В твоем молчании

Глава 1

Осень обрушилась на Москву беспощадным холодным ливнем. Дождь хлестал по асфальту, разбиваясь о лужи и вышибая из них мутные брызги, которые тут же смешивались с новыми потоками воды, льющимися с неба. Кирилл Сатурнов, прижимая к груди папку с конспектами, бежал от здания Института культуры, пытаясь увернуться от очередного потока, ниспадавшего из водосточной трубы. Тщетно — холодная струя безжалостно ударила в плечо, мгновенно пропитав и без того промокший рукав осеннего пальто.

Он выругался сквозь зубы и остановился под карнизом, пытаясь перехватить папку удобнее и натянуть ниже съехавший на лоб капюшон. Вода безжалостно затекала за воротник, спускаясь холодными струйками по позвоночнику. На мгновение ему показалось, что эти струйки — просто вода, которая стекала и холодила кожу.

Мысли Кирилла, несмотря на физический дискомфорт, текли в ином направлении, как будто отдельно от холода и шума дождя. Перед глазами стояло лицо Ильды Александровны Бодровой — тонкие черты, строгая линия губ, светлые волосы, всегда собранные в тугой пучок, и эти глаза... Холодные, пронзительные, но с намёком на то, что он никак не мог разгадать. Он снова и снова прокручивал в голове их последний разговор после лекции по истории культуры.

— Сатурнов, вы так и не усвоили основную мысль Бердяева о творческом акте как трансцендентном выходе из имманентной действительности, — голос Ильды Александровны звучал строго, но в нём не было того холода, с которым она обращалась к другим студентам. — Ваше эссе поверхностно. Вы скользите по верхушкам, не погружаясь в глубину.

— Ильда Александровна, я перечитал весь первоисточник, — Кирилл помнил, как потели его ладони, когда он стоял напротив неё у преподавательского стола.

— Читать и понимать — разные вещи, Сатурнов, — она подняла на него взгляд, и на секунду ему показалось, что её глаза слегка потеплели. — Приходите завтра в шесть. Поговорим подробнее.

Этого приглашения он ждал целый семестр. Шагая сейчас под проливным дождём, он не мог думать ни о чём другом, кроме предстоящего разговора наедине. Что-то внутри подсказывало ему, что это не простая консультация. Он был уверен, что она выделяла его среди других студентов. Эта уверенность не имела под собой никаких рациональных доказательств, но глубоко внутри он чувствовал — между ними существует особая связь. Без объяснений и слов.

Московский вечер смешивался с дождём, создавая вокруг ровную, тяжёлую меланхолию. Старинные здания с потемневшими от влаги стенами выглядели величественно и мрачно. Свет из окон дрожал в лужах, разбиваемый каплями дождя. Отражения уличных фонарей превращались в дрожащие жёлтые пятна на мокром асфальте.

Кирилл миновал маленький сквер, где голые деревья с чёрными от влаги ветвями стояли с вздёрнутыми к небу ветвями. Он представил, как Ильда Александровна, возможно, смотрит сейчас на этот же дождь из окна своего кабинета. Интересно, о чём она думает? Вспоминает ли сегодняшнюю лекцию? Представляет ли их завтрашний разговор?

Странное чувство охватило его — смесь надежды и томления, которое он не испытывал ни к одной из своих ровесниц. Ильда Александровна была старше его на добрый десяток лет, но это лишь усиливало притяжение. В её глазах жила зрелость, недоступная молоденьким студенткам, сновавшим по коридорам института в своих ярких нарядах.

Впереди показался перекрёсток. Светофор мигал жёлтым — час пик давно миновал, и движение на улицах стало реже. Кирилл собирался перейти дорогу, не дожидаясь зелёного света. Он шагнул с тротуара, наступив в глубокую лужу. Холодная вода тут же пропитала кроссовок, но это мелкое неудобство растворилось в мыслях об Ильде Александровне.

Он не сразу заметил свет фар, прорезавший пелену дождя. Машина появилась внезапно. Чёрный седан ехал слишком быстро для мокрой дороги. Кирилл остановился на середине перехода, пропуская автомобиль. Визг тормозов резанул воздух.

Всё произошло за считанные секунды. Фигура в сером пальто возникла из дождя — серый силуэт в серости вечерних улиц. Женщина переходила дорогу, не глядя по сторонам. Может быть, она не услышала приближающийся автомобиль из-за шума дождя, а может, слишком глубоко погрузилась в свои мысли.

Кирилл увидел, как водитель отчаянно выкручивает руль, пытаясь избежать столкновения. Но мокрый асфальт не оставлял шансов — машину занесло, и она ударила женщину в бок. Глухой звук удара слился с отчаянным визгом тормозов. Серая фигура взлетела на капот, перевернулась в воздухе и рухнула на асфальт.

Он перестал чувствовать дождь. Папка с конспектами выпала из онемевших рук, разбросав листы по мокрой дороге. Он не помнил, как преодолел разделяющее их расстояние. Ноги сами несли его к распростёртому на асфальте телу.

Женщина лежала лицом вниз, и струйка воды, окрашенная в розовый, бежала от её головы к ближайшей луже. Кирилл опустился на колени, не обращая внимания на холодную воду, пропитывающую брюки. Дрожащими руками он осторожно повернул голову пострадавшей, и его сердце застыло.

Это была Ильда Александровна. Её идеальная причёска распалась, светлые волосы рассыпались по мокрому асфальту. Тонкая струйка крови текла из рассечённой брови. Глаза были закрыты, лицо безжизненно бледное.

Он видел только этот маленький пятачок мокрой московской улицы. Кирилл положил дрожащие пальцы на шею женщины, пытаясь нащупать пульс. Есть! Слабый, но ощутимый. Она жива.

— О Господи, я её убил? Я её убил? — за спиной раздался полный ужаса голос.

Водитель — полный мужчина лет сорока в дорогом кашемировом пальто — стоял под дождём, не обращая внимания на то, что вода безжалостно портит его дорогую одежду. Его руки тряслись, лицо исказила гримаса страха и отчаяния.

— Господи, прости... я не видел... она вышла прямо перед машиной... я тормозил... — он бормотал отрывочно, дрожащими губами. — Надо скорую вызывать... полицию... Боже, что я наделал...

Кирилл медленно поднялся. Какая-то часть его сознания отметила странность ситуации — он вдруг почувствовал себя старше этого напуганного человека, хотя разница в их возрасте была очевидна.

Глава 2

Машину встряхивало на каждой яме, которые встречались с такой частотой, будто они мчались по железнодорожным рельсам, а не по подмосковному шоссе; пассажирам казалось, что сама дорога издевается, вздёргивая салон вверх и бросая в сторону, как резиновую игрушку. Снаружи лил дождь — не просто лил, а бил по стёклам глухо и зло, спрессовывая ночь до густой, дрожащей массы. Дворники выли и скребли стекло, не справляясь даже наполовину: слякоть размазывалась полосами, и чужие фары на миг растекались по салону, будто кто-то разогнал свет пьяной рукой.

Кирилл старался сидеть на заднем сиденье с прямой спиной. Он осторожно держал голову Ильды Александровны на коленях, боясь пошевелиться. Ладони замерли: одна поддерживала затылок, другая сжимала сложенную вчетверо салфетку, пропитанную кровью.

Всё происходящее теперь казалось сном — не полётом, а падением, с заусенцами веток и утратой осколков разума по пути. Кирилл чувствовал, как кровь, горячая, почти кипящая, быстро проходила сквозь джинсы и липла к коже бедра. Сначала смущало это тепло — особенно когда Ильда Александровна невнятно шевельнулась и едва слышно простонала, — но стыд отступил, место заняло другое, плотное и тревожное чувство, будто на коленях лежал самый ценный и самый опасный предмет.

В этот момент он вспомнил: в детстве ему на руки упала раненая сойка — с ломаным крылом и нечеловеческим испугом в глазах.

— Только не отпускай до конца, иначе она разобьётся совсем, — сказала тогда мать.

Тогда он впервые ощутил сладкий ужас власти: спасая, решаешь, сколько боли дать другому. На заднем сиденье дряхлеющей шестёрки, с головой Ильды Александровны на коленях, он вдруг понял, что никогда прежде не был так близко к чужой жизни.

Она стонала едва слышно — скорее по инерции. Иногда поднимала руку, будто хотела поправить волосы, но тут же падала в забытьё. Кровь продолжала сочиться, но он уже почти не обращал на это внимания: пугало другое.

Он боялся потерять этот короткий миг их абсолютной близости. Боялся, что если шофёр свернёт не туда, если они попадут в аварию, если даже — сам не знал что ещё, — тогда всё исчезнет. Исчезнет она: и голос, и странная чопорность, и даже этот тяжёлый, почти смертельный запах крови.

Он хотел запомнить момент навсегда, но мозг уже уставал: в висках стучало, пальцы немели, а взгляд не отрывался от пятна, разраставшегося на бедре. Собственная кожа под тканью казалась чужой: он ощущал каждое движение её головы, каждый выдох, будто это происходило не с ним, а с кем-то другим — с тем парнем, которого когда-то воображал, но который всегда исчезал на рассвете, уступая место настоящему Кириллу.

Водитель дёргался за рулём, как марионетка: то крестился, то хватался за лоб, то бормотал.

— Господи, только довези, только без жертв.

Иногда он замирал, впиваясь взглядом в каждый встречный фонарь, будто ожидая увидеть в нём патрульную машину или собственную могилу. Через каждые пару минут бросал взгляд в зеркало заднего вида: дышит ли ещё женщина на заднем сиденье, не собирается ли этот странный студент избавиться от неё на ближайшем перекрёстке.

Кирилл слушал эти речитативы краем сознания, пока остальное было занято другим: он отслеживал, с какой периодичностью Ильда Александровна моргает, как её губы приоткрываются на выдохе и на вдохе почти незаметно судорожно сжимаются. Иногда она пыталась что-то сказать, но из горла вырывался лишь сиплый, почти животный звук. В такие моменты он наклонялся ближе, прислушивался — вдруг среди этих судорог обнаружится знакомый слог или хотя бы остаток той властной, предельно чёткой интонации, которой она когда-то с первой лекции подчиняла аудиторию.

В памяти развернулась первая лекция — не эпизод, а внутренний спектакль со всеми запахами, звуками и тем холодком, что пробежал по спине в тот день. Всё было разыграно по нотам, но тогда, сидя во втором ряду, он этого не осознавал. На культурологию пришёл как на очередную повинность, заранее уверенный: будет скучно, академично, три часа медленного переливания из пустого в порожнее. Выбрал место ближе к окну, чтобы при случае смотреть на облака, а не на доску. Впрочем, окно было так высоко, что, даже встав на цыпочки, не увидишь ничего, кроме тусклого московского неба. Но всё изменилось с её появлением — и с первого удара каблуков по линолеуму, который отчего-то отозвался в животе.

Ильда Александровна вошла не просто молча, а с театральной нарочитостью, будто заранее послушала тишину за дверью, чтобы оценить эффект. Она не огляделась — нет, оценивала. Отмечала каждую фигуру, каждый взгляд, который по-дурацки пытался её избежать. Карты не торопилась раскрывать: расставила папки на кафедре, достала из сумки прозрачную бутылку минеральной воды, выровняла её по краю стола и только потом, резко, повернулась к аудитории спиной, вывела на доске крупно: МАТЕРИАЛЬНОСТЬ СТИЛЯ. Почерк был стремительный, нервный, будто буквы не выдерживали давления мысли.

Первым ударило в тело ощущение разницы температур между ней и пространством. Она казалась холоднее воздуха, хотя на ней было строгое, почти монашеское платье из чёрной шерсти и высокий ворот, скрывающий ключицы. Лицо — бледное, будто вырезанное из мрамора, губы — тонкая линия, отмечающая границу между чужим и своим. На фоне остальных преподавателей, рыхлых, уставших, с глазами, затуманенными однообразием, она выделялась, как серебряная рыбка в аквариуме с мутной водой. И, как рыбка, ни на чём не задерживалась: взгляд был быстрым, не суетливым, а точным, словно она заранее знала, где найдёт слабое место.

Она начала лекцию с анекдота, но вместо смеха аудитория выдавила напряжённое молчание. Все ждали, что сейчас будет: вызов, расстрел или пощада. Она не медлила.

— Итак, — произнесла она, и это слово прозвучало как ирония и приговор. — Сегодня разучим разницу между искусством и имитацией. Те, кто пришёл отбыть номер, могут сразу покинуть помещение: я не обижусь.

Никто не вышел, но все застыли, словно под угрозой выбывания из жизни. Она продолжила, и голос зазвучал иначе — не громко, не навязчиво, а так, будто он был не в ушах, а внутри черепа каждого присутствующего.

Глава 3

Мысли Кирилла сбивались и толкались одна другую. Ильда Александровна лежала на старом продавленном диване, чужая этому дому, но бережно укрытая в сыром и запущенном месте. Её тихое, почти незаметное дыхание оставалось единственным, что связывало её с жизнью. Глаза, ещё минуту назад на миг открывшиеся, снова закрылись, и тени от старой настольной лампы дрожали на бледном, обескровленном лице, делая знакомые черты неподвижными. Губы побледнели, ресницы лежали ровно.

Кирилл смотрел на неё и чувствовал, как холодный пот стекает по позвоночнику. То, что казалось спасением, обернулось ловушкой. Бинт на голове Ильды Александровны, наложенный его дрожащими руками, уже начал пропитываться алым. Ей явно требовалась профессиональная помощь, но мысль о больнице, полиции, объяснениях вызывала приступ паники. Он не мог потерять её. Не сейчас, когда она наконец принадлежала только ему.

— Мы справимся, — прошептал он, сам не веря словам, и резко поднялся с колен.

Дача встретила его затхлостью. Запах отсыревших обоев смешивался с ароматом старых книг на полках и тяжёлым духом, который, казалось, впитался в каждую щель деревянного пола. Дождь, не прекращавшийся с самого вечера, барабанил по стёклам, задавая ровный фоновый ритм его лихорадочным мыслям. По крыше катились редкие, но всё более тяжёлые капли. Кирилл шарил по карманам в поисках телефона, попутно оглядывая комнату, где провёл столько детских летних дней.

Дачу купили, когда ему было пять — кирпичный дом, обшитый доской, с претензией на уют. Веранда скрипела при каждом шаге, но внутри было всё необходимое: печь с потрескавшейся штукатуркой, газовая плита, колонка для горячей воды. В углу гостиной стоял старый электрообогреватель, который при включении гудел низко и ровно.

Кирилл нашёл телефон во внутреннем кармане промокшего пиджака. Экран чудом не разбился, несмотря на злоключения вечера. Пальцы оставляли влажные следы на сенсорном дисплее, когда он пролистывал контакты в поисках единственного человека, способного помочь, не задавая лишних вопросов.

Дмитрий Верин. Сосед с пятого этажа, когда-то учивший его играть в шахматы во дворе. Тридцатипятилетний врач, с которым они всё ещё изредка встречались выпить пива, несмотря на разницу в возрасте. Кирилл нажал вызов и, прикрыв дверь, вышел в соседнюю комнату — вряд ли сейчас что-то могло разбудить Ильду Александровну.

Гудки тянулись один за другим. Один, второй, третий... Он уже почти потерял надежду, когда в трубке раздался сонный, но настороженный голос:

— Кто звонит в такое время?

— Дима, это я, Кирилл. Нужна твоя помощь. Срочно.

В телефоне повисла пауза — пустая и долгая, словно собеседник сел на кровати и пытается прийти в себя.

— Кир? Что стряслось?

— Авария... то есть, не совсем авария, — он сглотнул, подбирая полуправду, которая звучала бы убедительно. — Моя... подруга. Её сбила машина. Она без сознания, рана на голове, кровь я остановил, но...

— Почему скорую не вызвал? — резко спросил Дмитрий. В голосе прозвучали профессиональные нотки.

— Она... — Кирилл сжал телефон так, что побелели костяшки. — Не могу объяснить по телефону. Поверь, скорую вызывать нельзя.

— Что-то криминальное? — в голосе Димы мелькнуло подозрение.

Кирилл прикрыл глаза и прислонился лбом к холодной стене.

— Приедешь — всё расскажу. Ты единственный, кто может помочь.

Тишина. Затем тяжёлый вздох.

— Где вы?

— На нашей даче, в Старой Рузе. Помнишь, мы отмечали день рождения пару лет назад?

— Помню, — в его голосе слышалась усталость, смешанная с неохотой. — Буду через три часа. Держи пострадавшую в тепле, не давай пить, если придёт в сознание. Рану не трогай. И, Кирилл, если она умирает, я не чудотворец.

Звонок оборвался, оставив его наедине с тишиной, нарушаемой только дождём и собственным сбившимся дыханием. Он вернулся к Ильде Александровне: она по-прежнему лежала неподвижно. Лишь едва заметное поднятие и опускание грудной клетки говорило, что жива.

Он нашёл в шкафу ещё одно одеяло — старое, пахнущее нафталином, — и бережно укрыл её, стараясь не потревожить раненую голову. Запах нафталина щипал нос. В полутьме лицо, обрамлённое светлыми волосами, стало спокойнее. Без привычной строгости и контроля, без маски непреступной интеллектуалки она казалась уязвимой, живой.

В памяти всплыла последняя лекция Ильды Александровны: она стояла перед аудиторией и говорила о жертвенности в культуре, о человеческой потребности отдавать всё ради недосягаемого идеала. Тогда её голос звучал насмешливо, будто она разоблачала саму идею самопожертвования как наивную и бесполезную.

— Человек всегда найдёт способ обмануть себя, — сказала она тогда, и на миг их взгляды встретились. — Даже самоуничтожение может быть формой нарциссизма, если оно совершается ради идеи, существующей только в нашей голове.

Сейчас, глядя на её бледное лицо, он думал, что, возможно, она права. Его одержимость, готовность рискнуть всем — это любовь или изощрённая форма самообмана? Но даже если так, он не отступит. Не сейчас.

Время тянулось медленно. Кирилл перебирал вещи в шкафах, искал чистые простыни и полотенца, проверял, работает ли водопровод. В какой-то момент понял, что говорит вслух — с ней, с собой, с пустым домом, — будто звуком собственного голоса хотел перебить страх и неопределённость.

— Всё будет хорошо, — повторял он, не уточняя, для кого. Дмитрий — хороший врач. Он поможет. Мы справимся.

Она не отвечала. Дыхание стало чуть глубже, но глаза оставались закрытыми. Волосы разметались по подушке. Он никогда не видел её такой — с распущенными волосами, без строгой причёски, которая обычно делала лицо жёстче. Хотел коснуться прядей, провести по ним пальцами, но не решился — это было бы большим нарушением границы, чем всё, что он уже сделал.

Вместо этого он наклонился и осторожно вытер кровь, выступившую из-под бинта. Руки действовали точно и аккуратно, будто это было самое важное в его жизни. Возможно, так и было. За окном дождь не стихал; короткие порывистые очереди дробили тишину.