Уроки вежливости для косолапых

Глава 1. Утро

Раньше я, пожалуй, не до конца понимала, каково это — сгорать от пожирающего тебя чувства стыда. Не понимала ровно до этого самого момента.

И началось все с того, что я проснулась в совершенно незнакомом месте, в чужой кровати и не одна.

Теперь, глядя на лежащего рядом, по-настоящему огромного мужика, я испытываю просто непреодолимое желание провалиться сквозь землю. И существуй в этом мире справедливость, то меня, по счастливой случайности, уже шарахнула бы молния, тогда бы не пришлось думать, как выбраться из-под тяжеленной ручищи этого сопящего рядом медведя.

Можно было бы, конечно, попытаться его разбудить, дескать, мужик, ты адресом ошибся, но…

Во-первых, судя по обстановке в помещении, часть которой мне удается рассмотреть будучи намертво прибитой к кровати в позе морской звезды всмятку, нахожусь я в самой обычной спальне. Вероятнее всего в хозяйской. А хозяин вот рядом лежит и хрен его из собственной квартиры выставишь.

Во-вторых, будить медведя во время спячки в принципе идея не очень, мало ли что голову стукнет.

В-третьих, все бы ничего, если бы я не провела ночь с этой громадой мышц. Весьма бурную ночь, надо сказать, которую теперь непременно хочется вытравить из памяти.

Нет, смотаться нужно тихо, а главное — незаметно. Глядишь, и не вспомнит мужик, что ночью не один был.

Ох, сколько бы я отдала за чертову амнезию. Но нет же, память, стерва коварная, все, что не надо услужливо укладывает и бережно хранит до самого гроба. Феноменальная способность мозга.

Снова поворачиваю голову к мужику, его лицо находится слишком близко, настолько, что я чувствую его дыхание. Ладно, была не была. Не могу же я лежать здесь вечно.

Осторожно, чтобы не дай Бог не разбудить громилу, подпираю его руку, которая, кажется, весит тонну, и медленно убираю ее со своей груди.

Дышать, несомненно, сразу становится легче, будто мраморную плиту с груди скинула, а не руку.

Настороженно кошусь на мужика, он что-то бормочет во сне, потом морщится, а я замираю и молюсь всем богам и не только — кто-то да услышит — чтобы он не проснулся. Не знаю, простое ли это везение или там наверху услышали мои молитвы, но медведь, продолжая бормотать себе под нос, поворачивается на другой бок и откатывается на другой конец кровати.

Я наконец получаю долгожданную свободу, но по-прежнему не желаю будить своего нечаянного любовника. Вообще не представляю, что говорить в таких ситуациях, как себя вести, что делать. Раньше за мной подобных провалов не значилось.

С кровати сползаю, не издав ни единого звука, так и опускаюсь на четвереньки. Да, Маринка, падшая ты теперь женщина, ничего не скажешь, и видок, наверное, тот еще.

Вместо того, чтобы встать, продолжаю ползти, словно партизан в окопах, будто это поможет в случае, если сопящий в две дырочки медведь внезапно проснется. Хотя, с высоты своего роста, может и не заметит ползующую по полу в поисках трусов и лифчика букашку в моем лице.

И все-таки алкоголь — зло.

Осматриваю пол на предмет наличия на нем моего нижнего белья. И, о боги, к своему безграничному счастью в полуметре от кровати нахожу свои трусы. Целые. Чего, в общем, абсолютно точно не скажешь о несчастном лифчике. Невооруженным взглядом вижу, что восстановлению он не подлежит, а жаль, дорогой был зараза.

Вот вам и качество “НЕмэидинчайна”.

Впрочем, виной всему огромные ручища не менее огромного мужика, разорвавшего несчастный лифчик, хорошо хоть трусы целы остались.

Как бы ни нравилось мне это ползание по полу на четвереньках, а превратиться в homo sapiens все же пришлось, натягивать трусы как ни крути удобнее стоя. К счастью медведь продолжает крепко слюнявить подушку. Надев трусы, я отыскиваю остатки своего гардероба: изрядно помятое, словно побывавшее одном месте платье и короткий плащ, разодранные в клочья чулки, туфли на каблуке, наличие которого сейчас совсем не радует, и сумочка.

Собрав с пола все свои вещи, я на носочках двигаюсь к двери. Выдох облегчения вырывается из грудной клетки, стоит мне покинуть спальню.

В коридоре на стене обнаруживаю большое зеркало. Существо, глядящее на меня из отражения, выглядит удручающе. Растрепанные волосы, размазанная по лицу, слишком яркая помада, потекшая, смешавшаяся с тенями тушь, гнездо на голове, вместо привычно собранных в пучок прилизанных волос, растянутое плате, любимое между прочим и, мать вашу, засосы на шее как вишенка на торте.

Яркие такие, прям кричащие: у этой шленрды сегодня был случайный секс с незнакомым мужиком из гребанного клуба.

Господи, какой же позор.

Если бы сейчас, не дай Бог, меня увидел кто-то из коллег, я бы век не отмылась, учитывая, что на работе у меня очень "дружный" коллектив. Впрочем, чего греха таить, я и сама та еще ... Иначе в первый день бы сбежала, сверкая пятками.

Насмотревшись на свое удручающее отражение, я направляюсь к выходу. Сначала собираюсь надеть туфли, но ломота в теле кричит громче здравого смысла, а потому в подъезд я выхожу босиком.

Так же босиком спускаюсь по лестнице и уже у выхода из подъезда вызываю такси. Благо ждать недолго приходится, но я все равно изрядно нервничаю, периодически прислушиваюсь к каждому звуку, опасаясь того, что мужик все-таки проснется.

Когда машина наконец подъезжает, я, чуть ли не визжа от радости, запрыгиваю в салон к невозмутимому таксисту.

То ли лицо держит, то ли привык уже.

— Бурная ночка? — спустя примерно пять минут интересуется мужчина.

— Даже не спрашивайте, — я отворачиваюсь к окну и думаю о том, как все-таки хорошо, что в таком виде меня не увидит никто из знакомых.

Доезжаю до дома в полусонном состоянии. Выхожу из машины и иду к своему подъезду, думая о том, что раньше и не представляла, что после секса может все болеть. А еще не представляла себе такой секс, а он, оказывается, бывает, и не только любовных романах, которые я иногда почитываю. Каюсь, виновата. Но хоть где-то же должны встречаться нормальные мужики.

Глава 2. Самобичивание.

Последние остатки алкоголя медленно покидают мой организм, голова начинает раскалываться, а тело неистово требует похода в душ.

Окидываю взглядом свою тесную прихожую, смотрю на уныло висящую люстру со вкрученной в нее перегоревшей лампочкой, третьей по счету за последние два месяца, в который раз обещаю себе купить новую и нехотя поднимаюсь с пуфика.

Прохожу мимо зеркала и снова встречаюсь со своим отражением.

Дома кажусь себе еще более жалкой. Зачем-то опять всматриваюсь в свое отражение, разглядываю до мелочей потекший макияж и беспомощно поджимаю губы.

От самой себя воротит и хочется просто забыть все, что было до этого дня. Стереть из памяти всю боль, выкорчевать ее из себя, вырвать с мясом и идти дальше.

А не выходит, и потому обида изнутри душит. Обида на все подряд, а главное — на несправедливость этого мира.

Понимаю, конечно, что сама виновата во всем, что со мной случилось, нужно было просто уйти и не быть дурой.

Я не смогла, не сумела вовремя пожертвовать привычной жизнью, даже когда все покатилось к черту и эта самая жизнь превратилась в сущий Ад, не смогла увидеть очевидное и прекратить верить в то, что все еще может измениться, если будут стараться лучше.

Не смогла. И поплатилась за это самым дорогим…

Усмехаюсь сама себе, смотрю на оставленные на шее и плечах следы вчерашней ночи и думаю только о том, как бы смыть с себя все напоминания о ней. Алкогольное опьянение окончательно рассеивается и ему на смену приходит горькое осознание.

Я подцепила в клубе мужика.

Я, которая клялась не подпускать к себе ни одну особь с членом между ног.

От бессилия хочется кричать, но я только сильнее сжимаю челюсти и иду в ванную.

Скидываю с себя помятое растянутое платье, бросаю его на пол, потому что, как и лифчик, восстановлению оно не подлежит, и захожу в кабинку, в который раз подмечая, как сильно ее ненавижу.

И кто вообще придумал ставить эти коробки в квартирах, с каких пор самая обычная ванна стала предметом роскоши?

Включаю воду и только вздрагиваю, когда из лейки на меня обрушивается ледяная струя. Настроить температуру даже не пытаюсь, просто стою вот так до тех пор, пока тело не начинает колотить от холода, надеясь, что это поможет хоть на минуту забыть о прошлой ночи.

Не помогает.

Беру мочалку, выдавливаю на нее гель и с какой-то совершенно дикой силой начинаю себя тереть. Просто чтобы смыть чужой запах, чужие прикосновения, чужую похоть.

А память продолжает старательно подкидывать картинки. Для крепко выпившего человека я слишком хорошо все помню.

И тот странный диалог в клубе, и путь к незнакомцу, и совершенно сумасшедший, животный секс.

До мельчайших подробностей помню. И чем больше я погружаюсь в воспоминания, тем неистовее тру мочалкой свою несчастную, уже покрасневшую от грубых манипуляций кожу.

Никогда, я больше никогда не позволю повториться чему-то подобному.

Все чудом закончилось хорошо.

Однажды я уже лежала с множественными переломами в одиночной палате, сегодня это могло повториться.

Мне требуется не менее получаса, чтобы окончательно прийти в себя и выйти из душа.

Все еще стуча зубами от холода, хватаю с крючка на стене свой большой махровый халат и спешно в него заворачиваюсь.

По пути на кухню в третий раз за утро бросаю взгляд на зеркало, нужно заканчивать с самолюбованием, так и до дурки недалеко. Радует только то, что из отражения на меня больше не смотрит чудовище с потекшим макияжем и орлиным гнездом на голове, но видок все равно помятый и ярко алые засосы никуда не делись.

Плотнее запахиваю халат и топаю на кухню в надежде, что кофе хоть немного исправит ситуацию. Не успеваю даже кружку из шкафчика вытащить, как в квартире раздается звонок.

Противный звук продолжает бить по и без того натянутым до предела нервам и мне хочется придушить звонящего.

Кого, к черту, могло принести в такую рань?

В голову приходит совершенно идиотская и в то же время пугающая мысль, но я тут же отбрасываю ее в сторону. Нет, Марина, тот мужик крепко спал, когда ты уходила и уж точно не мог проследить за тобой до самого дома.

Выругавшись, иду в коридор, потому что звонящий не перестает давить на кнопку, словно испытывая на прочность мою давно расшатанную нервную систему. Подхожу к двери, встаю на носочки и прилипаю к глазку.

Какого лешего?

Поворачиваю ключ и открываю дверь.

На пороге стоит Тонька. Ее совершенно дикий взгляд слегка выбивает меня из равновесия.

— Ты... ты куда вчера пропала, Соколова? — не дожидаясь приглашения, она переступает порог моей квартиры, отталкивает меня в сторону и проходит внутрь .

Я закрываю дверь и перевожу взгляд на возбужденную подругу.

— Я тебя полночи искала, телефон не отвечает, дома тебя нет, это уже третий раз, когда прихожу к тебе! — восклицает Тонька, глядя на меня все теми же бешеными глазами.

— Кофе будешь? — спрашиваю спокойно.

— Да какой кофе, Марина, — еще громче взвизгивает подруга, правда, потом добавляет: — буду.

Оставляю подругу разбираться с верхней одеждой, а сама возвращаюсь на кухню.

Тонька залетает секунд через десять.

— Ты хоть знаешь, как я испугалась? — продолжает верещать подруга. — Я как только поняла, что тебя нигде нет, так сразу протрезвела. Мы тебя искали по всему городу, я даже в морг звонила!

— А в морг зачем? — спрашиваю вполне серьезно.

— Как зачем? А если бы ты умерла, хоть труп опознать. А то лежала бы там неопознанная, неизвестно сколько.

— Ну спасибо, — усмехаюсь и нажимаю кнопку на кофеварке.

Чудо техники начинает жужжать, старательно взбивая сливки.

— А если серьезно, Марин, я же реально испугалась, думала, случилось что с тобой. Ну кто так делает? Ты где была-то?

Она хватает меня за локоть, вынуждает повернуться к ней лицом. Взгляд Тоньки останавливается на моей шее, точнее на красноречиво кричащих на ней отметинах.

— Это то, что думаю? — ошеломленно произносит Тонька, а ее и без того большие глаза становятся и вовсе огромными. — Маринка, ты что... ты…

Глава 3. Прошлое

— Ох-ре-неть, — вытаращив на меня свои большие глаза, по слогам выговаривает Тонька.

Кажется, подруга до сих пор не верит в то, что со мной произошло этой ночью. И я бы на ее месте тоже не поверила, ну правда, где я и где бурные ночи с незнакомыми мужиками.

— Действительно правду говорят, что в жизни всякое бывает, — продолжает Тонька, покачивая головой и не отрывая при этом от меня пристального взгляда.

А я по глазам ее вижу, что язык у нее чешется, и еще больших подробностей ей хочется.

— Да уж, — отвечаю скупо и присасываюсь к своей кружке.

Кто вообще так делает? Напивается и прыгает без раздумий в тачки к здоровенным незнакомым мужикам?

Малолетки какие разве что, совершенно безмозглые, в силу возраста и какого-то своего юношеского максимализма, протеста опять же в определённом возрасте свойственного.

Или оторвы начисто безбашенные, живущие одним моментом, здесь и сейчас, и не умеющие сожалеть о содеянном.

Я ни к тем ни к другим никогда не относилась. До вчерашнего дня.

— Ну и как он, хоть хорош? — Тоньку все же прорывает.

— Тоня!

— Я почти тридцать лет Тоня, ну так что?

Мне кажется, что я даже краснею под натиском её пристального взгляда. Или дело и не в Тоньке вовсе, а в том, что вопрос её — не совсем корректный — всколыхнул в памяти самые яркие моменты моего вчерашнего приключения.

И мне нужно забыть о том, что случилось, стереть из памяти, вытравить, но я зачем-то мысленно возвращаюсь в это безумие.

Ощущаю, как тело начинает ломить в разных местах.

Я вспоминаю, как все начиналось, еще в машине.

Огромные лапища медведя, проникающие под платье, мнущие, сжимающие все, до чего только могут достать.

Его суховатые губы на моей шее, легкая щетина царапающая кожу. Смешавшиеся в салоне запахи алкоголя и похоти, матерные слова, комплименты грубые.

В тот момент мозги совершенно отключились, как-то не думала я о последствиях, не думала о том, где я, и о водителе за перегородкой тоже не думала.

И он, медведь этот похотливый, наверное, тоже не думал, потому что останавливаться не собирался. Только повозился недолго с презервативом, к счастью хоть у одного из нас мозгов хватило, а потом...

Потом я уже не соображала, только чувствовала в себе жесткие толчки, легкую и в то же время сладкую боль и какой-то бешеный, вообще невообразимый ритм. И могла только тихо постанывать в ладонь, вовремя запечатавшую мне рот. И в тот момент я даже благодарна была за этот жест, потому что закричала бы непременно.

От кайфа, что прошибал тело насквозь, от ощущения члена во мне, от горячего дыхания на своей коже и хриплого голоса, звучащего рядом с ухом.

И когда, сделав несколько грубых толчков, он приподнял меня и вновь резко насадил на себя, я, сама того не ожидая, кончила. Содрогаясь и извиваясь на нем, словно уж на сковородке. И конечно закричала бы, если не здоровенная ладонь, зажимавшая мне рот.

А дальше была остановка, прохладный ночной воздух, резко контрастирующий с теплом салона, поддерживающий меня медведь и полное отсутствие критического мышления и чувства стыда.

Тело, словно чужое, по команде отзывалось на каждое прикосновение. И я, наверное, совершенно точно сошла с ума, потому что в здравом рассудке ни одна нормальная уважающая себя женщина не станет трахаться с незнакомым мужиком в его машине, а после — захлебываться собственными стонами в чужой постели.

Скрип прогибающегося под весом наших тел основания кровати и удары изголовья о стену до сих пор отголосками отдаются в раскалывающейся голове.

И на контрасте с этой болью я к своему огромному стыду и разочарованию чувствую, как низ живота скручивает сладкий спазм. Поджав пальцы на ногах, свожу бедра и едва заметно выдыхаю.

И все-таки, Маринка, ты дура клиническая, и Тонька вовсе не права была, когда советовала к психологу обратиться. Не психолог тут нужен, а психиатр, и лучше не один. Можно сразу консилиум собрать.

— Ау, Соколова, прием, — щелчки пальцев возле лица выводят меня из воспоминаний, — ты чего зависла-то?

— Ничего, — тряхнув головой, отмахиваюсь от подруги и снова присасываюсь к кружке.

— Я все еще жду подробностей, — играя бровями, Тонька стреляет в меня глазами.

— Тонь, ну какие подробности! Я хочу забыть об этом и больше никогда не вспоминать, — ставлю кружку, складываю руки на столе и опускаю на них голову.

— Да что ты так убиваешься, — вздыхает Тонька, — хороший секс еще никому не навредил. Забывать надо плохой. И потом, ну потрахалась, расслабилась, мир не перевернулся. Только когда в следующий раз решишь провернуть нечто подобное, ты меня предупреди, чтобы я, высунув язык, по городу не носилась, — Тоня воодушевленно толкает пламенную речь, а у меня возникает твердое желание стукнуть ее чем-нибудь увесистым.

— Какой, нахер, следующий раз! — шиплю, подняв голову. — Не будет никакого другого раза! — неожиданно для себя повышаю голос.

Тонька ничуть не тушуется, сидит себе с довольным лицом.

— Ну-ну, — откликается недоверчиво, — слушай, ну ты взрослая здоровая баба…

— Ты прекрасно знаешь, что это не так, — грубо обрываю подругу, потому что слова ее больно режут по самому нутру.

— Здоровая, я сказала, — не сдается Тонька, произнося все это с заметным ударением, — как долго ты еще будешь себя наказывать? Секса у тебя сколько не было? Года три? — она сверлит меня меня внимательным взглядом, вот-вот дыру прожжет.

— Тонь, не начинай.

— Я еще не начинала, Марин, — взгляд подруги становится серьезным, даже холодным, — то, что вчера случилось, неудивительно, нельзя жить в постоянном напряжении, нельзя во всем себя ограничивать, нельзя бесконечно жить чувством вины за то, в чем ты не виновата. Рано или поздно организм сдается, вчера он сдался. И скажи спасибо, что вместо рака ты получила хороший секс!

— Виновата, Тонь, именно я виновата!

— То есть из всего, что я сейчас сказала, ты выцепила только это? — возмущается Тонька, качает недовольно головой и смотрит на меня, как на дуру последнюю.

Глава 4. Новый день — новые сложности.

Никогда, ни разу за всю свою рабочую карьеру я не опаздывала. Не представляла даже, как это — не прийти вовремя, проспать.

Ведь для этого и существует будильник, не слышишь один — поставь два, три, четыре. И так до бесконечности.

Застреваешь в пробке? Выйди из дома пораньше и успеешь. Такова была моя непоколебимая позиция.

И вот, настал тот знаменательный день, когда Соколова Марина Евгеньевна, гордящаяся своей извечной пунктуальностью, с треском опаздывает на работу.

Да, Маринка, кажется, твоя жизнь неминуемо движется в какую-то одну большую задницу. Сначала клуб, потом случайный любовник, теперь вот на работу опаздываешь.

А дальше что?

Стуча каблуками и проклиная сковывающую движения юбку карандаш, быстрым шагом я направляюсь к воротам школы. Кошусь на часы, вздыхаю нервно и останавливаюсь у высоких ворот.

Навстречу мне из своей будки выходит охранник Петя.

— Доброе утро, Марина Евгеньевна, — здоровается парень, расплываясь в широкой улыбке так, что веснушки на его пухлых щеках кажутся еще более заметными, — припозднились вы сегодня, — добавляет, когда, приложив свою ключ-карту к сканеру на турникете, я прохожу на территорию школы.

— Доброе, Петь, да проспала, будь оно неладно это утро, — бурчу себе под нос, открывая сумку и портфель.

Петя как обычно проверяет мои вещи на наличие запрещенных предметов, потом проводит по мне металлодетектором.

— Со всеми бывает, да не переживайте вы так, Марина Евгеньевна, — подбадривает меня Петя, продолжая делать свою работу.

Процедура вполне стандартная и делает Петя все как всегда, но сегодня эта проверка кажется мучительно долгой. Я снова поглядываю на часы и принимаюсь застегивать молнию на сумке. Чертова собачка ни в какую не поддается и у меня в самом деле складывается впечатление, что вселенная за что-то на меня ополчилась.

— Марина Евгеньевна, давайте я, — Петя забирает сумку из моих нервно трясущихся рук и парой ловких движений решает внезапно возникшую проблему, — вы сегодня какая-то дерганная, — замечает парень, проделывая те же манипуляции с моим портфелем.

— Спасибо, — улыбаюсь молодому дружелюбному охраннику, — так опаздываю ведь, потому и нервничаю, — зачем-то поясняю парню.

— Тогда вам, пожалуй, не очень понравится, что я сейчас скажу, — виновато улыбаясь, проговаривает Петя и принимается почесывать затылок.

Я устремляю на него непонимающий взгляд.

— Анна Николаевна просила отправить вас к ней сразу, как только вы придете, — он косится на выглядывающую из кармана рацию.

— И ты все это время молчал? — восклицаю слегка возмущенно.

— Правила, Марина Евгеньевна, я в первую очередь должен проверить приходящего, вы же знаете, — пожимает плечами.

Я вздыхаю, понимая, конечно, что Петя прав.

Работа и ничего личного.

— Да ладно вам переживать, вы никогда не опаздываете, это легко доказать, система все пишет, — он кивает на окно своей будки, через прозрачное стекло которого виднеется монитор компьютера, — один раз — это то редкое исключение, — подмигивает парень.

— Как бы оно не превратилось в правило, — произношу себе под нос.

— Что говорите?

— Да ничего, Петь, — отмахиваюсь, — ты закончил?

— Так точно, Марин Евгеньевна, — салютует парень, чем невольно вызывает у меня улыбку, потом протягивает мне портфель и добавляет: — хорошего вам дня, Марина Евгеньевна.

— И тебе, Петь, — отвечаю взаимной вежливостью и, взяв из его рук свой портфель, направляюсь в сторону входа в здание.

Правда, успеваю сделать всего пару шагов, как каблук вдруг застревает в щели между плитками и я, не удержав равновесие, лечу вперед. Уже готовая встретиться носом с землей, закрываю глаза и в последний момент чувствую чьи-то руки на своих на плечах.

— Марина Евгеньевна, да что ж сегодня с вами такое, — рядом звучит испуганный голос Пети.

Понимаю, что парень успел в последний момент. Меня слегка потряхивает, открываю глаза и перевожу дыхание. Убедившись, что я твердо стою на ногах, Петя убирает руки и отходит на пару шагов.

— Вы как? — интересуется парень.

— Цела, — произношу на выдохе, — благодаря тебе.

Не веря в то, что чуть было не распласталась на все еще влажной от утреннего дождя плитке, смотрю на вовремя подоспевшего Петю.

— Спасибо, — добавляю, приходя в себя.

— Да ерунда, может вас проводить? Вы хорошо себя чувствуете, Марина Евгеньевна? — с беспокойством спрашивает парень и по его глазам я вижу, что действительно переживает.

Видимо, видок у меня сегодня действительно плачевный, раз даже всегда невозмутимый и веселый Петя теперь выглядит обеспокоенными и слегка растерянным.

— Все хорошо, Петь, не переживай, просто каблук застрял, бывает, — стараюсь говорить как можно убедительнее, а сама чувствую, как голос дрожит и язык не слушается.

Дрожь в теле тоже не унимается. К несчастью вспоминаю, что опаздываю и ко всему прочему меня ждет начальство.

Да что ж за день-то такой, все некстати.

Еще раз благодарю Петю и, попрощавшись, делаю еще одну попытку добраться до места работы без травм и повреждений. К счастью со второго раза получается. Вхожу в здание, поворачиваю налево, в длинный коридор, на конце которого находится кабинет директора. Вхожу в приемную и встречаюсь взглядом с поднявшей голову секретарем.

— Доброе утро, — здороваюсь, вернув себе самообладание, — у себя? — киваю на дверь кабинета.

— Доброе утро, — не слишком дружелюбно откликается Екатерина, но я стараюсь не заострять на этом внимание, меня коллектив в принципе недолюбливает, — да, как раз вас ждет, Марина Евгеньевна, — произносит это таким тоном, будто я ей денег должна, а потом, словно невзначай, бросает взгляд на настенные часы, висящие прямо напротив нее.

Я киваю и уверено направляюсь в кабинет с гордо поднятой головой. Не хватало еще доставить удовольствие этой стерве видеть во мне даже намек на страх.

Глава 4.1

— Доброе утро, — произношу твердым голосом.

Анну Николаевну застаю за поливкой цветов.

— А, Мариночка, проходи-проходи, — поставив на подоконник небольшую лейку, обращается ко мне начальница.

— Марина Евгеньевна, — поправляю ее, глядя прямо в глаза.

Ненавижу фамильярность, тем более на работе. Даже со стороны начальства.

— Опаздываете, Марина Евгеньевна, — улыбка тотчас же пропадает с лица Анна Николаевны.

— Проспала, — признаюсь честно, — больше не повторится.

— Надеюсь на это, садитесь, — указывает на стул, — я вот о чем хотела с вами поговорить, Марина Евгеньевна, у нас случились непредвиденные обстоятельства, к сожалению, Анастасия Викторовна вынуждена временно нас покинуть в связи с семейными обстоятельствами и кто-то должен ее заменить.

Я напрягаюсь, уже понимая, к чему она клонит.

— Я преподаю у старших классов, — напоминаю женщине.

— Я помню, но два седьмых класса мне, увы, девать некуда.

— Это вторая смена, — замечаю, потому что разговор явно сворачивает не туда, — я работаю в первую.

— Все так, Марина Евгеньевна, но боюсь, другого выхода нет и вам придется взять на себя седьмые “А” и “В” классы.

— Почему я? — произношу более эмоционально, чем следовало бы. — Седьмой класс вообще не моя забота, для этого есть Мартынова, Васильева, Кириленко в конце-концов.

— Марина Евгеньевна, мы и так как могли распределили поровну.

— Нет, — качаю головой, не желая взваливать на себя семиклассников.

— Что значит нет? — она удивленно вскидывает брови.

— Нет — значит нет, при всем уважении Анна Николаевна, взваливать на себя вторую смену я не буду. У меня достаточно работы.

— Марина Евгеньевна, вы, кажется, забываетесь, — она переходит на деловой тон, — в конце концов я тут директор, не говоря уже о том, что вы опаздываете на работу.

— Первый раз за два года, и я этого не отрицаю, можете сделать мне выговор, но вторую смену я брать не буду, в моем трудовом договоре все четко прописано и это было моим условием, когда вы меня нанимали, если помните, — полностью вернув самообладание, выдерживаю на себе ее недовольный взгляд.

Она еще некоторое время прожигает во мне дыру, потом вздыхает и откидывается на спинку стула.

— Марин, ну почему ты такая стерва-то, а?

— Что простите?

— То самое, что слышала. Все люди, как люди.

— А я не человек, потому что лебезить не пытаюсь?

— Ну вот что ты начинаешь, — снова вздыхает и поворачивает голову к окну, — у меня почти середина года, а преподавателей нет. С биологией и химией вечно какое-то проклятье, институты сотнями выпускают и где они? Педагоги, чтоб их. В конце концов хоть немного благодарности бы проявила за то, что я тебя на это место взяла.

— Вы мне одолжение не делали Анна Николаевна, так что благодарить мне вас не за что, я хороший педагог и это не я в вас нуждалась, а вы во мне. Меня вполне устраивает работа и в государственном учреждении.

— Слушай, ну будь ты человеком, не бесплатно же работать тебе предлагаю, — она хлопает по столу, снова переводит на меня взгляд. — Ну не могу же я два класса без преподавателя химии и биологии оставить, ты хоть представляешь себе масштабы скандала в этом случае? У нас не абы какая шарашка и дети у нас ой какие непростые учатся.

— Я заметила, — произношу не без доли сарказма.

Я помню свой первый рабочий день здесь. Мне тогда сразу пришлось усвоить правило: либо ты, либо тебя.

— Родители платят огромные деньги за обучение детей, отсутствие преподавателя по двум предметам их точно не обрадует, и потом, репутация школы пострадает. А мы — лучшие, если помните, Марина Евгеньевна. У меня и без того проблем по горло, сверху то и дело проверки за проверками, изменения в программе, родители мозги выносят, новые указы, только успевай, олимпиады еще эти… Мне только непристроенных семиклашек не хватает. Марин, ну до нового года хотя бы, я тебя прошу. И премию выпишу.

— Вы ее и так выпишите.

— Еще одну выпишу. Ну нет у меня больше людей, нет, хоть ты тресни.

— До нового года, — сама не верю в то, что действительно соглашаюсь на это мероприятие.

Только седьмых классов мне для полного счастья не хватает. Просто жаль становится Миронову, в общем-то женщина она хорошая, и руководитель адекватный, со своей придурью, но без перегибов.

— Ну слава Богу, — она выдыхает громко, потом прищуривается и выдает: — а классное руководство над седьмым “А” не возьмешь?

Глава 5. Дети - цветы жизни.

Пожалуй, соглашаясь на это безрассудство я не до конца представляла себе степень ответственности, которую собиралась на себя возложить.

Я понимала, конечно, что совершаю ошибку, но не осознавала ее масштабы.

Уже на подходе к классу слышу истошный визг.

— Я уже начинаю думать, что зря согласилась, — бросаю идущей рядом Анне Николаевне, а сама ускоряю шаг, потому что к визгу добавляется какой-то грохот и ничего хорошего этот звук не сулит, я по опыту знаю.

Открываю дверь, залетаю в кабинет и на секунду теряюсь.

— Это что здесь происходит! — за спиной слышу голос директора.

Правда, семиклашки, как и полагается в таких ситуациях, никак не реагируют. Все их внимание привлекает драка между двумя мальчишками. Я смотрю на весь этот кошмар: дерущиеся дети, две перевернутые парты, валяющиеся по углам стулья, разбитый цветочный горшок на полу и мысленно бью себя по лбу за то, что согласилась ввязаться в эту историю.

Впрочем, ничего удивительного.

— Буров, Данилов, а ну прекратите немедленно! — восклицает Анна Николаевна, все еще не оставляя тщетных попыток привлечь к себе внимание подростков.

Я же по своему опыту знаю, что старания ее абсолютно бессмысленны. Удивляет только одно, а именно — обращение к мальчишкам по фамилиям. Школа у нас пусть и частная, но довольно большая, детей много и, будучи директором, знать пофамильно каждого семиклашку просто невозможно.

А значит эти двое уже не раз успели выделиться и, судя по тому, что мне приходится наблюдать, вовсе не блестящими способностями к учебе.

Пока Анна Николаевна безуспешно пытается вразумить мальчишек одной лишь силой своего голоса, я беру дело в свои руки. Вздохнув, вспоминаю, сколько раз уже была свидетельницей и непосредственной участницей подобных вот событий, кладу портфель и сумку на учительский стол, потом подхожу к борющимся на коленях, раскрасневшимся ученикам и, схватив одного за шиворот, а второго за руку, размыкаю эти “дружеские объятия”.

Несмотря на свои небольшие габариты, я всегда отличалась значительной силой, а потому оттащить одного задиру от другого большого труда мне не составило.

Мое появление и вмешательство, по-видимому, для ребят стало большой неожиданностью. В классе в одно мгновение наступает гробовая тишина, нарушаемая лишь сопением двух, все еще возбужденных дракой мальчишек.

Я понимаю, что все двадцать пар глаз теперь устремлены на меня. По крайней мере я сумела привлечь их внимание. Этим же педагоги занимаются?

— А теперь, все по своим местам, даю пять секунд, потом каждое свободное поле заполню двойкой, сколько дополнительных секунд вам потребуется, столько двоек вы сегодня получите.

То ли все еще пребывая в легком шоке, то ли опасаясь двоек, о наличии которых в электронном дневнике тотчас станет известно родителям, дети послушно разбегаются по своим местам. И только двое зачинщиков сегодняшнего безобразия стоят неподвижно, тяжело дыша и сверля друг друга яростными взглядами.

— Теперь вы, — обращаюсь к двум сорванцам, четко выговаривая каждое слово, — парты поднять, стулья расставить по местам, а после урока — в кабинет директора.

С этими словами, натянув чрезмерно приторную улыбкой я поворачиваюсь к Анне Николаевне. Ну не думала же она остаться в стороне, решив свалить на меня проблему в заднице под названием седьмой “А”.

Я, конечно, сама виновата, дала слабину, согласилась. Что-то на меня нашло в тот момент в кабинете, морок какой-то. Он потом быстро рассеялся, очень быстро, но заднюю давать было поздно.

А ведь чувствовала, что здесь что-то не так. И седьмой “А” мне не просто так всучили.

Удивленная моими словами Анна Николаевна в свойственной ей манере слегка изгибает правую бровь, после чего придает выражению своего лица абсолютно непроницаемый вид.

Ну-ну.

Если она в самом деле думала, что разбираться с проблемным классом я буду сама, то эта женщина весьма плохо меня изучила.

Пока я любезно обмениваюсь взглядами с директрисой, мальчишки возвращают парту и стулья в вертикальное положение.

— По местам теперь, — говорю громче, чем в принципе требуется, но это уже как-то по инерции выходит.

— Итак дети, — снова подает голос Анна Николаевна, обращаясь к рассматривающим меня семиклассниками, — представляю вам вашего нового учителя, Марина Евгеньевна пока будет вести у вас биологию и…

— А пока — это примерно сколько? — бесцеремонно перебивает директора девчонка за первой партой.

Я мгновенно перевожу на нее взгляд.

На лице девочки читается абсолютная уверенность, подбородок чуть вздернут, взгляд направлен прямо на Анна Николаевну.

— Ваша фамилия, — обращаюсь к девочке.

Она лишь на миг теряется, но быстро берет себя в руки, однако в глазах все еще читается удивление. Видимо, мое “вы” ее значительно озадачило. Учителя не часто обращаются к семиклассникам на “вы”.

Я же взяла себе это за правило с первого дня работы в школе. Тогда еще самой обычной, общеобразовательной, в которой когда-то училась сама.

— Егорова.

— Во-первых, Егорова, прежде чем задать вопрос, нужно спросить разрешения, в вашем случае поднять руку, — произношу строго, — во-вторых, перебивать старших неприлично, вам это известно? Встаньте, пожалуйста.

Она поднимается и недовольно кривит губы, а я всем нутром чувствую, как сильно ей хочется закатить глаза. И, вероятно, будь на моем месте Гвоздева, на уроках которой, по всей видимости, позволительно было проявлять некое неуважение, именно так Егорова бы и поступила.

В случае со мной девочка пока проявляет осторожность, изучает, как и многие дети в ее возрасте, прощупывая почву и устанавливая границы дозволенного.

Именно поэтому я не хотела браться за седьмой класс. Дурной возраст. Распутье, когда уже постепенно прощаешься с детством, но еще не совсем вступаешь в юношество.

— Так вот, впредь, если кто-то захочет задать вопрос, сначала поднимаете руку, потом, только с разрешения, озвучиваете вопрос.

Глава 6

Представив меня классу и добавив еще пару дежурных фраз, Анна Николаевна спешит удалиться. Я иду следом и выхожу из кабинета вместе с директрисой.

— Анна Николаевна, подождите, пожалуйста, — обращаюсь к ней, закрыв за собой дверь.

— Марина Евгеньевна, у вас урок в разгаре, — зачем-то напоминает мне начальница, косясь на дверь.

— Они подождут, ничего нового мы сегодня все равно проходить не будем.

— Что значит не будете? Как это понимать? — выпучив на меня глаза, восклицает Воскресенская.

— Так и понимать, мне нужно оценить имеющиеся у них знания, прежде чем давать новый материал, — произношу спокойно, видя недоверие и, отчасти, несогласие во взгляде начальницы.

Она вздыхает, качает головой, потом делает два шага мне на встречу и снова натягивает на лицо дурацкую улыбку, видно думая, что она как-то способна повлиять на мои решения.

— Мариноч… — начинает Анна Николаевна, но тут же осекается и замолкает на секунду, — Марина Евгеньевна, не переусердствуйте, пожалуйста, все-таки седьмой “А” у нас класс физико-математический, — она вроде произносит все тоном вполне доброжелательным, но некие нотки давления в ее словах так или иначе присутствуют.

— Поэтому биологию можно не учить? — интересуюсь не без доли иронии в голосе.

— Не передергивайте, я этого не говорила, — она нервным движением поправляет очки, — просто не нужно перегибать, во всем должна быть мера.

— Мера, значит, — я криво усмехаюсь.

Что-то мне подсказывает, неспроста она этот разговор начала. Несложно представить, что тест мой эти гении математики с треском завалят.

— Марина Евгеньевна, я хочу сказать, что у нас на носу олимпиады, и не стоит сильно перегружать детей второстепенными предметами.

— Второстепенными? — приподнимаю одну бровь, уже откровенно веселясь.

Второстепенными, значит.

— Вы прекрасно меня поняли.

— Если мне не изменяет память, у нас количество часов упомянутых вами второстепенных предметов в любом случае значительно выше, чем того требует образовательная система.

— Да, но…

— Так может сократим их, раз они не столь важны и как раз меня освободите от необходимости перегружать детей биологией, от химии математические классы тоже можем сразу освободить, вместо нее поставим физику.

— Марина Евгеньевна, почему вам обязательно нужно все усложнять?

— А вам необходимо все упростить?

— С вами очень сложно разговаривать, неудивительно, что за два года вы так и не вписались в коллектив. Вы же не слышите ничего, — сокрушается Воскресенская.

— Нет, это как раз вы, кажется, меня не слышите. Есть утвержденная программа по каждому предмету, которую ученики обязаны усвоить, нравится им это или нет. И математика никак не должна преподаваться в ущерб биологии, химии или, скажем, литературе. Делать скидку на то, что класс физико-математический я не стану.

— Марина Евгеньевна, я и не прошу вас ни о чем подобном…

— Именно об этом вы меня и просите, Анна Николаевна, во всяком случае очень непрозрачно намекаете.

Она вздыхает, по лицу вижу, что злится. Могла бы взглядом прожигать, уже бы во мне дыру проделала.

— Марина Евгеньевна, — ее тон заметно меняется, появляются командные нотки, — я все-таки очень надеюсь, что вы меня услышали.

— Я тоже надеюсь, что и вы меня услышали, — выдерживаю ее недовольный взгляд. — Я вам навстречу пошла, если помните, — понимаю, что использую запрещенный прием, но и выбора мне не оставили.

Не терплю я вмешательства в свою работу. В конце концов делаю я ее хорошо, значительно лучше многих.

— А теперь давайте начистоту, что не так с седьмым “А”? — задаю вопрос в лоб, используя фактор неожиданности.

И эта тактика срабатывает, недовольство на лице Воскресенской сменяется растерянностью.

— С чего вы решили, что с ними что-то не так? — спрашивает не очень уверено.

— С того, что всучили вы его мне, и не от большой любви, полагаю. Мне достаточно того, что я видела. Начните с Бурова и Данилова, — напоминаю ей о недавней драке в классе.

— Марина Евгеньевна, — она качает головой, — какими бы ни были одаренными эти дети, они все еще дети, и драки случаются, — говорит вроде логичные вещи, но что-то не очень мне верится в ее объяснение.

— И вы, конечно, знаете пофамильно каждого ученика в школе, я правильно понимаю? Не говоря уже о том, что класс никак не отреагировал на наше с вами появление.

— Ну может быть седьмой “А” немного проблемнее, чем все остальные, — отвечает неопределенно.

— Немного? — уточняю.

— Да немного, Марина Евгеньевна.

— А разве за драки у нас не положено исключение? Или как минимум предупреждение, в том числе родителям? Насколько я помню это одно из условий обучения здесь.

— Вы слишком категоричны, ну подрались мальчики, бывает, вы в школе не учились никогда?

— Они бы полкабинета разнесли, если бы пришли позже, — не соглашаюсь с ее доводами, — это не первый раз, да? То есть вы все-таки намерено подсунули мне этот класс.

— Марина Евгеньевна, в каждом классе есть свои нюансы. Учитель должен уметь найти подход.

— Да? — улыбаюсь. — Тогда почему бы не предложить руководство Мартыновой? Насколько я помню, у нее классного руководства нет?

— Ну хватит, Марин, ты излишне драматизируешь, Настя с ними успешно справлялась.

— Я только что видела, насколько успешно. Дисциплина отсутствует, элементарные вещи нужно доносить, знания по некоторым предметам, полагаю, соответствующие?

— Ты это на что намекаешь? — она вскидывает подбородок и недовольно косится на меня сверху-вниз.

— А я ни на что не намекаю, просто хочу еще раз напомнить, поблажек я делать не стану, и оценки завышать не буду. Олимпиады не олимпиады, математики они или космонавты, мне все равно. Все еще устраивает моя кандидатура?

— Марина Евгеньевна!

Я скрещиваю руки на груди и смотрю на нее в упор. А нечего было утаивать от меня столь важные моменты, неужели правда надеялась, что я не догадаюсь или пойду на уступки?

Глава 7

После не слишком продуктивного разговора с Воскресенской, возвращаюсь в класс. К счастью в кабинете царят тишина и спокойствие, парты и стулья на месте, оставшиеся после драки целыми горшки — тоже.

Едва слышные перешептывания тут же прекращаются, стоит мне переступить порог.

Усмехаюсь, окидываю взглядом доставшихся мне семиклашек и иду к учительскому столу.

Сажусь на стул, убираю со стола свои вещи, портфель ставлю на пол, сумку убираю в небольшой шкафчик.. Включаю компьютер и снова перевожу взгляд на затихших в ожидании учеников.

Пока система прогружается, прокручиваю в голове слова директрисы.

“Нам эти проблемы ни к чему…”

И что это, собственно, должно значить? Объяснить Воскресенская, конечно, не потрудилась.

Только еще раз повторила с нажимом. И это даже не намек был, нет, а вполне себе открытый приказ не беспокоить занятого человека по мелочам.

Мелочь, надо понимать, это далеко не первая драка и неподобающее поведение. А также нарушение правил школы.

Подумаешь.

— Начнем, пожалуй, с переклички, — заставляю себя забыть о разговоре с начальницей и сосредоточиться на работе.

Открываю программу, клацаю по кнопкам и вывожу на экран список учащихся седьмого “А” класса.

— Афанасьев, — читаю первую фамилию и отвожу взгляд от экрана.

— Здесь, — подняв руку, отзывается рыжий мальчуган за третьей партой.

Я на секунду задерживаю на нем взгляд. Глядя на смешные веснушки на его пухлых щеках, так и хочется улыбнуться.

— Бабенко, — снова смотрю на класс.

Еще одна рука тянется вверх.

— Буров, — добираюсь до фамилии одного из драчунов и даже не удивляюсь, когда нехотя руку поднимает мальчик, совсем недавно прожигавший меня разъяренным взглядом.

Почему-то у меня даже сомнений не было в том, что именно темноволосый мальчишка с большими зелеными глазами, которого совсем недавно я за шиворот оттащила от противника, и есть тот самый Буров.

Александр, значит.

Ну, будем знакомы, Саша. И, надеюсь, с твоими загадочными родителями однажды тоже.

Естественно, слова Воскресенской я, отчасти, пропустила мимо ушей. Пропустила по одной простой причине — отсутствие контроля порождает в детях чувство вседозволенности.

Да и как классный руководитель — пусть и временный — я вполне имею право, и даже обязана познакомиться с родителями своих подопечных. В конце концов эти люди мне своих детей доверяют.

Продолжаю делать перекличку, и в какой-то момент краем глаза замечаю движение.

— Марина Евгеньевна, — вытянув руку, обращается ко мне ученица, — вы меня пропустили.

— Егорова, — я улыбаюсь девчонке, сидящей за первой партой, — вас, как и Данилова, я уже запомнила.

Она недовольно опускает глаза на лежащие на парте письменные принадлежности.

Второй драчун, услышав свою фамилию, мгновенно отрывает голову от парты. В отличие от своей одноклассницы, мальчуган не обратил внимание на пропущенную мною фамилию.

— А чего сразу Данилов, — восклицает недовольно.

— Олег, — произношу спокойно, — я повторюсь, на моих уроках, если кто-то хочет задать вопрос или высказаться, для начала должен поднять руку и дождаться разрешения, вас Егорова, это тоже касается.

Оба, насупившись, умолкают, а я тем временем продолжаю.

Наконец добравшись до последней фамилии, закрываю список и, взяв с пола портфель, достаю из него листы с заданиями.

— Новой темы у нас сегодня не будет, — объявляю, поднимаясь со своего стула.

Обхожу учительский стол, подхожу к первому ряду, расположенному вдоль больших окон, и принимаюсь раздавать задания.

— Сегодня у нас будет небольшая контрольная работа, — говорю, раскладывая листы по партам.

По классу мгновенно разлетается недовольный гул.

— Марина Евгеньевна, — я оборачиваюсь на знакомый голос, вытянув руку, Егорова дожидается разрешения продолжить.

— Слушаю вас, Егорова, — произношу, продвигаясь между рядами.

— Но сейчас же еще только четвертая неделя, Анастасия Викторовна не говорила, что у нас будет контрольная.

Я останавливаюсь, оборачиваюсь и окидываю взглядом Егорову.

Девочка, вздернув небольшой носик и гордо подняв голову, сверлит меня взглядом в ожидании ответа.

Честно говоря, мне даже нравится эта ее уверенность.

— А это мой личный тест, Егорова.

— Но Анастасия Викторовна никогда не устраивала тесты, у нас были только контрольные, в конце четверти, — не успокаивается девчонка.

— Скажите, Катя, вы видите здесь Анастасию Викторовну?

— Н… нет, — едва заметно запнувшись, отвечает Егорова.

— В таком случае, какие еще вопросы?

— Но нас не предупреждали, — вздыхает Катя.

— А жизнь, Егорова, штука непредсказуемая, привыкайте. Это все?

Она кивает, явно не удовлетворенная моими ответами, но вопросов больше не задает и молча возвращается на место, позволяя мне продолжить.

— Итак, — заключаю, раздав задания, — до конца урока у нас осталось полчаса, этого времени как раз достаточно, чтобы вы выполнили задания. Приступайте.

Я уже догадываюсь, каким будет результат моей самодеятельности, но все еще надеюсь на чудо.

Возвращаюсь за свой стол, снова открываю список фамилий и начинаю просматривать успеваемость каждого по очереди. Оценки у абсолютного большинства неплохие, но что-то мне подсказывает — не совсем объективные, по крайней мере сомнения вызывают непрофильные предметы, в том числе мой.

Ознакомившись с информацией, закрываю окно и окидываю взглядом детей. Мое внимание привлекает не кто иной как Саша Буров. В отличие от остальных он даже не пытается сделать вид, что старается решить задания.

— Буров, вы уже закончили, или вам особое приглашение требуется? — обращаюсь в мальчишке.

Он сначала молчит, потом поднимает на меня взгляд и демонстративно отбрасывает ручку.

— Ну так что?

— Треш, — выдает вслух, покосившись на лист.

Глава 8. Меньше знаешь - крепче спишь

— Не то слово, Тонь, не то слово, — вжав голову в плечи, будто это хоть как-то должно было помочь мне скрыться из поля зрения здоровяка, произношу практически шепотом.

Лишь бы не узнал. Лишь бы только не узнал.

— То есть подожди, — Тонька хватается за виски, несколько раз моргает, потом вздыхает громко и продолжает: — ты уехала из клуба с Буровым, провела с ним ночь и сбежала от него утром?

— Обязательно было это говорить? — смотрю на подругу с укором.

Все это даже в моей собственной голове звучало ужасно. Я, правда, думала, что хуже уже просто быть не может, но, как оказалось, жизнь любит сюрпризы.

Когда я успела так засорить свою карму, что высшие силы решили отыграться на мне по полной программе?

А впрочем, очень удобно, конечно, винить провидение в своих ошибках.

— Ну а что, — недоуменно говорит Тоня, а я аккуратно слежу взглядом за мужчиной.

Работница буфета как раз выносит большой поднос с новой партией любимых Тонькиных пирожков. Медведь тем временем просовывает руку под пиджак и вынимает из кармана бумажник, потом с невозмутимым видом берет из рук буфетчицы протянутый бумажный пакет с пирожками.

Я сама не знаю, зачем наблюдаю за этой сценой вместо того, чтобы отвернуться и просто дождаться пока он уйдет.

А Буров, словно нарочно, совсем не торопится, убирает бумажник на место, потом медленно заворачивает край пакета и ставит его на столешницу. Следом достает из кармана брюк телефон. Судя по всему, несколько секунд читает какое-то сообщение и кладет мобильник в карман.

Уходить все еще не торопится, наоборот, вдруг начинает осматриваться, бросает взгляд на наш столик.

Да вашу ж мать!

Я снова сталкиваюсь с ним взглядом.

Тонька продолжает что-то говорить, я слов не разбираю, но начинаю отчаянно кивать, сместив взгляд на подругу.

Однако, как ни стараюсь сосредоточиться на словах Тоньки, все равно ощущаю на себе пристальный взгляд. Хоть тресни, даже не глядя на Бурова, я уверена, что он продолжает смотреть в нашу сторону.

Неужели все-таки узнал?

Да ну нет, нет же. Не мог просто!

Я в тот день изменила не только собственным принципам, но и привычкам. Тонька тогда на славу постаралась, чтобы сделать из меня совершенно другого человека. Я даже волосы распустила, чего уже давно не делаю, а подруга хорошенько поколдовала над макияжем, сотворив тем самым из скромной училки женщину-вамп. И это я не преувеличиваю ни капли. Я когда на себя в зеркало взглянула, первое о чем подумала — срочно все смыть.

Но Тоне каким-то совершенно чудным образом удалось уговорить меня оставить все как есть, она ведь старалась, и потом, красиво ведь вышло, ярко, но не вульгарно. С этим, безусловно, нельзя было не согласиться. Что-что, а вкус у Тоньки всегда был отменный.

Еще в школе она то и дело колдовала над макияжем одноклассниц и девчонок из параллельных классов.

Возможно, в другой жизни из нее бы вышел какой-нибудь звездный стилист, широко известный на всю страну, а то и не только на страну, но девочка Тоня решила иначе.

В общем, не мог он меня узнать, к тому же нетрезвый был.

— Ты вообще меня слушаешь? — в какой-то момент до уха доносится недовольное шипение Тоньки.

Видимо, мои кивания и отсутствующий взгляд начинают ее раздражать.

— Нет, — сознаюсь честно, не видя причин лгать.

В конце концов, кто если не Тонька как нельзя лучше понимает, в каком я сейчас состоянии. Да что там я, у нее вон самой глаза как расширились, так обратно и не сузились.

— Понятно, — заключает печально и ведет плечом, абсолютно точно собираясь снова обернуться.

— Даже не думай, — я останавливаю ее прежде, чем она успевает развернуть корпус.

Мысленно же молюсь, лишь бы он просто поскорее ушел.

Как ни стараюсь не смотреть в сторону местоположения медведя — почему-то теперь эта кличка окончательно оседает у меня в голове, — но боковым зрением все равно улавливаю движения.

И вот что мне совершенно не нравится, так это то, что Буров, кажется, делает шаг в нашу сторону. Сначала я даже надеюсь, что мне показалось, но спустя пару секунд теряю остатки этой самой надежды, потому что медведь, чтоб его, в самом деле направляется к нам.

И, наверное, еще немного и я бы окончательно потеряла веру в благосклонность высших сил, но именно в этот момент у Бурова зазвонил телефон.

Дальше все происходит будто в замедленной съемке, медведь отвечает на звонок, потом круто разворачивается, берет на ходу свой пакет с пирожками и…

Выходит из буфета!

— Господи, ты существуешь! — выдыхаю с огромным, нет просто громадным облегчением и буквально развалилась на стуле.

Ладонями прикрываю лицо и слышу грохот собственного сердца. Так и инфаркт словить можно.

— Дааа… подруга, умеешь ты удивить, — Тонька поднимается со стула, — я за пирожками, а потом жду подробностей.

Я не успеваю ничего сказать, подруга быстрым шагом направляется к раздаче.

Офигеть. Нет, это даже не офигеть, это просто охренеть!

Во что я вообще ввязалась? Ну кто меня просил соглашаться на это долбанное классное руководство?

Я вдруг вспоминаю слова Воскресенской. Вот теперь они не кажутся мне такими уж неправильными. А ведь и правда, зачем беспокоить занятых людей?

Правда ведь?

Я несколько мгновений убеждаю себя в том, что мне действительно совсем не обязательно так рьяно проявлять инициативу, к тому же речь идет о каких-то паре месяцах. Мне вот зачем вообще напрягаться? Пусть этим кто-то другой занимается.

Продолжаю себя убеждать, да не выходит. Доводы вроде логичные и разрешение от начальства имеется, да что там разрешение — прямой приказ, в в каком-то смысле, а я все равно через себя переступить не могу. Принципы.

Нет, не смогу я спустя рукава свою работу делать.

Лучше ее вообще не делать.

А может мне и вовсе уволиться? Не такая уж и плохая идея. Все равно меня коллектив не любит. Да и в обычной школе мне неплохо было, возьму две смены, репетиторство опять же…

Глава 9. Неожиданности

Михаил

За сутки до событий в школе.

— Михаил Юрьевич, ну как вы себе это представляете? — из трубки доносится голос Воскресенской. — Я уже нашла замену Анастасии Викторовне, только согласовать осталось детали. Да и Соколова, по моему мнению, не самый лучший кандидат.

— Анна Николаевна, — потираю виски, желая унять долбящую боль, — при всем уважении, в этом вопросе ваше мнение меня не интересует.

Рядом усмехается Глеб.

Бросаю на друга предупреждающий взгляд и снова утыкаюсь в дело училки.

— Она не согласится, — с заметным отчаянием в голосе, Воскресенская все еще пытается возражать.

— Значит сделайте так, чтобы согласилась. Вам напомнить, какую должность вы занимаете?

— Я вас поняла, Михаил Юрьевич, — вздыхает обреченно.

— Я на это надеюсь, всего доброго, — сбрасываю звонок.

Нещадная боль в башке не дает сосредоточиться на написанном.

— Я так и не понял, Бурый, нахрена все это? — Глеб смотрит на меня, как на умалишенного.

Я бы на его месте тоже пальцем у виска покрутил. Я, впрочем, и покрутил, когда после тяжелого развода он вдруг снова решил влезть в отношения, ко всему прочему с едва знакомой девицей.

Глеб тогда вполне ясно дал понять, что меня это не касается и Альку задевать, даже мысленно нельзя. Я это принял. Да и Алька в итоге вполне нормальной бабой оказалась. Добренькая. Айболит в юбке.

— Нет серьезно, Мих, ты меня в семь утра из объятий жены выдернул, так что я как минимум должен понимать, что это было не зря.

— Отвали, — отмахиваюсь, переворачивая страницу.

Тянусь к кружке с кофе и морщусь от обилия сахара.

— Ты сюда все содержимое сахарницы засыпал?

— Вообще-то, это ты должен был мне кофе делать, а не я за тобой ухаживать, я тут гость.

Ничего не отвечаю, потому что сил нет, голова трещит и просто лень. В третий раз перечитываю одно и то же, будто там что-то новое появится.

Соколова Марина Евгеньевна, значит.

Учитель химии и биологии. Разведена.

Я даже удивился, когда, проснувшись утром, не обнаружил рядом девицу из клуба.

Может иной раз бы обрадовался, но сегодня это открытие никакой радости не принесло. Напротив, задело. И черт его знает, что на меня нашло.

Убедившись, что квартира пуста и от случайной незнакомки не осталось и следа, я сделал самую тупую вещь, какая только могла прийти в голову.

Решил ее отыскать.

Невзирая на раннее время и выходной день, набрал Глеба. Кому еще звонить в таких случаях, если не менту, пусть и бывшему.

Он, конечно, звонку моему не обрадовался, даже послал сначала и скинул. Правда, потом сам перезвонил, матом покрыл, но выслушал. Спустя четыре часа лично заявился.

— Так и будешь молчать? Я между прочим из-за тебя людей напряг.

— Я в курсе, буду должен.

— Это само собой, — самодовольно кивает старый друг, — но вопрос не в этом. Зачем тебе эта девица? Только не говори, что за одну ночь влюбился, — Глеба эта ситуация явно забавляет.

А у меня ответа на его вопрос нет. Я на него пока даже себе не ответил.

— Да ладно, Мих, отношения же вообще не про тебя история, — не успокаивается Самойлов.

— Не про меня, — подтверждаю, скорее просто для того, чтобы он отвязался.

Я в принципе ко всему был готов, но все равно знатно охренел, когда открыл принесенную Глебом папку.

Серьезно? Училка?

Меня не столько даже профессия ее удивила, сколько место работы.

Я не так часто бываю школе, просто потому что времени нет, да и по большей части бессмысленно это. Там и без меня заинтересованных в процветании достаточно. Потому училку эту я, конечно, в глаза не видел до вчерашнего вечера.

Об успеваемости Санька я и так все знаю, для того существуют электронный дневник и периодическая внезапная проверка знаний дома. Он, конечно, по-прежнему со мною воюет, не без этого.

В общем, как прочел почти любезно предоставленную мне информацию, сразу, не думая даже, набрал номер Воскресенской, так сказать, восполнить пробелы в уже имеющейся у меня информации. От директрисы узнал, что Марина Евгеньевна преподает только у старших классов. Но это дело поправимое. Преподаватель, по словам самой же Воскресенской, отличный, оно и ясно, другую бы держать не стали, только строптивый.

Это я и так понял. С утра. Судя по тому, как резво она испарилась из моей квартиры.

Все само сложилось как нельзя лучше. Одна сама ушла, осталось только другую на ее место поставить.

На кой черт оно мне было надо? Сложно сказать. Не люблю я незавершенные дела. А это как раз такое, незавершенное.

— Ладно, я так понял, ты на мой вопрос и сам ответа не знаешь, — прерывает молчание Глеб.

Я уже успел забыть о его присутствии.

— Саня-то как? — меняет тему.

— Нормально, продолжает видеть во мне врага.

— Конечно, он же тебя не видит практически, пацану внимание нужно.

— Как и бизнесу, я не могу разорваться. У него есть все, о чем только любой ребенок пожелать может, — качаю головой, понимаю, конечно, что чушь несу, и прав Глеб на самом деле.

И я пытался даже наладить отношения с племянником, но он только сильнее в себе замыкался, поначалу даже гадил на зло. Сейчас все немного наладилось.

— Он семью потерял, Мих, — тихо напоминает Глеб.

— Я тоже.

У меня перед глазами все еще стоит горящая тачка Андрея.

В такие минуты человек не способен мыслить рационально. Да вообще никак не способен. Мне когда пацана вручили, я понятия не имел, что делать с ним. Я ж не знал его почти. Да и сейчас не знаю.

— Мих…

— Да все я понимаю, Глеб, стараюсь как могу. Но и бизнес я пустить на самотек не могу, дел куча, мое присутствие требуется практически постоянно.

— Все-таки решил расширять базу?

— Решил, — киваю.

По лицу Глеба вижу, что ему эта затея не нравится.

— А пацан среди нянек да водителей расти будет? — смотрит на меня укоризненно.

Глава 10. Родительские будни

“Сегодня Татьяна Михайловна уволилась, я надеюсь ты доволен?”

Отправляю сообщение, глушу двигатель, откидваюсь на спинку кресла и устало закрываю глаза.

Ну почему так сложно-то? Это же пацан тринадцатилетний. Я с чиновниками, даже с самыми упертыми, нахожу общий язык, а к родному племяннику вот уже два года подход отыскать не могу.

Сколько еще я так протяну?

Каждые два месяца искать новую няньку? В этом городе скоро закончатся претенденты. Да и не то чтобы к нам очередь из желающих выстраивалась, нет, совсем наооброт. От нас бегут, сверкая пятками, и никакие деньги тому не помеха.

Вот последней, Татьяне Михайловне, я всерьез предлагал повысить оклад в два раза. В два! И все официально ведь, со всеми причитающимися бонусами.

Нет, не согласилась.

Корчагин еще отпросился так невовремя.

Ответа на мое сообщение я не дожидаюсь. Смотрю на часы, урок уже должен был закончиться.

Впрочем, может все это и к лучшему.

Все равно ведь собирался в школу заглянуть.

— Михаил Юриевич, давно вас не видно было, — охранник прикладывает к турникету свою карту.

— Да времени нет совсем, — вхожу на территорию школы, пожимаю протянутую мне руку. — Обыскивать будешь? — усмехаюсь, разводя руками.

— Надо, — он пожимает плечами, — сами знаете, правила, исключений не делаем, — виновато добавляет Петя.

Я киваю. Знаю, конечно, сам был среди инициаторов введения этих правил.

Пока Петр сканирует меня металоискателем, набираю номер своего балбеса. Сначала слышу пару длинных гудков, а потом Санек совершенно очевидно сбрасывает мой звонок.

Гаденыш.

— Все? — уточняю, когда Петя отходит от меня на шаг.

— Да, Михаил Юрьевич, проходите.

— Не надоело тебе еще протестовать? — смотрю на парня. — С отцом так и не помирился?

— Нет, и не собираюсь, пусть своими деньгами подавится, — довольно улыбаясь, отвечает Петя.

— Ну смотри, — хлопаю парня по плечу, — ладно, увижу его, передами от тебя привет.

— Это совсем не обязательно, — произносит мне в спину, а я усмехаюсь.

Знал бы парень, как папаша им гордится.

Вхожу в здание, осматриваюсь, и как на зло чувствую доносящийся из буфета запах. Пустой со вчерашнего вечера кишечник мнгновенно издает неприличные звуки.

По холу снуют ученики, на всякий случай всматриваюсь в лица, в поисках знакомых. Естественно ничерта не нахожу и снова набираю Санька. Засранец сбрасывает.

Черт с ним, все равно из школы никуда не денется. Ответит или перезвонит, как миленький.

В очередной раз вспомнив о том, что не жрал со вчерашенего дня, разворачиваюсь и иду в буфет.

Что столовая, что в буфет в школе, естественно, приличные, учитывая, сколько бабла во все это дело вливается.

Убедившись, что бумажник при мне, вхожу в буфет. В помещении практически никого нет, кроме работницы и двух дамочек за столиком у окна. Оно и не удивительно, в столовой выбор побольше будет.

Я уже собираюсь направиться к раздаче, как взглядом цепляю знакомую фигуру.

На ловца и зверь бежит?

В одной из дамочек узнаю Марину Евгеньевну.

Она застывает на несколько секунд, на меня в упор смотрит, потом резко отводит взгляд и отворачивается.

Выглядит она сегодня совсем иначе, конечно. Приличнее. Строгий костюм, рубашка, застегнутая на все пуговицы, какой-то совершенно дебильный пучок на голове, очки на пол-лица, ни намека на макияж.

И не будь у меня такой хорошей памяти на лица, я бы наверняка не узнал ее.

Она больше не смотрит в мою сторону, делает вид, что увлечена разговором с подружкой. Неплохо, кстати, играет, но я уверен, почему-то, что меня она все-таки узнала.

Ладно, Марина Евгеньевна, мы с тобой еще пообщаемся.

Подхожу к раздаче, буфетчица как раз выносит партию пирожков.

— Добрый день, — здоровается женщина.

— Добрый, — киваю на поднос, — с чем?

— Эти с мясом, вот эти с картошкой, — указывает пальцем сначала на один ряд, потом на другой.

— Давайте четыре с мясом и два с картошкой.

Она кивает, берет из стопки бумажный пакет, кладет в него пирожки. Достаю из кармана кошелек, вынимаю из него купюру и протягиваю женщине.

— Сдачи на надо.

Беру из ее рук пакет и чувствую, как в кармане вибрирует телефон.

На экране мобильника высвечивается уведомление, открываю сообщение и бегло просматриваю текст.

“Я у директора, все нормально, я перезвоню”.

У директора, значит. Усмехаюсь самому себе, в голову тут же закрадываются подозрения. Я уже не помню, когда в последний раз Санек попадал в кабинет директора. Да что там, даже учителя не жаловались, лишний раз. Я давно дал понять, что не стоит этого делать.

Не верю я в совпадения.

Это забавно даже.

Снова бросаю взгляд на столик у окна, присматриваюсь к подружке училки, узнаю в ней математичку Санька. Как там ее? Антонина Федоровна вроде?

Решаю, что, пожалуй, есть смысл подойти поздороваться. Просто хочется посмотреть на реакцию беглянки.

Спровоцировать, может быть.

Я ее сейчас наверняка врасплох застал. В следующий раз этого эффекта не будет.

Уже делаю несколько шагов к столику, как в кармане начинает звенеть мобильник. Мысленно выругавшись, отвечаю на звонок.

— Да, Сань.

— Ты что-то хотел? — недовольно бухтит в трубку племяш.

— И тебе привет, к буфету подойди.

— Эээ… к какому?

— У вас много буфетов в школе?

— Ты в школе что ли?

— Нет на Марсе.

— Щас приду, — отвечает коротко и сбрасывает звонок.

Над его манерами в самом деле неплохо бы поработать. Убираю телефон в карман, окидываю взглядом беглянку и, взяв свой пакет с пирожками, выхожу из буфета.

Ладно, Марина Евгеньевна, выдыхай на сегодня.

Санька появляется минут через пять.

— Что ты тут делаешь? — спрашивает с претензией.

— Ты не оборзел? Гонор поубавь, — осаждаю его, — что у тебя еще сегодня из уроков?

Глава 11. Разногласия с руководством

— Марина Евгеньевна, — Воскресенская нервно постукивает ручкой по столу, — это, скажите на милость, что значит?

Она поворачивает в мою сторону экран своего компьютера, а я зачем-то продолжаю смотреть на вздымающиеся крылья ее носа.

— Не понимаю, о чем вы, — бросаю беглый взгляд на экран и хлопаю ресницами, почти невинно.

— А ты посмотри внимательно, — официальный тон мгновенно испаряется, — вот сюда посмотри, — все той же ручкой теперь тычет в экран.

Я и без этих нервных движений прекрасно знаю, что там.

В конце концов я собственноручно эти оценки выставляла.

— Это вот что? — продолжает негодовать Анна Николаевна.

— Это заслуженные оценки.

— Тут семь двоек, и так почти у каждого, Марина, ты с ума сошла?

— Вовсе нет, — пожимаю плечами, — они все заслуженные, по одной за каждую тему. Там и тройки есть, и даже четверки. Вот у Мурашовой вообще ни одной двойки.

— Мурашова отличница по всем предметам.

— Заслуженно, прошу заметить, — добавляю, глядя на красное лицо директрисы.

А вот не надо было мне подсовывать этот седьмой “А”. Да и потом, исправить эти двойки они могут всегда, просто не хотят.

Засранцы мне решили революцию устроить. Кроме Мурашовой, ее подговорить не смогли, смелая девочка, одна против всех.

— Ничто не мешает им выучить материал и исправить двойки до конца четверти, — улыбаюсь во все имеющиеся у меня двадцать девять зубов.

— Как за три урока ты умудрилась выставить им по семь оценок?

Она поднимается из-за стола, размахивает руками, бросает на стол несчастную ручку и отходит к окну. Открывает форточку и машет ладонями возле лица.

— Почему за три? За один, — говорю спокойно. — Контрольную они благополучно завалили, а там по вопросу на каждую пройденную тему, прошу заметить, легкие вопросы.

— Марина! — оборачивается, взгляд сверкает молниями.

Я чувствую, будь у нее возможность, она бы меня прямо на месте придушила.

А я что? Я, собственно, ничего. Предупреждала.

— Вы думали, я шутила? Я буду оценивать их знания объективно, и рисовать оценки не стану, не надейтесь даже, — снова расплываюсь в улыбке, — или можете меня заменить, я не расстроюсь.

— Вот все-таки стерва ты, Соколова.

— Отнюдь, Анна Николаевна.

Она носом втягивает воздух, поджимает губы, потом возвращается к своему компьютеру, ненадолго поворачивает экран в свою сторону. Сводит брови, клацает мышкой, наконец находит то, что ей нужно и снова разворачивает экран ко мне.

Я невозмутимо смотрю на монитор.

— А это что? — спрашивает, бурля от гнева.

— Это литература, я ее не преподаю, — напоминаю директрисе и все еще продолжаю мило улыбаться. Я две ночи не спала, представляя себе встречу с этим, чтоб его, Буровым.

Мне, между прочим, реально кошмары снились. Пару раз во сне меня даже в лесу закапывали. Я уже всерьез размышляла над тем, чтобы уволиться, потому что не нужен мне и даром этот стресс.

Заявление на стол Воскресенской не положила только потому, что сама себя убедила в том, что Буров меня не узнал. Мне это тоже непросто далось. А еще пришлось смириться с тем, что контактировать с этим мужиком все равно придется. Я до сих пор от рассказа Тоньки не отошла. И черт его знает, где там правда. А что если и вовсе — все правда?

Если он родного брата не пожалел, то на что способен, когда речь идет о чужом человеке?

В общем, мне было над чем подумать.

Так что Воскресенская меня благодарить должна в итоге.

— Ты прекрасно поняла, о чем я! — рявкает Воскресенская, теряя контроль.

— Вовсе нет.

— То есть ты хочешь сказать, что двойки по литературе появились по чистому совпадению, да? — она подается вперед, наклоняется ко мне через весь стол.

— Не знаю, вероятно, с литературой все тоже не очень, второстепенные предметы, они такие, знаете ли.

— Да? То же самое с историей, географией, — начинает перечислять, — мне продолжать?

Я ничего не отвечаю. Не, правда, мне тут столько раз твердили, что с коллективом надо обязательно искать общий язык. Я нашла.

— Ты что, решила мне учителей подговорить?

— Почему подговорить-то?

— Маринка, я ведь и по-плохому могу.

— А вот угрожать мне не надо, Анна Николаевна, я не виновата в том, что детям было позволено практически наплевать на некоторые предметы лишь потому, что они не профильные. Я классный руководитель, вы сами этого хотели, я напомню, поэтому я сама буду решать проблемы своего класса, без вашего вмешательства.

— Пока ты их только создаешь, — сокрушается Воскресенская.

— Ничего, цель оправдывает средства.

Анна Николаевна плюхается на свое кресло, качает недовольно головой.

— Откуда ты на мою голову свалилась, ну ты хоть не лютуй совсем, ну семь двоек, Марин.

— Исправят, никуда не денутся.

Стою на своем и ничуть не сомневаюсь. Побунтуют, в итоге все равно стадия принятия настанет. Выучат все, как миленькие.

— Да, Марина Евгеньевна, знала бы, сколько вы проблем мне принесете…

— Не наняли бы?

— Тьфу ты, да ну тебя, Соколова. Слушай, ну хорошие же дети, не глупые. В прошлом году знаешь какие результаты показали?

— Не глупые, — соглашаюсь. — Я еще хотела сказать, что планирую родительское собрание в пятницу.

— Какое еще собрание? — мне кажется, я сегодня ее доконаю.

— Ну как какое? Самое обычное.

— Марин, мы родительские собрания два раза в год проводим, в конце второй четверти и в конце года.

— Значит будет исключение, они же наверняка хотят знать, откуда столько двоек.

— Да делай, как знаешь, сама разгребать будешь, — отмахивается, поворачивает голову к окну.

Глава 12. Дела семейные

— Может лучше пиццу закажем? — Саня с видом убежденного скептика наблюдает, как я нарезаю картошку.

— Поговори мне, — бросаю на него уничтожающий взгляд.

Я как-то тоже не испытываю особого удовольствия от необходимости готовить. Впрочем, готовить — это громко сказано.

Жареная картошка — вершина моих кулинарных способностей.

— Ты же не умеешь готовить, — садится напротив.

— А всех, кто умел ты успешно изгнал, экзорцист херов, лук почисти, — киваю на лежащие на столе три луковицы.

Ничего, труд из обезьяны сделал человека.

А то привык на всем готовеньком. Меня, признаться, порядком достало искать персонал по присмотру за тринадцатилетним засранцем.

Я на Татьяну Михайловну почти молился, но этот проныра и ее довел.

Он недовольно вздыхает, с видом великого мученика тянется к луковице и начинает медленно отковыривать шелуху.

— Нож возьми, чего ты там ковыряешь?

— Детям нельзя давать колюще-режущие предметы, — он все еще пытается огрызаться.

— Так то детям, — язвлю в ответ, чувствуя себя идиотом, — кто недавно убеждал меня, что уже взрослый и самостоятельный? Нож возьми, говорю.

Санек недовольно вздыхает, потом нарочно со скрипом отодвигает стул и идет к ящикам.

Возвращается с ножом в руках. Огромным, бляха, ножом.

— Еще больше взять не мог?

— Какой первый попался, тот и взял.

— Отрубишь себе палец, в хирургию не повезу, сам будешь пришивать, ржавой иголкой.

Смотрю на него предупреждающе, а самого на смех пробивает.

Санек пацан с характером, упертый, даже там, где не требуется. Особенно, где не требуется.

Это у нас семейное.

Вижу, что ему неудобно, и он бы может и рад поменять нож, но просто характер показывает.

Ну-ну.

— И долго ты еще будешь возиться? — заканчиваю с картошкой. — Взрослый ты мой.

— Угу, из тебя тоже тот еще повар, — бурчит себе под нос.

— Ты не борзей.

— У тебя все картошка разная, — кивком указывает на мою “соломку”.

— Так задумано, — вру, не моргнув глазом.

Нет, я в принципе не рукожоп, но кулинария — вообще не самая сильная моя сторона. Некогда мне было учиться, да и непривередлив я, что попадается, то и ем.

— Ага, рассказывай, — он наконец берется за последнюю луковицу, а я смотрю две уже очищенные.

— Это че такое? Ты половину слоев тупо срезал.

— Шелуха прилипла, — говорит как ни в чем не бывало.

— Я боюсь представить, что будет, если дать тебе чистить вареные яйца. Один желток оставишь?

— А ты не давай.

В принципе логично, даже ответить нечего. Меня, тридцатишестилетнего мужика только что сделал малолетка.

— В школе как дела? — меняю тему.

Санек снова вздыхает.

— А ты типа не видел дневник, — язвит засранец.

О, да. Я видел. Оценил и даже поржал. Семь двоек только по одному ее предмету.

— И что делать собираешься?

— Так ты же сам сказал, не исправлять, — припоминает Санек.

— Я не так сказал, я сказал не сразу.

— Почти то же самое.

— Больше ничего мне сказать не хочешь? — наклоняюсь к племяннику.

— Что? — смотрит на меня в упор.

— Ну, например, что-нибудь о родительском собрании?

— Пфф, — фыркает, — ты и так знаешь, в дневнике же написано.

— Написано, но я предпочитаю все-таки некоторые вещи узнавать от тебя, а не ковыряться в вашем этом электронном дневнике.

— Да какая разница, ты все равно на эти собрания не ходишь, — справедливо замечает племяш.

— На это схожу, не переживай.

— Угу, блин дядь Миш, — откладывают последнюю луковицу, — она чокнутая, всем понаставила двойки, может ну ее, училку, — выдает не слишком уверено.

— В каком смысле?

— Ну ты же можешь ее уволить, — пожимает плечами.

— Это еще с какой стати?

Он молчит, только под нос себе сопит.

Придумал тоже, уволить.

— Никто Марину Евгеньевну увольнять не будет, а вам оболтусам так и надо, к тому же ты сам виноват, нехер было характер показывать, написал бы контрольную, сейчас бы не было двоек.

— Ага, а у тебя повода, — парирует пацан, а я, открыв рот, не сразу подбираю слова.

— А это что значит?

Он откидывается на спинку стула, скрещивает руки на груди.

— Я не тупой, дядь Миш, — игнорирует мой вопрос.

— Я и не говорил, что ты тупой.

— Ты мне за тройку подзатыльники отвешивал, а за семь двоек ничего не сказал, и на собрание идти собрался.

— И к чему ты клонишь?

— Ты на училку запал, да?

Нет, я знал, конечно, что пацан он смышленый, два и два сложить в состоянии, но как-то все равно растерялся. Смутился даже.

— Лук помой, — беру чашку с картошкой и отворачиваюсь к плите.

— Она же стремная, — продолжает Санька.

— Много ты понимаешь, — выкладываю картошку на раскаленную сковороду.

— Ну правда, у нее очки уродские и прическа дурацкая.

Он подходит к раковине, включает воду и принимается тщательно намывать луковицы.

— Ты за языком-то следи, знаток красоты, блин.

— Но очки же реально уродские.

Я бы и рад поспорить, да крыть нечем. Очки и правда какие-то стремные, и пучок этот. И зачем себя намерено уродовать, красивая же девка, очень даже.

— А ты че, реально на нее запал, да?

— Саня, блин.

— Капец, дядь Миш.

Глава 13. Коварные планы

— Ничего рассказать не хочешь? — Костик, мой бывший одногруппник, смотрит на меня с любопытством и, что уж греха таить, беспокойством.

Пожалуй, на его месте я бы тоже удивилась. Мы не общались на протяжении нескольких лет и вот пару дней назад я набрала его номер.

— Кость, я тороплюсь, — говорю, протягивая руки к контейнеру, который держит Костя.

— Соколова, а ты не офигела? — мне кажется, эта ситуация его даже забавляет и он нарочно пользуется положением. — Столько времени ни слуху ни духу, и тут вдруг: Костик, организуй мне земляных червей, да не простых, а с пояском. Выкладывай, давай.

— Блин, Ковалев, у меня урок через полчаса, мне еще подготовиться надо…

“Морально” — добавляю мысленно.

— Марин, я не отдам тебе этих красавчиков, пока не расскажешь, на кой черт они тебе понадобились, — он кивает на прозрачный контейнер, в котором шевелится заказанная мною живность.

— Для урока надо, ну Кость, я потом тебе все расскажу, — ну или не расскажу, пока я еще не решила.

— Для урока? — усмехается Костик. — Это с каких пор на уроках нужны черви?

— С тех пор, как я так решила.

Говорю твердо, а сама сомневаюсь в собственной затее. Со стороны она, должно быть, и вовсе кажется совершенно идиотской.

Вообще, я, конечно, ничего такого не планировала, но засранцы эти, ученики мои, то есть, оказались засранцами с характером.

Исправлять двойки не спешили, особого рвения на уроках не проявляли и вообще всячески выказывали абсолютные безразличие и незаинтересованность.

Собственно, я не придумала ничего лучше, чтобы привлечь их внимание.

По крайней мере эти ребята из контейнера об этом позаботятся.

— Марин, ты в себе?

— В себе, Кость, в себе, давай сюда, — снова протягиваю руки и на этот раз забираю контейнер.

Поднимаю его, верчу в руках, присматриваюсь на наличие пояска у каждого из этих красавчиков.

— Все с поясками? — смотрю на Костю подозрительно.

— Обижаешь, Марин.

— Сколько их тут?

— Двадцать четыре, как ты и просила.

— Супер.

Киваю и улыбаюсь, теперь уже абсолютно довольная своей дурацкой выдумкой. Все-таки нет, не такая уж и идиотская идея, напротив, даже интересная. И пусть мне только кто-то попробует возразить. У меня, так сказать, в планах интерактивный урок.

— Может хоть пояснишь? — не сдается Костя.

— А что пояснять, тема у нас: кольчатые черви, класс Малощетинковые.

— Соколова, ты все-таки больная, а на плоских червей ты бычьего цепня притащишь?

— Плоских они уже прошли, но вообще, учитывая знания, может и стоит. У тебя случаем не завалялись? — лицо Костика вытягивается по мере того, как до него доходят мои слова.

— Ты дурная, что ли, я сельским хозяйством занимаюсь, а не паразитологией, — напоминает Костик.

Я улыбаюсь, глядя на выражение его лица. Конечно, я помню его слегка даже странную увлеченность всем, что касалось сельского хозяйства и бесконечные часы, проведенные на кафедре сельскохозяйственной биологии.

Казалось, он знал все от физиологии сельскохозяйственных растений и их устойчивости к вредителям и болезням до механизмов регуляции численности популяций у насекомых.

О почвообитающих беспозвоночных и говорить не стоило. Те же дождевые черви могли стать главным предметом обсуждений на пару часов. В общем, вместе с Костиком в занимательные истории погружалась вся наша компания.

— А жаль, — выдыхаю.

— Рыбами, лягушками, ящерицами и прочими уже запаслась?

— Селедку куплю в магазине, с лягушками проблемнее, какого-нибудь геккончика тоже подберу, я думаю, а с птицами и млекопитающими все довольно просто. Да и препарированные у нас имеются, вроде, — произношу серьезно и наблюдаю за тем, как брови моего бывшего одногруппника поднимаются все выше.

— Все-таки ты долбанутая Соколова, была и осталась, — посмеивается Костик, — а как родители детишек оценят твою инициативу, не опасаешься? Люди, наверное, не простые, — он кивает на высокие ворота, ограждающие школу.

— Не простые, — киваю согласно, — узнаю на родительском собрании завтра.

— Нет, ну если очень надо, то в принципе у меня есть пара знакомых в НИИ…

— Ковалев, остановись, — перебиваю старого друга, — я пошутила насчет ленточных червей, правда. Просто хочу немного проучить засранцев. Спасибо тебе огромное за то что привез, верну тебе этих ребят в целости и сохранности.

Я правда была ему очень благодарна за это одолжение и за то, что время нашел. Мы давно не общались, но я знала, что у него все хорошо, устроился по специальности на теплое местечко в отрасли, о которой грезил на протяжении всей учебы, и судя по слухам, которые я периодически улавливала, неплохо себя показал.

Работал, правда, далеко за городом. Я порывалась съездить сама, но Ковалев и сам собирался в город, родителей навестить, за одно и доставил мне контейнер в живностью.

В том, что у Костика отыщется в загашнике парочка нужных мне половозрелых особей земляного червя я даже не сомневалась.

— Ладно, Соколова, мне уже пора, постарайся их не угробить, — улыбается, кивает на контейнер, — у нас их много, но все равно жаль, живые твари. В общем, препарировать без наркоза не нужно, — шутит Костик и по-дружески меня обнимает.

— Еще раз спасибо, Кость, — благодарю его, когда он открывает дверь своего авто.

— Ерунда, — подмигивает, — и торчишь мне ужин, я жажду подробностей, да и вообще, хоть расскажешь, как жила все это время.

— Непременно, — вежливо улыбаюсь в ответ, понимая, что всего рассказать даже старому другу не смогу, просто не хочу лишний раз вспоминать.

И слышать от Кости “я предупреждал” тоже не хочу.

Он уезжает, а я какое-то время смотрю на удаляющуюся машину.

Когда автомобиль Кости наконец сворачивает за угол и исчезает из виду, возвращаюсь на территорию школы.

— Петь, только не задавай вопросов, ладно? — обращаюсь к вышедшему навстречу улыбчивому парню.

Глава 14. Интерактивные уроки

Возвращаюсь в класс, бросаю взгляд на большие настенные часы. До момента, когда в кабинет ворвутся любимые семиклашки, остается чуть больше пятнадцати минут.

Еще раз осматриваю парты на предмет наличия на них всего необходимого для сегодняшнего урока, а именно: распечатанные мною иллюстрации к уроку, одноразовые бумажные тарелочки, деревянные палочки, резиновые перчатки и пластмассовые ванночки, наполненные небольшим количеством почвы.

Контейнер ставлю на учительский стол, потом запускаю компьютер и открываю список доставшихся мне кровопийц.

Нет, в принципе ребята они неплохие, просто упрямые. В их возрасте это даже нормально. В целом управляемые

— Здрасте, Марина Евгеньевна.

— Здрасте…

В течение нескольких минут до меня доносятся еще с десяток таких вот “здрасте”.

— А это что? — звонкий узнаваемый голос Егоровой заставляет меня оторвать взгляд от экрана компьютера.

— А вы как думаете, Егорова? — улыбаюсь девчонке.

На втором уроке я выяснила, что именно Егорова является старостой класса, что, в общем-то, меня совсем не удивило.

— Ээээ… — она растерянно рассматривает разложенные на столе предметы, — нууу, похоже на землю, — наконец выдает свой вердикт.

— В точку, Егорова.

— Марина Евгеньевна, а зачем нам земля? — подает голос отличница Мурашова.

Девочка она обычно тихая и скромная, говорит мало и в основном по делу.

— Начнем урок, узнаете, — улыбаюсь, снова перевожу взгляд на нахмурившуюся Егорову.

Вздохнув, девочки занимают свои места. Постепенно подтягивается вся бригада, именуемая седьмым “А”.

На лице каждого я замечаю растерянность, непонимание и даже намек на интерес.

После звонка дожидаюсь, пока все рассядутся по своим местам и притихнут.

По крайней мере ребята относительно тихие, упертые, но криками и прыжками по головам уроки не срывают.

Окидываю взглядом учеников, прохожусь внимательно по рядам.

— Егорова, я так понимаю, отсутствующих нет? — обращаюсь к старосте.

Девочка тут же поднимается с места и гордо заявляет:

— Нет, Марина Евгеньевна, все здесь.

— Хорошо, садитесь, пожалуйста, — она, конечно, пытается скрыть улыбку, но я все равно замечаю довольное выражение на ее лице.

Ей, безусловно, нравится такое вот обращение. Впрочем, я уже успела заметить, что не только ей. Так или иначе, в классе почти каждый гордо вытягивает шею и вздергивает носик всякий раз, когда я обращаюсь к кому-либо со своим подчеркнутым “вы”.

— Ну что же, — встаю со своего стула и беру в руки контейнер, на который вплоть до этого самого момента совершенно никто не обращал никакого внимания, — в таком случае, полагаю, начнем урок.

Обхожу свой учительский стол и встаю так, чтобы всем меня было видно.

Не без удовлетворения отмечаю про себя, что теперь взгляды учеников постепенно устремляются на прозрачный контейнер, набитый шевелящейся в ней живностью.

— Марина Евгеньевна, — обращаясь ко мне, Данилов Олег вытягивает руку.

— Слушаю вас, Данилов.

Мальчик встает — по крайней мере этому я их научила — хмурится, и наконец задает вопрос.

— А что это у вас там? В коробочке? — кивает Олег на заветный контейнер.

Поднимаю контейнер, рассматриваю его и снова перевожу взгляд на ученика.

— Ваши предположения, Олег? — интересуюсь, улыбаясь.

Он некоторое время морщится, почему-то не решаясь ответить.

— Да черви у нее там, че непонятного, — доносится с другого конца класса.

— Буров, сколько еще раз мне нужно объяснить правила поведения на моих уроках, и не только моих, чтобы вы их усвоили?

Мальчишка недовольно откидывается на спинку стула и даже глаза закатывает.

— Встаньте, пожалуйста, Олег, а вы садитесь, — обращаюсь к Данилову.

Саша Буров тем временем, недовольно вздохнув, тяжело поднимается из-за парты.

— Полагаю, вы хотите нам что-то сказать? — все свое внимание я сосредотачиваю на Бурове.

Смотрю на мальчишку и мысленно возвращаюсь к неожиданной встрече в буфете с его, чтоб его, дядей. Я до сих пор не смирилась с этой мыслью. Однако Буров старший больше не появлялся в поле моего зрения, а потому я просто надеялась, что он меня все-таки не узнал.

Очень надеялась.

— Да я все сказал, — пожимает плечами Саша, старательно пытаясь показать свою незаинтересованность, однако взгляд мальчика то и дело падает на контейнер, — там земляные черви, — добавляет уже громче.

В классе сразу же становится шумно.

— Фууууу… — заключают дети, корча рожицы.

Потом начинаются перешептывания, кое-кто поглядывает на меня с сомнением, кто-то откровенно пялится во все глаза. Ну что сказать, план по привлечению внимания отлично сработал.

Отличный трюк, можно повторить, наверное. Если вдруг найду разные стадии головастиков.

Позволяю детям вдоволь пошептаться и когда они наконец затихают, произношу:

— Верно, Александр, в контейнере земляные черви, ровно двадцать четыре взрослые половозрелые особи.

По классу разносится очередное ожидаемое “фуууу”.

— Садитесь, Саша, если, конечно, вам больше нечего сказать.

Буров плюхается на свой стул, а я продолжаю:

— Итак, добровольцу вызвавшемуся раздать всем по одной особи, исправлю три двойки, желающие?

Ожидаемо желающих оказывается не много, среди девочек их и вовсе нет.

— Данилов, ну вперед.

Мальчишка поднимается с места и уверено направляется ко мне.

— Я бы советовала вам захватить перчатку, Олег.

— Да я не боюсь.

— Я не сомневаюсь, но заданный мною материал все же нужно читать, а не игнорировать.

— В смысле? — он тупит взгляд.

— Возьмите перчатку, Данилов.

— Да писает он всем телом! — в классе снова раздается голос Бурова.

— Фууууу… — ожидаемо гудит класс.

— Буров!

— А что Буров, это же правда.

— Во-первых, вы снова проигнорировали правила поведения на уроке, Саша, — говорю строго, а саму на смех пробивает, — а во-вторых, дождевые черви не писают, а выделяют жидкие продукты обмена веществ и не всей поверхностью тела.

Глава 15. Неудобные вопросы

Михаил

За пару дней до событий в 12 главе

— И все-таки я не понимаю, почему ты не можешь просто с ней поговорить? Тебе не кажется, что твое поведение несколько… ребяческое? — Глеб, несмотря на все попытки скрыть любопытство, все же не выдерживает.

— Не кажется, — отмахиваюсь от друга и поудобнее устраиваюсь в кресле.

Смотрю на языки полыхающего в камине пламени и усмехаюсь, прокручивая в голове последнюю встречу с беглянкой.

Образ строгой училки буквально впечатался в мозг и раз за разом возникал перед глазами.

И не такие уж и страшные очки, да и пучок на голове…

Хотя нет, пучок совершенно ей не шел, в этом Санек безусловно прав.

Еще немного подумав, отрываю взгляд от потрескивающих в огне дров и снова листаю дело Марины Евгеньевны.

В прошлый раз Глеб притащил то, что удалось нарыть за пару часов, сегодня подкинул еще фактов.

Раньше она работала в самой обычной общеобразовательной школе, которую сама когда-то закончила.

Устроилась сразу после университета, была на хорошем счету, проработала три года и уволилась, потом пропала.

Еще через год устроилась на нынешнее место работы.

О том, что она делала на протяжении года после увольнения, информации практически нет.

— Тут почти ничего нет о ее бывшем и разводе.

— Ну я тебе не федеральная служба безопасности, уж извини. Вообще, собирать информацию на человека без его ведома не совсем законно, — напоминает Глеб.

— Да брось, только не говори, что совсем ничего на ее бывшего не нашел.

— А чего тебя так бывший беспокоит? — вполне справедливо интересуется Глеб. — Бывший он на то и бывший, чтобы о нем не вспоминать.

— И все-таки?

Я слишком хорошо его знаю, чтобы просто поверить в то, что Глеб ничего не искал. Хотя бы просто из любопытства.

— Да нет особо ничего, довольно успешный бизнесмен средней руки, приводов не было, налоги платит, во всяком случае на бумаге, ни в каких криминальных историях замешан не был. Кристально чист, на первый взгляд.

— А не на первый? — поворачиваюсь к Глебу.

— А не на первый хрен его знает, уж больно идеальный, — с каким-то пока непонятным мне презрением отвечает Глеб.

— И что тебя смущает?

— Опыт, — усмехается Вершинин, замолкает и хмурится, уткнувшись взглядом в камин.

— Ну опыт к делу не пришьешь, как говорится.

— Не пришьешь, но инициатором развода была твоя Марина, причем разводились по суду. Подробностей у меня нет, но развод он ей не давал долго.

Я слушаю и одновременно листаю страницы. Впрочем, люди разводятся, в этом нет ничего криминального.

А вот выпавший из дела год ее жизни — это интересно.

— И что дальше? Будешь терроризировать учительницу племянника? — видимо, уловив мое настроение, Вершинин опускает тему развода.

— Хорошего ты обо мне мнения.

Откладываю папку на журнальный стол.

— Ну работы ты ей уже добавил, — припоминает Глеб.

— Она сама согласилась.

— А то у нее был выбор, — ухмыляется друг. — Так какой план?

— Понятия не имею, — я пожимаю плечами, беру со стола стакан, делаю из него глоток и, глядя на огонь, думаю о том, что идея установить в доме камин была, пожалуй, весьма удачной.

Уютно получилось, такой вот дом для большой семьи с камином и прочими радостями. Только семьей за столько прожитых лет я так и не обзавелся.

Санек — вот и я вся моя семья.

— Нет, правда, бы ты просто цветы купил и пригласил ее куда-нибудь.

— Так не интересно, и потом, есть у меня опасения, что цветы она в лучшем случае не примет, и от приглашения откажется.

— Да с чего ты взял?

— Даже не знаю, наверное с того, что она сбежала от меня сверкая пятками, а потом всем своим видом пыталась показать, что не узнала? Да, действительно, с чего.

— Я не понял, ты боишься, что она тебе откажет, что ли?

Сначала Глеб таращит на меня свои глаза, а потом начинает ржать, как лошадь Пржевальского.

— Чушь не неси, — снова отворачиваюсь к огню.

— Да ладно, сам Миша Буров и боится отказа? — Глеб, судя по хохоту с похрюкиванием, успокаиваться не собирается.

— Да не боюсь я, — огрызаюсь, — ну может не хочу, чтобы отказала.

На самом деле я и сам не знаю, зачем ломаю эту комедию. Глеб отчасти прав, конечно, веду себя как пацан какой-то незрелый.

Информацию по кускам за ее спиной собираю, начальницу ее подговорил, да что там, прямой приказ отдал, воспользовавшись, можно сказать, служебным положением. Но ситуация и правда забавная.

— Тебе когда женщины отказывали?

— То другое, — говорю серьезнее, чем стоило бы.

Не отказывали, правда. Но и я к отношениям не стремился, и никогда их не планировал. Рос с твердой убежденностью в том, что в семье нет никакой необходимости. До поры до времени, у нас с братом были только мы.

Я не понял тогда его стремления обзавестись семьей, детьми… В жене его видел врага. Больше десяти лет с братом не общался, и когда наконец помирился…

А теперь и брата у меня нет, только вон копия его по дому слоняется.

— И в чем разница? — повисшую в комнате тишину нарушает Глеб.

— А черт его знает, — вздыхаю, вспоминаю слова брата.

Наш спор почти десятилетней давности, его одержимость женой и сыном. Я бы многое отдал, чтобы иметь возможность что-то изменить.

Адрюха убежден был, что человек без семьи не может. И это несмотря на жизнь в детдоме. Я же придерживался другого мнения. Обозленный на весь мир тянул эту обиду через годы. Пока глаза не открылись. Перед лицом смерти они, говорят, у многих открываются.

— Так, давай подытожим, — Глеб со звоном ставит свой бокал на стеклянную поверхность стола. — Ты подцепил в клубе дамочку, провел с ней ночь, а на следующее утро она сбежала, не ты ушел, а она от тебя смылась. Ты точно уверен, что дело не в задетом самолюбии?

— Ты серьезно задаешь мне этот вопрос?

Глава 16. Продолжаем игру...

Михаил

Приехал пораньше, сам не зная, зачем. Собрание было назначено на шесть часов и времени до него было полно. Мог заехать пожрать нормально, а вместо этого, прямо с базы сюда рванул.

Сначала я даже сомневался, сидел в машине, думал, что вообще делаю. Веду себя, как пацан прыщавый, Глеб прав, идиотизм.

Но сама возможность наблюдать за ее реакцией вызывает какое-то, если не незнакомое, то давно забытое чувство абсолютного удовлетворения.

Теперь вот смотрю на ошарашенную моим неожиданным появлением училку и думаю, что все правильно сделал.

— Марина Евгеньевна, познакомьтесь, Михаил Юрьевич Буров, член совета учредителей, — чересчур официально представляет меня директриса.

Беглянка, однако, на меня не смотрит.

— Чем обязана? — вроде со мной говорит, а в упор глядит на Воскресенскую.

— Михаил Юрьевич…

— Спасибо, Анна Николаевна, — я как-то слишком нетерпеливо перебиваю директрису, тем самым вынуждая Марину Евгеньевну осчастливить меня своим вниманием. — Я бы хотел поприсутствовать на уроке, если вы не против, — сообщаю, глядя на нее сверху вниз.

В прошлый раз она казалась выше.

— Видите ли, я приехал раньше, чем планировал, — объясняю свое появление, пусть это вовсе и не требуется, впрочем, как и разрешение, — полагаю, вы не будете против моего присутствия?

Надо отдать ей должное, в руки Марина Евгеньевна берет себя быстрее, чем мне хотелось бы. Растерянность, отразившаяся на ее лице при моем появлении исчезает в считанные секунды.

— Пожалуйста, — произносит твердо и смотрит мне прямо в глаза.

Не знал бы я наверняка, что узнала, поставил бы твердую пятерку, за актерское мастерство и умение держаться. Вот только я на тысячу процентов уверен в том, что узнала она меня, не так уж и пьяны мы были в ту ночь.

Если уж я опознал в этой бледной серой мыши в уродливых очках и с раздражающим меня до белого каления дебильным пучком на голове роковую красотку из клуба, то она-то и вовсе не могла не узнать во мне мужика, с которым провела ночь.

— Это еще что такое?

Наши гляделки прерывает пронзительный визг директрисы. Мне кажется, что от ее визга у меня в ушах вот-вот барабанные перепонки лопнут к чертовой матери.

— Марина Евгеньевна, я спрашиваю, что это такое?

Я просто инстинктивно перевожу взгляд на причину истеричного визга Воскресенской и на секунду столбенею, глядя на нечто… Шевелящееся и извивающееся.

— Черви, земляные, половозрелые! — четко и звонко рапортует Марина Евгеньевна, глядя не на свою непосредственную начальницу, которую, судя по бледности физиономии, вот-вот стукнет удар, а на медленно охреневающего меня.

В принципе я сам виноват, что решил прийти без предупреждения.

Сказать, что только что Мариша Евгеньевна меня урыла — значит ничего не сказать. Правда, сама пока этого не поняла.

Черви? Она серьезно притащила на урок червей?

Продолжая охреневать, я смотрю на мелкую училку, упрямо и сверляющую меня взглядом.

— Я боюсь спросить, что еще у вас тут половозрелого, Марина Евгеньевна?

Ну не мог я не задать этот вопрос, просто не простил бы себе. И глядя на то, как мгновенно вспыхивают щеки училки, как раскрываются шире ее большие карие глаза, испытываю неописуемое удовольствие.

— А вы не спрашивайте, и бояться не придется, — недолго подумав, отвечает Марина Евгеньевна, а я понимаю две вещи.

Первая — Санек был прав, и она слегка чокнутая, потому что нормальная бы червей в класс не притащила. Вторая — теперь эта чокнутая нравится мне еще больше.

Несколько секунд я просто с интересом ее рассматриваю, давя в себе желание сорвать с ее волос резинку.

Этот пучок станет причиной моих ночных кошмаров, если я увижу его еще хотя бы раз.

— Марина Евгеньевна, — внезапно напоминает о себе Воскресенская.

Я уже успел о ней забыть.

— Вы хоть понимаете, что это, — она пальцем указывает на парту, — уже ни в какие рамки, немедленно уберите отсюда это безобразие.

— Я думаю, не стоит быть столь категоричной, полагаю, у Марины Евгеньевны были причины принести сюда этих… — честное слово, даже мне, взрослому мужику не доставляет удовольствия лицезрение червей на партах, но, отчего-то, хочется понаблюдать за этим делом дальше, — давайте не будем мешать уроку.

— Но… — округлив глаза, директриса таращится на меня, как на психбольного.

Что, пожалуй, не так далеко от правды.

Я ведь только что одобрил придуманную этой чокнутой самодеятельность. У меня даже сомнения нет в том, что она таким образом спиногрызов проучить решила. Лучший способ привлечь внимание — сотворить что-то из ряда вон. Ей это бесспорно удалось.

— Так я могу продолжить урок, у нас времени больше не становится?

— Как знаете, Михаил Юрьевич, я буду у себя в кабинете, — сдается Воскресенская, — продолжайте, Марина Евгеньевна, — разрешает недовольно, бросает на беглянку уничтожительный взгляд и покидает класс.

Не дожидаясь позволения, я направляюсь к свободному месту в конце класса. Готов поспорить, что будь расстояние между нами поменьше, я бы услышал выдох облегчения.

— Так, на чем мы остановились, — покосившись на меня, она обращается к классу, — ах да, так вот, тело земляных червей разделено на сегменты, в зависимости от длины конкретной особи их число может достигать количества шестисот штук.

Пока Марина Евгеньевна вещает о червях, периодически бросая на меня взгляды и явно думая, что я не замечаю, я думаю о том, как долго еще смогу ломать комедию и на кой черт мне информация о сегментах на теле червя.

— Марина Евгеньвна, — мое внимание привлекает рыжий пацан впереди.

— Слушаю вас, Афанасьев.

— Марина Евгеньевна, а правда, что если разрезать червя пополам, у него дорастет вторая половина и будет два червя? — воодушевленно интересуется пацан.

— Не совсем, Гриш, у земляных червей действительно хорошая способность к регенерации, но все равно ограниченная. Если…

Глава 17

Я чувствую, как лицо заливается краской и щеки начинают полыхать от смущения. Он в самом деле это произнес, да? Вслух?

Мне не показалось?

Наверное, я слишком долго молчу, судорожно пытаясь взять себя в руки, и даже ощущаю, как потеют ладони, как сбивается дыхание и неистово колотится сердце в груди.

В упор смотрю на ухмыляющегося, довольного собой Бурова, и кажется, мое молчание тянется целую вечность.

Что это? Просто игра слов? Совпадение? Или вполне себе откровенный намек?

Неужели все-таки узнал?

Ну и кто меня, спрашивается, за язык тянул? Зачем нужно было его дразнить? Почему нельзя было просто дождаться окончания урока, сделав вид, что меня совсем не заботит его присутствие.

Откуда это абсолютно инфантильное желание подергать хищника за усы? Подергала?

И что теперь? Гадать узнал или нет до конца урока?

Понимаю, что молчание слишком затянулось. Ученики тем временем устремляют на меня полные недоумения взгляды.

Беру себя в руки, улыбаюсь этому медведю, будь он неладен, и произношу твердо:

— Мы будем только рады вашему присутствию, да дети?

Мои семиклашки, к счастью, утвердительно кивают, а я, продолжая таращиться на Бурова и дебильно улыбаться, думаю о том, что ни черта мне его присутствие радости не доставит.

— Я в этом даже не сомневался, — продолжая все так же самоуверенно ухмыляться, этот гад еще и руки на груди скрещивает.

Мол, уделал я тебя, Марина Евгеньевна.

Нет, надо признать, действительно уделал. В принципе я сама виновата, не надо было провоцировать, но очень хотелось. С того самого момента, как разглядела легкой степени отвращение на его лице.

— Так, ребята, — решаю не продолжать провоцировать Бурова на дальнейшие откровения и возвращаюсь к непосредственной теме урока, — давайте сейчас быстренько рассмотрим наших подопечных и положим их в ванночки с землей. Внимательно рассмотрите поясок вокруг тела, его вы обнаружите не у каждой особи, а только у половозрелых, готовых к размножению. Земляные черви являются гермафродитами. Кто может объяснить, что это значит?

Окидываю взглядом ребят, к своему удивлению, и чего уж там, удовлетворению, отмечаю, что меня внимательно слушают.

Все двадцать восемь пар глаз смотрят на меня. Поправочка, двадцать девять пар.

Буров тоже неотрывно на меня таращится, слушает внимательно, будто ему это и впрямь интересно.

И все же, как ни прискорбно это осознавать, а вероятность того, что он меня узнал, весьма велика.

Иначе зачем ему еще заявляться на мой урок без предупреждения? Насколько я могу судить, исходя из тех крупиц информации, что мне удалось добыть, привычкой терять время, протирая штаны на школьных уроках, Буров не славится, да и в целом появляется в школе крайне редко.

Что заставило его вдруг изменить своим привычкам?

А может, все дело в семи двойках в дневнике его подопечного? В принципе такой вариант тоже исключать нельзя, ведь раньше ничего подобного не случалось.

Я понимаю, конечно, что цепляюсь за соломинку, но мне жуть как не хочется мириться с тем, что в синем чулке он мог узнать девицу из ночного клуба.

И вообще, это ведь скандал!

Я не держусь за свое место, но мне совершенно не нужны лишние проблемы.

— Мурашова, — киваю поднявшей руку отличнице.

— Это значит, что у организма имеются одновременно и женские и мужские половые признаки, — гордо вздернув носик, Мурашова поправляет очки.

— Верно.

Девочка возвращается на свое место, а я продолжаю урок.

— Однако несмотря на то, что земляные черви являются гермафродитами, размножаться самостоятельно, без партнера, они не могут, а сейчас, положите их в ванночки, им необходима влага.

Надев перчатки, ребята принимаются выполнять мою просьбу. Кто-то, в основном девочки, морщась и кривя губы, но все равно продолжают. Это выглядит забавно, кажется, мне все же удалось привлечь их внимание и выработать некий интерес.

Не все потеряно, вот только не могу же я на каждый урок приносить очередную живность.

А впрочем…

— Марина Евгеньевна, — из размышлений меня выдергивает звонкий голос старосты класса.

— Да, Егорова.

— А вы на все уроки теперь будете что-то приносить? — интересуется девочка.

— Да, Марина Евгеньевна, — с дальней парты доносится грубый мужской голос, — поведайте нам о своих планах.

Я готова поклясться, что Бурова ситуация забавляет.

Пока я собираюсь с ответом, помощь приходит откуда не ждали.

— У нас принято руку поднимать и ждать разрешения задать вопрос, — Саша Буров поворачивается к дяде, пользуясь возможностью потроллить, — дисциплина.

Мужчина тут же переключает внимание на племянника, смотрит на него с прищуром.

Интересно, у них это в порядке вещей?

Воспользовавшись небольшой отсрочкой, данной мне младшим Буровым, прочищаю горло и с улыбкой произношу.

— Не сомневайтесь, планы у меня грандиозные.

Интересно, а слизни и улитки на уроке — это уже перебор?

Так, Марина, остановись, ты просто хотела их проучить, ни к чему обустраивать в классе живой уголок.

— Жду не дождусь, — открыто веселясь, произносит Буров. — Что у вас дальше по программе, моллюски?

Я даже теряюсь на мгновение.

— Ну надо же, а вы неплохо осведомлены.

— Устриц люблю, знаете ли, — усмехается гад.

— Боюсь вас разочаровать, но предметом следующих наших уроков будут брюхоногие моллюски. Как вы относитесь к улиткам?

— Вы знаете, — он принимает задумчивый вид и даже почесывает подбородок, — очень хорошо отношусь, предпочитаю в сливочном соусе и с бокалом Шабли.

— Значит, будут слизни, — понимаю, что несу чушь, но остановиться вовремя не выходит.

— Фууууу, — выражают свое отношение к сказанному ученики.

Нечего фукать, червей пережили и слизней переживете.

Я что, всерьез об этом думаю?

— Не знал, что их тоже едят, — не теряясь, парирует Буров.