В следующий раз

Мы идем по четвертому этажу строительного института. В полутьме, взявшись за руки, пробираемся мимо груд мусора — отбитой штукатурки и выломанных трухлявых досок. Сапожник вечно без сапог. Ступаем осторожно, прислушиваясь к скрипу старых балок. Вдруг в аудиториях под нами, возможно, все еще идут семинары у таких же заочников. Мы тоже ищем комнату для занятий, но наши намерения — совсем иного свойства.

Под ногами — чьи-то свежие следы, ведущие в помещение без двери. Осторожно заглянув внутрь, я вижу широкую мужскую спину, освещенную гаснущим за пыльными стеклами солнцем. Шею мужчины нежно обвивают женские руки. Это временное пристанище для коротких свиданий явно пользуется популярностью у давно взрослых студентов вечернего и заочного отделений.

У большинства из них, как и у нас, в обрез времени. До рейсового автобуса или до поезда в райцентр. Или — как в случае Марины — до того, как за ней заедут.

Мы не тратим время на подглядывание за чужими секретами и устремляемся дальше. Цепочка отпечатков наших туфель и ботинок может выдать нас с головой, найдись кто-то, пожелавший приоткрыть наши тайны.

— Давай сюда! — Марина тянет меня в помещение, до боли похожее на предыдущее: выбитые косяки, частично провалившийся пол, обшарпанные стены, окно, затянутое цементной пылью. Но здесь, в углу, громоздится груда списанных столов, из-под рваого дерматина проглядывают металлические каркасы. На одной из ножек завязан узлом использованный презерватив. Мы замечаем его одновременно, и на миг нас объединяет легкая неловкость, хотя такая мелочь, конечно, не способна нас остановить.

— Мы же выше этого? — иронично шепчу я ей на ухо.

— Несомненно, — ее ответ звучит как эхо.

Наши губы встречаются в поцелуе. Мои ладони скользят по манящим изгибам ее стройной фигуры. Сиреневая пуховая кофточка… узкий ремешок со стильной пряжкой… обтягивающая джинсовая юбка. Марина обожает деним. На прошлой сессии, за два наших визита на этот этаж, мои руки так и не добрались до ткани, изобретенной для американского рабочего люда. Мы и правда остались «выше этого». Каламбур. Но ремонт в России — дело неспешное, и сейчас у меня снова есть шанс. Прорваться к цели, пока у институтского забора не появится фура-длинномер. За Мариной заезжают по пути в райцентр родственники. Отец, дядя… муж… все — водители двадцатитонных машин. Все похожи друг на друга, как и их автомобили.

У Марины тонкие губы и еще более тонкие брови, изогнутые крутыми, идеальными арками. Осиная талия контрастирует с женственными бедрами и аккуратной, приятно умещающейся в ладони грудью. Глаза — широко расставленные, с отстраненной поволокой — кажутся бездонными. И не слишком эстетичный, серовато-землистый цвет лица. Мне кажется, и поволока, и эта землистость стали только глубже за прошедшие полгода.

— О-о-ох… — ободряюще шепчет она, почувствовав мое прикосновение там, где раньше была запретная черта. Теперь, видимо, через табу перешагнуть можно. Вернее, даже нужно — об этом кричит влага, пропитавшая ее белье. Сначала она все же рефлекторно пытается отпрянуть — порывисто, по-девчоночьи неуклюже. Но я удерживаю взятую позицию крепко. Почти как завещал трибун революции, но без крайностей. Сильно, но не грубо. Она обрывает поцелуй и на несколько секунд словно забывает, как дышать. Но, пропустив пару вздохов, наконец отдается блаженному расслаблению — отчасти, возможно, и от опьянения, вызванного нехваткой воздуха.

Я нежно тру ладонью мягкую ткань, обтягивающую плотный, сочащийся влагой персик. Она… замирает. Словно школьница, отсчитывающая ударами запертого в груди сердца секунды до звонка с урока. И это странно. Передо мной не девочка-подросток, чьей наивностью пользуется негодяй, затащивший ее в темный провал подворотни.

— Отпусти себя… — то ли советую, то ли настаиваю я.

По глазам вижу, она как раз решает, как воспринять мои слова — как просьбу или как приказ. И, кажется, склоняется к последнему. Ее веки опускаются покорно, словно у жертвы, принимающей на свои плечи тяжкое бремя судьбы. Но вот нижняя часть ее тела вовсе не собирается демонстрировать подобной удрученности. Бедра вращаются, сжимаются, подаются навстречу и отступают, выписывая хитроумные, вписанные в символ вечность спирали и ламинаты. Каждое движение подобно веретену, наматывающему оборот за оборотом тончайшие нити чувственного наслаждения.

Ее верх и низ кажутся разъединенными, как части механизма, у которого выпала главная шестерня. То, что выше пояса, продолжает стоически скорбеть о мужском нашествии. То, что скрывается под джинсовой юбкой, жизнеутверждающе приветствует вторжение, подобно толпе, ликующей при виде легионов, вступающих в древний город.

— А-а-ах! — Давление снизу прорывается наверх, вырываясь сдавленным всхлипом. Испытавшая оргазм Марина выглядит ошеломленной и потерянной: волосы растрепаны, тушь на ресницах слегка течет от выступивших слез, а в ее зеленых, оказывается, глазах, теперь лишенных привычной поволоки, плавает расфокусированный, дикий взгляд.

Обнимая ее, я чувствую, как утихает ее дрожь. И… растерянность. Она резко достает из сумочки зажигалку, выуживает оттуда же сигарету. Затягивается нервно, жадно и… артистично. Я не курю, и эта привычка у женщин обычно меня отталкивает. А тут она еще и выпускает клуб дыма мне прямо в лицо. Мне требуется усилие, чтобы не закашляться.

— Я тебе должна! — с той же неопределенно-двусмысленной интонацией, словно сорвавшись, выкрикивает она. То ли ее раздражает половинчатость нашего контакта, то ли она пересиливает себя, стремясь отдать несуществующий долг.