

Его темные глаза сверкнули наглым, порочным огоньком. Он медленно провел пальцем по воздуху, от моих губ вниз.

Глава 1

А потом, как из темноты,

Придёт кто-то, кого ты боялась видеть...

Florence + The Machine, "Seven Devils"

Тишина.

Моя драгоценная, выстраданная тишина. Она вибрировала в воздухе, наполняя класс 5 «А» почти осязаемым спокойствием. Солнечный луч, игривый и незваный, скользил по безупречно натертому паркету. Тридцать пар глаз, послушных и внимательных, были прикованы ко мне. Я вела урок о петровских реформах, и каждое мое слово, отчеканенное и холодное, ложилось на идеально выверенный ритм. Контроль. Это было дыхание, это было все.

Я чувствовала его силу в каждом жесте, в каждом взгляде. Мои черные волосы, затянутые в тугой пучок – лишь несколько упрямых кудрей выбивались у висков, как всегда – не шелохнулись. Темно-синий костюм, юбка-карандаш, облегающие с вызывающей строгостью, чулки – гладкие, безупречные, моя вторая кожа, часть доспехов. Сорок? Пусть цифра в паспорте кричит.

...Таким образом, сенат стал... – голос замер на полуслове.

Дверь с грохотом распахнулась. Соня Астахова. Обычно тихая, аккуратная тень, сейчас – запыхавшийся, растрепанный комок нервов.

— Астахова, входи. Быстро. Садись. Не задерживай класс.

Она кивнула, виновато опустив голову, и рванула к своей парте. Портфель предательски болтался, цепляясь за все. И тут… Егор Сидоров, лениво, с преувеличенной небрежностью выставляет в проходе между партами ногу. Дальше все как в замедленной съемке. Неловкий шаг Сони. Приглушенный вскрик, заглушенный ужасающе гулким ударом – лбом о твердый паркет.

Звук разбитого стекла в моей идеальной тишине.

Я подлетела к ней с такой скоростью, на которой приличные женщины на каблуках не ходят.

— Соня! — Мои руки схватили ее под мышки, поднимая с неестественной силой. И я увидела. Алую каплю. Она упала на светлое дерево, как плевок на белоснежную страницу моей жизни. Над бровью зияла ссадина – кровавая, безобразная, пульсирующая.

Нет. Нет, нет, нет! Хаос. Кровь. Боль. Все, что я ненавижу.

Я повернула голову. Мой взгляд, обычно такой сдержанный, стал ледяным шквалом, сметающим все на пути. Он нашел Егора. Мальчик побледнел так, что казалось, вот-вот рухнет. Он съежился, пытаясь стать невидимкой.

— Сидоров, объясни мне зачем ты это сделал? — голос прозвучал тише, чем шелест страницы, но каждый слог врезался в тишину, как нож.

Он открыл рот, издав лишь жалкий, мычащий звук. Страх сковал горло. Маленький, тупой варвар!

Я не стала ждать его ответов, тут и без слов понятно, что он маленький говнюк. Вернулась к Соне. Она всхлипывала, прижимая окровавленную ладонь ко лбу. Лицо – мертвенно-белое, с зеленоватым оттенком. Тошнота витала в воздухе вокруг нее.

— Всё… всё в порядке, дыши, — прошептала я, но голос был чужим, металлическим. Ни капли утешения, если начну она расклеится еще больше.

Я аккуратно отвела ее дрожащую руку. Рана глубокая. Швы. И… О Боже, пусть не сотрясение, пусть не это…

— Тишина! А ты Сидоров, пошел вон из класса! — Рык сорвался с моих губ, обрушившись на поднявшийся в классе ропот. — Остальные – учебники, страница сорок пять, пункт три. Читать. Молча!

Мгновение – и повиновение. Шепот умолк. Я подхватила Соню под руку, чувствуя, как она шатается, как все ее тело дрожит от шока и боли. Она едва держалась на ногах.

— Голова кружится? Тошнит? — спросила я уже на ходу, почти таща ее к двери. Сердце колотилось где-то в горле.

Она кивнула, слезы текли по щекам, смешиваясь с кровью на моей ладони.

Сотрясение. Черт возьми, точно сотрясение.

По пути в медпункт я резко свернула к кабинету математики. Дверь распахнута. Клавдия Степановна, утонувшая в горах тетрадей, сидела одна – класс на физре.

— Клавдия Степановна! — Голос прозвучал как хлопок, заставив ее вздрогнуть и поднять испуганное лицо. — Чрезвычайная ситуация! Астахова упала, разбила лоб, Вы не могли бы присмотреть за моими оболтусами пожалуйста, пока я уведу Астахову в медпункт. Сидоров – в коридоре за дверью сидит. Не позволяйте ему сдвинуться!

— Господи! Что случилось? — Она вскочила, тетради посыпались на пол.

— Некоторые юные джентльмены, — бросила я через плечо, уже увлекая за собой шатающуюся Соню, — видимо, столь ослеплены красотой дам сердца, что выражают свои чувства исключительно идиотскими подножками. Не спускайте с Сидорова глаз!

В медпункте запахло йодом и страхом. Фельдшер, ворча что-то невнятное, принялась за работу. Я отбросила надоедливую прядь черных кудрей, прилипших ко лбу от внезапного жара.

Держись, Марго. Контроль. Достала телефон. Пальцы слегка дрожали. Набрала номер Астаховых из классного журнала. Гудки. Гудки. Гудки. Пустота в трубке. Где они?! Набрала еще раз. Снова бесконечные гудки. Раздражение, едкое и горячее, подкатило к горлу. Безответственные!

Я сжала телефон так, что корпус затрещал под пальцами.

Набрала завуча уже предвещая какие крики здесь поднимутся когда она придёт сюда. Мой голос как всегда был ровным, я быстро рассказала ей в телефон что произошло и отключилась.

Ольга Викторовна не заставила себя долго ждать, даже находясь в медпункте я слышала топот её мощных каблуков, похвально для её возраста конечно – но не для её комплекции.Имея такой вес я бы думала не о каблуках и то как и выгляжу, а в первую очередь позвоночнике.

Глава 2

Ты вошёл — как буря, как дым,

Сломал мой ритм, мой мир, мой стиль…

Земфира, "Итоги"

Холодный пластик стула в приемном отделении леденил кожу. Я сидела, выпрямив спину, стараясь дышать ровно. В ушах еще звенел тот рваный телефонный разговор. Грубый мужской бас, пробивавшийся сквозь помехи:

— Куда?! Где Соня? Что случилось?

Ни «здравствуйте», ни «спасибо». Только холодная, сдавленная ярость. Голос... как скрежет гравия. Знакомый? Нет, не может быть... Просто хамоватый родственник.

Я отогнала навязчивое ощущение. Соню осматривали. Диагноз: сотрясение мозга. Бедная девочка. Все из-за выходки Егора Сидорова. Мои мысли метались: беспокойство за Соню, гнев на Егора, досада на сломанный вечер. Танцы... Пламя, ритм, контроль... Все рухнуло. Я зажмурилась, прижав пальцы к переносице. Контроль, Марго. Сейчас важна Соня.

Тишину приемного покоя вдруг разорвали. Твердые, тяжелые шаги, гулкие по кафелю. Взволнованный голос медсестры из-за угла:
— Мужчина! Куда вы?! Это детское отделение! Вам туда нельзя!

По спине пробежал ледяной разряд. Предчувствие? Нервы? Я подняла голову.

По коридору... наступал. Очень высокий. Широкоплечий, заполняющий собой пространство. Берцы, черные тактические штаны, кожаная косуха, татуировки. Бог войны. Красивый дико, опасно.

Он приближался. Пальцы впились в пластик стула. Сердце замерло, потом заколотилось. Нет. Нет, нет, нет!

Лицо.

Резкие черты, скулы из камня. Темные глаза, полные ярости. То самое лицо. С перекрестка. С пыльной обочины. С того постыдного вечера, который я вычеркивала из памяти.

Боже, только не он! Всё не может быть так плохо! Кровь отхлынула. В горле ком. Он? Брат Сони? Этот... хам, который... Воспоминание о его "предложении" ударило стыдом и яростью. Я так надеялась никогда его не видеть. Забыла. Почти. Их встреча оставила ядовитое отвращение к его натуре. Теперь я понимаю, почему Боярская побледнела, почему шептались о "зле во плоти". Он им и был.

Он рванул дверь кабинета. Треск.
— Мужчина, вы что себе позволяете?! — возмущенный голос медсестры изнутри.
— Рот закрой. Астахова Соня здесь? — низко, хрипло, с силой. Тот самый голос. Наждак по металлу.
— Братик!
— Пожалуйста, сидите смирно, Соня! Иначе нам действительно придется наложить шов! Вы же не хотите шрам?

Ага. Лёха. Безбожник. Мысль пронеслась с ледяной ясностью. Проблемы только начинаются.

Врача отвлекать нельзя. Я встала, поймав момент, когда он замер в дверном проеме, спиной ко мне. Голос прозвучал ровно, громче, профессионально:
— Алексей Астахов, как я понимаю?

Он обернулся медленно, словно камень сдвинулся с места. Взгляд скользнул по мне сверху вниз. Оценивающе. Без стеснения. Как тогда. Он сложил руки на груди. Брови сдвинулись. Глаза сузились. Губы изогнулись в порочную усмешку. Холодную, язвительную, узнающую. Взгляд — злое удовлетворение.

— Ну надо же, — голос низкий, хриплый, каждое слово — удар молота, теперь с явной насмешкой. — Так ты не официантка. — Еще один наглый взгляд, от костюма до шпилек. — А где же то... короткое платьице? Или в таких в школу не пускают? — Пауза. Наслаждение эффектом. Усмешка стала шире, порочнее. — Я так понимаю, — продолжил он, — это вы та самая курица, что не уследила за цыплятами на уроке? И довела мою сестру до больницы?

Воздух вырвался. Что?! Но не шок. Узнавание. Его почерк. Его стиль — грубый, унижающий. "Курица" вместо "официантки". Все та же тактика. Оторопь сменилась ледяной волной ярости. Он помнил. И бил больнее.

Я выпрямилась, подбородок вверх. Рот — тонкая белая нить. Взгляд встретил его — холодный, острый, полный презрения. Он не изменился. Ни капли. Зло во плоти? Да. Но главное — быдло с обочины, теперь "заботливый брат".

— Алексей Астахов, — голос тихий, стальной. — Ваши оскорбления не помогут Соне. Она у врача. Ваша агрессия ей не нужна. — Микроскопическая пауза. Ледяной контроль в словах. — Если хотите помочь — успокойтесь. Дайте доктору закончить. — Еще пауза, тяжелее. — А наши личные... недоразумения... обсудим позже. Вне стен больницы. Без свидетелей.

Я держала его взгляд. Не страх. Вызов. Вызов его хамству, его попытке унизить, его сути. Пусть видит стену из льда и стали. Пусть знает — та игра с дороги здесь не пройдет. Я не забыла. И я не позволю обращаться со мной таким образом. Не на ту нарвался.

В его глазах мелькнуло что-то похожее на удивление, но порочная усмешка не исчезла. Он не ожидал отпора, думал, что я перед ним стелится буду только потому, что за его байк не заплатила и уехала, а теперь и его сестра на моем уроке упала. Нет. Не буду. Может сколько угодно скалить свои идеальны зубы на меня и сверлить глазами - я ему не девочка из бара. Быстро ему зубы обломаю.

Враг узнан. Поле боя — обозначено. Хаос ворвался с грохотом его берцев. Теперь ему предстояло столкнуться с Марго Сергеевной, засунуть все свои желания поглубже и научится завязывать хотелку на морской узелок.

Дорогие читатели!
Пока ждете проду, приглашаю вас в еще одну горячую историю, которая тоже участвует в литмобе "Моя милфа"

Глава 3

Ты была как грех, от которого не уйти,

Как обман, что разорвал меня на части...

— Нервы, Крылья

Тень от гаража – единственное спасение от этого адского пекла. Вот не пойму я, на дворе сентябрь, а пекло днем такое, что впору голым ходить. Лежу на спине под брюхом оранжевой «Ламбы» клиента, затягиваю последний болт на кастомном спойлере. Пальцы вроде слушаются, но голова – где-то в другом месте. Щелк. Готово. Тянусь за трещоткой, лежащей чуть поодаль – и бац! Косточкой мизинца прямиком в стальную балку рамы.

— Да ёбаный в рот! – Рык вырывается сам собой, гулко отдаваясь по бетону бокса. Швыряю трещотку прочь, она грохочет, подскакивает. Сажусь, прижимая покалеченный палец к груди. Тупая боль пульсирует.

Чертова железяка, сука!

Сижу, дышу тяжело, сжимая здоровой рукой кулак. Но боль в пальце – ерунда. Настоящая хрень – эта картинка, которая лезет в голову снова и снова.

Эта училка. Марго Сергеевна.

Вот же мелкая стерва. Не забыл. Не смог забыть. Ту самую, что кинула меня на дороге и свалила, вильнув этой охуенно упругой жопой так, что я просто завис, как лох. Ее ноги, блядь... Вот это были ноги. Шпильки-убийцы, длинные – хоть кино снимай. И это черное платье, как вторая кожа, обтягивающее каждую кочку, каждую впадинку. Не будь она такая... возбуждающая – я б уже выбил из нее и её возможного папика бабки за мой байк.

За этот косяк на хроме, я б кому угодно рога пообломал. Но нет, блядь. Завис на ее заднице, а она – хлоп дверью, и уехала так, что я даже номера не успел разглядеть. Перед глазами только эта шикарная жопа, булки под платьем ходили, как поршни у мотоцикла на тапке в пол.

Как я ее увидел – несется на меня, глаза круглые от страха – у меня тут же встал. Крепко так. Готов был ее прямо на асфальте развернуть, на капоте ее же тачки разложить, задрать это чертово платье – прямиком к охуенным сиськам – и отыметь, закинув ее ноги в этих шпильках себе на плечи. И плевать было б на все. Думал – официантка, ну, максимум, развлекает толстосумов в кальянной. Ан вон она кто: Марго Сергеевна! Вчера у Соньки вытянул – сестренка буркнула, что это ее классная. Училка истории. Пиздец.

После встречи с такой в браузере будет одна история - посещения порносайтов с тегами брюнетка с охуенной жопой.

В мои годы в школе одни бабки были, дрочить не на что. Будь у меня такая училка... Сидел бы на первой парте, рот открыв, слюня пуская, глаз не сводя с ее декольте. Потом выходил бы, ноги циркулем переставляя, потому что яйца распирает. Ой, да ладно, пизжу как сивый мерин. Сидел бы на задней, сука, и дрочил на нее каждый урок. Стал бы главным дрочером школы. Я-то прогуливал почем зря, но будь она моей училкой – ни одного урока не пропустил. Ни единого.

Но это все, блядь, лирика. Ее красота – не индульгенция. Свой байк я б ей, может, и спустил... за хороший минет, конечно... Но вот это? Сотряс мозга у Соньки? Ее слезы? Ее бледное личико на больничной койке? Этого не прощу. Никогда. Завтра приду в ее школу и устрою этой высокомерной сучке адскую жизнь. Заодно и родителям того ублюдка Егора объясню, почем фунт лиха. Сонька пищит, что Марго не виновата, что это все Егор... Хер! Этой мадам нужно вправить мозги. Чтобы нос не задирала и смотрела в оба за своими цыплятами. Чтобы помнила, что на работу не только платья и блузки выгуливают, а еще и за детьми следят.

— Бля, братан, ты в порядке? – Голос Марка врывается в мои ядовитые думы. Вздрагиваю. Даже не слышал, как он подошел. Сидит теперь рядом на перевернутом ведре, щелкает зажигалкой.

Резко поворачиваю к нему башку:
— Чего?

Марк фыркает, затягиваясь:
— Ты сидишь тут, как придурок, минут двадцать. То ухмыляешься, как дебил, то звереешь – аж страшно. Сделай лицо попроще, а? Клиент скоро, а ты будто его сожрать собрался.

Тяжело вздыхаю, с силой тру переносицу, будто стираю навязчивый образ. Голос глухой:
— Подай вон ту хуйню. В углу валяется. – Киваю на баллончик с краской для подкраски.

Марк бровь вскидывает, лениво встает, топает к углу, поднимает баллончик. Вертит в руках.
— Окей, босс... – тянет он, подавая мне. – Но вопрос-то открыт. Что стряслось? День второй – сам не свой. То машину чуть не угробил, то ключ швырнул, как гремучую змею.

Вырываю баллончик, трясу, щелкаю колпачком. Выдыхаю сквозь зубы:
— Помнишь, как мы мой байк перепиливали после того косяка? Я рассказывал про стерву, что слиняла, не заплатив за царапину?

Марк кивает, выпуская колечко дыма:
— Ага. Ты тогда матом кроил целый день. Особенно про ее жопу распинался. Охуенная, мол. Я про жопу, кстати, больше запомнил, чем про байк.

Зыркаю на него мрачным взглядом:
— Да, это она. Представляешь? Она – училка моей Соньки.

Баллончик вываливается из рук Марка, глухо стуча по бетону. Замирает, смотрит на меня круглыми глазами, сигарета забыта.
— Ты... серьезно?! – выдыхает он.

Закатываю глаза так, будто глотнул уксуса:
— Да. Как пить дать. Соньке вчера подножку подставили. На ее уроке. Сейчас с сотрясом в больнице валяется. Эта курица не досмотрела. Марго Сергеевна.

Марк медленно поднимает баллончик, трет подбородок. Садится обратно.
— Пиздец... И че будешь делать? – Бьет прямо в лоб, как и положено другу.

Оскаливаюсь. В глазах – холодная злоба. Голос тише, жестче:
— Что? – Щелкаю колпачком. – Устрою ей сладкую жизнь, Марк. Очень сладкую. Она у меня вспомнит и про байк, и про то, как детей не досматривать. Обещаю.

Глава 4

…держу себя в руках, не даю упасть,

И даже если боль, я не дам себя сломать.

— МакSим, Знаешь ли ты

Утро. Солнечный свет, резкий и навязчивый, бил в глаза, совершенно не соответствуя моему внутреннему состоянию. Я стояла перед зеркалом в спальне, затягивая пояс черной юбки-карандаш. Разрез сзади был достаточно скромным, но добавлял дерзости. Шелковая блузка благородного зеленого цвета мягко переливалась, оттеняя бледность кожи после почти бессонной ночи. В горле стоял комок от вчерашнего унижения в больнице.

Содрогание. Непроизвольное, гадкое содрогание пробежало по спине, когда в памяти всплыли кадры из приемного покоя. Его голос, грубый, как наждак. Его взгляд, оценивающий, презрительный. Курица! Слово жгло изнутри, как кислотный ожог.

— Вот уж действительно хам! Быдло в дорогой косухе, — прошипела я себе под нос, накидывая тонкое черное пальто поверх блузки. Сегодня обязательно вытяну из Боярской все, что она знает об этом придурке. Все.

Взгляд скользнул на часы: 07:55. До первого урока — целый час. Спасение виделось в одном: кофе. Крепкий, ледяной латте из любимой кофейни. Единственный якорь в этом море дерьма.

Я надела верных соратниц — черные лодочки на каблуке, достаточно высоком, чтобы чувствовать силу, но не убивающем ноги к третьему уроку. Подхватила сумку, телефон, ключи от машины.

Лифт плавно спустил вниз. На улице — солнечно, но ветер. Конец сентября напоминал американские горки, то холодно и дождь, то жара выжигала, то ветер с наглыми порывами, которые тут же лезли под юбку, в вырез блузки.

— Черт! — выругалась я, поспешно запахивая пальто и спеша к машине. Завела дистанционно, салон наполнился ароматом цитрусового освежителя — моя единственная слабость к искусственным запахам. Сегодня будет ад. Вопросы детей, взгляды коллег, завуч с ее придирками... и тень вчерашнего скандала с тем... существом.

Дорога до кофейни под оглушительные рифы Linkin Park заняла меньше времени, чем ожидалось. Знакомая музыка, знакомая до каждой ноты, слегка приглушила внутреннее смятение. Знакомая вывеска, знакомый запах свежемолотых зерен. Старенькая уборщица усердно мыла полы, девочки-бариста улыбались утренней усталостью.

— Большой латте, пожалуйста, — бросила я, стараясь вернуть голосу привычную легкость. Кофе в руке — маленький щит. Выскочив обратно в машину, направилась к школе. Настроение, поднятое музыкой и кофеином, начало стремительно падать, как только я свернула на школьную парковку.

Там уже стоял Джип. Черный, наглухо тонированный, огромный, как танк. Не машина — монстр. Гроза асфальта. Черт возьми, это был его джип. Смутное предчувствие беды, преследовавшее меня с утра, материализовалось в виде этого угольного чудовища. Он здесь. Зачем так рано? Чтобы продолжить вчерашнее? Чтобы снова меня унизить?

Я припарковалась подальше, заглушила двигатель. Сделала глубокий вдох, пытаясь вдохнуть ледяное спокойствие, собрать всю свою уверенность в кулак. Открыла дверь — и тут же почувствовала его. Не увидела — почувствовала. Резкий, едкий запах сигаретного дыма. Он бил в нос, наглый и чуждый этой утренней школьной тишине. Сердце екнуло.

Нет. Не может быть.

Мой взгляд, свирепый и мгновенно настороженный, метнулся к крыльцу школы. И замер.

Вот он. Антихрист во плоти. И он смотрит прямо на меня.

Стоит прислонившись широкой спиной к колонне у входа. Высокий, мощный, небрежный. Красивый черт.

Все в черном: те же брутальные берцы, те же штаны с кучей карманов, косуха расстегнута, открывая черную футболку и татуированную шею. Одна рука в кармане, в другой — дымящаяся сигарета.

Он курил. Спокойно. Уверенно. Прямо на крыльце школы. Наглость беспредельная. Его темные, почти черные глаза были прикованы ко мне. Не просто заметили – они буравили, с тем же хищным прищуром, что и вчера в больнице, но теперь смешанным с чем-то еще... Словно мы опять на дороге…

Эта мысль заставила кровь прилить к щекам, а внутри сжаться в комок стыда и чистой, белой ярости. Наглость. Чистейшей воды наглость. Открытый вызов.

Я захлопнула дверь машины с силой, от которой стекла задрожали. Звук гулко отозвался в утреннем воздухе. Взяла сумку, кофе. И пошла. Прямо к нему. Каблуки четко отбивали ритм по асфальту, потом по бетонным ступеням крыльца. Я поднималась, ощущая его взгляд на себе. Тяжелый, изучающий, оценивающий, словно он уже снимает с меня одежду.

Обломись.

Подойдя на расстояние пары метров, я остановилась. Запах табака, смешанный с кожей, холодным металлом, – ударил в нос, неприятно знакомый, навязчивый. Я встретила его взгляд. Темный, непроницаемый. Как смоль. И в них – жесткая, едва уловимая усмешка. Он ждет.

— Курение на территории школы, — мой голос прозвучал ровно, холодно, как стальной прут, но внутри все дрожало от гнева и этого проклятого узнавания. — Запрещено категорически. Особенно здесь. Потрудитесь потушить. Немедленно.

Он даже не пошевелился сразу. Просто медленно, с преувеличенной небрежностью, перевел взгляд с меня на кончик тлеющей сигареты. Потом, не меняя позы, прислонившись к колонне, демонстративно прижал окурок к шершавой поверхности. Раздалось тихое шипение, запахло пеплом. Жест был оскорбительно нагл, словно он тушил не сигарету, а мои попытки установить правила. Его взгляд вернулся ко мне, полный вызова. "Ну, что сделаешь?" – словно говорили эти темные, слишком темные глаза. В них мелькнуло что-то... животное.

Глава 5

Хочешь — я сожгу тебя дотла,

Хочешь — я спасу.

Вся моя жизнь — это война,

Где ты — мой свет и тьма

Земфира — «Хочешь?»

Ха. Школа. Блядская кузница будущих офисных планктонов и неудачников. А я, дурак, приперся сюда засветло. Нахуя так рано? Родители того ублюдка Егора, говорили, подъедут к девяти. А сейчас… – глянул на часы в телефоне – без двадцати восемь. Тупо торчать тут почти час? Сестра в больнице, дела в мастерской горой, а я тут как лох на крыльце.

Ветерок колыхнул куртку. Вспомнил. Раньше, в старших классах, мы тут курили, прямо на этом крыльце. Назло завучихе, этой Ольге Викторовне. Помню, как она выбегала, пунцовая, трясясь от ярости и бессилия: «Астахов! Немедленно потушите! Это территория школы!». А мы просто затягивались глубже, ухмыляясь ей в лицо. Ее лицо – лучший утренний кофеин. Наверное, и сейчас выскочит, как пробка, если зажечь.

Достал пачку, выбил сигарету. Закурил, глубоко затянувшись. Дым, едкий и знакомый, заполнил легкие, немного прогнал тупое раздражение. Хотя бы старые добрые времена вспомнить.

И тут подъезжает машина. Серая, дорогая, но без понтов. Чистая. Аккуратная. Как и ее хозяйка. Марго Сергеевна. Училка Сонькина. Стерва в дорогих шпильках.

Она вышла. И… пиздец. Сучка сексуальная. Вчера в больнице, в этом своем строгом костюме, она уже мозги выносила. А сегодня… Шелковая блузка цвета темной зелени, обтягивающая каждый изгиб. Юбка-карандаш, черная, до колен, облегающая бедра и эту охуенную задницу так, что аж зубы свело. Каблуки. Всегда эти чертовы каблуки, делающие ее ноги длинными, как мечты нищего. Сука. И все равно она – просто секс. Ходячее искушение.

– Нахуя она в школе работает? – прошипел я сквозь дым, наблюдая, как она запахивает пальто от ветра. – С такими данными она дома при муже сидеть должна. В шелках. На золотом троне отлитом из разбитых сердец. Или на моем лице. Нахера он ее вообще отпускает в таком виде?

Хотя… технически ничего провокационного. Блузка с воротничком, юбка приличной длины. Но это… форма. Идеально сидящая форма на идеальном теле. Это хуже любой голой задницы. Это как дразнить голодного стейком за стеклом. Сучка.

Она шла к крыльцу, не видя меня пока в тени колонны. Походка уверенная, бедрами чуть покачивает. Элегантно. Дорого.

Такую из постели выпускать нельзя. Утром она еще стонать под звук будильника должна, запрокинув голову, с мокрыми от сна глазами. Стоять на коленях у кровати, подмахивая бедрами под толчки, с криками «Глубже!» и «Еще!» Как он её отпускает? Я бы не выпустил.

Сжал сигарету так, что фильтр смялся.

Прекращай, долбоеб! – резко одернул себя. – Она отправила Соню на больничную койку! Сидит моя сестра с сотрясом и рассеченным лбом! И ты тут о ее жопе думаешь? Но блин… как только я ее вижу, все мысли из башки вылетают. Остается только одно: как бы ее трахнуть. Жестко. Долго. С оттяжкой. Отхлестал бы ладошкой эту задницу так, что бы сидеть могла только на подушке… или моем лице. ДА БЛЯДЬ! У нее наверняка есть и этот муж, и пара любовников на подхвате. Такую кормить нужно трижды в день… можно еще пару раз ночью.

Мысль о том, что кто-то другой ее трогает, кого-то другого она так же заводит своей холодной надменностью, вызвала внезапный прилив злости. Хватит!

Она поднялась по ступенькам, наконец заметила меня. Глаза – лед. Но красивые, черт возьми. Губы сжаты. Интересно… сколько ей? Тридцать? Тридцать пять? Не больше. Но хер поймешь на самом деле. Выглядит… дорого. Сочно.

– Курение на территории школы, – голос ровный, холодный, как стальной прут, но я видел, как напряглась ее челюсть. – Запрещено категорически. Особенно здесь. Потрудитесь потушить. Немедленно.

Я услышал слова, но смысл прошел мимо. Смотрел на ее губы. Алые. Четко очерченные. Пиздец. Интересно… каковы они на вкус? Прекрати, еблан! С силой оторвал взгляд. Демонстративно медленно, не меняя позы, прислонившись к колонне, прижал окурок к шершавой поверхности. Шипение. Запах гари. На, подавись, училка.

Поднял глаза. Встретил ее взгляд. Вызов. Ну, что сделаешь? В ее глазах мелькнуло что-то… опасное. Животное. О, давай, фурия. Покажи когти.

Она развернулась и пошла к дверям. Я двинулся следом. Берцы грохнули по кафелю приемной. Стояк. Ходить по школе со стояком и мыслями полными ее задницы – полный отстой. Соберись, мудила! Ты тут ради Сони! Пусть ответит за халатность!

Охранники, эти два пузатых деда в потертых куртках, аж в ряд встали, как по команде «смирно».
– Марго Сергеевна, доброе утро! – хором, с дурацкими улыбками до ушей.
– Доброе, – кивнула она, даже не замедляя шаг. А они так и застыли, провожая ее взглядами, явно мечтая хоть краем глаза зацепить ее ноги в этих шпильках. Дрочеры престарелые. Ну понятно. Она не босс – богиня. Скажет «на колени» – и они упадут, целуя эти ноги. Вон как бошки сворачивают.

Она шла впереди. Бедрами виляла. Пальто скрывало вид сзади, но такую задницу тряпкой не спрячешь.

Сука.

Она поднималась по лестнице – плавно, словно несла себя в рай. Каждая ступенька – пытка. Ходить так, чтобы у всех мужиков стояки были это талант. Нужно собраться. СЕЙЧАС ЖЕ.

Глава 6

Я — твоя тень и твоя буря,
В этой битве нет побед.

Макс Барских — «Неверная»

Хаос ворвался в мой кабинет вместе с родителями Егора Сидорова. Дверь я захлопнула за их спинами, отрезая коридор, но не шум. Мгновенно пространство наполнилось крикливыми голосоми: матери – визгливым, обвиняющим – и низким, сдавленным ворчанием отца. Я отступила к своему столу, облокотившись бедром на край, скрестив руки на груди. Очки стали щитом. Сквозь них я наблюдала спектакль, где главным режиссером был Алексей.

Он стоял перед ними, как скала перед прибоем. Не повышая голоса, но каждый его тихий, хрипловатый слог резал воздух лезвием. Он наезжал не криком, а массой. Физическим присутствием, тяжелым взглядом, неоспоримой уверенностью в своей правоте. Его аргументы были грубыми, но железными: факт подножки, больница, сотрясение. Родители корчились под этим напором. Мать Егора, тучная, краснолицая женщина, не выдержала. Ее палец, толстый и обвиняющий, резко метнулся в мою сторону:

— А вы! Вы куда смотрели?! Это ваша вина! Вы должны были предотвратить! Учительница называется!

Вздох, едва слышный, вырвался у меня. Опять. Я не сдвинулась с места. Голос прозвучал ровно, отчетливо, перекрывая ее визг:

— Это был не несчастный случай. Это была целенаправленная подножка, поставленная вашим сыном. Моя вина отсутствует там, где ребенок умышленно причиняет вред другому. Со своей стороны, как классный руководитель и учитель-предметник, я выполнила все процедуры: оказала первую помощь, сопроводила в медпункт и больницу, уведомила вас и администрацию. Претензии к дисциплине класса – голословны.

Женщина покраснела еще сильнее, багровые пятна выступили на шее.

— Если бы вы действительно контролировали ситуацию, этого бы не случилось! — завопила она. — Вы плохо работаете с детьми, раз не знаете о конфликтах между ними! Слепая!

Холодная волна прокатилась по мне. Я медленно выпрямилась. Мои губы растянулись не в улыбку, а в оскал, ледяной и безжалостный. Голос упал на полтона, стал опасным шепотом:

— О, не беспокойтесь. Как ответственный педагог, я уже направила официальный запрос на обязательные занятия вашего сына с нашим школьным психологом. И с вами, будет проведена беседа социальным педагогом. О семейной обстановке и воспитательных методиках. Обязательно.

Эффект был мгновенным. Мать онемела. Отец, до этого мрачно молчавший, взорвался:

— Вы что, с ума сошли?! Раздуваете из мухи слона! Девочка сама споткнулась и упала! А вы моего сына очернить хотите! Я не верю, что мой мальчик мог специально навредить! Может, она его до этого обижала, а он не мог ответить и решил так… подножку поставить! Или просто ноги вытянул от усталости, а она бежала и споткнулась! Мы всей картины не знаем!

Ложь. Оправдания. Трусость. Я открыла рот, но меня опередил гром. Голос Алексея, низкий, гулкий, как раскат грома, заполнил кабинет, заставив задрожать стекла в окнах:

— Мужик, ты бред-то не неси! Твой пиздюк поставил подножку моей сестре, и она сейчас в больнице лежит с сотрясением! Ты блять в свои тупые догадки ее не втягивай. Она, слышишь меня? Никогда не лезет к другим детям! Она спокойная!

Он сделал шаг вперед. Отец Егора невольно отпрянул. Я поддержала, голосом, резким как щелчок бича:

— Поддерживаю. Соня Астахова – спокойная, неконфликтная ученица. Ваш Егор завалил контрольную работу по истории на прошлой неделе. Соня отказалась дать ему списать. Он получил «два». И до сих пор не исправил эту оценку. Вы считаете, что вред ребенку из-за собственной лени – это адекватный повод?

Скандал достиг апогея. Крики, взаимные обвинения, отчаянные оправдания родителей смешались в неразборчивый гул. Я уже не могла разобрать слов, только видела размахивающие руки, багровые лица. И тут, как ангел-разрушитель, ворвалась завуч, Ольга Викторовна. Лицо ее было белым как мел.

— Товарищи! Товарищи, успокойтесь! Так нельзя! В школе! Мы все решим цивилизованно!— замахала она руками, пытаясь вклиниться между Алексеем и отцом Егора.

Ей удалось, с трудом, оттеснить родителей Егора к двери, бормоча что-то о кабинете социального педагога, о необходимости спокойного разговора. Они ушли, унося с собой волну крика, но оставив после себя тяжелую, гнетущую тишину. И запах пота и адреналина.

Завуч обернулась к Алексею, пытаясь натянуть на лицо что-то похожее на улыбку. Она выглядела жалко.

— Алексей! — начала она слащаво. — Как ты вырос! Какой красавец стал, не узнать! Помню тебя еще…

Он прервал ее резко, грубо, даже не глядя в ее сторону:

— Не заговаривай зубы. Мне, кроме как в этой дыре торчать, еще на работу надо и к сестре.

Завуч сглотнула, улыбка сползла.

— Конечно-конечно! Как Сонечка? — спросила она, слишком громко, слишком натянуто.

Алексей посмотрел на нее. Взгляд был настолько откровенно презрительным, что женщина попятилась. Он сказал плоским тоном, как констатацию:

— В больнице. Две недели минимум. Потом еще столько же дома. Без вариантов.

— Ох, скорейшего выздоровления! — Ольга Викторовна засуетилась, явно собираясь сбежать, бросив меня наедине с этим… воплощением гнева. — Марго Сергеевна, вы тут… разберетесь…

Но Алексей снова заговорил, остановив ее на пороге:

— Кто будет с ней заниматься? Пока она в больнице, потом дома.

Вопрос повис в воздухе. Завуч замерла. Ее глаза метнулись ко мне, потом обратно к Алексею. Ответ прозвучал слишком быстро, почти с облегчением:

Глава 7

Мне нужен воздух и свобода,

Но ты — как цепь на моём горле.

Мумий Тролль — «Владивосток 2000»

Я вела урок на автопилоте, механически объясняя материал о древних цивилизациях, в то время как мысли крутились вокруг предстоящей работы. Несмотря на то, что я уже запросила все данные у предметников для Сони, все еще оставалось какое-то ощущение… что я что-то забыла.

Ну когда уже звонок…. Я попрощалась с классом, дети шумно хлынули в коридор, и тут, на пороге, замер Егор Сидоров. Он стоял, сгорбившись, вжав голову в плечи, словно ожидая что я как минимум откушу ему голову. Когда класс опустел, он неуверенно подошел к моему столу.

— Марго Сергеевна… Я… я принес. Извините меня. Пожалуйста. — Он положил на край стола шоколадку. Его глаза были полны искреннего раскаяния. — Я не хотел… чтобы так получилось. Не думал, что она так сильно упадет… — Он порылся в кармане, достал еще одну такую же шоколадку. — Это… для Сони. Если вы поедете… передайте, пожалуйста? Скажите… что я очень извиняюсь. И что больше никогда так не буду.

Я смотрела на него. На этого мальчишку, который вчера был виновником хаоса, а сегодня стоял здесь, сломленный стыдом и страхом. Вчерашняя ярость к его родителям не имела к нему отношения. Он всего лишь ребенок. Глупый, импульсивный ребенок.

Медленно, я взяла шоколадку, предназначенную для Сони. Потом пододвинула его шоколадку обратно к нему по гладкой поверхности стола. Он смотрел на движение моей руки с недоумением и обидой.

— Я не люблю сладкое, Егор, — сказала я ровно, но без прежней ледяной строгости. Это была правда. Сахар давно перестал быть удовольствием, превратившись в пустые калории.

Егор помрачнел еще сильнее. Видимо, воспринял это как отвержение его извинений. Нет, мальчик, дело не в тебе. Я приоткрыла верхний ящик учительского стола и отодвинула его на себя. Внутри, аккуратно сложенные стопочками, лежали десятки шоколадок, конфет, батончиков – подарки от детей.

— Видишь? — спросила я. — Они здесь лежат. Ждут нашего следующего чаепития. Я не ем сладкое. Так что возьми свою шоколадку и скушай сам. Или отдай кому хочешь.

Его лицо озарилось улыбкой и пониманием. Он увидел доказательство. Его шоколадка не была отвергнута из вредности или непринятия извинений. Очень мнительный ребенок….Он кивнул, быстро сунул плитку обратно в карман.

— Передайте Соне, пожалуйста, что я извиняюсь. И что больше так не буду. Никогда.

— Передам, — пообещала я.

Он ушел, заметно распрямив плечи. Я закрыла ящик со сладким кладом. Дети. Всегда они пробивают мою броню. Если бы моя жизнь сложилась по другому… то в этом году мой ребенок наверняка бы уже выпустился из одиннадцатого класса.

Достала телефон, чтобы проверить время. На экране – уведомление о пропущенном звонке. А в глазах все плывет не разглядеть и буквы. Опять я расклеилась, сотню раз запрещала думать об этом себе и все равно мысли нет-нет да проскальзывают…

Сморгнула слезы и вытерла ладонями лицо. Хватит. Все это уже в прошлом, а я буду жить настоящим. Я уже живу.
Посмотрела на экран, звонил Илья. Бровь непроизвольно поползла вверх. Что ему? Мы не виделись пару недель, и его внезапный звонок среди рабочего дня вызывал скорее раздражение, чем радость. Набрала номер.

— Марго? — Его голос в трубке звучал привычно ровно, с легкой ноткой фальшивой бодрости. — Как дела? Чем сегодня занималась? Не хочешь вечером смотаться в то новое кафе на набережной? Говорят, приезжает крутая джазовая группа.

— Кафе? — переспросила я, машинально открывая электронный ежедневник на телефоне. — Что за повод?

— Да без повода! — засмеялся он слишком легко. — Просто музыка, атмосфера… Хотелось бы с тобой сходить.

Сегодня… Вечером по плану спортзал. Но перед ним есть время. Взгляд скользнул по столу: тетрадки не собраны, завтра проверочная… Боярскую надо найти, выяснить про этого Астахова… И к Соне заехать, передать шоколад и слова Егора…Кафе? Джаз? Илья? Мысль вызвала лишь усталость.

— Илья, сегодня, к сожалению, не смогу, дела.— сказала я, стараясь, чтобы голос звучал не слишком грубо.

На другом конце воцарилась пауза. Потом раздался вздох, слишком театрально унылый:

— У тебя всегда дела, Марго. Всегда «не смогу», «не получится»…

Раздражение кольнуло под ложечкой. Он начинает меня контролировать. Я перебила его, чуть резче, чем планировала:

— На днях случилось ЧП, Илья. На уроке упала девочка разбила голову. Теперь мне придется заниматься с ней после работы. Вести уроки индивидуально. Пока она не выздоровеет.

Еще одна пауза. Более тяжелая.

— И что, больше некому? — спросил он, и в его тоне явно прозвучало недоверие и… капризность.

— Некому, — ответила я, и моя интонация стала чуть грубее, чем я хотела. Усталость, накопившееся напряжение давили. Он не имеет права меня допрашивать.

— Ну что ж, — произнес он с плохо скрываемой обидой. — Я все понял. Удачи с твоей… ученицей.

Связь прервалась. Я не стала перезванивать. Отложила телефон, тяжело выдохнув. Плохая идея. Очень плохая идея – связываться с Ильей. Да, он был удобен. Привлекателен. Секс был… неплох. Без обязательств, без чувств, без лишних вопросов. Именно то, что я хотела после тех семи лет ада в роли вечной любовницы. Никаких иллюзий. Никаких разочарований. Никаких претензий на мою душу или будущее, без вечных вопросов где я и с кем. Вот она, моя жизнь. Упорядоченная, контролируемая. Семья? Брак? Горькая усмешка тронула мои губы. Проходили. Этот аттракцион точно не для меня. Не после всего.

Глава 8

Твои глаза – как два тумана, твои губы – розовый рассвет...

Земфира - "Твои глаза"

Стеклянные двери больницы с шипением разошлись, впуская волну стерильного воздуха, смешанного с запахами лекарств и столовской еды. Я поправила сумку на плече, пальцы сжимали шоколадку для Сони. После разговора с Боярской в душе все еще бушевал шторм. Старуха, побледнев как мел, бормотала что-то невнятное про «ужасного мальчишку» и «лучше не связываться», а потом, словно под пыткой, выдала шокирующую деталь:
— Двадцать пять ему всего, Маргарита Сергеевна! Двадцать пять! А как наглеет! И в кого он такой ума не приложу! Родители такие представительные люди!

Двадцать пять?! Этот... этот самоуверенный громила, этот "антихрист", который позволял себе ТАКИЕ предложения на дороге – ему всего двадцать пять?! Мысль обжигала стыдом и гневом. Щенок! Наглый, распущенный щенок! А я-то представляла его куда старше... И этот малолетний выродок осмелился…

Палату Сони нашла легко. Девочка лежала, прислонившись к подушкам, повязка на лбу делала ее лицо еще более хрупким. Но глаза загорелись искренней радостью при моем появлении.

— Марго Сергеевна! — Она попыталась привстать, но я жестом остановила.
— Лежи, лежи, солнышко. Как себя чувствуешь? — Подошла к кровати, отодвинув пластиковый стул.
— Голова еще побаливает, — призналась она, но улыбалась. — Скучно очень... — Она пожаловалась на больничный режим, на кашу, на строгого брата, не пускавшего ее к гаджетам. Говорила о нем с теплотой и легким страхом. Интересная смесь.

Мы поболтали минут пятнадцать. Я рассказала о школе, о том, что Егор извиняется, передала шоколадку. Соня слушала, ловила каждое слово, и в ее глазах читалась такая благодарность за простое человеческое внимание, что на душе стало чуть теплее. Родители где-то далеко. Брат... брат, видимо, не мастер нежности.

Потом зашел лечащий врач – молодой, усталый мужчина. Он кивнул мне, проверил Сонины реакции.
— Как наша пациентка? — спросила я, когда он закончил.
— Стабильно, — ответил он. — Сотрясение есть сотрясение. Первую неделю – строгий постельный режим, минимум раздражителей. Никаких занятий, чтения, гаджетов – только покой. Нагрузка на мозг исключена категорически. — Он посмотрел на меня. — Вы, наверное, о занятиях? Так вот – не раньше, чем через неделю. И то, начинать осторожно, минут по 15-20, только если самочувствие будет хорошим. Потом еще неделя здесь, потом выпишем домой, но там тоже – щадящий режим.
Я кивнула, мысленно корректируя планы.

— Поняла. Спасибо, доктор.

Врач ушел. Я тепло попрощалась с Соней, пожелала скорейшего выздоровления и вышла из палаты, ощущая странную смесь усталости и легкого облегчения. Хотя бы здесь – ясность.

Повернула за угол коридора, направляясь к выходу, погруженная в мысли о тетрадях, спортзале... И буквально врезалась во что-то твердое и непробиваемое.
— Ой! — Я отшатнулась, едва удержав равновесие. Сумка съехала с плеча.

Передо мной стоял Он. Алексей. Как скала, преградившая путь. Косуха, черная футболка, руки в карманах штанов. Его темные глаза, холодные и оценивающие, скользнули по мне сверху вниз. Снова этот наглый, сканирующий взгляд.
— Осторожней, учительница, — его губы тронул знакомый порочный намек на усмешку. Голос был низким, хрипловатым. — Больница – не спортзал, тут бегать не стоит.
Я выпрямилась, поправив сумку, стараясь вернуть лицу маску спокойствия. Контроль, Марго. Не дай ему увидеть смущение.
— Я не бежала, — парировала я, голос ровный, но внутри все сжалось от раздражения. — Просто не ожидала встретить препятствие на ровном месте.
Он хмыкнул, не отводя взгляда.
— У врача была? Что сказал?
— Первую неделю – строгий постельный режим. Никаких занятий, никакой нагрузки. Потом, если все хорошо, можно начинать понемногу. Не раньше чем через неделю. — Двадцать пять, черт возьми!
Он выслушал, лицо оставалось непроницаемым.
— Долгая дорога до вас, учительница. Месяц простоев. Надеюсь, программа не пострадает?
Его тон, эта вечная готовность уколоть... Наглец!
— Программа пострадает меньше, чем здоровье вашей сестры, если нарушить режим, — отрезала я, чувствуя, как закипаю. — Я передала Соне шоколад и извинения мальчика. Она... рада была визиту.
Он кивнул коротко. Потом его взгляд упал на сумку.
— Расписание занятий, что там будет, когда начнете. Скиньте мне. Чтобы знал, когда вас ждать. И что ждать.
«Скиньте». «Ждать». Как будто я курьер. Я сжала зубы, доставая телефон.
— Номер.
Он назвал цифры, не спеша, четко. Я набирала, создавая контакт. «Астахов Алексей. Брат Сони. Щенок-антихрист. 25 лет». Сохранила просто «Алексей А.».

— Сохранено, — сказала я, опуская телефон. — Расписание согласую с врачом и пришлю, когда начнутся занятия. Не раньше чем через неделю.
— Жду, — бросил он. Его взгляд снова стал тем самым – изучающим, наглым, задержавшимся на разрезе юбки, на линии шеи. Искра противостояния проскочила между нами. Я почувствовала мурашки по спине – не от страха, от гнева. Хватит. Пора уходить.
— До свидания, — резко кивнула я и сделала шаг в сторону, чтобы обойти его.

Но он был быстрее. Сильная, теплая рука схватила меня за руку выше локтя – крепко, не оставляя шанса вырваться.
— Не спеши, училка.
— Отпустите! — шипя, попыталась дернуть руку. Но он уже тащил меня не к выходу, а в темноватую нишу рядом с палатами, скрытую от основного коридора высоким шкафом с бельем. Моя спина с глухим стуком ударилась о холодную стену. Его мощное тело прижалось ко мне, лишая пространства для маневра. Запах кожи куртки, бензина, пота и чего-то неуловимо мужского, дикого, ударил в нос, смешавшись с запахом больничного антисептика. Боже, какой он высокий... Даже на каблуках я едва до плеча ему достаю...

Глава 9

Как на войне, я вновь с тобою — враг и друг,

Всё перепутано в моём душе, и я не знаю, кто я тут.

Агата Кристи — «Как на войне»

Проснулся от ощущения, будто по черепу проехал асфальтовый каток. Звонок телефона впивался в висок, настырный и злой. Зарычал, пытаясь отмахнуться от этой пытки. Чья-то тяжелая, налитая сном рука лежала на мне – вчерашняя брюнетка из клуба. Скинул ее, не глядя, потянулся к тумбочке. Экран светился: восемь утра. Марк. Блять, Марк, ну серьезно? Сдох кто?

— Алё! — Голос хрипел, как старая пила. — Чего так рано, конь? Кранты кому?
— Живем, брат, живем, — Марк звучал подозрительно бодро. —Мэрс на переделку отменили. Клиент слился.

Сел на кровати, ладонью по лицу провел. Туман похмелья давил виски. — Отменили? — Голос стал опасным. — С каких пизд?
Марк вздохнул. — Нашли контору, что дешевле делает. Идиоты, блин.
Усмехнулся. Картина прояснялась. — Не те ли умельцы, за которыми мы уже четвертую тачку переделываем? Чтоб они сдохли.
Марк рассмеялся. — Возможно, они. Скупой платит дважды, классика жанра. Но наш ценник за исправление чужих косяков уже выше, чем с нуля делать. Ладно, у сегодняшних двух клиентов ключи сам приму. Ты завтра выйдешь? Ауди того мужика доделать, аудиосистему допилить и обвесы новые привезли нужно их поставить.

Кивнул, забыв, что он не видит. Поднялся, мир качнулся. Кофе. Черный. Крепкий. Сейчас. — Окей, Марк. Завтра буду. Все сделаю.

Бросил трубку. Встал с кровати. Обернулся. Девушка проснулась, потянулась, порочно улыбнулась полными, ярко-красными даже без помады губами. Красивая. Очень. Тело — огонь. Стала вставать, обнаженная, уверенная. Но что-то... не то. Знакомое чертовски.

Я пошел на кухню, включил кофемашину. Аромат свежего кофе разлился по комнате. Сделал глоток... и тут — как ножом под дых. Кого-то напоминает. Сильно. Замер. Черные волосы? Да. Рот? Похож... Статность? Точь-в-точь.

Училка.

Мысль прожгла похмельный туман. Марго. Стерва, классная Сонькина. Не клон, но типаж... один в один. Черт подери она даже в мои пьяные предпочтения залезла. Я даже не помню как эту куклу вчера в клубе уломал со мной поехать! Хотелось долбануть себя по лбу. Сильно. В больнице, когда прижимал ее к стене... эти губы, сжатые в бешенстве... Блять. Глубоко забралась она мне в мозг.

Она пришла на кухню, обнаженная. Палец с алым маникюром провел по моему прессу, скользнул ниже. Голос томный:
— А как же утренняя разминка, герой? Кофе — только после нее. Полезно.
Морально к разминке был готов как к расстрелу. Но к другому — да. Ухмыльнулся оскалом. Отставил кофе. Впился рукой ей в шею, намотал черные кудри на пальцы. Резко притянул вниз. Поняла мгновенно. Легко опустилась на колени, стянула боксеры. Член встал колом, требовательный.

Она взяла в рот. Умело. Смачно. Глубоко заглатывая, вакуум создавая, языком работая. Закинул голову, закрыл глаза. Напряжение росло, пульсировало внизу живота, но оргазм ускользал. Что за херня? Техника отличная... но не то. Нет ярости в глазах. Нет высокомерного взгляда.

Открыл глаза. Взгляд упал вниз. На темную голову у пояса. На алые губы, обхватившие мой член. И на один миг, один проклятый, ослепительный миг, увидел не вчерашнюю тусовщицу. Увидел ее. Училку. Марго.

С ее ледяными глазами, полными ненависти и... чего-то еще, что он почувствовал тогда в больничной нише. Увидел ее губы, сжатые вокруг него не от желания, а от бессильной ярости. Увидел, как она пытается вырваться, но ее тело предательски откликается на его прикосновения.

Увидел, как она ненавидит каждую секунду этого унижения, но не может остановить ту теплую волну стыдного возбуждения, что он почувствовал тогда сквозь ткань юбки...

"Рассчитаешься телом... как я захочу..." — его же слова эхом ударили в висок.

Взрыв. Оргазм накрыл лавиной, яростной, вырывая из груди стон, больше похожий на рык. Вспышки за веками. В голове пульсировало: БЛЯДЬ! МАРГО! Пиздец. Полный пиздец. Как этот образ влез? И почему он — этот образ ненавидящей его Марго, униженной, но все равно надменной — был таким... адовски возбуждающим?

Она встала, довольная, вытерла тыльную стороной ладони рот. Ухмыльнулась:
— Ну что, завтракаем?
А в голове, несмотря на разрядку, все стоял этот навязчивый, унизительный кадр. Училка. На коленях. С ненавистью во взгляде и предательским румянцем на щеках. И его член снова, к его ярости, подавал признаки жизни.

Ахуенно и пиздецки одновременно.

***

Сидел рядом с Сонькой в больничной палате, стараясь не морщиться от остатков похмелья и назойливой, позорной картинки в голове. Повязку сняли, шрам маленький. Соня щурилась на солнце, но выглядела бодрее. Я приезжал каждый день, железно. Но сегодня... сегодня пришло СМС. От нее. "Приду в 11.00, начнем с чтения по разрешению врача. М.С." Коротко. Сухо. Ведьма.

Сука, как на нее смотреть? — мысль билась, как пойманная птица. Не представляя, как она... Блять, Леха, соберись! Сглотнул, заставляя себя смотреть на сестру, на учебник, куда угодно, только не на дверь. Но тело помнило ее запах в больничной нише, упругость бедра под пальцами, тот стыдный вздох, что вырвался у нее, когда он прижал ее...

Глава 10

И я не знаю, что со мной,

Но я не хочу одной…

ДДТ — «Это всё»

Вечернее платье — синий шелк, легкое, но безупречно сидящее по фигуре — лежало на кровати. Рядом туфли на высоком каблуке. Я смотрела на этот нарядный набор, а в душе бушевал ураган противоречий. Ужин с Ильей. Сегодня. Необходимо наконец сбросить напряжение.

Мысль звучала четко, разумно, как приговор. Полторы недели занятий с Соней в больнице вымотали не только физически. Каждый визит — это пытка под прицелом его глаз. Алексея. Щенка. Антихриста. Наглеца, который… Волна жара подкатила к щекам, всплыло воспоминание о той нише. О его руках, грубых и властных, о его теле, прижавшем меня к стене, о том низком шепоте…

И о той предательской влажности между ног, которую я до сих пор чувствую, стоит только подумать о нем.

Соня… Бедная девочка. Сердце сжалось от воспоминания о том ужасном дне, когда у нее пошла кровь носом и поднялась температура. Врачи метались, не понимая причин ухудшения. Алексей рвал и метал, его гневный голос раскалывал тишину палаты. А она, моя виноватая Соня, сидела на кровати, вся в слезах, и сквозь рыдания призналась: занималась тайком, пока никто не видел. Учебники под подушкой, тетрадки в тумбочке. Ради чего? Ради этих проклятых «пятерок»?

Мое сердце просто разрывалось. Я помогла ей умыться, холодной водой на запястья, успокаивающие слова… А потом вышла из санузла, оставив её там ненадолго, и увидела их — врача и Алексея — все еще стоящих у кровати, их лица искажены гневом и растерянностью, голоса приглушенные, но злые.

— Вон! — мой голос прозвучал неожиданно громко и резко, как удар хлыста. Оба обернулись, пораженные. — Немедленно выйдите из палаты! И прекратите орать при ребенке! — Я шагнула вперед, мой взгляд буравил их по очереди. — Или я возьму этот стул, — кивнула на металлический стул у стены, — и приложу им по головам. Немедленно. Вон!

Алексей попытался было что-то сказать, его темные глаза вспыхнули яростью:
— Ты вообще…

— Закрой рот! — перебила я, топнув каблуком об пол, я указала пальцем на дверь. — Оба. Пошли. Сейчас же. Вон!

И… чудо. Они вышли. Ошеломленные, злые, но вышли. Я слышала, как их приглушенный спор удалился по коридору — видимо, пошли выяснять отношения подальше от Сониных ушей. Я вернулась к девочке, помогла ей лечь, поправила одеяло. Говорила тихо, строго, но без упреков: о том, что она делает только хуже, что программа никуда не денется, что я сама буду с ней заниматься дополнительно, когда врачи разрешат. Она лежала на боку, отвернувшись, горячие слезы капали на подушку, она шмыгала носом. Я села на край кровати, осторожно обняла ее хрупкие плечи.

— Все хорошо, солнышко. Все наладится.
— Не наладится. Родители… — всхлипнула она, не оборачиваясь. — Вечно ругаются… что я учусь хуже Макара Носова. Он сын их друзей.. он всегда «пять». Они о нем постоянно… Я его уже ненавижу! Не могу догнать… а я… я стараюсь…!

Макар Носов… Я знала его родителей. Знала и про репетиторов — тех же школьных учителей, что гоняли мальчишку по программе на месяц вперед. Они просили меня в начале года стать его репетитором. Но я отказалось.

— Соня, — сказала я мягко, поглаживая ее руку. — Макар занимается с репетиторами по каждому предмету кроме физической культуры и музыки. По несколько часов в неделю. Те же учителя, что учат в школе. Конечно, он будет знать больше сейчас. Но оценки — это не самое главное, чем должна быть забита голова ребенка. Ты успеешь еще нагрузиться знаниями до тошноты. Сейчас тебе нужен отдых. Друзья. Может, кружок по душе. Мир не крутится вокруг мнения твоих родителей. — Я сделала паузу.
— А твой брат? Он тоже считает, что ты должна сутками сидеть над учебниками?

Она повернулась ко мне, глаза, красные от слез, но в них мелькнула слабая улыбка:
— Нет. Леша всегда говорит им не пилить меня. Говорит, что я и так умница. Защищает…

Теплая волна уважения к этому наглому «антихристу» неожиданно накрыла меня. Он защищает ее. По-своему, грубо, но защищает.
— Он прав, — сказала я твердо. — Твой брат абсолютно прав.

После того случая мы три дня не виделись, Соня набиралась сил и отдыхала. Но когда занятия возобновились… его взгляд. Каждый раз. Он сидел в углу палаты или стоял у окна, и его темные глаза… они не просто смотрели. Они ощупывали. Каждый изгиб тела под одеждой, каждый жест, каждый вздох. Прожигал, как будто знал, что происходит у меня под юбкой, когда он смотрит на меня так — с вызовом, с похотью, с обещанием.

Его колкие замечания во время урока — о монотонности чтения, о слишком строгой юбке «не холодно ли, учительница?», о том, что я «слишком бледная» — бередили душу, заставляли сердце бешено колотиться не только от злости. Он больше не прикасался. Но его глаза… его глаза делали свое дело. Каждый раз я уезжала с влажным бельем и пылающими щеками, ненавидя его и себя за эту слабость.

За это предательское тело, которое реагировало на его наглость вопреки разуму. Но этому пора положить конец. Я взрослая женщина, а не сопливая малолетка, и не должна поддаваться на провокации. Даже такие сексуальные.

Сегодня должен был стать концом этого напряжения. Ужин с Ильей в хорошем ресторане. Изысканная еда, вино. А потом… пригласить его к себе. Скинуть это навязшее, невыносимое напряжение. Использовать его тело как инструмент для забытья. Почти как он хотел использовать меня.

Глава 11

И всё же я не сдаюсь,

И всё же я не сломаюсь,

Я буду жить, я буду ждать,

Я буду ждать.

Би-2 — «Полковнику никто не пишет»

Джинсы, черная футболка, косуха расстегнута. Сигарета в руке. И взгляд. Его темные, почти черные глаза были прикованы ко мне. К нашему столику у окна. Он не просто смотрел. Он бурил. С ненавистью? С похотью? С вызовом? Со всем сразу. Как хищник, видящий свою добычу в клетке. Как хозяин, наблюдающий за непослушной собственностью.

— …и потом этот идиот вообще… Марго? Ты меня слушаешь? — голос Ильи вырвал меня из оцепенения.
— Что? Да, да, конечно, — поспешно ответила я, отводя глаза от окна, но чувствуя, как жар от его взгляда прожигает меня насквозь. — Прости, отвлеклась. Продолжай.
— Ты уверена, что все в порядке? — Илья нахмурился, проследив направление моего беглого взгляда. Он обернулся. Увидел. Его лицо помрачнело. — Ты знаешь его?

— Да, это брат девочки, которая в больнице лежит, — ответила я коротко, делая еще один глоток вина. Рука дрожала. Контроль, Марго. Контроль. — Не обращай внимания. Я ему просто не нравлюсь.
— Ну да… взгляд у него, конечно, как у зверья, — Илья фыркнул, его голос стал резче. — Он пялится на тебя, как маньяк! Что ему надо? Нахал!
— Не знаю, — солгала я, чувствуя, как под платьем кожа покрывается мурашками. — Просто игнорируй его. Пожалуйста.

Илья пробормотал что-то недовольное, но повернулся ко мне спиной к окну, стараясь заслонить меня от того взгляда. Это не помогло. Я чувствовала его. Каждую секунду. Как иголки под кожей. Как электрический ток. Ужин превратился в пытку. Я едва касалась еды, вино не приносило расслабления. Слова Ильи превратились в белый шум. Все мое существо было сконцентрировано на той точке за стеклом, на человеке у черного байка.

Он докурил сигарету, бросил окурок, закурил новую. Не отводя глаз. Иногда его губы трогала едва заметная усмешка. Наслаждается. Наслаждается моим дискомфортом. Моей попыткой игнорировать его. Моим свиданием, которое он превратил в фарс.

Илья заметил мое состояние.
— Ты вся напряжена, Марго. Бледная. Может, уедем? К тебе? — его рука легла на мою, но прикосновение вызвало лишь раздражение.
— Нет, — слишком резко ответила я, одергивая руку. — Я… я не доела. И вино не допила. Я не могу уйти. Не сейчас. Не под его взглядом. Как побег.
— Но ты явно не в себе! — настаивал он, голос зазвучал обиженно. — Из-за этого типа? Серьезно? Он что, напугал тебя? Я могу пойти поговорить с ним…
— Нет! — почти вскрикнула я, схватив его за руку. — Не надо. Пожалуйста. Просто… Ладно, давай уедем.

Он смотрел на меня с недоумением и растущей обидой. Счет принесли быстро. Илья расплатился, его движения были резкими, злыми. Я допила свой бокал залпом. Жидкое мужество. Холодное и кислое.

— Пойдем, — встал он.
— Да, — кивнула я, вставая. Собралась с духом, бросила последний взгляд в окно.

Он стоял там же. Оттолкнулся от байка. Выпрямился во весь свой огромный рост. Его взгляд встретился с моим. И в нем было… торжество. Он знал, что я ухожу. Знает, что не выдержала. Победа его.

Мы вышли на прохладный вечерний воздух. Илья пошел к своей машине, припаркованной за рестораном.
— Подожди меня тут, я подъеду, — бросил он, не оглядываясь.
— Хорошо, — прошептала я, останавливаясь под вывеской ресторана. Дрожь пробежала по спине. Не от холода.

Он появился из тени, как призрак. Пересек узкую улочку несколькими широкими шагами. Остановился передо мной, слишком близко. Запах кожи, табака, бензина, его запах ударил в нос, знакомый и опасный. Я отступила на шаг, упираясь спиной в холодную стену ресторана.

— Ужин окончен, училка? — его голос был низким, хрипловатым. Насмешливым. — Не понравилось? Или… помешали?
— Убирайся, Алексей, — выдохнула я, стараясь, чтобы голос не дрожал. — Ты не имеешь права меня преследовать.
— Преследовать? — он усмехнулся, его взгляд скользнул по моему платью, декольте, открытым плечам. — Я просто стоял. Курил. Любовался видом. — Он сделал шаг ближе. Пространства между нами почти не осталось. Я чувствовала исходящее от него тепло. — Вид… отличный. Особенно в этом платье. Муженек выбирал? Признайся, я думал, он у тебя помоложе. Специально постарше выбрала? Папик с маленьким членом и большим кошельком?

Стыд и ярость хлынули волной.

— Заткнись, — прошипела я. — Уходи. Сейчас же. Илья сейчас подъедет…
— Илья? — он фыркнул с презрением. — Не «дорогой муж»? — кивнул в сторону подъезжающей машины Ильи. — Или это твой любовник? Сколько их нужно, чтобы удовлетворить тебя? — Его голос стал тише, интимнее, опаснее. Он наклонился чуть ниже, его дыхание коснулось моей щеки. — Я лучше всех них вместе взятых. Никто, кроме меня, не сможет дать тебе то, чего ты так желаешь. Он посредственность. И не подходит тебе. Ты в постели с ним все равно будешь думать обо мне. О моих руках на тебе. О том, как ты мокрая стала в больнице, когда я прижал тебя к стене.

— Что ты себе позволяешь, щенок малолетний!? — голос сорвался на крик. — Ты больной! Я вызову полицию!
— С чего это я щенок малолетний? Ты меня старше всего ничего, лет пять-семь. Не велика разница. Она меня даже заводит. — он усмехнулся, не шелохнувшись. Его глаза горели адовым огнем. — А насчет полиции… Вызывай. Расскажешь им, как ты задыхалась от желания, когда я трогал тебя? Как до сих пор мокрая, только от одного моего взгляда?

Глава 12

Куда ты уедешь, когда я проснусь?

Кто у твоих губ будет на устах?

Нервы — «Куда ты уедешь»

— Сорок два. Нихуя себе сорок два года!

Слова врезались в мозг, как тупой гвоздь. Я стоял под этой дурацкой мигающей вывеской бара, а мир вокруг просто перекосило. Она села в машину к тому... к тому Илье, дверь хлопнула – прямо по моим мыслям. Машина рванула с места, резина чуть взвизгнула на асфальте.

Я смотрел вслед, пока задние фонари не растворились в потоке. А в голове гудело одно:
Сорок два. Сорок два! Ёбаный в рот!
Она не выглядела. Совсем. Ну да, строгая, холодная, но... черт, на тридцать с хвостом максимум! На худой конец – тридцать пять. А оказалось – бабка. Блять нет же, кретин! Не бабка... Марго. Сорок два года. Мне двадцать пять. Семнадцать лет разницы. Семнадцать! Почти моя мать по возрасту... почти.

По спине пробежал холодный пот, смешанный с остатками адреналина и злости. Нужно было что-то делать. Куда-то идти. Огляделся. Бар напротив, откуда я за ней наблюдал, все так же манил неоновым светом. Туда. Надо выпить. Сильно. Чтобы этот цифровой нож в мозгу перестал скрести.

Завалился обратно в бар, к тому же месту у окна, где стоял. Я вообще приехал в этот бар за крафтовым пивом для Марка. Кто же знал, что я наткнусь на Марго тут. вот уж точно в судьбу поверю. Бармен, бородатый мужик, кивнул:
— Обратно? Виски? Или уже коньяк, видок у тебя конечно на дедовскую настойку на клюкве.

— Виски. Двойной. Без льда. – Плюхнулся на табурет. – И еще один. Сразу.

Первый стакан опрокинул почти не почувствовав. Жидкий огонь прожег горло, упал в пустоту под ложечкой. Но шок не проходил. Второй потягивал уже медленнее, уставившись в темное зеркало за стойкой. В нем отражалось мое лицо – помятое, злое, растерянное.

Семнадцать лет. Чертова пропасть. Она учительница Сонькина. Она... взрослая женщина. У нее жизнь, карьера, этот ублюдок Илья... А я? Пьяный выродок с байком и мастерской. Что я ей могу предложить?

— Проблемы, парень? – Голос рядом, хрипловатый. Повернул голову. Мужик лет шестидесяти, в потертой кожаной куртке, сидел за соседним столиком, доедая стейк. Смотрел на меня с легким любопытством, без осуждения. Видал виды.

Я фыркнул, допивая второй виски.
— Да так... Баба.

— Ага, – мужик усмехнулся, отодвинул тарелку. – Бабы – они всегда или проблема, или решение. Обычно первое. Что, кинула? Или надула?

— Не то. – Заказал еще один. Третий. Голова уже начинала приятно мутнеть по краям. – Нравится она мне. Сильно. А сегодня выяснил... ей сорок два. А мне двадцать пять.

Мужик поднял брови почти до лысины.
— Ни хрена себе! – Он присвистнул. – Ну, внешне, как, неужели совнем не скажешь?

— Вообще нет! – Выпалил я, чувствуя, как пьяная откровенность поднимается изнутри. – Выглядит... блядь, на тридцать. Ноги... фигура... лицо... Глаза, как лед, но когда злится... – Замолчал, осознав, что лью душу незнакомцу. Хлебнул из нового стакана. Крепче. Гораздо крепче.

— И? – Мужик не отставал, заказал себе пива. – Зацепило? Ну, так бывает. Красивая баба – она в любом возрасте крючок. Но парень... – Он покачал головой, отхлебнул пива. – Зачем она тебе? Ровесниц-то полно. Молодых, горячих. Понять хочу. Просто поразвлечься с опытной теткой захотелось? Потрогать то, что другим не досталось?

Его слова, такие грубые и приземленные, резанули по живому. В голове вспыхнул образ Марго: как она в больнице отбрила меня ледяным тоном, как в ресторане смотрела с вызовом, как ее щека горела под моим дыханием…

— Не просто потрогать! – Буркнул я, стукнув кулаком по стойке. Бокалы звякнули. – Её хочу! Понимаешь? ХОЧУ! Вот так, целиком! И когда я её с этим... с этим огрызком увидел... – Жаркая волна злости накатила снова. – Хотел убить. Буквально. Вытащить этого огрызка из машины и отмудохать хорошенко... – Замолчал, сглотнув ком ярости. Допил виски до дна. Мир поплыл.

Мужик смотрел на меня долго, оценивающе. Потом тяжело вздохнул.
— Слушай, сынок. По душам. – Он отставил пиво. – Красивые бабы... в сорок два... они не для развлечений. У них жизнь сложенная. Карьера, возможно, семья. Им не до игр с пацанами. Им нужно или серьезно, или ничего. – Он ткнул пальцем в мою сторону. – Ты готов к серьезному? К тому, чтобы не просто трахаться, а быть рядом? Слушать её, терпеть её загоны, её усталость, её прошлое? Тащить на себе, если что? Не просто байк чинить да с мужиками бухать? Морочить ей голову, если у тебя самого четких намерений нет – это последнее дело. Свинство. Оставь её в покое. Найди себе ровню. Не лезь, куда тебя не просят и там где не потянешь.

Его слова падали, как камни. Трезвые, неудобные, пиздец как правдивые. Серьезно. Рядом. Терпеть загоны. Образ Марго в строгом костюме, с ледяными глазами, встал передо мной. Не та Марго, которую я хотел прижать к стене, а та, настоящая. Сложная. Взрослая. С кучей своего дерьма в прошлом. И что я? Что я ей?

Тошнота подкатила к горлу – то ли от виски, то ли от осознания. Заказал четвертый. Надо было заткнуть этот внутренний голос, голос мужика, голос разума. Надо было напиться в хлам. А мне для этого много не нужно- меня как малолетку с бокала просеко сносит. По этому стараюсь вообще не пить.

Достал телефон. Пальцы заплетались, экран двоился. Нашел Марка в списке, тыкал несколько раз мимо. Наконец попал.
— Марк... – Голос хрипел, язык заплетался. – Бар... «Старый Гном»... у вокзала... Забери... байк... Не могу... ехать...

Глава 13

Хорошо там, где нас нет

Там ведь вечное лето, а дома ненастье

Эх печаль, что не в деньгах счастье

А то бы я на раз два смог бы счастье украсть

Там, где нас не -Баста

Субботнее утро струилось сквозь большие окна кофейни золотистым светом, но настроение у меня было далеко не солнечное. Противоположная сторона стола излучала какую-то гнетущую ауру. Катя сидела, уставившись в свою почти полную чашку капучино, будто на дне плавала разгадка всех мировых проблем. Ее обычно жизнерадостное лицо было серым, потухшим. Пальцы нервно теребили край салфетки, превращая ее в жалкий бумажный комок.

Что-то случилось. И что-то серьезное. Я наблюдала за ней исподтишка, стараясь не быть назойливой. Она сама заговорит, когда будет готова. Наверное. Мы пришли сюда, чтобы отвлечься от рабочих будней, поболтать о пустяках, посмеяться над глупостями. Но вместо этого висело тяжелое молчание. Я отпила глоток латте, пытаясь найти нейтральную тему: новые коллекции, сплетни об общих знакомых, ее недавняя поездка к родителям в Питер… Но каждый вопрос застревал в горле, натыкаясь на ее закрытую позу и отсутствующий взгляд.

Не лезь, Марго. Не лезь в душу, если не зовут. Я заставила себя отвести взгляд к витрине, к прохожим с их субботними заботами. Но напряжение от Катиного молчания висело в воздухе густым, липким облаком. Оно давило. Еще пять минут, и я взорвусь от непонятной тревоги за подругу.

Не выдержала. Поставила чашку с легким стуком, привлекая ее внимание. Катя вздрогнула, словно очнувшись.
— Кать, — голос прозвучал тише, чем я планировала, но твердо. — Что случилось? Говори. Я вижу, что ты не здесь. Как прошла поездка? Или… что-то еще?

Она не ответила сразу. Сжала губы так, что они побелели. Резко запрокинула голову, уставившись в потолок, но этот жест был скорее попыткой сдержать что-то, чем демонстрацией безразличия. Слезы? Да. Я увидела, как ее веки судорожно дрогнули, как она быстро-быстро моргнула.
— Катя? — я подвинулась к ней ближе, через стол, забыв о чашках. Положила руку поверх ее холодных пальцев, сжимавших салфетку-жертву. — Что? Говори. Что бы ни было.

Этот тихий вопрос, полный тревоги, словно снял последнюю запор. Катя резко выдернула руку, прикрыла лицо ладонями. И тихо, сдавленно всхлипнула. Потом еще раз. Плечи затряслись.
— Я… — голос сорвался, пробиваясь сквозь пальцы. — Я Свята на измене поймала… Он… он не знает, что я в курсе его похождений… а я… — новый всхлип, глубже. — Я теперь не знаю, как мне дальше жить… Он с этой… давно похоже.

Слова ударили по мне, как ледяная волна. Свят? Измена? Святослав, её муж. Успешный, подтянутый, всегда галантный. Идеальная картинка. Я сидела, оцепенев, не находя слов. В голове пронеслось: Как? Когда? Почему?Он же так её любил! Он добивался её внимания два года! Но главное – боль Кати была такой осязаемой, что перехватывало дыхание.

— Как… как так? — выдохнула я наконец, чувствуя, как холодеют собственные пальцы. — Ты… уверена? Может, ошибка?

Катя опустила руки. Лицо было красным, заплаканным, но в глазах стояла не детская обида, а горькая, взрослая ярость и боль. Она резко вытерла щеки тыльной стороной ладони, смазав тушь.
— Навигатор, — прошипела она, голос хриплый от слез, но уже более собранный. — В его машине. Сохраняет часто используемые маршруты. Я вчера брала машину, чтобы Даньку из секции забрать, пока мою в сервисе чинили… И увидела адрес. Незнакомый. Район хороший, но не наш. Ездит туда чаще чем за Данькой в спорткомплекс. А вчера же у него было это "совещание до вечера". — Она сделала паузу, сжав кулаки. — Я поехала. Подождала напротив дома… Совсем недолго. Вышел он. С ней. Блондинка. И… ребенок у нее на руках. Маленький. Год, может. Он… он этого ребенка на ручки взял, поцеловал в щечку… А она его… за шею обняла. Как семья.

Я слушала, и внутри все сжималось в тугой, болезненный узел. Картина была слишком ясной, слишком бытовой, чтобы сомневаться. И слишком жестокой. Ребенок. Уже давно. Я представила Катю, сидящую в машине напротив, наблюдающую эту сцену… Боже.

— Кать… — я снова попыталась найти слова. — Что… что ты будешь делать?

Она посмотрела на меня прямо. Глаза, еще влажные, горели холодным огнем.
— Что тут сделаешь? — ее голос был плоским, бесстрастным. — Я думаю… на развод подавать. Смотреть на него не могу. Больно. Как вчера сдержалась и не устроила скандал даже не знаю — Она вдруг резко передернула плечами, как будто стряхивая что-то гадкое. — Он еще ходит утром по дому, как ни в чем не бывало! "Котенок, а погладь рубашку!" А я… я его этим утюгом убить готова! Чувствую, сдержаться не смогу однажды.

Во мне поднялась волна омерзения. Не только к Святу. К себе. "Котенок". Сколько раз мой бывший… нет, тот мужчина, говорил что-то подобное своей законной жене, пока я ждала его в гостиничном номере? Я была той самой "блондинкой". Пусть без ребенка, но суть не менялась. Я была соучастницей в разрушении чужой жизни, чужого доверия. Мне было важно мое счастье, мои чувства. На чужом горе. Как и любовнице Катиного мужа, как сейчас выяснилось. Какая же я была слепая, эгоистичная дура. Я с силой сжала свою чашку, чувствуя, как по спине бегут мурашки стыда.

Глава 14

Мы как две параллельные,

Нам не сойтись никогда.

Но почему так тянет —

Разве это беда?

Asti — «По барам»

Дождь не утихал с самого утра. Он стучал по крыше машины назойливым ритмом, заливая мир за стеклом серой, стекающей акварелью. Капли ползли по стеклу, сливаясь в ручьи, искажая контуры высоток в промозглом тумане. Я сидела за рулем, мотор заглушен, пальцы судорожно сжимали кожаную оплетку руля. Передо мной высилась его многоэтажка, безликая и подавляющая, как скала на пути к обрыву. Адрес на листке совпадал с номером на мраморной стеле у подъезда. Седьмой подъезд, квартира 2011, Двадцатый этаж. Высота, от которой слегка кружилась голова даже в мыслях.

Вот и он. День расплаты.

Прошло всего несколько дней с того вечера в ресторане. Слишком мало, чтобы шок от моего признания в возрасте и его последующей оглушенности успел рассеяться. Слишком мало, чтобы я выработала хоть какую-то стратегию. Что я скажу ему? Как посмотрю в эти глаза? Соня ждала. Это был единственный якорь в море иррационального страха, сжимающего грудь тугой, холодной пружиной. Страха не перед физической угрозой – с этим я смирилась.

Страха перед хаосом, который он нес в мою выстроенную, контролируемую жизнь. Хаосом чувств, которые я отказывалась признать, но которые бушевали где-то глубоко, как подводное течение.

Тревога. Глупая, необъяснимая тревога. Как перед прыжком в неизвестность.

Я не могла сидеть здесь вечно. Взгляд упал на часы. Начало занятия через десять минут. Промедление – слабость. А слабости он чуял за версту. Тяжелый выдох. Рука потянулась к сумке. Зонт.

Я вышла из машины, и мгновенно холодные иглы дождя впились в лицо. Шпильки уверенно стучали по мокрому асфальту, ведя меня к массивным стеклянным дверям подъезда.

Домофон. Ряды кнопок. Мои пальцы, чуть подрагивающие, набрали нужный номер. Гудок протяжный, пугающе громкий в тишине холла. Я ждала, прислушиваясь к стуку сердца. Секунды тянулись.

Резкий электронный писк. Щелчок замка. Дверь подалась. Поехали.

Лифт мягко взмыл вверх. Зеркальные стены отражали мое отражение: бледное лицо, тщательно уложенные, но уже отсыревшие волосы, темно-синий деловой костюм – мой щит. Я поймала собственный взгляд.

Господи, да что со мной? Выгляжу как загнанный зверь. Соберись, Марго. Ты здесь ради Сони. Ради работы. Он – фон. Игнорируй. Контролируй. Всего два часа. Но успокоится не получалось.
Двадцатый этаж. Дверь лифта разъехалась. Широкий, пустынный коридор с одинаковыми дверями. Квартиры все как одна... Безликий комфорт. Ничего личного.

Дверь 2011. Последний рубеж. Моя ладонь, холодная и влажная, сжала металлическую ручку. Глубокий вдох. Вся учительская выдержка. Вся ледяная непроницаемость.
Повернула ручку. Толкнула дверь.

Он стоял на пороге.
В простой черной майке-борцовке, облегающей торс, как вторая кожа. На темной ткани резко выделялись переплетения татуировок, покрывающих мощные бицепсы, предплечья, ключицы, шею. Боже… Это незаконно быть таким сексуальным! Алексей Астахов вы виновны в вооруженном нападении на мое сердечко… руки за голову лицом в… Соберись Марго!
Сложные узоры, символы – целая история на смуглой коже. Черные спортивные штаны низко на бедрах подчеркивали атлетичность. Каждое движение мышц было отчетливым, живым. Волосы темные, чуть растрепанные, влажные.
На миг я потерялась. Не ожидала такой... обыденности. Домашности.
Но взгляд. Взгляд. Он поднялся от моих промокших лодочек, скользнул по костюму, остановился на лице. Темные глаза горели, как тлеющие угли. В них не было прежней откровенной пошлости. Было что-то другое. Глубокое, оценивающее, знающее. Знакомая, наглая ухмылка тронула губы.

— Ну что же, стоите на пороге, Марго? — Голос низкий, хрипловатый, но тише, интимнее, заполняя прихожую. Он не сделал шаг назад. Просто стоял, блокируя вход, его запах – чистая кожа, мыло, что-то неуловимо мужское – ударил в лицо. — Вы входите. Мы вас очень ждали.

Нахал. "Мы ждали". Как будто я желанный гость. Ярость, знакомая и почти успокаивающая, вскипела под грудью. Смыла часть тревоги, заменив холодным раздражением. Хорошо. Играем.
Я не опустила взгляд. Встретила его ухмылку ледяным учительским взором. Шагнула вперед, заставляя инстинктивно отступить на полшага. Прошла в прихожую, чувствуя его взгляд на спине.

— Где Соня? — Мой голос прозвучал ровно, громче, чем нужно, отрезая пространство для игр. Я начала расстегивать плащ, все еще держа одной рукой зонтик и сумочку. Он протянул руку и аккуратно забрал у меня.

— Мы начинаем через минуту. У нас мало времени.

Он медленно закрыл дверь. Щелчок замка громко отозвался в тишине. Обернулся, оперся спиной о дверь, скрестив руки на груди. Мускулы напряглись под татуированной кожей.
— Соня в своей комнате. Готовится. — Его глаза не отрывались от меня. — Но сначала, Марго... нам надо поговорить.

Вот и началось. Я почувствовала, как холодная волна пробежала по спине, но лицо осталось непроницаемым. Повернулась к нему полностью, сумка с учебниками – барьер между нами.
— О чем? Если это касается Сони, обсуждаем вместе с ней. Если нет... — Я сделала микроскопическую паузу, вкладывая в голос всю сталь. — У меня нет времени на личные разговоры, Алексей. Я здесь чтобы работать.

Глава 15

Сделай вдох,
Ведь я заберу тебя с собой.
Словно волк,
Я вырываю тебя из толпы.

Miyagi & Andy Panda – «Minor»

Занятие прошло в привычном, почти умиротворенном ритме, несмотря на гнетущую атмосферу за окном. Соня старалась, ее бледность после больницы постепенно отступала. Я объясняла особенности формирования Сената, погруженная в эпоху Петра, стараясь вытеснить тревогу о предстоящем вечере и… его невидимое присутствие где-то за стенами комнаты.

Контроль, Марго. Только контроль. Сейчас важна Соня.

Мой телефон, лежащий экраном вниз на краю стола рядом с сумочкой, тихо завибрировал. Потом еще раз. Я машинально скользнула взглядом по экрану, когда он замигал уведомлениями.

Первое – Илья.

“Марго, привет. Сегодня вечером в театре премьера того самого спектакля, о котором говорили. Билеты у меня есть. Сходим? Начало в 19:30. Очень надеюсь, ты свободна.”

Театр. Сегодня. Боже, ну почему именно сегодня? Мысль мелькнула с раздражением. Вечер после этих стен… мне хотелось только тишины. Илья с его настойчивой, но поверхностной заботой казался сейчас еще одним источником давления.

Практически следом – новое сообщение. Катя.

“Маргош, привет. Очень-очень срочно нужно увидеться. Сегодня вечером. Можешь? Приезжай ко мне, пожалуйста. Домой.”

Сердце екнуло. Срочно. Домой. Предчувствие чего-то тяжелого, холодное и липкое, поползло по спине. Катина история с разводом, ее боль – все это было слишком свежо и хрупко. Что случилось?

Я отвлеклась на секунду, увидев, что Соня закончила выделять абзац и смотрит на меня вопросительно.
– Извини, Соня, – быстро сказала я. – Мне нужно пару секунд, ответить на срочное сообщение. Продолжай читать следующий пункт, пожалуйста.
– Конечно, Марго Сергеевна, – кивнула она.

Пальцы быстро застучали по экрану:

Кать, конечно, приеду. Удобно через два часа? Около шести? Что случилось? Все в порядке? Ты меня пугаешь.

Ответ пришел почти мгновенно:

“Да, в шесть – идеально. Спасибо, родная. Дома расскажу. Не пугайся заранее, но… держись. Не очень хорошие новости.”

Не очень хорошие новости». От Кати, которая и так на грани. Предчувствие сжалось в желудке холодным узлом. Боже, только не это. Не сейчас.

“Хорошо. Буду в шесть. Держись и ты. Скоро увидимся.”

Я положила телефон обратно, стараясь вернуться к Соне. Но мысли уже были далеко.

Занятие подходило к концу. Соня устала. Мы подвели итоги, я дала задание на следующий раз.
– Отлично поработали сегодня, – похвалила я. – В среду продолжим. Не перегружайся, хорошо?
– Хорошо, Марго Сергеевна, спасибо, – Соня улыбнулась слабо, но искренне.

Я встала, направилась в прихожую, где оставила сумку и плащ. Настроение было тяжелое, сумбурное – тревога за Катю, усталость, раздражение на предстоящий вечер с Ильей, который теперь точно придется отменять. Нужно ответить ему. Вежливо, но твердо.

Я присела на банкетку, чтобы надеть туфли, и замерла. Место у двери, где я аккуратно поставила свои черные лодочки, было пусто. Я моргнула, не веря глазам. Не может быть. Куда они делись? Я оглядела прихожую – ни под вешалкой, ни за тумбой, ни под скамейкой. Пропали.

Мои дорогие, удобные, единственные на сегодня шпильки.

Что за чертовщина? Алексей? Это его уровень «шуток»? Спрятать обувь? Как ребенок!

Раздражение, подогретое и без того скверным настроением, вспыхнуло ярко. Я резко выпрямилась, оставив сумку на банкетку, и прошла вглубь квартиры. Гостиная была пуста. Я двинулась дальше, к кухне.

И замерла на пороге.

Алексей стоял у плиты. В руке – деревянная ложка, которой он неспешно помешивал что-то в кастрюльке. Пар поднимался легкой дымкой, наполняя кухню аппетитным, домашним запахом. Он был сосредоточен, профиль казался неожиданно… спокойным. Почти обыденным. Домашним. Это зрелище настолько контрастировало с его привычным образом «антихриста на мотоцикле», что на мгновение я потеряла дар речи.

Он почувствовал мой взгляд. Повернулся. И тут же его губы растянулись в той самой знакомой, вызывающей ухмылке.

– Чё, потеряла что-то, училка? – спросил он, облокотившись о столешницу. Взгляд его, насмешливый, скользнул по мне, задерживаясь на моих чулках.
– Алексей, верните мне, пожалуйста, мою обувь, – произнесла я ровно, но сквозь зубы. – Это не смешно.
– Волшебное слово забыла? – он поднял бровь.
– Пожалуйста, – прошипела я.

Он смотрел на меня несколько секунд, его темные глаза сверлили мои. Потом развернулся и подошел к батарее отопления в углу кухни. Там, аккуратно поставленные на теплую поверхность, подсушиваясь, стояли мои лодочки. Он осторожно взял одну, засунул пальцы внутрь, проверяя сухость подкладки, и протянул мне.

– На. Сухие. Не носи мокрую обувь, простудишься.
Я автоматически взяла туфельку. Она была чуть теплой, совершенно сухой. Он… Что?Шок сковал язык. Я смотрела на сухую обувь, потом на него.

– Спасибо, – выдохнула я искренне, но сбито. – Я… не ожидала.
Он пожал плечами.
– Не за что. Как Соня? Всё норм?
– Да, – кивнула я. – Она старается. Я приеду в среду.
– Ок, – он бросил через плечо, вернувшись к плите.

Глава 16

Я как зверь, когда ты рядом со мной,
Я тону в тебе, иду за тобой.
Ты не скроешься — ты моя тень,
Я сожгу твой покой.

Miyagi & Эндшпиль — «I Got Love»

Дверь захлопнулась за ней с таким грохотом, что дребезжали зеркала в коридоре. Я остался стоять посреди прихожей, дыхание сбитое, адреналин еще гулял по жилам горячими волнами. А на подъеме левой ноги горело маленькое, но отчетливое пятно. След от ее проклятой шпильки.

Сел на банкетку, приподнял ногу. Осмотрел. Небольшой вдавленный отпечаток на коже, покраснение. Болело, черт возьми. Но... Серьезно? Я усмехнулся, вставая и опираясь о стену. Если бы эта фурия ткнула со всей дури, там бы уже сине-багровый синяк цвел, а то и кость треснула. А она... она просто ткнула. Сигнал. Протест. "Отстань".

Ведьма. Мысль пронеслась с восхищением и злостью одновременно. Она сопротивлялась. Отчаянно, с огоньком. Но это была игра. Чистой воды бравада, чтобы меня позлить, вывести из себя. Я чувствовал ее. Чувствовал, как ее тело отозвалось на мой захват, как дыхание перехватило не только от ярости, когда я прижал ее к стене. Как кожа под моими губами вспыхнула жаром, а не только болью от засоса. Она хотела этого. Хотела меня. Но нет, моя училка будет ломаться до последнего. Просто так она не сдастся. Не опустит свои гордые глаза и не признает, что этот дикий хаос, что я в нее привношу, ей нужен больше, чем вся ее вылизанная, контролируемая жизнь.

Да и плевать. Глубокая, уверенная волна накрыла меня. Я добьюсь своего. Она будет моей. Точка.

Изначально... да, изначально я думал просто трахнуть эту стерву, отомстить за байк, за высокомерие, за то, что посмела сбежать и назвать меня щенком. Выпустить пар. И забыть.

Но сейчас... Сейчас, когда дверь захлопнулась, оставив в прихожей запах ее духов – дорогих, терпких, как она сама – и тишину, прорезанную только моим дыханием, я понял кое-что важное.

У нее нет мужа. Никакого постоянного любовника, кроме этого скучного мужичонки Ильи, с которым я видел ее в ресторане. И этот Илья... Пфф. По виду – ноль без палочки. Одет хорошо, машина дорогая, но глаза пустые. Как у рыбы на льду. Такой, как Марго, с ее огнем, с ее стальным стержнем, с этой чертовски сексуальной яростью – ей не место рядом с таким. Что он ей может предложить? Рестораны? Театры? Выставки? Я на сто процентов уверен – ей это до лампочки. Ей нужно... напряжение. Вызов. То, что заставляет кровь кипеть, а не тихонько булькать. То, что могу дать ей только я.

Из комнаты осторожно выглянула Сонька. Ее большие глаза, еще не до конца пришедшие в себя после сотряса, смотрели на меня вопросительно.
– Марго Сергеевна уже ушла? – спросила она тихо.

Я кивнул, стараясь сбросить напряжение с лица.
– Ушла. А что? Ты что-то забыла у нее спросить?

Соня потупилась, покрутив кончик своей темной косы между пальцами. Потом подняла на меня серьезный взгляд. Очень серьезный для ее одиннадцати лет.
– Лёх... – начала она осторожно. – Зачем ты ее достаешь? Она хорошая. А ты с ней ругаешься постоянно. Ну не виновата она, что я упала! Хватит уже!

Яйцо учит курицу. Мысль мелькнула раздраженно. Дожил. Но смотреть в эти искренние, немного испуганные, но настойчивые глаза сестры и злиться – было выше моих сил. Я вздохнул, потер переносицу.
– Мы с ней не ругаемся, Сонь, – сказал я, стараясь, чтобы голос звучал убедительно. – Это так... мы прикалываемся друг над другом. По-взрослому. Не обращай внимания. Если бы мы ругались по-настоящему, ты бы это услышала.

Но Соня не купилась. Она скрестила тоненькие ручки на груди – точь-в-точь как Марго, когда та впадала в свою преподавательскую ярость. Мелкая копия фурии.
– Но я слышала, что ты с ней ругался! – выпалила она. – Вот только что! Громко!

Выдох. Как же ей объяснить, что это был не совсем ругаться? Что это была... прелюдия? Или объявление войны? Или и то, и другое сразу? Я растерялся на секунду.

– Не ругайся с ней, – повторила Соня еще настойчивее, ее голос дрогнул. – Она правда хорошая. И добрая. И... она мне нравится.

Она пригрозила мне пальцем, как маленькая разгневанная фея.

Ладно, черт возьми.
– Окей, окей! – сдался я, поднимая руки в знак капитуляции. – Твоя взяла. Больше не буду. Обещаю.

Она прищурилась, изучая мое лицо на предмет искренности. Потом кивнула, удовлетворенно.
– Точно обещаешь?

– Зуб даю, – сказал я, стуча себя кулаком в грудь с преувеличенной серьезностью.

Казалось, инцидент исчерпан. Соня развернулась, чтобы идти обратно в комнату. Но тут меня осенило.

Щекотка. Ее ахиллесова пята. Я неожиданно кинулся на нее, легко поймав худенькую фигурку в охапку.
– Ааа! Лёха! Нет! – завизжала она, забилась, но я уже поднял ее, прижал к себе и обрушил град щекочущих атак на бока, подмышки, шею.

Она заверещала, как пойманный воробей, забилась, закрутилась, смех переходил в истеричные всхлипы.
– Хва-ха-ха-ха-ати! Пре-прекрати! Пожа-а-алуйста! – Она икала, слезы брызнули из глаз, маленькие кулачки беспомощно лупили меня по плечу. – Всё! Всё! Пожалуйста! Хватит! Братик, хватииии!

Я прекратил, но не отпустил. Усадил ее себе на одно колено, прижимая к груди, пока ее дрожь и смех не сменились тяжелым, ровным дыханием. Гладил по спине, по темным волосам, как делал с тех пор, как она была малышкой.
– Успокоилась, огонек? – спросил я тихо.