Я вошла в спальню и замерла посреди комнаты, как окаменевшая. Вместо гнева — ледяная пустота, безысходность, сжимающая горло туже удавки. Еще шаг — и рассыплюсь. Не двигалась, уставившись в стену, где с десятка фотографий улыбался он. Мой Адам.
Сзади тихо скрипнула дверь. Я не обернулась. Знала, что это он. Чувствовала его присутствие, тяжелое и незваное, спиной.
— Доволен? — голос сорвался шепотом, хриплым от сдерживаемых слез. — Счастлив? Добился чего хотел?
— Динара, — он произнес мое имя мягко, почти с болезненной нежностью.
Я медленно повернулась. Слезы застилали взгляд, делая его образ расплывчатым, будто призрака.
— Зачем? — выдохнула я, и голос задрожал, предательски выдавая всю боль. — Зачем тебе всё это? Я не наследница. Не красавица. Я — вдова, которая просто хотела жить в своем горе. Я же просила тебя… умоляла уехать. Оставить нас в покое.
— Ты нужна мне. Вы нужны, — его ответ прозвучал спокойно, с убийственной уверенностью. Руки он убрал в карманы, и эта расслабленная поза, эта невозмутимость — бесили, сводили с ума. Он стоял, будто не рушил чужую вселенную, а обсуждал погоду.
— Хочешь заменить его? — Голос сорвался, стал выше, острее. — Думаешь, место в этой комнате даст тебе место в моем сердце?
— Динара, всё не так, — он сделал шаг вперед, и пространство между нами сжалось, стало опасным, наэлектризованным.
— А как, Мансур? Как?! — я почти выкрикнула, отступая на шаг к комоду. Моя ладонь нащупала холодное стекло фотографии. Я схватила рамку, прижала к груди, как щит. — Видишь его? Он здесь! Он всегда будет здесь! Заключив никах, ты получил права на это тело, да! Но не на меня! Моя душа, мое сердце, вся моя любовь — они под землей, с ним! Он был моим дыханием! Моей жизнью! Ты думаешь, брачный контракт воскресит меня?! Ты получишь только оболочку, которая будет ненавидеть тебя каждую секунду!
Он стоял молча, принимая мой ураган. Его взгляд не потемнел, в нем не вспыхнул гнев. Лишь глубокая, бездонная грусть, от которой мне стало вдруг стыдно и еще больнее.
— Я и не хочу заменять его, — проговорил он тихо, но так, что каждое слово било прямо в душу. — Я не хочу, чтобы ты видела во мне его тень. Мне нужно то, что есть. Ты. И дети.
— Зачем тебе мы?! — в голосе прорвалась истеричная нота. — У тебя вся жизнь впереди! Мои дети не просили тебя в отцы! Я не просила тебя в мужья!
— Ты уверена? — он сделал еще шаг. Теперь между нами было меньше метра. Я чувствовала его тепло, его запах — чужой, незнакомый, вторгающийся. — Каждому ребенку нужен отец, Динара. Ты даешь им всё. Но ты не можешь быть для Маины мужским плечом, когда она вырастет. Не можешь научить Амина быть мужчиной. Я готов. Я хочу этого. Их кровь — не моя. Но здесь, — он приложил кулак к груди, — они мои. Безоговорочно.
— Они тебе никто! — выдохнула я, сглатывая горький ком. — Ты чужой!
— Для мира — да. Для законов — да. Но только я знаю, как болит мое сердце, когда Амин плачет. Как горжусь, когда Маина рассказывает стих. Они вошли в меня, Динара. Без спроса. Как и ты.
— И ты вошел к нам без спроса! — парировала я, чувствуя, как слезы текут по щекам. — Ты подобрался к детям, чтобы добраться до меня! Ты использовал их!
— Не смей! — его голос не повысился, но в нем зазвенела сталь, и он резко сократил дистанцию. Теперь его лицо было в сантиметрах от моего. Дыхание смешалось. Я замерла, не в силах пошевелиться. — Никогда не смей говорить, что я использовал их. Я люблю твоих детей. Я принял их. А что до тебя… — его взгляд упал на мои губы, потом снова встретился с моим. — Да, я жажду быть рядом. Я сгораю от желания просто стоять здесь и дышать с тобой одним воздухом. Дети уже приняли меня. Они чувствуют эту связь. А ты… ты можешь ненавидеть. Можешь отворачиваться. Но даже твоя ненависть для меня ценнее, чем жизнь в пустоте без вас.
Его слова повисли в воздухе, тяжелые и неудобные, как признание в болезни. В них не было романтики. Была голая, неприкрытая правда человека, который поставил на кон всё, зная, что может проиграть.
— Это ненормально… — прошептала я, отводя взгляд. Его близость обжигала.
— Знаю, — уголки его губ дрогнули в печальной, смиренной улыбке. В его глазах отразилась вся бездна его одинокой решимости. — Наша жизнь уже давно не укладывается в «нормально». Ты — моя ненормальность. И я принимаю тебя любой. Даже разбитой. Даже чужой.
Он медленно наклонился и мягко, едва касаясь, приложился губами ко лбу. Этот поцелуй был не посягательством. Он был обетом. Печатью. Признанием поражения еще до начала битвы.
Потом он развернулся и вышел, оставив дверь приоткрытой.
Я без сил опустилась на край кровати, всё еще сжимая в руках холодную рамку. Слезы текли беззвучно, капая на стекло, за которым навсегда застыла его улыбка. Я провела пальцами по его лицу.
— Почему? — прошептала я призраку в рамке. — Почему ты ушел? Почему ты позволил ему войти в нашу жизнь? Я не могу… не могу дать ему то, что принадлежит тебе. Я навсегда твоя. Даже в этом браке.