Уродство

Именно я урод. Уродливое, причудливое создание. Я просыпаюсь уродом утром, когда просыпаются, облитые розовым светом, птицы. И засыпаю со своим то ли внешним, то ли внутренним уродством. Я кладу свое уродство в свою чистую, белую постель, ворочаю его то на правый бок, то на левый. Иногда мое уродство и впрямь оживает, и дает мне, своему обреченному хозяину, отпор. Оно будто бы не хочет быстро засыпать. Я понимаю его, я сам такой, люблю долго лежать с закрытыми глазами и осмысливать все то, что первым взбредет в голову. Но, уродство, не лучше ли ему быстрее засыпать и не разочаровывать меня? Может оно хочет меня мучать, упрекать, а после этого невыносимого томления, быстрее пробудить с первыми лучами солнца? Выхватить меня из рук блаженного сна, где я человек, а не вещь, какой поистине являюсь. Может наше родство выразилось именно в этом? В том, что оно такое же упрямое и твердолобое, как и сам я? Быть может.

Мне надоело уже уговаривать каждую ночь свое уродство наконец подчиниться ночному делу, сну. Я пригрозился однажды, что если оно не будет послушно засыпать, то я прекращу спать навсегда и умру от истощения или еще куда хуже, сойду с ума и позабуду его. Сначала, уродство упрямилось, но, когда еще раз взглянуло на меня своими крохотными, черными, как пуговками глазками, и увидело всю мою серьезность намерений, затихло, отвернулось к стене и притворно засопело, но все же вскоре уснуло. Все это происходит почти что каждую ночь.

Утром же, уродство торопливо просыпается, требует к себе внимания. Оно будто бы пёс, просящий немедленной прогулки, будто бы ленивый, упрямый кот, моливший о вкусной еде, будто бы ребенок, полный жизненными силами, начинает жить и безответно радоваться наступившему новому дню. Я как послушный хозяин, как заботливый родитель, конечно же заставлял открывать себя глаза, вставать с теплой постели и выполнять все, что заблагорассудится моему уродству.

Оно так и норовит нечаянно задеть простыню, накинутую на зеркало, которое не успевает запылиться временем. Уродство ликует, когда я смотрю на него, проклинаю его, глажу нервно по лицу, скользя своими кривыми и огрубевшими пальцами по лбу, виску, щеке, подбородку. Оно упивается моим вниманием, моими печальным взглядом, которым я осматриваю его, каждую его ложбинку, каждую трещину, каждую инородную асимметрию. Оно смотрит мне прямо в глаза, которые слегка прикрывают толстые, опущенные природой веки. Оно вглядывается в них, будто бы смотрит театральное выступление бездарных кукол (моих мыслей). Оно наслаждается моей мимикой полной разочарованием и гневом. Мы долго смотрим друг другу в глаза, каждый из нас хочет что-то сказать, но никак не решается. Мой занавес закрывается первым. Я не знаю, закрывает ли свои глаза уродство. Может и нет. Вдруг оно продолжает смотреть на меня ехидным взглядом, когда я не смотрю на него? Но, вопреки желанию уродства, простынь редко обнажает зеркальный мемориал под названием «Это все же я».

После удачной или неудачной попытки сбросить белую мантию правды, уродство бежит впереди меня, протягивает мне руку, как бы говоря: «Эй! Не отставай! Нас ждут приключения!» Как же я ненавижу эти приключения. Но терплю их уже тридцать лет. Уродство бежит на кухню, варит себе кофе, любезно предлагает его мне, но оно, как всегда, забывает, что я его не люблю. Сколько мне еще раз повторить ему? Оно, невзирая на мои просьбы больше не варить его, ибо запах кофе напоминает мне что-то горелое, продолжает метаться по кухне, пританцовывая непонятный энергичный танец и кушать печенье. Я внимательно слежу за ним, так как оно существо неуклюжее и слегка косолапое, частенько спотыкается и набивает себе шишку. Неделю назад, оно так сильно ударилось о стол, что расшибло мне лоб, теперь шрам наверняка останется. Когда же оно наконец насыщается, то сидит неподвижно, смотрит будто бы куда-то вдаль, не замечая меня. А я ведь сижу прямо перед ним. Оно движет своими, поврежденными нервами, губами и я всякий раз стараюсь угадать, что же оно шепчет. Всего лишь пару раз я прочитал его странные мысли, сопровождавшими его утреннее оцепенение за чашкой гадкого кофе. Один раз оно прошептало о том, что хочет избавиться от меня, что я ему надоел, что я будто бы вообразил себя хозяином и не общаюсь с ним на равных. Мне стало не по себе от одной только мысли, чтобы подчиниться ему. Я ничего ему тогда не сказал, а следовало бы. В другой раз, когда я разобрал его кривляние губ, с ужасом узнал, что оно готовится меня убить завтра. Это был удар для меня. Меня хочет погубить мое же самобичевание, мое детище, которое родилось тогда, когда я первый раз взял в руки зеркало.

Борьба смешанных чувств. Во мне разгорелась и пытается до сих пор разжечь плотные угли гражданская война. Я умолял и умоляю себя жить и не подчиняться прихотям уродства, но, с другой стороны, моя усталость от жизни, в которой нет и намека на обычное, людское счастье, подталкивало и подталкивает меня к краю пропасти. Не находя в себе самом силы, я оставался и остаюсь на нейтральной стороне. Но так больше не может продолжаться. Я должен покончить со своей бедой.

Тогда, за столом, я снова не подал виду, но затем лукаво улыбнулся и произнес: «Давай чуть позже, я скажу, когда буду готов. Не переживай, я не заставлю тебя долго ждать». Вы бы видели его изумленное лицо! Оно залилось красной краской, затем неестественно резко стало белым, будто бы кто-то игрался с моей зарисовкой. Так и вижу, что кто-то нашел тридцатилетний альбом, где томится мой искривленный и уродливый образ, созданный кем-то в роковой спешке. На мои щеки будто бы накладывали все новые и новые мазки дешевой краски. Эта мысль настолько стала реальна в моем воображении, что у уродства защипали щеки, возможно, что это фантомная аллергическая реакция. Я кинул скромный смешок и добавил: «Ты знаешь, я боюсь боли. Пообещай мне, что это будет быстро. Я не хочу знать как, где и чем. А сейчас замолчи наконец, дай в тишине доесть печенье». Уродство не сводило с меня глаз, оно долго молчало, но потом все же не вытерпело и выкрикнуло: «Прости, я не хотел об этом думать!» - проговорив это, оно выбежало из-за стола, рвануло к себе в комнату и с дребезжащим грохотом захлопнуло дверь, как вспыльчивый подросток. То-то же, будет знать.