Уэнздей: Забытое Эхо

ПРОЛОГ

УЭНЗДЕЙ.

ЗАБЫТОЕ ЭХО.

АННОТАЦИЯ.

В Джерико появился новый монстр. Но он здесь не для того, чтобы убивать.

Он — охотник, чье проклятие — помнить каждую свою смерть. Она — детектив, которая не верит в случайности. Когда их пути пересекаются на кровавом следу ритуального убийцы, им придется решить, кто из них настоящий хищник. Но они не знают, что главная угроза — это не монстр в лесу, а цена, которую придется заплатить за победу над ним. И эта цена — забвение.

ОТ АВТОРА.

Дорогой читатель,

Прежде чем вы погрузитесь в туманные леса Джерико, я хотел бы сказать несколько слов о мире, в который мы отправляемся.

Эта история родилась из одного вопроса: что может по-настоящему бросить вызов несокрушимой логике Уэнсдей Аддамс? Не монстр, которого можно вычислить, и не загадка, которую можно разгадать, а нечто иррациональное. Нечто, что нельзя объяснить, но можно лишь почувствовать. Ответом стали две переменные: чистая, беспричинная эмпатия и абсолютное, трагическое самопожертвование.

Именно для исследования этого столкновения и был создан Дмитрий Хромов — не как новый герой, призванный затмить старых, а как катализатор. Как темное зеркало, в котором Уэнсдей и Энид смогли бы увидеть пределы своих собственных мировоззрений и ту цену, которую иногда приходится платить за дружбу и спасение.

Чтобы это исследование было честным, история должна была занять свое точное место в каноне, не нарушая, а углубляя его. Поэтому события романа "Забытое Эхо" происходят в узком, но крайне важном временном окне — между 4-й ("Бедовая ночь") и 5-й ("Что посеешь, тем и обеднеешь") сериями первого сезона сериала "Уэнсдей". Это момент психологической паузы: после унижения на Вороньем балу Уэнсдей наиболее уязвима и зла, а беспокойство Энид за подругу достигает своего пика. Это идеальный шторм для появления третьей силы.

Эта книга — не попытка переписать историю. Это попытка рассказать о ее секретной, забытой главе. О том невидимом испытании, которое прошло в тени основного сюжета и которое, возможно, стало тем самым огнем, что окончательно выковал нерушимую связь между двумя столь разными девушками.

Надеюсь, это путешествие во тьму станет для вас таким же захватывающим, каким оно было для меня.

ПРОЛОГ.

Снежинки, острые, как лезвия скальпеля, рождались в ледяном чреве чёрных, мчащихся по небу туч. Они не падали — они пикировали, вгрызаясь в замёрзшую землю Трансильванского плато, в эту проклятую почву горного массива Фэгэраш. Здесь, на высоте двух тысяч метров, ветер пел литанию отчаяния. Он был живым, первобытным созданием; зародившись где-то в ледяном сердце Карпат, он нёсся по голым, почерневшим склонам и здесь, на этой безымянной вершине, выл в базальтовых клыках скал, словно мириады неупокоенных душ. Это безжалостное существо срывало с голых, похожих на костлявые длани ветвей ледяную крошку, швыряя её в лицо высокому мужчине, что пробирался сквозь бурю. Ночь была абсолютной, бархатно-чёрной, густой, как дёготь, и только снег, бесконечный и ослепляющий, создавал призрачное, мертвенное сияние, в котором мир казался вывернутой наизнанку фотографией, негативом самой реальности.

Он не шёл. Он пробивался сквозь эту белую, безразличную пустоту, отдавая ей последние остатки тепла и воли. Само это действие — ползти — было унижением, анафемой всему его существу. Его тело, этот выкованный в горниле сотен сражений бастион из мышц и воли, предало его. Левая рука, вывернутая под неестественным углом после удара твари, бесполезно волочилась сзади, как сломанное крыло подбитого ворона, оставляя на девственно-белом снегу неровный, прерывистый, постыдный след. Правой он вгрызался в снег, загребая его и продвигаясь вперёд на сантиметры, которые растягивались в мили. Он проламывал грудью хрупкий, серебристый наст, ломавшийся со звуком трескающегося стекла, и проваливался в бездонную, рыхлую целину, что тут же пыталась поглотить его, утянуть в свою ледяную, безразличную утробу. Снег, холодный, как поцелуй мертвеца, забивался под воротник тактической куртки, таял на горячей коже, и ледяные ручейки, точно змеи, стекали по спине, смешиваясь с потом и кровью.

Его лицо, скрытое под тактическими очками с паутиной трещин, делившей мир надвое, было маской из запёкшейся крови и пота. Мороз уже начал свою работу, стягивая кожу, превращая его в безжизненную гаргулью с инеем на ресницах. Он чувствовал металлический привкус крови во рту и то, как она замерзает на губах, склеивая их. Каждый выдох вырывался из обожжённых морозом лёгких рваным облаком белого пара, который тут же подхватывал и рвал на части ненасытный ветер. Он дышал — и это был единственный признак того, что он ещё жив.

Его цель была в десяти метрах. Десять метров, которые растянулись в вечность.

Там, у подножия древнего, иссечённого рунами монолита, похожего на вросший в землю коготь мёртвого бога, лежала она. Фигура в ярко-синей куртке — осколок летнего неба, брошенный в этот монохромный ад. Святотатство цвета. Единственное, что имело значение. Единственное, что заставляло его ползти, когда каждая клетка его тела вопила о покое и смерти.

Трещина на очках делила её силуэт: одна половина была чёткой, до боли реальной; другая — размытой, призрачной. Как и его собственная жизнь теперь.