“Да давайте уже украдём”.
Если бы я знала, к чему приведет эта фраза, отправленная мной в Сеть, я бы переломала себе пальцы молотком, как только они коснулись первой буквы на клавиатуре.
Именно из-за неё я сейчас сижу и так сосредоточенно смотрю на ручку двери. Обычная металлическая ручка, бывшая когда-то блестящей, но уже частично облезлая и подёрнувшаяся ржавчиной от времени, которая откроет дверь после того, как я её поверну. Самую обычную дверь, если не учитывать, что за ней – мое уголовное дело.
Чёрт возьми, это начиналось как самая обычная шутка, но сейчас мне совершенно не смешно. Сердце колотится, а пустой желудок вот-вот готов вывернуться наизнанку через горло. Резиновые подошвы моих стареньких и обтёрханных конверсов словно вросли в доски пола, чтобы не дать мне сделать шага через порог, способного угробить всё моё будущее. Но у меня нет другого выхода, кроме как повернуть эту ручку и войти. Войти и увидеть человека, которого я украла.
Разумеется, я не осилила бы этого в одиночку, да и идея была не только моя, но отвечать за всё это безобразие мне придётся одной. Я посмотрела на часы – самолёт с моими подельницами уже должен был подняться в воздух в ближайшем аэропорту и удаляться оттуда прочь со сверхзвуковой, надеюсь, скоростью, поэтому я вполне могу встать со своего стула и открыть эту чёртову дверь.
Но я медлю.
Мы – чокнутые футбольные фанатки, и мы похитили своего кумира. И размышлять сейчас, как мы до этого докатились, пожалуй, что уже поздновато.
Идея возникла из случайно оброненной в фанатском чате фразы – кто-то накануне прочитал "Мизери" и разразился на эту тему шуточкой с рейтингом 18+. И я даже не успела заметить, как мои пальцы набрали на клавиатуре “Да давайте уже украдём”, добавили пару смайликов и отправили все это в чат. И в чате тут же бомбануло. Я даже не ожидала.
Сначала меня неприятно поразила лёгкость, с которой эту идею подхватили участницы чата, точнее, меня поразило то, что похищение живого человека в принципе вписывалось в их систему жизненных ценностей, не вызывая никакого отторжения. То, что оно не вызывало отторжения у меня, мне как раз было понятно, но о девчонках я до этого думала лучше.
Я в фанатской теме варилась давно, да и кумиры у меня менялись, но для меня каждый раз всегда казался последним, и каждый раз я уходила в это идолопоклонство по самую макушку. Подозреваю, что это не очень согласуется с общепринятыми понятиями о здоровой психике, и мне бы, по-хорошему, нужно было бы пройти психотерапию, таблеточки там попить, или что-то типа того.
Ради интереса я в своё время поискала информацию о том, насколько это вообще нормально, и насколько нормально в такой форме, как у меня, но ничего определённого так и не выяснила. В основном источники сходились на том, что все проблемы из детства, но кукушечка пока ещё не съезжает, хоть и сидит уже на чемоданах, а тревогу пора бить, когда всё это начнёт мешать жить и трудиться. Вот только мне всегда было комфортно жить в этом выдуманном самой для себя мире, и до вчерашнего дня я вообще не собиралась ничего менять. Реальность меня не особо радовала.
Чему радоваться-то, скажите, пожалуйста? Однушке в неблагополучном спальном районе, доставшейся мне по наследству? Или должности перекладывательницы бумажек в мелком издательстве за мелкий же прайс? С которого я могла хоть что-то отложить только путем суровых ограничений почти всех жизненных удовольствий. Нет, я искренне любила книги, и работу себе подыскивала с тем расчётом, чтобы быть к ним поближе, но единственное издательство, приславшее мне оффер, специализировалось совершенно не на шедеврах литературы, а ковало деньги из популярных в народе жанров.
Когда-то я радовалась своей школьной золотой медали и красному университетскому диплому, доставшемуся мне такой кровью, что я раз и навсегда зареклась ещё хоть раз в жизни существовать в режиме пробивания стен лбом. А уж когда при мне замдекана заикнулся об аспирантуре, я успела сказать “Да ну, нахер!” ещё до того, как он это слово договорил, и этим навсегда лишила себя научной карьеры. Я лоб-то тогда чуть не расшибла и потом довольно долго пыталась прийти в себя, одёргивая себя при каждой мысли, что я кому-то там что-то должна, в том числе – быть хорошей девочкой. А спустя всего два года оказалось, что все мои аттестаты ничего не значат для хоть какого-то жизненного успеха. И снова надо было что-то пробивать. Вот тогда я сложила лапки и сдалась, приняв оффер и отправившись способствовать распространению на земле бульварной литературы. Со временем я признала за такого рода книгами право на существование и мне даже стало нравиться то, что мы издаём.
На стадион я впервые попала ещё студенткой – не нашла подходящих слов, чтобы отказать подружке на просьбу составить ей компанию. Подружка, как и ожидалось, довольно быстро слилась от меня в компании какого-то парня, и мне ничего не оставалось, как всё-таки посмотреть на происходящее на поле – билет стоил приличных денег, и мне было жалко потратить их впустую. Стоя на трибунах в окружении бешено ревущей толпы фанатов, я внезапно почувствовала, как в меня словно тонкой струйкой вливают жизненную силу, и с удивлением ощутила мир вокруг таким цветным и полным, каким уже отчаялась увидеть его хоть когда-либо. Я не спала от пережитых эмоций две ночи, а потом захотела пережить их снова. И снова. Так моя жизнь и разделилась на две части – на скучное добывание средств к существованию и на футбол.
В фан-клубе я была тем самым серым кардиналом, который отвечал за организацию различных движух, но которого по окончанию движухи никто не вспоминал и даже не думал благодарить. Впрочем, я вполне себе получала удовольствие, когда движ проходил без явных факапов, потому что, если какие-то проблемы случались – про меня вспоминали очень быстро. И в непечатных выражениях. Мне было наплевать – я делала это не ради них, а ради команды, за которую мы болели. И ради него. Ради моего кумира.
Он не спал. Ох, это плохо, значит, всё же придется коммуницировать, подумала я, приземляя стопку одежды на стол. Как бы мне к нему обратиться? По имени? Нет, так не пойдёт. Мне вдруг показалось, что имя – это как-то слишком интимно, словно я с таким обращением лезу к человеку в зону комфорта. По фамилии? О нет, это ещё хуже, отдает казёнщиной. Ну что ж, значит, буду на "Эй, ты". Такой вариант меня совершенно не смущал. Даже слегка успокаивал: человек без имени казался мне немного ненастоящим.
Я встала на безопасном расстоянии, шумно вдохнула и выпалила заранее заготовленную фразу, почему-то с торжественной интонацией.
– Не бойся меня. Я пришла освободить тебя. Извини, это была очень плохая шутка.
По моему виску сползла капля пота. Он смотрел на меня, а я на него.
Я раньше видела Эрика Нильсена вблизи всего несколько раз, и каждый раз у меня не было времени его рассматривать. А сейчас сквозь мой страх с чего-то начало пробиваться совершенно неуместное любопытство – другой такой возможности могло и не представиться.
Он, казалось, совсем меня не боялся: его тело, бронзовое от загара, было расслаблено, и он умудрялся, сидя на полу и прислонившись боком к стене, выглядеть чуть ли не коронованной особой, несмотря на грязную одежду, сквозь прорехи в которой проглядывала такая же загорелая кожа, что и на открытых участках. И несмотря на верёвки, стягивающие его запястья и лодыжки, вдоль которых тоже тянулись грязные разводы. Землёй были перепачканы даже его спутанные вьющиеся волосы, пшеничные от природы, но сейчас выгоревшие на солнце до цвета чистого золота.
В моей голове ярко вспыхнули события вчерашнего вечера. Так же ярко, как фонарь, которым выскочившая из-за дерева Оля ослепила нашу будущую жертву. Словно наяву, я снова увидела его лицо, зажмуренные глаза, выставленную вперёд ладонь. Увидела, как он летит на песок дорожки, пытаясь сгруппироваться, как у него это не выходит и он почти плашмя ударяется об землю, коротко взвыв и тут же затихнув. Как каждую его руку под треск рвущейся ткани заламывают за спину по две девчонки, а он всё ещё пытается вывернуться, не понимая, что мы гарантированно возьмём числом. Как он обречённо обмякает, опутанный верёвками по рукам и ногам. Как его голова устало клонится на плечо в темноте брезентового кузова.
И свою безумную, радостную ярость – получилось! Мы смогли!!!
Вот же дура, прости господи.
Я снова набрала в грудь воздуха и сосредоточилась на своих заготовках.
– Я не сделаю тебе плохо… ничего плохого. Кивни, если понял.
Я была готова к тому, что он не понял. Но он на секунду замер и всё же качнул подбородком. Ладно, провинциальная школа была не так плоха. Да и интонацию свадебного тамады мне удалось в себе удавить.
– Я развяжу тебя. Только не бей меня. Пожалуйста.
На последнем слове мой голос дрогнул. В горле стоял ком, и я с большим трудом произносила слова. Я осторожно двинулась к нему, чувствуя себя водолазом в свинцовых ботинках, в которые, по ощущениям, превратились мои кеды.
Он сидел неожиданно спокойно и не спускал с меня глаз. Это ещё больше нервировало.
Я присела на корточки и стала распутывать верёвки на связанных за спиной руках. Девчонки постарались на совесть – было ощущение, что кто-то из них служил во флоте. Мои руки било мелкой дрожью, словно от болезни Паркинсона, но я медленно развязывала узел за узлом. Пленник сидел тихо и не дёргался, несмотря на то, что я была очень близко, и мой нос практически утыкался ему в шею, а ноздри щекотал чуть уловимый, но острый запах его пота. Наконец, верёвка поддалась, петли в момент ослабли и он смог вытащить из них руки. Я замерла, готовая отпрыгнуть в любой момент. Но он покрутил затёкшими запястьями и одним резким движением оторвал с лица полоску скотча. После чего начал жадно глотать воздух, всё ещё не издавая ни звука. Это было странно. Я протянула ему пластиковую бутылку с водой.
– Чистая.
Он помедлил, но взял, и тут же свернул с горлышка крышечку, выдув треть воды одним длинным глотком, а отняв, наконец, бутылку от губ, он на секунду прикрыл глаза от наслаждения и снова припал к горлышку. Ни слова, ни крика, только хруст сминаемого пластика.
Что-то явно шло не так, но я не могла понять, почему.
Перекатившись, он сел спиной к стене, вытянул длинные ноги со здоровенной ссадиной на правом колене и, аккуратно отпивая оставшуюся воду, принялся внимательно разглядывать меня. Словно оценивая. Мне стало неуютно под его пристальным взглядом, и я стала распутывать верёвки на ногах. С ногами удалось справиться быстрее – морских узлов тут не навязали.
Я поднялась с пола и, медленно пятясь, чтобы не терять его из виду, отошла в противоположный угол комнаты, снова вспомнив про водолаза – пока я возилась с верёвками, сидя на корточках, мои ноги затекли и каждый шаг отдавался в икрах и ступнях так, словно в них впилось по ежу. Сумка с моими вещами уже стояла за дверью. Из всего сценария мне осталось произнести лишь финальную реплику.
– Ты можешь идти. Вот одежда, – моя рука сдвинула чёрную пирамиду к краю стола. – Я тоже пойду.
– Подожди.
От его голоса я дёрнулась – он меня испугал.
– Подожди, я хочу предложить тебе сделку.
Я окончательно перестала что-либо понимать. Какая ещё сделка? Скорее всего, он просто тянет время и мне срочно нужно убираться отсюда, как только ноги хоть немного отпустит.
В дом я вернулась с основательно гудящими ногами и тяжёлым пакетом. И практически с тепловым ударом – на улице уже к полудню стало невыносимо жарко. С девчонками мы по такой жаре даже из дома не высовывались, устраивая себе сиесту с припасённым заранее в морозилке мороженым.
Стянув с себя кеды, я прислушалась и молча направилась прямо в комнату. Он лежал на диване, но не спал – синие глаза моментально уставились на меня, стоило мне шагнуть через порог. Я поставила пакет на стол и демонстративно стала выкладывать покупки: тетрадь, конверты, сигареты…
Мой взгляд наткнулся на лежащую на столе обёртку от мороженого, которой там совершенно точно не было утром. Ага, так вот чем он занимался, пока меня не было – проводил ревизию в доме. Не скучал, стало быть. Что ж, это было предсказуемо. Надеюсь, он хотя бы не рылся в моих вещах. Впрочем, даже если и рылся, ничего компрометирующего я в доме не оставила, а документы вообще были у меня с собой в сумке, ещё в сенях бесшумно засунутой мной на антресоль за связку старых газет.
– Ты куришь? – он заметил початую пачку.
– Да.
– Твоё тело – твоё дело. Но, будь добра, не в доме.
Вот и отлично, это была как раз та реакция, на которую я и рассчитывала. Теперь я с чистой совестью могу бегать на крыльцо сколько угодно, не чувствуя его сверлящего взгляда между лопаток. Возможно, я там даже поселюсь.
– Устала?
Я замерла. А вот это было неожиданно. Он поднялся с дивана и подошёл к столу.
– Давай я сам. Ляг, отдохни.
Я покосилась на него, вытащила книгу из пакета и направилась к дивану. Благодарности он от меня не дождётся, вежливой я буду в следующей жизни. Улёгшись на нагретое его телом место, я вытянула ноги, закинув босые ступни на подлокотник и чувствуя, как мускул за мускулом расслабляется уставшая спина.
Ох, это просто праздник какой-то.
Дождавшись, когда он уберётся на кухню с пакетом, я, наконец, раскрыла книгу. Но через пять страниц строчки поплыли у меня перед глазами, и я провалилась в сон, так и не осилив завязку сюжета хоть до какой-то логической точки.
Проснувшись, я первым делом увидела на столе кипящий электрический чайник. Из носика вырывалась струя пара, а мой подельник стоял у стола и держал над ней один из конвертов. Заметив мои открытые глаза, он пояснил:
– Ты же брала их в руки. Я где-то читал, что так можно убрать с бумаги отпечатки пальцев.
– Ты умеешь читать? – я ляпнула это автоматически, пытаясь разобрать окончание фразы и всё-таки понять, что же он делает.
И зря ляпнула, потому что на его лице расцвела та самая улыбка. Я стушевалась.
– То есть… можешь… читать…
– Умею. Кстати, о чём твоя книга? Ты так нежно её обнимала во сне.
– Долго объяснять. На первых пяти страницах там уже убили двоих человек.
– Интересный у тебя вкус, но я почему-то не удивлён. Убивали так скучно, что тебе не хватило драйва?
Я молчала. Он подошёл и сел на пол рядом с диваном, скрестив по-турецки длинные ноги. На мой вкус, даже слишком близко. Я даже могла бы дотянуться до него рукой, если бы захотела.
– Ну поговори со мной. Я правда не собираюсь тебе никак вредить, я просто здесь хочу пожить. И мне тоже просто чудовищно скучно, гораздо скучнее, чем тебе, ты хотя бы на улицу можешь ходить. А ещё четыре с половиной дня сидеть.
– Давай я тебе телефон разблокирую. Смотри там тик-токи и что там тебе надо. Он разблокируется...эээ, – я забыла слово.
Ну, как забыла. Не знала.
– Отпечатком пальца, да?
Я шутку не оценила и протянула ему руку.
– Вот этот, прикладывай.
Он достал телефон из кармана брюк и ткнул кнопку включения. Потом ещё раз.
– Эх, а телефон-то разрядился. Ты есть хочешь? Я тебе оставил.
– Очень… благотворительно, что ты приготовил еду.
– Благородно, ты хотела сказать? Ну, я-то тебя точно не отравлю, это не в моих интересах, да и нечем, если честно. А вот ты меня вполне можешь. Поэтому я тебя к готовке не подпущу. Ничего личного.
И с чего я успела подумать, что он предлагал это искренне?
Показалось.
– Пойдём на кухню, зарядка для телефона была где-то там.
На обед были макароны. Они уже остыли и слиплись, причём, судя по всему, ещё в процессе приготовления, и даже разогрев в микроволновке с куском сливочного масла ситуацию не исправил. Ничего, я тоже не привередливая. Есть хотелось очень, аппетит я себе нагуляла, поэтому съела всё, что осталось, и это даже показалось мне вкусным.
На тёмном экране моего телефона медленно увеличивались цифры в индикаторе заряда батареи, а мы шли дальше по пунктам нашего плана. Хм, его плана, когда это он успел стать и моим тоже?
Мы сидели за столом в большой комнате и писали письма. Когда мы вчера обсуждали дальнейшие действия, он настоял на том, что нужно как-то попрозрачнее намекнуть руководству команды, что его в самом деле похитили. Чтобы не подумали, что сам сбежал. На мой взгляд, идея сделать это подмётным письмом выглядела несколько театрально, но кто я такая, чтобы мешать человеку развлекаться? Моей задачей было следить, чтобы он своими развлечениями не подставил меня. Для этого и понадобилась поездка к чёрту на кулички, чтобы найти почтовое отделение, где меня хотя бы не запалят сразу. А на случай, если зрение меня подвело, и камеры там всё же были, я готовила себе страховку – второе письмо, которое отправится в ящик вместе с первым. Если мне будут что-то предъявлять, я его с чистой совестью признаю – да, была там, да, вот моё письмо. А вот это вот, со слёзными мольбами, я вижу первый раз.