Ты вспомни обо мне, когда пойдет дождь

И когда опять пойдет дождь, ты вспоминай обо мне.

…И ничего уже не спасти и никогда не сберечь.

И ты вспомни обо мне, когда пойдет дождь.

На земле родной пожар пылает словно заря.

На земле родной проститься – это значит «прощай».

Непроглядной пропасти очи – помилуй, обет.

Даже самой темной ночью наступит рассвет.

Ты вспомни обо мне… когда пойдет дождь.

Зима в этом году не спешила приходить на юго-запад Англии. Небольшой городок на берегу Атлантики казался серым, унылым, неприветливым. Мэн словно переживал свою вторую позднюю осень, был наполнен мрачностью, некой тоскливостью, что присуща творческим людям, утратившим свое вдохновение. Зима не спешила укрывать улицы тонким снежным покровом, преображать деревья и крыши домов, наполнять воздух магией, не здоровалась привычным холодным пощипыванием щек, рукопожатием до покраснения кожи, до побеления кончиков пальцев. Над головой висело пасмурное, привычное для Лондона небо. Лишь дожди стали реже. Словно даже на них у природы не осталось вдохновения и сил.

– Мне очень жаль, Анна, – доктор Ферретт проявляла неподдельное участие, хотела хоть как-то подбодрить свою студентку, но, к сожалению, погода была не в ее власти. – Не расстраивайся, в следующем году погода, наверняка, будет подходящей.

– Наверное, – только и смогла произнести на выдохе девушка, сжав от волнения лямку сумки. Для нее это был не просто конкурс, а нечто важное и сокровенное, то, о ком почти никто не знал. – Но, если что-то измениться, скажите об этом. Пожалуйста.

– Разумеется, – заверила ее молодая женщина, – а пока иди отдохни. Твои подруги ждут тебя в коридоре?

– Да, я пойду. До свидания.

Анна покинула кабинет доктора Ферретт со смешанными чувствами, но, пожалуй, самым сильным из них была именно грусть. Осенняя грусть. Казалось, что расстраиваться из-за подобной мелочи было так по-детски, но Анна ничего не могла с собой поделать. Даже глаза стали влажными, будто от яркого света. А еще подкрался жар от напряжения – сдерживать чувства всегда тяжело.

Подруги действительно ждали ее в коридоре и сделали вид, что не заметили, как она попыталась незаметно стереть подступившие слезы. За это она была бесконечно благодарна каждой из них.

– Не расстраивайся, Анна, еще столько конкурсов впереди будет. Успеешь устать от них.

– Верно, – поддержала Клэр Катарина. Ее голос был мягким, участливым, а рука, коснувшаяся плеча брюнетки, стала поддержкой для Анны. И она грустно улыбнулась. – Так бывает, но мы можем сходить в крытый каток на этих выходных. Вот увидишь, тебе понравится.

– С вами, девочки, мне понравится что угодно.

Улыбка Анны стала более уверенной, слезы больше не душили, а обида утихла в душе. Ей была приятна поддержка подруг, очень приятна, но грусть не покидала до сих пор. И даже сама девушка не понимала, почему именно этот конкурс был для нее так важен. Подобных, как и сказала Клэр, будет много, достаточно, чтобы наполнить студенческую жизнь яркими красками… Но сердце было не на месте. Возможно, всему виной была ее тоска по дому, месту, где зима была по-настоящему волшебная, снежная, наполненная дуновением морозного ветра и яркостью холодного солнца.

Анна любила коньки с самого детства. Каждый раз наслаждалась, когда лезвие со скрипом царапало прочную прозрачную поверхность ледяного озера, оставляло уникальные узоры. «Послание для неба, – говорил ей отец и непременно поднимал глаза к небу. Он больше всех в их семье любил зиму. – Так ты благодаришь ее за дары. И она непременно ответит снегом, когда прочитает твое послание». В эту красивую сказку сложно было поверить, даже маленькому ребенку. Особенно тем, кто вырос в век новых технологий и науки. Но Анна верила. Снег действительно всегда падал на лед, танцуя в морозном воздухе вместе с лучами солнца, каждый раз, когда ее коньки оставляли след от лезвия.

Для нее катание – не просто увлечение. Это – свобода. Настоящая, лишенная стен и ограничений. Это – полет души, объятия ветра и поцелуи снежинок на коже. Это – память о папе.

– Вы правы, девочки, – неожиданно нарушила молчание Анна. – Сходим на крытый каток и не будем грустить!

***

Джонатан видел, как Анна покидает кабинет их куратора, не мог не заметить, как скрывается грусть девушки за улыбкой. Знал, что она не хотела расстраивать своих подруг разочарованием. Но молчал. Просто продолжил наблюдать за ней из-за угла, не выдавая своего присутствия, не мог перестать скользить взглядом по ее собранным в высокий хвост русым волосам, по плечам и пальцам, которые крепко сжимали ремешок сумки. До тех пор, пока она не ушла в компании других девушек.

Он часто смотрел на нее после нелепого происшествия в бассейне, их не менее странного знакомства. Анна стала для него особенным человеком, той, к кому хотелось быть ближе не только при странных обстоятельствах, а всегда. Занятия давно подошли к концу, коридоры университета опустели. Если бы не оставшиеся в своих рабочих кабинетах преподаватели, то Фалмута бы оказался совсем пустым, брошенным. А в подобным местах непременно оживали призраки прошлого.

Парень обернулся: тихие шаги на мгновение наполнили коридор жизнью. Там, по ступеням бежала босоногая девушка, мелькая в своих белоснежных одеждах, как видение. Видение… Джонатан знал, что это она, его незнакомка с золотом в волосах, знал, что все происходящее не больше, чем его бесконтрольная фантазия. Но парень не мог не последовать за ней, старался не упустить из вида легких полупрозрачных юбок, локонов, терявших с каждым ее шагом украшения одно за другим. Незнакомка убегала, но причину ее побега Джонатан не знал. Сейчас они оба бежали вверх по ступеням, касались ногами нечто прекрасного, созданного из белого благородного мрамора. Ее тонкие золотые браслеты отдавались звоном в его ушах, вторили частым шагам, ударам потревоженного сердца. Замолчали, когда алое солнце коснулось их, окрасило тонкий металл в цвет крови. Джонатан словно видел ее глазами бескрайнюю пустыню, окружавшую человеческий город, опасную стихию, для которой не было помехой уничтожить высокие белокаменные башни, утопить дворец, его оазис и пруды под тоннами золотого песка. Но она не делала этого, все равно оставаясь истинным величием мироздания, словно говорило, что могущественнее нее нет. И даже сами небеса сливаются с ней всевозможными оттенками алого.