Ты случилась вдруг 2: Лед тронулся

Глава 1 — Приехать и не сказать

Томск встретил тишиной. Не холодом — воздух был ещё тёплый, пах листвой и чем-то сыроватым, словно утренний чай, забытый на подоконнике. Не суетой — вокзал почти пустой. А тишиной. Такой, в которой слышно не только шаги, но и собственные мысли.

Зачем я здесь?

Максим стоял у стеклянных дверей Томска-1, сжимая лямку рюкзака. Внутри — три футболки, толстовка, паспорт, зарядка и пачка денег, сложенных по убыванию. пятьдесят тысяч. Всё, что осталось от прежней жизни. В кармане — телефон, в голове — голос Сони, озвучивающий каждое новое сообщение. "Ты бы точно оценил наш проспект осенью. Вон там клёны как будто горят." Он посмотрел в ту сторону — и правда, что-то горело. Только не клёны, а мост.

Он нашёл хостел в пяти остановках от вокзала. Пахло грибами, хлоркой и дешёвым гелем для душа. На ресепшене сидел подросток с фиолетовыми волосами и пластиковыми наушниками. Пожевал губами:

— Номер нужен?

Максим кивнул, протянул паспорт, еле улыбнулся. Хотелось лечь, закрыть глаза и проснуться дома — но не в той квартире, где орала Лена, а в доме, которого никогда не было.

Комната оказалась на втором этаже, с пятном на потолке и двумя металлическими кроватями. Вторая была пустая. Максим швырнул рюкзак на матрас и достал телефон. Соня была онлайн.

Он задержал палец над клавиатурой. В голове вспыхнуло: Сказать? Просто написать — “я в городе. хочешь увидеться?” Но вместо этого он набрал:

— Привет. Как ты?

Ответ пришёл почти сразу.

— Замёрзла. Осень у нас настоящая уже. Ветер злой.

Максим улыбнулся. У него внутри тоже дул ветер. Только злой ли он — ещё не знал.

Он написал:

— Зато ты умеешь носить шарфы. Наверное, опять как гусеница замоталась?

Соня прислала смайлик и фото. Она действительно была в огромном шарфе, который закрывал половину лица. Только глаза торчали — серые, как небо сегодня. Макс смотрел на них и чувствовал, как внутри сжимается что-то тихое, но живое.

Я рядом, — хотел он написать.
Но стёр.

Он лёг, не раздеваясь, и смотрел в потолок. Пятно казалось ему картой. Где-то там — река. Где-то — университет. А где-то — она. Не в переписке. А на другом конце города. Настоящая.

Я приехал. Но не знаю, имею ли право быть здесь.

* * * * *

Утро началось с треска кипятильника. Максим сидел на узкой кухне хостела, ел лапшу из крышки, потому что тарелок не было. Пластик скрипел под вилкой, а чай отдавал железом — наверное, из-за местной воды. Он ел медленно, разглядывая стены с облупившейся краской, и думал: вчера он приехал в город, где никто его не ждал. И всё равно — не хотел уезжать.

В кармане оставалось мало денег. Он сделал скрин банковского баланса и без особой цели сохранил его в отдельную папку. Назвал её «начало». Почему-то показалось важным.

В обед он вышел на улицу. Погода была серая, хмурая, но без дождя. Через пару остановок — студгородок. Максим знал маршрут почти наизусть: ещё весной Соня скидывала ему видео, где идёт по этой аллее, снимая жёлтые листья. Он узнал дом. Узнал почтовый ящик, у которого она однажды делала селфи.

Он не стал заходить. Просто прошёл мимо, будто случайный прохожий. Сердце билось в горле. На секунду мелькнула мысль — а если она сейчас в окне?. Он поднял взгляд. Третья створка сверху. Пусто.

Вернувшись, он лёг на кровать и провалился в сон, даже не разувшись.

Во сне он стучал в какую-то дверь. Снова и снова. Нерешительно. С той стороны кто-то был — он чувствовал дыхание. Но дверь не открывали. Он говорил: «Я не зря пришёл. Просто впусти». Но ответа не было. Только шарф, который скользнул под порог. Шарф — как у Сони. И звук шагов, удаляющихся по лестнице.

Он проснулся с дерганым вздохом. В окно било солнце, будто его не было тысячи лет. Он не сразу понял, где находится. Поднялся, посмотрел в зеркало — растрёпанный, бледный, с красными глазами.

Телефон завибрировал. Соня написала:

— Завтра у нас будет киноночь. Девчонки накупили какой-то фигни и настаивают на "Сумерках". Спаси.

Он поймал себя на том, что улыбается. И тут же почувствовал, как эта улыбка трещит изнутри — как лёд под ногами.

Он ответил:

— Бери мятный чай и делай лицо, как будто страдаешь. Может, тебя пожалеют.

Она прислала гифку с унылой Беллой. Он не удержался и ответил смайлом. Потом положил телефон и сел на край кровати.

Она пишет. Она смеётся. Она считает, что я где-то далеко.

Максим посмотрел на свою обувь. Грязные кроссовки, прошедшие шесть вагонов и двенадцать часов пути. Он был ближе, чем она думала. Но признаться — пока не мог.

* * * * *

Он вышел ближе к вечеру. Улицы были почти пусты — в Томске рано темнеет, особенно осенью. Ветер шёл низко, как будто тёрся щекой о асфальт. Сухие листья царапали ботинки, будто кто-то нашёптывал: задержись.

Максим шёл без маршрута. Просто двигался. Под ногами — деревянные мостки, потрескавшийся бордюр, куски старого асфальта. Домики как из фильмов: резные ставни, облупленные таблички с номерами. Где-то за стеной кто-то играл на баяне. Или, может, просто пытался — ноты срывались, как пьяный смех.

Этот город странный, — подумал он. — Старый. Но не мёртвый. Как будто только что проснулся после тяжёлого похмелья.

Он остановился у светофора. Зеленый — моргнул и тут же исчез. Машин почти не было. Улица казалась безвременной — ни спешки, ни суеты. Как будто город никому ничего не должен. Как он сам.

Максим зашёл в маленькую кофейню с тусклым светом. За стойкой — девушка с пирсингом в губе, лет двадцати. Она кивнула:

— Капучино?

Он кивнул в ответ. Пока ждал, смотрел в окно.
Снаружи прошёл парень с гитарой. Девочка в шарфе. Пожилая пара с собачкой. Все — как будто в своём кино.

Глава 2 — На расстоянии шага

Проснулся Макс от звука перфоратора. Сначала не понял, где находится — привычка думать, что в родной квартире, с орущим чайником или криками Лены из соседней комнаты. Только тут — не орали. Гудело. Стук, вибрация, будто дом проваливался в асфальт.

Максим сел на кровати, потёр лицо. Было семь двадцать. В хостеле уже кто-то шаркал тапками, хлопала дверь душа. Под потолком — трещина, знакомая, как родинка. Точно. Он всё ещё здесь. В Томске. В хостеле. С семнадцатью тысячами в кармане.

На доске у ресепшена висело объявление:
“Нужен помощник на стройку. Без документов. Наличка каждый вечер. Адрес: ул. Никитина, 14. Спросить дядю Колю.”

Он сфоткал на автомате.
Через полчаса уже стоял у нужного подъезда. Бетонный мешок с отколотой плиткой. У ступеней курил мужик в старом свитере и кирзачах, с лицом, которое уже видело всё и даже чуть больше.

— Ты по делу? — спросил он, без приветствия.

— По объявлению. Я могу попробовать.

— Сколько весишь?

— Семьдесят.

— Потянешь мешки?

— Да.

— Тогда погнали.

И всё. Без анкет, без имени. Сразу — на площадку.

Там пахло цементом, металлом и чужим потом. Максим три часа таскал блоки, дважды чуть не навернулся с лестницы, один раз пролил грунтовку и услышал от прораба классическое «ты что, не головой родился?». Но никто не выгонял. Просто кидали очередную задачу — и он шёл, не огрызаясь.

К обеду руки дрожали. Вода из пятилитровки казалась вкуснее любого капучино. Он думал, что упадёт прямо в мусорный бак, но выдержал.

К шести дядя Коля дал ему конверт:

— Тут полторы. Завтра приходи — если не передумаешь.

Максим поблагодарил и пошёл. Медленно. Как будто каждая ступень тротуара — экзамен.

В хостеле от него пахло мокрым песком и болью в пояснице. Он скинул кроссовки, рухнул на кровать и смотрел в потолок.

Я не пропал. Я работал.

Это было ничтожно, грязно, тяжело. Но своё. Без скандалов. Без унижений. Просто обмен времени на выживание.

Он достал телефон. И начал набирать:

Соня. Я здесь. В Томске. Уже неделю. Хотел сказать — но не знал, как.

Палец завис над кнопкой «отправить». Он замер. Потом гасит экран.
Не сегодня.

Но скоро.

* * * * *

Он проснулся в 9:17.
Потолок не двигался, время — тоже. Только тело болело так, будто ночью по нему прошлись молотком, а потом сверху пролили бетон. Руки не гнулись. Плечо будто стёрлось. Спина ныливо просила: «ещё пять минут».

Но потом его словно ударило током:
Работа. Чёрт. Работа в восемь.

Максим вскочил. Рюкзак, носки, кроссовки. Щётка в зубы на бегу, лицо под ледяную воду, футболка даже не та — чужая, из корзины «на всякий случай». Он выскочил из хостела, проскочил мимо ресепшена, чуть не сбил бабушку у ларька и, запыхавшись, примчался на стройку.

Во дворе дядя Коля курил. Уже без каски. Его взгляд был ленивый и равнодушный, как у человека, который всё понял ещё до того, как ты открыл рот.

— Ты опоздал, — сказал он, не отрываясь от дыма.

— Я... Проспал. Вчерашний день — просто…

— Не рассказывай, — перебил тот. — Не обижай ни себя, ни меня. У нас не театр. Тут на место твой сосед уже пришёл. Не плачь. Иди дальше. Всё.

Максим стоял пару секунд. Потом кивнул.
Слов не было. Да и не нужны они были.

Он вышел за ворота, прошёл пару метров и присел на бетонный блок. Плечи опустились. В голове — гул, как будто снова перфоратор, только уже внутренний. Блядь. Сутки. Я продержался сутки.

Руки дрожали не от холода. Не от усталости. А от того, что всё усилие — впустую. Опять.

Он достал телефон. Хотел написать Соне: «Знаешь, я лох. Меня уволили, потому что не услышал будильник.»
Но экран оставался пустым.
Он просто положил его на колени и смотрел, как в лужах отражается октябрьское небо. Мутное, с рваными облаками. Как внутри.

Скоро, Соня. Обязательно скажу. Но не сейчас. Сейчас — просто посижу немного. Чтобы не развалиться.

* * * * *

Он пришёл в хостел к обеду, с ногами, как деревянными балками. В голове стоял гул от слов дяди Коли, но больше всего — от собственного молчания. Он не сказал ни "извините", ни "дайте шанс", ни даже "хорошо". Просто ушёл.

На кухне было пусто. Максим закинул в кружку лапшу, залил кипятком из общего чайника и сел. В ложке дрожала крошка зелёного лука. На вилке — тугой ком теста.

Он ел медленно. Как будто чем медленнее будет еда, тем дольше удастся не думать.

Но мысли приходили. Я в городе. Без денег. Без работы. В рубашке с чужого плеча. А она даже не знает.
Он достал телефон. Открыл чат.

Долго смотрел. Потом всё-таки написал:

Максим:
— Соня. Я в Томске. Уже неделю. Прости, что сразу не сказал.

Он замер, уставившись в экран.
Никаких прочитано. Никаких движений. Он убрал телефон экраном вниз.

Прошёл час. Потом ещё сорок минут. Потом ещё двадцать. И только в момент, когда он снова заварил чай и собирался уйти в душ, пришло:

Соня:
— Серьёзно?

Он сразу набрал ответ:

— Я не знал, обрадуешься ли. Не хотел влезать. Но я рядом. И хотел бы увидеться.

Ответ пришёл не сразу. Пять минут. Десять. Он встал, прошёлся по коридору. Вернулся. Сел. И только тогда:

Соня:
— Не знаю, что сказать. Но ладно. Давай попробуем.

Он выдохнул. Словно всё напряжение, копившееся внутри, ушло сквозь пол.

Они быстро согласовали место: набережная. Вечером. Там, где обычно не шумно.
В 18:30.

Он встал, пошёл к зеркалу. Щетина с двухдневной злостью. Синие круги под глазами. Он включил воду, начал бриться, сбривая остатки страха. Потом нашёл чистую футболку — случайно завалившуюся под кровать. Старые кеды — в мусор. Из ящика "забытая обувь" возле ресепшена достал почти новые — и по размеру, и по духу.

Глава 3 — Бригадир и обнимашки

На балансе оставалось 7200 рублей.
Он знал это число наизусть. Смотрел на него каждый день, как на приговор. Примерно три-четыре дня с лапшой, потом — тишина. Не голодная. Финансовая.

Уже неделю он почти не писал родителям. Отвечал коротко: «всё нормально», «позже наберу», «работа нашлась».
Он знал: они не давили. Но ждали.
Именно поэтому сейчас страшнее всего было нажать “вызов”.

Максим сел на край кровати в хостеле, уткнулся взглядом в окно. За стеклом — мокрые кусты, серый двор и чувак в шапке, который третий раз бегал курить с чашкой кофе.
Он глубоко вдохнул. И всё-таки позвонил.

Мама ответила на первом гудке.

— Максюша! — голос её был светлый, но в нём была нота напряжения. — Наконец-то. Мы уже думали, ты куда пропал.

— Привет, мам. Прости. Тут немного завал был… да и связь не всегда ловит.

— Ты нас совсем не радуешь. Папа волнуется. Я — тоже. Ты же понимаешь…

— Понимаю. Правда, всё нормально. Устроился. В монтажную бригаду. Пока подработка, но платят. По чуть-чуть. Жильё — хостел, тихий, нормальные люди. Не шик, но мне хватает.

— А кушаешь ты что? Ты ж у меня ничего не умеешь, кроме яичницы.

Он усмехнулся.
— Ну, вот и учусь. Макароны, сыр, суп из пакета. Иногда беру йогурт. Всё потихоньку.

На самом деле, он уже ел вторую неделю лапшу, которую заливал кипятком из чайника. Но в её голосе появилась лёгкость — и он понял: она поверила.

— Сейчас папу позову.

Пауза. Шорох. Далёкий голос: «Да он, наконец!»

— Алло, Макс? — отец всегда говорил чуть громче, чем нужно. — Ну как ты? Обустроился?

— Да, нормально. Привыкаю. Люди адекватные. Работа… тяжеловатая, но справляюсь.

— Смотри сам. Главное — не болей и не ленись. И не забывай, кто ты есть.
Он сказал это, как всегда. Без лишней эмоции. Но именно в этом была суть: он ждал, что сын справится.

— Не забываю, — тихо ответил Максим.

— Ну и ладно. Если что — звони. Мама всё время тебя вспоминает.

— Спасибо, пап.

Они попрощались. Он нажал «завершить» и положил телефон экраном вниз.
В комнате стало так тихо, что слышно было, как где-то капает кран в ванной. И как сердце стучит — глухо, как отбойный молоток в подвале.

Я вру. И они верят. Потому что так проще. Для всех.

Максим встал. Посмотрел в окно. Курильщик ушёл. Осталась только лужа. И он сам. Между реальностью и тем, что хочет казаться.

Он подошёл к раковине, залил кипятком очередную лапшу. Вдохнул пар. Посидел на подоконнике.
Нельзя дальше так. Или работа, или…

Он не договорил даже себе. Просто встал, натянул худи и вышел. Надо было идти. Куда-то. Любую сторону. Главное — вперёд.

* * * * *

Он шёл без цели. Просто двигал ногами, будто боялся остановиться. Как только останавливался — возвращались мысли. А вместе с ними — тревога, липкая, густая, такая, от которой не отмыться даже в душе.

Дождь моросил, как будто кто-то наверху выжал тряпку. Томск дышал влагой. Листья слипались на асфальте, машины шуршали грязной водой. Он завернул за угол, прошёл мимо автомойки, где пели радио и пахло резиной.

И тут:

— Эй, лось! Это что, Максим?

Голос — знакомый, как запах школьной столовой. Максим замер, обернулся.

К нему шёл парень в тёплой куртке, с растрёпанными волосами, лукавой улыбкой и мешком жизнерадостности на лице.

— Шнур?! — он даже не сразу поверил.

— Самый чёрт побери, да! — Егор хлопнул его по плечу с такой силой, будто выталкивал тоску. — Ты чего в Томске, в натуре? Туризм по серости?

Максим выдохнул.
— Долгая история.

— Идём. Расскажешь.
Они сели на бетонную тумбу у автомойки. Пар от земли валил, как дым, от них пахло осенью, чужими куртками и жизнью.

Максим рассказал коротко. Без нытья, но честно.
Про Соню. Про хостел. Про стройку и дядю Колю. Про лапшу.

Егор слушал, кивая. Потом рассмеялся.

— Братан, ты, конечно, романтик, но туповатый. Серьёзно — приехать ради девушки без бабок, без плана, без жилья? Ну красавец.

Максим улыбнулся:

— Спасибо. Мне не хватало, чтобы кто-то сказал это вслух.

— Пожалуйста. Но ты молодец. Знаешь почему?

— Почему?

— Потому что ты сделал. А не «думал сделать». А теперь — слушай сюда. У меня Ира уехала на байк-сборы на неделю. Квартира свободна. Кровать тоже.
Сегодня ночуешь у меня. Завтра — поедешь со мной на склад. Мне как раз руки нужны. Начнёшь хоть что-то. Там весело. Начальница строгая, но справедливая. Будешь как Человек из Коробки.

Максим смотрел на него, будто перед ним стоял мост. Настоящий. Через холодную воду, бессонные ночи и страх “не справлюсь”.

— Серьёзно? — спросил он.

— Абсолютно. Только не ной. И не пытайся платить. Я тебе лапшу не отдам, но гостевой одеялко — всегда пожалуйста.

Максим рассмеялся. Внутри что-то дрогнуло — не болью, а облегчением.
— Тогда пошли. Пока я не придумал, почему это плохая идея.

— Вот это по-нашему. Пошли, брат. А то ещё раз размякнешь — и опять кто-нибудь подскажет: “ну, может, не стоит”. А я тебе говорю: стоит. И жрать хочется.

Они пошли по улице вдвоём. Два бывших студента, один с потухшей надеждой, другой — с вечным запасом дури.
И между ними — что-то настоящее. Дружба. Или просто спасение.

* * * * *

Квартира Егора находилась в старом кирпичном доме — с облупленным подъездом, кодовым замком, который надо было бить кулаком, и лифтом, способным напугать даже бывалого сантехника.

— Не шик, — сказал Егор, поворачивая ключ в скрипучем замке. — Но и не хостел с грибком.

Максим вошёл первым.
В квартире пахло пиццей, квасом и каким-то мужским уютом. То есть — лёгким бардаком. На столе валялись гантели и провода от колонки. На подоконнике стояла чашка с засохшим кофе. Но одеяло на диване было сложено. А в ванной висело три чистых полотенца.

Глава 4 — Прогулка по льду

Октябрь выдался каким-то чересчур самоуверенным. Мороз уже давно заступил за свои права, будто на календарь плевать хотел. Утро было резким: из-под двери хостела тянуло студёным, а стекло в туалете покрылось хрупкой, будто рисованной паутиной. Максим проснулся от вибрации телефона и хриплого кашля соседа по койке. Сообщение было от неё.

«Пойдём сегодня погуляем? Лагерный сад. Где-то в два?»

Он перечитал дважды. Потом ещё раз. Соня обычно не звала первой. Максим даже ощутил, как внутри что-то чуть нагрелось — словно закипала вода в чайнике. Не резко, а с приятным нетерпением.

Он встал, натянул старые джинсы, кофту, свитер, поверх — куртку, что купил ещё дома. Она не грела как пуховик, но пока держалась. В кармане — сто тридцать шесть рублей и один рваный носовой платок. Максим достал вязаный шарф, укутал нижнюю часть лица, как ниндзя, и шагнул в сухой мороз.

Возле чугунных ворот парка он оказался на десять минут раньше. Дышал сквозь шерсть, смотрел, как редкие прохожие в спешке проходят мимо, сжимая пакеты или поводки. Синие птицы прыгали по снегу и ловили крошки у урн. Он подумал, что, наверное, именно так в детстве выглядели настоящие прогулки: без кафе, без тиктоков, просто — парк, перчатки, холодный нос.

Соня пришла, как всегда, молча. Только кивнула и улыбнулась — немного, но достаточно. На ней было тёмное пальто, под которым угадывались вязаный свитер и серый шарф. Щёки алели. Глаза блестели.

— Привет, — сказал он, делая шаг навстречу.

— Привет.

— Знаешь, мне кажется, октябрь перепутал себя с декабрём. Как минимум.

Соня усмехнулась.

— Или зима просто очень торопится.

Они пошли вглубь парка, по вычищенной от снега дорожке. Мимо проходили молодые мамы с колясками, старики в клетчатых шарфах, двое подростков играли в снежки и с визгом бегали между деревьями. Макс всё думал, стоит ли предложить кофе, но вспомнил, что даже на дешёвый у него не хватит. И замолчал.

— Когда я была маленькой, — вдруг сказала Соня, — мы с папой каждый октябрь выходили сюда. Он говорил, что именно в октябре Томь — как стекло. Хрупкая. И очень честная.

Максим повернул к ней голову. Она не смотрела на него — только вперёд, в сторону реки.

— Честная?

— Ну… потому что видно, насколько она не готова. Лёд тонкий, снег ещё рыхлый, всё будто говорит: «не сейчас».

Он улыбнулся.

— А мы всё равно идём?

Она кивнула, но не ответила.

Хрупкая, но честная. Как она сама, — подумал он и шагнул рядом, стараясь дышать не громко.

* * * * *

С тропинки они свернули к реке. Под ногами похрустывал наст, а в воздухе пахло смешением хвои, замёрзшего дыма и чего-то едва сладковатого — то ли сгущёнкой, то ли варёными сосульками из детства. Вдоль берега шли медленно: Соня смотрела под ноги, Макс — в её профиль. Временами руки почти касались, но ни один не решался взять другого за пальцы.

Сквозь облетевшие деревья открывался вид на Томь — ровную, тускло-блестящую. Лёд был прозрачный, с прожилками воздуха внутри, и казался неустойчивым, будто стеклянная витрина. По нему уже бегали дети в коньках, кто-то катался на санках, а двое парней — явно студенты — устроили импровизированный хоккей с палками и пакетом.

— Там можно пройти, — сказал Макс, кивая в сторону утоптанной тропы, что вела прямо по льду к противоположному берегу.

Соня остановилась, прикусила губу.

— Он ещё тонкий.

— Дети же бегают. Видишь?

Он пошёл первым — медленно, чуть отталкиваясь пятками, как по катку. Под подошвами скрипело, лёд глухо отзывался, но держал. Сзади он услышал, как Соня тихо выдохнула и пошла следом.

— Я в детстве боялась воды, — сказала она, когда оказались на середине. — Особенно, если не видно дна.

— А сейчас?

— Сейчас боюсь не воды. А когда не знаю, что человек чувствует.

Он бросил взгляд на неё — взгляд, в котором было всё: и неуверенность, и желание, и странная, почти ребёнком наивная надежда. Но Соня уже смотрела вниз, на пузырьки в глубине льда, как будто ничего не сказала.

— Я… — начал было он, но не договорил.

Лёд чуть хрустнул под правой ногой. Едва слышно — как щелчок пальцев. Они оба замерли. Соня напряглась, а Макс рассмеялся:

— Твой папа был прав. Очень честная.

Она усмехнулась в ответ, но на шаг приблизилась. Почти плечом к плечу. Разговаривали уже тише. Про музыку. Про одногруппников. Про то, как странно чувствовать себя в другом городе и как будто — в другой коже.

В этом разговоре не было признаний, но было что-то важнее — разрешение быть собой.

* * * * *

Максим ступил чуть в сторону от протоптанной тропы. Хотел обогнуть наледь, где лёд выглядел мутно. Под снегом что-то поблёскивало — то ли осколки стекла, то ли тонкий слой воды, замёрзший поверх пузырей. Он сделал шаг — осторожно, на носке — и в тот же момент услышал хруст. В ушах резко звякнуло, как если бы кто-то щёлкнул зубами прямо в голове.

— Макс… — сказала Соня, не громко, но тревожно. Она остановилась в трёх метрах.

Он повернулся к ней, хотел махнуть рукой, мол, всё нормально — и тут под ногами словно задрожала чаша. Тонкий слой снега провалился вниз, и нога ушла в пустоту. Всё произошло почти без звука: треск, холод, резкий, как удар током, и мгновенное ощущение, что тебя обняло ледяное железо.

Макс с громким «чёрт!» рухнул по пояс в воду. Промокли джинсы, нижняя куртка моментально напиталась влагой. Пальцы оцепенели. Он дёрнулся вверх, но лёд под локтями крошился. Тело сковал панический холод — такой, который не чувствуешь кожей, а ощущаешь в костях.

— Не двигайся! — крикнула Соня. Голос её дрожал. Она бросилась на живот, растянулась, как в кино, и поползла к нему, не отрывая локтей от поверхности. У неё не было времени думать, правильно ли она делает. Только глаза — испуганные, как у человека, который увидел во сне смерть и пытается её отменить.