Наследство нашло меня на дне стакана и на дне жизни. Меня зовут Агата, но все зовут Агги. И не только за огненно-рыжие волосы, в которых, кажется, застряли последние лучи всех моих сгоревших надежд. Во мне живёт Огонь — буквальный, физический, позор семьи и причина моего бегства из мира, где нельзя чиркнуть спичкой, не подписав протокол.
Письмо от адвоката было похоже на вырванную страницу из готического романа: старый дом в глуши, невыплаченная ипотека времён царя, странная смерть тётушки-алхимика. Я думала, что еду к руинам. Я не знала, что еду к себе. Настоящей. Той, чьё сердце бьётся в такт со скрипом половиц и чей вздох рождает пламя.
Дорога кончилась там, где начиналась Угра. Река цвета остывшего чая и свинца текла не просто по земле. Она текла по краю. И на том краю, вросший в плоть леса, стоял Оплот.
Это не был дом. Это было предупреждение, высеченное в дереве и камне.
Оплот встретил меня не скрипом, а стоном. Длинным, низким, идущим из самых недр, когда я толкнула тяжелую дубовую дверь с выцветшей саламандрой на молоте. Воздух внутри был густым и сладким, с примесью запаха сушёных трав, воска и чего-то ещё — озоном после грозы и холодного пепла.
Я шла по комнатам, и мне казалось, что я иду по лёгким гигантского спящего зверя. Стену в гостиной украшал портрет суровой женщины в старинном платье. Я встретилась с ней взглядом — и она моргнула. Медленно, тяжело. Я зажмурилась, списав на усталость. Но когда я открыла глаза, женщина на портрете улыбалась. Тонко, по-змеиному, обнажая ряд слишком острых, слишком длинных зубов.
«Добро пожаловать домой, Агата», — прошептал кто-то у меня за спиной.
Я обернулась. Никого. Только пыль, которая, словно живая, медленно укладывалась в причудливые узоры на полу.
Ночью я проснулась от звука. Не скрипа, а мягкого, влажного шороха, будто что-то большое и тяжёлое ползло по стене снаружи. Я подошла к окну, отодвинула тяжёлую штору и вгляделась в темноту сада.
Там, в лунном свете, переливался неземной красотой сад. Цветы, которых я никогда не видела, светились изнутри фосфоресцирующим светом. И они шевелились. Их стебли изгибались, следуя за невидимым ритмом, а лепестки раскрывались и закрывались, словно в немом зове.
Один из цветков, алый, как мои волосы, повернул свою бархатную головку к моему окну. Его бутон раскрылся, и в его сердцевине я увидела чёрную, пульсирующую массу, усеянную крошечными, сверкающими точками, похожими на глаза.
Он смотрел на меня. А я, завороженная, не могла отвести взгляд, чувствуя, как по спине бегут ледяные мурашки, а кончики пальцев наливаются знакомым, предательским жаром.