Уроки романтики

Авторские права

Все права защищены.

Никакая часть данной книги не может быть воспроизведена, распространена или передана в любой форме и любыми средствами, включая фотокопирование, запись, сканирование или иные электронные либо механические методы, без предварительного письменного разрешения правообладателя, за исключением случаев, предусмотренных законодательством Российской Федерации.

Данная книга является произведением художественной литературы. Имена, персонажи, места и события являются плодом воображения автора или используются в вымышленном контексте. Любое сходство с реальными лицами, живыми или умершими, организациями, событиями или местами является случайным и не подразумевается.

Глава 1

Марк

— Расслабься, Марк. Могло быть и хуже, — говорит Оля Орлова, устроившись за столиком напротив, и в её голосе слышится лёгкая насмешка.

— Хуже? Серьёзно? — Я бросаю взгляд на свою рубашку, которая ещё час назад была белоснежной, а теперь напоминает палитру художника после того, как на неё пролили бокал «Каберне», заказанного к ужину. Беру салфетку и начинаю без особого энтузиазма вытирать пятно. — Ещё одна рубашка отправилась в утиль.

Оля звонко смеётся, и этот смех невольно вызывает у меня улыбку. Она встаёт, хватает свою салфетку и, перегнувшись через столик, пытается помочь мне справиться с винным пятном.

— Посмотри на это с другой стороны: она хотя бы не пролила вино на твои брюки, — подмигивает Оля, хихикая, и, обойдя столик, садится на место, которое только что освободила моя спутница. — Я так рада, что ты попросил меня заглянуть сюда сегодня. Ты устроил настоящее представление, Марк!

— Очень смешно, — бурчу я, закатывая глаза.

Оля машет официантке, привлекая внимание нескольких посетителей вокруг. Ресторан с мишленовской звездой — место явно не для метания вином. Пара дам за соседними столиками бросает на меня осуждающие взгляды, а несколько мужчин с любопытством наблюдают за этой импровизированной игрой в «музыкальные стулья» за моим столом.

Ещё пару минут назад на месте Оли сидела женщина, которая, судя по её профилю в приложении, должна была быть двадцатилетней блондинкой с ногами от ушей и докторской степенью по моде. Вместо этого я встретил даму, которой, скажем так, щедро за сорок, ростом чуть выше полутора метров и в свитере с бабочками. Не милыми бабочками, а такими, будто их связала бабушка к Новому году из остатков шерсти. Мы даже не успели толком поговорить, чтобы выяснить, была ли её «докторская по моде» тоже выдумкой, но у меня есть определённые подозрения.

Одно я знаю точно: она обвела меня вокруг пальца.

Официантка подходит к нашему столику, её бровь вопросительно взлетает, когда она окидывает взглядом мою испорченную рубашку, а затем переводит удивлённый взгляд на Олю, занявшую место моей сбежавшей «модели». В её глазах мелькает лёгкий укор.

— Принести новый бокал вина для этой дамы? — спрашивает она, кивая на Олю. — Или вы ждёте ещё кого-то?

— Нет, — отвечает Оля с озорной улыбкой. — Я — всё, что у него есть на сегодня. Лучше принесите нам целую бутылку. Мы тут надолго.

— Забудь, Оля, — я пытаюсь отжать рубашку, словно это спасёт положение. Капля вина стекает на салфетку. — Спасибо за попытку, но, кажется, пора закругляться.

— Погоди, Марк, не торопись, — Оля наклоняется ближе, её глаза блестят от энтузиазма. — Ты сам просил меня прийти и оценить твоё «выступление». Я ещё даже не начала!

— Меня не переучишь, — я киваю на свою рубашку. — Это уже третья, которую я угробил в этом году.

— Повезло тебе, что я учу первоклассников, — ухмыляется Оля. — Ты хирург, Марк Онегин. Мои уроки будут понятны даже человеку с твоим IQ.

— Простые, как для идиота? — я приподнимаю бровь.

— Тсс, не спорь, друг. Надень это.

Оля распахивает свою сумку — ярко-красную, размером с дорожный саквояж. Я сто раз предупреждал, что, если она не сменит эту махину на что-то полегче, к сорока годам у неё начнутся проблемы со спиной. И тогда она точно окажется на моём операционном столе.

— Вот, — Оля суёт мне рубашку. Мою рубашку. — Иди переоденься в уборную. И возвращайся. Первый урок начинается прямо сейчас.

— Почему у тебя в сумке моя запасная одежда? — я беру рубашку, недоверчиво её разглядывая.

— Я же говорю, я учу семилеток, — Оля наклоняется ближе, её голос становится заговорщицким, и я улавливаю, что она уже выпила бокал вина. — Я всегда готова.

— Ценю твой энтузиазм, но не стоит возлагать на меня большие надежды, — я хмурюсь, вспоминая сегодняшнюю катастрофу. Я три месяца переписывался с этой «Машей-энтомологом». Три месяца с женщиной, которая притворялась двадцатилетней моделью, а оказалась пятидесятилетней любительницей бабочек. Щёки горят от стыда. — Я думал, она могла быть той самой.

— Ну, ты не особо старался её узнать сегодня, — замечает Оля. — Что тебя так задело? Свитер с бабочками или её возраст?

— Да ничего из этого! — я качаю головой. — Мне плевать, старше она или не модель. Но врать про всё это? Нет, спасибо.

Оля замирает, будто собиралась что-то сказать, но передумывает. Она откидывается на спинку стула, задумчиво хмурясь.

— Ладно, тут не поспоришь. Она правда написала, что участвовала в Неделе моды в Москве?

Я мрачно киваю.

— Она же полтора метра с кепкой, — Оля качает головой, ошарашенная. — Если уж выдумывать карьеру, могла бы выбрать что угодно. Астрофизику. Парикмахера. Но модель?

— Три месяца, Оля, — я вздыхаю. — Четверть года впустую. Разговоры с женщиной, которая лгала обо всём: о своих мыслях, делах, о том, кто она такая.

Оля вдруг тихо смеётся.

— Марк, расслабься. Это не первый случай, когда кто-то приукрашивает свой профиль в интернете. Считай это тренировкой.

— У меня уже достаточно этой чёртовой тренировки, — ворчу я. — Я устал тренироваться.

Оля снова смеётся, и её смех, как всегда, заставляет меня улыбнуться. Я нейрохирург в одной из лучших клиник Москвы, работа выматывающая: долгие смены, стресс, решения, от которых зависит жизнь. Но Оля — единственная константа в моей жизни, единственный человек, который может заставить меня улыбнуться, каким бы тяжёлым ни был день.

Она моя лучшая подруга.

Но, к сожалению, для неё я как брат, и не больше. Она ясно дала это понять, и поэтому все мои чувства к ней заперты на замок в шкафу с надписью «Дружба» жирным маркером.

По крайней мере, так было до сегодняшнего вечера. Когда я увидел её сегодня — в этом лёгком белом платье, с улыбкой, от которой замирает сердце, — что-то щёлкнуло. Её энергия, её харизма затмевают всех остальных. И это проблема. Потому что я для неё — просто друг.

Глава 2

Оля

— Поверь мне, — настаивает Катя. — Просто дай ему шанс.

— Я даже не видела его, не говоря уже о том, чтобы поговорить! — возражаю я, прислонившись к доске объявлений в своём классе. — Я даже не знаю его имени.

— Ох, Олечка, просто доверься мне, — Катя, она же Екатерина Смирнова в стенах нашей школы № 15 имени Пушкина, усаживается на краешек моей парты и смотрит в окно. — Вот он идёт. Вот он. Ты только посмотри на эту фигуру! Ну пожалуйста, сделай это ради меня. Или, скажем так, сделай его ради меня?

— Катя, прекрати! Мы же будем коллегами! — я легонько толкаю её ногу, чтобы освободить место и открыть ящик парты. Убираю стопку бумаг, а Катя тем временем замечает лишнюю карамельку «Весёлый молочник» в ящике. Она хватает её, срывает обёртку, бросает в урну и засовывает конфету в рот, пока я достаю разноцветные фигурки для украшения.

— Смотри, какая походка, — говорит Катя, причмокивая карамелькой. — Он прямо икона уверенности.

Я подхожу к доске объявлений и продолжаю прикреплять фигурки степлером.

— Не интересно. Особенно не интересна эта твоя «уверенность». С такой походкой жди проблем.

— И давно ты не встречалась с мужчинами? Неужели так долго, что уже не замечаешь симпатичных парней?

— Не собираюсь это обсуждать, — я с силой вгоняю скобу в доску, прикрепляя бумажный шарик. — Это вообще не важно.

— Когда тебя бросил Дима? Спорим, это был последний раз, когда ты получала удовольствие? Я права?

— Не помню, — бам, бам, бам — степлер работает с удвоенной силой. — Я давно о нём забыла.

— Ага, а твои руки, похоже, нет. Судя по тому, как ты продырявливаешь эти бедные бумажные фигурки, в тебе бурлит злость, — Катя спрыгивает с парты и подходит ко мне, кладя руку мне на плечо. — Пожалей доску. Ты сейчас отрежешь этому шарику голову.

Бам, бам, бам.

— Ничего я не злюсь.

— Иди сюда и посмотри, — Катя безуспешно пытается оттащить меня к окну. — Неужели тебе совсем не любопытно, кто этот новый учитель? Все только о нём и будут говорить.

— Нет, не любопытно. Я завязала с мужчинами и точно не собираюсь заводить роман с коллегой.

Катя сдаётся и отпускает мою руку, оставляя меня колотить по степлеру. Она подходит к окну и делает вид, что небрежно смотрит на улицу.

— Передумаешь, когда его увидишь. Он чертовски хорош и умён.

— Откуда ты знаешь, что он умён? Ты же с ним не разговаривала.

— Он преподаёт математику. Восьмиклассникам. Конечно, у него есть мозги.

Я вздыхаю.

— Катя, пожалуйста, хватит.

— А вдруг он слишком умный? Я об этом не подумала. Знаешь, такие парни, которые не могут поддержать нормальный разговор? — она задумывается, морщит нос. — Хотя мне всё равно. С такими губами ему и говорить особо не надо.

Я прикрепляю к доске вырезанные кусочки торта с именами моих учеников. На этот раз степлер работает чуть менее яростно.

— Как, говоришь, его зовут?

— Алексей Михайлович Купцов.

— Алексей Михайлович Купцов?

— Ну да, или как там. Скоро будешь звать его по имени.

— Если он тебе так нравится, почему ты с ним не встречаешься?

— Посмотри на меня. И на себя.

Я оглядываю нас обеих. Я — обычная, ничем не примечательная. А Катя — высокая, стройная, с тёмными волосами и зелёными глазами, просто сногсшибательная. Она весёлая, добрая, умная. Короче, идеал. А я… ну, среднестатистическая.

— Не понимаю, — говорю я. — Что с тобой не так?

— Ты вся такая милая и уютная, а я… — она размахивает руками. — Я вся тёмная, опасная и всё такое.

— Мм… ну ладно, допустим.

Я ещё раз смотрю на подругу. Она — учитель музыки в школе № 15 и раз в месяц играет в «Чайке» с группой. Считает себя крутой. А ещё она моя единственная настоящая подруга, кроме Марка.

Иметь подругу вроде Кати — это здорово, особенно потому, что она девушка. Это помогает, когда речь заходит о таких темах, как секс. Марку я рассказываю почти всё, но есть границы, которые я не переступаю.

Марк Онегин и секс — это как горчица и кетчуп: вроде бы должны сочетаться, но что-то не то. Если женщине нужен умный и привлекательный мужчина, Марк — идеальный выбор. Теоретически.

Но мы слишком близки, чтобы я думала о нём в этом ключе. Для меня Марк и секс — это как… борщ и шоколадный торт. Две вкусные вещи, которые вместе не работают. Как бы я ни любила и то, и другое — по отдельности.

— Хватит это делать! — Катя хмурится. — Нет, не про степлер, хотя от него у меня уже голова болит, — она потирает лоб, пока я замахиваюсь степлером. — Я про мужчин.

— Я не говорю о мужчинах.

— Если тебе не интересен Алексей Купцов, то что насчёт Марка?

Я качаю головой.

— Мы друзья.

— Ты только о нём и говоришь. Плюс он красавчик.

— Я звала его на свидание, и он мне отказал. Я не собираюсь его умолять. К тому же, какие бы чувства у меня к нему ни были, они давно прошли. Мы лучше, как друзья, чем что-то большее.

— Это было сто лет назад, и ты была под обезболивающими после удаления зубов мудрости. Выглядела как хомяк и, наверное, пускала слюни. Он, скорее всего, думает, что ты этого даже не помнишь.

— Мы лучше, как друзья. Он знает, когда у меня критические дни. Это не обсуждают с потенциальным парнем.

— Ладно, а что не так с Купцовым? — Катя наклоняется ближе к окну, вздыхая и касаясь пальцами стекла. — Если бы он был в моём вкусе, я бы уже на него запрыгнула. Жаль, что я такая крутая, я бы его, наверное, спугнула. Бедный, милый, невинный учитель математики.

— Катя, ты ездишь на стареньком чёрном «Ниссане» и обедаешь роллами в «Якитории». Думаю, он справится.

Наконец я заканчиваю прикреплять все бумажки к доске и откладываю степлер. Подхожу к окну, становлюсь рядом с Катей и прослеживаю её взгляд.

Алексей Купцов. Учитель математики. Новенький. И, скорее всего, объект вожделения всех учительниц, учениц и одиноких родителей.

Глава 3

Марк

Ненавижу, когда она права.

Вчера вечером я начал читать книгу, которую Оля мне навязала. Ту самую, с обложкой в стиле старой школы и духом уроков литературы. «Евгений Онегин».

Дело в том, что я обычно читаю медленно. Я привык к медицинским статьям, напичканным терминами, где без словаря под рукой и закладки в списке литературы не обойтись. Я дважды и трижды проверяю источники, которым не доверяю сразу. На одну главу у меня уходит несколько часов.

Но не в этот раз.

На этот раз я лечу. Проглотил первую главу и, к своему удивлению... захотел узнать, что будет дальше.

И тут снова всплывает моя проблема с медленным чтением. Я нетерпелив, и мне не хотелось ждать, чтобы узнать развязку. Пришлось искать компромисс. И вот на сцену выходит мой местный видеопрокат на Арбате.

Я взял фильм с лучшими намерениями. Просто хотел узнать концовку сегодня, а потом вернуться к книге. Достал домашний сыр из «Азбуки вкуса», откупорил бутылку «Массандры», и вот теперь вина почти не осталось, а в тарелке — только несколько кусочков сыра.

Я слежу за финальными титрами, пытаясь сообразить, как убедить Олю, что я прочитал её любимую книгу, хотя на самом деле провёл субботний вечер в одиночестве, смотря фильм.

Прошла ровно неделя с моего последнего провального свидания, и, хотя моё сердце, возможно, не трепещет после фильма, оно, кажется, слегка дрогнуло.

Или стукнуло. Знаете, что-то более мужественное, чем трепет.

Или, может, это изжога.

Никто никогда не узнает, потому что я не собираюсь никому признаваться в этом трепете. Как врач, я должен уметь отличить изжогу от чего-то ещё, но почему-то не могу понять, что со мной творится.

Я сижу на диване, пялюсь на экран, где фильм автоматически перезапускается. Надо бы встать и найти что-нибудь поесть, но я всё ещё пытаюсь разобраться с этим чувством в животе. Может, позвонить другу? Может, записаться в приёмное отделение? Может, я должен...

Стук в дверь прерывает мою самодиагностику.

— Открывай! — кричит Оля. — Шевелись, Онегин, или твои роллы окажутся на полу!

Я бросаюсь к двери, но она опережает меня. Вставляет ключ в замок, поворачивает его и вваливается в квартиру, едва не уронив пенопластовые контейнеры и пластиковые пакеты с едой на журнальный столик.

Я застигнут врасплох на полпути к телевизору. Прежде чем она успевает обернуться, я выключаю уличающие меня титры на экране. Если Оля увидит, что я смотрел фильм, она никогда не поверит, что я читал книгу. Наверное, потому что знает меня и моё нетерпение — и снова окажется права.

К счастью, Оля, которой, кажется, нужно больше калорий, чем любому мужчине, женщине или ребёнку, слишком занята вскрытием контейнера с курицей в сливочном соусе, чтобы заметить начальные титры за моей спиной.

— Сегодня не было нашего любимого соуса, — говорит она. — Вот почему не стоит заказывать еду в субботу вечером. Воскресенье. По воскресеньям всегда меньше народу, и нам достаётся больше. — Она поворачивается и ловит мой виноватый взгляд. — Чего ты уставился? Опять хочешь есть вилкой? Я же сказала практиковаться с палочками.

— Буду есть палочками, — бормочу я, возвращаясь к дивану. — Разве мы не договаривались на воскресенье?

— Что, мне уйти? — шутит она. — Я перенесла наш ужин на сегодня, потому что завтра у тебя планы.

Я смотрю на неё пустым взглядом, и она громко выдыхает.

— У тебя завтра корпоративная игра в футбол от больницы, и я думаю, тебе стоит пойти, — она скрещивает руки. — Это пойдёт тебе на пользу.

— Я бы лучше пропустил игру и оставил наш ужин.

— Я пожертвовала своей субботой, чтобы потусить с тобой. Сделай это для меня, ну пожалуйста, пожалуйста!

— Единственные твои планы на субботу — это винодельня «Абрау-Дюрсо» и «Фанагория».

— У меня есть друзья помимо бутылок вина.

— Назови их.

— Катя, — начинает она, а потом игнорирует меня, роясь в своей ярко-красной сумке-чемодане, с лёгким румянцем на щеках. Кажется, я слышу, как она бормочет имена «Дима» и, возможно, «Сергей» в недра сумки.

— Что ты делаешь? — я наклоняюсь, случайно касаясь её руки, пытаясь разглядеть, что там в её волшебной сумке. — Помочь?

— Ничего, — огрызается она, отстраняясь. — Забудь.

— Ага! Ты притащила своих друзей, — я аккуратно достаю две бутылки вина из сумки: одну от «Абрау-Дюрсо» и другую — «Фанагорию». — Не хотела делиться?

— Я пришла сюда только потому, что ненавижу открывать вино сама, — упрямится она, засовывая кусок курицы в рот. Похоже, чтобы не продолжать разговор. — Сначала «Фанагорию», пожалуйста.

Я иду на кухню, вытаскиваю пробку и наливаю вино в огромный бокал. Оля любит, когда мы «делим» один бокал — так ей легче притворяться, что мы поделили бутылку, хотя на самом деле я делаю один глоток на её три. А этот бокал размером с самовар? Она подарила его мне на прошлый день рождения, и я никогда не использую его без неё.

Когда я возвращаюсь с бокалом «Фанагории», Оля уже на диване в плюшевых носках, поджала ноги и держит пульт. Она включает телевизор, а я бросаюсь между ней и экраном.

— Может, поболтаем минутку? — говорю я, слишком запыхавшись.

Она хмурится.

— Ты никогда не хочешь болтать. Ты жалуешься, если я говорю больше пяти минут за семь. Давай, я принесла твой любимый фильм.

— Но...

Оля из тех, кто всегда добивается своего. По крайней мере, со мной. Поэтому она включает телевизор, несмотря на мои попытки заблокировать сигнал своим телом.

Экран оживает, и она снова лезет в сумку, доставая диск с новым боевиком про погони на машинах. Бездумный, яркий, развлекательный. С довольной ухмылкой она суёт его мне.

У меня мало слабостей в жизни. Да, у меня есть мотоцикл, и раз в неделю я ем китайскую еду, потому что моя лучшая подруга — не буду называть имён, но она сейчас в комнате — игнорирует все мои предупреждения о глутамате натрия в этой курице.

Глава 4

Оля

Когда я просыпаюсь, кажется, будто ангелы поют, а мягкие пёрышки обнимают каждый сантиметр моего тела — кровать просто божественная, и аромат свежесваренного кофе только добавляет волшебства утреннему пробуждению.

Я точно не дома. Дома запах кофе появляется только после того, как я вытащу себя из постели и поставлю турку на плиту, да и моя кровать вполовину не так удобна, как эта.

Ещё витает лёгкий аромат шипящего масла, от которого мои ноздри трепещут предвкушением. И тут всё встаёт на свои места. Я просыпалась в этой ситуации столько раз, что точно знаю, что будет дальше.

Закрываю глаза, прислушиваясь к знакомому треску яиц, которые Марк разбивает о сковороду. Я нежусь в его кровати ещё секунду, потому что она невероятная, и знаю, что у него уйдёт ещё пара минут на готовку, прежде чем он зайдёт в комнату и мягко, тихо позовёт меня по имени.

Когда я говорю, что его кровать божественная, я не преувеличиваю. Я люблю свою кровать. Я люблю большинство кроватей. Я обожаю хороший сон, так что любое место, где я могу уютно устроиться и закрыть глаза, — это маленький кусочек рая.

Но на всей планете нет ничего лучше кровати Марка Онегина.

Моя кровать — симпатичная односпалка в ярко-синей комнате моей съёмной однушки на окраине. А у Марка — пентхаус на верхнем этаже престижного жилого комплекса. Две спальни, две ванные — просторные помещения и современный, броский дизайн интерьера от модного московского архитектора. Целая стена его спальни — это панорамное окно с видом на столицу. Я вижу Москву-реку, утренний свет, играющий на воде, и начало неспешного воскресного движения на Садовом кольце.

Я сворачиваюсь под роскошным пуховым одеялом ещё на мгновение, отгоняя чувство вины за то, что снова заняла кровать Марка. Я всегда говорю ему, чтобы он оставил меня спать там, где я заснула, но он никогда не слушает.

Он, может, и проваливает свидания, но он милый парень. Мягкий, часто добрый — если только не слишком прямолинеен. Но в глубине души он как мармеладный мишка из детства, и мне повезло, что он мой друг.

Наконец, чувство вины за то, что я валяюсь, пока Марк готовит завтрак, заставляет меня выбраться из-под одеяла. Я бросаю взгляд в зеркало и в ужасе вижу, что похожа на героиню из фильма ужасов. Макияж размазан. Волосы — гнездо для воробьёв. Помада там, где должна быть тушь.

Быстренько приняв душ в хозяйской ванной, я заглядываю в комод, где Марк хранит мои любимые толстовки. Технически это его толстовки, но я таскаю их, как конфеты из банки.

Я тайно подозреваю, что он специально выделил мне этот ящик, чтобы я не рылась в остальной его одежде в поисках любимых вещей. Это забавно, потому что у меня и без того полно своей одежды здесь.

У меня есть пара джинсов, одна-две рабочие блузки и куча носков среди прочей одежды, которую я оставила здесь за годы нашей дружбы. Носки — единственное, что Марк мне никогда не даёт брать, так что я запаслась ими с лихвой. В общем, у меня достаточно вещей у Марка, чтобы одеться на любой случай, если вдруг понадобится.

Натянув старую университетскую толстовку и домашние шорты, я крадусь по коридору к кухне. Я появляюсь в дверях, готовая поприветствовать его как обычно, но вдруг замечаю, что что-то не так.

Он насвистывает этим утром. Насвистывает!

Марк Онегин не насвистывает. Я прищуриваюсь, наблюдая, как он двигается у плиты с непривычной лёгкостью, почти расслабленно. Он улыбается? С чего бы ему улыбаться? Марк Онегин не насвистывает и не улыбается, если у него нет очень веской причины быть счастливым. Он не ворчун, просто... сдержан в проявлении эмоций.

Я отступаю за дверь и наблюдаю ещё минуту. Что, чёрт возьми, сделало его таким весёлым? Обычно он швыряет тарелку с яичницей на стол, ворча, чтобы я не клала четыре ложки сахара в кофе. И не начинайте про сливки.

Я чувствую себя зоологом, изучающим экзотическое, невиданное животное в дикой природе. Этим утром легко понять, почему Катя годами донимала меня, чтобы я добилась Марка.

Я понимаю её недоумение. Объективно я вижу то, что замечают женщины, оборачивающиеся ему вслед на улице. Марк высокий и подтянутый, его тёмные волосы растрепаны после ночи на диване. Его пресс — о боже, какой пресс — напрягается, когда он поворачивается, чтобы выбросить яичную скорлупу в мусорное ведро. Забудьте про шесть кубиков; у Марка, кажется, их двенадцать.

Даже его спина выглядит изящно. Может ли спина быть красивой? Я читаю кучу романов, так что должна знать ответ, но мой мозг даёт сбой. Это действительно красивая спина.

Обычно Марк спит в футболке, защищая мои нежные глаза от своего ослепительного пресса. Но не сегодня. Он либо потерял футболку, либо забыл о ней, и это ослепительное тело будит во мне какие-то искры. И не только там.

Я разглядываю его, внезапно теряя аппетит. Внезапно забывая про аромат кофе. Когда он переворачивает яйца, его мышцы напрягаются, такие чёткие и привлекательные. Чёрт бы побрал его тренировки в спортзале.

Я мельком думаю, делает ли он это для всех женщин, которые остаются у него ночевать, и тут же отбрасываю эту мысль. Это как ведро холодной воды на голову. Я не могу понять, почему мне так противно представлять, что какая-то женщина стояла на моём месте, разглядывая Марка Онегина так же, как я сейчас.

Я собираюсь с духом, чтобы откашляться и объявить о себе, но делаю шаг и тут же ударяюсь мизинцем о дверной косяк. Мой громкий, непривычно грубый мат вызывает у Марка саркастичную улыбку, пока я прыгаю от боли, и он поворачивается ко мне.

— Доброе утро и тебе, — говорит он. — Надеялся на «привет», но, похоже, и мат тоже сойдёт.

— Ты жаришь яйца? — глупо меняю я тему, чувствуя себя максимально неловко перед полуголым Марком. — Я умираю с голоду.

— Да, яичницу, — подтверждает он.

— А кофе? — я ковыляю к барной стойке, слегка хромая. — Тебе не стоило это делать. Вообще всё это.

— Я всегда готовлю завтрак для себя, добавить пару лишних яиц — не проблема.

Глава 5

Оля

— Как же я рада тебя видеть! — Екатерина Алексеевна Онегина натянуто улыбается. — Слишком давно не виделись, Олечка.

— Да, — соглашаюсь я вслух, но внутри категорически не согласна. Ещё не прошло достаточно времени. — Как у вас дела?

Она изучает мой внешний вид, её цепкие глаза впитывают мою растрёпанную одежду и взъерошенные волосы. Всё-таки я практически вытерла пол в Боткинской больнице своим хвостом, когда упала в обморок, а с утра не было времени принять душ. Спасибо папе, который взял меня в заложники ради маминого светского чаепития.

— Ну, знаешь, — наконец произносит она, отмахиваясь от меня изящным взмахом пальцев, — я ужасно занята. На прошлой неделе летала в Париж на конференцию, только вернулась — а американцы уже требуют личный отчёт от исследовательской команды, так что... — Она тяжело вздыхает. — Пришлось срочно лететь в Нью-Йорк на сутки. Неудивительно, что моя работа здесь в полном беспорядке.

— Дорогая, не преувеличивай, — Евгений Владимирович Онегин улыбается жене, любуясь её подтянутой фигурой. Её строгий белый костюм, вероятно, стоит больше, чем моя зарплата за месяц. — Её работа — оглушительный успех. Через пару недель она получит одну из самых престижных наград в нашей отрасли.

— Поздравляю, — бормочет мой папа, а мама приподнимает брови и выдаёт такую же фальшивую улыбку в ответ. — Это впечатляет. Евгений, тебе повезло.

Евгений Владимирович откидывается на спинку кресла и громко хохочет, пока его жена делает вид, что не слышит. Я изо всех сил стараюсь не закатить глаза. Всё это — чаепитие в «Метрополе», награды, рассказы о поездках — для меня не имеет смысла. Но хвастовство для них так же естественно, как дыхание. Они словно не могут это выключить — это бесконечное выпячивание достижений.

Мой папа — единственное исключение за этим столом. Он единственный не врач, кроме меня. Мама — специалист по неврологии, а оба родителя Марка — ведущие исследователи в своих медицинских областях.

— Как твоя работа, Орлов? — спрашивает Евгений Владимирович. — Держишь студентов в тонусе?

Мой папа предпочитает, чтобы знакомые и друзья называли его Андреем. Единственные, кто обращается к нему «Орлов», — это Онегины. Почему-то они считают папин выбор карьеры — профессора права в МГУ — чем-то второсортным. Будто он недотёпа, что просто смешно. Даже представить страшно, что они думают о моей работе.

— Всё в порядке, — отвечает папа. — Всё отлично, спасибо, что спросил.

— Над чем работаешь? — настаивает Екатерина Алексеевна. — Участвуешь в новом законе о равенстве на рабочем месте для женщин?

Папа хмурится.

— Нет, я сосредоточен на преподавании.

— Благородный труд, — довольно произносит Евгений Владимирович, обнимая спинку стула жены. — Кто-то же должен учить будущих адвокатов. Верно, Орлов?

Екатерина Алексеевна резко выдыхает, словно папин ответ — личное оскорбление.

— Это очень важно, Орлов. Женщины на рабочем месте...

— Я знаю, что это важно, Катя, — перебивает папа. — У меня есть дочь на рабочем месте, в конце концов. Я хочу для неё равных прав не меньше других.

— Да, но... — Екатерина Алексеевна снова бросает взгляд на меня, замечая выбившуюся прядь волос у моего лица. Затем шёпотом, который слышат все, она бормочет моим родителям: — Можно ли назвать работу Оли карьерой? Она вытирает детям сопли за зарплату.

— Вообще-то, это не то, чем я занимаюсь... — начинаю я, но решаю, что спор не стоит усилий. Я слишком часто объясняла, чем занимается воспитатель первоклассников, но до Онегиных это просто не доходит. Может, их IQ слишком высок. — Вы правы, — говорю я с явным сарказмом. — Обучать подрастающее поколение нашей страны — не важно.

— Ох, Олечка, конечно, моя жена не это имела в виду, — говорит Евгений Владимирович. — Она просто говорит, что в этой сфере не так много возможностей для роста.

— Это тоже неправда, — бормочу я, но останавливаюсь, напоминая себе, что не стоит тратить усилий.

У мамы на лице выражение, обещающее убийство, так что я окончательно замолкаю. Решаю, что лучше взять воздушное пирожное и засунуть его в рот — так я проведу следующие несколько минут на этой земле с большей пользой. Мне плевать, что Онегины думают обо мне, но маме — нет.

— У Оли много перспектив. Она ещё молода, довольно привлекательна, — начинает Екатерина Алексеевна. — Женя, можешь вспомнить кого-нибудь из клуба, кто ищет невесту?

Я поднимаю недоеденное пирожное.

— Простите?

— Клуб — отличное место, чтобы найти мужа, — говорит Евгений Владимирович с сияющей улыбкой. — Ты сделаешь какого-нибудь мужчину счастливым, и он сможет тебя обеспечить. У нас в «Метрополе» много семей с отличной родословной.

— Что, они породистые собаки? — вырывается у меня. Мама явно не в восторге, но мне всё равно. Я и так достаточно сдерживаюсь ради неё с этой парочкой Онегиных. Не зря мы с Марком стараемся держаться от родителей подальше. — Я не заинтересована в родословной или помолвках.

Екатерина Алексеевна подмигивает моей маме.

— Я тоже так думала в её возрасте. А потом встретила Женю.

Мама уводит разговор в сторону, рассказывая, как познакомилась с папой в читальном зале Ленинки. Я тем временем сосредотачиваюсь на том, чтобы раздавить пальцем эклер на тарелке. Папа смотрит на это с весёлым интересом, и только когда мама качает головой, я накрываю всё салфеткой.

Вот почему мы с Марком сблизились. Наша общая неприязнь к такому образу жизни. Время с родителями всегда одинаково: Онегины хвастаются своими высоколобыми карьерами, а мама отчаянно пытается не отставать.

Папа похож на меня. Он чуть лучше умеет держать язык за зубами, но только потому, что у него годы практики. Мы с ним смотрим на эти мероприятия как на цирк.

Вот и Марк Онегин. Он старше меня на пять лет, так что я знаю его с самого рождения. Мы росли вместе и решили, что хотим быть полной противоположностью наших родителей. Это стало нашей миссией — жить нормальной жизнью и иметь удовлетворяющую карьеру. Только семейные узы заставляют нас участвовать в этих светских обязательствах.