Уроки Лили

Глава 1. В ВАННОЙ

СЦЕНА 1

Приоткрытая дверь в их спальню была моим личным кинотеатром. В этот вечер сеанс начался с того, что Лиля, моя мачеха, стояла спиной ко мне, снимая бюстгальтер. Шёлк соскользнул с её плеч, оставив на загорелой коже красные полосы — следы, которые сейчас растворятся в воздухе, как и её неведение. Она потянулась, и мышцы спины пошли плавной волной. Когда она повернулась боком, я увидел профиль груди — полной, тяжёлой, с соском тёмного розового цвета, уже набухшим и твёрдым от тепла комнаты. Она смотрела в зеркало, не подозревая, что в щели двери замерла тень.

Потом её ладони скользнули по бёдрам, зацепили тонкое кружево трусиков и сбросили их. Ткань упала к её ногам, обнажив аккуратный треугольник тёмных волос. Она шагнула из этого круга, и я впервые увидел её полностью — каждый изгиб, каждую тень.

Сердце колотилось, заглушая мир. Я был парализован, впитывая каждый миг. Она сделала шаг в коридор. Её босые ступни бесшумно ступали по холодному паркету.

Мир сузился до полосы света из ванной и до её спины. До изгиба талии, будто созданного для ладони. До плавного покачивания бёдер при ходьбе. До той самой запретной ложбинки между ног, где в смуглых волосах таилась влажная, тёмная щель. Её волосы касались лопаток, и с каждым шагом обнажались икры — уязвимые и прекрасные. Она шла, даря себя пустоте, а я, вор, крал это шествие.

Всё тело дрожало мелкой дрожью. Я встал на цыпочки и поплыл за ней к двери ванной. Зеркало отражало её спину, душевую кабину, блестящий кафель. Она наклонилась к крану, и её позвоночник выгнулся дугой от шеи до копчика. Она стояла, подавшись вперёд, опершись руками о раковину. Этот ракурс открывал всё. Я видел раздвоение ягодиц, глубокую складку между ними, ведущую к сокровенному месту. В самой глубине, в тёплом полумраке между бёдер, была видна сама щель — сомкнутые, влажные половые губы тёмно-розового цвета, скрытые в волосах, но приоткрытые этим наклоном.

Я замер, превратившись в один большой, ненасытный глаз. Я пытался вбить в память каждый сантиметр, каждую складку, боясь, что картина рассыплется.

Она взяла гель для душа. Пена, белая и густая, появилась у неё на лобке. Её пальцы, скользкие и уверенные, двинулись ниже. Она раздвинула большие половые губы и начала намыливать всё — нежные складки, тугой бугорок клитора, сам вход. Движения её руки стали не просто гигиеническими — они обрели медленный, кружащий ритм ласки. Она исследовала себя, очищала, а потом... наслаждалась. Её дыхание стало глубже, прерывистей. Она расставила ноги шире, и её тело слегка задрожало. Она запрокинула голову, и глаза её закрылись.

От увиденного во мне всё сжалось, а потом выплеснулось наружу твёрдой, болезненной эрекцией. Я расстегнул ширинку, освободил свой член, уже налитый кровью и готовый. Моя рука сомкнулась на нём, и я начал двигать, бессознательно подстраиваясь под ритм её пальцев.

Потом она отвела вторую руку назад. Кончики её пальцев коснулись ануса — плотного, тёмного мышечного кольца ниже. Она водила вокруг, медленно, почти нежно, а затем проскользнула внутрь, на сантиметр. Я замер, забыв дышать.

В голове вспыхнула дикая мысль — ворваться, схватить, взять силой. Но страх был сильнее. Я вспомнил, кто она. Вспомнил отца. Вспомнил, что потеряю всё — и эту щель в двери, и саму возможность быть рядом. Я подавил в себе зверя и просто стоял, мастурбируя и наблюдая, как её пальцы входят и выходят из неё в двух местах сразу.

Она медленно повернулась, встала лицом к стене, широко расставив ноги. Потом подняла одну ногу и поставила её на край ванны. Поза была настолько открытой, настолько неестественной для уединения, что по спине пробежал холодок. Струйки воды стекали по её коже, попадали прямо в ту самую складку, которую её пальцы теперь трахали быстро, безжалостно — сначала одним, потом двумя. Другая её рука работала впереди, пальцы яростно терли её клитор, входили во влагалище. Её тело начало биться в конвульсиях, из горла вырывались сдавленные, хриплые стоны.

Я не выдержал. Оргазм накатил внезапно, волной, сперма вырвалась из меня тёплыми толчками. Я прислонился к косяку, пытаясь поймать воздух.

Когда я поднял голову, её тело выгнулось в последней судороге. Из её горла вырвался высокий, срывающийся стон. Бёдра мелко задрожали, и она едва удержалась на ногах, облокотившись на стену. Дыхание её было частым, рваным.

Пора было уходить. Я поднял с пола её забытые трусики — маленький комок чёрного кружева, ещё влажное в центре. Забрал их. Платок из кармана вытер с пола свои следы. Всё — улики.

В своей комнате я лёг, прижал ткань к лицу и вдохнул. Запах был сладким, густым, абсолютно её — смесь мыла, пота и чего-то острого, интимного. С закрытыми глазами я заново прокрутил фильм: шелест шёлка, изгиб спины, дрожь её плеч, стон.

Я уснул так, с её бельём в руке. Утром проснулся от той же тупой, настойчивой тяжести внизу живота. Запах на ткани стал слабее, но всё ещё жил. Я спрятал трофей под матрас. Весь день в колледже перед глазами стояло одно: тень между бёдер, струйки воды на коже и её лицо в момент, когда мир для неё перестал существовать.

Я ждал вечера.

Глава 2. Спальня

СЦЕНА 2

На следующий день, вернувшись из колледжа, я сразу захлопнул за собой дверь своей комнаты. Попытка взяться за учебник провалилась — формулы и графики казались детским лепетом на фоне вчерашних образов. Время превратилось в вязкую, тягучую субстанцию. Весь мир сжался до размеров этой комнаты и тянулся, бесконечно тянулся до шести вечера, когда отец вернется и мы сядем ужинать. Это ожидание было пыткой, выверенной до секунды — пыткой сладким, мучительным томлением.

Наконец, я спустился вниз. Она была на кухне. На ней — только короткие шорты и тонкая, серая майка без всего. Когда она наклонялась к духовке, ткань обтягивала грудь, и я видел чёткие очертания сосков. Когда она тянулась за тарелками на верхней полке, майка задиралась, обнажая плоский живот и тёмную полоску под шортами. Кровь ударила в голову, а внизу живота возникла тупая, требовательная тяжесть. Я сел за стол, стараясь прикрыться его столешницей, и стал наблюдать. Каждое её движение было пыткой и наградой.

В кухню вошёл отец. Его появление разрезало воздух, как нож. Я резко отодвинулся, сделал вид, что разглядываю что-то за окном, чувствуя, как по щекам разливается жар. Наблюдать стало невозможно, но краем глаза я всё равно ловил покачивание её груди под тканью, каждый изгиб талии.

Я проглотил ужин, почти не разговаривая, и рванул обратно в комнату под предлогом занятий. При отце вчерашнее было невозможно. Мысль об этом вызывала раздражение, похожее на физическую боль. Но я утешал себя: мы под одной крышей. Шанс ещё будет. Я достал из-под матраса спрятанный комок чёрного кружева, прижал к лицу и закрыл глаза, давая воображению дорисовать то, что видел лишь краем глаза.

Спустя пару часов из-за стены, сквозь дверь родительской спальни, донеслись приглушённые звуки. Не голоса даже — шёпот, перемешанный со скрипом кровати. Я подкрался, как вчера, и прильнул к замочной скважине.

Картина была отчётливой, как в объективе. Отец лежал навзничь, обнажённый, его член стоял колом, тёмный и напряжённый. Она стояла на коленях между его ног, её спина была выгнута, а голова ритмично двигалась у его паха. Я видел, как её щёки втягиваются, как её пальцы одной руки сжимают его у основания, а другой — скрываются у неё между ног.

Ракурс был безжалостно идеальным. Я видел её ягодицы, смуглые и упругие, полностью обнажённые в этой позе. Между ними зияла глубокая, влажная складка кожи, а ниже — быстрое, яростное движение её пальцев, входящих в себя. За её спиной мерно качалась её голова, принимая в себя его длину, почти до самого основания.

Она вдруг оторвалась, её губы блестели слюной.

—Я хочу, чтобы ты вошёл в меня, — её голос был хриплым от напряжения.

Отец грубо схватил её за затылок и силой вернул её голову обратно на себя.

—Ты знаешь, что я никогда не коснусь твоей киски, — его слова прозвучали тихо, но с ледяной чёткостью. — Ты не достойна моего члена там. Твой рот и твоя задница — вот всё, что тебе позволено. А теперь возвращайся к своему делу.

Она снова склонилась над ним, и её плечи сжались. Через несколько минут она поднялась и, всё ещё на коленях, широко развела ноги. Эта поза открыла мне всё: распухшие, тёмно-розовые половые губы, блестящие от влаги, и тугой бугорок клитора. Она взяла его член и направила к себе. Я затаил дыхание, ожидая, что она нарушит запрет.

Но нет. Она провела головкой не там, где ждало тепло, а ниже, к тому самому тёмному, плотному отверстию, которое он для неё назначил. Её лицо исказилось — не от страсти, а от мучительного, почти физически ощутимого усилия, когда головка начала раздвигать плотное мышечное кольцо. Она коротко вскрикнула, её пальцы впились в его бёдра. И начала опускаться, принимая его в то самое место, которое должно было быть лишь выводом, а не входом. По её щеке скатилась слеза, но она не останавливалась, подчиняясь ритму, который задавал он.

Он кончил с глухим стоном, его тело выгнулось. Затем он просто оттолкнул её от себя и направился в ванную. Она осталась на коленях на краю кровати, сгорбленная. И тогда я увидел, как из неё, из того самого насильственно открытого места, начала вытекать густая, белая сперма. Она стекала по её внутренней стороне бёдер медленно, неотвратимо, словно клеймо, поставленное изнутри.

Как только дверь в ванную захлопнулась, её рука молнией метнулась между ног. Пальцы не ласкали — они яростно впивались в свой клитор, дёргались, входили в себя с такой силой, что казалось, она хочет разорвать себе плоть. Это не было наслаждением. Это была ярость, вымещенная на собственном теле. Через минуту её тело содрогнулось в короткой, судорожной волне. Она глухо вскрикнула, вдавив лицо в простыню, и замерла, тяжело дыша, пока белизна продолжала ползти по её коже.

Я вернулся в свою комнату. Возбуждение было острым, как лезвие, но где-то под ним шевелилось что-то другое — тяжёлое и холодное. Я лёг на кровать, и рука сама потянулась вниз. Но в голове крутились уже не вчерашние образы неги, а сегодняшние: её искажённое болью лицо, ледяной тон отца, эта белая жидкость — знак её унижения.

Придя в себя, я лежал и слушал тишину. В ушах ещё стоял её сдавленный стон, а перед глазами — её яростная, одинокая разрядка. Я понял, что между ними существует не просто секс. Существует ритуал. Ритуал власти и покорения. И это знание возбуждало и пугало одновременно, рождая в груди странное, щемящее чувство — не то жалость, не то болезненное родство.

Я решил, что должен узнать больше. Завтра вечером я снова подкрадусь к их двери. Мне нужно было понять правила этой странной, жестокой игры, в которой они играли.

Глава 3. Командировка

СЦЕНА 3

Два дня прошли в тихом, выматывающем ожидании. Единственным ярким моментом было, когда она наклонилась передо мной, чтобы поднять упавшую салфетку. Юбка задралась, обнажив тонкую полоску тёмных кружевных трусиков. Ткань так глубоко врезалась в плоть, что отпечатала чёткий контур — вертикальную линию между ног. Этого мимолетного вида хватило, чтобы кровь ударила в голову, а внизу живота возникла тупая, требовательная тяжесть.

В пятницу отец уехал в командировку. Мы остались одни. Я почти бежал домой, предвкушая.

Дом был пуст и тих. В спальне родителей стояла корзина с бельём. Сердце заколотилось. Я нашёл их — чёрные кружевные стринги. Поднёс к лицу. Ткань была слегка влажной, в центре — засохшее белёсое пятно. От них исходил густой, знакомый, животный запах. Всё тело задрожало.

Из окна увидел её во внутреннем дворике. Она лежала на шезлонге на животе, полностью обнажённая. Спина и ягодицы — гладкие, загорелые, будто вылитые из тёплого мрамора. Я замер у окна, боясь пошевелиться.

Расстегнул джинсы, достал свой возбуждённый член. Дрожащими руками обмотал его её кружевными трусиками. Шершавая ткань царапала кожу, и каждый микроскопический укол напоминал: она здесь. Её плоть отделена от меня лишь этим барьером. Я начал медленно двигать рукой, глядя на её тело, вдыхая её запах.

Как только почувствовал приближение оргазма — остановился. Снял трусики и спрятал. Моей целью было растянуть это мучение. На всё время, что мы будем одни.

Вечером мы смотрели сериал. Она устроилась в кресле в одних домашних шортах и майке. Когда она сменила позу, ткань задралась, открыв тонкие шелковые трусики нежно-розового цвета. Я мог разглядеть очертания её половых губ под тканью и даже небольшое тёмное пятнышко в том месте, где находился клитор. Прикрывая рукой эрекцию, я делал вид, что смотрю в телефон.

Она громко рассмеялась, откинувшись в кресле. Движение заставило ткань шорт съехать ещё выше. Край её розовых трусиков сдвинулся, и я увидел узкую полоску тёмной, гладкой кожи — это был край её половой губы. Дыхание перехватило.

В голове вспыхнула яркая, навязчивая картина: я встаю, подхожу, стаскиваю с неё всё и прижимаюсь к ней своим голым, готовым членом. Меня пугала эта жажда власти, но от неё захватывало дух. Мысль была настолько интенсивной, что я едва не кончил прямо в штаны.

Свет от телевизора скользил по её коже. Шёлк врезался в кожу лобка, и я видел чёткий контур больших половых губ. В самом низу ткань была чуть темнее, будто от влаги. Мой член дёрнулся в руке, а в голове зазвучал шёпот: «Она вся перед тобой…»

Не в силах больше терпеть, я ушёл в свою комнату, запер дверь и упал на кровать. Тело горело. Намеренно растягивал каждую деталь, доводя себя до края. Я хотел лечь спать в этой агонии.

Ночью, проходя по коридору, заметил приоткрытую дверь её спальни. Щель была широкой, словно приглашение. Я замер, сердце заколотилось.

Она спала на спине, раскинув ноги. Одеяло сползло до низа живота, обнажив грудь — полную, упругую, с большими тёмно-розовыми ареолами и затвердевшими сосками. Ниже одеяло скрывало всё, но мой взгляд прилип к месту, где сходились её бёдра. Мгновенно в голове вспыхнуло то, что скрыто: треугольник лобка, влажные складки. Член напрягся так, что стало больно, но я не трогал его, лишь сжал кулаки, впиваясь взглядом в её спящее тело.

Мои движения были бесшумными. Я вошёл в комнату и подошёл к кровати. На тумбочке стояла открытая коробка снотворного .

Медленно наклонился над ней. Мои губы оказались в сантиметре от её соска. Я дышал на него, наблюдая, как сосок ещё сильнее напрягается. Всё моё существо трепетало от этой запретной близости. Провёл ладонью в воздухе над её грудью, повторяя контуры. Чувствовал исходящее тепло.

Её рука лежала на одеяле, кисть — точно на уровне моего паха. Мой член, твёрдый и пульсирующий, почти касался её пальцев через ткань. Я представил, как она просыпается, и её пальцы сжимаются вокруг меня. Замер, полностью во власти этого пограничного состояния.

Ободрённый её неподвижностью, взял край одеяла и медленно стянул его. Одеяло сползло, открыв бёдра и низ живота. На ней были те же розовые трусики, что и днём. Ткань была натянута так туго, что врезалась в плоть, повторяя каждую складку её вульвы. Я видел чёткий контур больших половых губ, сомкнутых в тугую вертикальную линию, и бугорок клитора. Ткань в самом центре была темнее, почти влажной на вид.

Мои руки дрожали. Я понимал — это точка невозврата.

Сделав короткий, прерывистый вдох, я протянул руку. Кончиками пальцев зацепил тонкое кружево у её бедра и медленно, мучительно медленно, сдвинул ткань в сторону. Она поддалась, обнажая темную кожу лобка, затем — кожу больших половых губ, и наконец — розовую, влажную щель между ними. Она была полностью открыта.

Воздух перехватило в груди. Я видел сокровенную розовость её плоти, мелкие, дрожащие складки, блеск той влаги, что выступила наружу даже во сне. Это было разоблачение.

Теряя контроль, я опустил руку. Указательный палец коснулся её половых губ. Они были невероятно мягкими и горячими. Я провёл пальцем между ними, и он встретил не сопротивление, а обволакивающую, горячую влагу. Её смазка обильно покрыла мою кожу. Я замер, чувствуя, как её тело, даже во сне, отзывается — бёдра слегка раздвинулись.

Я застыл, вглядываясь в её лицо. Дыхание оставалось ровным. Она была полностью без сознания.

Медленно, с огромной осторожностью, я ввёл кончик пальца внутрь. Она была невероятно тесной, горячей и влажной, её мышцы мягко сжали мою фалангу. Я продержал его там несколько секунд, ощущая пульсацию, а затем так же медленно извлёк. Палец блестел.

Дрожащей рукой я поправил её трусики, вернув ткань на место, скрыв её.

Поднёс палец к лицу. Сначала глубоко вдохнул её запах — густой, сладковато-кислый, совершенно опьяняющий. Затем медленно провёл кончиком языка по коже, слизывая её выделения. Вкус был интенсивным, солоноватым, с лёгкой горчинкой — вкус её самого сокровенного тела. Это был акт окончательного, ритуального нарушения.