Уроки французского

1 глава

– Как успехи? – поинтересовался приятель, завидев Эрика выходящим из здания школы. – Удалось сладить с француженкой?

Тот покачал головой.

– Сказала явиться на пересдачу.

– Дура какая-то, – сходу припечатал приятель.

Второй возмутился:

– Что она к тебе прицепилась? Ясно ведь: тебе этот французский, что корове – седло. Плюнь ты уже, да не парься!

Эрик и сам думал так же, но вслух произнес:

– Аттестат не хочется портить.

Аттестат портить действительно не хотелось: оценки у него были хорошие, и только этот проклятый «лягушачий» язык портил картину.

Друзья понятливо закивали, сочувствуя другу.

– Может, отца на эту зверюгу натравишь, – предложил Ян с пошловатой усмешкой. – Пусть вставит ей, чтобы мозги заработали. Сам знаешь, он это умеет!

Но Эрик, мрачный и злой, произнес сухо:

– Не хватало еще, чтобы отец приходил просить за меня. Он и так полагает, что я мало усилий прикладываю в учебе: мол, занимался бы лучше, и проблем не было бы. Считает, эта французская... мымра, – он скрипнул зубами, с трудом сдерживая эпитет похлеще, – просто-напросто добрая мамочка, и проблема только во мне.

Тобиас, вскинув черные брови, осклабился:

– Вот бы мне эту «мамочку» – да в кусты. Красивая, стерва! Я на каждом уроке гадаю, что у нее под этой узкою юбкой. Клянусь, трусики у нее кружевные, черного цвета...

Ян ткнул приятеля в бок и скривился:

– Ты помешан на женском белье, мы уже это знаем, но француженка... Бррр, она, конечно, конфетка, но злобная, гадина, у меня на нее бы не встало... Эй, что притих? – обратился он к Эрику. – Тоже хотел бы...

– Да прекратите! – одернул Эрик друзей, слишком взвинченный, чтобы поддерживать глупый треп в их привычной манере.

А Ян, совершенно безбашенный, как всегда, заорал во всю глотку:

– Ты, французская стерва, мы бы тебе показали... – И неприлично задвигался под хохот Тобиаса.

Они еще веселились, когда что-то тяжелое, пролетев мимо Эрика, врезалось Яну в плечо и прервало веселье. Тот ойкнул, схватившись за руку и растерянно глядя по сторонам... На противоположной стороне улице, на остановке, стоял тощий пацан лет десяти, с рюкзаком и камнем в руке. Стоило Яну заметить его, как ребенок, замахнувшись всем телом, запустил этим камнем в него... Тот взрезал воздух и угодил парню в колено. Ян взвыл от боли, как раненое животное...

И Тобиас, только теперь пришедший в себя, заорал во всю глотку:

– Ты, мелкий засранец, жить надоело?! – И ломанулся к мальчишке. – Ну я тебе накостыляю...

Новый меткий снаряд угодил ему в лоб, опрокинув на землю.

– Убью гаденыша! – зло шипел Ян у него за спиной, кое-как ковыляя к дороге.

– Нет уж, я первый, – вторил Тобиас, потирая огромную шишку, выскочившую на лбу. На ноги он, впрочем, не поднимался, в глазах странно двоилось.

– Эй, ты совсем того, парень? – прикрываясь рюкзаком, как щитом, выступил вперед Эрик. – Прекрати, слышишь! – Очередной меткий снаряд врезался в его «щит», и парень ускорился. Камни летели один за другим, но Эрик продвигался вперед, и, когда его полоснуло камнем по пальцу, зашипел и, отбросив рюкзак, схватил малолетнего хулигана за руку. – Попался. Совсем с катушек слетел?

Мальчишка задергался, вырываясь, да так отчаянно, словно Эрик был его кровным врагом, с которым он хотел поквитаться любыми возможными способами.

– Угомонись уже, идиот! – зло гаркнул он, когда острые зубы вонзились ему в кожу руки. – Хуже ведь будет! – Он вздернул мальчишку повыше за лямки портфеля, встряхнул, как тряпичную куклу, а под конец, не сдержавшись, одарил его оплеухой.

Ровно в этот момент, испуганно, в панике, закричала какая-то женщина. Эрик сразу же оглянулся и увидел ненавистную фрау Линднер, преподавательницу французского, которая в своей узкой юбке-карандаше и туфлях на каблуке бежала к ним с выражением ужаса на лице.

Пальцы Эрика тут же разжались, и он выпустил пацана, моментально отскочившего в сторону. А вот ему самому от француженки было не убежать: глаза ее так и сверкали, когда она, оказавшись напротив, осведомилась рассерженно:

– Эрик Тайц, что это значит? Как вы посмели тронуть ребенка?

А этот чертов ребенок, хитрая бестия, ловко сменив кровожадность лица на выражение полной покорности, страха, уже стоял рядом с училкой, и та, словно клуша, ощупывала его на предмет возможных ушибов и травм.

Еще и спрашивала заботливо:

– С тобой ничего не случилось? Где-то болит? Что они тебе сделали?

Эрик сложил на груди руки. Они сделали, правда?

– Этот пацан напал на нас первым, – сказал он, пытаясь восстановить справедливость. – Запустил в Яна камнем, а Тобиасу посадил шишку на лбу. Сами смотрите! Мы его даже не трогали.

Женщина разогнулась, и ее голубые глаза, в этот момент потемневшие, будто ножом, полоснули по парню.

– «Даже не трогали», – повторила она рассерженным тоном. – Я видела своими глазами, как ты, Эрик Тайц, ударил его по лицу и тряс в воздухе, словно тряпичную куклу.

– Я не бил его по лицу, – сглотнув, попытался он оправдаться. – Просто дал оплеуху...

– Он бил меня и пресильно, – подал голос мальчишка. – До сих пор здесь болит. – Он показал на живот. – Дышать больно...

Эрик, услышав эту явную ложь, аж задохнулся от возмущения, словно ему, а не маленькому лгуну было больно дышать. Чертов ребенок!

– Да я пальцем к нему даже не прикоснулся, – взвился он, – так, потряс в воздухе, чтобы он образумился. Сами смотрите, у Тобиаса шишка на лбу... Этот изверг начал швыряться камнями ни с того, ни с сего.

Фрау Линднер, смерив Эрика пристальным взглядом, перевела взгляд на мальчика:

– Томас, ты действительно это делал, швырялся камнями? – спросила она.

И приятели даже замерли, дожидаясь, что именно скажет ребенок.

– Я только оборонялся, – с невинным видом солгал этот мерзавец, – они начали насмехаться, говорить, что я мелкий тупица. И к тому же сын «мерзкой француженки»!

2 глава

Я еще в седьмом классе решила, что стану учителем французского языка: тем летом мы отдыхали во Франции, в Мирамаре у друга отца. Теплые бризы Средиземного моря, ласковый, нежный песок восхитительных пляжей и воркующий говор мадам Жюстин, урожденной бретонки, – все одинаково очаровало меня и заставило грезить о том, как однажды и я поселюсь точно так, как чета Дюбуа, в одном из крохотных городков, расположенных на побережье, и построю свое тихое счастье.

Ни тихого счастья, ни тем более Франции в моей жизни пока не случилось – был только французский язык, который я с энтузиазмом преподавала, и делала это, как мне казалось, на совесть. Правда, именно требовательное отношение к предмету и неумение закрывать глаза на халатность учеников и делало меня непопулярной в их же среде. Я видела, как они недовольно косились, когда получали работы с плохими отметками, как кривились их губы, шепча, должно быть, нечто обидное в адрес ненавистной «училки» и как они вылетали из класса, не удостоив меня даже взглядом. Я почти привыкла к такому...

Но Эрик, он всегда казался другим. Я даже симпатизировала ему: видела, как парень старается, как изо дня в день прилагает усилия ради хороших оценок, и не его в том вина, что на отлично не выходило: нельзя во всем быть на высоте. Языки просто были той сферой, которая ему не давалась... И ему следовало это признать. Но он, привыкнув быть лучшим во всем: в силу ли собственных убеждений или повинуясь диктату отца, который, как мне говорили, был «тем еще типом», постоянно стремился вперед. Я могла лишь похвалить такое упорство и отчасти позавидовать…

Но, став свидетельницей, той жуткой сцены, я не сдержалась... Была слишком шокирована увиденным, разочарована так, что поплыло перед глазами. Я даже голоса своего толком не слышала: сердце стучало, как оглашенное. Было тошно и больно... Еще особенно потому, что эти парни каким-то образом прознали про Томаса – мы с ним по негласному соглашению не афишировали наше родство. Сын почти год проучился в нашей гимназии, и никто из моих учеников ни разу меня о нём не спросил, а от них мало что скроется. Я даже решила, что неудобных вопросов и взглядов, подсчитывающих в уме, удалось избежать, ан-нет, эти трое как-то прознали.

Но как? Впрочем, не это самое главное: мало узнать, эти парни ещё и решили отыграться на Томасе. Словно ребенок в ответе за их же плохие оценки... И это казалось самым ужасным!

– Расскажи, как все было, – потребовала у сына, когда мы сели в машину. – И почему, в конце-то концов, ты стоял на остановке, а не ждал меня у машины, как мы договаривались?

Голос звучал истерически, я сама слышала это, но поделать ничего не могла: меня буквально трясло, пальцы дрожали. В таком состоянии выезжать на дорогу было бы опрометчиво... И потому, вцепившись в руль, как в спасательный круг, я сорвалась на сыне.

Томас, к слову, был совершенно спокоен, и хоть это радовало меня.

– Я просто проводил друга, который сел на автобус, – ответил он, глядя на свои руки. – А потом эти парни, увидев меня... начали обзываться. Сначала кричали разное про меня, а потом перешли на тебя... и я не сдержался. Схватил камень и... – Голос Томаса дрогнул, и сердце мое вместе с ним. Я порывисто обняла сына одною рукой и притянула к себе, ощущая, как слезы увлажнили ресницы.

«Не хватало еще разреветься», – зло подумала я, стараясь взять себя в руки.

– Ты больше такого не делай, договорились? – попросила я сына. – Они большие и сильные, ты же совсем еще кроха...

Томас недовольно заерзал, высвобождаясь. Лицо его было насупленным, взгляд больших, карих глаз непреклонным.

– Я не кроха, – произнес он четко и твердо. – И, если придется, с каждым из этих, – кивок головы в сторону остановки, – сумею разделаться.

Его сжатые кулаки и недетская сталь в тоненьком голоске поразили меня с особенной силой. В тот момент я без сомнения поняла, что Томас действительно может подраться с парнями в два раза старше себя. Он не спасует, не пойдет на попятную – и мне сделалось по-настоящему страшно. Если этот конфликт не замять, мало ли что может случиться... Парни выглядели рассерженными и злыми, особенно Эрик, они не забудут того, что сегодня случилось. И могут решить отыграться...

Я с трудом, но протолкнула застопорившееся в горле дыхание. Что делать? Как быть?

Весь этот день я провела, словно в горячке: все думала, думала, думала. Поделилась случившимся с матерью, и она поспешила меня успокоить:

– Мало ли что эти дети говорят о тебе. Любить тебя они не обязаны: ты учитель – не мать. И оценки ставишь по справедливости! Не кори себя в том, в чем нисколько не виновата... А Томас всего лишь заступился за твою честь, в этом есть что-то рыцарское. Я им горжусь!

О стали в голосе и глазах десятилетнего мальчика я матери не сказала ни слова. Подспудно пыталась себя убедить, что мне показалось от нервов, что то, что я тогда ощутила – его кипящую злость, ярость, отчаяние и боль, – я просто-напросто напридумывала себе. Преувеличила в агонии собственных чувств, затмевающих разум...

И сегодня, стоя перед отцом Эрика Тайца, пыталась осмыслить случившееся вчера не через призму собственных чувств, а холодным и трезвым разумом. Тем более, что мужчина, стоявший сейчас предо мной, не казался ни кротким, ни добрым – с таким держи ухо востро. Четко очерченный подбородок, который сын унаследовал от него, казался острым как бритва, такими же колкими и холодными выглядели глаза, а голос, стоило Девиду Тайцу сказать первое слово, обволакивая, потек вдоль моего позвонка.

– Фрау Линднер, позвольте в первую очередь извиниться за недостойное поведение моего сына, мне, честное слово, неловко за то, что они учинили с друзьями. Я очень разочарован, и смею уверить, Эрик будет наказан... Каким бы взрослым он ни был, отвечать за собственные слова и поступки мальчик, особенно в девятнадцать, просто обязан.

Я кивнула, поскольку подумала вдруг, а каким может быть наказание от руки этого человека. Его вкрадчивый, четко поставленный голос вряд ли способен был обмануть: Девид Тайц не признавал полумер.

3 глава

Когда отец сообщил мне про полевые работы на участке училки, я подумал: он шутит. Издевается в своей привычной, изощренной манере, и не поверил ему. Но когда он достал свой смартфон, демонстрируя мне адрес училки французского, – я все же уверился в происходящем.

– Ты, наверное, шутишь? Я не стану батрачить у неё на участке. Это бред! Идиотизм какой-то, – вскипел я, не в силах сдержать негодование. – К тому же после обеда у меня тренировка, и я не могу её пропустить.

– А придётся, приятель, иначе какое тогда наказание, если ты не прочувствуешь разницы.

– Но я даже не виноват, – метнувшись по комнате, я запустил пальцы в волосы. – Мы не трогали этого пацана, разве что Ян орал пошлости об училке, а этот… услышав его, потому, наверное, взбеленился. Я же только хотел успокоить его!

Отец со скучающим видом заметил:

– Сам виноват, если попался. – И толкнул ко мне по столу свой смартфон. – Вот, пиши ее адрес: к трем должен быть при параде у её дома.

Нехотя, всё ещё отрицая реальность происходящего, я перефотографировал адрес «француженки» и прошёлся по комнате. Резоны отца были мне не понятны, в голову приходило только одно: эта Линднер понравилась ему чем-то. Да что там: своей узкой юбкой и туфлями на каблуке, от которых у парней в нашей школе сносило башку, она нравилась многим. Я и сам, когда перебарывал горечь обиды за ее заниженный бал в моем табеле, любовался ее ладной фигуркой и пышными волосами, уложенными в прическу волосок к волоску.

– Ты продал меня в рабство, чтобы выслужиться перед училкой, – констатировал я, очень надеясь, что он меня разубедит.

Но отец не стал этого делать: улыбнулся в своей привычной манере и потянулся, довольный собой и окружающим миром.

– Она красивая девочка, с ней приятно иметь дело, – ответствовал он. – Жаль, раньше не выпало повода с ней познакомиться.

– То есть продолжи я издеваться на пятиклашками, ты всё простишь, ради самой возможности снова увидеть её? – насмешливо спросил я, внутренне раздражившись.

Отчего-то представил, как эта злобная стерва, выставившись кроткой овцой, строит глазки отцу и подбивает его отдать меня в добровольное рабство.

– Я и без этого снова увижу её, – уверенно отозвался отец. – Так что тему с избиением младенцев придется закрыть. – И сделавшись совершенно серьезным: – Ещё раз устроишь нечто подобное, пеняй на себя. И работай в полную силу! Не хотелось б краснеть за собственного ребёнка.

По этому тону я понял, что шутки закончились, и хочу я того или нет, батрачить на огороде училки всё же придется. И хуже всего, что отец может действительно ей увлечься, начать приглашать её в дом, хвастаться дорогой коллекцией вин и мамиными картинами. И мне придётся сидеть за одним столом с этой фифой, выслушивать её речи и делать вид, что меня от неё с души не воротит.

К трем, как отец и сказал, я стоял у дома училки, лицезрея через низкий забор поросший сорняками бурьян, словно это была не чья-то лужайка, а поле где-то за городом.

Что, черт возьми, они делали все эти годы? Палец о палец не ударяли? Здесь не лопата, а трактор бы пригодился... Мне с таким разнотравьем и за месяц не справиться. Кулаки сжались сами собой. Накатила волна раздражения…

Впрочем, открывать мне никто не спешил, и я на короткую долю секунды подумал: «И не откроют. Вот будет счастье!» Но где-то хлопнула дверь, раздались шаги, и на дорожке показалась немолодая уже, но приятная женщина в голубом кардигане.

– Чем могу быть полезна, молодой человек? – осведомилась она, приветливо улыбаясь.

Я было смутился, решив, что коварная навигация привела меня не к тому дому, что само по себе было бы просто прекрасно, но взгляд зацепился за имя на почтовом ящике: Линднер. И надежда угасла...

– Я буду работать на вашем участке, – кивнул я на буйные заросли, колышущиеся под ветерком. – Слышал, вам нужна помощь!

Женщина удивилась – выходит, училка не успела её просветить – и, выйдя ко мне за калитку, изучала меня с ненаигранным любопытством. Стало неловко, я ощутил себя тем самым рабом на невольничьем рынке, которого либо купят, либо попросту забракуют... Сейчас и зубы попросят продемонстрировать.

– Это, что ли, какая-то благотворительная акция? – осведомилась моя собеседница.

И я улыбнулся (вот как раз и на зубы посмотрит. Все как положено!).

– Что-то вроде того, фрау... – я глянул для вида на имя на ящике, – Линднер. – Позволите приняться за работу?

Она колебалась, по-прежнему изучая меня, и я представил, как дико, должно быть, вся ситуация выглядит со стороны: чужой парень напрашивается работать к нее на участке, при этом не просит ни денег, ни чего-либо еще. К тому же явно торопится взяться за дело!

– Мой документ, чтобы вас успокоить. – Я протянул женщине удостоверение личности.

Она изучила его.

– Эрик Тайц. Год рождения: две тысячи третий. Глаза карие... Рост: метр восемьдесят.

– Сейчас уже метр восемьдесят четыре, – внес я поправку, растянув губы в улыбке.

– Чем занимаешься, Эрик Тайц? Учишься или работаешь?

– Учусь.

– Где?

– В гимназии, выпускной класс.

Лицо женщины просияло улыбкой, и я уже знал, что она сейчас скажет.

– Так моя дочь работает там же. Ты ее, наверное, знаешь: Луиза Линднер, учительница французского.

Эта комедия развеселила меня, и я подыграл с утрированным энтузиазмом.

– Так фрау Линднер живет в этом доме?! Конечно, я знаю ее: она преподает в моем классе.

Моя собеседница взмахнула руками, явно обрадованная, и тут же, вернув документ, пригласила меня во двор и даже предложила чай. Я отказался, сказав, что работа в первую очередь, и меня препроводили к сараю с садовым инвентарем.

– И как вы находите мою дочь? – поинтересовалась хозяйка. – Талант к языкам у нее буквально от Бога. Она любит свою работу...

– Нисколько не сомневаюсь, – процедил я сквозь зубы, скрытый тенью от козырька и занятый поиском подходящей лопаты.

4 глава

Весна в этом году выдалась теплой, даже жаркой, учитывая, что мы, все еще по привычке тепло одетые, встретили ее, как нежданного гостя.

Эрик, работая в полную силу, возможно, тем самым избавляясь от гнева, который кипел в нем при разговоре со мной, выглядел взмыленным и уставшим. Я наблюдала за ним из окна, не в силах заняться другими делами – слишком взвинченная, чтобы на чем-то сосредоточиться. Казалось, неправильным, что МОЙ ученик копает МОЙ огород, словно раб на плантации... Если бы я наняла его, как работника, или же он предложил помощь в знак дружбы или особого расположения, но ведь нет, мне навязали его в силу провинности, за которую он должен был понести наказание. И я ощущала себя надзирателем, эксплуататоршей, воспользовавшейся своим положением...

К тому же едкий сарказм из уст Эрика неприятно меня поразил: «... Я расплачиваюсь за все: и за ложь вашего сына, и за его же брошенный камень...» Я впервые задумалась, кто из двоих – мой сын или Эрик – лгут о случившемся на автобусной остановке. И надо признать: ни один из двоих не казался лжецом. К тому же сейчас, когда улеглись все эмоции, анализируя парня, которого, пусть и поверхностно, но я все-таки знала, я понимала, что не в его это духе задирать малолеток... Хотя, как я уже и сказала, я плохо знала его, а в тихом омуте, как известно, таится разное.

Ведь не Томас же виноват?! Он тихий, замкнутый мальчик, едва ли способный на хулиганство.

– Луиза, что происходит? – с беспокойством спросила мама, когда я вернулась к ней после нашего с Эриком разговора. Она видела, ясное дело, что говорили мы с ним далеко не по-дружески и теперь терялась в догадках.

– Пойдем в дом, – позвала ее я, и уже там, спрятавшись от глаз Эрика, рассказала ей о визите Девида Тайца и последствиях оного. И, говоря о последствиях, я указала на парня, работавшего на нашем участке...

Мама взмахнула руками.

– Так это он обидел нашего мальчика?! В голове не укладывается. – Она снова посмотрела в окно. – А выглядит таким безобидным и милым. Я еще перед ним расхваливала тебя... И радовалась, что есть ещё на Земле добрые люди.

– Я не знаю, мам...

– Что такое? – мгновенно уловила она мое настроение. – Сомневаешься в чем-то?

Я огляделась в поисках Томаса, но мой сын, стоило только заметить Эрика у сарая с инвентарем, шмыгнул в дом и больше не появлялся. В любом случае, я не хотела озвучивать мучившие меня в тайне сомнения, особенно перед ним... Да и маме их знать ни к чему.

– Да так, ничего. Пойду переоденусь! – И я ушла в комнату снять с себя школьные вещи и облачиться в удобные леггинсы и футболку. От туфель на каблуках ныли ноги, но я надевала их вовсе не ради имиджа женщины-вамп, на что намекали некоторые коллеги: в туфлях я была выше на несколько сантиметров, а когда каждый день общаешься с молодежью на голову выше себя, даже это крохотное, но преимущество в росте придавало какой-то уверенности.

От отца мне достались сто шестьдесят два сантиметра роста и нежно-ласкательное «Мой хоббит», которое я никогда не любила, но теперь, когда папы больше не было рядом, вспоминала с нежностью и щемящей тоской.

Итак, прикрывшись футболкой, стоя в одном нижнем белье, я снова выглянула в окно: Эрик в своей взмокшей футболке, с падавшей на глаза длинной челкой и крепкими мускулами спины был виден, как на ладони. Смотреть на работающего руками мужчину... пусть даже практически мальчика, было приятно, несмотря ни на что. А в том, как я подглядывала за ним, стоя почти обнаженной, ощущалось что-то запретное, будоражившее воображение...

– Вуайеристка! – одернула я себя самое и отошла от окна.

Оделась и, постучав в дверь комнаты сына, сразу вошла. Томас, как я успела заметить, тоже выглядывал в сад, но при моем появлении стремительно отвернулся, сделал вид, что сортирует детали нового конструктора «Лего», горкой наваленные на стол.

– Скоро будем обедать, – сказала ему. – Бабушка приготовила что-то вкусненькое. Спускайся минут через десять! – И хотела было уйти, но передумала. – Слушай, сынок, почему бы тебе не помочь Эрику с садом, – предложила, едва успев уложить эту мысль в своей голове. Она пришла ко мне в долю секунды и показалась вдруг донельзя правильной: этим двоим, как бы смешно ни звучало, стоило разобраться между собой. И пусть это случится на нашем участке, под моим бдительным оком, чем где-то еще, когда Томас будет один... – Ты бы мог подвезти мусорку и наполнить ее выкопанной травой. Это ускорило бы процесс и...

– Я не стану ему помогать, – буркнул Томас, не дослушав меня. – Этот… ударил меня, забыла уже?

– Нет, не забыла, но я уверена, он не тронет тебя в нашем доме. К тому же... помогая ему, ты ускоришь работу, а значит, Эрик быстрее уйдет.

– Скажи ему, пусть уходит прямо сейчас.

– Боюсь, так не получится, Томас, – я подошла к сыну и положила ладонь ему на плечо. Он дернулся. – Это его наказание, понимаешь, за то, что он тронул тебя? Мы с отцом Эрика так решили.

Томас вскочил на ноги и бухнулся на кровать подальше от моих рук.

– Это глупо! – заявил он. – Я не хочу, чтобы он был в нашем доме. – И вдруг запустил мягкой игрушкой, своим любимым плюшевым зайцем, в окно.

Эрик, должно быть, услышал удар и поднял глаза, я едва успела отпрянуть с громко стукнувшим сердцем. Не хватало еще, чтобы парень заметил меня подглядывающей за ним...

– Зачем ты швырнул мистера Зайца? – возмутилась я, разволновавшись. – Нельзя швыряться вещами! И камнями тоже... – добавила тише. – Это нехорошо. Томас, – я попыталась его приласкать, – я люблю тебя, ты ведь знаешь...

Но он снова вывернулся из моих рук и бросился к двери.

– Хочу есть, – сказал на ходу, припуская по лестнице вниз и оставив меня в одиночестве.

Нет, как бы я ни хотела себя успокоить, с Томасом происходило что-то неладное. Я усадила мистера Зайца опять на кровать и направилась следом с тяжелым сердцем и не менее тяжелыми мыслями в голове.

И вот теперь, когда мы пообедали в неловком молчании – мама все порывалась пригласить Эрика, ей казалось неловким садиться за стол, не позвав гостя, – я металась по дому, не находя себе места. Томас, к слову, во двор так и не вышел и помогать Эрику явно не собирался...

5 глава

– Э... присаживайся сюда, – сказала она, указывая на стул.

Я сел. Вот уж не думал, что когда-то увижу училку такой: не женщиной-вамп, возбуждающей воображение одним своим видом, а какой-то домашней, уютной, как старое кресло. И вовсе не потому, что она была старой – Господи упаси! – но в кой-то веке понятной, простой.

Я даже решил, что она почти человек, но тут, как назло, эта Линднер упомянула отца, и волшебство в одночасье развеялось: я понял, она старалась не ради меня, но хотела, так же, как мой отец, выставиться перед ним идеальной. Заботливой, будь оно все неладно!

– Больно? – Она провела по мозоли на правой руке ватным диском, смоченном в чем-то прохладном. Ощущение было приятным, и скрипнул зубами я, ясное дело, совсем не от боли. А она отдернула руку и замерла, глядя с испугом и паникой...

– Перетерплю. Продолжайте...

Она с секунду опять не решалась ко мне прикоснуться – ей в принципе этого не хотелось, я слышал ее препирательства с матерью – но после опять провела по ладони ватным тампоном. Я подумал, что это чертовски приятно... Закрыл бы глаза, если мог, и насладился по полной. И дело было не в пальцах француженки, нет, просто руки гудели от непривычной работы, и любое касание воспринималось нежною лаской.

Тело откликнулось на нее как-то не вовремя...

Я сел ровнее.

Представил, что нахожусь на уроке французского языка и должен сделать доклад по картине. Но проклятые «cartine“, „S'il vous plait“ и «Je vous deteste“ не шли в голову! Я, черт возьми, вообще ненавидел французский. И француженок тоже, как мне казалось до этой минуты...

Но Линднер была не француженкой...

– Я нанесу лечебный бальзам, волдыри лучше не трогать, – сказала она. – Так быстрей заживет.

– Я должен завтра работать.

– Завтра не приходи. – Мы встретились с ней глазами.

Я видел: её так же, как и меня, тяготили связавшие нас обязательства. И подумал, что облегчать ее жизнь не собираюсь, она, в конце концов, сама виновата. Она и сынок ее лжец...

– Уже хотите избавиться от меня? – усмехнулся, правда, беззлобно. – А не получится: я свое слово держу, а я обещал отцу не филонить. Кстати, он вам понравился?

– Кто? – Училка вскинула взгляд, искренне удивившись.

– Мой отец.

Клянусь, чем угодно, она покраснела, и пальцы, бинтовавшие мою руки, дрогнули на мгновенье. Я опять сцепил зубы... Попалась, как глупая рыбина на крючок: отцу осталось подсечь и вытянуть леску. Женщины – дуры... Особенно вот такие красивые, как она. Всегда надеются обуздать северный ветер...

– Что за странный вопрос? – разыграла она оскорбленную невинность. – Я не считаю, что ты вообще вправе спрашивать о таком. – И перевела разговор на другое: – Так сойдет? – закрепила повязку у меня на руке. – Не туго?

– Терпимо.

Она кивнула и вдруг очень тихо спросила:

– Скажи, Томас действительно начал первым кидаться камнями? Вы ничего не говорили ему?

Я постарался выразить жестами и лицом все свое отношение к данной теме: сделал презрительное лицо и сложил на груди руки.

– Послушайте, фрау Линднер, – я чуть подался вперед, – не знаю, какие у парня проблемы, но он наглым образом нас оболгал. Признаю: мы вас обсуждали, – я вскинул брови, негласно подразумевая контекст, – говорили о том, какая вы... – ее рот приоткрылся, готовый, конечно, меня отчитать, а руки стиснулись в кулаки, – … неприятная женщина, – смягчил я «гадкую стерву» до этого в целом приемлемого эпитета. – Ян же, несдержанный, как всегда – сами знаете, каким он бывает! – заорал во всю глотку, что сделал бы с вами, дай ему волю...

Училка вскочила со стула и отвернулась, дыша сипло и тяжело. Неприятно, наверное, осознавать, как сильно тебя ненавидят... Еще и косточки перемывают на каждом углу. И делают это в довольно фривольной манере...

– То есть Томас это услышал и...

– … Запустил в Яна камнем. Тот даже опомниться не успел! – Мы помолчали немного, я знал, что должен уйти и отчасти уже тяготился этой беседой, но, не сдержавшись, добавил: – Мы даже не знали, что этот мальчик ваш сын. Никто в школе не знает, насколько я понимаю... И мы бы не стали...

– Ты можешь идти, – училка оборвала меня, указав прямо на дверь. – Я больше не задерживаю тебя. – И тон такой по-королевски высокомерный, холодный, как льдина в Атлантическом океане.

Я хмыкнул и молча поднялся. Даже прощаться не стал: не хотелось быть вежливым... с этой. Толкнул дверь и вышел наружу...

Аdieu, стерва! А я-то уж было подумал, что ты человек.

Баскетбольная тренировка закончилась около часа назад, но парни, как просветил меня Ян, тусовались на площадке для скейтбордистов, и я поехал туда.

– Эй, ты живой? – усмехнулся Тобиас, увидев, как я открываю калитку. – Мы уж начали волноваться, что эта вампирша выпила тебя досуха.

Я упал на скамейку рядом с приятелями и вытянул ноги. Ян тут же схватил мою забинтованную руку и тряхнул ею в воздухе:

– Это еще что такое? – И выпучил до смешного глаза: – Она цапнула тебя за руку? В шею не дался? – Они загоготали в своей привычной манере, а я понял вдруг, как сильно устал. Смертельно. Ломило все тело...

– Попробовали бы сами, тупицы, ворочать лопатой два часа кряду, – отозвался беззлобно, радуясь солнцу, светившему на лицо, и покою, впервые за день снизошедшему на меня.

– Нет, ну лопата, конечно, – дело святое, – ткнул меня локтем под ребра Тобиас, – но тренер сегодня нас так загонял, что, можно сказать, что мы квиты.

Ян поддакнул:

– Вот смотри, – и вытянул руку, – до сих пор мышцы трясутся. Кстати, он спрашивал о тебе... Мы сказали, ты болен. Так сильно, что вряд ли появишься в ближайшее время...

Я молча кивнул: мол, все верно. И зажмурил глаза...

– Ты странный какой-то, – послышался голос Яна у правого уха.

– И молчаливый, – вторил ему голос Тобиаса слева. – Это из-за училки? Она ранила твою хрупкую, детскую психику видом своего страшного дома? Или чего-то еще...

6 глава

Мама спустилась, едва Эрик ушел. Выглядела какой-то притихшей, задумчивой... Впрочем, мы обе выглядели такими: мысли о Томасе не отставляли меня.

– Он вернётся? – спросила она, занявшись аптечкой, разложенной на столе.

– Думаю, да, но не уверена, завтра ли. С такими мозолями не поработаешь! Да и нужно ли это? – Я поглядела на маму, страстно желая найти в ней поддержку. – Можно ведь подрядить садовую фирму, они сами все сделают.

– Можно и подрядить, – легко согласилась она, – но денег нам это обойдется немалых, а мы хотели ремонтом заняться. И деньги отложили на это! А мальчику, знаешь ли, не помешает физический труд, к тому же, можем платить ему по возможности. Что конкретно тебя беспокоит? – спросила она напрямую.

Она всегда тонко чувствовала людей, улавливала мое настроение, как барометр – колебания воздуха.

– То, что Эрик мой ученик...

– Ну и что здесь такого? Мальчик решил подзаработать, ты его наняли – всё.

– А если узнают, что это не так? Вдруг он сам кому-то расскажет?

– Тогда я сильно в мальчишке разочаруюсь. – Она погладила меня по спине. – Я наблюдала за ним из окна, – призналась она, – он работал достойно, зря время не тратил, и я подумала, что такой человек не может быть очень плохим. Дадим ему шанс реабилитировать себя в наших глазах! – И улыбнулась, сменив тон серьезный на более легкомысленный: – И раз уж завтра он не придет, я постираю белье. Не люблю, знаешь ли, чтобы личные вещи сушились у всех на виду.

И улыбнувшись, она понесла аптечку в кладовку.

И сегодня, едва успев войти в школу, я вздрагивала от каждого шума: все мне казалось, это послали за мной от директора, чтобы вынести выговор или вовсе – уволить. На уроках я была невнимательна и рассеянна, а когда пришел тринадцатый «б», так и вовсе ощутила слабость в ногах. Эрик с друзьями вошли одними из первых, и я, провожая их взглядом по проходу меж партами, цеплялась за каждое приглушенное слово и жест, пытаясь понять, о чём они говорят.

Обсуждают меня? То, как Эрик батрачит у нас на участке?

Я сглотнула вязкий комок, вставший в горле, и, нащупав глазами повязку на руке парня, возвращалась к ней снова и снова, не в силах забыть, что сама её наложила. Вчера. Касаясь крепкой ладони с такой нежной кожей, что мой пульс учащался. И это, признаться, пугало.

– Фрау Линднер, – раздался вдруг голос Тобиаса Кельнера с задней парты, – а как по-французски «Я вскопаю твой огород»? – спросил он с невинным лицом.

Кто-то сдавленно хохотнул, раздались смешки – мое сердце ухнуло в ноги, стало трудно дышать. Огромным усилием воли я сохранила напускное спокойствие и сделала перевод. Боюсь, голос дрогнул, выдавая меня с головой.

Лицо Тобиаса расплылось в улыбке, на Эрика смотреть было страшно: если увижу, как он ухмыляется в том же духе, ни за что не пущу его больше в дом, несмотря на доводы мамы и собственный план в отношении сына.

– Так ты увлекаешься садоводством? – спросила парня, пересиливая себя.

– Цветы – моя слабость, мадемуазель, – беззастенчиво лыбился этот нахал. – Ажурные лепестки, пестики и тычинки... – И так сканировал меня взглядом, словно лез мне под юбку.

Я сжала бедра, автоматически, инстинктивно, столь же автоматически изобразила улыбку.

Спросила:

– Значит, одним из предметов выпускных экзаменов ты выбрал, наверное, биологию, я правильно понимаю?

Он уже открыл рот для ответа, когда локоть друга, и это был Эрик, поддел его в бок.

– Успокойся, «ботаник»! – услышала я его голос, и в тот же момент раздался звонок.

Кажется, и сама учась в школе, я так не радовалась звонку, как сейчас. От острого приступа облегчения у меня потемнело в глазах, и я, схватившись за край учительского стола, снова на автомате напомнила классу готовиться к диалогу в парах. И побежала из класса, как будто за мной гнались волки...

Три юных волка, которым, сама того не желая, я дала власть над собой. И только сейчас по-настоящему осознав это, я застенала от безысходности!

Что же я натворила?

Остаток учебного дня прошел более-менее спокойно, и я предвкушала, как за стенами своего дома, скинув доспехи строгой преподавательницы, наконец, отдохну от нервного напряжения этого дня, но и тут меня ждал сюрприз: среди мягко колышущихся на ветерке постиранных и вывешенных мамой вещей я различила каштановую макушку и звук входившей в землю лопаты.

Эрик все-таки здесь?!

Почему?

Томас, тоже заметивший парня, бросился было к крыльцу, но я, с неожиданной ловкостью ухватив лямку его рюкзака, удержала сына на месте.

– Невежливо убегать, не поздоровавшись, – нравоучительно произнесла я, увлекая мальчика за собой по садовой дорожке.

– Не собираюсь я с ним здороваться, вот еще, – бурчал он, пытаясь высвободиться и убежать. – Этот дал мне по голове...

Я строго одернула:

– Перестань! На обиженных воду возят, забыл?

Таким, взъерошенным и насупленным, я и приволокла его к Эрику, сама, полагаю выглядела не лучше. Зря распустила волосы по дороге, но теперь уже ничего не попишешь...

– Здравствуй, Эрик, не думала, что мы сегодня увидим тебя. Как твои руки?

Он обернулся, облокотившись на черенок воткнутой в землю лопаты, и капли пота, выступившие на лбу, заблестели на солнце.

– С ними все хорошо, – кивком головы он откинул с глаз челку. – Вчера вечером лопнул мозоль – и теперь всё в порядке.

И отчего в горле снова образовался комок, такой большой, что дышалось с трудом?

– Опасно лопать мозоли: может быть заражение, – ответила я.

– Не волнуйтесь за меня, фрау Линднер, – улыбнулся мой собеседник, – я мальчик большой и знаю, как пользоваться антисептиком, пластырем и другими подобными им средствами.

От того, как он это сказал, а главное – посмотрел: вроде бы просто, но с легким налетом усмешки и доброй иронии – меня бросило в жар, бедра сжались, как в классе под взглядом Тобиаса. Но сейчас это всё ощущалось иначе... Острей. Будоражащей.

7 глава

Слова отца о свидании с нашей училкой взбесили меня: он был так уверен в себе, так весел, заранее предвкушая их встречу, что я, представив, как она млеет от его голоса и комплиментов, с силой впечатал кулаком в стену. И жгучая боль, полыхнувшая под повязкой, в один миг отрезвила меня...

Лопнул мозоль.

Раскрутив бинт, я долго пялился на ладонь в немом отупении, неподвижно, казалось, никак не мог осознать, что случилось с моей же рукой, но не рука беспокоила меня в этот момент: тянуло где-то под ложечкой, едва ощутимо, и все же болезненно. Именно это странное чувство, словно предчувствие или нечто сродни ему, одновременно и пугало, и заставляло стучать сердце громче...

Я так и не понял, что оно значило, не сумел его разгадать, но на следующий день в школе, когда парни шли, веселясь, на французский, я не умел поддержать их беспечного трёпа. Впервые за долгое время мы словно общались на разных волнах...

– Слышь, Эрик, раз уж ты теперь завсегдатай училкиного дома, может, сумеешь нам раздобыть ее трусики? Очень хочется посмотреть, что у стервы под юбкой. – Ян приобнял меня, снизив голос, и улыбался пошловатой улыбкой.

– Полагаешь, я стану копаться в ее нижнем белье? – хмыкнул я, отпихивая приятеля.

Его одержимость женским бельем неожиданно раздражила меня, а от бесед о француженке на зубах ощущалась оскомина. Нам, что ли, проклятье, говорить больше не о чем?

Ян кивнул.

– Я бы не удержался. Она из тех сладких красоток, у которых, даже будучи грязным, белье пахнет розами! Я уверен.

Тобиас, закатив глаза и скривившись, изобразил этим самым свое отношение к данному утверждению.

– Ну ты и придурок! – припечатал словом и подзатыльником.

И мы вошли в класс.

Француженка, мне показалось, изменилась в лице, едва нас увидев, но я сделал вид, что занят беседой с друзьями, и отвернулся после краткого «Здрасьте». Но, казалось, ощущал ее взгляд, впивавшийся в спину, как пчелиное жало...

А потом весь урок и желал, и страшился смотреть на нее, кажется даже, не слышал, что она говорила. Телом был в классе, но мыслями где-то за километры отсюда... Словно мое астральное тело блуждало в межзвездном пространстве само по себе.

И когда Тоби в своей пошловатой манере кинул фразу про огород, я будто наконец-то вернулся, ужаснувшись того, что он способен наговорить. А двусмысленность была через чур очевидной, чтобы ее игнорировать, к счастью, понять ее мог только тот, кто знал о моем наказании.

– Успокойся, ботаник! – Я ткнул приятеля в бок, а хотелось залепить оплеуху.

Тобиас с Яном потом долго потешались над тем, как Линднер выскочила из класса, бледная и испуганная, им нравилось ощущение власти, которую, как им казалось, они получили над ней. Предвкушали новые шутки, подколы... Одним словом, веселились по полной.

А я, сев в машину и выруливая с парковки, думал только о том, что, увидев... Луизу, попрошу прощение за придурков. И это желание оправдать и себя, и друзей в глазах этой женщины, неожиданно напрягало... В любом случае я не поехал домой: сразу вырулил в сторону её дома и, пообедав дорогой наспех съеденным яблоком, припарковался у дома.

Фрау Линднер развешивала белье во дворе, и я мгновенно отметил наличие женских бюстгальтеров и трусов, от вида которых в груди болезненно екнуло. Это все Ян со своей одержимостью... Я одернул себя и поприветствовал женщину.

– Эрик, – удивилась она. – Не думала, что ты приедешь сегодня!

Она, похоже, смутилась, заметив, что я смотрю на белье, мягко колышущее на ветерке.

– Работа сама не сделается, – улыбнулся в ответ, открывая калитку. – Ничего, что я сегодня пораньше?

– Нет, конечно же, нет, проходи, – уверила меня женщина и взмахнула руками: – А я ведь тебе перчатки купила. Не зря, значит, заехала в магазин! А думала отложить на потом. Хорошо, что не сделала...

Она бросила тазик с вещами и побежала в дом за перчатками. Было забавно осознавать, что мое появление смутило ее... Что ж, на ловца и зверь бежит, подумалось мне, когда черное кружево соблазнительного белья, маячившего перед глазами, снова заколыхалось на ветерке.

Был бы здесь Ян...

– Вот, надеюсь, что подойдут. – Вернувшись, фрау Линднер протянула мне пару садовых перчаток.

– Подойдут, не волнуйтесь, – сказал я и направился за лопатой.

Я работал уже больше часа, когда у дома припарковалось авто... Училка? Снова екнуло сердце. Проклятье, я делаюсь слишком нервным! Нужно срочно брать себя в руки.

– Здравствуй, Эрик, не думала, что мы сегодня увидим тебя. Как твои руки?

На этот голос, нехотя, делая вид, что не расслышал заранее цокота ее туфель, я обернулся.

И завис на мгновенье, запутавшись взглядом в ее распущенных по плечам волосах, таких богатых оттенками, соблазнительно-пышных. В школе они всегда были убраны в хвост или полностью собраны на затылке, и мы с парнями фантазировали о том, какой она выглядела бы...

А вот такой.

Беззащитно-трогательной и совсем хрупкой. Кажется, тот же легкий порыв ветерка, что колыхал белье на веревках, подхватит ее и унесет, как семечко одуванчика... Захотелось схватить ее, удержать – запустить пальцы в волосы, ощутить их шелковистость. И...

Боясь выдать голосом всколыхнувшееся желание, я, кажется, отвечал невпопад, кратко и рвано. Даже, что совсем неожиданно, согласился взять ее сына в помощники... Этого-то лгуна и подлюку. А она улыбалась мне непривычно счастливой улыбкой, щебетала своим тоненьким голоском, и внутри меня что-то плавилось...

Я потряс головой, едва она скрылась из вида: «Щебетала?! Тоненьким голоском?! Ты совсем рехнулся, приятель? Крыша поехала? – отчитывал я себя, остервенело вгрызаясь лопатой в твердую землю. – Еще два дня назад иначе, чем «стервой», ты эту женщину даже не называл. А теперь млеешь от ее вида... Болван». В конце концов, я признал, что училка красивая женщина, а я, как любой здоровый мужчина, падок на красоту. И, черт возьми, тоже желаю увидеть, что у училки под юбкой! Одно дело – трусики на веревке и совсем другое – надетые на ее красивое тело.

8 глава

8 глава.

Помочь с французским... Эрику?! От этой мысли меня ни с того ни с чего бросило в жар. Глаза распахнулись: «Ты что творишь, мама?» Я страстно хотела донести до нее эту мысль – идея не лучшая, понимаешь? – но она глядела в ответ тем самым взглядом, который говорил как бы: «Давай откажись и покажи парню, какая неблагодарная у меня дочь».

И я сказала, с трудом протолкнув слова сквозь пересохшее горло:

– Пожалуй, так было бы справедливо. – Во рту было кисло и вязко. Я ощущала себя глупой мушкой, угодившей в липкую паутину...

– Я отбываю у вас наказание, – сказал Эрик, – фрау Линднер ничем не обязана мне. Полагаю, вы знаете...

– Знаю, – женщина улыбнулась. – Но мне так же известно, что мой внук во многом сам виноват, спровоцировав потасовку, а потому отплатить тебе за услугу, как именно мы бы ни называли ее – помощью или наказанием, – будет вполне справедливо.

Когда мама сказала про Томаса, Эрик взглянул на меня, удивленный: не ожидал, что я выгораживала его. Что ж, я разумная женщина и могу менять мнение, если вижу, что ошибалась! А я это вижу...

Теперь с каждым днем всё яснее.

И дело не в Эрике, а в моём сыне, который тревожит меня.

– Буду рад помощи.

– Значит, решили, – подытожила мама эту часть разговора. И велела: – А теперь срочно ешьте, еда остывает!

Аппетит у меня, как ни странно, пропал, я копалась вилкой в тарелке, ощущая тянущую тяжесть в груди. И что это было, бог его знает... Предвестник инфаркта? Я еще даже не начала жить – умирать не хотелось. По крайне мере, не так и сейчас... Чем ещё объяснить это чувство надвигающейся беды, я понятия не имела.

– Ваш отец тоже по технической части? – спросила у Эрика мама, не давая затухнуть нашей застольной беседе.

– О нет, мой отец до мозга костей гуманитарий. Он адвокат по семейному праву... Заговорит каждого, дай ему волю, – чуть насмешливо ответствовал парень, и мне показалось, разговор об отце был ему неприятен.

– А твоя мать, чем она занимается?

Повисла тревожная пауза, в любом случае, мне она такой показалось, и, как выяснилось, не зря.

– Она умерла три года назад. От рака.

– О, мне так жаль. Извини меня, Эрик!

Я тоже хотела бы высказать соболезнование, но не могла: язык прилип к нёбу. Я только глядела на парня и думала, что не знала об этом... Что, наверное, в самом деле, была слишком строга и требовательна к нему. Хотя, конечно, трагедия дома никак не влияла на прописанную министерством образования программу, которой я безоговорочно следовала...

– Значит, ты и отец... вы с тех пор остались одни?

– Не совсем: у меня есть сестра. Она старше меня на три года...

– О, она живет здесь, в нашем городе?

Мама, ты, разве, не видишь, что это бестактно, задавать столько вопросов? Я мысленно застонала, съежившись от неловкости. Тем более Эрик не очень хотел на них отвечать... Я просто знала это и всё.

– Она живет... – он запнулся, задумавшись, – точно не знаю, где именно. – Щеки его покраснели. – Лара часто переезжает...

Теперь и мама, наконец, поняла, что превращать наш обед в пляску на раскаленных углях очень невежливо, и замолчала.

Эрик же, сунув в рот остатки еды, поднялся из-за стола.

– Спасибо за вкусный обед, фрау Линднер, но я, пожалуй, продолжу работу. – И с такими словами он спустился с террасы и направился в сад.

Мы обе проводили парня глазами, и я зашипела на маму:

– Зачем ты расспрашивала его о семье? Видела ведь: он не хочет о ней говорить.

– Но это нормально поговорить о семье. – Мама пожала плечами. – В конце концов, я хочу знать о нём больше...

– Ещё и подставила меня с этим французским, – застенала я, прикрывая глаза. – Я не даю частных уроков, особенно...

Тут уж мама вскинула брови.

– Кому?

Я и сама толком не знала ответа... Возможно, парням с очаровательными улыбками, от взгляда которых щемит в груди и колени слабеют. Слишком красивым, чтобы чувствовать себя рядом с такими расслабленно и спокойно...

– Никому, – в сердцах выдала я и принялась убирать со стола.

В тот же день я позвонила Элиасу. Он ответил после второго гудка, и я, услышав такой родной голос, вдруг ощутила, как давление в грудной клетке ослабло.

– Привет, Лу! Что-то случилось? – спросил он без всякого предисловия. – С Томасом все хорошо?

Хорошо ли?

– Да, он в порядке. А разве должно что-то случиться, чтобы я позвонила тебе?

Элиас хохотнул в трубку.

– Конечно, нет. Соскучилась, что ли?

– А ты по мне? Я ждала тебя прошлым вечером.

– Ну, извини, аврал на работе: ушел в восемь, а, вернувшись домой, сразу же завалился в постель.

Я кивнула, хотя понимала, что собеседник не видит меня.

– Томас скучает. Ты мог бы чаще к нему приезжать... и ко мне, – добавила тише.

– Да-да, я приеду. Сегодня-завтра навещу вас в новом доме! Как вы, уже обустроились?

– Более-менее, твоя помощь не помешает.

– Всегда рад помочь, ты же знаешь...

– Знаю, – слукавила я. – И нам стоит поговорить о нашем сыне.

– Что с ним? Ты ведь вроде сказала, что с ним все в порядке.

– Физически он здоров, но я думаю...

– Что значит, физически? Ты на что намекаешь? – Голос в трубке сделался недовольным.

– Я только хотела сказать, что...

– Так, Лу, подожди, мне надо бежать. Я приеду сегодня, вот и поговорим! И не придумывай всякие глупости, умоляю, ты всегда была в этом сильна. С нашим мальчиком все в порядке! Ты поняла?

Я снова кивнула. И сразу поправилась:

– Да.

– Вот и славно. До встречи, любимая!

– До встречи, Элиас.

Я нажала отбой и обхватила плечи руками. Пора бы привыкнуть, что Элиас такой, какой есть: поверхностный, не приемлющий чужих мнений, особенно если мнение это расходится с его собственным. Но мы столько лет были вместе, что я, изучив его досконально, все-таки каждый раз мечтала о чуде. Еще чуть-чуть и он станет мудрее, терпимее и ответственней, заживет одной с нами жизнью, перестанет вращаться в другом темпе на соседней в нами орбите... Но годы шли, а чудо никак не случалось.

9 глава

Вчера, не сдержавшись, я все-таки снял с веревки ажурные трусики и сунул в карман. Пожалел о содеянном в тут же минуту, но, только оказавшись в машине, по-настоящему понял, что совершил. Линднеры доверяли мне, угостили обедом, а я...

Ян плохо действует на меня. Это факт!

Завтра же кину их где-нибудь у крыльца, пусть подумают, что все дело в ветре.

С такими мыслями я вернулся домой: отца не было, он еще не вернулся с работы. От гробовой тишины нашего дома мурашки бежали по коже, казалось, в его стенах кто-то умер, и мы, страшась оскорбить лишним шумом память покойного, едва дышим и еле живем.

Я подумал о Ларе: она всегда была шумной и шебутной. Отца раздражал ее громкий голос и улыбка в тридцать два зуба... Он говорил, несерьезность – хуже болезни. А мне нравилось всеобъемлющая харизма сестры... С ней никогда не было скучно.

Жаль, она больше не живет с нами. Этому дому не помешало б немного веселья и голосов...

Я набрал номер сестры и позвонил.

Когда фрау Линднер спросила о ней за столом, я вдруг осознал, как давно не видел ее и не слышал чуть сиплого голоса. Я скучал по сестре...

– «Набранный вами номер не существует», – раздался в трубке автоматический голос, и я сделал вторую попытку. Потом третью, четвертую, но ответ был все тот же – я не смог дозвониться до Лары.

Что с ней случилось? Сменила симку? Потеряла свой телефон? Мысли одна тревожней другой лезли в голову, словно дикие звери.

Когда раздался звонок, я вздрогнул от неожиданности и так поспешно схватил телефон, словно боялся, что он убежит от меня. Был уверен, что Лара мне перезванивает!

– Хей, друг, ты где пропадаешь? – раздался голос Тобиаса. – Мы у Марка, думали, ты подъедешь.

Я хлопнул себя по лбу: совсем забыл о назначенной встрече. Да и, честно говоря, так устал, что не хотелось никуда ехать...

– Извини, Тоб, устал как собака. Давай в другой раз!

– Давай, – легко согласился приятель, чем меня очень обрадовал.

Но радость моя оказалась недолгой, ведь я едва успел принять душ, как меня настиг звонок в дверь. И оба приятеля, едва им открыли, вихрем ворвались внутрь, казалось, сметая все на пути...

– Ну, знаешь, – лыбился Ян, – если гора не идет к Магомету, то...

– … Магомет идет к горе! – подхватил его слова Тоби. – И вот мы здесь, чтобы немного взбодрить нашего утомленного непосильным трудом работягу. Есть что-нибудь выпить?

Я принес с кухни стаканы и колу.

– А пива нет? – скривился Ян.

– По-моему, с тебя хватит, – произнес я, заметив, что он малость навеселе, и сунул ему в ладонь охлажденный напиток.

Разочарованный, он плюхнулся на кровать и стал цедить колу маленькими глотками. Тобиас, между тем, рассказывал о дурачествах Марка и остальных парней по баскетбольной команде, я слушал вполуха, как ни странно, нисколько не сожалея о том, что пропустил эту сходку ради ужина и работы у Линднеров. Вся эта жизнь, которой и сам я не так давно жил, показалась мне вдруг донельзя глупой и совершенно ребячливой.

– А ты когда ТАМ закончишь? – заключил свой рассказ Тоби вопросом.

«Там» – значит, у Линднеров, ясное дело. Расшифровка не требовалась...

– Вряд ли скоро, – протянул я. – Работы там много. Трава буквально по пояс...

– Так ты реально намерен работать там до победного? – Тоби скривился.

– Я обещал...

Ян застенал и, демонстрируя свое отношение к моему утверждению, рухнул лицом прямо в подушку. Оттуда и прозвучал его приглушенный материей голос:

– Ты сбрендил, если считаешь, что чем-то обязан этой училке.

И вдруг, я сам едва понял, как это случилось, его рука, заползшая под подушку, вынырнула наружу с... женскими трусиками в руках.

Пока приятель пытался понять, что это такое, пялясь расфокусированными глазами на клочок белого шелка, я мысленно выругался, припомнив, что сунул эту вещицу именно под подушку, когда пошел в душ.

– Эй, это еще что такое? – Ян выпрямился, помахивая трусиками Луизы и расплываясь в улыбке. – Ты завел себе девушку, а мы об этом не знаем? – И вдруг – а я уж было надеялся отбрехаться – его словно прошибло: – Да быть не может! – заревел он в диком восторге. – Только не говори, что ты раздобыл труселя нашей училки?!

Я сглотнул. Соврать или правду сказать? Выставиться героем перед приятелями было бы круто, но перед Луизой и ее матерью делалось стыдно...

– Э...

– Дай сюда! – Пока я молчал, раздумывая, как быть, драгоценное время было упущено: Тоби, выхватив у приятеля женские трусики, ткнулся в них носом. – Клянусь проклятым французским, они пахнут училкой.

– Дай, дай мне понюхать! – Ян тоже ткнулся в них носом.

И мне неожиданно сделалось тошно, так тошно, как никогда еще прежде, что-то темное всколыхнулось в душе, и я выдрал клочок шелковой ткани из пальцев парней.

– Ведете себя как больные, – зло припечатал я. – Может, это трусы моей девушки? Или сестры?

– Сестры? – скептически повторил Ян. – Под твоей подушкой? Тогда больной у нас ты, а не мы. К тому же, – он прищурил глаза, – они пахнут ЕЙ...

– Это неправда. – И я сам непроизвольно поднес ее трусики к носу. Пахли они ополаскивателем и только.

Но парни заржали:

– А говорил, что они не ЕЕ! – И, вскочив на ноги и окружив меня с двух сторон, принялись выпытывать наперебой, как именно и в какой ситуации я достал их. Предположения становились пошлее с каждой минутой, и я, что меня разозлило, неожиданно взмок и возбудился от тех картин, что они рисовали в моем воображении.

Они же, и сами достаточно распалившись, рвали женские трусики друг у друга из рук, причем я уже даже не понимал, когда они их у меня отобрали, и, паясничая, кривляясь, носились по комнате, как распаленные моськи.

Выглядело это комично и... мерзко... Особенно, если ты знаешь, чью вещь они оскверняют. А мнится уже, что не только вещь – саму девушку, которой она принадлежит.

– Все, хватит! – Я снова выхватил трусики у Яна из рук. Они замерли, как-то странно на меня глядя (наверное, что-то было у меня на лице, удивившее их, возможно выражение отвращения, я не знаю). И чтобы сгладить как-то углы, я сказал почти дружелюбно: – Я устал, голова просто раскалывается. Идите уже! Встретимся завтра. – И сунул трусики под подушку.

10 глава

Элиас не только вчера не приехал, но даже не позвонил, чтобы сказать мне об этом. Я злилась, по-настоящему злилась, и впервые за долгое время ощутила решимость послать его к черту со всеми его обещаниями и когда-то возможными планами.

Мама права: мне двадцать восемь – и я заслуживаю любви. И стабильности в отношениях. Я, в конце концов, хочу просыпаться с любимым мужчиной под боком, ощущать его ласку, заботу... его желание... Неужели я прошу слишком много?

Вспомнилась беседа с подругой во время обеда. Мы сидели в самом углу кафетерия и беседовали...

– Устала? – спросила она. – Выглядишь утомленной.

– За сына волнуюсь, – призналась честно, решив поделиться хоть с кем-то своими мыслями. Кристина вскинула бровь, приглашая меня рассказать больше. – Он ни с кем не общается и дерется, – продолжила я. – В нем столько агрессии, что становится страшно! Я сначала не замечала, списывала подобные вспышки на детскость, излишнюю эмоциональность, но с некоторых пор понимаю, что давно и умело обманывала себя... Кристина, у Томаса точно проблемы! – Я отхлебнула из чашки, страшась разреветься. – Я вчера говорила с его классным руководителем: он говорит, у Томаса нет друзей, он ведет себя грубо и замкнуто – с ним никто не хочет дружить. А на днях, – по небу разлилась горечь, – он швырялся камнями в парней из старшего класса. Я подумала было, что виноваты они, но теперь знаю точно: Томас первым спровоцировал потасовку, и вел себя очень жестоко. У одного шишка на лбу, у другого подбито колено...

Кристина вскинула голову.

– Уж не о Тобиасе с Яном ли ты говоришь? – спросила она. – Они в один голос сказали, что ударились дверью.

Я невесело улыбнулась:

– Ага, дверью по имени Томас.

– А как же третий из их славной троицы? – поинтересовалась она. – Ему тоже досталось от Томаса?

Вздохнув, я решила признаться и в этом, была ни была.

– Досталось, но не от Томаса, – ответила виновато. – На эмоциях, толком не разобравшись, я вызвала в школу отца этого парня, а тот, странный тип, назначил мальчика мне в работники. В наказание. Этот Эрик теперь отбывает повинность в нашем саду... Сама знаешь, какой там бардак! И вчера с нами обедал...

Сказав это, я прикрыла глаза, а когда снова открыла, Кристина смотрела на меня не мигая, приоткрыв рот.

– Ты сейчас пошутила? – спросила она.

– Если бы. – Я запустила пальцы в прическу и помассировала затылок. – Это такая нелепая ситуация, в которой я и сама толком не понимаю, как оказалась.

– Эрик Тайц работает в вашем саду... – выдохнула подруга, тем самым и вовсе расстроив меня. Втайне я, кажется, полагала, что она успокоит меня, вселит уверенность, ободрит...

– Да, Эрик Тайц работает в нашем доме. Что здесь такого, в конце концов? – не выдержала я. – Он помогает нам с огородом, я парню – с французским. Все справедливо!

– Ты помогаешь ему с французским?! – Кристина так громко это сказала, да еще таким тоном, что я шикнула на нее, призывая быть тише. Ученики могут услышать! Она прикрыла ладонью рот, но блеск глаз ничем было не скрыть.

– Почему ты так удивляешься? Я, в конце концов, виновата в том, что случилось – мне за это и отвечать. Здесь главное ведь не это, а поведение Томаса...

– Но французский... – не унималась подруга. – Да еще с Эриком Тайцом. Согласись, он красавчик!

– Он – мой ученик, – ужаснулась я. – Что ты обо мне думаешь?

– А он думает о тебе? – вскинула она бровь.

– Надеюсь, что нет, особенно в том самом плане, на который ты намекаешь.

– А на что я, по-твоему, намекаю?

– Кристина!

– Но парни, действительно, на тебя слюнки пускают, – сказала она. – Уж прости, такой у них возраст, а ты симпатяжка. И цокаешь каблучками! Для них это вызов. – Она улыбнулась: – А Эрик хорош. Может, ты это...

Я вскочила со стула, не в силах слышать, как она вторит голосу искушения в моем собственном сердце. Я не такая, нет, я не стану засматриваться на парня, который младше меня и учится в моем классе...

– Я вообще-то хотела о Томасе поговорить, – произнесла жестко, с укором. – А ты думаешь только о том, как подбить меня соблазнить парня?! – последнее я добавила шепотом, оглянувшись через плечо. – Я не такая. – И развернулась, чтобы уйти.

Кристина догнала меня и шепнула на ухо:

– Прости, ты говорила о Томасе с его папочкой?

– Еще нет, он обещал приехать вчера, но не явился.

Подруга поджала губы, в точности имитируя мою маму, сказала:

– Я подумаю, что можно сделать. Возможно, не помешает записаться к психологу! – Я кивнула, уже торопясь на урок. А Кристина добавила: – Кстати, Эрик сейчас совершенно свободен. Я слышала, он расстался с Мелиссой!

Я сделала большие глаза и, оглянувшись по сторонам, пригрозила ей кулаком. Еще не хватало, чтобы учительница французского языка, какой бы одинокой, несчастной и брошенной не ощущала себя, западала на собственного ученика, пусть даже он трижды красавец... Нет, этому не бывать! И полная самой горячей решимости даже не думать о чем-то подобном, я пошла на урок в 12 «А».

Педсовет, назначенный на послеобеденные часы, затянулся до четырех, домой я приехала в пять и глазам не поверила: Эрик с Томасом вместе работали на участке. Я мышью скользнула в калитку и, притаившись за шпалерой, наблюдала за ними... Сын был насупленный, недовольный, то и дело бросал на парня колючие взгляды, но работал исправно, отбивал с корней землю и носил траву в урну.

Боясь спугнуть это видение, я вошла в дом и сразу увидела маму, притаившуюся на кухне за занавеской. Она подозвала меня и заговорщически зашептала:

– Ты видела, эти двое работают вместе? Битый час здесь стою, боюсь отойти: вдруг чары рассеются, и Томми убежит в дом.

– Как это вышло? – тоже шепотом откликнулась я. – Он вчера даже спуститься к обеду не захотел.

– Сегодня тоже. Сидел наверху, не спускался... А потом, глядь, так пронесется мимо меня, чуть не сбил – я испугалась, думала, снова драться удумал. Выскочила за ним, а они с Эриком, смешно вспомнить, стоять друг перед другом, ни дать ни взять два барана, упершихся рогом. И парень что-то ему говорит... – Моя мама захихикала, как девчонка, и морщинки у глаз брызнули в разные стороны.