Узница его темных снов

Пролог

Пролог

— Черный ублюдок! Говорят, он даже мамку свою убил при рождении!

— Тише, Воят. Услышит ведь. Проклянет аль поколотит.

Боязливо тянет второй голос, не скрывая страха.

— Пущай слышит! — сплевывает первый малец, презрительно меня рассматривая. — Выродок! И не проклянет, иначе я папке всё скажу! Тот его мигом на кол посадит!

Пострелы вокруг него мерзко хихикают, но стоит мне кинуть на них взгляд, как они шустро умолкают.

Один Воята высокомерно окатывает меня злым взглядом, от натуги приподняв жирный подбородок. Он чуял за собой защиту, оттого так сильно и борзил. Единственного сына городничего откармливали всем миром. Так что он к своим пятнадцати больше походил на свинью на убой, чем на молодца.

У коня копыта тряслись от тяжкой ноши под задом этого борова. Но больше всего Вояту бесило то, что я был лучше него. Как всадник, как мечник и как маг.

Его жалкие потуги разжечь хотя бы искорку пламени были ничтожны перед клубами тьмы, что срывались с моих рук по щелчку пальцев.

Учителя хвалили меня, а не его.

— Чё уставился, черныш!? — плюется тот ядом, словив мой пронзительный взгляд. — Сказать что имеешь?

Шагает вперед ко мне, задирая нос к небу, ощутив своих приятелей за спиной.

Их четверо. Я один. Но мне достаточно пустить тьму через очи, дабы они все дружно обмочились и бросились отсюда куда глаза глядят.

И я уже сосредоточиваюсь, дабы сотворить задуманное. В предвкушении девчачьего испуганного визга, что сорвется с уст Вояты и его подхалимов, как...

— Чернозар!

Зов воеводы срывает мне все планы. Будто чуя каждый раз, что у меня в помыслах, Драгомир словно из воздуха вырастает рядом, одарив меня взглядом серых, строгих очей.

Завидав статного мечника, только что сбросившего кровавую кольчугу с плеч, приятели Вояты бросились кто куда. Один наследничик остался на месте, недобро сверля меня взглядом. Уста Вояты сжались плотнее, когда воин опустил руку на мое плечо, при всех демонстрируя, что я не один. И за меня есть кому заступиться.

Пожалуй, только он и заступился бы в случае чего, и старый Герд.

— Тебя зовет батька, юный господин. — бросает без либезения, к которому привык наследничик, а меня подталкивает в спину в сторону казармы.

Тонкая усмешка озаряет мое лицо.

— Воявода, я тоже хочу! — требовательно фырчит Воята, притопнув ногой. У него сжаты пальцы в кулаки и яростно горят очи. — Бери и меня в ученики! Не только его!

На миг Драгомир застывает на месте, недобро сощурившись во взгляде. Уверен, у него вертится на языке пара крепких словечек. Но вслух он говорит другое.

— Потом поговорим об этом. Тебя ждет отец, Воят. Не заставляй отца ждать.

А меня за шкирку и быстренько с глаз долой нашего «местного царевича».

— Говорил я тебе до вечера, не путайся с Воятой. Не бросайся ему в глаза. Гнилой он и капризный еще в утробе матери своей был! Пожалуется на тебя городничему, даже я не помогу!

Морщусь. Но сказать мне ему нечего. Сам знаю, что мне здесь не рады. Один Драгомир за меня роптит перед богами и людьми. Всем остальным я как бельмо на глазу.

Удавили бы еще в люльке, будь на то их воля.

И все же с надрывом у меня срывается с уст, когда мы проходим мимо казарм к окраине селения:

— Я его не трогал, он первый меня задел! Как баба только кудахтать и может.

— Не трогай его, Чернозар. В последний раз тебе говорю. Оставь в покое и обходи десятой дорогой. Ох и плохие времена наступят, когда наследничик осядет на трон своего отца.

— Ага, боюсь, трон не выдержит такой тяжести и треснет.

Фырчу я под нос, тут же поймав легкий подзатыльник.

— Цыц, я сказал!

Напутственно фырчит мне старший, подтолкнув к дому Герда. Старого колдуна и целителя при городе и всех селений в сто верст вокруг нас.

Мое веселье спало, стоило увидеть, куда меня притащил воевода. Чую печенкой, мне сейчас прилетит еще один подзатыльник.

— Герд молвил мне, что ты опять не приходил к нему на учения. Как объяснишься, Чернозар?! Ну я жду.

— Не жди, воевода. — угрюмо бросаю я, не подымая на него взгляда, сунув руки в карманы штанов. — Благослови оплеухой и отпусти уже делом заняться. Некогда мне тут прохаживаться.

Я не вижу, но чувствую, как мрачнеет наставник. Меня крепко хватают за плечо, заставляя поднять лицо и глянуть ему в очи.

— Ты должен учиться, учиться управлять своими чарами в нужное русло. Твоя мать была целительницей, и ее дар живет в тебе. Так приручи его.

— Не надо видеть свет там, где тьма, воевода. — холодно цежу я с избытком яда в голосе. — Я выродок Мораны! Это я убил свою мать! Будущий палач князя! Вот кто я!

Глубокая складка недовольства тянется на лбу черноволосого воина. Он тяжко вздыхает, и хватка его пальцев на моем плече слабеет. Во взгляде доброго воина мелькают ростки теплоты и сожаления.

— Ты не убивал свою мать, Чернозар. Ее забрала послеродовая горячка. И не было целителя, что мог бы ей помочь поблизости. Такое бывает. Нет твоей вины в случившемся. Но в тебе живет часть нее. Целительство, как это ни странно, передалось тебе.

— Я чародей смерти!

Рычу по-волчьи, пытаясь вырваться из рук наставника. Но воевода не отпускает. Хмурит брови.

— Ты и целитель!

Молвит с нажимом, глядя на меня сурово.

— И пока я жив, ты не будешь палачом! Клянусь богами, я сделаю из тебя достойного наследника матери. А теперь сопли подобрал и марш в избу!

Его тяжко вывести из себя, но мне удалось. Понуро отпустив голову, иду в терем, мазнув взглядом напоследок по Драгомиру. Воевода с грустью в очах бросил взгляд на зарю.

Шаркая ногами по крылечку, толкаю шаткую дверь и, заходя внутрь, тут же кривлюсь от ядкого запаха трав.

Герд спиной ко мне, вдвое ниже из-за горба. Но сейчас он колдует над котелком и, казалось, не видел, кто вошел...

— Что, уже получил пенделя для послушания?

Глава 1

Плотный туман окутывает со всех сторон. Он то прохладный, то обдает кожу теплым дыханием, будто из парилки.

Он не белый, а слегка серый, чем сильнее тянется в небо, тем сильнее темнеет. Так чудно, что можно потерять рассудок от увиденного. Но я здесь не впервой, оттого и спокойно рассматриваю густые тучки вокруг, медленно шагая вперед.

Здесь на удивление тихо и спокойно. Наверное, оттого мне легко на душе, и я совсем не боюсь. Делаю еще шажок. И еще... Совершенно в никуда, просто ожидая, когда за мной придут. Он ведь придет.

Ведомо мне это. И вера никогда не угаснет.

И он приходит. Я не сразу могу понять, что меня обнимают. Клубы тумана или человеческие руки?

Ноздрей касается легкий аромат ночных фиалок, и я облегченно вздыхаю.

— Ты пришел.

— Да, и ты пришла. — Дыхание чародея отчего-то отдает прохладой. Может быть оттого, что даже в моих снах я не могу изменить того, что он мертв?

От горечи к горлу подступает комок желчи, а очи щиплет от слез. Меня начинает мелко трясти от наплыва грусти.

— Что такое, милая? — В хриплом голосе слышится искреннее недоумение. — Отчего грусть затопило твой тонкий стан?

Я даже не пытаюсь повернуться в его объятиях, все равно лица не различу. Мне хочется ему все сказать. О том, как мне вспаривают душу эти сны. Как мне больно каждый раз, просыпаясь. Как мне тоскливо там без него. Там, среди живых.

Стыдно перед богами, перед живыми. Но я давно мечтаю нарваться на смертоносный кинжал какого-то печенега и отправиться к нему.

Знаю, не по-людски оно, так мерковать. И стыд окутывает перед почившими товарищами по военному делу. Но нет мочи больше оно терпеть. Только поток больных и облегчает мою земную ношу.

Но я ему ничего не говорю. Потому что если скажу, то признаю, что он мертв, а этот сон лишь моя иллюзия. Попытка сбежать в его объятиях. И тогда все исчезнет. Мои сны по-прежнему станут белыми и спокойными, а дни уныло-серыми.

Посему я молчу, жадно черпая душевное тепло из его объятий.

— От тебя веет смертью.

И вправду веет. Не ведомо, как оно случается, ведь я ничего не контролирую во сне. Но чую все как наяву. Оттого так сладко все тянется внутри, предвкушая новую встречу.

Горьковатый запах, словно свежая полынь, горчит на языке и приносит ощущение желанного вкуса. Горькие черешни всегда росли далеко, но из них получалось странное лакомство. Что горчило, но язык хотел испробовать еще.

Так и с моим Заром. Душа требует еще.

— А от тебя пахнет жизнью.

Шепчет он мне в макушку. Его узловатые пальцы нежно гладят мои локти и предплечия, уста опускаются мягко мимо ушка к шее.

— Кого на сей раз спасла?

И я ему рассказываю. Все в мелочах. Хвастаясь, как мы сегодня с Марфой спасли тяжелую бабу с близнецами. Там участвовала и Снежка, точнее, она нас направляла со стороны. Ибо после рождения сына она не может отойти дальше от люльки, чем на пару шагов.

Но, к моему стыду, о белой волчице я никогда за два года не упоминаю моему колдуну во снах. По-детски глупо и мелочно. Но где-то внутри меня еще живет ревность к нему. Они были бы чудесной парой, твердили все. Оба сильные чародеи. Да и Снежка была ему под стать. Красива, необычна, чутка чудна, но в то же время сильна духом и мудра.

Я ей уступала во всем. Дар исцеления не особо развит, я была куда ловчее в сонных чарах и травничестве. Читать наловчилась на воине, и то по слогам. Одна кожа да кости, и эти проклятые веснушки на лице! Волосы и то, черти пойми какого цвета! Не яркие, как пламень огня, как у Стешки, ни угольно-черные, подобно вороньему крылу, что у Наталки. На худой конец хотя бы серебристо-белые, как у Снежки!

Нет же, проклятые светлые пряди с рыжеватым отливом. Как у бельки! Будто у богов кончились краски, когда они меня одарили косами!

И пусть не дошло у них там, на фронте, до чего-то там бы не было серьезного. Ибо Чернозар сгинул. А Снежка всегда была мне старшей сестрой, что защищала и любила. Я по-прежнему ревновала.

Поэтому нет, никогда я не вспоминала в наших снах Снежу. И о войне проклятой старалась не молвить. И о солдатах воеводы, что его сгубили, а потом и меня чуть не порешили.

Тем не менее, мы всю ночь мерковали. Жались друг к другу, как котята. Говорили о разном. В основном трындела я без умолку. О новых травах, что нашла в лесу, о болезнях, что излечила. Плакалась на широком плече по тем, сто не спасла.

И он молча утешал. Гладил по спине.

О цветах и солнце. О луне и о ночи.

А бывало, что просто молчали.

Как сейчас.

Мне сладко и нежно рядом с ним. Исчезают все горести, и время застывает на месте.

— И все же, Зар... — шепчу, пальчиком проводя по темным узорам на его локте. — Почему всегда смерть? Будто ты попал...

— В бездну? — шепчет он с улыбкой и припечатывает губами след на моем затылке. — Там без тебя и вправду черная бездна, милая.

Сжимаюсь от его слов. А если это его душа ко мне во сне приходит? И если он и вправду не обрел покой, а...

Цепляюсь мертвой хваткой в его руку, силясь повернуться к нему лицом.

— Тебя же там не мучают? Не издеваются? Прошу ответить!

Тонкие, длинные пальцы накрывают мою щеку, дыхание опаляет лоб.

— Мучают, милая, пытают... Издеваются...

— Боги! — вымученно шепчу я, ухватив его за плечи. — Скажи, как тебе спомочь! Скажи мне, Зар! Я помогу, я...

— Оставайся моей.

Неожиданно для меня шепчет он, и я пораженно застываю с распахнутыми устами. Не с первого раза до меня доходит суть его молвы. Сглатываю.

— Я и так твоя.

— Всегда?

— Всегда.

— И никто больше не трогает твою душу, родная?

— Разве кто там поместится после тебя? — горько шепчу я, чуя его удовлетворение от моих слов.

Меня крепко сжимают в объятиях.

— Еще немного, милая... И мы увидимся, обещаю.

Это он мне говорит сам? Или это я хочу от него услышать? Не знаю. Я запуталась. Сильно запуталась. Но только это придает мне сил просыпаться каждый день. Поэтому я готова и дальше тонуть в этом омуте собственных лживых снов.

Глава 2

Выхаживая молодую медведицу, я уже устала изумляться ее упорству духа и силе нрава. Казалось, она была дочерью Перуна на земле, не иначе.

И имя у нее под стать — Гроза. А вот у меня не совсем. Не было во мне той ярости, о которой гласило мое имя. Зацепившись за эту мысль, я неожиданно окунулась в воспоминаниях:

— Яринка, пойди сюда! Да волосы спрячь за платком!

Потуже завязав края бледно-голубой ткани на затылке, я юрко, обходя пучки с растениями, выбежала во двор. На огромном костре старый травник варил новое зелье. Скоро осень, и, на горе своего возраста, целитель знал, что это та самая пора, когда все в селении хворь заглядывает в каждый терем.

— Вот, гляди. — Он кивает на темно-зеленую жижу в котле. — Такого цвета должно оно получиться. Будет темнее, так оно от чебреца, и никто работать не захочет, спать будут. А светлее, так от масла календулы, и из нужников выходить не будут. Так животы скрутят. Уяснила?

— Да, наставник.

Киваю ему, решительно силясь все запомнить. Герд хороший целитель, со всеми травинками в лесной чаще знаком. Каждый цветочек поименно знает.

И человек неплохой. Я уже семицу у него сижу. И не обижает он меня ни словом, ни делом.

Я давно такой сытой жизни не знала. Оттого и бралась за все, что поручал целитель, стараясь сделать все как надобно, в ожидание щедрой похвалы.

— Молодчина. — Погладил меня по макушке горбун и метнул поварешкой в сторону лавки у избы. Там стройным рядом висели мешки да другая тара. Недавече воевода лично принес. — Возьми корзинку да сбегай в лес за младой полынью. Рукавицы не забудь взять!

Последнее ветер уже донес мне в спину. С корзинкой в руке я бежала по тропинке вниз к ручью. Там возле скал росла дивно какая щедрая полынь. И ничего не застарелая. А самая, что ни на есть, младая.

Но добежать до скалы мне в тот день зарева было, видать, не суждено.

Выпорхнув на медвежью тропу, я попыталась через рощу ее обогнуть, дабы не нарваться на косолапого. Но наткнулась на другого зверя... человеческого.

Молодец был меня старше и больше втрое, его друзья выглядели так же. И отнюдь не дружелюбнее. Чем они тут занимались, для меня было загадкой, но, скорее, чем-то непотребным, ибо завидев меня, брови самого крупного недовольно сошлись на переносице.

— Ты кто такая, малявка?!

Рявкнул он на меня, да так, что я сжалась вся и испуганно отошла на шажок назад. Вспомнился всегда пьяный батька, он если так глянул, точно знай, что поколотит.

Язык прилип к небу. Но дожидаться моего ответа незнакомец не стал, да и потом за меня ответил один из его товарищей. Худощавый длинноволосый черныш.

— Так эта новая ученица Герда. Говорят, ее воевода Драгомир в лодке у берегов Солянки нашел. Вот и привел... найденыша.

— Почему мне не ведомо?! — Рявкнул высокомерно и небрежно прошелся по мне взглядом. — Сухая, костлявая. Проку от такой какое?!

— Так служанкой...

Подал голос второй из его товарищей. Тот, что вел себя по-боярски, еще раз прошелся по мне взглядом и мерзко сплюнул на землю.

— Служанкой, да... Можно... — Потер он свой жирный подбородок, а потом премерзко хмыкнул. — А глазища у нее ничего так. И молчит... Мне оно нравится. Меньше раздражать будет.

— Так ущербная же, Воята.

Подал голос тот, что справа, и тут же получил оплеуху от того самого Вояты.

— Не лезь, когда я меркую, собачий потрох! А ты... — Его взгляд сместился ко мне. — Пойди сюда. Поклонись своему господину.

Я сглотнула и инстинктивно напряглась. До избы Герда бежать дольше, чем я успею, пока они меня нагонят. А ведь только сейчас я заметила привязанных к хрупким стволам березы лошадей.

Не успею.

Остался только берег бурлящей реки. Плавала я хорошо. На этом все мое спасение и заложено.

Будто поняв, что таится за моим блуждающим взглядом, он прищурился и гневно заорал.

— Привыкай к покорности, шавка. Я твой господин!

Достав хлыст из сапога, он двинулся ко мне, его друзья премерзко захихикали. Только дожидаться увидеть, что будет, я не стала. А сиганула в рядом стоящие кусты.

Специально избегая тропы, я бежала через заросли, обегая крупные стволы деревьев. При такой погоне лошадей не пустишь. Да и...

Просчиталась я в одном. Пусть тот толстый «бояр» за мной и не угнался бы, но его худые-шепки друзья как раз. Длиноногие зайцы мигом загнали меня в ловушку. Еще одно мгновение, и меня со всей силы сбили с ног ударом в бок, я кубарем покатилась вниз по склону, отбив себе все кости.

Кто-то ухватил меня за косу и поднял на колени.

— Зря ты, девка, сразу не склонила голову, себе хуже делаешь!

Ответить не могу, я ударилась об камень, и теперь уста кровят. Лишь краем взгляда замечаю, как вниз по тропе на рыжем скакуне спускается тот самый Воята.

Довольно усмехается. Он даже не спускается с седла, будто пытаясь казаться еще выше и могущественней.

— Ну что, немощная! Добегалась?! Сейчас я тебя...

Он достал хлыст из-за пазухи. Но неожиданно холодный ветер прошелся жеребцом по кронам деревьев. Я сглотнула. Светлое летнее небо заволокло темными тучами. Заскребли громко ветки деревьев.

— Воят...

Трусливо шепнул длиноволосый, что держал меня за косу.

— Захлопнись!

Рявкнул тот самый Воята и замахнулся хлыстом. Только вот лошадь под ним резко встала на дыбы, в глазах животного заплескался настоящий страх. Будто она увидела живую тьму.

Сорвавшись с места, она двинулась в рощу на всех парах, унося на себе и мерзкого борогого.

— Воята!!

Глава 3

С особым удовольствием я мысленно дорисовываю цветы. Каждую деталь. Не забыв о ярких оттенках, так любимы взору моей целительницей.

Прикрыв веки, я впервые за день могу себе позволить такую блажь и расслабиться.

Совсем скоро наступят мои темные сны, где опять появится моя целительница.

Бельчонок.

И я в предвкушении этого.

— Черный, там баб притащили. Заласкать наши пропащие души! Тебе одну...

— Нет. — не раскрывая век, бросаю жестко, так и оставаясь сидеть на своем стуле с откинутой головой на широкой спинке. — Уходи.

Воин уходит, оставляя меня одного. И я сосредотачиваюсь теперь на подсолнухах. Яринка их любила. Поэтому дорисовываю и их в своем сознании. Медленно, не спеша.

Чую, что теперь не один в комнате, но так и не размыкаю веки. Ворон тоже неспешно падает в кресло напротив, я слышу шелест клинка, что выходит из ножен. А потом тихий мелькающих писк ткани, что пробегаеться по твердой рукояти.

— Это неправильно.

Роняет чуть позже бер, пока я продолжаю дорисовывать свой сон. Мне и так ведомо, о чем пойдет разговор, о моих чудных снах. Посему грубо ему напоминаю, что он лезет не туда.

— Меня не волнует, что думаешь ты.

— Черный, я всё понимаю. Мы оба не от мира всего. И достаточно растеряли мозгов... Но то, что ты продолжаешь делать...

— Ворон, утихни.

Прошу с надрывом, скрепя зубами, так и не распахивая глаз. Я не желаю слышать правду, даже с его уст.

— Черный, ты мне друг, и я не намерен молчать. Ты теряешь рассудок, брат. Прекращай это!

— Будь я в трезвом разуме, думаешь, дожил бы до сегодняшнего дня?

Распахиваю веки, с ядом гляжу на него. Бер сжимает точильный камень в руке до хруста. Но взгляда не отводит, тяжело вздыхает.

— Черный, ты сам себя губишь.

— Зачем оставлять это другим? — Хмыкаю презрительно. — Представь, как осчастливятся княжеские псы?!

— Хватит, черный! Ты, млять, теряешь рассудок! Уходишь в свои грезы, ты живешь не реальностью...

— Зачем мне реальность, в которой нет ее?! — Взрываюсь я. — Мне она по нраву! С чего тебя это колышит?!

— С того, что она мертва!

Уж лучше бы он проткнул меня своим мечом насквозь. Дыхание спирает, тьма бунтует в крови. Я с ненавистью сверлю его взглядом.

— Замолчи... — Выдыхаю хрипло, не желая слушать. Не желая принимать эту правду. Цепляю судорожно за подлокотники кресла.

— Но оно так, хочешь ты или нет! — Напирает медведь, подаваясь вперед. — Ладно, до того, как узнать об этом. Но сейчас тебе ведомо, колдун! Та целительница тебе сказала: девочка твоих снов погибла.

Срываюсь с места, подходя к окну. Пусть я и холоден снаружи. Пусть не ору, не убиваю. Но меня разрывает изнутри.

Слышу за спиной шаги. Широкая ладонь бера ложится на мое плечо, ободряюще сжимая.

С сожилением молвит:

— Отпусти ее, Зар. Отпусти ее дух в Навь... Не мучай ту, что так преданно любил.

И я обреченно закрываю глаза.

Все цветы, что я мысленно долго рисовал для моей Яринки. Все они увяли.

****

С Наталкой я прощаюсь недолго. Она все уговаривает меня остаться еще немного погостить. Но я, помня вчерашние «разговоры» с медведем, спешно собираюсь в стаю белых.

Там под крылом тети Любавы и строгим взглядом Благояра никто ко мне не полезет.

Но уйти так просто, видно, было мне не суждено. Вчерашний бер, что так отчаянно требовал обратить на него свой взор, подловил меня во дворе. Пусть Третьяк с Наталкой были неподалеку, и в случае чего услышал бы мой вскрик, но меня это настораживает.

Пячусь назад, узрев широкоплечего бера, и тот, уловив мой настороженный взгляд, ставит руки перед собой миролюбивым жестом.

— Не бойся, целительница. Не обижу, не трону. Клянусь. Я это... — отводит стыдливо взгляд, неловко смыкает губы в извиняющей улыбке. — Я хотел прощения твоего попросить за вчерашнее. Не держи зла, светловолосая, я не со зла. И не обидел бы...

Он трет неловко шею, отпускает плечи уныло.

— Просто приглянулась ты мне сильно. Не удержался... Извини, если напугал.

Я киваю ему, слегка растерев из страха, и взглядом прошу пропустить меня. Он тут же отходит в сторону. Шагаю, и уже в спину слышу мужское.

— И это... Ты не горюй. Твой мужик не может не вернуться, когда его так сильно ждут.

Сглатываю комок недосказанной грусти и лишь киваю дерганно, уходя.

На сей раз нас провожает другой бер через лес. Он идет впереди нас, указывая тропы и ловко обходя ловушки на лесного зверя. Троян же позади меня. Молчалив и бесстрастен. Но я чую, как меж нами выросла ледяная стена. Он обижен на меня?

Но с чего? Неужто он и вправду заглядывался на меня все это время, а я и не замечала? Тяжелая ноша поселилась на душе и давит на сердце.

Мы уже покинули лес бурых и идем вдоль берега Солянки. Галька хрустит под ногами. Оба мужчины безмолвно шагают рядом.

Над нашими головами грохочут первые раскаты грома. Темные тучи полотном заволокли небо. Бер косится на меня в простеньком сером платье и обратно на волкадака.

— Зря вы не переждали у нас непогоду. Размокнете ведь...

— Переждем в северных пещерах на нейтральных территориях вдоль границ черных волков.

Холодно роняет белый волкодак. Бер опять смещает взгляд на меня и осуждающе тянет волку:

— Ты-то переждешь. Но она человечка...

— Не лезь, косолапый. Я за нее в ответе, не ты!

— Не рычи, белый! Мне не теплее станет, если подружка нашей госпожи пострадает.

Бер и волкадак угрожающе нависают друг над другом.

— Перестаньте... — шепчу испуганно, не зная, что сделать: вклиниться меж ними или сбежать от греха подальше.

Кажется, еще чуть-чуть, и они кинутся друг на друга. Но внезапный свист в воздухе.

И тонкая стрела летит мимо горла волка, задевая плоть острым краем. Из раны брызжет кровь. Волк падает на колени, жадно глотая воздух.

— Твою мать! — кричит бер, выхватив топор из-за спины. — Засада!

Глава 4

— Где ты был? Где ты запропостился, когда я звала? Где, Чернозар?!

На дне излюбленных глаз плавают слезы и неведомая мне ранее ненависть и обида. Будто мой бельчонок перестал им быть...

В белом платье с растрепанной косой, руки молодки зацелованы брызгами крови. Крохотные пятнышки опалили и белую лебединую шейку, опечатали следами и впалые щеки.

Делаю шаг вперед.

Я не удержался. Да, слово мое было обещано Ворону и самому себе отпустить мою больную радость сердце. Дать ей покоя.

Но я не смог. Вернулся в свои излюбленные сны, сам того не ведая.

И вот она передо мной. Разгневаная. Обжигающая. Вся в крови.

— Девочка моя...

Делаю шаг вперед, тяну руку обласкать ее стан, сотканный из тумана, ладонью. Но тут же получаю хлесткую пощечину. Щеку жжет понастающему. Изумленно перевожу на нее взгляд и тут же получаю по второй щеке.

— Как ты мог, а? — давится она слезами, хватает меня за воротник рубахи, тянет с силой к себе. Шипит в лицо змеей, обозленной на весь мир:

— Где ты был?! Где?! Я звала!

— Я... — язык немеет. Разум тускнеет. Она так живо ощущается сейчас, будто это и не сон вовсе. Пытаюсь рассеять туман, дабы разглядеть лучше. Будто хочу ее задобрить.

Но он лишь мрачнеет сильнее. Не подвластен мне. Целительница отпускает меня, брезгливо отойдя назад, рукавом испорченного платья стирает слезы зло с ресниц. Не щадя нежной кожи.

Я теряюсь то ли в панике, то ли в недоумении. Сон мне не подвластен. Тогда кому он подчиняется? Кому, если не мне?

Недоуменно перевожу взгляд на отраду своей души.

— Я тебя звала. — шепчет она судорожно, — Я тебя звала. А ты не пришел.

Молодка медленно поднимает руки перед собой, томно и устало закрыв веки. Туман обретает очертание теней. Темных.

Они не пугают меня. Но подчиняются ей. Ей! Как живой.

— Я хотел тебя отпустить. Хотел освободить от этого бремени...

Срываются с моих уст оправдания. Для нее или для себя? Веки рыженькие распахиваются, а глаза обжигают темным огнем.

— Освободить? Отпустить? Тогда, когда ты освободил меня от всего мира, заполняя душу собой, ты решил отпустить?! Когда нужен мне!

Срывается ее нежный голос на крик. Подхожу решительно к ней, проходя через темные тени, сотканные из черной магии. Но они мне не помеха.

Хватаю ее грубо за плечи, встряхиваю. Кричу ей с ненавистью на весь мир то, что ранее даже в думах проговорить не смел:

— Да отпустить! Ты мертва! Ты ведь мертва, ты умерла, душа моя.

Взгляд любимых очей стынет. Мгновение она рассматривает меня как чужака. Будто впервой видит.

— Мертва? — недоуменно переспрашивает, а потом горько хмыкает: — Мы сошли с ума. Потеряли рассудок.

Упирается лбом промеж моих ключиц. И я тяжело вздыхаю, растеряв из силы хватки на ее плечах. Нежно глажу голую кожу большими пальцами, даже не ведая, что меня обманули.

Всегда хрупкие ладоши упираются мне в грудь и с силой отталкивают от себя. Я отшатываюсь назад, изумленно рассматривая родную фигуру.

Заламываю бровь, рассматривая жгучую и лютую ненависть в ее очах.

Будто я ее предал.

Будто я...

— Да, ты прав, я мертва. Живая мертвячка в плену врагов. — хлопает себя ладонью между ключицами: — Ты забрал все отсюда. И сердце, и душу! Я попросила лишь одного! Не покидай меня хотя бы во снах. А ты...

Разочарованно вздыхает. И мне больно от этих обвинений.

Три ночи я держался. Три ночи не сомкнул и глаза, боясь отдаться предвкушению и соблазну, опять созвать ее лик. Сорвался. И вот она, разгневаная, как самая что ни на есть живая.

Опять силюсь подойти, но застываю ледяной статуей от ее вскрика:

— Не подходи!

Находит мой взгляд и вонзает во мне отравленный кинжал с каждым слейдушем словом.

— Ты меня погубил, Чернозар. Ты... — тонкая слезинка ползет вниз по щеке к подбородку: — Отравил собой. И я сошла с ума, позабыла обо всем на свете. Верно ждала. А теперь я умру, а ты даже не пришел меня утешить перед смертью. Мне пришлось силком приташить тебя сюда!

— Как ты...?

А ведь и вправду, только сейчас я осознаю, что не сон меня сморил. А всё резко потемнело перед глазами, и я вот уже здесь.

Чары?

Но духи не способны к подобному. Значит ли это, что...

— Милая моя, где ты...

Она обрывает меня горькой усмешкой.

— Уже не твоя.

И, поворачиваясь ко мне спиной, уходит в туман, оставляя за собой кровавые следы. Срываюсь за ней следом, желая коснуться.

Расспросить.

Сжать в объятьях.

Всё узнать.

— Яринка... — давлюсь собственным вскриком.

— Яринка... Яринка... Яринка!!!!

Кричу я во сне, вырываясь из грез, как из-под толщи воды. Выгибаюсь в чужом захвате, распахнув взгляд от беспощадной тряски за плечи.

— Черный, проснись!!!

Беспокойно заглядывает в мои очи Ворон. Бер держит меня за плечо, пока его солдаты держат в захвате мои руки. Я тяжело дышу, судорожно глотая воздух. Беспокойно оглядываясь.

Тьма вокруг плывет клубами дыма. Совсем как во сне. Она будто противится мне и ищет ее... ту, которую давно признала своей. Точнее, моей.

Младые воины, что держат меня, тоже беспокойно переглядываются. Вероятно, их затопает удивление, ибо никогда еще черный колдун не терял рассудок при всех, зовя во сне девчонку.

— Отпустите... — хрипло шепчу. Но те смотрят ожидающе на бера, тот кивает.

Меня отпускают. Я тут же встаю на ноги. Голова слегка кружится, теряю твердость земли из-под ног, Ворон успевает меня словить за плечо.

Глава 5

— Иок! Мирас кер! Иок! Баба даль чечек!

Чужой говор на неродном наречье тащил меня из пелены беспамяства арканом. С трудом разлепив веки, я судорожно глотнула воздуха. Где я?

Голова будто каменная, и поднять ее не в состоянии. Все тело ноет и затекло. Ибо я привязана к стволу дерева. И участь моя, видно, не из завидных.

Печенеги девок насиловали или продавали в рабыни. А там, гляди, и первое, и второе.

Но сердце в груди кровоточило не оттого. С печенегами я была знакома. Я знала, что от них ожидать. Они были врагами, ими и остались...

А черный колдун. Почему меня так трясет от уверенности, что все это время мои сны будоражил его дух?! Ведь с того дня, как известили о смерти Чернозара, я, как дурная, не могла в это поверить.

Где-то глубоко внутри бережно охраняя веру, что он, быть может, жив...

Каким бы ни был... Раненым, безногим, но жив.

А теперь что, Ярина? Даже если жив, или будь там мертв, что дальше, мм?

Он не пришел. Не пришел тогда, когда я его отчаянно позвала. Самолюбивая и властолюбивая тварь!

Живая или мертва уже без разницы!

Я просто сошла с ума. Растеряла разум, а он продолжает мучить и пытать.

Мертвая я?

И впрямь мертвая, из плена у печенегов мало кто живым выбирается.

И все же злость меня охватила лютая. На Зара и на весь мир в одночасье. Почему я? Почему со мной все это случилось?

Мертвая, говоришь, милый?! Да будет так, да только не твоя я вовек. Ни телом, ни душой. Ни в Яви, ни в Нави.

Когда рука чужака отпустилась на мое плечо, грубо ухватив и подняв на безвольные ноги, я даже не уперлась. Чего ради?

До самодельного шатра мое тело не только дотащили, но и ласково пихнули за шелковым пологом.

Потеряв равновесие, я плюхнулась на колени прямо на растянутом ковре.

Звук приближающихся шагов раздавался все ближе. Скрипнула кольчуга воеводы печенегов, и передо мной встали черные сапоги из плотной кожи.

Мгновение, и жесткие пальцы ухватили меня за подбородок. Я и пискнуть не успела, меня резко дернули глянуть вверх.

Старый печенег с посеревшими висками смотрел на меня с довольной ухмылкой. Взглядом ощупывая мой худой стан, некрупную грудь и острые плечи. Черные очи-бусинки прошлись по рыжеватой косе вверх, пока не споткнулись об мои очи.

И это было последним, что он повидал за свою жизнь.

Я уже привязалась к его разуму. Уже потянулась к местами потрепанным ниточкам по телу. Окаменевшее выражение лица печенега манило причинить ему боль.

Еще одно мгновение, и ноги его подвели, он рухнул на колени передо мной.

Теперь мы поровнялись...

Как легко отпуститься от господина до раба. Так же, как от живого до мертвого.

— Что... ты... такое..?

Защипал он через силу, не в состоянии отвести от меня взгляд. Мои ресницы тоже замерли на месте, даже не трепетая.

Печенег судорожно сглотнул. А я уже слышу, как в его сердце, будто в пробитой крыше во время дождя, стекает кровушка. Какая жаааалость...

Мне осталось лишь подтолкнуться.

Моя безумная улыбка его пугает до трясучки. А когда мои уста размыкаются, печенег и вовсе начинает тревожно кусать уста.

— Ты задыхаешься, печенег... Воздуха не хватает. Дыши...

И он покорно начинает дышать. Сильнее. Жадно. Будто пробежал версту. Две. Три.

— Быстрее.

Тихо шепчу ему, слизав кровь с разбитой губы. И он подчиняется. Сосуды расширяются от бега крови, выпирают под грязной кожей. А сердце словно хрупкий кувшин, в котором через край стекает вода. Оно трещит. Оно захлёбывается.

Оно бьётся сильнее, отчаянно желая ещё немного пожить.

Именно в это мгновение в шатёр врываются пара воинов и худощавый печенег. Мне тут же заламывают руки и обласкивают щёку оплеухой.

— Бара! Бара! — кричит худощавый, ухватив седоволосого за плечи, тот судорожно хватает молодого соплеменника за штанину и быстро-быстро дышит. Ненавистно смотрит на меня. Пытается закрыть себе рот, дабы не дышать.

Но нет... Ему уже никто не поможет. Сердце старика пустилось в последний бег, который кончится через... Мгновение.

Будто поражённый стрелой, он сглатывает напоследок, и глаза-бусинки становятся стеклянами, а потом тяжёлым камнем падает в руки своего соплеменника.

— Баррааа!!! — орёт второй, тряся за плечи мертвеца.

Словно лютый волк поворачивается ко мне. Крепкие мужские руки хватают меня за шею и шепчут, не щадя яда в корявой молве:

— Ты... Проклятая ведьма! Ты убить Бара! Ты! Ты умирать... Умирать!!!

Его руки сжимаются сильнее. Перед моими очами бегут мошки. Кажется, это всё. Я могу поймать его взгляд, могу его заставить подавиться своей же кровью. Но не хочу... Не хочу я... Вдруг так устала?

Я вдруг всё растеряла.

Себя.

Мечты.

И даже сны, оказались, были не мои.

Мир меркнет. Кажется, пришло время прощаться с этим миром. Кажется, уже всё...

****

— Перун, да чтоб тебя!! Ты так и собираешься тут сидеть?! Даже не вмешаешься?!

Никто не смел обращаться к Владыке Неба по имени. Только безрассудный бы посмел на него поднять голос. Ну или владычица душ.

— О чём твой говор?

Лениво интересуется тот, неспешно чистя свою небесную сокиру. Впрочем, Морана настолько возбуждена и люта пылает ненавистью, что и не сочла нужным поприветствовать господина должным говором.

Уперев руки в оружейный стол, она нависнула над владыкой грома и молний, злобно зашипев.

— Угомони эту высокомерную сучку, пока я ей все космы не повыдирала!

Пусть и божество, но женская природа брала своё. И глядя сейчас на Морану, владыка мог бы поклясться, что алые уста налились кровью, оттого пылают ярче, как и изумрудные очи.

Прав был Велес, истинная женщина даже в гневе прекрасна. Но вслух он молвил иное:

— О ком ты толкуешь, Морана?

— О Ладе! О ком ещё!? Эта су...

— Осторожно. — Владыка демонстративно грозно нахмурил брови. Как-никак Лада ему сестра.

Глава 6

«— Зарька, паршивец, опять слинять решил! А ну быстро вертайся! Пока я тебя своим посохом по спине не приласкал! Ну что застрял?! Да злобно фырчишь!

— Отстань, Герд! — фырчу недовольно, зыркнув на старика. — Не девка я, чтобы с нитками возиться! И вообще...

Но горбун подходит ближе и, не щадя своего посоха, лупит им меня по голени. Вскрикиваю, злобно глянув на него. Тьма сама вырывается густым потоком из глаз и пальцев.

Но старый целитель лишь высокомерно фырчит в ответ, ни капли не испугавшись.

— Ага, напугал ежа голой жопой! Чеши давай обратно в терем! И пока не наловчишься шить, никаких походов в лес!

И вроде нет в нем чар сильных, аль сил немысленных. Горбун, так и есть горбун, только робею я отчего-то под этим пронзительным взглядом. Не могу ему дерзнуть или увернуться от поручений Герда. Есть в нем неведомая мне пока сила, которой даже моя тьма побаивается.

— Зачем мне дурью маяться! — пинаю ногой попавшую под ноги корзину, недовольно сморщив лицо. Громко веду речи «сам с собой». — Лишь время терять задаром!

— А раненые сами себя шить будут? — хмурит старик поседевшие брови и упирается в меня недобрым взглядом. — Ты уж, Чернозар, если собрался мамкин дар развивать, то будь добр, сделай оно как следует! А теперь брысь в терем учиться!

И я, опустив голову вниз, возвращаюсь в терем. Обещал ведь воеводе, что не буду с Гердом воевать. Послушно черпая от старого лекаря все тонкости целительского дела.

И ладно травенство еще куда бы не шло. Души я тоже неплохо чуял, как и боль. Сосуды, что словно ручьи тянулись по телу, легко было запомнить. Особенно каждое, куда ведет кровь.

Но это дурацкое шитье! Бабское же дело!

И так все пальцы себе исколол! А Герд уперся рогом: учись, учись! Надоело! Уж куда бы больше толку было бы, если бы я в то время на мечах поупражнялся!

Но пока что из оружья мне доверена лишь игла. Которую хочется разломить на кусочки и кинуть в костер!

— Да чтоб тебя! — выдыхаю резко, когда острый конец прилетает под ноготь. Нитки спутались через пальцы, и подушка, на которой Герд велел учиться, давно проколота и растерзана не на шутку.

Тонкий шлейф весенней росы опаляет мои потоки. Я чую не только чужие чары, но и до моего слуха доносится робкий девичий вздох.

Приподнимаю взор от собственных рук и тут же замечаю любопытно высунутый курносый носик из-за шторки на печи.

Яринка тут же смущенно отводит взгляд, кусает губу.

Злость и так бушует в моей крови, а тут еще и она. Оттого я и тихо, но обещающе расправу в случае чего шепчу:

— Не дай боги, кто прознает про это...

Киваю подбородком на несчастную подушку, что пропиталась каплями моей густой крови. Но она тут же поднимает на меня свой взор. Светло-голубые очи с крапинками весенней травы смотрят недоуменно.

Она хмурит лоб и поджимает тонкие уста. Сползает тихонька с печи.

— Вредный ты...

Шепчет чуть погодя, но совсем не злобно. А даже чуточку разочарованно. Подходит ближе, садится на лавку, что аккурат напротив меня.

— Каким боги сотворили, таким и есть.

Ворчу я себе под нос, силясь распутать эти несчастные нити. Но они лишь сильнее путаются, доводя меня до состояния тихого бешенства.

И будто чуя это, девчушка тянет руку через стол и аккуратно накрывает мое запястье. Легкая прохлада окружает зудевшие от проколов пальцы. А потом и вовсе боль и жжения проходят.

Хмурю лоб, глядя на свои же руки. Как она сделала? Хотя, теперь-то понятно, с чего Герд так ее сразу принял. Как родную! Сильная целительница. Все, как старик мечтал.

— Выходит, и тебя Хорс благословил.

Приподнимаю бровь, и бельчонок тут же убирает руку, пряча под стол. Она мгновенно напрягается, отводит взор в сторону. Жмёт плечиком.

— Совсем чуточку.

Я чую, как от меня рьяно пытаются утаить секрет, но не успеваю понять, что да как. Яринка неожиданно ловит мой взгляд и выпаливает:
— А давай я тебя наловчу шить? У меня неплохо выходит! Честно! Наставник хвалит.

Но я чисто из вредности выпаливаю быстрее, чем подумать.

— Сам управлюсь!

Еще чего! Будет меня девчонка учить! Да она и меня моложе будет, малявка совсем!

Тонкие брови девчонки хмурятся, она выдыхает с тихой обидой и грустью на меня.

— Мало того что вредный, так еще и дурак.

Изумленно поднимаю на нее взор. Не веря услышанному. Нет, меня часто обзывали за спиной, да и в лицо не раз бросали крепкие словечки.

Ублюдком я был. И выродком. И тварью. И сучьим потрохом. А вот дураком никогда.

Но провожаю я взглядом лишь узкую девичью спину.

Яринка, гордо расправив плечики, уходит обратно к печи. Лезет на половицы, стягивает с веревочки пучки цикория. Старый Герд сушит их вместе с цветами. Потом ставит нас отделять сухие темно-синие бутоны и растирать их в отдельную чашу. Потом из него варили отвары от бесоницы.

А из листов и ростков варили другой отвар, для укрепления здоровья мелюзги, особенно по весне и осени.

Вот и сейчас Яринка демонстративно уселась ко мне спиной и стала отделять цветы от плотных «ножек», ставя первые в плетеную корзину.

А я и позабыл об иголке в своей руке. И о том, что надобно уже наловчиться этой премудрости шить. Гляжу на нее и почему-то взгляда не могу отвести.

Она сейчас полубоком развернулась ко мне, личиком к окну. Видно, дабы лучше разглядеть цветки. Только оттого летние лучи солнца тут же облапали ее хрупкий стан. Туго заплетенные косы заиграли живым огненным блеском. Белая кожа покрылась россыпью веснушек.

Слабая она какая-то. Худенькая, как тетива лука. Того гляди, и ветром сдует.

Но забавнее всего наблюдать, как она ворчливо что-то щебечет себе под нос, наверняка поминая меня добрым словцом.

И вроде не впервой. На меня часто ругались и ворчали. Но сейчас совсем чую себя не по себе. Перевожу взгляд на подушку. Потом обратно на бельчонка.

Молва сама покидает мои уста.

Глава 7

— ...Уже две ночи как ушли.

— Маяр, я и так на взводе. Выплюни сопли и перестань их жевать! Говори уже.

— Бронислав, я сам не ведаю, где они. Сказали, что вернуться через две ночи.

— Какой черт их туда отправил?!

— С красивыми очами... — кто-то хмыкает, видно, из толпы. Смешки возрастают над лагерем.

И снова ругательства и недовольные возгласы. Я будто качаюсь на волнах. Меня вроде и не били. И даже не обидели. Но видно, только сейчас я имела несчастие словить откат от дурмана, которым надышалась у печенегов.

Голова идет кругом. И становится так паршиво внутри, что кажется, еще немного, и меня вырвет. Хотя нечем...

Приоткрываю веки, но без лишних движений. Такое чувство, что если сильнее дерну головой, она просто оторвется с шеи. Медленно дышу, пытаясь вернуть более-менее ровное дыхание.

А сама жадно выслушиваю каждое словечко незнакомцев. Порой их раскатистый смех звучит как раскат грома, и что простреливает мои виски болью. Морщусь.

И едва ли заметно вздрагиваю, когда перед моим взором мелькают черные мужские сапоги. На кожанных носках давно обсохли крупные пятна багровой крови. И сдается мне, кровь эта принадлежит не одному человеку...

— Ва-а-а-а-ай! — крепкие голени медленно тянутся назад, воин приседает передо мной на корточки. Хватает жестокими пальцами за подбородок, поднимает вверх. Заставив глянуть на него. — Кто тут у нас сделал глазки? *(Имеется в виду: кто тут проснулся?)

Тот самый, со шрамом. Он не в пример вчерашнему дню спокойнее, так же недовольно хмурит чернявые брови. Смотрит на меня с легким прищуром.

— Ну, ляль? — отпускает голову на бок, поворачивает и мое личико то правым боком, то левым. Скучающе спрашивает: — Что мне с тобой делать?

Мне плохо. Что ли, слово молвить просто нет сил... Распахиваю пересушенные уста, пытаюсь обронить слово. Но вместо слов с них срываются густые капли крови, капая с тонких трещинок нежной плоти на руку моего пленителя.

Он тут же меняется во взгляде, опрокидывает мою голову сильнее, заставив глянуть на него. А у меня все плывет перед глазами.

— Махей!

— Да, командир. — на меня падает огромная тень подошедшего мужика. — Звал...?

— Что, мать вашу, вы с ней сделали? Медовухой уста промыли?

— Нет, командир. Ты чего?!

Тут же оправдывается первый. Приседает рядом со мной.

— Не трогали мы ее. Она же весь путь без сознания... проспала.

— Да чтоб меня! — я обвисаю плетью в руках воина со шрамом, слыша все издалека, как во сне. — Зови Каяра! Живее! Эй, лялька, слышишь? Держись! Ты только держись...

Но меня уже обнимает тьма. И я уплываю туда, где было хорошо.

В те времена, когда я не была одной. Когда я не была брошенной.

— Городничий их отдаст и не моргнет. Как блохастых щенят утопит в этой войне. Послушай мое слово, воевода, забирай Чернозара да Яринку.

— Ты верно весь разум растерял, Герд! Куда мне их тащить? Там война! Там смерть! Я сам, что ни день, то чуть с Мораной не разминаюсь для встречи!

— Не глупи, Драгомир. Война, как ни крути, их коснется! Одно дело, когда под твоим крылом! И совсем другие щи, если городничий их отправит! Или ты веришь, что княжеская дружина возьмут Чернозара как лекаря? Брось, Драгомир! Они его сделают палачом.

— Быть может, ты и прав.

Устало бросает воевода, он проводит рукой по отросшим волосам. Ловит взгляд старого горбуна и поджимает разочарованно уста.

— Я верил, что моей верной службы достаточно в глазах городночного, дабы он не тронул Чернозара. Чтобы он принял его.

— Пойми уже, Драгомир, это для тебя малец — сын твоей сестры. А для остальных Чернозар — сын Черномора. Наследие самого великого и жестокого колдуна всей равнины. И рано или поздно из него сделают того, кем он родился.

— Чернозар не только сын Черномора. Он и дитя Славяны. В нем целительской крови не меньше, чем черной!

Упрямо давит тоном голоса воевода.

Но горбун лишь, тяжело вздыхая, берет с раскаленной печи уже побелевший клинок специальными щипцами. Подходит к воеводе с правого боку.

Драгомир, полуобнаженный, морщится при виде раскаленного добела клинка. Подхватывает зубами рукоять своего кинжала, крепко сжимает.

Мгновение, и старую лачугу озаряет болезненное мычание. Стойкий аромат паленной плоти режет глаза, я отшатываюсь назад, но тут же спиной чую чей-то твердый стан. Быстро оборачиваюсь и испуганно ойкаю, узрев пред собой обтянутую черной рубахой грудь Чернозара.

Не успеваю привлечь к нам внимание своим необдуманным вскриком, как пальцы юныша накрывают мои уста. Меня притягивают к себе ближе, хмуро вслушиваясь в разговор Драгомира и Герда.

Старый горбун заканчивал с перевязкой, но не со своими думами.

— Ты подумай о моем говоре, Драгомир. Не хочешь брать с собой, не бери. Но спрячь от глаз княжеских псов. Отправь его в Братство Луны и Солнца.

— Герд, ты верно сбрендил?! — яростно подымает на него взор Драгомир. — Уж лучше в дружину к князю, чем в объятья ордена. Они же живые мертвицы! Не сегодня так завтра падут в смертном бою! Никто живым оттуда не выбирался до сей день...

— Драгомир, да черт тебя подери! Спойми уже, в Чернозаре больше темной крови, чем целительской. Колдовство — его доля. И либо его в Братстве наловчат чарами управлять! Либо отправят княжеские воеводы в первую шеренгу неопытным котенком помирать. Дай ему шанс выжить, Драгомир...

— Нет, Герд... Ни за что. Пока я жив...

— Но только так он станет сильнее. Ты пойми, ветренная башка, ты тоже под княжеским кнутом попадешь...

— Пущай! Мне не впервой. Спина выдержит...

— Дурак, и себя погубишь, и пацаненка не защитишь...

Ладонь юныша исчезла с моего рта. Чернозар бесшумно покинул чулан, я вслед за ним.