В объятиях тьмы

Глава I. В коих надежда обретает черты грядущей тени

Солнце, бледное и жидкое, как разведённые водой чернила, едва пробивалось сквозь тяжёлые бархатные занавеси будуара Изабеллы. Воздух, пропитанный ароматом воска от полированной мебели и увядающих в вазе белых роз, казалось, застыл в томительном ожидании. В зеркале в позолоченной раме отражалась она сама — юная леди Изабелла Лоуренс, чьё лицо, обычно озарённое безмятежной улыбкой, ныне хранило печать безмолвной тревоги.

Пальцы её, обтянутые тончайшей лайковой перчаткой, нервно перебирали жемчужное ожерелье на шкатулке. Через неделю — свадьба. Через неделю она станет миссис Артур Уитмор, и её жизнь, столь тщательно распланированная и предопределённая, обретёт наконец свой истинный, блистательный смысл. Они будут жить в его родовом поместье, летом — выезжать в Брайтон, зимой — принимать гостей в лондонском особняке. Она родит ему наследников. Это была сладостная, отточенная до мелочей мелодия будущего, которую она мысленно играла снова и снова, дабы заглушить навязчивый, холодный шепот сомнения.

Сомнение же это имело имя — Артур.

Мысль о нём заставила её подойти к окну. Внизу, в саду, он прогуливался с её отцом, и сердце её сжалось при виде его фигуры. Высокий, статный, всегда исполненный неистощимой энергии, ныне Артур двигался с непривычной осторожностью, будто каждое движение требовало от него невероятных усилий. Его лицо, обычно румяное от здоровья и ветра, было бледно, как старый пергамент, а под глазами залегли тёмные, зловещие тени. Мозговая лихорадка — так определили местные эскулапы его недуг, разводя руками в профессиональном бессилии. Они прописывали кровопускания и прохладительные микстуры, но Артур лишь слабел с каждым днём, словно сама жизнь тихо и неумолимо сочилась из него сквозь невидимую рану.

— Изабелла, дорогая моя! — раздался за её спиной голос матери. Леди Маргарет Лоуренс вошла в будуар, её платье шелестело тяжёлым шёлком. — Что это ты одна, в такой тоске? Артур здесь, он жаждет твоего общества. Сейчас доктор Морли завершил свой осмотр и обнадёжил нас — он уверен, что кризис миновал.

Изабелла отвернулась от окна, силясь придать своим чертам выражение лёгкой радости.
— Да, мама, я уже спускаюсь. Я лишь... переводила дух.

— Понимаю, дитя моё, — леди Маргарет коснулась её щеки. — Скоро все эти тревоги останутся позади. Ты будешь счастлива. Он — достойная партия.

Достойная партия. Да, он был ею. Сама мысль о нём должна была согревать её душу. Но когда она спустилась в гостиную и увидела его, сидящего в кресле у камина, с лицом, искажённым попыткой улыбнуться, а в глазах — пугающую пустоту, её охватил леденящий ужас. Он был похож на изящный портрет, с которого медленно стираются краски.

— Изабелла, — его голос, некогда такой звучный, был теперь лишь хриплым шёпотом. Он протянул к ней руку, и пальцы его были холодны, как мрамор. — Не смотри на меня с такой печалью. Я... я поправлюсь к нашей свадьбе. Обещаю.

Она взяла его руку в свои, сжимая её с такой силой, будто могла влить в него собственную жизнь. В этот миг она ощутила не только любовь, но и страшную, всепоглощающую беспомощность. Мир, столь прочный и предсказуемый, внезапно раскололся, обнажив бездну, на краю которой она стояла.

И где-то в самой тёмной глубине её сознания, подобно первому удару похоронного колокола, прозвучала крамольная мысль — мысль о старом фолианте, пылящемся в заброшенной часовне их поместья. Книге, о которой ей говорила когда-то старая, полоумная нянька. Книге, в коей содержались речения, обращённые к силам, не признающим ни Бога, ни докторов.

Вечером, когда в доме воцарилась тишина, а за окном воют ветер сулил ненастье, Изабелла стояла на коленях в своей молельне. Но слова молитвы не шли на ум. Вместо них в сердце её зрело иное, страшное решение. Решение, за которым маячил призрак нечеловеческой цены и обещание спасения, пахнущее серой и погибелью.

Глава II. В коих тьма заключает свой договор

Полночь отзвонила на башенных часах, и каждый удар казался погребальным звоном по её невинности. Покинув тёплую постель, Изабелла набросила на ночную сорочку тёмный плащ, и её босые ноги скользили по ледяным каменным плитам коридоров. Запах плесени и ладана висел в воздухе заброшенной часовни. В свете одинокой свечи, которую она сжала в дрожащей руке, плясали лики скорбящих ангелов, взиравших на неё с немым укором.

Сердце её стучало, как птица, бьющаяся о решётку клетки. Перед алтарём, затянутым паутиной, лежал тот самый фолиант — кожаный переплёт, стянутый железными шипами. Дрожащими пальцами она раскрыла его на странице, отмеченной засохшим цветком. «О призыве того, чьё имя не произносят».

— Invoco te, potentem tenebrarum... — её шёпот был похож на шелест опавших листьев.

Воздух сгустился, свеча погасла, погрузив всё в угольную тьму. Холод, не природный, а живой, ползучий, обвил её лодыжки, поднялся выше, заставляя зубы выбивать дробь. И тогда в центре часовни материализовалась фигура. Высокая, на две головы выше мужчины, с плечами, способными заслонить луну. Это был Каэл.

Кожа его отливала цветом тёмной меди, а по рукам и торгу струились чёрные, словно жидкий обсидиан, узоры. Два изогнутых рога, подобных полированному чёрному мрамору, вздымались из густых волос. Но самое жуткое были его глаза — без зрачков, полные медленного, горящего золота, как расплавленное в горниле адского металла. Он дышал, и с каждым выдохом из его ноздрей вырывалась струйка дыма, пахнущего серой и дорогим ладаном.

— Призвала — и я пришёл, дитя смертных. — Его голос был низким, он вибрировал не в ушах, а в самой её кости, в глубине черепа. — Ты хочешь что-то получить. Что ты предложишь в обмен?

— Ж-жизнь... — выдавила она. — Спаси его жизнь.

— Жизнь? — Он медленно обошёл её, и её тело покрылось мурашками от его взгляда. — У меня их миллионы. Твоя — пылинка. Нет. Я хочу не её.

Его пальцы, длинные, с острыми, как отточенный уголь, ногтями, скользнули по её щеке. Прикосновение обжигало холодом.

— Я возьму твою невинность. Ту самую, что ты бережёшь для него. Каждую ночь, пока длится его хворь, ты будешь приходить сюда. И отдавать мне её вновь и вновь. Пока он не восстанет с одра. Согласна?

Отчаяние сжало её горло тугим узлом. Она кивнула, не в силах издать ни звука.

— Слова, дитя. Я должен услышать твой голос.

— Я... согласна, — прошептала она.

Он ухмыльнулся, и в его улыбке не было ничего человеческого. Взмах руки — и её плащ упал на пол. Другой — и тонкая сорочка распалась по швам с тихим шипением, обнажив её до дрожи бледное, покрытое мурашками тело. Она зажмурилась, пытаясь уйти в себя, но он не позволил.

— Смотри, — приказал он, и её веки сами собой открылись. — Смотри на того, кому ты теперь принадлежишь.

Он привлёк её к себе. Его плоть была твёрдой, как полированный гранит, и обжигающе холодной. Он обвил её руками, и его ладони, шершавые, как застывшая лава, скользнули по её спине, впиваясь в мягкую плоть у её лопаток. Она вскрикнула от боли и унижения, когда его пальцы сжали её ягодицы, заставляя её выгнуться.

— Тише, — его дыхание обожгло её шею. — Первая ночь — всегда самая горькая.

Он поднял её, как перышко, и положил на холодный каменный алтарь. Мрамор леденил её обнажённую спину. Он раздвинул её бёдра своими коленями, и её попытка сомкнуть их была сломлена одним лёгким движением его мускулистой ноги.

— Плачь, если хочешь. Мне нравится солёный вкус слёз.

Его большой палец с нажимом провёл по её груди, заставив сосок затвердеть не от желания, а от животного ужаса. Затем он склонился и взял его в рот. Его язык, шершавый и невероятно горячий, обжёг её нежную кожу. Она забилась, но его рука, лежащая плашмя на её животе, пригвоздила её к месту.

Затем он занял позицию между её ног. Она чувствовала его мощь, твёрдую и пугающую, у своего входа. Он не стал входить сразу. Сначала он водил своим членом вдоль её половых губ, смачивая его её собственным соком, который её тело, к её стыду, выдавило от страха. Каждый нерв был натянут струной.

— Прими свой долг, Изабелла, — прошипел он.

И он вошёл в неё. Медленно, неумолимо, разрывая девственную плеву одним точным, жестоким толчком. Боль, острая и огненная, пронзила её насквозь. Она закричала — тихий, сорвавшийся крик, который он поглотил своим поцелуем. Его язык проник в её рот, властный и требовательный, пока его бёдра врезались в её плоть, заставляя её тело содрогаться на холодном камне.

Он двигался внутри неё с мертвенной, ритмичной силой. Каждый толчок отзывался эхом в её пустоте. Она лежала, раскинувшись, её руки беспомощно скользили по гладкой поверхности алтаря, её слёзы текли по вискам, смешиваясь с пылью веков. Она чувствовала каждое движение, каждый дюйм его владения ей. Он наклонялся, и его рога скребли по камню над её головой, его горячее дыхание обжигало её ухо.

Он лежал на ней всей тяжестью своего тела, прижимая её к холодному камню алтаря. Его бёдра с силой ударяли о её плоть, и влажный хлопок соития смешивался с её прерывистыми, задыхающимися всхлипами. Одной рукой он держал её за шею, не давая ей отворачиваться, пальцы впивались в её горло, оставляя синяки на фарфоровой коже. Другой рукой он схватил её за бедро, растягивая её шире, открывая себя для ещё более глубокого проникновения. Суставы её ног заныли от непривычного, насильственного положения.

Глава III. В коих утро приносит не исцеление, а новую пытку

Первые лучи солнца, казалось, не несли тепла, а лишь обнажали её позор. Изабелла прокралась в свой будуар, словно вор, крадущийся от самого себя. Каждый шаг отзывался ноющей болью в самых сокровенных глубинах её тела — настойчивое, грубое напоминание о случившемся. Дрожащими руками она налила в таз ледяной воды из кувшина и принялась сдирать с кожи следы ночи — засохшие полосы слёз, пыль с алтаря, пятна, оставленные прикосновениями демона. Но сколь бы сильно она ни терла свою бледную кожу, она не могла стереть с неё память о его ладонях, о синяках, проступавших на бёдрах и запястьях, подобно тёмным фиалкам, распустившимся на снегу.

Она облачилась в высокое платье с глухим воротником, дабы скрыть отпечатки его пальцев на шее, и спустилась вниз, чувствуя себя не живой женщиной, но призраком, обречённым блуждать в некогда родных стенах.

Её встревоженные родители уже собрались в столовой.
— Дитя моё, ты бледна! — воскликнула леди Лоуренс, едва взглянув на дочь. — Ты нездорова?

— Нет, мама, — голос Изабеллы прозвучал хрипло и чуждо. — Просто... плохо спала. Всю ночь молилась за Артура.

Ложь, горькая и липкая, как смола, повисла в воздухе. Она не смела поднять глаз, боясь, что один лишь взгляд выдаст всю мерзость, въевшуюся в её душу.

Внезапно на пороге возник слуга, его лицо сияло от изумления.
— Сэр Артур! Он... он пришёл в себя! Лихорадка отступила!

Сердце Изабеллы не забилось в груди от радости, а словно провалилось в бездну. Леденящий ужас сковал её конечности. Это сработало. Договор начал действовать.

Она бросилась в его покои, движимая отчаянием, похожим на надежду. И увидела. Артур полусидел в постели, подушки были подложены под его спину. Бледность его лица уже не была мертвенной, а напоминала тонкий фарфор, сквозь который проглядывала жизнь. Он слабо улыбнулся, увидев её.

— Изабелла... — его голос был тих, но ясен. Больше не было в нём того ужасного, хриплого шепота. — Я видел тебя во сне. Ты была так печальна.

Она подошла к кровати, и её колени подкосились. Она опустилась рядом с ним, не в силах вымолвить ни слова. Он протянул руку — ту самую, что ещё вчера была холодна и безжизненна, — и взял её пальцы в свои. Ладонь его была тёплой. Живой.

— Доктор Морли говорит, что кризис миновал, — прошептал Артур, его глаза сияли благодарностью и любовью. — Это твои молитвы, моя дорогая. Твоя вера спасла меня.

«Не молитвы, — кричало что-то внутри неё. — Не вера. А грех. Боль. Унижение. Холодный камень и горячее семя демона в моём лоне».

— Да, — выдавила она, и это слово обожгло ей губы. — Это... это милость Господа.

Она сидела, держа его руку в своей, и чувствовала, как по её внутренней стороне бедра медленно стекает капля — остаток того, что оставил в ней Каэл. Физическое доказательство её предательства. Она спасла его жизнь, но осквернила всё, ради чего эта жизнь должна была быть прожита.

Артур сжимал её руку, говоря о будущем, о свадьбе, о счастье, которое их ждёт. А она смотрела в его ясные, любящие глаза и видела в них не спасение, а вечное осуждение. Первое чудо свершилось. И оно было ужаснее, чем сама смерть.

Она сидела, застывшая в этом кошмаре, пока служанка не внесла поднос с бульоном. Артур отпустил её руку, и она воспользовалась этим моментом, чтобы отступить в тень занавесок, будто её осквернённая плоть могла осквернить и его новообретённую чистоту.

— Ты должен подкрепиться, — проговорила она, и голос её прозвучал эхом из какой-то далёкой пустоты.

Он послушно сделал несколько глотков, и румянец на его щеках стал явственнее. Каждый признак его возвращающейся силы был для неё ножом в сердце. Лорд Лоуренс, войдя в комнату, радостно хлопнул по плечу дочери.

— Видишь, дитя? Провидение вняло твоим молитвам! Наш Артур снова с нами!

Изабелла почувствовала, как её тошнит. Она прикусила губу до крови, чтобы подавить рвотный позыв. Провидение? Нет. Это было нечто прямо противоположное. Это была сделка, заключённая в аду, и расплата за неё лишь начиналась.

— Я... я должна пройтись, — прошептала она, больше не в силах выносить это зрелище. — Мне нужен воздух.

Она вырвалась из комнаты, её платье шуршало, словно обвиняя её в бегстве. В саду, под безжалостно ярким солнцем, она прислонилась к стволу старого дуба, дрожа всем телом. Она чувствовала липкую влагу между ног — смесь его семени и её унижения. Каждый нерв в её теле кричал о случившемся, а её разум разрывался между радостью спасения Артура и осознанием цены, которую она заплатила.

И тогда, сквозь щебет птиц и шелест листьев, до неё донёсся голос. Низкий, как отдалённый раскат грома, знакомый до мурашек.

Не забывай. Закат принесёт новую встречу.

Она замерла, вжавшись в кору дерева. Голос звучал не снаружи, а внутри её черепа, заполняя собой каждую мысль. Он напоминал ей. Напоминал, что это не конец. Что с каждым исцеляющимся вздохом Артура её собственное падение будет лишь углубляться.

Подняв глаза, она увидела в окне его спальни силуэт Артура. Он смотрел на неё, улыбаясь своей кроткой, ничего не подозревающей улыбкой, и махал ей рукой.

Изабелла заставила свои онемевшие губы растянуться в ответной улыбке. Жест был мучительным. Она понимала, что с этого момента её жизнь станет вечной игрой. Игрой, в которой она будет изображать невинную невесту при свете дня, зная, что с наступлением темноты она вновь станет добычей демона. И каждый её вздох облегчения за здоровье жениха будет оплачен новой ночью позора в холодных объятиях тьмы.