Уцелевшая для спустившихся с небес

Глава 1

Смотрю на небо - что-то около полудня. Бреду по узкому проулку, пряча под футболкой еще горячий сверток. В такой жаре он остынет еще не скоро.

Пот стекает по лицу, и я резко выдыхаю, вытираю ладонью лоб. Без тени, отбрасываемой руинами, я думаю, тут около сорока градусов по Цельсию. Жарко, как в пустыне.

На прошлой неделе я видела неподалеку пустынную лисицу. Десять лет назад таких животных тут было не встретить, а теперь здесь для них комфортно, как дома.

Вжимаюсь в стену, потому что неподалеку проходят пара патрульных с автоматами.

Здесь, за ветхими стенами города, пули предназначены не для монстров, а для людей. Для таких воров, как я. Чтобы держать отчаявшихся на поводке.

Даже с врагом, прилетевшим извне, люди так и не научились ценить жизни друг друга. Думаю, это было последним испытанием для человечества, следующего никто не дождется.

И еще потому что ни у кого из нас нет другого выбора. С людьми безопаснее, чем с теми, кто обитает за стеной. Даже так – тут у нас есть хотя бы призрачный шанс проснуться завтра. Поэтому все мы здесь. Прячемся, выживаем, стараемся походить на тени себя прежних. А я и своей детской тени уже не помню.

Опускаю ткань майки ниже, стараясь спрятать то, что под ней. На мне старые шорты, которые я нашла в руинах пятиэтажки года четыре назад. На ногах – самодельные шлепанцы. Волосы я закрутила в тугой засаленный пучок на макушке.

Все никак не решусь их состричь, потому что боюсь, а что если в этом безумном мире снова все изменится? Может, через год придет лютая зима, в которой все мы уснем вечным сном. Хотя бы локоны будут греть меня в забвении.

А может, я просто не хочу лишать себя единственного, что есть у меня от мамы. Потому что все, что я о ней помню – у нее были такие же волосы, как у меня.

С тех пор, как иные спустились с неба, климат сильно поменялся. Днем под палящими лучами солнца практически невозможно находиться. Иногда температура воздуха поднимается так сильно, что кажется, будто испарилась вся земная атмосфера, а почва под ногами мягкая, как пластилин.

Я украдкой выглядываю из-за поворота и перебегаю к следующему покосившемуся дому.

Поднимаю глаза на вывеску, оставшуюся болтаться над главным входом. Когда-то тут был детский сад «Солнышко», а теперь стало «Солшко». В глубинах полуразрушенного здания живет больше крыс и бог весть чего еще, чем людей.

К тем немногим людям я и пробираюсь.

Откинув в сторону кусок брезента, прикрывающий вход от чужих глаз, спускаюсь в подвальное помещение с левой стороны здания. Здесь есть несколько окошек, но они все в пыли, наслоениях грязи и жира от костров. Никто бы не стал тратить воду, чтобы мыть стекло.

Несколько мгновений стою на ступенях, пока глаза привыкают к темноте.

- Айна, - шепчет изнутри мутного помещения женщина и тут же заключает меня в объятия, - спасибо.

Когда она отстраняется, я выкладываю на стол перед собой две чуть подгоревшие буханки. Их я украла у пекаря. Вообще-то у единственного в городе, но почти ни у кого нет возможности даже понюхать его выпечку.

Этот болван обеспечивает хлебом только семьи, приближенные к коменданту Эдвардсу. И он сам – сын коменданта. Они всегда сыты и умыты, может, даже едят за столом с вилками и ложками.

Вообще, очень рискованно воровать у них, но я не знала, где еще взять еды. Пришлось пробраться во внутренний круг города, потому что я не имела морального права красть у тех, кто живет во внешнем. Недавно видела, как старик соскребал старое пригоревшее варево со дна котелка, чтобы съесть его. Оно было черным, но я надеялась, что хоть немного жира в том слое осталось.

Из-за спины женщины смущенно выглядывают двое детей. Мальчик и девочка. Голодными глазами смотрят на хлеб, хватаясь за мамкину юбку.

Я помогаю им, потому что глава семейства исчез три месяца назад, выйдя на разведку еще с пятью людьми. Когда они не вернулись ни ночью, ни спустя неделю, стало понятно, что все кончено.

Уж несколько ночей, когда активность иных поднимается, они бы не смогли пережить. Остаться в живых возможно только здесь, в поселении, огороженном стеной – это единственные слова коменданта, в которых он не врет.

За стеной нас ждут иные.

Они спустились с неба восемь лет назад, когда мне было пятнадцать.

Тогда… я видела вблизи только одного из них и то воспоминание не дает покоя по сей день. Я постоянно думаю, прокручиваю его в голове, рассматривая его под разными углами. И все равно не понимаю.

Я жива, потому что меня пощадил один из истребителей человечества. Он стоял прямо передо мной, но отпустил.

Моргаю, и воспоминания перед глазами стираются, будто смытые дождем. Девочка выходит из-за маминого стана и протягивает маленький кулачек, собираясь что-то мне дать.

Глава 2

Элоиза, так зовут девочку, разжимает кулак и показывает мне засушенного таракана. Смотрит на меня смущенными глазами снизу в верх. Она как маленькая копия своей матери, только без слез и дрожи в руках.

- Это тебе, - бормочет смущенно, второй ладошкой поправляя растрепанные волоски,
резинка на ее голове съехала вниз и теперь слева волосы легли в форме уха спаниеля. Кажется, когда я была маленькой, как Элоиза, у моего папы был спаниель.

Я киваю, беру таракана и засовываю его в карман, знаю, что Элоиза обидится, если откажусь. На лице девочки появляется сияющая улыбка. Веснушки на щеках становятся ярче.

Поэтому я здесь.

Бросить детей и их мать я не могу, потому что тогда я не знаю, зачем вообще жить. Мое собственное существование уже давно стало неинтересным и жалким.

А дети… они всегда были будущим человечества. Если у нас оно вообще осталось – будущее.

По мне, так все давно проиграно. Мы больше не хозяева Земли.

- Не знаю, как тебя благодарить, - всхлипывает мать Элоизы, прижав руки к груди, - ты так рискуешь ради нас, Айна.

Я смотрю на нее. Ей всего-то около тридцати, а в волосах уже широкие седые прядки. Руки всегда дрожат, будто она без конца нервничает. Похоже на тремор. А еще она постоянно плачет. Ее тихая истерика никогда не проходит, по крайней мере, не при мне.

- Не надо, мне просто жаль детей.

Я разворачиваюсь, собираясь вернуться наружу. Благодарности мне точно не нужны, я их не умею принимать, потому что не знаю какая вообще ценность может быть в словах. А ничего другого она мне дать не может. Пусть лучше тратит эмоции на детей.

- Стой, - женщина хватает меня за руку, - я знаю… знаю, что ты и так сильно рискуешь ради нас, но в этом месяце мне отказались выдать паек.

Я выдыхаю и ненадолго зажмуриваюсь. Из-за жары нет урожая, и скот быстро умирает. Потребности всего поселения невозможно покрыть. По крайней мере, так нам говорит главный комендант, но всем известно, что почти всю еду съедает внутренний круг.

А те, кто живет тут, во внешнем, должны быть благодарны, по крайней мере, за стены, что огораживают нас от кровожадных иных.

Открываю глаза, смотрю на детей, в их глаза, кажущиеся огромными на худых лицах. Они не берутся за хлеб, ждут, пока я уйду. Поэтому меня так раздражает задержка. Нужно уходить.

- Я принесу для вас чего-нибудь еще завтра.

- Спасибо! – глаза женщины наполняются слезами еще сильнее. Как два озера.

Когда-то она говорила мне свое имя, но я его не запомнила. Такие вещи тут не имеют значения. Мысленно я называю ее Тусклой, потому что она похожа на привидение.

Часто меня раздражает ее бездействие. У нее двое детей, но она и пальцем не шевелит, а потом вспоминаю, что для женщин в поселении работа одна – проституция. Тогда меня бросает в холод. Я ведь знаю всех этих проституток, они хорошие женщины, но все равно, ни одна из тех, у которых есть дети, не может хорошо заботиться о них.

Потому что в этом мире заботы вообще почти не осталось. Каждой страх застелил глаза, говорят, тогда уже все равно кто между твоих ног, но я не хочу в такое верить.

Я быстро киваю, задвигая за собой брезент, чтобы прикрыть вход в подвал. Немного успокаиваюсь, потому что даже если меня и поймают патрульные – я чистая. Им не на чем меня ловить. Впервые за очень долгое время.

Думаю вернуться в свое убежище, но успеваю пройти лишь к соседнему дому. Чья-то крепкая рука хватает за запястье и до боли стискивает, затягивает в переулок.

Едва успеваю дернуться, когда вторая рука мужчины сжимает мое горло. Вдавливает меня в стену.

На меня с насмешкой смотрят голубые глаза сына коменданта.

Официально он работает пекарем, но на самом деле просто заведует пекарней и без конца жрет – такое его дело.

Оззи Эдвардс – тридцатилетний тучный мужчина со свисающими щеками. Похож на откормленного бульдога. Его брюшко выступает над резинкой штанов. В округе уже нет одежды, подходящей ему по размеру, до всего случившегося в этих домах не жило никого столько же толстого. А он все жрет.

Мне бы не было до этого дела, но дети общины голодают.

- От-пус-ти, - выдавливаю из горла по слогам, смотря на него с нескрываемой брезгливостью.

Он учел свою прошлую ошибку, поэтому сжимает ногами мои бедра. Чтобы не дала ему коленом по яйцам, как в тот раз. Но в моих мыслях он уже давно зарыт лицом в землю – ищет трюфели, как и подобает свинье.

- Ты грязная воровка, - выплевывает Оззи возле моего лица, и я морщусь из-за запаха, исходящего из его рта, - знаешь, что отец учил меня делать с такими, как ты? – спрашивает с ехидной интонацией, выкрикивая гласные.

Я просчиталась. Думала, он не выйдет во внешний круг, даже если и поймет, что хлеб украла я. Наша часть города считается опасной, потому что от иных нас отделяет всего одна стена. Такие, как Оззи, редко тут показываются.

- Позорится, тряся сиськами, которые ты себе откормил? – переспрашиваю через сцепленные зубы.

- Сейчас я займу твой рот кое-чем другим, - визжит толстяк и с силой надавливает на мои плечи, заставляя упасть перед ним. В колени впиваются острые камешки.

Визуализация

Глава 3

Оззи вздрагивает, поднимает вверх обе руки и осторожно поворачивается на звук голоса.

Вжимаясь в стену, я поднимаюсь на ноги. Выглядываю из-за плеча толстяка, чтобы увидеть, кто там.

Пальцы с рукоятки не убираю. В случае чего мне понадобится всего секунда, чтобы достать лезвие.

- И чем же ты собрался занять ее рот? – слышу вкрадчивый, но полный раздражения голос одного из патрульных.

Я хорошо его знаю – узнаю голос.

Димитрий появился в городе полтора года назад, вместе с сестрой. Никто не знает, как они выживали снаружи все эти годы. Его сестру звали Микой, и год назад она бесследно исчезла.

Может, сама вышла за стену или кто-то ей помог. Даже останков не нашли.

Мы говорили с ней всего пару раз, но она всегда со мной здоровалась. Вечно улыбалась. Откуда-то знала мое имя.

Бросаю на Димитрия напряженный взгляд.

Одно дело – самой припугнуть Оззи, но совсем другое – попасться патрульному. Этот ни разу не сдал меня коменданту, но все равно я ему не доверяю. Я не доверяю никому.

В наши времена люди сдают друг друга за крошку хлеба.

Димитрий громадный мужчина, один из тех, кто вечно ходит в камуфляжных штанах. Его волосы завязаны в низкий хвост, а лицо покрыто многодневной щетиной. По этой бороде, торчащей во все стороны, я его и узнаю.

- Так вот, кто ее покрывает, - выплевывает Оззи, продолжая держать руки поднятыми. Его высокий голос пружинит от жира, который он тщательно наращивал годами, как на батуте, - что, ноги раздвинула и теперь защищаешь ее?

Мне все равно, что он говорит обо мне. Слова ничего не значат. Я девственница и такой останусь до смерти.

- Закрой свою пасть, - хрипит Димитрий и опускает дуло ко рту толстяка.

- Ты ничего мне не сделаешь, иначе мой отец тебя уроет, - зубоскалит Оззи, - вы все тут его боитесь, как мыши. И как крысы. Давай, нажимай на курок. Хочешь же отомстить за сестренку?

На последних словах, когда насмешка срывается с губ Оззи, глаза Димитрия вспыхивают лютым гневом. Палец на курке напрягается.

Я стискиваю рукоятку ножа еще сильнее, чтобы рука не дрожала. Вспоминаю, какой лучезарной была улыбка Мики, когда она махала мне в день своего исчезновения. Не припомню, чтобы еще кто-то за всю мою жизнь улыбался так часто.

Я тогда думала… думала пригласить ее в свое убежище выпить чаю. Даже как-то смешно. У меня и чая-то не было.

Оззи уверен, что даже играя на чувствах патрульного, тот не посмеет ничего ему сделать, потому что очень скоро обо всем узнает его отец. Насмехается, в каждом слове издевка.

- Что ты сказал? – глухо переспрашивает Димитрий.

Он никогда не вспоминал о Мике, но со дня ее исчезновения отстранился ото всех.

- Говорю, она умоляла меня, - продолжает Оззи, облизывая губы, - думала, отпущу ее, а ты не знал, что Мика продавала себя мне? Она начала меня шантажировать и стала неудобной. Я подумывал сделать из нее пирожки в своей пекарне, вот так бы смерть твоей сестренки-шлюхи не была напра…

Звучит выстрел. Гулкий. Оглушительный.

В окнах домов звенят осколки стекол, оставшиеся торчать из рам. Где-то визжит какое-то животное, будто ненадолго в него вселяется душа Оззи перед отбытием. В ад?

Чем тогда стал наш мир, если дальше должен быть еще и ад?

Кажется, что впереди Оззи ждет что-то лучшее, чем этот мир. И это так несправедливо, потому что он не страдал. В жизни не мучился, и в смерти – тоже.

Я застываю с широко распахнутыми глазами. Несколько густых капель дождя падают на мою щеку.

Тучное тело сына коменданта наклоняется, а тогда падает вперед под силой тяжести живота. На земле под его головой растекается алая лужа, отделившаяся струя ползет к моим ногам.

Я поднимаю дрожащую руку и прикасаюсь к щеке.

Только когда смотрю на пальцы, понимаю, что на них не капли дождя, а кровь. И на всей стене, в которую я вжимаюсь – тоже.

Глава 4

Димитрий резко выдыхает и зарывается пятерней в волосы. Смотрит на тело Оззи и тогда переводит тяжелый взгляд на меня. В его глазах слишком мало безумия и много осознания того, что он совершил.

- Прости, что втянул тебя в это.

- Они изгонят тебя или убьют, - говорю тихо.

Хотела бы я сказать, что ничего особенного не произошло, ведь Оззи был свиньей. Что жизнь будет идти тем же чередом, что и раньше, но не могу.

С каждым днем реальность откусывает от меня часть человечности. Кем стали люди? Когда ценность человеческой жизни стала приравниваться к буханке хлеба? Пусть он и был скотом.

И человеком он тоже был. И Мика тоже была человеком.

Справедливого суда больше не существует, Димитрий вынес приговор пулей. И самое ужасное, что я не так уж и ошарашена.

- Знаю, - Димитрий опускает оружие, смотря на меня напряженными карими глазами, - уходи отсюда, Айна.

Вытерев рукой кровь с лица, я смотрю на Димитрия.

- Идем, - говорю ему.

Он не сдвигается с места.

- Иди за мной, Димитрий.

Переступаю лужу крови и, на удивление, Димитрий следует за мной.

Я веду его в свой дом. Если так можно назвать помещение под старой крышкой люка глубоко внизу.

Раньше тут была канализация, но теперь – мое убежище, скрытое от чужих глаз. Я стараюсь прятать вход от патрульных и пока что мне это удавалось, но сегодня я показываю свое убежище одному из них.

У нас получается пробраться к люку незамеченными.

Спустившись вниз по лесенке, я осматриваюсь в небольшом кармашке, который приспособила под себя.

Старый матрас с пружинами, прорвавшими обивку, стеллаж, который я соорудила из разных продолговатых предметов и изоленты. На нем я складываю все, что украла и что смогла смастерить: несколько пластиковых бутылок, фильтры для воды, какая-то старая расческа. Немного книг.

Больше всего – неработающих батареек. Я все еще надеюсь, что когда-нибудь они пригодятся.

В темном углу стоит обшарпанный генератор, которым я давно не пользуюсь, потому что бензина в городе не осталось.

В темном углу сидит кукла без одного глаза и волос. Посадила ее туда, чтобы никогда не расслабляться. Назвала Чаки.

Достаю тазик с водой, который использую для умываний уже, наверное, недели три. Новую воду, которую удается достать, я всю выпиваю. Засуха стала такой, что пить почти нечего, во рту вечная пустыня.

Я мою руки, умываюсь. Серая жидкость окрашивается в бледно-розовый.

Димитрий продолжает стоять у входа и наблюдать за мной.

- Так и будешь там торчать? – спрашиваю тихо, не поворачиваясь к нему лицом. – Если не умоешься, по тебе будет просто понять, что Оззи убил ты.

- Я и не собирался скрываться.

- Что же тогда, пойдешь и сдашься коменданту? – хмурюсь, поворачиваясь.

- Они быстро вычислят, что в той зоне была моя очередь патрулировать, - поясняет бесцветно, стоит, руки по швам.

- Ты отомстил ему за сестру, суда бы не было, сам знаешь.

- Знаю, - говорит тихо и вдруг делает тихий шаг ко мне.

Я сразу тянусь к ножу, спрятанному в одежде. Как и говорила – я никому не доверяю.

Димитрий помог мне, я помогла ему – вот и все. Мы не друзья, не союзники. Разве что, соучастники.

- Нашел кое-что и решил, что тебе понравится. Когда увидел, сразу подумал о тебе.

- Что? – спрашиваю тихо, из-за растерянности позабыв о ноже.

- В руинах на двадцать пятой, где был торговый центр.

Димитрий подходит ближе и достает что-то из кармана. Я вглядываюсь в блестящий предмет на его ладони.

И, не знаю почему, всего на мгновение, мое сердце пропускает удар. И это первый момент за многие годы, когда я позволяю себе расслабить плечи. Клянусь, первый и последний.

Глава 5

На ладони Димитрия лежит красивая заколка в форме бабочки с разноцветными камушками, переливающимися на свету.

Несколько минут я стою в оцепенении, рассматривая ее.

Мимолетно, как стрела, в голове проносится болезненное воспоминание.

«Смотри, Айна, какая красота, папа купит тебе эту подвеску!» - восклицает родной тон. Голос папы. Кажется, он всегда так говорил со мной, потому что гордился тем, что стал отцом.

Папа подхватывает меня, я вскрикиваю и радостно смеюсь, подняв руки по сторонам, будто я и сама маленькая бабочка. Сколько мне тогда было? Пять или шесть.

Думаю, что спустя годы в моих воспоминаниях исказились голоса родителей. Я уже не помню их лиц. Так мало осталось воспоминаний…

В прошлой моей жизни, лет в четырнадцать, эта вещица стала бы сокровищем, но к чему она мне сейчас? Заколка красивая, но бесполезна. Большинство вещей прежнего мира абсолютно ни к чему не годятся.

Я не хочу быть красивой, не хочу украшать себя. Мне все равно, какая я в глазах мужчин или женщин. Даже как я выгляжу в отражении – безразлично.

- Подумал, что она подойдет к твоим волосам, - говорит Димитрий немного охрипшим голосом.

Притворяюсь, что не вижу всех его взглядов.

Мы с ним знаем друг друга только потому что он все полтора года торгует со мной. Иногда обменивает полезные вещи на дичь, которую я ему приношу. Платит бензином, спичками и другими полезными вещами, а брать любит мясо птиц. Говорит, оно похоже на курицу.

Так я узнала, что у него хорошая память. Потому что я не помню вкуса курятины.

- Тебе лучше умыться и ночью бежать из поселения, - говорю сдавленно.

Даже если я не знала точно, то догадывалась по тому, как он иногда на меня смотрел. Пусть моя взрослая жизнь и началась только здесь, но я не дура.

Я не собираюсь никого любить. Отказываюсь заводить парня, или как их там называют девчонки? У меня не будет семьи, потому что я боюсь потерять близкого человека, а еще сильнее меня ужасают мысли о беременности.

Ведь большинство отношений к этому приходит. Родившись на свет, что увидит мой ребенок?

Страх, горести, голод – вот что. Он никогда не познает мира. Будет жить здесь, словно собака в вольере. Как все мы. Думать, что вещи бывают только старыми или ржавыми, поломанными.

Что все женщин могут быть только проститутками. Или воровками, как я.

В книгах, которые у меня получилось собрать, написано о врачах, космонавтах, об удивительных женщинах, изменивших историю человечества. Вот о чем будет читать мой ребенок и кем никогда не сможет стать.

Этот мир больше не создан для детей.

- Ладно, - вздыхает Димитрий и быстро отворачивается, - я оставлю это здесь. Береги себя, Айна.

Не сказав больше ни слова, он идет к лестнице. Через двадцать секунд крышка люка сдвигается, Димитрий уходит.

Он оставляет заколку на столе. Я хватаю ее, до боли сжимаю в руке, сцепив зубы.

Несколько капель скатываются по щекам, хотя я не плакала уже года два. Просто плакать всегда больно, а я отказываюсь быть слабой.

Резко выдохнув, подхожу к треснутому зеркалу и смотрю на себя. На щеке плохо смытый след крови, а под глазами глубокие тени, потому что я никогда не сплю дольше пяти часов.

Да и если удается поспать пять – это роскошь, потому что ни здесь, ни наверху, ни где бы то ни было я не чувствую себя в безопасности. Никто не защитит меня, кроме меня самой, а во сне я не такая уж и смертоносная.

Рука сама поднимается, и я защелкиваю заколку на виске. Смотрю, как сверкают камушки на моей голове.

Эта вещь на мне, в этой канализации, кажется чем-то чересчур прекрасным и из-за этого смешным.

- Нелепость, - бормочу и стягиваю украшение с волос. Выйди я с ней на улицу, только привлекла бы бесполезное внимание.

Отбросив заколку на стол, сажусь на матрас, обняв колени руками.

Жду вечера, когда на улице потемнеет и патрульные станут слепыми, как кроты. Время, как всегда, тянется очень долго, и я балансирую на грани между бодрствованием и дремой.

Как только на поселение опускается темнота, я хватаю свой лук, который выменяла три года назад на коробку с консервами, и вылезаю наружу, аккуратно приоткрыв крышку люка.

Обычно я охочусь на зверьков в такое время, но нужно быть очень осторожной, потому что с темнотой в городе наступает комендантский час. А сегодня и подавно – был убит сын коменданта.

Но у меня нет другого выбора. С самого утра в желудке не было и крошки, а завтра я снова должна буду принести что-то матери с детьми, заботу о которых взяла на себя.

Я крадусь к развалинам и осторожно вылезаю на самый верх. Когда-то в этом здании было пять этажей и здесь жили люди. Каждый в своей квартирке.

Сейчас я не могу представить себе мир, каким он был раньше. Все эти новые, чистые вещи, возможность заполучить все, что угодно в считанные дни с помощью доставки. Это за гранью новой реальности.

Ложусь на живот и разглядываю окрестности через выбитое окно на четвертом этаже бывшей многоэтажки. Камешки вжимаются в бедра, но к боли я уже давно привыкла. Мои ноги в шрамах больше, чем остальные части тела.

Глава 6

Подскочив на ноги, я цепляю лук на плечо и подкрадываюсь к следующему окну, чтобы лучше видеть группу разведчиков, пролезающих через южные ворота, обвешанные амбарными замками. Вряд ли хоть у кого-то есть от них ключи. Обычно разведчиков учат перелезать поверху.

Никогда до сегодняшнего дня мы не брали пленных с той стороны. Не потому что не хотели, а просто не могли. Люди, осмелившиеся напасть на этих существ, или те, кто хотя бы попадался им на глаза – больше не возвращались. Иногда – по частям.

Прижавшись к стене возле окна и вывернув шею, чтобы краем глаз смотреть вниз, я стараюсь даже не дышать.

Судя по всему, пришелец, которого они тащат под руки – без сознания, но это ненадолго, и разведчики должны это осознавать.

Едва ли не первое, что человечество узнало об этих монстрах, как только они спустились на Землю – ночью эти существа намного сильнее. Кажется, с темнотой их чувства обостряются, слух, обоняние – все достигает предела точно выше человеческого. Они как совы или летучие мыши.

Они лучше нас и сильнее. Более совершенная и беспощадная версия людей. Если нас вообще можно сравнивать. Пожалуй, точно, как кур и свиней можно сравнивать с людьми. Мы как раз в закрытом загоне.

На Земле мы больше не главенствующая раса. Мы – куры. Или коровы. Или кролики на убой.

Я прослеживаю за тем, как разведгруппа с помощью веревок поднимают чужепланетного над воротами. Патрульные собираются по эту сторону ворот, чтобы помочь товарищам и такое скопление людей – совсем не то, чего я ожидала.

Прищурившись, пытаюсь разглядеть среди них Димитрия, хоть и знаю, что его там нет.

Пока все они тут, я не смогу ни добыть еды, ни вернуться в свое подземное убежище, оставшись незамеченной.

Замечаю, что патрульные нервно поглядывают на небо. Солнце зашло почти полностью, а ночь – час хищников. Они боятся, что даже вдесятером не остановят чужепланетного, если тот очнется.

Стянув лук с плеча, я беру стрелу и натягивая тетиву, прищуриваю один глаз. Вижу, как монстра берут под руки. Если только пошевельнется – я обязана буду выстрелить. Он здесь как лис в курятнике.

Мои руки дрожат. Никогда еще я не направляла стрелу на кого-то, так похожего на человека, пусть и не знаю, как его зовут и какое у него лицо.

Но я не могу иначе. Они уничтожили человечество, расправились с моими родителями.

Крик мамы до сих пор стоит в ушах. Я знаю, что она плакала, но не помню ее лица.

«Ты наша маленькая звездочка, Айна».

Я была звездочкой родителей, но стала никем. И ничего после себя не оставлю кроме тела, которое обглодают животные.

Пальцы дрожат, когда я прослеживаю за тем, как пришельца волочат по главной улице в сторону дома коменданта. К внутренней стене. Не знаю, кому везет: нам или ему, но он так и не приходит в себя.

Лишь когда опускаю стрелу, понимаю, что и сама все это время была напряженной, как струна.

Стиснув зубы, хватаю лук и одним выстрелом пробиваю птицу, взлетевшую ввысь, как только группа из патрульных и разведчиков уходит. Она камнем падает, поджав крылышки.

Я тут же спускаюсь вниз и забираю свою добычу.

Примерно в половине пути до своего убежища развожу немного огня, чтобы хоть слегка поджарить пищу.

Днем дым от костра заметили бы точно, но сейчас, похоже, у патрульных есть дела поважнее.

В полнейшей тишине я съедаю все мясо, вплоть до хрящей, прислушиваясь к каждому шороху. Безжизненная тишина.

После себя убираю все следы пламя.

Возвращаюсь домой. В канализацию.

Упав на старый матрас, смотрю в потолок. Вспоминаю образы родителей. Тепло, исходившее от них, ту безусловную любовь, которую впредь больше не испытывала.

«Заберите хотя бы нашу девочку!»

Мама впихнула меня в руки военным. Я кричала и пыталась высвободиться, остаться с родными, но один из армейцев ударил меня прикладом по голове, и я отключилась.

Спустя неделю узнала, что мой родной город стерт с лица Земли. Я знала, что родители не оставили бы дом, в который вложили всю душу.

Они были там, когда на небольшое поселение с сотней тысяч жителей спустили бомбу. Наши. Те, кто остался от правительства.

Это было вызвано нуждой, город кишел врагами из космоса. По какой-то причине большой звездолет, отделившийся от крейсера, зависшего над страной, высадился именно в нашем городе. Они были, как муравьи.

Кровавые, безжалостные. Будто мы, люди, их худшие враги.

Но с тех пор… я не знаю, кого ненавижу больше. Кто отнял у меня родителей? Те, кто пришли покарать жителей Земли за призрачные грехи или сами люди?

Я прикрываю глаза, но вдруг слышу громкий рев. Нечеловеческий, отчаянный. Он поднимается будто из жерла вулкана.

Все в канализации начинает содрогаться, словно от землетрясения.

А я, как завороженная, вслушиваюсь в звук. И знаю, что его издает не человек и не животное. У меня есть только один вариант.

Глава 7

Этой ночью происходит кое-что необычное, потому что мне удается заснуть на пять полноценных часов. И даже ничего не снится.

Когда открываю глаза – вечный тупой боль в голове отходит на второй план. Несмотря на то, что спала я больше, чем полагается – чувства тревоги нет.

И это странно, плохо, потому что вечное чувство беспокойства помогает мне выживать. Я привыкла доверять своим ощущениям, новый мир без опасностей невозможен, но сегодня… ничего. Моя внутренняя чуйка не работает.

Я скорее даже чувствую, чем знаю, что на улице уже потихоньку начинает светлеть. В первые годы рассвет приносил облегчение, ведь это значило, что иные пока не так опасны, но теперь жизнь превратилась в движение по инерции.

Поднявшись на скрипучем матрасе, я потираю лицо руками, подхожу к зеркалу, чтобы умыться, но только тогда вспоминаю, что в тазике грязная вода. С частичками мозгов Оззи, вышибленными Димитрием.

Сегодня обойдусь без этого, а воду из тазика надо скорее вылить.

Хватаю полотенце и вытираю лицо, хотя обычно пользуюсь им только в свой день рождения и на Новый год. Этой зимой мы праздновали седьмой год от образования поселения, хотя мир пал еще за год до этого.

По старому исчислению сейчас был бы, кажется, 2038 год. Хотя, какая теперь разница?

- Да катись! – бормочу своему отражению в зеркале и вытираю полотенцем еще и подмышки, а тогда бросаю его в кровавую воду.

Собираюсь подняться наружу, но останавливаюсь возле стола, уставившись на блестящий предмет, лежащий на краешке.

Заколка. Бабочка.

Я уже давно из этого выросла. Димитрий прогадал, когда подарил мне ее. Я не сорока, чтобы любить блестящее.

Зажмуриваюсь и, вздохнув, все-таки засовываю заколку в карман шорт, к сушеному таракану.

Высовываю нос из-под крышки люда и впервые за долгое время ощущаю свежесть утра. В последние месяцы, даже когда солнце только-только восходило, было неимоверно душно, а сегодня хорошо. Может, поэтому я спала так крепко, и теперь моя чуйка молчит?

До полудня мне надо добыть немного еды для Тусклой и ее детей, не помешало бы и себе чего-нибудь раздобыть.

Я знаю, что в нашей части города ничего нет, а если бы и было – я бы не стала воровать у тех, кто и без того от голода пухнет.

Как и вчера, я нахожу подкоп под внутренней стеной, ведущей в богатую и закрытую часть поселения. Они отделены от нас, и, если иные прорвутся, мы станем живым щитом, а у них будет время, чтобы придумать план: отбиваться или бежать.

Подкоп находится южнее от высоких ворот, охраняемых патрульными, как новый пятак. Они не понимают, если случится прорыв, охрана первой пойдет в расход.

Не я вырыла яму под ограждением, но я ею пользуюсь и прячу от чужих глаз.

Сегодня охрана усиленная, поэтому мне приходится пробираться осторожно, но быстро. Тело Оззи точно уже нашли, значит, комендант Эдвардс сам усилил оборону.

Он знает, что толстяка погубили свои.

К пекарне прокрадываюсь с заднего двора – забора нет, охраны - тоже. Прислушиваясь к каждому звуку, я тихо открываю дверь запасного выхода.

Слышу тихие всхлипы. Стараясь не шуметь, иду к кухне, прижимаясь спиной к стене. В остальном в пекарне так тихо, что в ушах появляется напряженный звон.

Вижу женщину, сидящую на низеньком стуле у печи. Она всхлипывает, утирает глаза платочком. На ее лице глубокие морщины, в волосах седина. На руках – пигментные пятна.

- Сыно-о-ок, - рыдает, сжав в пальцах рамку с фотографией.

Мне приходится выгнуть шею, чтобы увидеть изображение толстяка Оззи. На фото он еще маленький. Может, восемь или девять лет. Держит в руке хоккейную клюшку и широко улыбается. Посредине нет зуба.

Я быстро отворачиваюсь, до боли стискивая пальцами стол.

Вижу в корзинке свежую буханку и знаю, что должна ее забрать. Хлеб прокормит детей и Тусклую какое-то время, продлит их жизнь.

Когда ухожу из пекарни, оставляю на столе цветок бегонии, росший под ограждением внутренней части города. Для матери, потерявшей сына.

Добираюсь до «Солшка» без приключений. Отодвигаю кусок брезента, знаю, что меня уже ждут. Маленькая Элоиза точно ждет.

- Айна, - шепчет из темноты мать семейства блеклым голосом, - ты здесь…

Без лишних слов я выкладываю на стол хлеб.

- Сегодня не много. Может, вечером смогу поохотиться.

Тусклая кивает с широко раскрытыми глазами и смотрит куда-то за мою спину. Элоиза с братиком жмутся к маминой юбке, как всегда. Но что-то не так. Я понимаю слишком поздно.

Люди коменданта хватают меня, выворачивают обе руки, с болью в шее я поднимаю голову, чтобы увидеть самого Эдвардса, выходящего из темноты в противоположном конце подвала.

Его серые безжизненные глаза направлены прямо на меня. Змеиные глаза. Одежда Эдвардса выглядит идеально выглаженной, словно где-то, черты бы его драли, у него есть утюг.

Проходя мимо Тусклой, он хлопает ее ладонью по плечу:

Глава 8

Между внутренней и внешней стеной есть небольшое здание, находящееся прямо на перипетии. Мне кажется, раньше тут была аптека, потому что внутри пахнет лекарствами, но теперь не осталось даже вывески.

С полок и склада уже давно все разобрали, даже леденцы для горла.

Есть пара стеллажей и никому не нужный кассовый аппарат. Восемь лет назад эта штуковина была полезным атрибутом прогресса, а сейчас более бесполезная, чем палка, отломанная от дерева. Я видела, как дети бьют палкой крапиву, но ни разу они не играли в кассира. Потому что большинство детей не знают, кто это такие.

Комендант и его люди держат тут заключенных. Наверное, выбрали это место потому что на окнах решетки – такой подарок от прежнего мира. И еще потому что сюда можно попасть из внутреннего круга, не выходя во внешний город.

Именно тут я и прихожу в себя, когда на улице уже заходит солнце.

Первым делом пытаюсь нащупать нож за резинкой своих шорт, но его, конечно же, забрали.

Подойдя к окну, я берусь за прутья решетки, уставившись на небо. Редко удается посмотреть на закат. Считается, когда темнеет, лучше всего запрятаться куда подальше, ведь если иные проберутся в город, первыми падут не спрятавшиеся.

Может, я и не оптимистка, но сильнее всего не люблю серость. Именно таким, серым, становится наш город, когда уходит свет. Я имею ввиду, еще серее, чем при свете дня.

Пытаюсь дернуть прутья, но они не поддаются ни на миллиметр. Наверное, это самая крепкая вещь, которая осталась с былых времен, не рассыпавшаяся в труху ни от бомбардировщиков, ни от людской истерии.

Где-то в глубинах аптеки скрипит дверь и слышатся шаги.

Я предусмотрительно поворачиваюсь к гостям лицом.

Первой из темноты появляется фигура Гидеона Эдвардса, потом – двух его прислужников с автоматами.

Главный смотрит на меня холодными глазами секунд двадцать. Рассматривает, и на мгновение я пугаюсь. Потому что предполагаю, каким будет мое наказание.

Говорят, у Эдвардса есть друг, врач, ставящий опыты над людьми. Теми, кто совершил тяжкое преступление и больше не полезен или опасен для общества. Тот врач колупается в мозгах умерщвленных людей, чтобы найти способ сделать следующие поколения более сильными, способными противостоять иным.

Это я слышала от дедули – бывшего военного, у которого выменяла лук.

По правде сказать, Гидеон Эдвардс похож на кого-то столь безумного. Приверженца опытов над людьми.

Я даже знаю, какими были бы его пояснения. Мир больше не может быть таким гуманным, как прежде.

Чтобы выживать и дальше, мы должны стать сильнее.

И еще: «Если мы хотим достойного будущего для наших детей, то должны жертвовать всем даже после смерти».

Я слышала многие его речи, провозглашенные для жителей поселения. Знаю, какими словами он говорит.

Комендант взмахивает рукой и те двое идут сюда, подхватывают меня под руки, так крепко, что, если бы я перестала идти – они бы меня тащили, даже если бы мои пальцы в шлепанцах стерлись в кровь.

Сам комендант шагает впереди. Ему около пятидесяти, но из-под рубашки проглядываются мускулы. Думаю, он был военным или, по крайней мере, спортсменом.

Яблочко Оззи слишком далеко упало от яблони.

- Куда мы идем? – допытываюсь я.

Мне никто не отвечает.

Я притихаю, стараюсь прислушиваться к каждому шороху и вглядываться во все вокруг. Вряд ли внимательность поможет мне сегодня, против грубой силы, но я привыкла быть наблюдателем за восемь долгих лет одиночества.

Из здания мы не выходим, меня ведут вверх по лестнице и вскоре показываются толстые двери, ведущие на крышу.

Как только глаза успевают привыкнуть к тьме, мы выходим в ночь. Тут чуть светлее, но лишь благодаря свету звезд и луны.

Меня подтаскивают к краю крыши и отпускают. Я горблюсь, хватаясь за парапет. Не смотрю вниз.

Никогда не смотрю, хоть и живу глубоко под землей и каждый день лажу по длинной лестнице. Не смотрю, потому что высота убивает не хуже иных.

А когда все-таки нужно – отчаянно преодолеваю себя. Только так можно выжить. Охота не раз ставала ключом к моему выживанию, а стрелять удачно я могу только с вышины.

Высота, природа, мои собственные тело и мозг – часто они такие же враги, как и монстры за стеной. В моей черепной коробке каждый день происходят сражения.

Калашниковы отходят в сторону и рядом со мной становится комендант, поставив левую ногу в чистом ботинке на выступ. В новом мире его чистые одежда и голова такие же нелепые, как заколка-бабочка, оставшаяся лежать в кармане моих шорт. Ее не забрали.

Сказала же, все красивое теперь бесполезно. Ее бы даже воры не украли.

- Видишь вон то здание? – от звука голоса коменданта я напрягаюсь.

Смотрю, куда указывает его рука и потихоньку отпускаю парапет, выпрямляюсь, чувствуя, как ветер бросает мои запутанные волосы в разные стороны.

Стою прямо. На самом краю крыши. Пусть лучше не знают о моих страхах. Или, по крайней мере, усвоят, что никогда не заставят меня чувствовать настоящий ужас.

Глава 9

Молчу, потому это самое последнее, что я ожидала услышать, после слов о пойманном пленном. Что меня бросят к нему. А там уже как будет.

- Такой теперь будет казнь, меня растерзает скафандрик?

Так мы с Димитрием насмешливо называли иных между собой, потому что они ходят в одеяниях, очень похожих на темные скафандры, но, понятное дело, гораздо более технологически совершенных чем те, которые мы имели в виду.

Сложно сказать, потому что до этого пленных иных не брали, чтобы изучить их костюмы.

«Скафандрики» - то язвительное словечко, которое помогало мне бояться их чуть меньше, хотя, право слово, уменьшительно-ласкательное не подходит этим существам, потому что каждый из них намного крупнее любого большого мужчины поселения.

- Он связан достаточно хорошо и не сможет напасть на тебя, - отвечает комендант, уставившись на то здание, снаружи ничем особо не выдающееся, кроме укрепления.

Не знаю, есть ли у иных такие же сознания, как у людей, но этот забор вокруг прямо указывает на то, что в том здании что-то прячут. Если у пришельцев есть хоть капля мозга, они станут искать товарища именно там.

Но сперва, наверное, они бы напали на наше поселение, которое всегда до этого обходили стороной, интересуясь нами, остатками человечества, примерно также, как людям любопытна колония муравьев – почти никак.

- Зачем тогда все это?

- Ты должна установить с ним связь, Айна.

- Что? – переспрашиваю, уставившись на коменданта немигающим взглядом.

Звучит, как шутка. Я бы посмеялась, просто ради приличия, потому что совершенно не смешно, но лицо сковывает онемение.

- Монстр будет связан, тебе всего-то нужно вступить в общение с ним.

- Как вы себе это представляете, комендант?

- Я не говорю о том, чтобы начать диалог словами, сначала контакт должен быть эмоциональным, ему нужно свыкнуться с тобой.

- Постойте, - я поднимаю руки, останавливая поток уверенных слов старика, - почему это не сделает никто из патрульных или разведчиков?

- Потому что он сразу пытается напасть, а у нас, пусть никто ни разу не видел их женщин, по крайней мере, если они похожи на тебя или любую другую женщину, есть основания полагать, что он понимает пол стоящего перед ним человека.

- Значит, он пытается напасть только на мужчин?

Гидеон Эдвардс кивает.

- Мы такое предполагаем. Думаю, ты понимаешь, в отрядах нет женщин. Нам некого туда послать, а тебя в любом случае ждет наказание за нарушение правил сообщества. Ты воровка.

Я смотрю на него. Долго. Не моргаю. Потому что он совершенно не выглядит, как скорбящий отец. Сейчас его больше волнует, как установить диалог с пленным врагом.

И бросить меня туда – все равно, что казнить. Особенно сейчас, ночью. Иной не спит. Он ждет, что следующего придумают люди, чтобы вытянуть из него что-то кроме агрессии.

Но комендант не врет. Женщин в нашей общине действительно гораздо меньше. Все объясняется просто – физически более сильным людям было проще выжить, когда начался хаос. И тех, что есть, не приобщают к вылазкам или патрулю.

Если бы я сунулась к разведчикам, меня бы засмеяли, потому что я женщина. Поэтому я презираю большинство мужчин поселения.

- Все это сопряжено с риском, поэтому туда пойдешь ты. Пойманная преступница. Если все пойдет не по плану – ты не будешь большой потерей. По коллективу это не ударит.

Я киваю, уставившись вдаль, потому что хорошо понимаю коменданта. Наверное, на его месте я бы тоже выбрала себя. Любому, кто живет в этих домах совершенно ясно, что я им не соратница и не подруга. Никому из них.

Все эти годы я держалась в стороне.

- Раз уж все обернулось для меня вот так, мне тоже есть что сказать вам, комендант.

- Говори, - соглашается Эдвардс.

Достает из кармана брюк пачку сигарет и закуривает с помощью спичек. Делает длинную затяжку.

- Паршивее коменданта я и знать не могла.

Мужчина выдыхает дым в пустоту, держа сигарету между двух пальцев.

- Я тоже так думаю, - кивает он флегматично и добавляет, - уводите ее.

Меня хватают под руки и спускают вниз по ступеням. Мы выходим на улицу во внешний круг. Меня тащат к западным воротам, оттуда будет проще всего добраться до здания с пленником. Поверху. Меня не хотят вести через подземный ход.

В окне одного из домов с потрескавшимися стенами, у самого-самого края стены, замечаю маленькую девочку с белыми кудряшками и большими зелеными глазами.

Может, ей пять или шесть. Словом, родилась уже здесь. Какие-то мужчина и женщина были настолько уверены в завтрашнем дне, что на свет появилась она. Или просто, что вероятнее, никак не смогли препятствовать ее рождению.

Судя по тому, как вытягивается лицо малышки, она ойкает и прячется за шторой.

Патрульные, стоящие на воротах, с большой неохотой их открывают лишь после того, как слышат о приказе коменданта.

Глава 10

Сглотнув вязкую слюну, наполнившую рот, и мысленно выругавшись, я поворачиваюсь лицом к пыльной улице, распластавшейся под ногами.

Прислушиваюсь – ни звука. Не улавливаю ни единого движения среди обломков, хотя некоторые дома тянутся высоко в небо. Бесцветные. Без стекол в окнах, словно скелеты, с которых сняли кожу и теперь из трещин в костях пробиваются ростки, деревья и мох.

Освещают их только звезды. На секунду мне кажется, что могу уловить гудение далеких планет, к свету которых тянутся все сорняки.

Может, я ошибалась, когда думала, что властителями планеты единолично стали иные. Потому что природа захватила не меньше территорий, чем завоеватели из космоса.

Когда первая трусость проходит, я решаю, что надо двигаться, потому что стоять вот здесь – все равно, что быть мышью, распятой на доске для метания дротиков.

Стиснув руки в кулаки, делаю первый шаг и ускоряюсь с каждым последующим. Мне нужно пройти пятьсот метров – не так много, а даже если было бы больше, я знаю, что комендант наблюдает за каждым моим шагом.

Песок скрепит о подошвы. Теплые порывы ночного ветра дышат в лицо, подбрасывая маленькие локоны, выбившиеся из пучка на моей голове.

Где-то на половине пути я не выдерживаю – поворачиваю голову к поселению. Вижу стрелка с винтовкой на вышке, уже давно выучила все точки, где они располагаются. Сейчас прицел прямо на моей голове. Или на сердце.

Я знаю, что комендант тоже там. Ждет, чтобы узнать, доберусь ли я до бункера. Вариантов всего три. Я могу побежать куда-нибудь в руины и тогда меня пристрелят, могу дойти, чтобы попытаться пережить наказание, а могу стать обедом для какого-нибудь иного, прогуливающегося ночью вблизи людского поселения.

Подняв руку, я оттопыриваю средний палец и тычу им в сторону вышки. Через прицел должно быть видно.

Краткое прощальное послание.

Развернувшись, быстрым шагом добираюсь до забора бункера. Наверное, это везение, потому что меня не пристреливают и никакой иной не выскакивает из переулка, но облегчение от такого везения мизерное.

Проволочное ограждение открывается и двое мужчин в экипировке проводят меня к железным дверям. Один из них рыжий, второй похож на переспелый абрикос, той стороной, которая напоминает задницу.

Они вталкивают меня внутрь помещения.

С первого взгляда квадратное здание выглядит заброшенным, внутри нет ни мебели, ни других людей. Но так кажется лишь до того момента, как один из моих сопровождающих открывает заслонку в полу, и мы спускаемся на нижние этажи по длинным, темным ступеням, вылитым из бетона.

На подвальном уровне множество комнат, на правой стене в коридоре горит факел, на левой – свечи в тройном канделябре. Все это кажется нелепым, выдернутым из разных чужих жизней, никогда не соприкасающихся.

Из какой-то пещеры и эпохи балов. Но не с нашего столетия, каким оно должно было быть до спустившихся с неба – на потолке нет лампочек. Электричество сейчас большее чудо, чем какая-нибудь магия.

Мне указывают на одну из открытых дверей.

- Вымойся, - конвоир тычет дулом винтовки на железную ванную, стоящую посреди бетонного помещения.

У него на поясе начинает шипеть рация:

- Доложите обстановку, - среди помех звучит голос коменданта Эдвардса. Я сразу узнаю его требовательный тон.

Как только переступаю порог комнаты с ванной – дверь захлопывается. Разговор по рации мне подслушать не удается. Шаги одного из конвоиров отдаляются. За стеной больше ничего не слышно.

Я осматриваюсь. Кроме большого алюминиевого таза тут только четверть мыла, лежащая на полу. Если бы я подумала что-то сделать с собой – таким даже подавиться нельзя.

Опускаю взгляд на емкость, полную чистейшей воды. Ванную не принимала уже целую вечность.

Стянув через голову майку, отрываю снизу от нее лоскут и повязываю на дверной ручке и гвозде, торчащем из стены. Если кто-то подумает вломиться сюда – у меня будет несколько запасных секунд.

Склонившись над ванной, набираю в ладошки жидкость и сперва быстро напиваюсь, прислушиваясь к каждому шороху.

Быстро скидываю с себя оставшуюся одежду. Тело мою секунд за тридцать, на голову уходит минуты две – долго приходится вспенивать мыло.

Когда дверь резко открывается и повязанный лоскут, которым я пыталась себя обезопасить, рвется, я уже полностью одетая. Сижу на краю ванны, согнувшись и подперев ладошкой подбородок. Вода стекает по волосам на пол.

С самодовольным выражением лица смотрю на ухмыляющуюся рожу рыжего в экипировке. Щербатая улыбка сразу сходит с его лица, как только видит меня, уже одетую.

В проеме появляется второй мужчина, лет на десять старше рыжего. Оглядывает меня скептическим взглядом и протягивает застиранное полотенце.

- Вытри волосы.

Взяв полотенце, я сжимаю его в пальцах.

- Для чего это? – спрашиваю, невесело уставившись на старшего из-под белых локонов, спадающих на лоб. – Зачем надо было готовить мне ванную?

- Вытри волосы и вставай, - приказывает угрюмый мужчина и я замечаю, как бледнеет рядом рыжий, - нелюдь тебя уже заждался.

Глава 11

Казалось, что мы уже под землей, но меня ведут еще ниже, в холод и темноту. Туда, где факела уже догорели, а звуки разносятся, как в тоннеле. Мы спускается на три или четыре уровня под слоем бетона.

Последний проблеск света ждет меня у двери, где стоят четверо караульных, за их спинами – высокая железная дверь с вращающимся винтом, как на старых морских кораблях. Так я понимаю, что мы пришли.

Я не знаю, чего они от меня ожидают. Чего хочет комендант. Потому что если с иным за той дверью не справились вооруженные до зубов военные в бронежилетах, то я вряд ли смогу сделать хоть что-то. Мне не дают даже пистолета, хотя бы чтобы рассмешить пришельца – если ему такое доступно.

Почему-то мне кажется, что у скафандриков должно быть чувство юмора, иначе они бы не ходили в этих костюмах.

Один из военных начинает крутить винт, дверь потихоньку открывается. Трое остальных целятся внутрь комнаты. Все настороже, в глазах одного я даже вижу плохо скрываемый страх перед тем, что находится внутри помещения.

Первой ступить туда я не решаюсь, поэтому кто-то тычет дулом в мою спину, подталкивая к порогу, за которым – темнота.

- Возьми, - один из военных протягивает мне свечу, плавящуюся в железной чашке. Я беру за круглую ручку.

Стиснув весь свой страх в кулак, чтобы дышать бесстрашием, а не испугом, пусть и под землей, я делаю несколько шагов и захожу в дверной проем.

Как только вторая моя нога достигает пола в камере, дверь за спиной резко захлопывается, будто на нее навалились разом все четверо.

Пламя свечи горит ровно, а тогда начинает содрогаться от порыва воздуха, дунувшего в вентиляцию.

Единственное, чем я могу обороняться – железная кружка. Если выбросить свечу.

Но из этой штуковины проще сделать кружочки из теста для вареников, чем убить кого-то. Тем более, иного. Наверное, в свои четырнадцать я обожала вареники, потому что до сих пор помню, как они выглядят.

Сперва я не вижу его, даже вглядевшись. А тогда замечаю блеск цепей чуть дальше, внутри темной камеры, рядом со стеной, противоположной от входа.

Делаю один осторожный шаг и содрогаюсь, увидев перед собой распятое тело. Сзади, слева, справа, с потолка – отовсюду тянутся цепи, по три-пять рядов. Толстые, блестящие звенья. Они сковывают обе руки иного, локти, плечи, голову и даже туловище. Все вместе они, наверное, весят целую тонну, а то и больше.

Несколько долгих минут я рассматриваю его, не решаясь подойти ближе. Иной одет в привычный черный скафандр. Не видно ни лица, ни хоть какого-нибудь кусочка кожи. Дольше всего я смотрю на его руки в перчатках.

Потому что у него пять пальцев. В детстве я думала, что у зеленых человечков должно быть по три, но больших. Сейчас не знаю даже, эти ли самые иные человечки, которые должны быть зелеными. Никто не знает, какого цвета их кожа.

Его рука совсем как моя, только больше. Он сам здоровяк, по правде сказать, для него тут мало места. Если бы не вентиляция – я бы и сама удушилась.

- Ты не нападаешь, уже хорошо, - бормочу с нервным смешком.

Голова иного поднята и можно предположить, что он смотрит на меня. Но с таким же успехом он может и медитировать, и спать.

Нет, не спит.

Потому что сейчас ночь, в темное время суток они бодрствуют.

Почему-то чувствую себя глупо. И напуганно.

- Сколько мне здесь быть? – спрашиваю громко, повернувшись к захлопнутой двери.

Изнутри должен кто-то быть, но мне не отвечают.

- Вот же дураки, - ворчу и вновь оборачиваюсь к пленному.

Или мне кажется, или его голова слегка сдвинулась на бок. Такое невозможно. Цепи должны были звякнуть, и я бы услышала. Различи я такое – перепугалась бы до чертиков.

Он замурован в цепи. Я бы на его месте тоже проявляла лишь агрессивность к своим пленителям. Тем более, если они приходят вооруженные до зубов, пока я в положении овоща.

Вот только не ему выбирать. Он попался и теперь будет отдуваться за все свое племя душегубов. Я не фанатка иных и ему не помощница.

- Знаешь, что? – говорю, уставившись на шлем, куда-то туда, где должны быть глаза, если, конечно, они не ниже, там, где у человека рот. – Я тоже не в восторге, что приходится здесь быть.

Подхожу к стене и усаживаюсь, отставив свечу и обняв колени руками.

- Вы убили почти всех людей, так что можешь не смотреть на меня этими жалобными глазами из-под шлема, - бубню, уткнувшись подбородком в колени и наблюдая за свечой. По крайней мере, огонь двигается.

Перевожу взгляд на пленного и мне снова кажется, что его голова подвинулась в сторону, но уже в другую, чтобы лучше меня видеть.

Теперь я почти уверена, что он смотрит прямо на меня. Каким-то образом у него получается быть бесшумным. Мне даже представить страшно, какая сила заключена в его теле, если он не обессилел даже спустя день, после того, как его тут заковали.

Отвернувшись, я смотрю в пустую стену, сделав вид, что не замечаю его маленьких маневров.

Глава 12

Цепи бьются друг об друга и звенят, как если бы иной пытался специально нас напугать или… подать знак. Мне?

Мои плечи напрягаются, и я бы оцепенела со свечой в руке, если бы кто-то из коридора не схватил меня за руку и не вытянул из камеры, так резко и мгновенно, что я едва не врезаюсь в стену всем телом.

Дверь стремительно захлопывается.

- Зачем вы так? – хмурюсь, потирая запястье. Кажется, так сильно пережимать мою руку было вовсе не обязательно.

- Говори. Что там было?

- Да ничего! Я вообще думала, что он спит.

Седой военный в обмундировке, с глазами такими синими, что напоминают грозовое небо, смотрит прямо на меня и медленно подносит ко рту рацию, жмет на кнопку и говорит:

- Иной не напал на подопытную. Прошло успешно. Выжила. Даже не изувечена.

Из рации доносится взволнованный голос коменданта Эдвардса:

- Значит, дальше все согласно плану.

Схватив под руку сильными пальцами, после которых будет синяк, седой ведет меня куда-то по коридору. Мы поднимаемся на пару этажей, но все еще остаемся под землей – и меня запирают за одной из дверей.

Я пытаюсь прислушиваться к голосам во всех этих подземных катакомбах, чтобы узнать свою дальнейшую судьбу, но не улавливаю ничего, кроме треска фитиля своей свечки.

Когда огонь свечи немного искривляется из-за едва ощутимого дуновения воздуха, я принимаюсь искать еще один выход отсюда, но нахожу только вентиляцию, в которую пролез бы только мой кулак, но уж никак не я вся.

У стены стоит старенький матрас. Я сбрасываю его на пол и сажусь сверху, скрестив ноги на уровне щиколоток.

Наверное, на улице скоро совсем рассветает, а тут так темно, что с трудом можно видеть даже свои руки.

Через час мне приносят еду. Просовываю тарелку через небольшое окошко на двери, из чего я делаю вывод, что в этой комнате заранее планировалось заключить кого-то.

Переваренный овес я жую, не чувствуя вкуса. А дальше – пустота, я даже немного выпадаю из реальности потому что не происходит ровным счетом ничего.

Упираясь затылком в стену, я погружаюсь в легкую дрему, но это состояние такое непрочное, как тонкий лист бумаги. Стоит за дверями появится звукам едва-едва слышных шагов – я очнусь. Знаю, что так и будет, потому что последние годы так и живу – никогда не расслабляюсь полностью.

Наверное, вечером, или, скорее всего, на следующее утро, ко мне приходят. Снова дают разваренную кашу и заставляют переодеться. Я захлопываю дверь прямо перед носом рыжего оболтуса, который со всей серьезностью пытается меня убедить, что ему приказали проследить за тем, как я переодеваюсь.

Какие-то мягкие штаны, облепляющие мои бедра и майка – ничего особенного. Даже выдают новое белье. Мне, в принципе, все равно на одежду.

Рыжий забирает мои старые вещи и уводит меня вниз. Там нас уже ждут другие вояки, тот седой, видимо, их главный, при отсутствии Гидеона Эдвардаса, и еще четверо новых тюремщиков, не тех, что были вчера.

Всех их я хорошо знаю, потому что в то или иное время они жили в нашем поселении, там их семьи. Жены. У некоторых даже дети.

- Это я нашел в ее вещах, - докладывает рыжий седому и потягивает на ладони мою заколку-бабочку, подаренную Димитрием.

Я сцепляю зубы справляясь с раздражением из-за того, что он рылся в моих вещах. И я не уследила.

Главный смотрит на украшение своими грозовыми глазами и вдруг приказывает мне:

- Надень ее, - его голос звучит жестко, и я хорошо знаю таких людей. Пока делаю, что говорит – ему на меня плевать, а если стану спорить – отношение изменится в худшую сторону. Тогда мое пребывание здесь из сносного станет невыносимым.

Я беру заколку и защелкиваю ее на своих волосах. Все равно лишнее внимание я уже привлекла – иначе не оказалась бы здесь.

- Сегодня ты должна будешь показывать иному изображения, - говорит командующий резким тоном, - и постараешься добиться от него реакции.

Мужчина берет у кого-то за собой стопку картонных картинок. На них изображены разные предметы, от домов и зверей, до неба и звезд. Даже Солнце есть, о котором вообще-то иным должно быть хорошо известно, потому что они прилетели из космоса.

- Вы действительно считаете, - я растягиваю слова, - что тому пришельцу три года?

Достаю из стопки изображение зайца – это просто страница, вырванная из детской книжки. Что-то теперь мне не кажется все это таким уж серьезным.

- Будешь делать, как велено, - грубым тоном отрезает пожилой вояка и к картинкам протягивает мне несколько чистых бумажек для заметок.

Будто я педагог, а не пленная, которую бросают к другому чрезвычайно опасному заключенному.

- Вперед, - слышу приказ.

Военные открывают двери и через десять секунд я снова стою в камере пришельца, прижимая к груди стопку бесполезной макулатуры.

Как только створка за спиной закрывается, я выдыхаю даже немного облегченно.

- Да засуньте вы своего зайчика… - бормочу.

Глава 13

- Нет.

Я застываю, сжав карандаш в пальцах с такой силой, что скоро точно должно что-то треснуть: грифель или мои кости.

После того я сижу еще пару минут в полнейшей тишине, пытаясь понять, как-то уложить в голове произошедшее.

Пришелец заговорил. Сказал одно слово, но оно было человеческим. На моем языке.

- Что? – спрашиваю шепотом, будто боясь, что снаружи меня могут услышать военные. До этого я говорила с ним с насмешкой, не ожидая услышать ответа, и было не страшно, что те люди подумают, будто я разговариваю с пленным.

Но теперь… что это все-таки было?

Не может же быть такого, что я сделала это, то, о чем меня просил Гидеон Эдвардс – заставила пришельца контактировать со мной.

Я смотрю на него, и, черт бы побрал этот шлем, не замечаю никакой реакции. Тогда решаю, что таким способом ничего не добьюсь, есть и другие формы проявления эмоций: тело, руки, дыхание. Если нельзя видеть лицо.

И я замечаю, что его правая рука в черной перчатке сжата в кулак. Смотрю на пальцы, не моргая. И он медленно разжимает руку.

- Значит нет, - выдыхаю и уставляюсь на свой лист с набросками карандашом, - тогда, знаешь, тебе бы я доверяла больше, чем им. По крайней мере, никто из них не сказал, что я не умру.

Я делаю вид, что не наблюдаю за ним, наверное, только поэтому могу уловить, что он задерживает дыхание.

Он понимает. Иной воспринимает человеческий язык.

По правде сказать, для тех ребят в коридоре это будет прорывом. Открытие на уровне с изобретением человечеством электричества.

Потому что вся жизнь людей вертится сейчас вокруг иных. Опасности, которую они несут. Все преобразовалось из-за их появления, а еще больше – из-за жажды людей ужиться вместе.

Эта информация многое изменит. Наверное, с пленным начнут работать по-другому. Может, пытать, задавать вопросы, потому что будут знать – в крайней степени истощения он все-таки что-нибудь ответит.

Где они прячут своих женщин, детей. Какие у их вида слабые места. Где их дом. Как уничтожить всех его соратников раз и навсегда.

Я должна буду все рассказать тем людям за стеной о слове, сказанном пришельцем, потому что я человек. И должна же помогать людям победить.

Если бы только видела в этом смысл.

Люди, как всегда, ответят насилием на насилие, они будут убивать и провоцировать и что тогда? В нашем поселении горстка мужчин. Пятьдесят, может шестьдесят. Это те, которые смогут держать автоматы.

Если мы нападем, иные прикончат все поселение. Им на это понадобится даже не вся ночь. Может, час.

Я не знаю, почему они не трогают поселение сейчас, скорее всего, мы для них не представляем интереса. Как людям раньше было все равно на колонию муравьев под ногами. Они господствуют, мы – вымирающий вид тигров в вольере.

Димитрий говорил, что мы единственные люди на тысячи километров вокруг, но еще как-то сказал, что наши смогли связаться с еще одним поселением выживших где-то в стороне столицы.

Этого все равно мало. Раньше нас были миллиарды, а мы все равно проиграли.

Мы оба молчим, и я принимаюсь работать над своим рисунком, иногда поглядывая на натурщика.

- Прошло уже минут сорок, они скоро придут, - говорю тихо, - а ты так и не проявил ни малейшей реакции.

Цепь чуть звенит, когда он поворачивает голову в мою сторону. Воспринимаю это, как удивление с его стороны.

- Так им и скажу, - добавляю, - только… если ты когда-нибудь выберешься отсюда, и скажешь своим, где был – не трогайте наших детей. Хотя бы детей. Просто, знаешь, они и так живут во всем этом дерьме. И без взрослых они не выживут, оставьте детям матерей.

Я выпрямляюсь и встаю на ноги. Беру в руки свой рисунок.

Осторожно подходу ближе и кладу картинку перед пленным. Черно-белое изображение, выполненное одним карандашом. Честно, рисовать его было волнительно.

- Знаю, что это не шедевр, но и позируешь ты убого, будем честными друг с другом.

Он наклоняет голову и, клянусь, смотрит прямо на рисунок через черное стекло на своем шлеме.

- Это в знак скрепления нашего договора, - говорю еще тише.

Он не отвечает ни словом, ни движением.

Когда дверь в камеру открывается, я уже стою перед ней, сжимая все картинки в руках, кроме одной.

Седого в коридоре нет, но меня сразу ведут к нему по извилистым коридорам. Открывается еще одна дверь, и я вижу старого военного, сидящего за столом. Тут что-то типа кабинета.

На столе стоит табличка с надписью, сделанной от руки. Так я узнаю, что его зовут Джек Карлсбург.

Он делает важный вид, когда указывает мне на кресло для посетителей.

- Докладывай. Все. Поминутно. По секундам, если надо.

Старик Джек впивается в меня взглядом грозовых глаз. Нет сомнений, для него важна эта миссия. Знаю, почему. Как и у многих, его семья наверняка была убита иными.

Глава 14

Несколько дней проходят в одном темпе. Изо дня в день заколка-бабочка оказывается на моих волосах и каждый раз мне приносят новую одежду, в которой я должна дефилировать перед пришельцем. Один раз Рыжий даже вручает мне платье, но я отказываюсь напяливать его на себя.

На следующий день мне дают камуфляжные штаны, как у военных, видимо, надеясь спровоцировать этим пленного, к которому я хожу. Может, считают, что он, как лягушка, не различающая цветов, не распознает людей, если они одинаково одеты.

Но он не нападает.

И больше не говорит со мной.

Но всегда внимательно смотрит, изучает меня, как я его, и с каждым днем все меньше прикладывает усилий, чтобы скрывать это.

Я уже начинаю привыкать ко всему этому и думаю, что этот день будет, как остальные, но этим вечером меня приводят к Джеку.

- Эдвардс недоволен отсутствием прогресса, - заявляет, как только я появляюсь на пороге, - и я, честно говоря, тоже.

Я сажусь в кресло и даже не пытаюсь делать вид, что мне не наплевать.

- Он думает, ты врешь.

Я поднимаю настороженный взгляд на Джека.

- И вы, честно говоря, тоже?

Мужчина кривится. Его и без того немолодое лицо скукоживается, как старый изюм.

- Ты ходишь к уроду каждый день, но он не нападает. Это должно быть не всем. Обязано быть еще что-то, иначе бы он тебя растерзал.

- Но это все.

- Ложь. И теперь мы будем это проверять.

Я выгибаю бровь в наигранном удивлении.

- Каким образом?

- Сегодня с тобой пойдет Брайан, как наблюдатель, - говорит Джек и я вспоминаю, что так зовут Рыжего, - и сегодня у тебя будет особенная задача, ты попробуешь снять шлем с его головы.

- Вы же понимаете, что это значит.

Губы Джека искривляются в мерзкой ухмылке. Он понимает досконально.

Все эти дни я не подходила к пленному настолько близко, чтобы он мог дотянуться до меня. А если я буду пытаться снять с него скафандр – он точно сможет. Честно сказать, цепям я совершенно не доверяю.

- Может, теперь лед тронется, - последнее, что говорит мне Джек с ухмылкой и я вижу его желтоватые зубы между тонкими губами.

Когда мы с конвоирами приходим к двери камеры, там я встречаю жутко нервничающего Рыжего. В отличие от меня, на нем одето полное обмундирование, вместе со шлемом. Он без конца проверяет, плотно ли прикреплены застежки на его броне и облизывает сухие губы.

Когда мы вдвоем входим в помещение, где начинаются владения иного, пусть он и скован, в этот раз я абсолютно не знаю, чего от него ожидать.

Сразу же начинают греметь цепи. Мы с Рыжим видим, как иной сжимает руки в кулаки и пытается встать на ноги несмотря на то, что нижние оковы тянут его к полу.

- А ну быстро пошла и усмирила его! – вскрикивает Брайан и тычет в мою сторону дулом автомата.

- По-твоему он дрессированный дельфин?

Хотя мы и достигли с пришельцем какого-то уровня взаимопонимания, теперь все по-другому. Я пришла не одна. И никакой речи о доверии между нами и быть не может.

- Мне отдали приказ стрелять, если ты не будешь слушаться! – шипит Рыжий.

- Ладно, - я поднимаю руки перед собой в успокаивающем жесте и делаю шаг к пленному. Он продолжает неистово дергать руки, точно намереваясь высвободить их из оков. Кажется, еще немного, и звон звеньев услышат даже в поселении.

Он будто понимает, знает, что я должна сделать. И его это совершенно не устраивает.

Делаю еще несколько небольших шажков в его сторону, говорить я с ним не могу, иначе Брайан все доложит Джеку, но я подозреваю, что мое лицо выглядит очень испуганным.

Потому что в какой-то момент иной успокаивается. Застывает, хотя видно, что все его тело напряжено. Думаю, он в любой момент может броситься вперед, как молниеносный хищник. От такого рывка мне не увернутся, но он медлит.

Я оказываюсь к нему так близко, как никогда до этого не была. И вдруг мое сердце подпрыгивает и странно сжимается. Потому что он большой, огромный. Если выпрямится, точно станет выше двух метров.

Вблизи он производит еще большее впечатление, потому что он опасен, но я не чувствую такого уж сильного страха, приближаясь. Может, потому что он сказал то слово, и я чувствую уверенность в том, что он его сдержит.

Не убьет меня.

Набравшись смелостью, я тянусь пальцами к шлему, накрываю его всей ладошкой в районе щеки и задерживаю дыхание. Кажется, даже воздух между нами наэлектризовался. Стал густым, как кисель. И секунды тянутся, как распластанные магистрали – бесконечно.

Стоя на коленях передо мной из-за цепей, он сравнивается со мной ростом. И, кажется, его совершенно не волнует свое уязвимое положение.

Я всматриваюсь в стекло на его шлеме и, клянусь, чувствую ответный взгляд так явно, как никогда и ничего не ощущала. На открытых участках тела появляются холодные мурашки.

Может, я первый человек в мире, который стоит так близко к неспящему иному, прикасается к нему так долго. Смотрит. Просто дышит рядом.

Глава 15

Когда поднимаю глаза на Джека, знаю, что они горят гневом. Но, вообще-то, этого мне и следовало ожидать.

Здесь я нахожусь в самом низу пищевой цепи, не слишком-то выше иного. Может, даже ниже, потому что сам по себе он бы смог противостоять всем этим людям, если бы только его не заключили в этих стенах.

- Но прогресс есть… - вдруг выходит вперед Брайан, прижимая в себе автомат, как если бы его могли отобрать прямо сейчас, - она подчинила урода, он пляшет под ее дудку!

Я не свожу взгляда с командующего Джека и вижу, как его губы искривляются в многозначительной ухмылке.

- Доложите о прогрессе коменданту Эдвардсу.

Несколько военных у стены кивают и быстро уходят.

- Значит, зверя можно приручить, - хмыкает Джек, потирая подбородок смуглыми пальцами, - признаюсь, до последнего не верил, что это подействует, твоя предшественница не справилась.

- Что? – переспрашиваю и стискиваю губы так сильно, что они, наверное, превращаются в нитку. – До меня был еще кто-то?

Джек смотрит на меня долгую минуту почти стеклянными глазами.

- Люди Эдвардса притащили ее год назад, или может даже еще раньше.

- Что с ней стало?

- Идем, - приказывает Джек, разворачивается к нам с Брайаном спиной и принимается идти вдоль длинного коридора.

Смотрю на Брайана, но его лицо становится мрачным – он что-то знает об этом, но рассказывать не собирается. По крайней мере, без приказа.

Решив, что так тому и быть, я иду за Джеком. Он останавливается перед одной из дверей на жилом этаже, неподалеку от моей камеры. Теперь атмосфера тут мне кажется еще более мрачной, какой-то мертвой. Хотя и до этого я привыкла жить в одиночестве в канализации.

Джек засовывает ключ в скважину.

- Она там, - говорит, - внутри, твоя предшественница.

Я смотрю на него напряженным взглядом. Что-то тут не так.

- Был еще один иной, которого вы поймали?

Если того, которого держат в камере внизу сейчас, поймали чуть больше недели назад, то до этого должен был быть еще один, с которым они запирали девушку, что была до меня.

Губы Джека вновь искривляются в ухмылке.

Одна эта гримаса красноречивее любых слов. Это так похоже на коменданта и на этого Джека – пленить одного или двух иных из бесчисленного количества и считать себя победителем.

Для тех, что живут снаружи, такое – мелкие пакости. Если бы пленных иных искали другие пришельцы, наш город уже бы исчез с лица Земли.

Наверное, у этих пришельцев просто нет родственников, которые бы подняли весь свет на ноги, чтобы их отыскать. Или просто связь между иными не такая сильная, как обычно бывает у людей.

Вот почему я всегда была настороже – потому что нами командуют такие люди. Они действуют в интересах своих безумных амбиций, а не людей.

Я не успеваю задать вопрос. Спросить, куда же делся первый пленник.

Джек открывает дверь и мне в нос сразу же дает запахом экскрементов. Зажав нос рукой, я жду, пока командующий зайдет в камеру, и только тогда иду за ним – не хватало еще, чтобы меня и здесь заперли.

От тусклого огня двух свечей исходит мало света, но я разглядываю сжавшуюся фигуру небольшой женщины, сидящей у изголовья кровати. Она зажата в угол, лицо притиснуто к коленям. На руках искусанные ногти. Запутанные волосы черными немытыми локонами спадают на плечи.

- Вот, что случилось, она обезумела, - комментирует Брайан за моей спиной.

- Как это произошло? – тихо спрашиваю я.

Кажется неправильным, что меня привели сюда, посмотреть на нее, как на обезьянку в цирке.

А тогда я делаю шаг ближе, и меня словно прошибает зарядом тока. Потому что я узнаю ее волосы.

- Мика, - выдыхаю резко.

Исчезнувшая сестра Димитрия.

Если она здесь, значит, сын коменданта не убивал ее. Говорил все те слова, чтобы позлить Димитрия, потому что не думал, что тот выстрелит. Что в жизни, что в смерти – олух.

- Мика, - зову ее снова и приближаюсь, садясь на кровать рядом с ней.

Она поднимает на меня взгляд и все слова, вместе с воздухом, застревают в горле.

Ее лицо, от одной стороны до другой, рассечено толстыми неровными шрамами: по лбу, брови, носу, даже задевают уголок губ. Эти раны уже давно зажили, будто действительно прошел целый год.

Знаю, что должна спросить о том, как это случилось, потому что теперь я на ее месте. Но не могу.

Она смотрит на меня с такой мукой, будто каждая секунда теперь сопряжена для нее с агонией. Мне все равно, как именно это случилось, потому что о всей картине произошедшего я догадываюсь сама.

- Того иного приковали не слишком надежно, - отвечает вместо Мики командующий, - но не переживай, с тобой такого не случится.

- Не переживать? – я поворачиваюсь к нему и смотрю тяжелым взглядом. – Зачем вы продолжаете держать ее здесь?

Глава 16

Из-за слов Мики я не могу уснуть до самого утра. Так я теперь определяю время дня: когда меня приводят к иному – значит, сейчас вечер. Потому что в другое время пришелец может спать.

Им надо, чтобы он точно не спал, в идеале – таращился на меня. Разве не для этого они наряжают меня каждый день?

Если и не так, то им точно надо, чтобы иной привык к моему присутствию.

Но даже во сне, если бы меня привели к нему днем, он наверняка хорошо контролирует все, что происходит вокруг, иначе другие уже сняли бы с него шлем. Наверное, понадобилось приложить много усилий, чтобы вырубить его на достаточно долгое время, чтобы притащить сюда.

Наверное, он до сих пор ранен, может поэтому цепям удается так эффективно удерживать его. Даже если ему и больно, то он ни разу за все время этого не показывает.

И все равно, он чудовищный. Будь не так, тогда военные и сами бы взаимодействовали с пленником, но все его боятся, и слова сестры Димитрия подтверждают разумность их опасений.

«Иной не пощадит тебя, как только у него получится выбраться из цепей – он нападет» - вот каким он есть на самом деле. Беспощадным чудовищем. Точной копией тех, кто уничтожил жителей Земли, по крайней мере, копией в этом скафандре.

Я постоянно думаю о том, что сказал иной в один из первых дней наших встреч. «Нет». Он не собирается убивать меня. Мне не послышалось, он точно сказал это, когда я заговорила о своей смерти.

А потом сопоставляю с этим слова Мики – и схожу с ума.

Потому что все, что меня окружает противоречит друг другу. Я все меньше понимаю, кому доверять, хотя, конечно, не доверяю никому.

Мика пыталась убедить меня, что надо бежать, но я и так хорошо это знаю. Каждый день ищу возможности сделать отсюда ноги, но снаружи этой комнаты меня ни на мгновение не оставляют одну, а внутри единственный выход наружу – вентиляция, в которую пролезает только моя рука.

По правде сказать, я даже не до конца уверена в какой стороне выход. Вместе с ощущением дня и ночи теряется ориентация в пространстве. Тут постоянно темно, прохладно и настолько тихо, что отсутствие любых звуков давит на уши.

С того дня, как попала сюда, прошла неделя или две? Я могу посчитать только потому что помню сколько раз меня водили вниз, в самую охраняемую камеру, к нему. Визиты к иному самые яркие события здесь и, если честно, только они и спасают меня от тотальной скуки.

До наступления вечера мне еще удается немного поспать, несмотря на то, что лицо ощутимо болит по вине командующего Джека, а тогда все происходит как обычно – приходит мой конвой для сопровождения.

Только в этот раз, как и вчера, со мной к иному посылают Брайана. Он выглядит очень важным, надутым, как петух, и уже не так боится. Видимо, вчерашний поход к пленнику разубедил его в том, что пришельцы так уж опасны.

А я вот не сомневаюсь в их силе. Наоборот. Знаю, что Мика тоже не врала. Те шрамы на ее лице оставил не зверь и не человек. Это с ней сделал иной. Не тот же самый, что сейчас заперт в камере за дверью, но точно один из них.

Такое будущее меня ждет. Я должна была втереться в доверие к пленнику, а вышло наоборот – каким-то образом я чувствовала себя уютно рядом с ним.

Если я его и приручала постепенно, то он меня – тоже.

Дверь в камеру открывается достаточно, чтоб мы с Брайаном могли в нее пролезть. Мое сердце стучит быстрее, чем обычно.

Я поднимаю осторожный взгляд на пленника. И если до этого он всегда почти никак не реагировал на мое появление, то теперь его голова поднята. Он смотрит прямо на меня через стекло на своем шлеме.

И я чувствую, что это значит многое. Он рассматривает синяк на моей щеке.

Глава 17

Я быстро отвожу взгляд, продолжая чувствовать на себе пристальное внимание, из-за которого мурашки разбегаются по коже.

Сажусь на пол у своей стены и немного успокаиваюсь, наблюдая за тем, как Брайан начинает нервничать, когда мы остаемся в помещении втроем. Я, он и опаснейшее из существ.

Не смотрю на иного, можно сказать, игнорирую. Вздохнув, потираю щеку, на которой вчера Джек оставил след. В уголке губы запеклась кровь, на щеке, наверное, синяк. У меня нет зеркала, чтобы посмотреть на себя.

И почему-то я отчетливо чувствую его взгляд. Когда на меня так смотрят люди – я ничего подобного не ощущаю, но при взгляде иного кажется, будто ветер окутывает все мое тело.

Он смотрит уже слишком долго, и я начинаю напрягаться.

А тогда слышится звон. Негромкий, но отчетливый. Потом все повторяется.

Повернув голову, я наблюдаю за тем, как цепи спадают с рук иного и опадают на пол блестящими звеньями. Чувствую, как мои глаза расширяются от увиденного, но не могу сказать ни слова, будто кислород в теле перекрыли.

Брайан тоже это замечает и вскрикивает, направляет дуло автомата и выстреливает.

Отдача от выстрела такая, что даже зажав уши руками, я слышу звон. В голове так гудит, что я сжимаюсь на полу и с открытыми от ужаса глазами наблюдаю за тем, как пришелец руками разрывает цепи на своих лодыжках.

Я вижу, как напрягаются его большие, будто канаты, мускулы под тканью скафандра. Вижу, что Брайан попал, потому что на плече у иного кровавая рана. Я не сразу понимаю, что это такое, потому что кровь у него ярко-фиолетового цвета и даже так часть пули застряла в скафандре.

В голове, будто отбиваясь от стен в моей черепной коробке, звенит тревожный голос Мики.

«Иной не пощадит тебя, как только у него получится выбраться из цепей – он нападет»

С каким-то странным флегматизмом я отмечаю, что все. Сейчас он оставит на моем лице такие же следы, как у Мики, а потом растерзает. Ведь иные всегда именно так и поступают с людьми.

Когда он делает шаг в мою сторону, я даже почти смиряюсь. Почти. Если бы не дикий страх, пульсирующий в груди.

Я закрываю глаза, готовясь почувствовать боль.

Каждый шаг чудовища, как звук набата, даже несмотря на то, что из моих ушей что-то вытекает. Другие звуки доносятся как из-под толщи воды.

А тогда я слышу вскрик.

Приоткрываю один глаз и вижу, как иной стискивает рукой горло Брайана и поднимает его над землей. Ружье валяется в стороне.

Прожилки на скафандре пришельца светятся фиолетовым. Он как восставший демон. Чудовищный, и странно прекрасный в своей жестокости, как часто бывает с уродствами – почему-то они притягивают людей.

Я не могу отвести взгляд, хотя животный ужас сковывает все мое тело.

Нет, такого не может быть. Сложно привыкнуть к смерти, несмотря на то, что она повсюду. Цепей было столько, что они должны были выдержать.

Сколько же в нем силы? Как долго он притворялся, что беспомощен?

Камеру наполняет звук хруста и Рыжий падает на пол с вывернутой шеей.

Иной расправляет широкие плечи, и поворачивается ко мне.

Я приподнимаюсь и вжимаюсь в стену, голова кружится. Зажимаю рот руками, чтобы не кричать, но отчаянный звук все равно рвется наружу.

Я знаю, что это конец. Думаю, что мое время пришло, даже когда иной подходит ближе, наклоняется и чуть медлит, всматриваясь в мое лицо.

Он поднимает руку и пальцами в перчатке касается моей щеки, распухшей от вчерашнего удара командующего Джека. Стекло на его шлеме светится фиолетовым, но я не вижу даже очертаний лица.

А тогда мужчина просовывает руку под моими коленями, вторую – между стеной и моей спиной.

И подхватывает меня на руки.

- Не бойся, Айна, - его голос звучит завораживающе, когда он прижимает меня к себе, поворачивается и идет к двери. Держит меня без усилий, хоть и ранен.

Не знаю, откуда он узнал мое имя. Да и разве имеет это сейчас хоть какое-то значение?