Уроки любви и предательства (от) для губернатора-дракона

Глава 1. Услуга за услугу

– Умоляю, лорд Рейвен, сжальтесь, – я сделала короткий вдох, и опустилась перед ним на колени.

Перед моим лицом оказались мыски отличных кожаных сапог и начищенный до блеска пол, а взгляд графа Вернона Рейвена обжег затылок.

Он молчал, и секунды утекали одна за другой, утопая в этом тягостном молчании.

Я знала, что все напрасно. Что это существо не знает сострадания, – в противном случае он не вознесся бы так высоко.

И все же я не могла иначе.

– Если вы рассчитывали на жалость, напрасно. То, что вы делаете, вызывает скорее брезгливость, – его слова и правда прозвучали как удар.

Лорд Рейвен обошел меня подчеркнуто по дуге, чтобы даже случайно не коснуться подола моего платья, и направился к столу.

Я тут же вскочила, разворачиваясь вслед за ним:

– Не жалость, а милосердие! Прошу вас, вам ведь ничего не стоит!..

Поняв, что голос начинает унизительно срываться, я осеклась, а граф тем временем расположился в своем кресле и посмотрел на меня со сдержанным интересом.

Как на занятного зверька в парке, где содержатся диковинные животные.

– Ничего не стоит отпустить на свободу приговоренного? Вы, леди Хейден, дурно шутите.

Он был красив настолько, насколько только мог быть красив дракон. Многие полагали, что еще красивее. Густые черные волосы чуть ниже плеч, нечеловечески яркие зеленые глаза, волевые, но не грубые черты лица.

Всегда безупречно одет.

Всегда сдержанно высокомерен.

Новый губернатор нашей провинции, любимец короля, которому тот позволяет так много.

Беспощадный, дерзкий, привыкший получать все, что хочет.

– Вы не хуже меня знаете, что приговор был слишком жесток! – я почти обежала стол, остановилась по противоположную его сторону, не смея даже думать о том, чтобы опуститься в кресло для посетителей. – Даже если барон Хейден имел намерение, он не предпринял ни единого действия…

Граф Рейвен взмахнул рукой, приказывая мне прерваться.

Мы оба понимали, что мне пора уходить, иначе этот разговор и моя попытка убедить его закончатся лишь моим глубоким унижением, но я уже не могла остановиться.

Если дверь его кабинета захлопнется за моей спиной, все будет потеряно. Мне останется разве что беспомощно наблюдать за происходящим, и…

Дракон тем временем немного склонил голову набок, разглядывая меня под новым углом, словно именно теперь услышал от меня нечто, произведшее на него впечатление.

– Позвольте вам напомнить, леди Хейден. Ваш отец был пойман с поличным при покупке доставленного в Мейвен контрабандой оружия. Он не просто имел намерение восстать против короля, он смутил умы людей. Пытался превратить честных и трудолюбивых крестьян в разбойников. И ваша матушка этому активно содействовала. Они осуждены за мятеж, а я был бы скверным губернатором, если бы отпустил таких людей на свободу.

– Он не имел намерения подрывать власть короля, как можно!.. – мне снова пришлось перевести дыхание, прежде чем продолжить. – Моя семья испокон веков была верна королевской власти. Вы знаете, как много значит для барона Хейдена Мейвен. Знаете, что происходило с нашей провинцией в последние годы. Король бы понял…

–... И принял с благодарностью тот факт, что один из его вассалов осмелился решать за него? – губы Рейвена скривились в кривой саркастической усмешке. – Вы всерьез верите, что сочувствие у Его Величества должен был вызвать тот факт, что верный ему барон Хейден пытался воспользоваться неделей безвластия, чтобы установить здесь свой порядок? Или пытаетесь насмешить меня?

Я должна была горячо заверить его, что убеждена в этом.

Должна была поклясться, что отец не желал ничего дурного.

Что им руководил не злой умысел, а страх, пусть и непозволительный для мужчины, но вполне понятный, – после пяти лет правления губернатора Скорена наша провинция лежала в упадке, а слух о том, что король назначил вместо него Черного дракона не приносил людям успокоения. Не зная, чего ждать от новой власти, всей душой болеющий за родной край барон попытался взять дело в свои руки. Пусть глупо, неумело, но из лучших побуждений.

Вместо всего этого я лишь прикусила губу, качая головой:

– Но ведь это будет показательная казнь, нужная лишь затем, чтобы другим было неповадно. В вашей власти спасти их, и я умоляю вас сделать это. Они немолоды, лорд Рейвен, и отец примет любое наказание: двойные налоги, ссылка… Что угодно, только не смерть.

Договорила я уже совсем тихо.

Мои аргументы закончились, решение было за ним.

Рейвен согласился выслушать меня, это уже было много. Даже если он сделал это лишь для того, чтобы услышать, как я стану умолять его о милости.

Отправляясь к нему, я знала об этом, но все равно до последней секунды надеялась.

Теперь же мне казалось, что надежды нет. Еще секунда, и он снисходительно кивнет мне на дверь. В лучшем случае удостоит короткого: «Ничем не могу помочь».

Граф же не спешил. То ли наслаждался происходящим, то ли всерьез раздумывал.

Откинувшись на спинку кресла, он окинул меня долгим внимательным взглядом.

– Ваш отец разделяет ваши взгляды?

Я глупо моргнула от удивления, потому что это был совсем не тот вопрос, которого стоило ожидать.

– Простите?..

Довольный произведенным эффектом, он коротко хмыкнул и подался вперед, сложил руки на столе.

– Я спросил вас, леди Стефания, разделяет ли ваш отец ваши взгляды? Согласен ли он на позор и ссылку, на существенное снижение доходов, на репутацию мятежника, которого помиловал враг, против которого он безуспешно попытался восстать? В случае, если я проявлю сострадание к вашей семье, он смирится с этим? Или же все это – прихоть одной излишне самоуверенной девицы?

Щеки обдало жаром, и мне потребовалось сделать еще один короткий вдох, чтобы собраться с мыслями.

– Вы можете считать меня кем угодно. Я не в том положении, чтобы спорить с вами. Но ради их спасения с готова на все.

Глава 2. Слово матери

​​​​– Будь ты проклята, Стефания!

След от тяжёлой, резкой, болезненной пощёчины горел на лице огнём, а в уголках глаз выступили слезы.

Из-за них свет десятков зажженных в тюремном дворе факелов расплывался в бесформенные пятна, но так было даже лучше.

Так я не видела и не чувствовала на себе ни тяжёлых от любопытства взглядов, ни затаенных усмешек, не слышала откровенных перешептываний за спиной.

На нас многие смотрели – тюремщики, конюхи, женщины, готовившие для заключённых еду.

Даже граф Рейвен смотрел – он приехал, чтобы лично помиловать барона Хейдена. То ли для того, чтобы унизить, то ли потому что хотел стать свидетелем именно этой сцены.

Отвернувшись, матушка села в предоставленный им для путешествия экипаж, скрылась в темноте.

Отец по-прежнему стоял рядом с открытой дверцей, но смотрел не на меня, а вдаль – вероятно, на нового губернатора Мейвена.

Они с матушкой выглядели лучше, чем я предполагала, хотя и были очень бледны. К счастью, в местной тюрьме они не подвергались пыткам и чересчур серьёзным лишениям, и за это Чёрному дракону, вероятно, следовало сказать спасибо.

Вот только благодарить его у меня не поворачивался язык.

Мне и без того это предстояло – говорить ему «спасибо» за свой позор, смиренно кланяться и терпеть, терпеть, терпеть. Ведь в одном он был прав безоговорочно – сделав свой выбор и дав ему слово, я обязана была держать его до конца.

Когда днём он тоже дал своё согласие, бросил мне, как милостыню, равнодушное «Будь по-вашему», я сразу же поспешила в тюрьму.

Гонец губернатора, сопровождавший меня, посетил начальника-распорядителя, чтобы передать высокий приказ, а после меня сразу пустили к родным. Те несколько часов, что требовались графу Рейвену для оформления официального приказа о помиловании, я могла провести с ними, и это стало настоящим счастьем.

Отец не сразу узнал меня, зато матушка залилась слезами, бросаясь мне на шею.

С тех пор, как барона одолел недуг, она привыкла выполнять каждую его прихоть.

Верила ли она, что удавшийся мятеж поможет ему исцелиться?

Я не могла и не хотела спрашивать об этом.

За те полгода, что мы не виделись, она порядком пополнела, а глаза её загорелись неприятным мне огнём.

В отведённое нам время я не задавала неудобных вопросов, но рассказывала о своей жизни в столице, о Королевском Театре и нарядах, которых носили актрисы.

Наконец признавший меня отец слушал преимущественно молча. В то время как матушка неискренне восторгалась услышанным, он лишь изредка отпускал колкие злые реплики, но даже это меня больше не раздражало.

Теперь, когда я точно знала, что они будут жить, подобное казалось сущей мелочью.

Короля Аарона никто не назвал бы беспощадным диктатором, но в вопросах, касающихся целостности государства, он был неумолим. Решение любого губернатора казнить пусть даже несостоявшегося и неудачливого мятежника не вызвало бы у него ни малейшего недовольства.

Чего нельзя было сказать о решении прямо противоположном.

Граф Рейвен пошёл на определённый риск, – недопустимый риск для того, кто всего несколькими днями ранее вступил в должность, – и, понимая это, мне в самом деле не следовало роптать.

Напротив, я должна была радоваться. Провинция Лавьел находилась достаточно далеко от нас, чтобы они не увидели моего падения.

При мысли о том, что мне предстояло после их отъезда, сердце сжималось от страха и неверия, но я не могла позволить себе эту слабость.

Слабость задумываться, горевать или сожалеть.

Мне почти удалось провести их и саму себя.

Мне удалось бы, если бы в самый последний момент, всего за несколько минут до того, как в двери камеры повернулся ключ, матушка не спросила меня о том, каким чудом я сумела убедить это чудовище, Чёрного дракона Рейвена, помиловать их.

В полутемной тесной камере повисла гнетущая тишина.

Я обязана была, но не сумела солгать им.

Никто и никогда не поверил бы, что это существо проявило сострадание в ответ на доброе слово.

Рассказывая правду, я ожидала слез матери и гневных криков отца. Боялась, что он откажется принять помилование, предпочитая умереть, но не допустить моего позора.

На деле же всё вышло не так.

Ответом на мои попытки объяснить, уговорить, убедить их в том, что всё обязательно будет хорошо в конечном итоге, стало ледяное молчание.

Отстраненная и гордая, матушка покинула место своего заточения первой, отец последовал за ней.

Я сопровождала их до готового к отъезду экипажа и обоза, обещанного графом, но никто из них даже не оглянулся, чтобы проверить, иду ли я за ними.

Времени на прощание у нас было не так много, да и нам не следовало проявлять чувства на глазах у чужих людей, жаждущих только зрелищ.

Всё так же молча я потянулась к матери, чтобы обнять напоследок, но вместо ласки получила пощёчину.

Барон не попытался вмешаться или укорить жену, лишь стоял и смотрел мимо меня, и в его направленном на дракона-губернатора взгляде читалась отчаянная и ослепительная ненависть безумца.

– Отец…

Я окликнула его негромко. Не потому, что хотела понять, как могла матушка вот так проходя проклясть меня, но для того, чтобы граф этой ненависти не заметил.

Барон Хейден всё же повернулся, но по отношению к себе я увидела только… Брезгливость?

– Падшая женщина не может быть моей дочерью, Стефания, – откликнулся он так же холодно, и сел в экипаж.

Дверь за ними закрылась, и кучер тронул поводья.

Лошади направились к распахнутым воротам, а вслед за ними двинулся и обоз.

Никто не выглянул в окно, чтобы махнуть мне рукой напоследок, матушка не одумалась и не закричала, прося остановиться.

Они уезжали, оставив меня позади, а мне оставалось лишь стоять и смотреть вслед.

И совсем не думать о том, что когда месяц унижений и боли закончится, идти мне будет некуда.

О том, что значило попасть в постель дракона, актрисы Королевского театра шептались часто. Одни с придыханием рассказывали о неземном наслаждении, которое испытывали только с ними. Иные кривились, непрозрачно намекая на уродливые шрамы, оставленные их когтями.

Глава 3. Мерзавец и негодяй

Мое сердце все-таки пропустило удар, а уши заложило от страха.

Никакие уговоры или увещевания себя не помогали, потому что…

Потому что до этого момента я наивно надеялась, что все случится не сразу. Что он все же проявит немного понимания, и мы отложим выполнение моей части договора хотя бы до завтра, потому что…

– Сейчас?

Собственный полушепот показался мне таким жалким, что горло сдавило.

Рейвен улыбнулся мне в ответ почти так же, как улыбался днем – красиво и невыносимо.

– Разумеется, нет. Усталые и заплаканные женщины привлекают меня еще меньше, чем равнодушные. Однако я сделал то, о чем вы просили. И хотел бы получить небольшой… аванс.

Сделав еще один судорожный вздох, я заставила себя поднять дрожащие руки и потянулась к крючкам.

Не было смысла откладывать неизбежное, не имело значения то, как страшно мне сейчас было.

Днем, когда он обещал барону Хейдену помилование, я не могла думать ни о чем другом.

После, от удивления и унижения, которое пришлось пережить в тюрьме, мне сделалось почти безразлично.

Теперь же я была в его власти, и вместо того, чтобы сдержать свое слово с тем достоинством, которое только было возможно в моей ситуации, дрожала так откровенно.

Недовольный моей дерзостью дракон-губернатор мог и правда сделать что угодно. Одним легким движением руки пополнить мною список женщин, лишенных возможности носить откровенные наряды даже на сцене, потому что чересчур откровенные шрамы…

Пальцы слушались плохо, и на то, чтобы расстегнуть лиф у меня ушло вдвое больше времени, чем обычно.

Рейвен не торопил. Стоя все так же нестерпимо близко, он внимательно отслеживал каждое мое движение, но не шелохнулся, пока я не закончила и не вцепилась в стол снова.

Казалось, без опоры я просто упаду, и тогда…

Так ничего и не сказав, оставшись абсолютно серьезным, он развел мой воротник шире, и я все-таки прикусила губу, чтобы не закричать. Все это выглядело ужасно, – непристойно, отвратительно. Из-за сбившегося дыхания моя грудь под нижней рубашкой вздымалась слишком часто, а взгляд графа был настолько откровенным.

Когда он, словно пребывая в глубокой задумчивости, поднял руку, мне стоило огромного труда не шарахнуться назад. Да и то только потому, что бедром я упиралась в его стол, и бежать было некуда.

Костяшки его пальцев медленно скользнули по моей груди, над самой кромкой ткани, от одного плеча к другому.

Как будто намеренно издеваясь, он позволил мне сделать вдох, переживая это первое прикосновение, а потом повторил тот же путь, но уже кончиками пальцев.

Я не могла понять, что из этого ощущалось острее, но волна мурашек по спине заставила вздрогнуть, едва ли не заметаться от нестерпимого желания прикрыться.

– Удивительно. Ты и правда меня боишься.

Он не взглянул мне в лицо, но его пальцы опустились ниже.

Через тонкую ткань сорочки они показались мне немыслимо горячими, но стоило им остановиться на соске, и я будто окаменела.

Чудовищное напряжение, заставившее его отвердеть, было истолковано неверно, но я не могла… Не должна была говорить об этом. Не имела права просить его о снисхождении.

– Конечно, боюсь.

Для того, чтобы снова почувствовать пол под ногами, мне нужно было сказать или сделать хоть что-то, и ответ, которого от меня не ждали, послужил для этого прекрасной возможностью.

Рейвен вскинул взгляд так неожиданно, что я не успела ни опустить ресницы, ни отвернуться.

Забыв как дышать, я смотрела ему в глаза, и чувствовала, как утопаю в этой нечеловеческой зелени, а он воспользовался этим…

Конечно же, он этим воспользовался, чтобы надавить пальцами сильнее, заставить меня выдохнуть изумленно, коротко, рвано.

– В таком случае, скажи мне вот что. Кто до меня трогал тебя так?

– Что? – перед глазами плыло, и смысл его слов с трудом доходил до моего разума. – Как вы смеете?..

– Вы сейчас серьёзно?

Мы снова встретились глазами, и у меня во второй раз за несколько минут захватило дух.

В эту минуту взгляд графа вдруг показался мне живым, искрящимся весельем, азартом… любопытством.

Губы пересохли, и я не знала, как сгладить возникшую по моей вине неловкость, но делать этого не потребовалось.

Рейвен провел пальцами по моей груди снова, заставляя вздрогнуть сильнее.

– Любопытно, как же так получилось? Жизнь в столице, веселые нравы творческой элиты. Вас многие должны были желать.

– У меня есть жених…

Упоминание Патрика казалось почти кощунством, но я находила в себе силы, держась за его имя.

Разумеется, слухи о том, что я живу с лордом губернатором, как не обремененная моралью крестьянка, докатятся до него.

Разумеется, он придет в такое же отчаяние, как и я, будет так же опорочен.

И все же Патрик, – нежный, серьезный, обходительный, – был моей последней надеждой.

Я верила, что он выслушает меня и поймет. Сумеет смирить свою гордость, узнав о том, через что мне пришлось пройти, растоптав свою ради семьи.

Ради родителей, которые…

– Жених, да. Клерк в столичной юридической конторе. Я наслышан об этом, – Рейвен продолжал обводить пальцами мой сосок через полупрозрачную ткань. – Где же он сейчас? Почему не спешит выручать вас? Вы постеснялись сказать ему о своей беде? Если нет, что же помешало ему предложить мне свою шпагу или свой ум?

Я вздрогнула, одномоментно выныривая из горячего влажного марева, так сладко вскружившего голову.

Совсем ненадолго, но усталость и страх отступили.

Задумавшись о Патрике, я невольно расслабилась в руках графа, и по животу и спине начало разливаться щекочущее нежное тепло.

И теперь его слова показались мне второй полученной за сегодня пощечиной.

– Не смейте говорить о нем. Вы ничего не знаете.

– А мне кажется, я видел достаточно.

Его ответ прозвучал неожиданно жестко, и, прежде чем я успела опомниться, Рейвен с силой привлек меня к себе.

Глава 4. Прощание

Альберт оказался хмурым собранным мужчиной вдвое старше меня. Его пальцы венчали модно подточенные драконьи когти, хотя глаза были вполне обычными, серыми.

Полукровка, плод любви дракона и человека, – мне и раньше доводилось встречать таких, и нередко они были озлобленными, ненавидящими весь мир за собственную инаковость. Не принадлежа ни к той, ни к другой расе, они стремились обосноваться где-то посередине, противопоставляя себя всем.

Альберт же оказался любезен и превосходно воспитан.

Когда утром я спустилась к завтраку, он вышел мне навстречу вместе с молоденькой служанкой, которую назвал Гризеллой, и сообщил, что лорда губернатора уже нет, но сам он находится в моём полном распоряжении.

Знал ли он о моём истинном положении в этом доме?

Я не взялась бы утверждать.

С одной стороны, он очевидно был для графа Рейвена более чем доверенным лицом. А значит, обязан был быть в курсе его дел.

Прибыв на место назначения, умный дракон первым делом заменил всех людей, работавших в доме, на тех, кого привёз с собой, а военная выправка Альберта не оставляла простора для фантазии – он был не только управляющим, но и тем, кто отвечал за безопасность.

Наивно было бы думать, что он не располагает информацией.

С другой же стороны, он не позволил себе и тени того пренебрежения, которое полагалось женщине, продавшей себя, и это приводило меня в некоторое замешательство.

Повозкой, в которой мы отправились за моими вещами, он управлял сам.

Дорожный короб, с которым я приехала из столицы, так и стоял неразобранным, – я просто выдернула из него всё необходимое, отложив несущественные хлопоты на потом.

Двое крестьян помогли погрузить его в повозку, и хотя один из них косился на меня с подозрением, я не обратила на это внимания.

Мне слишком хотелось пройтись по родительскому дому в последний раз. Задержаться в коридоре, а после – в отцовском кабинете. Провести ладонью по бархатной обивке дивана в гостиной. Взглянуть на обеденный стол, за которым мы сидели семьёй.

Я не собиралась обманываться и тешить себя иллюзиями о том, что ещё когда-нибудь вернусь сюда. Не потому даже, что проклявшие меня родители этого не позволят, – как раз за это я не чувствовала обиды.

Эта обида высохла слезами на подушке вместе с непониманием и горечью, родившейся из столь вопиющей несправедливости.

Конечно, я ждала, что они простят. Что поймут, чего ради я принесла такую жертву.

Однако для них, для людей благородных, честь оказалась важнее жизни.

Я не могла позволить себе спорить с этим, но была в состоянии признать: для барона Хейдена и его супруги я вчера вечером стала чужой. Через месяц, возвращаясь в столицу, я не стану заворачивать сюда, как не стала бы вламываться в любой другой пустующий дом, встретившийся по дороге.

Альберт остался ждать меня у повозки, а я спустилась по широкой тропинке к реке, где стояла старая мельница. Туда, конечно же, можно было проехать, но я отдала предпочтение короткой дороге, которой пользовалась с детства.

Высокая трава пахла солнцем, и, проведя украдкой по ней ладонью, я подумала о том, что эти воспоминания стоит сберечь.

Хозяев дома не оказалось, но дверь мне открыла Полли, их старшая дочь. Её округлившийся от беременности живот был заметен под свободным платьем, и я невольно улыбнулась и ей, и будущему малышу.

– Ох, леди Стефания, какое счастье! Хвала всем богам, барон и баронесса помилованы! Только об этом с вечера и судачат!

Полли едва не бросилась мне на шею, потому что радость её была искренней, и в ответ на это я улыбнулась ей короче и сдержаннее.

Через пару дней, когда станет известно, куда я переехала, она столь же неподдельно будет негодовать, называя меня недостойной, грязной, падшей женщиной, которой ни благородное происхождение, ни воспитание не пошли впрок.

– Полли, я уезжаю, – правильнее было сразу перейти к делу, ради которого пришла, и я вложила в её руку ключи от родительского дома. – Пусть пока побудут у вас. Если однажды барон и баронесса вернутся, уверена, они догадаются о них справиться.

На лице молодой женщины застыло непонимание:

– Но как же?..

Не желая вдаваться в подробности и лгать, я кивнула ей и пошла обратно.

Мне оставалось сделать ещё одно дело, чтобы приступить к выполнению своего долга перед лордом губернатором, и хотя времени на это до вечера было достаточно, оно казалось мне сложнее всего.

Я собиралась написать Патрику.

Разложив свои вещи в отведенной мне Рейвеном комнате, я села к столу, но испортила не меньше трёх листов превосходной бумаги, потому что не знала, с чего начать.

Как не отвратить его от себя ещё больше? Как не напугать?

В конце концов, сделав несколько кругов по комнате, я решила быть просто искренней. Обратиться к нему так, как мне хотелось и следовало, – как к человеку, которого я уже считала своим мужем, как к тому, с кем связывала своё будущее, и в чьем участии не сомневалась ни секунды.

«Мой милый Патрик!

Не знаю, позволишь ли ты мне обращаться к тебе подобным образом, но в своих мыслях я всегда буду называть тебя только так.

Когда ты узнаешь о том, что я сделала, твоё сердце разорвётся от горя и стыда.

Надеюсь, ты веришь, что моё сердце разбито и обливается слезами не меньше, когда я пишу эти строки.

Всё, что тебе расскажут обо мне, правда.

Пожалуйста, знай, что я приняла это решение не из корысти или легкомыслия.

Цена моего позора – жизнь моих родителей, и я не могла поступить иначе. Не потому, что я такая хорошая дочь. Напротив, по всей видимости, очень плохая, если мою жертву они приняли как оскорбление.

У меня нет права просить тебя о снисхождении, но всё же я прошу… Нет, я умоляю тебя: как бы ни было тяжело, помни, что ты – моя единственная надежда, моё спасение, мой свет. Лишь мысли о тебе помогут мне пережить это страшное время.