Варвары

Пролог

Снежные заряды вторгаются в Дворец сенаторов через разбитые окна и водят хороводы над усыпанным гильзами мозаичным полом. Снаружи, где разбушевалась зима, стемнело и стреляют. «Плам», «пом-пом-пом», «плам-плам», — выстрелы часто-часто хлопают на лестницах и площади, под взором бронзового Марка Аврелия и его коня.

На минуточку: мы находимся в Риме, на Капитолийском холме, и, кажется, этот город захватили варвары. Опять.

Алый волчатник натянутых лент должен пресекать попытки китайцев сделать селфи в консульском кресле, однако туристов давно не видать: из Рима нынче можно увезти только двустороннюю пневмонию или пулю в жопе в качестве сувенира. Вместо азиатов с мыльницами у подножия трибуны замер один блондинчик-карфагенянин, который на самом деле не совсем карфагенянин. Это я. Сибирский антициклон кусается так больно, что я ощущаю себя солдатом Ганнибала на пути через Альпы.

Второй живой человек в зале — бывшая сотрудница британской разведки под оперативным псевдонимом Номер 58. Она же Доминика Монтелла. Она же Карла Гризельда Тиль. Волшебница хаоса, принцесса Германии, королева драмы, моё личное проклятие — это всё про неё. Возможно, самый опасный тинейджер из тех, что существуют за пределами комиксов. Именно Гриз здесь будет главной — ненавидьте, недоумевайте, восхищайтесь.

«Плам-плам-плам», — говорит невидимая винтовка. Её заглушает скороговорка ожившего пулемёта. Зимний день окончательно погас, устав от устроенного нами безумия. Снег и ледяной воздух — единственные сенаторы на последнем заседании этого тысячелетия. Многие уже умерли. Кто-то непременно умрёт в ближайшие минуты.

Гриз сидит, откинувшись на спинку консульского кресла и забросив ногу на ногу: сигарета тусклым габаритным огоньком мерцает возле её губ, фурнитура штурмовой винтовки AR-18 чернеет на коленях. Грудь и верхнюю часть живота Гриз прикрывает множество подсумков и карабинерская плитоноска, надетая поверх подбитой мехом курточки, а длинный рождественский колпак является единственным светлым элементом её облачения.

На резном панно у Гриз за спиной — фасции, орёл и лавровый венок; пошлейший новодел, но туристам такое нравится. Ещё чуть дальше светится табло «запасной выход». Добавьте некоторое количество разбросанных там и сям трупов, и картина станет почти полной.

«Пом, пом-пом-пом», — плюётся одна винтовка за стенами Дворца сенаторов. «Плам-плам-плам», — отвечают ей другие. Если принюхаться как следует, то, помимо пороховых газов и табачного дыма, можно также учуять горелую резину, бензин, лапшу быстрого приготовления и едкий черёмухоподобный запах слезоточивого газа. Так пахнет революция нового тысячелетия. Так пахнет операция «Миллениум».

Трёхтысячный год от Основания Рима наступит через шесть часов, и кто-нибудь наверняка зачитает полуночное обращение к народам Европы. Может, это будет сын византийского императора. Может, сексуальная дочь мёртвого дуче. Или британский агент. Или кто-то из варваров. А может, никто не запарится, и по телику продолжат крутить диснеевские мультики.

Гриз меланхолично покачивает высоким кожаным ботинком, и сизая дымовая завеса выплывает из её ноздрей. Надоедливая стрельба на мгновение стихает, а я говорю, отфутболив под скамью одну из ближайших гильз:

— Что мы с тобой натворили. — Спрашиваю: — Как пришли к такому финалу?

Подняв серые глаза к потолку, Гриз разводит руками. Крупинки снега опускаются на обтянутые беспалыми перчатками ладони, чтобы растаять мгновение спустя.

— Это Рим, Вивул, — отвечает она лаконично, вслепую извлекая из винтовки пустой магазин. — Все дороги ведут сюда.

«В-р-р-р, флоп-флоп-флоп», — тень вертолёта проносится совсем рядом с Капитолийским холмом. На Виа дей Фори Империали неразборчиво скрежещет громкоговоритель, к чему-то призывая и кого-то уговаривая.

Гриз забрасывает помпон колпака за спину и поднимается с кресла.

— Двенадцать лет назад, — рассказывает она, спускаясь с трибуны, — я впервые оказалась в Риме. Мама привела нас всех в музей Капитолийского холма — Райк, Акселя и меня. Как полагается маленькому монстру, я тут же пролезла под ограждением и помчалась на захват трибуны, но сестра перехватила меня на полпути. Если каждая маленькая девочка захочет поиграть на кресле консула, сказала Райк, этот раритетный насест быстро сломается.

Гриз шагает мимо, на ходу цепляя из подсумка снаряжённый сороказарядный «банан». Усталый театральный жест, короткий щелчок, и рукоять затвора возвращается в переднее положение. Гриз оглядывается, сплёвывает сигарету и заканчивает:

— Ничего он не сломался, хоть я уже и не маленькая девочка.

На пути у Гриз валяется труп, через который она перешагивает красиво, но чуточку неловко, словно подстреленная модель на подиуме в Милане. Говорит:

— Лежи, сучка, ты мне не мешаешь.

Шаг-вздох-снег. Гриз движется по центральному проходу. Схлопывает приклад винтовки и закидывает её за спину. Затем опускается на колени, прямо среди золотистых цилиндриков, и соединяет ладони. Пластик наколенников негромко стучит, соприкасаясь с полом.

— Ты здесь, Морриган? — спрашивает она у темнеющих сводов. — Это я, Гриз. Ты, разумеется, в курсе, что отношения между нами — мной и Ма-шесть — испорчены безвозвратно, и вряд ли я вернусь на службу... Так вот, как самая клёвая из богинь-покровителей конторы, не могла бы ты подписать моё заявление об отставке? Оно лежит где-то в головном офисе, в Лондиниуме. Благодарю тебя, Морриган.

Со стороны Пьяцца Венеция бахает танковая пушка. Захлёбывающейся циркулярной пилой бьёт пулемёт. Танцуют снежинки. Несколько секунд Гриз молча сидит на коленях и слушает дьявольскую музыку войны, а потом резко поворачивает лицо навстречу зиме и кричит, устремив вытянутые средние пальцы в сторону Скандинавии:

— Ха, как тебе такие изменения климата, Грета?

Первые за восемь лет морозы и снегопад в Риме. Джиджи Виллани, наверное, в восторге.

Я же тем временем гляжу на слова «запасной выход» и вот о чём думаю: мы всё ещё можем попытаться сбежать.

Донесение I

от: Номер 70

кому: Марафаха-6

локация: Рим

дата: девять недель до операции «Миллениум»

Точка, откуда стартует наша история, — типичная ИКЕА где-то к северу от Рима.

Мы оба в кадре: боевик Номер 58 надкусывает злаковый батончик, а я толкаю тележку вдоль рядов запаркованных машин. В наших поддельных паспортах проставлены одинаковые фамилии, и это должно означать, что их обладатели — всего лишь молодожёны из Ломбардии, приехавшие в Рим вовсе не из-за того, что он должен быть разрушен.

Облетевшие листья всех оттенков жёлтого негромко перешёптываются, когда юго-западный ветер гоняет их по парковке от одного бордюра к другому. Октябрь окончательно захватил северное полушарие, и над изумрудными полями Британии уже наверняка нависла серая атлантическая хмарь, однако широта Вечного Города ещё хранит остатки летнего тепла.

Я перекладываю покупки из каталки в багажник, а Пятьдесят Восемь говорит, дожёвывая батончик:

— Давай, признавайся, сколько раз ты был в Италии... — Она щёлкает пальцами, вспоминая моё фуфельное имя. Лак на её ногтях чёрный-пречёрный, как двуглавый орёл Комнинов на старой версии римского флага. — Марио Монтелла?

Я жил в Венеции до пяти лет. Потом мама вернулась на карфагенскую родину, и следующие три года мы провели в Северной Африке. Последние десять обретаюсь в Британии. Половину из них работаю на Ма-шесть. Так ей и отвечаю.

Со стороны флагштоков доносится мелодичное «трень-трень» — это сотрудники магазина спускают флаг Королевства Скандинавия. Теперь у входа в ИКЕА реет только одно знамя — красное с жёлтым и три ликторских пучка по центру. Флаг Римской Республики.

— Во время моего последнего визита в Италию, — говорит Пятьдесят Восемь, — на этой тряпке был орёл.

Она следит за съезжающим вниз скандинавским флагом, прикусив губу и просунув палец под шарфик, узел которого спрятан где-то сзади. Линзы её сдвинутых на макушку солнцезащитных очков смотрят в небо, перечерченное расплывающейся молочной трассой авиалайнера.

— Я тогда училась в Латине, в международной школе. Мой папа... работал в Риме.

У неё был папа, везучая девчонка. Моя напарница не любит распространяться о своём происхождении. Она родилась где-то на севере — то ли в Германии, то ли в Белгике, и в целом это всё, что мне известно на данный момент.

Эта ИКЕА, как и все остальные, доживает последние дни: скандинавские торговые сети покидают римский рынок вслед за британскими. «Приходите ещё», — автоматически ввернула девушка за кассовым аппаратом, видимо позабыв о том, что магазин скоро закроется. Вполне возможно, что я или Пятьдесят Восемь умрём раньше. Кто знает, какие из иностранных агентов дольше продержатся в тылу врага: шведская мебель или боевики Ма-шесть.

«Всё хорошо и будет ещё лучше», — уверяет своих рабов телевизор, но мы-то знаем, что это не так. Сепаратисты вновь активизировались в Германии и Галлии. Партизаны Мадридского Медведя ведут войну в горах Пиренейского полуострова. Спор о принадлежности нефтегазовых месторождений Аравии грозит перерасти в открытый вооружённый конфликт между Римом с одной стороны и Британией и Скандинавией — с другой.

Европа трещит по швам, и Лондиниум желает, чтобы Рим порвался уже в этом году. А мы — снятое с предохранителя оружие в его руках.

Лес расступается перед капотом на каждом повороте — увядающе-зелёный и жёлтый, с вкраплениями пиний и отбойников по обочинам. Октябрь здесь не такой яркий, как в Северо-Западной Англии, но дух осени неизбежно возвращает в беззаботные времена, когда я не знал ничего про Ма-шесть. В детство с запахами гниющих влажных листьев и тыквенного пирога. С матчами «Манкуниум Юнайтед» дождливыми субботними вечерами.

Пятьдесят Восемь разглядывает трещинку в верхнем углу лобового стекла, закинув длинные ноги на переднюю панель. В руках она вращает оскаленную тыкву. Послезавтра наступит Самайн. День встречи зимы. Холода, смерти и тлена. Всего того, к чему боевики Ма-шесть имеют самое непосредственное отношение.

— Пятьдесят Восемь, — говорю. — Ты собралась отмечать кельтский праздник в тылу врага?

У напарницы классные ноги, и, судя по её любви к коротким юбкам, она прекрасно знает свои сильные стороны. Эти ноги в высоких ботинках отвлекают меня от дороги, но скажи ей об этом напрямую — и она будет дразнить ещё больше.

— А ты боишься? — Пятьдесят Восемь разворачивает тыкву глазами-прорезями ко мне. Её собственные серые глазища глядят поверх. — Дай угадаю: это твоя первая операция за пределами Британии?

Ничего я не боюсь, просто палевно немного.

— А я уже второй год разъезжаю по командировкам, — продолжает она. — Можешь считать меня старшим товарищем и наставником. Делай, что я говорю, и всё будет окей.

Пятьдесят Восемь совсем не похожа на умудрённого жизнью ментора: ей, думаю, ещё и двадцати нет. Максимум на год-полтора старше меня.

— Через восемьсот метров увидишь слева грунтовую дорожку. — Напарница сверяется с навигатором. — Сверни туда.

Слева находится какая-то обнесённая сетчатым забором территория — военный полигон или что-то в таком духе, и мне это откровенно не нравится. Так ей и говорю. А Пятьдесят Восемь поднимает тыкву на уровень рта:

— Не будешь слушаться — и Джек-фонарь тебя покусает.

Присыпанная листвой грунтовка углубляется в лес метров на триста, прежде чем упереться в раскрытый шлагбаум. За шлагбаумом торчит болотного цвета борт тентованного грузовика — трёхосного армейского «Ивеко». Я останавливаю нашу машину на некотором расстоянии. Ничего не знаю. Если что, я не при делах.

Тепло нового дня ещё не выгнало из низин синий ночной туман, и ботинки Пятьдесят Восемь крадутся мягко, словно в них обуты ноги призрака. В кронах над её головой перекаркиваются вороны. Ритмичный стук проходящего поезда доносится со стороны протянутой параллельно шоссе железной дороги.

Донесение II

от: Номер 58

кому: Марафаха-6

локация: Рим

дата: девять недель до операции «Миллениум»

Чрезвычайно жирный парень бежит в нашу сторону, выкатив вперёд колышущийся живот и чавкая кроссовками по раскисшей от ночного ливня тропинке. Пот обильно струится по лицу парня и крупными пятнами проступает на его серой футболке. Он напоминает человечка со стокгольмских крыш, которого насильно записали в участники осеннего марафона, предварительно вырвав моторчик.

Моя линия обзора ритмично поднимается и опускается; это из-за того, что я — дополнительный груз, лежащий на спине отжимающегося боевика Семь-Ноль. Завидев нас, жирный парень останавливается и сворачивает с тропы, подминая копытами мамонта присыпанную опавшими листьями траву. Мы с ним примерно одного роста, только весит он, наверное, раз в тысячу больше.

— Доброе утро, ребята, — дружелюбно здоровается жирный парень. — А вы ведь наши новые соседи? — Вытаскивает из кармана необъятных штанов тряпку, которой утирает лоб. — С последнего этажа, верно? Недавно в Риме?

Семь-Ноль разгибает руки и поворачивает голову вправо, к парню.

— Да, приехали из Лекко. На прошлой неделе.

— О, Лекко. — Парень жмурится: в его глаз затёк потный ручей. Жидкая бородка кое-как прикрывает тройной подбородок. — Это где-то на севере? В Ломбардии, вроде?

Семь-Ноль кивает, опуская нас к земле.

— О... Надеюсь, ты не болеешь за «Интер»? — голос жирного парня становится настороженным.

Семь-Ноль мотает башкой и разгибает руки. Я вновь поднимаюсь.

— И за «Ювентус» тоже не болеешь? — спрашивает парень.

Семь-Ноль мотает башкой.

— И уж конечно, — говорит жирный парень, — ты не должен быть лациале.

— Нет, чувак, — успокаивает его Семь-Ноль. — Я не лациале.

Парень с облегчением запихивает тряпку обратно.

— Ну, тогда мы будем славными соседями. Я Джиджи, — он пыхтит, наклоняясь с протянутой ладонью, — Джиджи Виллани. Мы с Симоной живём прямо под вами.

Семь-Ноль пожимает ему руку, стоя на одной.

— Марио Монтелла, — представляется он фальшивым именем. — А та девчонка сверху — Миника, моя жена.

— Ух ты, Мо-о-о-онтелла, — восхищённо тянет Джиджи. — Прямо как Винченцо Монтелла, легендарный футболист «Ромы». Ребята, с такой великой фамилией вы просто обязаны полюбить наш клуб.

Он делает пару шагов назад и плюхается мешком на обшарпанную скамейку. За спиной Джиджи открывается вид на наше римское жилище: ряды бежевых восьмиэтажек, чуть прикрытые выстроившимися вдоль дороги пиниями и осыпающимися платанами.

— Зябко сегодня. — Джиджи ёжится. — Октябрь пока на два с половиной градуса ниже нормы выходит. А ноябрьская отрицательная аномалия, если верить моделям, может быть ещё больше. — Говорит: — Между прочим, я метеоролог во Фьюмичино. Люблю изучать климат и болеть за «Рому». А чем занимаетесь вы, ребята?

Мы — агенты Ма-шесть. Единственной британской спецслужбы, практикующей магию друидов. И мы приехали сюда, потому что Рим должен быть разрушен.

— Тренирую, — отзывается Семь-Ноль. — Устроился помощником тренера школьной футбольной команды.

Джиджи испускает одобрительный вздох.

— Ну да, ну да. Сразу видно, что ты со спортом дружишь: такую бицуху накачал. — Он делает грозное лицо, напрягая дряблые мышцы. — Раз мы теперь соседи, давайте тренироваться вместе? Тоже хочу подкачаться к весне. А Симона хочет, чтобы я скинул десять-двенадцать кило до Рождества. Правда, она же говорит, что скоро случится конец света... Типа предсказание такое: трёхтысячный год от основания Рима не наступит. Не слышали?

Я убираю себя с напарника, и он, встав в полный рост, отряхивает ладони от прилипших травинок. Парк постепенно оживает людьми и домашними питомцами, даже несмотря на то, что по-британски серое небо грозит в любой момент разразиться дождём. Семь-Ноль говорит:

— Да хрень это всё, чувак.

У него вьющиеся русые волосы, резные скулы и тяжёлый подбородок. Сексуальный карфагенский пудель. Хотя на уроженца Северной Африки он похож менее всего.

— Я тоже так думаю, — смеётся Джиджи. — Кстати, Симона слышала, что Йобст Хорниг купил дом на Вилла Лаули. Это по ту сторону парка. Большие люди съезжаются в наш район...

Я замираю на месте, непроизвольно сжав кулаки. Гляжу в ореховые глаза Семидесятого, а он смотрит на побелевшие костяшки моих пальцев.

Хорниг. Один из членов семейства Конрада Хорнига, губернатора Германии, ублюдка и мрази. Раз Йобст Хорниг здесь, значит, и внедрённая к нему Алёнушка тоже поблизости.

— ...Наверно, его дети будут учиться в той же школе, где ты тренируешь, — беззаботным тоном продолжает Джиджи. — В детском саду Симоны ходят такие слухи... А кем работаешь ты, Миника? — Толстая шея Джиджи поворачивает его голову ко мне.

Я работаю на кельтских богов. Разбавляю зелье вишнёвой колой, примеряю чужие образы и убиваю людей в интересах Лондиниума. Приятно познакомиться.

Мимо нас шуршат вверх по склону бегуны. Миленькая чихуахуа задирает лапку на подпорки саженцев.

— Я? — переспрашиваю. — Ну, я актриса.

Донесение III

от: Номер 58

кому: Марафаха-6

локация: Рим

дата: девять недель до операции «Миллениум»

Девушка по имени Лульета пытается замазать тональником мешки под глазами, пока я напяливаю на себя все изысканные древнеримские шмотки.

Здесь, на Капитолийском холме, мы разодеты по последнему писку моды двухтысячелетней давности: туники в два слоя, столы, паллы, драпировки, плиссированные оборки и пояса. Сразу и не сообразишь, в каком порядке и с какой стороны заворачивать тело во всё это. Никаких тебе джинсов: штаны — это по-варварски. Никаких мини-юбок: их ещё не изобрели.

— Ты не видела мой парик? — спрашивает Лульета.

Вытаскиваю из щели между стеной и шкафчиком массивный блондинистый парик, чуть обдуваю и кидаю ей.

— Спасибки, — благодарит она.

Всё пытаясь и пытаясь замазать глаза панды, Лульета рассказывает, что двадцать с хреном веков назад светлые волосы считались у римских матрон особым шиком. Добывали их приблизительно так: когда какой-нибудь легион уходил в поход на север — в Германию или Галлию, — солдаты срезали шевелюры убитых варваров. Эти трофеи можно было выгодно продать. А чуть позже, в Риме, богатые дамы закрепляли на макушках кучу волос с германских трупаков и хвастались новой охуенной причёской перед подружками.

Лульета говорит, поправляя парик:

— И вот теперь потомки этих людей называют нас, албанцев, дикарями.

Мы здесь — часть обстановки, антураж для туристов и заодно жёны Цезаря. Лульета играет Помпею, ну а я, видимо, Кальпурния.

Должность Цезаря вчера оставалась вакантной, так что мы с Лульетой расхаживали по Капитолийской площади, словно парочка долбанутых стерв, свергнувших супруга-диктатора. Увы, при этом мы не могли захватить власть, объявить холм нашими владениями и сбросить с Тарпейской скалы всех китайских туристов: власть в Риме и всей Европе уже узурпирована Сильвио Ди Гримальдо.

Какой-то парень заглядывает в открытую дверь раздевалки, движется по вытоптанному синему ковролину, зажав под мышкой свёрнутое тряпьё и стилос. Вероятно, ещё один студент, вынужденный выбирать между прикидами патриция и кассира общепита. Парень подходит ближе, становится под выгодным ракурсом точно под лампой и говорит:

— Привет, девочки! А я ваш новый Брут. — Добавляет: — Меня зовут Рокко, кстати.

Мы с Лульетой переглядываемся. Нет нужды запоминать очередное имя. Бруты тут сменяются слишком часто, даже чаще цезарей. Этот будет уже третьим за неполную неделю.

— Раздевалка для мужских персонажей там. — Палец моей коллеги указывает нужное направление. Рокко уходит, и Лульета хвастается: — Ты не поверишь, кого я подцепила прошлой ночью в «Гильдии».

Удивительно, как её вообще пускают в клубы такого уровня.

— ЗППП? — выдвигаю нейтральную версию.

Пахучий вьетнамский кроссовок пролетает мимо моего плеча и с глухим звуком врезается в деревянную дверцу шкафчика. Я без труда уворачиваюсь от столь медленного снаряда. Лульета сообщает:

— Парня.

Потрясающе.

— Этот парень представился как Марко, — говорит Лульета. — Но я-то поняла, что он не какой-нибудь там Просто-Марко, а Марко Ди Гримальдо, племянник дуче. И он уже пригласил меня на Рождество в Альпы. Офигеть, а?

Я задумываюсь над тем, как можно использовать данную информацию в интересах операции «Миллениум», а Лульета в последний раз критически осматривает себя в зеркале:

— Ладно, будем считать, что Помпея просто прибухнула вчера по поводу чьего-нибудь триумфа.

В понедельник директор музея объявил, что отныне аниматорам разрешается курить только в обеденный перерыв и только в специально отведённых помещениях, аргументировав это историческим несоответствием. «Тысячу лет назад, — сказал директор музея, — табака в Европе не было».

— Это незаконно, — говорит Лульета. — Этот ботаник не может что-либо запрещать жене Цезаря.

Музей Капитолийского холма — он как диктатура Ди Гримальдо в миниатюре: у тебя есть куча обязанностей, но нет никаких прав.

Ветер колышет наши парики. Дверь, ведущая на крышу Дворца сенаторов, украшена табличкой «только для персонала», так что мы курим прямо здесь, на виду у сотен китайских туристов и европейских школьников; с верхотуры все они кажутся разноцветными жуками, беспорядочно снующими туда-сюда по Форуму. Прямо по курсу выползают из руин Колизей и синеватые склоны Альбанских гор, за нашими спинами высится гигантский белоснежный рояль Витториано. Отсюда также можно проблеваться от предвыборной агитации на Виа дей Фори Империали: там куча билбордов, с каждого из которых Сильвио Ди Гримальдо обещает сделать Европу снова великой.

Прибывающие автобусы исторгают наружу всё больше людей. Я вижу и слышу туристов из Японии. Туристов из Индии. Школьников из Турина. Лульета замечает:

— Немного стрёмно идти туда без противочумного костюма.

Я забрасываю в рот несоответствующее исторической эпохе драже tic tac и передаю ей слова директора музея: увы, но в наши небезопасные античные времена противочумных костюмов и прочих средств индивидуальной защиты ещё не было.

Иссиня-чёрные тучи надвигаются на Рим со стороны моря, поэтому туристы пингвиньей походкой стекаются под крыши. Пешком, на ходунках и на колясках — все спешат в дворец, переговариваясь на вавилонском смешении языков. Через пару этажей под нами, наверное, скоро начнут убивать Цезаря. Сенаторы, некоторые из которых земляки Лульеты и однокурсники Рокко.

— Продолжая тему Марко, — говорит Лульета, когда мы спускаемся в зал заседаний. — Раз уж ты замужем, значит, тебя уже можно знакомить с парнями подруг. Десятого числа мы собираемся на Лигу чемпионов, «Рома» принимает «Баварию» на Олимпийском. Не хочешь пойти с нами?

Мы стоим на верхней галерее и смотрим вниз: там на полу должна быть красивая мозаика, но её совсем не видно из-за живой массы лопочущих туристов. За красными ленточками ограждения трибуны дюжина чуваков в белых туниках окружает парня с золотым обручем на голове. Пиликают камеры, и мерцают огоньки.

Донесение IV

от: Номер 70

кому: Марафаха-6

локация: Рим

дата: восемь недель до операции «Миллениум»

Я открываю шведский платяной шкаф в поисках нужной одежды, а там, прямо между патриотическими принтами с Сильвио Ди Гримальдо, лежит металлическая коробочка оливкового цвета с ножками-штырями. На ней выпуклыми буквами написано:

ЛИЦЕВАЯ СТОРОНА

НАПРАВЛЯТЬ НА ВРАГА

Мина, противопехотная. В моих вещах.

— Пятьдесят Восемь, — кричу через плечо. — А что твоя мина делает среди моих футболок?

Хорошо всё же, что Ма-шесть не поддерживает институт брака и наш фиктивный союз будет расторгнут сразу по завершении операции «Миллениум». Или смерть разлучит нас раньше: на подобной работе нельзя исключать досрочного финала. Одно скажу наверняка: врагу не пожелаешь жить с девушкой, которая в любой момент может взорвать или зарезать. Стоит на секунду ослабить бдительность — и всё, конец тебе.

Напарница приближается, одетая в короткий балахон тёмно-зелёного цвета. Её глаза густо подведены чёрным карандашом. Бледные щёки обильно залиты потёкшей тушью, будто она рыдала сутки напролёт. Волосы растрёпаны, словно у мультяшного героя после удара током, только не дымятся. И эта злая банши отбирает у меня мину, чтобы перепрятать её среди собственного белья.

— А каков твой эпатирующий Рим наряд? — спрашивает она, остановившись у двери квартиры.

Сегодня тридцать первое октября, и Йобст Хорниг пригласил нас в гости по случаю кануна Дня Всех Святых.

На мне классическая красная футболка «Манкуниум Юнайтед»: Пятьдесят Восемь может прочитать фамилию Барка и номер 218, когда я поворачиваюсь к ней спиной.

— Недурно, — замечает она. — Не столь вызывающе, как моя предвестница горестей, но тоже сойдёт. Повязка на глаз не нужна?

Пятьдесят Восемь перемещается через лестничную площадку от нашей двери к соседской и стучится осторожными зловещими ударами, как положено банши, однако не всхлипывает при этом. За открывшейся дверью — синьора Тринчи плюс звуки сериала, от которого её отвлекла Пятьдесят Восемь.

— Сладости или гадости? — спрашивает моя напарница.

Синьора Тринчи осеняет себя крестным знамением. Дверь скрывает её гораздо быстрее, чем явила.

— Эти мне римляне, — кидает Пятьдесят Восемь. Её пальцы прищёлкивают, кисть небрежно указывает на лестницу. — Пойдём, карфагенский манк. Герр Хорниг ждёт нас.

Под зажигающимися фонарями и вечнозелёными зонтиками пиний мы шагаем наискосок в сторону Вилла Лаули, преодолевая бордюры и залежи мопедов. Моя напарница комментирует:

— Вот они, настоящие символы Италии. Чем дальше ты спускаешься по Сапогу на юг, тем больше становится мусора и долбаных мопедов.

Солнце к этому времени окончательно тухнет за горизонтом, так что ночной холод ощущается по полной программе. Похоже, наш пухлый метеоролог Джиджи оказался прав насчёт холодного ноября.

— Пятьдесят Восемь, — говорю ей, пиная листья, неаккуратно согнанные ветром на край парковой дорожки. — Плевать на Йобста Хорнига. Давай отправимся в центр, там по-любому веселее.

На улицах Манкуниума сейчас наверняка творится настоящее буйство злобных тыкв и блюющих тел в прокатных костюмах, но в этом унылом спальном районе Рима атмосфера праздника отсутствует как явление. Папа римский, дуче и пенсионеры не одобряют языческих традиций.

Пятьдесят Восемь сурово встряхивает растрёпанными волосами. Почти раздетые кроны деревьев тёмными щупальцами нависают над дорогой.

— Семь лет, — внезапно произносит она. — Послезавтра будет седьмой День усопших, а я до сих пор не нашла могилы родителей.

Я не совсем понимаю, как это связано с Хорнигом, но с потенциально опасными расспросами не лезу. Лишь интересуюсь:

— Ты была христианкой?

Пятьдесят Восемь закатывает глаза:

— Нет, глупый африканец. Моя мама была христианкой, а отец верил в старых германских богов. Я же… Родители никогда не навязывали нам какую-либо религию. И до переезда в Британию я только раздумывала над тем, стоит ли мне в кого-то верить.

На Вилла Лаули произрастает немного пальм, и, дабы слегка разбавить гнетущую атмосферу, рассказываю, что изначально этих деревьев в Италии не было: Гней Помпей привёз пальмы в Рим из Иудеи как раз незадолго до распятия Иисуса. Эти римляне вечно тащили всё к себе. Даже казнь через распятие на кресте они сплагиатили у персов.

Где-то сзади проносится пыльный чёрный катафалк: развалюха обдаёт окрестности звуковой волной из громыхающих колонок, прежде чем её кормовые огни исчезают в шлейфе из облетевшей листвы. Кто-то в XV муниципии всё же празднует с нами.

Не дойдя несколько шагов до виллы Хорнига, Пятьдесят Восемь останавливается.

— Гляди, как нынче живут друзья Ди Гримальдо. — Острый подбородок напарницы брезгливо указывает на десять часов. — Посмотри на этот омерзительно ровный газон, на выложенные камнем дорожки, наземные светильнички, мансарды. Даже флагшток с фашистской тряпкой есть. Спорим, что на заднем дворе у них найдётся бассейн с подсветкой? И это всего лишь жилище неудачника Йобста Хорнига, самого ничтожного из сынков старой мрази.

В разгар её тирады некая юная блондинистая особа в заляпанном бутафорской кровью белоснежном облачении весталки приветственно машет нам из-за забора.

Алёнушка, боевик Номер 61. Ещё один агент Ма-шесть в Риме.

Алёнушка внедрена под легендой ученицы по обмену из Новгорода — даже имя менять не пришлось. На лице нашей подруги много веснушек, и она улыбается зубами, а ещё у Алёнушки классные сиськи, что заметно даже под нарядом весталки. Так даже и не скажешь, что эта милая девушка может запросто скормить тебя медведю.

— И не смотри так, — говорю я Пятьдесят Восемь. — Наш брак — фальшивка, — напоминаю на всякий случай. — Мы просто напарники. Боевики Ма-шесть не должны ревновать друг друга.

Донесение V

от: Номер 58

кому: Марафаха-6

локация: Латина, Италия

дата: семь лет до операции «Миллениум»

примечание: в данном донесении описываются события из прошлой жизни боевика Номер 58

Девочку звали Карла Гризельда Тиль. Она любила папу, маму, старшую сестру Райк, младшего брата Акселя и своего пса Вотана и втайне ждала того самого дня, когда у неё наконец начнёт расти грудь, как и любая другая двенадцатилетняя девочка.

Одним солнечным осенним днём Гриз Тиль и её подруга Алёнушка как ни в чём не бывало сбежали вниз по ступенькам школы. Международная школа в Латине — одна из лучших в Римской Империи. Обучение в ней стоит тридцать четыре тысячи денариев в год, так что детей из бедных семей там нет. Папа Гриз — Роланд Тиль, сенатор от Вестфалии, провинция Нижняя Германия. Прошлой осенью избиратели земли Вестфалия во второй раз подряд доверили ему этот высокий пост, а император Мануил Комнин лично подписал указ о назначении.

Комплекс красно-коричневых школьных зданий большой и красивый, но, конечно, не такой классный, как дом Тилей в окрестностях Дортмунда. В тёплые октябрьские дни — такие, как тот четверг перед Днём Всех Святых, — студенты рассаживались кучками на безукоризненно подстриженных газонах перед главным корпусом с высокой остроконечной башней. Они носили такую же школьную форму в клеточку, как и Гриз с Алёнушкой.

На высоких флагштоках у входа в школу висели флаги Империи — красно-жёлтые и с чёрным двуглавым орлом в центре.

В конце учебной недели водитель папы встречал Гриз у школы и отвозил её в римскую квартиру Тилей. Там её ждал Вотан, ну а папа, конечно, всегда возвращался с работы ночью. Жаль только, что этим летом Райк поступила в университет где-то в Гельвеции и с тех пор жила отдельно: старшая сестра была её кумиром и самой-самой лучшей подругой.

— До понедельника, Гриз, — сказала Алёнушка, и девочки стукнулись кулачками. — Клёвых тебе выходных.

Её папа был советником посольства Новгородской Республики в Риме. Гриз и Алёнушка учились вместе третий год.

Гриз Тиль привстала на цыпочки, пытаясь отыскать взглядом чёрную «Ауди» и папиного водителя Беппе, но на парковке их не было.

— Странно, — сказала Гриз. — Без пятнадцати четыре, а Беппе всё нет.

Алёнушка пожала плечами.

— Смотри. — Она указала пальцем на белобородого мужчину, широко шагавшего в их сторону. — Ты его знаешь?

Гриз его узнала. Это друг папы. Коммандер-капитан Снорри Гудрунарсон, военно-морской атташе Королевства Скандинавия. У него красивая борода и волосы оттенка холодный блонд, а закатанный рукав рубашки обнажил татуировку — якорь, наложенный на крылья. Папа рассказывал, что Снорри раньше служил в MJK, спецназе скандинавского флота.

— Привет, Снорри, — сказала она. — А что ты здесь делаешь?

— Я объясню вам всё по дороге, девочки, — ответил Снорри. — Мы должны ехать. Все вместе и как можно скорее.

На том месте, где её всегда поджидал Беппе, стоял «СААБ» с дипломатическими номерами. Снорри открыл перед девочками заднюю дверцу, однако Гриз залезла на своё любимое переднее пассажирское сиденье.

— Фашисты совершили государственный переворот, — очень серьёзным голосом произнёс Снорри. «СААБ» тронулся с места. — Сегодня утром. Они арестовали императора... И твоего папу тоже, Гриз.

Они убили её папу.

Девочка только раскрыла рот, а Снорри продолжал:

— Я не знаю, что с Ростиславом, но он собирался пойти в Сенат. Возможно, его тоже задержали.

Они убили папу Алёнушки.

— Снорри, мы должны поехать в Рим и помочь нашим папам! — вскричала Гриз. Алёнушка побледнела и прижала рюкзачок к груди.

Снорри лишь встряхнул волосами и поддел пальцем зеркало заднего вида. Девочки тоже оглянулись, выглядывая поверх подголовников сидений: синяя машина карабинеров въезжала на парковку школы, мерцая ядовито-синими проблесковыми маячками на крыше.

— Мы не можем, — выдавил он. — В Риме объявлено военное положение. Ди Гримальдо приказал маршалу Гуццони ввести в город войска, там повсюду солдаты и танки.

Как же папа? Как же Вотан? Этого не может быть. Просто не может быть. Мысли одна ужаснее другой взрывали мир Гриз.

— Что же нам теперь делать? — упавшим голосом спросила Алёнушка.

Машина выехала с сосновой аллеи на шоссе, и Снорри вновь покачал головой:

— Я бы мог отправить вас в Дортмунд, к твоей маме, Гриз. Но сообщники Ди Гримальдо в Германии поддержали мятеж. Сейчас нигде не безопасно. Они вломились даже в скандинавское и новогородское посольства. Мануил свергнут, Сенат захвачен, и ультраправые учинили кровавую вакханалию по всей стране... Я даже не представляю, как наша разведка профукала это всё.

Сару Тиль арестовали по приказу Конрада Хорнига. Её убили в тюрьме.

Всё было так хорошо до того, как мир Гриз Тиль разрушился в один миг.

По всей стране... Гриз попыталась вспомнить, где сейчас могут находиться все Тили. Райк учится в Гельвеции. Тётя Йоланда вышла за Константина Комнина, младшего сына императора. В своё время Сенат не одобрил этот брак, поэтому тётя Йо с мужем переехали в Винланд, колонизированную скандинавами землю по ту сторону Атлантического океана. Это было больше двадцати лет назад. В Ню-Гётеборге также живут их дети — двоюродные брат и сестра Гриз — и её бабушка.

— Вот как мы поступим, — произнёс после паузы Снорри. — Один мой сослуживец живёт в Портесмуде и сейчас путешествует по Средиземному морю на яхте. Он отвезёт вас обеих в Британию. Ты, Алёнушка, сможешь вернуться домой через новгородское посольство в Лондиниуме...

—...У меня есть только папа, — всхлипнула Алёнушка. — И больше никакого дома.

Снорри тяжело промолчал.

— А ты, Гриз, сможешь пожить у меня в Бергене. Если... — он осёкся. — Если понадобится, я отвезу тебя в Винланд, к тёте.

Донесение VI

от: Номер 58

кому: Марафаха-6

локация: Рим

дата: восемь недель до операции «Миллениум»

Агент АИСИ Аттила Орбан выщёлкивает авторучку гладко выбритым подбородком, а директор Капитолийского музея следит за нами с галереи, уперев руки в старинные мраморные перила с резными балясинами. Сотня китайских туристов, похожих на кенгуру из-за рюкзаков на животах, дисциплинированно курсирует за экскурсоводами вдоль красных лент-загончиков для толпы. Их приглушённый ропот и многочисленные звуки дешёвых камер звучат оттуда и отсюда, когда они перемещаются от одной картины к другой.

Рокко-Брут спрятался за колонной в дальнем от директора углу и строчит сообщения на телефоне. Албанки Лульеты на горизонте не видно вообще. Очевидно, не хочет лишний раз контактировать с представителями власти.

На календаре понедельник, и это означает, что сегодня я снова Кальпурния.

Мы стоим у самой трибуны — я и парень из римской контрразведки: он одет во всё чёрное, а я — в модные белые и синие цвета из коллекции «осень-зима разрушения Карфагена». Выщелкнув ручку, Аттила Орбан поднимает спутанную чёлку от записей и спрашивает вкрадчивым голосом ботаника:

— Так значит, синьор Хорниг умер на ваших глазах?

На щеках парня из контрразведки розовеют рубцы и шрамы от прыщей. Длинная чёлка скрывает глаза, и неясно, как он вообще что-то видит. Он не такой мускулистый, как Семь-Ноль, но и ботанским его телосложение не назовёшь.

Театральным жестом прижимаю руку к груди и приоткрываю рот.

— Ох, это было так страшно! Мы болтали с Ивонн, и тут — раз! — синьор Хорниг упал в бассейн... Прямо на виду у всех гостей... Сперва мы решили, будто он шутит, а оказалось... Ужасно, просто ужасно.

Аттила Орбан записывает мои показания, удерживая раскрытую папку на сгибе локтя. От него слегка несёт несвежим потом.

— Прискорбненько… Вы были знакомы с покойным ранее?

Никогда его раньше не видела. Убить незнакомого человека для меня обычное дело. Вслух произношу только первую часть.

— Занятненько, — говорит себе под нос парень из контрразведки. Выщёлкивает ручку и записывает.

В этот самый момент с наблюдательной позиции наверху кашляет в кулак директор музея:

— Молодой человек, синьора Монтелла — жена Цезаря. Она выше подозрений.

Аттила Орбан улыбается директору, примирительно подняв руку. Когда он это делает, из-под его расстёгнутой кожаной куртки выглядывает кусочек кобуры с торчащей из неё рукоятью Беретты 92.

— А вы не кашляйте, синьор. У нас тут маньчжурский грипп пошёл. Будете кашлять — поместим вас под карантинчик, — говорит он и снова поворачивается лицом ко мне.

Чертовски неприятно не видеть глаза собеседника, и этот человек мне категорически не нравится. Пользуясь случаем, интересуюсь:

— Разве АИСИ занимается подобными смертями?

— Ну-у-у... — тянет Аттила Орбан. — В следующие выходные пройдёт референдум, а синьор Хорниг был сыном губернатора Германии. Есть риск провокаций со стороны наших зарубежных партнёров, сами понимаете. Международная ситуация... взрывоопасненькая. — Он снова улыбается.

Я беру ручку, чтобы поставить подпись под протоколом, а Аттила Орбан говорит:

— Надо же, вы левша. Матушка всегда предостерегала меня от девушек-левшей. Говорила, что все они дьявольские отродья. — Мы смотрим друг на друга пару секунд, и он резко улыбается: — Шутка!

Аттила Орбан захлопывает папку и, церемонно откланявшись на прощание, кидает:

— Но я не удивлюсь, если вы окажетесь какой-нибудь британской шпионкой… — Он идёт к выходу и смеётся, прикрыв рот папкой. — До свидания, синьора Монтелла!

Я смотрю на часы: стрелки застыли на половине шестого, примерно как и моё настроение после беседы с этим типом. По крайней мере, рабочий день в кукольном домике подходит к концу.

— Синьора Монтелла, — нудит с галереи директор. — Наручные часы — это историческое несоответствие, снимите их немедленно.

Я поворачиваюсь на голос и задираю голову.

— Директор, — спрашиваю, — а вам не кажется, что всё то дерьмо, которым мы здесь занимаемся, — одно сплошное историческое несоответствие? Жена Цезаря возится с узкоглазыми распространителями вирусов вместо оргий и прочих важных государственных дел — это ни хрена не достоверно, я вам скажу. И вообще. — Протягиваю ладонь в сторону Рокко, лицо которого всё так же озарено белёсым светом экрана. — Я, Брут и прочие ребята из тусовки скончались за полтора тысячелетия до того, как вся эта площадь и дворцы были построены.

Лицо директора становится почти таким же красным, как его галстук-бабочка. Перед тем как уйти, он грозится пухлым пальцем:

— Штрафую вас на пятьдесят денариев, синьора Монтелла.

Китайцы с нескрываемым интересом наблюдают за нами со стороны: возможно, они думают, что я приказываю скормить этого человека львам, распять на кресте или казнить как-нибудь ещё в духе олдскульного Рима. Оглядываюсь по сторонам и снова смотрю на часы.

Семнадцать тридцать пять. Пора переодеваться. Мои боевики ждут.

Я спускаюсь под землю на станции метро Колизей и вновь поднимаюсь наверх через каких-то двадцать минут. Мы находимся в Корвиале, самой-самой клоаке Рима. Добро пожаловать. В Корвиале нет узких улочек и туристических достопримечательностей: только монструозный дом-змея, неухоженные парки-пустыри и много помоек, а ещё базар, где фермеры продают дары природы на фоне стальных опор линии электропередачи. Они паркуют разноцветные грузовые микроавтобусы у станции метро и торгуют не отходя от машин, выставив напоказ ящики с продукцией. Этот базар сильно разросся в последние месяцы, когда Британия и Скандинавия ввели эмбарго на импорт сельскохозяйственной продукции из Римской Республики.

— Бриташки не на тех напали, — заявляет дедуля в смешном берете, одновременно накладывая апельсины в хрустящий бумажный пакет и гневно потрясая кулаком. — Не на тех! Плевал я на санкции, переживу как-нибудь. А наш дуче им ещё покажет!

Донесение VII

от: Номер 58

кому: Марафаха-6

локация: Портесмуда, Британия

дата: семь лет до операции «Миллениум»

примечание: в данном донесении описываются события из прошлой жизни боевика Номер 58

Здание социальной службы расположилось почти у самого берега, и с террасы на его крыше открывался неплохой вид на гавань Портесмуды: тёмно-серую воду, выбегающие ей навстречу деревянные дорожки причалов и лес из мачт многочисленных яхт. На противоположном берегу распластались унылые склады и ангары.

Это место совсем не похоже на родной дом Гриз Тиль.

Девочки говорили, что в хорошую погоду отсюда можно увидеть остров Уайт. За те четыре дня, что Гриз провела в приюте, хорошая погода так и не наступила.

— Это Британия, — ухмыльнулась Пикси. — Ноябрь здесь тянется до февраля. Привыкай, капустная принцесска.

Слева взмывали в небо стрелы кранов, а под ними громоздились разноцветные кирпичики контейнеров — в основном красные и синие, но встречались также серые, жёлтые и зелёные. В закрытой для посторонних военной части порта стоял огромный корабль с длинной и плоской палубой, на которой иногда появлялись самолёты. Такие маленькие, как будто муравьи на столе. Интересно, где они прячутся? Где-то внутри?

— Авианосец, — сказала Пикси, стряхнув пепел через перила. Резкий ветер с Галльского пролива подхватил серебристые крупинки и унёс их прочь в мгновение ока. — «Королева Боудикка». В честь предводительницы бриттов, сражавшейся против римских оккупантов. Никогда не видела авианосец?

Пикси и вправду походила на домового из сказок. Она одевалась в зелёную толстовку с четырёхлистным клевером на груди и выцветшие штаны цвета хаки, а её тёмно-рыжие волосы были коряво обрезаны выше плеч. Никто из девочек не знал настоящего имени Пикси, и даже социальные работники звали её только так.

— А вот и нет, — ответила Гриз, — миллион раз видела. На Средиземном море куча авианосцев.

Ветер забрасывал рыжие волосы на хитрое ирландское лицо Пикси.

— Ох уж эти маленькие девочки из хороших семей… Ни хрена вы не видели и не знаете.

Пикси было почти пятнадцать, и она выглядела совсем взрослой: Гриз поглядывала на неё не без зависти, а затем опускала глаза туда, где, по идее, должна была вырасти её собственная грудь. Ничего. Всё ещё ничего. Горько и обидно, хоть вату в лифчик подкладывай.

— Перекантуюсь тут до весны, — сказала Пикси. — А потом махну через всю страну на север, в Шотландию.

Пикси — ветер в поле: всегда в движении, всегда в водовороте приключений. Одну неделю Пикси провела на вписках в Уэльсе, другую — на пляжах Корнуолла, на третью её поймала полиция. Сотрудники опеки давно оставили надежду найти для Пикси приёмных родителей, и вот она снова затусила в приюте.

До двенадцати лет Гриз Тиль не особенно много путешествовала: только Германия да Италия, и больше ничего. Приключения — это интересно, но сейчас Гриз хотела лишь вернуться домой, в Дортмунд. И чтобы папа с мамой ждали её там. И Райк. И Аксель. И Вотан.

— Это невозможно, капустная принцесска, — отрезала Пикси и отправила окурок в свободный полёт.

А Гриз только грустно вздохнула. В Европе всё плохо. Она узнала об этом в первый вечер, когда Пикси, пользуясь статусом самой старшей и сильной девочки в центре, конфисковала у малышни пульт и переключила телевизор с канала Дисней на вечерние новости Би-Би-Си.

Телик показал Гриз ужасные кадры. Пламя, вырывающееся из окон здания Сената. Бескрайняя вереница серо-зелёных танков, выстроенная вдоль Виа Империале.

Утром тридцать первого октября император Мануил был свергнут в результате заговора фашистов и военных, рассказала ведущая новостей на Би-Би-Си. На экране мелькали вооружённые солдаты, конвоировавшие каких-то людей вдоль горящего здания Сената. Христианско-демократическая партия запрещена, сказала ведущая. Телик показал военных, сжигающих огромную кучу газет прямо на Пьяцца Венеция, и ведущая отметила, что социалистические партии запрещены. Карабинеры скручивали демонстрантов перед Собором святого Петра. Либеральные и зелёные партии запрещены, добавила женщина из телика.

А потом на экране появился Сильвио Ди Гримальдо, лидер Партии Возрождения.

Он стоял на ступенях Витториано в чёрной рубашке, и солнце отражалось от его выпуклого лба, пока полный золотых зубов рот исторгал отвратительные слова.

Ди Гримальдо объявил, что с коррумпированным правительством Мануила Комнина покончено и больше никто не помешает Европе стать снова великой. Уже тогда Гриз поняла: негодяй врёт. Её папа служил императору Мануилу, а значит, тот не мог быть плохим.

— Я ненавижу тебя, Ди Гримальдо, — прошептала она плюшевому мишке в макушку.

По правую руку от дуче прикрылся тёмными очками маршал Гуццони. Двуглавого орла на его фуражке больше не было. Он пособник Ди Гримальдо и заслуживает смерти. Гадкая физиономия Аккиле Ланди присутствовала в кадре слева от Ди Гримальдо. Этот Ланди подписал себе смертный приговор.

Тут ветер за окном взвыл особенно громко, и злодеи из телика поплыли мелкой рябью. Выругавшись, Пикси принялась вертеть так и сяк антенну на фанерной подставке в попытке наладить изображение.

Лёжа в кровати холодной ноябрьской ночью, Гриз Тиль решила, что больше не должна плакать. Она должна стать сильной. Готовой к большим делам. Скоро приедет Снорри Гудрунарсон. Он обучит её всяким крутым штукам, и вместе они будут непобедимой командой, как в кино. Они победят всех злодеев, а потом спасут папу и маму из плена Ди Гримальдо, и папу Алёнушки тоже. И всё снова будет хорошо.

Гриз Тиль была маленькой и глупой.

Киран пришёл раньше всех. Раньше Снорри и раньше сотрудников новгородского посольства, которые должны были забрать Алёнушку.