Вдовствующая герцогиня замка Оргарон

Глава 1

- Дождей бы поменьше нам, а так все в порядке, пока справляемся, сажаем и рожь, и пшено, и яску[1], - докладывал мой управляющий, высокий широкоплечий детина по имени Дирк.

Одетый в холщовые штаны, заправленные в грубые кожаные сапоги, потемневшие от времени и грязи, и простую рубаху из небеленого полотна, перепоясанную выцветшим синим кушаком, он смотрел прямо и спокойно, как всегда, когда речь шла о делах. Голос его, низкий и хрипловатый, напоминал скрип тележных колес по сухой дороге. На его ладони, лежавшей на краю стола, я заметила засохшую каплю смолы, липкую и темно-янтарную – наверное, утром чинил забор у овчарни. Его лицо, загорелое от солнца и обветренное, выдавало многолетний труд на земле: кожа на скулах шелушилась мелкими чешуйками, а в углах губ застыли белые следы от соли, выступившей с потом. В глубине его карих глаз, похожих на спелые каштаны, под густыми, выгоревшими на солнце бровями, читалась уверенность, которую я всегда ценила. Дирк работал на меня, а до этого и на моего мужа, уже почти двенадцать лет, знал все проблемы этого края и умел плодотворно решать их.

– Вы, вашсиятельство, не извольте беспокоиться. Соберем по осени и зерно, и фрукты с овощами. Да и дичь с рыбой будут. Перезимуем, – продолжал он, уверенно поднимая руку, на которой вздулись жилы, как корни старого дуба.

Ладонь его, широкая и сильная, на мгновение замерла в воздухе, и я успела разглядеть мозоли, похожие на толстые монеты, желтоватые и затвердевшие. Я знала, что его оптимизм не был безосновательным: он всегда находил выход из сложных ситуаций, будь то засуха или нашествие вредителей, проявляя смекалку и упорство.

Я покивала, показывая, что услышала его слова. Мы с ним вдвоем сидели в уютной гостиной на первом этаже, где мягкий свет проникал сквозь большие окна, обрамленные тяжелыми шторами из зеленого бархата с вытертыми местами по краям. Солнечный луч дрожал на медном подсвечнике, отполированном до золотистого блеска, оставляя блики на гладких полированных дубовых половицах. Здесь, поближе к кухне, откуда доносился стук котлов и густой запах жареного лука, смешанный с ароматом хлеба, я обычно принимала старших слуг: управляющего, экономку, дворецкого, садовника. Именно они помогали мне решать ту или иную проблему, и я всегда ценила их мнение и опыт. Вокруг нас стояли полки с книгами в потрепанных кожаных переплетах, пахнущими пылью и стариной, а на столе лежали свежие цветы – розовые пионы с каплями росы на лепестках, которые сегодня утром принес садовник.

Дирк, «старший из старших», как я шутила про себя, служил в имении дольше всех. Он жил в ближайшей деревне, в добротном каменном доме под черепичной крышей, что могли себе позволить далеко не все крестьяне. Его семья была большой: он растил семерых детей – троих сыновей и четырех дочерей. Свадьбы старшим дочерям собирался играть уже на следующий год, давая за ними, за каждой, богатое приданое – корову, сундук с бельем и утварью, что было делом чести и предметом его гордости.

Как и остальные слуги, Дирк был под магической клятвой верности. Эта клятва, наложенная на него в день, когда он впервые переступил порог нашего имения, ощущавшаяся как легкий холодок в момент заклинания, делала его преданным и надежным. И ему я могла доверять целиком и полностью. Даже при желании он не имел возможности навредить ни имению, ни мне, его хозяйке.

- Что с остальным? Кузни, мельница, конюшня, овчарня, орудия труда, мои и крестьян? - уточнила я, стараясь не упустить ни одной детали, мой взгляд скользнул по лежащему передо мной списку владений. – Нужны какие-то вложения? Покупки?

Дирк прикрыл глаза, будто мысленно обходил хозяйство, двор за двором, постройку за постройкой. Его рука, грубая от работы, с потрескавшимися ногтями, потянулась к глиняному кувшину с прохладной ключевой водой на столе, но так и не коснулась его, опустившись обратно на колено.

– Дык, как сказать. Вроде бы и не особо нужны, – задумчиво произнес он, потирая подбородок, где щетина серебрилась, как иней на скошенной траве. – И плуг ваш, и соха-яловка, и борона зубчатая, да и остальное, вроде, в рабочем состоянии. – Он провел ладонью по воздуху, словно гладил упряжь, чувствуя под пальцами воображаемую кожу и железо. – У вас. У крестьян, в зависимости от подворья. За всех не скажу. Но в основном рабочее.

Он сделал паузу, как будто собирался с мыслями, и продолжил, глядя куда-то в пространство над моим плечом.

– Мельник трудится исправно, камни точит. У него всегда есть свежая мука, мелкого и крупного помола, – Дирк кивнул в сторону, будто за стенами действительно грохотали жернова, перемалывающие зерно. – Кузнецы только, все трое, и замковый, и оба деревенских, просят новые молоты, тяжеленные. Старые, вишь, треснули по наковальням. Конюх твердит, что лошади здоровы, гривы расчесаны, копыта чисты. Карета тоже готова к поездкам, оси смазаны. С овчарней разве только… Овцы чем-то болеют, лекарь им нужен, срочно. Шерсть клочьями лезет, глаза мутные, стоят понуро. Вчера двоих забили, чтобы не мучились и других не заражали.

Я снова кивнула, осознавая тяжесть положения – лекарь действительно нужен немедленно. Единственный лекарь в округе, трудившийся в замке, был человеком с редким даром: он мог одной рукой зашить глубокую рану солдату, а другой – наложить повязку на рассеченное копыто лошади. Его звали Стивом. Он был сыном мелкопоместного дворянина, давно разорившегося, и разбирался как в человеческих лихорадках и нарывах, так и в хворях животных – от мыта у коней до чесотки у овец. Его знания, смесь травознайства и практического опыта, были бесценны для нашего хозяйства. Вот его-то я и собиралась отправить к овцам при первой же возможности. Нехорошо скотину терять, особенно в такие трудные времена, когда каждая овца на счету. Ведь из их шерсти – теплая пряжа, из пряжи – варежки и носки для деревенских детей, а из мяса – солонина в дубовых бочках, что спасает нас долгими зимними днями от голода.

Глава 2

Ариса горт Лортайская, герцогиня форн Оргарон, являлась симпатичной худощавой брюнеткой с аристократической бледностью кожи, оттенённой лёгким румянцем на высоких скулах. Её стан, напоминавший молодую иву – гибкий, но с округлыми бёдрами, о которых шептались придворные дамы за веером, – был предметом зависти многих знатных особ. Карие глаза, будто подёрнутые дымкой осеннего леса, с густыми ресницами, казалось, меняли оттенок в зависимости от освещения: от тёплого янтаря при свечах до почти чёрного в сумерках. Тёмно-каштановые волосы, отливающие медью на солнце, были заплетены в сложную косу с вплетёнными серебряными нитями – символом её вдовьего статуса. Тонкие, но выразительные брови придавали лицу лёгкую надменность, а алые губы и едва заметная горбинка на носу добавляли образу характерности.

Аристократка в энном поколении, она, в отличие от настоящей меня, могла похвастаться утончёнными манерами, отточенными с детства: например, умела пить игристое из хрустального бокала, лишь слегка касаясь его кончиками перламутровых ногтей, или сидеть часами с идеально прямой спиной, будто проглотив аршин. Её чувство стиля проявлялось во всём – платья из тончайшего шелка и бархата, всегда сшитые по последней столичной моде, источали лёгкий аромат лаванды и имели потайные кармашки для записок, спрятанные в складках юбки.

После её таинственного исчезновения остались только дневники – стопка потрёпанных тетрадей в переплётах из мягкой сафьяновой кожи, удивительно похожих на земные. Все они, больше десятка, были исписаны бисерным почерком Арисы чернилами, которые со временем побурели. Страницы хранили следы её жизни: пятно от игристого здесь, засохший лепесток розы там. Читая их, я узнала, как в пять лет она упала с пони по кличке Звёздочка, сломав при этом ключицу, как в пятнадцать впервые надушила платок маслом розмарина для юного барона, как в двадцать два стояла под балдахином с герцогом, чьё лицо напоминало печёное яблоко.

Благодаря этим записям я научилась поддерживать видимость: знала, что экономку нужно хвалить за пироги с вишней, посыпанные сахарной пудрой, а дворецкого лучше не беспокоить, когда у него ноет клык – в такие дни он ходит с тряпицей, смоченной в можжевеловой настойке. Я выучила язык вееров и цветов: синий шёлк при дворе означал траур по дальнему родственнику, а зелёный привлекал духов предков, потому носить его следовало с осторожностью.

Супруг Арисы, Дитор горт Лортайский, на портрете в бальном зале напоминал высохшего журавля: длинная шея, стянутая тугим воротником, острый подбородок с редкой седой бородкой, пальцы, усыпанные перстнями с фамильными печатями, впившимися в дряблую кожу. Он провёл лучшие годы в столице, где его кабинет в министерстве магических законов был обит дубовыми панелями, а имя регулярно мелькало в придворных хрониках. Но к шестидесяти годам усталость от бесконечных интриг и ядовитых улыбок за спиной заставила его удалиться в родовое поместье, где он и встретил юную Арису на охотничьем пикнике у маркиза де Врея.

Их свадьба в роскошном алтарном зале стала событием сезона: арки из белых роз, золотая карета, запряжённая шестёркой вороных. В дневниках Ариса лишь мельком упоминала о холодных ночах в отдельной спальне с гобеленами на стенах, где она слышала только тиканье напольных часов да вой ветра в трубах. Слуги перешёптывались, что старый герцог либо не мог, либо не хотел исполнять супружеский долг – в спальне его чаще видели с кипой документов, чем с молодой женой.

Теперь всё это наследство – от фамильных драгоценностей в ларце с секретным замком до обязательств перед десятками вассалов – лежало на моих плечах. Я осторожно входила в эту роль, как в новое платье, которое пока жмёт в плечах. Каждое утро я просыпалась под балдахином с вышитыми гербами, чувствуя вес серебряного сервиза в буфете и взгляды портретов в длинной галерее, будто спрашивающих: "А справишься ли ты, чужая?"

Я чувствовала, как на меня давит наследие, которое Ариса не успела оценить по достоинству. В её дневниках я находила не только описания светских мероприятий и модных нарядов, но и её страхи, сомнения и мечты о том, как она хотела бы изменить свою жизнь.

Я пока не делала никаких резких телодвижений, не спешила ничего менять, присматривалась к окружающим, обдумывала ситуацию и надеялась, что судьба-злодейка не подкинет мне в ближайшем будущем неприятные сюрпризы.

Разговор с управляющим длился часа два, не меньше. Я сидела, подперев ладонью подбородок, и внимательно слушала, пока за окнами медленно гас закат, окрашивая стены кабинета в багровые тона. Выслушав все новости — от состояния озимых до жалоб мельника на засилье крыс в амбарах, — я дала осторожные указания, с деланно-умным видом подчеркивая свою вовлеченность в дела поместья. Приходилось отделываться расплывчатыми фразами вроде "нужно разобраться" или "я подумаю над этим", ведь моих скудных познаний в сельском хозяйстве едва хватало, чтобы отличить рожь от пшеницы, не то что указывать на недочеты. Впрочем, судя по спокойной уверенности Дирка, поместье и без моих советов работало, как хорошо смазанные часы — крестьяне пахали, кузнецы ковали, мельник молол, и все шестеренки этого механизма четко входили в зацепление.

После разговора я направилась в обеденный зал, шурша юбками по каменным плитам коридора. Высокие дубовые двери с коваными петлями со скрипом распахнулись передо мной, открывая длинный стол из темного дерева, способный усадить три десятка гостей. Но сегодня его полированная поверхность сияла пустотой, отражая мерцание свечей. На стенах старинные гобелены с охотничьими сценами поблекли от времени — некогда яркие краски выцвели до бледных пятен, где псы сливались в рыжие разводы, а ветвистые рога оленей напоминали сухие деревья зимой. Канделябры из черненого железа, похожие на застывшие ветви, бросали дрожащие тени на потолок с трещиной, что змеилась от угла к центральной балке — будто само время оставило здесь свой автограф.

Глава 3

Утро началось с нежданных гостей. Едва я успела закончить утренний туалет и принять чашку ароматного чая с мятой в будуаре, как дворецкий почтительно доложил о приезде двоюродной тетушки - Жаррасы горт Оларийской, супруги малоземельного баронета Партанаса горт Орарийского. Она ворвалась в замок подобно осеннему шквалу - в платье из поношенного шелка с выцветшими розами на подоле и шалью из дешевого кашемира, которая лишь подчеркивала потертости на рукавах. Её волосы, седеющие у висков неравномерными прядями, были стянуты в тугой узел на затылке - эта прическа, скорее, напоминала попытку скрыть бедность, чем следование моде.

Тетушка привезла с собой целый ворох семейных проблем. Пятеро детей, среди которых три дочери на выданье, требовали приданого, без которого в нашем обществе девушки могли рассчитывать разве что на место компаньонки у богатой вдовы. Даже скромные дары вроде дюжины вышитых простынь или пары фарфоровых сервизов с гербом рода уже делали невесту привлекательной для разорившихся дворян. Бесприданницы же обречены были влачить жалкое существование приживалок - стирать чужие кружева или нянчить чужих наследников. Жарраса, не желавшая такой участи своим дочерям, превратилась в вечного просителя, разъезжающего от одного родственника к другому с постоянными напоминаниями о "кровных узах" и "семейном долге". Особенно ее беспокоила старшая - Валери, которой уже стукнуло двадцать два, возраст в наших краях почти безнадежный для замужества.

Лично я не испытывала к тетушке особых теплых чувств, но правила приличия требовали демонстрации радушия. Я приказала подать чай из лучшего сервиза - тонкого фарфора с позолотой, который обычно доставали лишь для визитов высокопоставленных особ. Слуги подали к чаю свежеиспеченное песочное печенье с миндальной стружкой, аккуратно разложенное на серебряном подносе.

- Валери моя девушка умная, - вздохнула Жарраса, жадно прихлебывая ароматный чай с жасмином, - да вот только красотой ее боги обделили. - Её пальцы, украшенные дешевыми серебряными кольцами с потускневшими аметистами, нервно барабанили по краю блюдца, оставляя на позолоте жирные отпечатки. - Нос длинноват, зубы кривоваты. Я ей обычно советую улыбаться одними губами, чтобы женихов не распугать.

Я лишь вежливо кивнула, вспоминая записи в дневниках Арисы. Дочери тетушки, увы, унаследовали внешность отца - высокого, угловатого мужчины с тяжелым подбородком и вечно насупленными бровями. Ни покладистого характера (Валери славилась своими истериками, когда могла швырнуть остывший чайник в стену), ни приятных манер (все сестры говорили громко и перебивали друг друга) у них не было. Женихи в их убогом поместье с облупившейся штукатуркой появлялись реже, чем кометы на небосклоне.

Сама Жарраса, если верить портрету в столовой, в юности была прелестной пухленькой брюнеткой с васильковыми глазами. Теперь же её некогда миловидное лицо обвисло, как перебродившее тесто, а второй подбородок дрожал при каждом движении, напоминая индюшачий зоб. Пять тяжелых родов искривили некогда стройную спину - теперь она сутулилась, будто несла на плечах невидимую ношу. Густой слой пудры, которым она пыталась скрыть возраст, застревал в глубоких морщинах вокруг рта, создавая эффект потрескавшейся фрески.

- Я слышала, к графу Эрнанскому родственники из столицы приехали, в том числе и молодые племянники, - произнесла я просто чтобы заполнить тягучую паузу, пока мои пальцы нервно скручивали уголок льняной салфетки в тугой валик. В голове уже тикал невидимый счетчик, отсчитывающий минуты до долгожданного отъезда тетушки.

Граф Эрнанский действительно считался самым влиятельным после меня землевладельцем в округе. Его имение, видневшееся на соседнем холме за дубовой рощей, поражало воображение: белоснежные мраморные колонны парадного входа, террасные сады с бьющими фонтанами, конюшни на пятьдесят кровных скакунов. И конечно, ни один из его столичных племянников даже не повернул бы голову в сторону дочерей тетушки Жаррасы. Она понимала это прекрасно - ее губы скривились в гримасе, а рука с недопитым чаем бессильно опустилась на колени.

- Карету нам поменять бы, - вдруг сменила тему тетушка, откусывая кусочек печенья так, что крошки осыпались на ее пышную грудь. - Наша совсем рассохлась, скрипит, как ведьма на костре. В прошлый раз, когда ехали к кузине Ферре, заднее колесо чуть не отвалилось на мосту через Черную речку.

Я отчетливо представила их семейную карету: потрескавшееся дерево кузова с облупившейся краской, обивку сидений, изъеденную молью до дыр, запах плесени и конского пота, въевшийся в потрепанный бархат.

В этом мире способы передвижения четко отражали социальный статус. Самые богатые - вроде меня или графа Эрнанского - пользовались переносными порталами: изящными серебряными перстнями с синими кристаллами, которые вспыхивали ослепительным светом, перенося владельца за мгновение в любую точку империи. Бедняки же брели пешком даже в проливной дождь, обматывая ноги обрывками мешковины. А такие, как тетушка, ютились посередине - их старые кареты с выцветшими гербами медленно тащились по дорогам, скрипя и поскрипывая.

- Управляющий говорил, в деревне у Каменного моста новые каретные мастера поселились, - соврала я, заметив, как за дверью служанка Лора прячет зевок в кружевной манжет. - Говорят, работы делают недорого...

Тетушка фыркнула, перебивая меня, и ее двойной подбородок затрясся от возмущения:

- Эти жулики цены ломят! Да у нас после прошлогоднего неурожая ячменя и медного гроша за душой нет.

Ее рука потянулась за последним печеньем, но ощутила только крошки - тарелка опустела. В глазах тетушки читалась смесь обиды и немого ожидания, будто она надеялась, что я сама предложу оплатить ремонт их разваливающегося экипажа.

Но единственное, что я могла предложить - это взять младшую дочь Миру в приживалки. Однако мы уже обсуждали это в прошлый визит - девушка, унаследовавшая отцовскую гордость, скорее, согласилась бы работать прачкой, чем принимать милостыню в виде места компаньонки.

Глава 4

Через несколько минут всадник приблизился и, подняв целое облако пыли, резко остановился у самого крыльца. Прекрасные манеры, нечего сказать. Теперь эта мелкая коричневая взвесь осела у меня в носу, на ресницах и даже, кажется, проникла под воротник платья. Я закашлялась, закрывая рот кружевным платком, который моментально покрылся сероватым налетом.

Всадник же, явно привыкший к подобным эффектным появлениям, даже не моргнул. Ловко спрыгнув с коня, он предстал передо мной во всей красе. Его черный жеребец, мощный, как сама ночь, стоял так близко, что я чувствовала его горячее дыхание на своем лице. Ноздри раздувались, как кузнечные меха, а по блестящей шее струились белые дорожки засохшей соли. Грива, спутанная ветром, была влажной от пены.

Когда пыль, наконец, осела, я смогла разглядеть гонца. Высокий, на голову выше меня, с плечами, которые не стыдно было бы показать на рыцарском турнире. Лет тридцати, не больше. Загорелое лицо с резкими скулами украшалось бледной полосой от шлема на лбу. Форма из плотного сукна темно-зеленого цвета, с медными пуговицами, доведенными до самого кадыка, сидела на нем как влитая - ни морщинки, ни складки. Каждое движение выдавало в нем человека, привыкшего к военной дисциплине. На широком кожаном поясе болтался короткий меч в потертых ножнах - явно не для красоты.

- Добрый день. Мне нужно увидеть ее сиятельство Арису горт Лортайскую, герцогиню форн Оргарон, - произнес он приятным баритоном, сделав точный, выверенный поклон, какой делают при императорском дворе.

Так, значит, все же ко мне. Внутри зашевелилось любопытство, смешанное с легкой тревогой.

- Добрый день, - кивнула я, стараясь сохранить невозмутимость. - Это я. С кем имею честь?..

- Гонец от его величества. Вам письмо, ваше сиятельство.

Он протянул мне аккуратно свернутый свиток, перевязанный грубой бечевкой и запечатанный сургучом с оттиском императорской печати - величественный лев, охраняющий корону, был выполнен с такой тщательностью, что я различала каждую складочку на его морде.

Не дожидаясь ответа, гонец поклонился еще раз, ловко вскочил в седло и умчался, оставив за собой новый шлейф пыли. Я снова закашлялась.

Чтоб вас! Неужели нельзя было потратиться на портативный кристалл? Помахав свитком перед лицом, я попыталась развеять стойкий запах лошади. От столицы до нас - добрых семь дней верхом. Но этот парень не пах потом - значит, телепортировались на стационарный портал в губернском городе, а оттуда уже добрался галопом сюда.

Развернув письмо, я сначала тщательно осмотрела печать - не подделка. Лев скалился одинаково четко с обеих сторон, а сургуч при нажатии издавал характерный треск. Ну и что понадобилось императору от провинциальной вдовы?

Император Лортас Мудрый не отличался многословием. Всего десяток строк, выведенных мелким, но четким почерком канцелярии. Я вчиталась, потом перечитала еще раз, чтобы убедиться, что не ослышалась, затем мысленно выругалась. Сволочи! Ну настоящие сволочи!

Что значит это сухое: "Повелеваю выбрать нового супруга"? Зачем мне, вдове, еще один муж?!

Несколько минут я просто стояла на крыльце, вдыхая воздух, теперь пахнущий пылью и конским потом. Пальцы так впились в свиток, что сургуч оставил на ладони красный отпечаток львиной морды. Внизу, за воротами, крестьяне перекликались, таская мешки с зерном - их голоса звучали приглушенно, будто доносились из другого измерения. Собравшись с мыслями, я резко развернулась и шагнула в прохладную тень замкового холла.

– Вызови ко мне законника. Пусть подходит к гостиной рядом с моей спальней, – бросила я служанке, которая металась по коридору, прижимая к груди ворох свежевыглаженного белья.

Девушка, высокая, тонкая как тростинка, шарахнулась в сторону, и уголок простыни с вышитыми инициалами Арисы зацепился за резную дверную ручку. Глаза служанки, круглые от испуга, мелькнули перед тем, как она рванула в противоположный конец замка, оставив за собой шлейф запаха лавандового мыла. Её босые ноги шлепали по отполированному мрамору, а эхо шагов разносилось по сводчатым потолкам. Я же направилась к себе, сжимая в руке злополучный свиток. В голове мелькали обрывки законов, вычитанных в дневниках Арисы: "В случае отсутствия наследника мужского пола...", "Герцогиня обязана вступить в повторный брак в течение..." Тогда эти строчки казались далекими и не имеющими ко мне отношения.

Я не собиралась открыто идти против воли императора, но, возможно, существовали какие-то лазейки - может быть, можно было затянуть процесс выбора или найти самого непутевого кандидата, который, не приведи боги, мог бы отдать концы вскоре после свадьбы. Сама я в юридических тонкостях не разбиралась. Но мне это и не требовалось. В замке уже тридцать лет жил законник моего покойного мужа - Арнольд Энтерский, человек, знавший каждую запятую в имперском законодательстве. Он, как и вся замковая челядь, был связан магической клятвой верности, а значит, не мог мне навредить даже при всем желании.

Поднявшись по лестнице на второй этаж, я вошла в небольшую гостиную, залитую серым светом из высоких окон. Удобно усевшись в глубокое кресло с высокой спинкой и гобеленовой обивкой, я сжала подлокотники, оставив на темном дереве следы от влажных ладоней. Замуж, блин! Я только-только начала привыкать к этому миру! Еще даже не разобралась толком в местных порядках, а меня уже выдают замуж!

За окном внезапно хлынул дождь - типичный для этих мест, стремительный и неожиданный. Крупные капли били в стекла, как горох, а я сжала кулаки, представляя, как придется целовать какого-нибудь прыщавого графчика, который, возможно, скончается от пневмонии через неделю после свадьбы. Фу, мерзость!

Глава 5

- Добрый день, ваше сиятельство, - почтительно поклонился Арнольд, переступив порог гостиной. Его сапоги из мягкой кожи почти не шумели по дубовому паркету. - Служанка сообщила, что вы меня вызывали?

Я жестом указала на кресло напротив:

- Добрый день, нисс Арнольд. Проходите, присаживайтесь. Мне требуется ваша консультация.

Законник опустился в кресло с изяществом, которого не ожидаешь от человека его возраста. Я заметила, как его длинные пальцы с аккуратными ногтями поправили манжеты белоснежной рубашки перед тем, как он поднял на меня внимательный взгляд серых глаз.

- Мне нужен полный свод законов, защищающих права вдовы, - сказала я, стараясь сохранить ровный тон. - Все статьи, указы и даже отдельные распоряжения императоров, которые могут защитить мои вдовьи права.

С этими словами я протянула Арнольду злополучный свиток с императорской печатью. Он принял его с той почтительной осторожностью, с какой священник берет священные реликвии.

Его глаза быстро пробежали по строчкам, брови слегка сдвинулись, образовав между ними вертикальную морщинку. Через мгновение он поднял взгляд и произнес размеренно:

- Я понял ситуацию, ваше сиятельство. Прямо сейчас могу констатировать, что его величество действует в рамках своих полномочий. Вы принадлежите к высшей аристократии, к одной из самых влиятельных и богатых фамилий империи. Следовательно, вопрос престолонаследия имеет государственное значение. Однако, - он сделал едва заметную паузу, - у вас есть определенное время на подготовку. Все юридические нюансы я изложу завтра утром, после тщательного изучения соответствующих разделов имперского кодекса.

Внутри у меня все сжалось. Значит, мне предстоит этот цирк - выходить замуж снова и снова, пока не выполню свою "государственную обязанность"? Прекрасная перспектива!

Но вслух я ничего не сказала, лишь кивнула, сжав губы в тонкую линию. Арнольд, уловив мое настроение, слегка склонил голову - этот жест всегда предварял его осторожные возражения. Но на этот раз он лишь поднялся, аккуратно сложил письмо и вышел, оставив за собой легкий шлейф запаха пергамента и чернил.

Я осталась одна в просторной гостиной, где даже шелест дождя за окнами казался приглушенным. Роскошная мебель, дорогие гобелены, серебряные подсвечники - все это вдруг обрело какую-то зыбкую, ненастоящую сущность. Будто я сидела не в своем доме, а в искусно сделанной декорации.

Я сжала кулаки до боли, чувствуя, как заостренные ногти впиваются в нежную кожу ладоней. Не то чтобы я была категорически против самого института брака. Но... Всю свою земную жизнь я мечтала о браке по любви - о том волшебном моменте, когда двое, искренне любя друг друга, решают связать свои судьбы. Я представляла себе свадьбу на Земле: воздушное белое платье, дрожащие руки с букетом, теплый взгляд любимого человека. Браки по расчету, по принуждению - все это вызывало у меня отторжение. А теперь мне предстояло не просто выбрать жениха из возможного списка, но и родить от него наследника.

Никаких генетических анализов, никаких тестов на совместимость – просто: "Должен быть наследник". Точка.

- Чтоб вас всех, - прошептала я, устало проводя ладонями по лицу, оставляя на коже следы от слез, которых я даже не заметила. - С вашими дурацкими средневековыми порядками. Весь этот патриархальный ад...

Поднявшись с кресла, я подошла к высокому арочному окну, прижав горячий лоб к прохладному стеклу. В саду буйствовали розы - алые, как капли крови, белоснежные, как свадебное платье, и солнечно-желтые. Их терпкий аромат проникал сквозь щели старых рам, смешиваясь с медовым запахом горящих восковых свечей. Ветер играл с резными кленовыми листьями, будто перешептывался с ними на тайном языке. А я стояла, ощущая, как жесткие косточки корсета впиваются в ребра, а в ушах звенит от гнетущей тишины.

Где-то за окном залилась трелью птица - веселая, насмешливая. Даже природа здесь, кажется, была против меня. Или просто равнодушна к человеческим страданиям.

Внезапный стук в дверь вырвал меня из мрачных раздумий.

- Кто там? - резко спросила я, не скрывая раздражения в голосе.

Дверь бесшумно открылась, и на пороге появилась запыхавшаяся служанка. Ее рыжие кудри, выбившиеся из-под белоснежного чепца, образовали огненный ореол вокруг веснушчатого лица. Грудь быстро вздымалась, а в зеленых глазах читалось необычное возбуждение.

- Ваше сиятельство, к вам прибыли гости, - с почтительным поклоном доложила она, слегка запнувшись.

Видеть гостей в моем нынешнем состоянии было последним, чего мне хотелось. Но долг превыше личных переживаний. Я едва заметно кивнула:

- Сейчас спущусь.

Служанка склонилась еще ниже и поспешно ретировалась. Я еще несколько мгновений оставалась у окна, наблюдая, как ветер кружит опавшие лепестки роз по садовым дорожкам, затем глубоко вздохнула и направилась к выходу. Нужно было собраться, отвлечься от тягостных мыслей. Без юридической консультации Арнольда я все равно не могла принять решение. О предстоящем замужестве я подумаю завтра. А сегодня - только обязанности герцогини, только холодная вежливость и безупречные манеры.

В этом краю существовала давняя традиция, уходящая корнями в крестьянские обычаи - соседи победнее регулярно навещали более состоятельных землевладельцев. Это был не просто обычай, а целый социальный ритуал, отточенный поколениями. Богатые демонстрировали щедрость, бедные - почтение, и все вместе поддерживали видимость соседской гармонии. Как герцогиня, я была обязана соблюдать эти неписаные правила, хотя моей земной натуре они претили.

Сегодня моими незваными гостями оказалось многочисленное семейство барона Дартоса горт Хенайского. Десять человек ввалились в парадную залу, словно цыганский табор - шумные, пестрые, пахнущие дешевым парфюмом и конской сбруей.

Глава 6

Я спустилась в просторный холл, где высокие сводчатые потолки отражали каждый звук. Приветливо улыбнувшись гостям, собравшимся у массивных дубовых дверей, я сделала широкий жест рукой:

- Добрый день. Рада видеть вас в стенах моего замка. Прошу, разделите со мной сегодняшнюю трапезу.

При словах о совместной трапезе в глазах вечно голодного семейства вспыхнул настоящий огонь аппетита. Казалось, они уже мысленно пожирали взглядом воображаемые яства.

Мы проследовали в обеденный зал, где солнечный свет, проникая сквозь высокие стрельчатые окна, играл на картинах, изображавших охотничьи сцены и живописные виды окрестных земель. Я заняла свое место во главе длинного дубового стола, барон с важным видом устроился по мою правую руку, а его пухленькая супруга - по левую.

Старая дева с очками, похожими на дно бутылки, уселась с краю, нервно поправляя свои тощие плечики. Старшие дети, уже успевшие обменяться шепотом рассказами о любимых блюдах, заняли места посередине. А шумная малышня рассаживалась на дальнем конце, их жадные взгляды так и норовили пронзить серебряные крышки блюд.

Поскольку визит был неожиданным, меню оказалось скромным, но сытным:

Густой рыбный суп с шафраном, источающий аромат свежевыловленной речной рыбы.

Запеченный гарлик (местный аналог рябчика) с румяной картошкой.

Перловая каша, приправленная душистыми травами.

Салат из только что собранных овощей - алых помидоров и хрустящих огурцов.

Сырная тарелка с тремя сортами местного сыра.

Морс из лесных ягод с мятой.

На десерт - пирог с консервированными персиками, покрытый золотистой корочкой.

Пока подавали первое, в зале стояла почти монастырская тишина. Я наблюдала, как младшие дети, лет пяти-семи, украдкой поглядывают на блюдо с дичью, их глазенки блестят от предвкушения. Они перешептывались, споря, кто первым получит заветный кусочек. Но, как я уже знала по опыту, мясо обычно доставалось старшим - более шустрым и наглым.

Когда супники опустели, слуги бесшумно унесли их, и началась основная трапеза. По местному этикету, именно сейчас можно было завести беседу.

- Ох уж эти проклятые дожди, - проворчал барон, потирая свой двойной подбородок. На его обветренном лице читалась искренняя тревога. - Еще неделю такой погоды - и можно прощаться с урожаем. Чем зимой кормить семью будем? Вода ведь все посевы смоет...

Я кивнула с деланным сочувствием, хотя внутренне улыбалась. Мои земли были надежно защищены дорогими магическими амулетами, развешанными по периметру полей. Они отводили и засуху, и наводнения, и даже нашествия саранчи. Пусть бедняки вроде барона переживают - у меня таких проблем не было.

Барон продолжал жаловаться, его толстые пальцы нервно перебирали край скатерти:

- В этом году яска даже не взошла - семена сгнили в земле. Уже думал перейти на скотоводство, но цены на оборудование... - он тяжело вздохнул, и его пышные усы затрепетали. - Одни только доильные аппараты подорожали вдвое!

Я кивнула с деланным сочувствием, в то время как в голове уже составляла список вопросов для Дирка. Мои коровы должны были отелиться еще на прошлой неделе. Да и овцы, если верить отчетам, скоро принесут приплод.

- Нисса Ариса, вы слышали последние новости? - внезапно встряла в разговор Шанира, резко раскрыв веер с пошловатыми пасторальными сценками. Облако дешевых духов с нотками лаванды и чего-то химического заставило меня слегка сморщить нос. Ее двойной подбородок дрожал от возмущения. - Графиня Гортензия горт Данская отдает свою Зараю за какого-то купчишку!

Я прикрыла рот кружевным платком, изображая шок. В памяти всплыл образ Гортензии - гордой, как павлин, дамы, чьи бальные платья всегда были усыпаны вышитыми гербами предков. А теперь - купец?

- С ее-то положением и связями! - Шанира с размаху шлепнула ладонью по столу, отчего серебряные приборы звякнули, а чашка с морсом едва не опрокинулась. - Это же полное падение!

- Да Зарая и сама ни ума, ни красоты не имеет, - фыркнула Наира. Её очки сползли на кончик носа, обнажая узкие, как щелочки, глазки. Она потянулась за солью, но вместо солонки схватила льняную салфетку. – Пусть радуется, что хоть кто-то на ней женится.

Я согласно закивала, соблюдая светские приличия. Все эти родовитые семьи слишком уж кичились своими генеалогическими древами, забывая, что сами-то ничего собой не представляют. О Зарае ходили легенды - говорили, девушка глупее сапога. Её выходки на балах стали притчей во языцех: то в фонтан упадет, гоняясь за мотыльком, то перепутает герцога с лакеем.

Мой взгляд скользнул к младшему сыну барона, который увлеченно засовывал ложку себе за воротник. Ох уж эти аристократы... Я отчетливо вспомнила, как Зарая на последнем балу у графа пыталась доказать всем, что луна сделана из сыра.

Двадцать два года - по местным меркам это был уже "перестарок". Я понимала отчаяние графини: дочь, на которую никто не смотрит. Даже внушительное приданое не могло компенсировать отсутствия ума и обаяния. Хоть за купца - лишь бы с рук сбыть!

- А что это за купец? - поинтересовалась я, вертя в пальцах вилку с гербом нашего рода.

Шанира презрительно сморщила нос, бросая жадный взгляд на остатки гарлика:

- Из Серебряного Града, говорят. Торгует какими-то... - она брезгливо поморщилась, - восточными специями. От него за версту разит корицей и кардамоном.

Глава 7

Семья барона задержалась в моем замке дольше обычного - добрых два с половиной часа. Пока уничтожали блюдо за блюдом, пока перемывали косточки всем знакомым аристократам, время текло неспешно, как густой мед. Я наблюдала за этим пиршеством, где аппетит соседствовал с лицемерием: они с жадностью набрасывались на жареного гарлика, при этом с презрением обсуждая тех, кто не мог позволить себе подобную роскошь. Воздух пропитался ароматами подрумяненного мяса, свежеиспеченного хлеба и сладкого фруктового пирога, пока на столе не остались лишь пустые серебряные блюда с засохшими подливами.

Наконец, убедившись, что последняя крошка съедена, а последняя капля морса выпита, гости стали собираться. Я с облегчением мысленно помахала им вслед воображаемым платочком. Мысленно, потому что в этом мире подобные сентиментальные жесты не практиковались - прощание было сухим поклоном, формальностью без тени искренности.

Едва карета барона скрылась за воротами, я немедленно вызвала экономку. Время поджимало - требовалось прояснить несколько насущных вопросов.

Наша беседа состоялась в небольшой гостиной на первом этаже - мрачноватой комнате с тяжелыми бархатными портьерами, поглощавшими солнечный свет, и массивной дубовой мебелью, видевшей еще прадеда моего покойного мужа. Именно здесь я обычно проводила "воспитательные беседы" с провинившейся прислугой. Но сейчас предстоял деловой разговор.

Нисса Эмма, как полагалось ее величать, была старой девой из купеческого рода. Определить ее возраст было невозможно - то ли тридцать пять с тщательно сохраняемой молодостью, то ли пятьдесят с удивительной сохранностью. Ее лицо, лишенное морщин, обрамляли тугие каштановые локоны, аккуратно уложенные под белоснежный кружевной чепец. Я всегда поражалась, как ей удается сохранять безупречную опрятность среди постоянной кухонной суеты.

Что привело купеческую дочь на должность экономки в аристократическом замке - загадка. Но служила она здесь уже двенадцать лет, и, судя по записям Арисы, никогда не вызывала нареканий. Как и Дирк, она была связана магической клятвой верности, что делало ее абсолютно надежной. Поэтому я доверяла ей безгранично.

Невысокая, пышнотелая женщина в сером практичном платье и безукоризненно белом переднике олицетворяла собой саму идею домашнего уюта. Ее знания о замковом хозяйстве были энциклопедическими: она точно знала, сколько фунтов муки уходит на месячный запас хлеба; сколько комплектов постельного белья требует еженедельной стирки; какие запасы необходимо заготовить в подвалах, чтобы пережить любую, даже самую суровую зиму. Каждая крупинка соли, каждая свеча в замке находились под ее неусыпным контролем.

Я собиралась в ближайшие дни отправиться в город - конечно же, через портал, чтобы не тратить время на дорогу. Хотя подобные закупки обычно входили в обязанности управляющего, мне нравилось самой бродить по рынкам и лавкам, выбирать товары, подслушивать городские сплетни. В эти моменты я почти ощущала себя снова на Земле - среди привычной суеты и торгового гомона.

Нисса Эмма появилась в гостиной через несколько минут после вызова, ее легкие шаги почти не слышно ступали по дубовому паркету. Она совершила почтительный поклон и, получив разрешение, опустилась в кресло напротив меня. Я заметила, как ее пухлые пальцы машинально поправили складки безупречно чистого передника, а спина выпрямилась, принимая деловую позу.

- Нисса Эмма, как у нас обстоят дела с провизией? - начала я разговор, перебирая кружевную кайму своего платья. - Хватит ли запасов до первого урожая? Или нужно делать дополнительные закупки?

Экономка задумалась на мгновение, и я увидела, как между ее аккуратно подведенных бровей появилась легкая морщинка.

- Как сказать, ваше сиятельство, - ответила она, слегка наклонив голову. - Муки осталось в обрез. Соленья подходят к концу. А колбасные и сырные запасы уже почти истощились.

Я кивнула, мысленно прикидывая возможные расходы, затем отдала распоряжение:

- Составьте подробный список всего необходимого - продукты, кухонная утварь, постельное белье, все что нужно. В ближайшие дни я отправлюсь в город. Обойду и рынок, и хорошие лавки.

- Слушаюсь, ваше сиятельство, - экономка склонила голову, и я заметила, как солнечный луч выхватил из ее прически несколько седых волос, тщательно спрятанных среди каштановых локонов. - Все будет готово.

После ее ухода я поднялась в свою спальню. Дубовая дверь с резными панелями мягко закрылась за мной. Опустившись на шелковый диван у окна, я наблюдала, как солнечные лучи, пробиваясь сквозь кружевные занавески, рисуют на полированном полу причудливые золотистые узоры. Здесь я провела остаток дня - погруженная в тягостные размышления.

Даже ужин - простая ячневая каша с тушеными овощами и тонкий ломтик запеченной телятины - я принимала в одиночестве. Еда, обычно такая вкусная, сегодня казалась безвкусной массой. Я ела механически, словно выполняя неприятную обязанность.

Мысли о предстоящем браке терзали меня, как стая голодных ворон. Императорский указ обрушился на мою голову, как удар молнии среди ясного неба. Перспектива выйти замуж за незнакомца, жить без любви - все это вызывало во мне глухое отчаяние. Я смотрела в окно, где первые звезды уже зажигались на потемневшем небе, и чувствовала, как тяжелый камень тоски появляется в моей груди.

Я легла спать непривычно рано, сразу после ужина, будто надеялась укрыться от проблем в объятиях местного Морфея. Усталость навалилась такой тяжестью, что едва голова коснулась шелковой подушки, как я провалилась в беспокойный сон. Но вместо покоя меня ждал настоящий кошмар.

Глава 8

Наша встреча с Арнольдом состоялась в солнечной гостиной на втором этаже, куда я специально приказала подать чай с мятой и медовые пряники. Лучи утреннего солнца, проникая сквозь кружевные занавески, рисовали на дубовом полу причудливые узоры. Я устроилась в глубоком кресле с гобеленовой обивкой, в то время как Арнольд аккуратно разложил перед собой несколько пожелтевших пергаментов, бережно расправляя их уголки.

- Ваше сиятельство, - начал он, поправив серебряные очки на переносице, - как я и предполагал, император действует в рамках закона. Согласно "Уложению о престолонаследии", все знатные рода обязаны обеспечить продолжение фамилии. Ваш брак с покойным герцогом автоматически включил вас в этот список.

Я почувствовала, как ногти впиваются в ладони. Мысль о новом браке вызывала во мне бурю эмоций - от гнева до отчаяния. Мне казалось несправедливым, что моя судьба решается без моего согласия.

Но тут Арнольд взял в руки тонкий пергамент с аккуратными строчками:

- Однако закон Аринта Прекрасного, принятый двести сорок пять лет назад, - его голос приобрел торжественные нотки, - дает вам право самостоятельного выбора супруга. Даже император не может его отменить.

В моей груди вспыхнула крошечная искра надежды. Возможно, не все еще потеряно?

- Главное условие, - продолжил законник, переходя к следующему документу, - чтобы ваш избранник мог унаследовать родовые владения. А согласно указу Горальда Достопочтимого... - его пальцы бережно развернули еще один свиток, - у вас есть ровно полгода на выбор кандидата и организацию свадьбы.

Полгода. Срок, одновременно и обнадеживающий, и пугающий. Достаточно, чтобы все обдумать, но слишком мало, чтобы найти того единственного.

- Есть ли подводные камни? - спросила я, стараясь, чтобы голос не дрогнул.

Арнольд нахмурился, доставая самый древний из свитков:

- Вот этот документ... - его пальцы осторожно скользнули по потрескавшейся коже, - требует, чтобы ваш избранник имел титул не ниже графского и владел как минимум десятью деревнями.

Великолепно! Теперь мне предстояло не просто искать человека по душе, но и проверять его геральдику и налоговые декларации.

- Этот закон редко применяется, - добавил Арнольд, не замечая моего раздражения, - но императорские юристы могут о нем вспомнить. В таком случае ваш брак рискует быть аннулированным.

Какая прелесть! Ну спасибо, ваше величество, вы мне отличную свинью подложили.

Я сжала губы, чувствуя, как нарастает гнев. Теперь моя и без того сложная задача превратилась в настоящую головоломку - найти достойного человека среди ограниченного круга "подходящих" кандидатов.

Я выслушала последние уточнения Арнольда, механически кивая в такт его размеренной речи. Его пальцы, покрытые чернильными пятнами, аккуратно сложили пергаменты в кожаную папку, которую он затем передал мне вместе с кратким конспектом - аккуратно переписанными на тонкий пергамент основными тезисами. После формальных прощаний я направилась в книгохранилище, жажду отвлечься от юридических тонкостей и погрузиться в мир литературы.

Библиотека замка представляла собой настоящее чудо - плод многовековых усилий десятков поколений моих предшественников. Проходя через массивные дубовые двери с бронзовыми совами вместо ручек, я в очередной раз замерла в восхищении.

Западная башня целиком отдана под хранилище знаний. Высоченные своды, расписанные фресками с мудрыми совами, парящими среди звезд, создавали ощущение, будто находишься в древнем храме. Солнечные лучи, проникая сквозь витражи с рунами познания, рисовали на каменном полу постоянно меняющиеся узоры из синих, золотых и багряных пятен.

Ряды дубовых стеллажей, почерневших от времени, уходили ввысь на три яруса. Их заполняли фолианты в потертых кожаных переплетах с поблекшим золотым тиснением, аккуратные кодексы в парчовых обложках и свитки, перевязанные шелковыми шнурами. В центре зала стояли массивные читальные столы из черного дерева, над которыми на бронзовых цепях покачивались зеленые стеклянные лампы - их призрачный свет дрожал на страницах раскрытых томов.

Воздух был насыщен ароматами старинного пергамента, пчелиного воска и едва уловимой горчинки - возможно, следов древних алхимических эссенций. По углам вились узкие винтовые лестницы с облупившейся позолотой, ведущие на галереи с трактатами по магии и алхимии.

Особую атмосферу создавала тишина - не гнетущая, а умиротворяющая, словно само помещение дышало знанием. Даже мои шаги по персидскому ковру с вытканными рунами мудрости звучали приглушенно, будто библиотека шептала: "Тс-с, здесь размышляют".

В дальнем углу, устроенном для комфортного чтения, стояли два кресла с высокими спинками, обитые бархатом с вышитыми полевыми цветами. Между ними располагался небольшой столик из полированного ореха с резными ножками в виде совиных лап. Я провела рукой по его гладкой поверхности, ощущая под пальцами прохладу дерева и едва заметные следы от чернил - свидетельства множества часов, проведенных здесь за чтением.

Я медленно прошлась вдоль дубовых стеллажей, пальцы скользили по корешкам фолиантов, ощущая подушечками фактуру кожи и пергамента. Каждый том был уникальным произведением искусства - одни украшены затейливым золотым тиснением с растительными орнаментами, другие инкрустированы полудрагоценными камнями, третьи заключены в серебряные оклады с эмалевыми вставками.

Мой взгляд привлек недавно переплетенный трактат в бордовом сафьяне с четким золотым тиснением. Я бережно извлекла его с полки, ощутив под пальцами бархатистую поверхность обложки и уловив тонкий аромат дубильных веществ.

Глава 9

Книга, которую я выбрала, называлась «Плодородие земли: алхимия, духи и заклинания». На развороте первой страницы красовалась детальная схема магического поля, разделенного на геометрические сектора с аккуратными подписями. Каждый участок был прорисован тончайшими линиями тушью, с мельчайшими деталями - даже травинки казались живыми под кистью иллюстратора.

Сектор огня изображался как квадрат с алой каймой. В пояснении говорилось, что здесь следует закапывать обсидиановые кристаллы, добытые на склонах вулкана Драконья Пасть. Эти черные, переливающиеся на свету камни сохраняли тепло даже в лютые морозы. Автор рекомендовал окружить этот участок грядками с розмарином, тимьяном и шалфеем - их аромат в летний зной смешивался с минеральным запахом камней, создавая целебную атмосферу.

Круг воды был выполнен синими чернилами с серебряными бликами. В центре изображался колодец с причудливыми рунами, вырезанными на дубовых плахах. В тексте подробно описывался ритуал: на рассвете, держа в руках ветку ивы, нужно трижды обойти колодец, нашептывая древние слова. К полудню небо затягивалось тучами, а к вечеру начинался мягкий, благодатный дождь.

Самый загадочный - треугольник земли - был заштрихован коричневыми тонами. Здесь изображались миниатюрные алтари из необожженной глины. Автор скрупулезно перечислял подношения: первый сноп нового урожая, липовый мед в глиняной плошке, три капли крови (обязательно из безымянного пальца). Взамен духи-кормильцы охраняли поля от кротов-оборотней, чьи норы на иллюстрации светились зловещим ядовито-зеленым свечением.

Особенно увлекательной была глава, посвященная зерновым элементалям. Маг-агроном Виллард горт Терранский с почти поэтическим вдохновением описывал этих невидимых существ: "Когда ветер колышет колосья, это не ветер - это они перешептываются". Ритуал задабривания включал оставление в последний день жатвы дубового кувшина с ячменным пивом и самой крупной тыквы с вырезанной улыбкой. На полях книги чья-то старая рука сделала пометку: "Проверено - урожай 1247 года превзошел все ожидания!"

Отдельная глава книги была посвящена алхимическим удобрениям, ее страницы украшали замысловатые схемы перегонных аппаратов и точные пропорции ингредиентов.

Зелье "Корень силы" описывалось с особой тщательностью:

Иллюстрация показывала, как зеленоватый дым от этого зелья, вылитого в борозды, обвивает стебли растений, заставляя их тянуться к небу.

Порошок лунной пыли изготавливался путем выпаривания воды, заряженной в хрустальных чашах под полной луной. На полях книги чья-то старая рука сделала пометку: "Проверено на каменистых склонах Хенарских холмов - всхожесть 9 из 10 семян!" Эта идея зажгла во мне искру вдохновения - я уже представляла, как разбиваю террасный сад у южной стены замка.

Но книга строго предупреждала: "Земля дает лишь тем, кто дает ей взамен". На иллюстрации рядом был изображен крестьянин, нарушивший баланс - его поле превратилось в зловонное болото, где среди тины гнили заплесневелые колосья.

Как выяснилось позже, Дирк следовал этим заповедям неукоснительно. На полях стояли гранитные стелы с высеченными рунами - каждая была аккуратно покрыта жертвенной кровью в дни равноденствий. А в углу амбара висел холщовый мешок с костями лесных стражей - их неестественно белый цвет и странная форма отпугивали грызунов лучше дюжины котов.

Я погрузилась в чтение так глубоко, что не заметила, как солнечные пятна на полу сменились лунными бликами. Простые, ясные объяснения, подробные иллюстрации и практические советы завораживали. Я могла бы провести здесь дни напролет, изучая каждую деталь этих древних знаний. Когда часы в башне пробили восемь, я лишь машинально потерла затекшую шею - обед давно прошел, а ужин... Что ужин, когда на кону столько удивительных открытий!

Внезапный скрип дубовой двери вырвал меня из мира магической агрономии. Дверь читального уголка бесшумно приоткрылась, и в проеме показалась служанка Лира - та самая, что всегда краснела, когда я на нее смотрела. Она совершила низкий поклон, и ее тонкие пальцы нервно перебирали край передника.

- Госпожа, - прошептала она, опуская глаза, - к вам прибыли ваши родители. Они ожидают в голубой гостиной.

Я вздрогнула, будто очнувшись ото сна. В голове мелькнула мысль - неделю назад мы расстались в самых лучших отношениях, и матушка клятвенно заверяла, что едет к моей старшей сестре в дальние владения. Три дня пути в одну сторону, не меньше. Что за чертовщина?

С сожалением я провела ладонью по бархатистой обложке трактата, оставляя книгу раскрытой на странице с рецептом лунного удобрения. Мягко хлопнув крышкой, я поднялась с кресла, ощущая, как затекшие ноги пронзают иголки. Солнечные лучи уже сменились вечерними сумерками, а я и не заметила, как пролетел день.

Поправив складки платья и встряхнув головой, чтобы окончательно вернуться в реальность, я направилась к выходу. Мои шаги эхом отдавались в тишине библиотеки, а за спиной оставались горы бесценных знаний, которые придется отложить до лучших времен.

Отношения Арисы с родителями напоминали хрупкое перемирие между враждующими сторонами. Леди Марта, ее мать, всегда появлялась в платьях с костяными пластинами в корсете, так туго зашнурованных, что казалось - она дышит только наполовину. Ее высокие воротники, унизанные жемчужинами размером с горошину, подпирали подбородок, придавая виду неестественную строгость. На пальцах - фамильные перстни с геральдическими символами, которые звенели при каждом движении. Веер из страусиных перьев в ее руках хлопал, как крылья пойманной птицы.

Глава 10

Родители расположились в парадной гостиной, как настоящие владетельные особы. Они восседали в массивных креслах из черненого дуба с гобеленовой обивкой темно-голубого цвета, чьи высокие спинки были украшены резными гербами нашего рода. Их позы - неестественно прямые, с подчеркнутой важностью - выдавали привычку к церемониям. Между креслами стоял столик из полированного красного дерева с инкрустацией в виде виноградных лоз, на котором служанки уже успели подать серебряный чайный сервиз с фамильными монограммами. Мать методично крошила миндальное печенье своими короткими пальцами, украшенными перстнями с сапфирами.

Леди Марта, несмотря на свои скромные габариты (она едва достигала мне до плеча), заполняла комнату присутствием. Ее темно-синее платье с высоким воротником, туго зашнурованное в корсет, шелестело шелком при каждом движении. Голубые глаза, холодные как зимнее небо, с оценивающим блеском скользили по интерьеру - от портретов предков в золоченых рамах до массивных бронзовых часов на камине, подаренных моему покойному мужу императором.

Рядом, сгорбившись в кресле, сидел лорд Элрик. Его длинные ноги в поношенных сапогах из мягкой кожи неловко торчали вперед. Седые волосы, зачесанные назад, открывали высокий лоб с глубокой складкой между бровей. Черные глаза, уставшие и печальные, смотрели куда-то в пространство перед собой. Его пальцы с желтоватыми от табака ногтями нервно барабанили по львиной голове трости - подарку от полкового товарища.

Тридцать пять лет брака оставили на этой паре свой отпечаток. Леди Марта говорила резко и много, лорд Элрик молчал и курил трубку в своем кабинете. Она устраивала сцены, он уезжал на охоту. Они жили как два острова в одном архипелаге - близко, но разделенные бурными водами. И тем не менее, каким-то чудом сохраняли видимость супружества, хотя я не раз ловила на лице отца выражение человека, мечтающего о тихом монастыре где-нибудь на окраине империи.

- Ариса! – едва моя нога коснулась порога, мать резко повернула голову, заставив поблёскивать жемчужные серьги. Её тёмно-синее платье с кружевными манжетами и высоким воротником-стойкой делало её похожей скорее на строгую гувернантку, чем на мать семейства. – Наконец-то! Мы с отцом уже начали думать, что ты намеренно избегаешь нас!

«Да век бы вас не видеть, обоих», - проворчала я про себя и растянула губы в искусственной улыбке.

- Как вы могли подумать, матушка. Я всегда рада вашему визиту. Просто полагала, что вы сейчас у Доротеи... – я сделала многозначительную паузу, давая понять, что помню об их заявленных планах.

- У неё дети заболели, все пятеро, – мать небрежно махнула рукой, и свет от канделябров заиграл на её перстнях. – То ли ветрянка, то ли скарлатина. Мы решили не рисковать.

Конечно же. Если не к старшей дочери, значит, должны нагрянуть к младшей. Ведь у меня-то нет детей, которые могли бы заболеть и стать удобным предлогом для визита.

- Мы проголодались в дороге, – глухо пробасил отец, постукивая костяшками пальцев по столу. Его трость с львиным набалдашником прислонилась к резной ножке стула.

Я кивнула, притворяясь радушной хозяйкой:

- Сейчас распоряжусь подать ужин, батюшка.

Втайне я надеялась, что они наедятся до отвала и поскорее отправятся в гостевые покои, избавив меня от дальнейшего общения. Хотя, зная мою удачу, этого точно не случится.

Трапеза проходила в натянутой атмосфере. Хотя я и не испытывала голода после сытного завтрака и незаметно съеденного в библиотеке обеда, этикет требовал моего присутствия. Я заняла место во главе стола, стараясь сохранять вежливое выражение лица, в то время как родители набрасывались на еду с волчьим аппетитом.

Супница из фамильного серебра источала аромат баранины с лавровым листом и тмином. Мать ела быстро и аккуратно, её жемчужные серьги покачивались в такт движениям ложки. Отец же методично пережёвывал каждый кусок, уставившись в свою тарелку, будто надеялся найти в мясном бульоне ответы на все мучившие его вопросы. Его седая борода шевелилась при каждом движении челюстей, а пальцы с желтоватыми ногтями крепко сжимали столовые приборы.

Когда подали второе блюдо - перепелок, томлёных в глиняных горшочках с лесными травами, - я лишь отодвинула крышку, выпуская ароматный пар. Мясо действительно выглядело нежным, но я лишь вяло ковыряла вилкой в гарнире из моркови, залитой медовым соусом. Моё внимание было приковано к матери, которая с изяществом вытирала губы салфеткой с вышитым золотом фамильным вензелем.

– Ариса, – начала она, ломая хлебную корочку своими короткими пальцами с тщательно отполированными ногтями, – скоро Дарташ, праздник весны. – Крошки упали на скатерть, но служанка мгновенно их убрала серебряной щёточкой. – Герцогиня Жатарская устраивает званый ужин. К ней из столицы приедет сын... – тут она сделала многозначительную паузу, – всё ещё холостой, заметь. Ты обязана там быть.

В душе у меня всё перевернулось. Сводница. Наглая, бесцеремонная сводница, не лучше императора. Мой траур ещё не закончился - всего три месяца как я стала вдовой, а меня уже тащат на смотрины. "Герцог из столицы" - эти слова звучали как насмешка. Я уже представляла этого столичного щёголя - пухлого, с лицом, напоминающим переспевшую дыню, в камзоле, туго перетянутом, чтобы скрыть брюшко. Наверняка ещё и с привычкой громко чмокать губами за столом.

- Обязательно, матушка, - ответила я, ощущая, как уголки губ неестественно напрягаются от этой вымученной улыбки. Щёки сразу же заныли от непривычного напряжения. – Только мне нужно знать точную дату, чтобы подготовиться должным образом.

Глава 11

До заката мне удавалось успешно избегать родительского общества. Я вышла лишь к вечерней трапезе, предварительно наказав служанкам делать вид, будто меня нет в замке. К счастью, к ужину матушкина энергия иссякла - её жемчужные серьги уже не звенели так резко, а голос потерял привычную повелительную интонацию.

Трапеза прошла в гробовом молчании. Отец методично пережёвывал каждый кусок жареной дичи, его львиная трость прислонилась к резной ножке стула. Мать лишь изредка поправляла кружевные манжеты, её взгляд блуждал где-то за окном, где сгущались сумерки. Я же, довольная временным перемирием, наслаждалась тишиной, разламывая хрустящую корочку свежего хлеба.

После ужина я сразу удалилась в свои покои. Служанка Лира, ловко управляясь со шнуровкой моего платья, помогла облачиться в ночную рубашку из тончайшего льна с вышитыми у горловины серебряными звёздами. Её тёплые пальцы бережно распустили мои волосы, расчесав их костяным гребнем с руническими символами.

Перед тем как погасить свечи, я ещё раз просмотрела список ниссы Эммы - аккуратно сложенный пергамент испещрённый ровными строчками. Завтрашний день обещал быть насыщенным: ранний завтрак, затем поездка в город под охраной двух стражников в синих плащах с гербом нашего рода. Служанка Мариса, известная своей расторопностью, будет сопровождать меня по лавкам. Если чего-то не найдётся в местных магазинах - всегда можно махнуть в столицу через портал.

Последней мыслью перед сном было радостное осознание, что завтра целый день пройдёт вдали от родительских нравоучений. С этими приятными ожиданиями я утонула в пуховых подушках, пока за окном совы начинали свою ночную песнь.

Сон охватил меня, как теплый туман, перенеся на шумный весенний праздник. Кругом мелькали пестрые одежды, смешивались ароматы медовых пряников и свежесрезанных пионов. Но постепенно веселье стало искажаться - лица танцующих теряли черты, превращаясь в безликие пятна. Я ощутила ледяной холод в груди, хотя вокруг царило летнее тепло.

Внезапно я очутилась на узкой каменной тропе, ведущей к храму с мраморными колоннами. Их позолоченные капители слепили глаза, отражая закатное солнце. Каждый мой шаг отдавался эхом в пустой груди, сердцебиение громыхало, как барабаны перед казнью.

У резных дверей храма стояли родители. Мать в своем синем платье с жемчужным ожерельем, отец в выцветшем парадном камзоле. Их улыбки были натянуты, как струны. В руках они держали толстую пеньковую веревку, другой конец которой тянулся прямо ко мне.

- Иди сюда! - закричала матушка с таким энтузиазмом, что это звучало как приказ.

Я попыталась бежать, но ноги будто увязли в смоле. Каждый шаг требовал нечеловеческих усилий, будто я шла против бурного течения. Я хрипло кричала о своем праве выбора, но слова превращались в беззвучные пузыри.

Алтарная плита из белого мрамора слепила глаза. Перед ней стоял мой "суженый" - высокий, с безупречными чертами лица. Его ладони были раскрыты в жесте приветствия, но в глазах читалась лишь холодная расчетливость охотника, наконец загнавшего добычу в угол.

- Ты должна быть счастлива! - прозвучало над моим ухом, и я поняла, что голоса родителей слились в один металлический гул, будто доносящийся из глубины колодца.

Я вновь попыталась закричать: "Нет! Это не мой выбор!" - но мои слова растворялись в гуле праздничной толпы. Гости в ярких одеждах кружились в танце, бросая в мою сторону лепестки роз, не замечая, как я цепляюсь за землю окровавленными ногтями.

С каждой минутой кошмар становился всё нелепее: мать, обычно так пекущаяся о приличиях, с силой дёргала верёвку, как погонщик вола. Отец методично подталкивал меня в спину своей львиной тростью. Их смех - высокий материнский и глухой отцовский - сливались в дисгармоничный дуэт.

Алтарная плита теперь была в шаге от меня. Мрамор с прожилками кроваво-красного кварца отражал искажённое лицо моего "жениха". Его пальцы, холодные как мёртвая рыба, уже смыкались вокруг моего запястья, когда я в последний раз закричала:

- Это моя жизнь! У меня есть мечты! - Но мой вопль потонул в громе фанфар.

Я проснулась с таким резким вздохом, будто вынырнула из глубины. Сердце стучало, как пойманная птица, а ночная рубашка прилипла к спине. Лунный свет, проникая сквозь занавески, рисовал на полу дрожащие узоры. Я сжала кулаки, чувствуя под ногтями вмятины от сна - будто действительно цеплялась за землю.

Даже осознав, что это был всего лишь кошмар, я ещё долго лежала, прислушиваясь к стуку сердца и наблюдая, как тени за окном медленно плывут по стене. Тревога, как назойливое насекомое, продолжала жужжать где-то под рёбрами, напоминая: сны иногда бывают пророческими.

С трудом задремав под утро, я проснулась разбитой, с ощущением, будто кто-то высыпал песок мне под веки. Солнечные лучи, пробивавшиеся сквозь щели в ставнях, резали воспаленные глаза. Нарушив все правила приличия, я осталась в спальне, когда служанка Лира робко постучала с утренней чашкой чая.

- Скажи их сиятельствам, - прошептала я, прикрывая глаза от света, - что у меня мигрень.

Это не было ложью. Голова раскалывалась на части, будто в черепной коробке танцевали гномы в железных башмаках. С трудом поднявшись с постели, я босиком прошлась по ворсистому ковру, где переплетались золотые и багряные драконы. Их шершавые чешуйки щекотали подошвы, когда я бродила по комнате, собираясь с силами.

Пока замок жил своей жизнью - родители завтракали в столовой, повара суетились на кухне, а садовники подрезали розы - я устроила себе утро, полное релакса. В мыльне, за ажурной перегородкой из сандалового дерева, пахнущего медом, стоял массивный чугунный чан. Вода, которую служанки нагревали всю ночь, уже потеряла пар, но все еще сохраняла приятное тепло.

Глава 12

Лортунд раскинулся на холмах, словно стадо каменных овец, прижавшихся друг к другу. Узкие улочки-ручьи стекали к центральной площади, образуя причудливый лабиринт. Дома здесь лепились один к другому, их черепичные крыши, поросшие мхом, образовывали неровную волну. Трубы дымили ароматами жареного лука и свежего хлеба.

Горожане - коренастые, загорелые, с руками, привыкшими к труду - сновали по своим делам. Женщины в передниках с узлами покупок, мужчины в кожаных фартуках с инструментами за поясом. Детишки, босоногие и веснушчатые, играли прямо на мостовой.

Особенно выделялись:

Ремесленники - их лавки располагались в первых этажах домов. Столяры с деревянными стружками в волосах, кузнецы с закопченными лицами, гончары с глиняными пальцами.

Торговцы - шумные, словоохотливые, в пестрых камзолах. Их лотки ломились от товаров: от восковых свечей до пучков сушеных трав.

Приезжие крестьяне - высокие, угловатые, в грубых домотканых рубахах. Их телеги, доверху нагруженные мешками, создавали пробки на узких улицах.

Специалистов, способных изготовить изысканную посуду или сшить нежное красивое платье, здесь не имелось. За этим надо было отправляться в столицу. Но здесь и сейчас я собиралась накупить то, что нужно было в повседневной жизни. И потому отправилась к первому же попавшемуся под руку горшечнику. Тут я хотела купить горшки, миски, тарелки, плошки, в общем, все то, чем могла пользоваться та же прислуга.

Горшечник, широкоплечий мужчина с руками, покрытыми старыми ожогами от печи, оживился при нашем подходе. Его борода, рыжеватая от глиняной пыли, колыхалась, когда он быстро расставлял товар на прилавке из неструганых досок.

- Для вашей милости - лучшие изделия! - хрипловатый голос мастера звучал гордо. Он ловко перебирал пальцами с коротко остриженными ногтями, демонстрируя:

Горшки для зерна - толстостенные, обожжённые до терракотового оттенка, с рельефными полосками у основания для прочности.

Миски - от крохотных, размером с ладонь (для специй), до широких, с плавными изгибами бортов. На некоторых сохранились отпечатки пальцев мастера.

Тарелки с неровной глазурью - бирюзовые потёки на охристом фоне напоминали речные струи.

Особенно выделялись плошки для фруктов - их округлые бока были украшены оттисками дубовых листьев. А кувшины с изящными носиками пахли сырой глиной даже после обжига.

Выбрав целые изделия без сколов (я проверяла каждое, проводя пальцем по краю), я отсчитала деньги. Три золотых с изображением императора и пять серебряных с совой - наш фамильный знак.

Продавец, щуря веснушчатые веки, ловко упаковал покупки в душистое сено, а под конец с хитрой ухмылкой сунул в корзину:

- Детям на потеху, ваша милость! - две свистульки в виде птиц с дырочками в хвостах.

Пока Тор переносил покупки в замок через портал (рубиновый отблеск мелькнул в воздухе), я осмотрела площадь. Торговец сукном уже заприметил нашу группу и торопливо раскладывал лучшие отрезы на прилавке, помахивая в нашу сторону лоскутом малинового бархата.

Лавка торговца сукнами располагалась в двух-трех шагах от горшечника, под вывеской с изображением золотых ножниц. При входе меня обволокло облаком ароматов - терпкий запах нестиранной шерсти смешивался с едва уловимыми нотами растительных красителей: вереска, марены, вайды.

Торговец, сухопарый мужчина с лицом цвета старого пергамента, мгновенно склонился в почтительном поклоне, заметив за моей спиной стражников в гербовых плащах. Его длинные пальцы, испачканные в индиго, нервно перебирали край передника.

Я неспешно обошла прилавки:

Рубиново-красное сукно, плотное, с ворсинками, напоминающими язычки пламени;

Лазурная шерсть с вытканными золотыми завитками, холодная на ощупь;

Полуночно-синяя ткань в серебряных крапинках, как зимнее небо;

Пастельные полосатики, мягкие, как облака.

Шерсть для слуг оказалась колючей, с характерным запахом овечьего жира, но Тор тут же отметил:

- Для плащей - в самый раз, ваше сиятельство. И моль не ест.

Лён, выбеленный на солнце, напоминал просёлочную пыль - я отмерила два отрезка, наблюдая, как торговец отмеряет локтями по зазубренному краю прилавка.

В углу, бережно завернутый в тонкую бумагу, лежал диковинный ситец. Алые маки, будто живые, танцевали на пепельном фоне.

- Из-за моря привезли, - доверительно сообщил торговец, - последние три локтя.

Дорого, но я кивнула - эти цветы идеально подойдут для кухонных занавесок.

Когда сделка была заключена (шесть серебряных и одна золотая монета звонко стукнули о деревянную столешницу), я отправила Тора с тюками обратно в замок. На пороге лавки задержалась на мгновение, наблюдая, как солнечный луч играет в поднятой мною пыли, прежде чем двинуться дальше - к лавке кожевника.

Я ходила по рынку долго, очень долго, пока солнце не начало клониться к закату, а тени от прилавков не вытянулись, будто пытаясь удержать меня за подол платья. Ноги гудели от булыжников, неровных и потёртых временем, но я не останавливалась, переступая через трещины в мостовой, где пробивалась упрямая зелёная трава. Специально подгадала свой выход в город в тот день, когда на площади собирались многочисленные продавцы, зная, что именно сейчас можно найти то, что в другие дни не попадётся на глаза.

Нет, это была не ярмарка в полном смысле этого слова. Никаких украшенных лентами палаток, ни пестрых флагов, развевающихся над головами, ни зазывал в расшитых камзолах, объявляющих о начале торжеств. Тут не было ни торжественного открытия или закрытия, ни сезонных товаров, выставленных с особой гордостью. Вход – свободный, и толпа двигалась медленно, будто река, огибая прилавки, заваленные самым разным добром.

Глава 13

Я плохо запомнила остаток дня. Он прошел как в густом тумане, сквозь который лишь смутно проступали обрывки воспоминаний. Смутно помню ахи-вздохи матушки, непонятно как оказавшейся в моей спальне — должно быть, кто-то из слуг побежал за ней, испугавшись моего вида. Ее голос звучал то близко, то далеко, будто доносился из-за тяжелой портьеры.

Потом вроде бы вокруг меня хлопотали служанки — их быстрые руки снимали с меня запачканную пылью одежду, кто-то протирал мое лицо прохладной влажной тряпицей, пахнущей мятой. И даже, возможно, появлялся замковый лекарь — в памяти всплывал его образ, и холодные пальцы, щупавшие мой пульс. Затем я заснула, провалилась в сон, как в глубокий колодец, даже не успев толком укрыться одеялом.

Как долго спала, понятия не имею. Но проснулась я на следующий день, утром, когда первые лучи солнца только начинали золотить край подоконника. Отдохнувшая и полная сил, будто вчерашняя прогулка по городу и вовсе не выматывала меня до изнеможения. Тело словно обновилось: мышцы гибкие, без малейшего намёка на скованность, мысли ясные, как родниковая вода. Даже шрам на лодыжке, оставшийся от детской шалости Арисы — когда они вдесятером гоняли по двору, и она споткнулась о камень, — казался бледнее, будто за ночь сгладился.

Я встала, опираясь на резное изголовье кровати из темного дуба — ни головокружения, ни слабости, ни той свинцовой тяжести, что давила на плечи вчера. Хотелось горы свернуть, бежать в сад, нырнуть в озеро, сделать что угодно, лишь бы не лежать без дела.

— Тихо шифером шурша, крыша едет не спеша, — пробормотала я старую земную поговорку, с осторожностью поднимаясь с постели.

А ну как первое ощущение обманчиво, и у меня все же болит тело? Но нет. Ни единого болевого ощущения. Все просто отлично. Я потянулась, ожидая знакомой ломоты в мышцах, но тело было лёгким, будто меня всю ночь массировали невидимые руки, разминая каждый зажатый мускул. Даже ступни, натёртые вчерашней обувью, не ныли — ни мозолей, ни покраснений, будто и не проводила я целый день на булыжниках.

Солнечные лучи пробивались сквозь полуоткрытые ставни, золотистыми полосами ложась на вытертый ковёр у кровати. Одеяло, грубое из овечьей шерсти, сползло на пол, свернувшись в нелепый комок. Все было как обычно, так, как я привыкла. И это удивляло.

— И кто ж меня вчера вылечил? Лекарь, что ли? А чем?

Мироздание молчало. За окном щебетали воробьи, где-то вдалеке скрипела телега, но ответа не было. И все, что мне оставалось, — это дернуть за шнур колокольчика, вызвать служанку и попробовать узнать у нее, что же произошло вчера, после моего возвращения с рынка. Может, они влили в меня какого-то зелья? Или… или случилось что-то, о чем я даже не догадываюсь?

На дубовой тумбочке рядом с кроватью стоял глиняный кувшин с тёмным отваром – его шероховатая поверхность была ещё влажной от конденсата, словно его недавно наполнили. Горьковатый запах полыни смешивался с тонким ароматом лаванды, рассыпанной в углах комнаты для отпугивания моли. Рядом валялась смятая льняная салфетка с бурыми пятнами, её края были неровно оборваны – будто кто-то торопился. Я поднесла её к носу – пахло мёдом и железом, как после контакта с кровью, но, проведя рукой по рукам и лицу, я не обнаружила ни единой царапины.

Дверь приоткрылась с тихим скрипом, и в комнату вошла Лина, невысокая полная служанка с густыми рыжими кудрями, которые, несмотря на все усилия, постоянно выбивались из-под белого накрахмаленного чепца. В руках она несла поднос с дымящейся чашкой чая – тёмно-янтарного, с плавающими на поверхности лепестками ромашки – и несколькими ломтиками ржаного хлеба, посыпанного тмином. Её фартук был испачкан зелёными разводами – похоже, травяной мазью, которая пахла мятой и чем-то горьковатым.

– Доброе утро, ваше сиятельство, – произнесла она, ставя поднос на стол так, чтобы не задеть кувшин с отваром. – Лекарь велел передать: пить отвар три раза в день. – Она кивнула на кувшин, затем достала из кармана крошечный пузырёк с мутной жидкостью, напоминавшей болотную воду. – И это… для силы.

Пузырёк был холодным, будто только что из погреба, и от него веяло сыростью. Этикетка стёрлась до неразборчивых пятен, лишь кое-где угадывались отдельные буквы. Я поставила его рядом с кувшином, и дерево тумбочки под ним сразу покрылось мелкими каплями влаги.

– Ваши родители беспокоились о вашем здоровье, велели сообщить, как только вы придёте в себя, – продолжила Лина, расставляя чай и хлеб на тумбочке так, чтобы всё было под рукой. – Матушка ваша даже сама приходила ночью проверить, как вы спите.

– Спасибо, Лина, – сказала я, глядя, как солнечный луч играет в её рыжих волосах, делая их похожими на медь. – Иди, готовь мне ванну.

Она поклонилась, слегка шаркнув башмаками по половицам, и вышла, оставив дверь приоткрытой – ровно настолько, чтобы можно было услышать, если я позову.

Я подошла к окну, распахнула ставни. Створки слегка затрещали – краска на них давно облупилась. Ветер принёс запах свежескошенной травы с лужаек перед замком и дальнего дыма – должно быть, где-то за городом жгли прошлогоднюю листву. Где-то внизу перекликались садовники, а с кухни доносился звон посуды.

Что ж, сейчас выпью чай, пожую хлеб – он наверняка ещё тёплый, только из печи – и пойду мыться. Потом – переодевание. И завтрак. С родителями, да.

Лина приготовила ванну с аромамаслами - вода искрилась в утреннем свете, наполняя воздух сладковатыми ароматами. Я погрузилась по шею, чувствуя, как горячее тепло растворяет остатки напряжения, а пар оседает мельчайшими каплями на ресницах. Волосы, распущенные по спине, плавали на поверхности, как водоросли, то скручиваясь в темные кольца, то распрямляясь в длинные пряди. На небольшой полке у стены ровными рядами стояли глиняные баночки с солями – розовые кристаллы с лепестками роз, зелёные – с мятой, голубоватые – с чем-то морским. Я взяла щепотку розовой соли и растерла между пальцами - в воздухе закружились крошечные лепестки.

Глава 14

Время до званого ужина у герцогини Жатарской пролетело стремительно, словно осенние листья, подхваченные порывистым ветром. Я занималась хозяйством с методичной точностью - пересчитывала полотняные мешки с мукой в кладовых, где пахло сушёными травами и старой древесиной, проверяла, чтобы служанки не ленились выбивать ковры во внутреннем дворе. Каждое утро начиналось с обсуждения дел с экономкой, чей пояс вечно гремел металлическими ключами от всех замков в поместье.

С управляющим мы обсуждали посевные планы в гостиной. Он чертил планы прямо на полу обожжённой палкой, оставляя на дубовых досках чёрные штрихи: "Тут рожь, тут ячмень, а у оврага пусть гречиха растёт - земля там кислая, ей по нраву". Я кивала, следя, как угольные линии складываются в знакомый узор наших полей.

В городе я больше не появлялась - той единственной прогулки по неровной мостовой мне хватило, чтобы понять: моё место здесь, среди привычных стен, где ковровые дорожки мягко глушат шаги. Лишь изредка я позволяла себе выйти в сад, где гравийные дорожки хоть и кололись сквозь тонкую подошву туфель, но хотя бы не оставляли синяков на ступнях.

Матушка, словно сокол, выслеживающий добычу, постоянно норовила утащить меня в голубую гостиную. Там, среди выцветших гобеленов, мы пили чай из тонкого фарфора с позолотой, уже потёртой на краях. Её разговоры кружились вокруг одних и тех же тем: "Видела новую шляпку леди Браунтан? Совсем безвкусица!", "А герцог Лермонтский, слышала, опять в долгах?", "Эта кузина Альмира... ну как можно было опозорить род, выйдя за стеклодува?". Я отмалчивалась, разглядывая трещинку в чашке, что тянулась от ободка к ручке.

Батюшка же вел себя как обычно: ел, спал, смотрел в окно с задумчивым выражением лица. Иногда мне казалось, что он погружен в свои мысли о чем-то далеком и недоступном, а иногда — что ему просто неинтересно происходящее вокруг. Даже редкие гости, обычно так любившие наведываться в наш замок, теперь обходили его стороной, словно чувствуя тяжёлую атмосферу, витавшую в наших стенах.

И когда на календаре, наконец, появился заветный день званого ужина, я готова была молиться всем известным и неизвестным богам, лишь бы это событие принесло хоть каплю перемен в нашу унылую рутину.

Я сбежала в свою спальню – переодеваться перед ужином – с чувством, близким к облегчению, будто вырвалась из клетки. Еще чуть-чуть, и можно будет с чистой совестью отправить дражайших родителей домой. В карете. Никаких порталов. Не то чтобы мне было жалко магии колец – их запас еще позволял пару десятков перемещений. Но надо же и совесть иметь! Пусть хоть немного помучаются в дороге, раз столько дней мучили меня.

Я не стала шить для ужина ничего нового, в том числе и в пику матушке, которая наверняка ожидала увидеть меня в каком-нибудь вычурном наряде. Вместо этого вытащила из резного орехового шкафа проверенное темно-фиолетовое платье с пышной юбкой, перехваченной шелковыми бантами, и узким лифом, украшенным серебряной вышивкой в виде виноградных лоз. К нему – туфли под цвет платья, с чуть потертыми носками, но еще вполне приличные. Приказала служанкам накрасить меня бледно-розовыми румянами и слегка подвести глаза сажей, а волосы уложить в высокую прическу, заплетя несколько прядей в косу вокруг макушки.

И, конечно, надела фамильные драгоценности своего умершего мужа – массивное ожерелье из чёрного жемчуга, где каждый шарик был размером с ноготь мизинца, и серьги, тоже с жемчугом, но уже в золотой оправе, подвешенные на тонких цепочках. Они холодно покачивались при каждом движении головы, напоминая о прошлом, которое я давно похоронила вместе с их владельцем.

К нужному времени – ровно за полчаса до назначенного часа – я спустилась в холл, где уже ждали родители: матушка в своем неизменном черном платье с жемчугами, батюшка в чуть менее потрепанном, чем обычно, камзоле. Оттуда, не дожидаясь их комментариев по поводу моего наряда, я открыла портал прямо к подъезду усадьбы герцогини Жатарской.

У герцогини Аделины горт Жатарской было большое семейство, впрочем, как почти у всех в нашей дальней провинции. И вся эта толпа собралась сегодня в усадьбе ее сиятельства. Сама она недавно овдовела и потому могла, не стесняясь, командовать всеми, как настоящая глава семейства.

Высокая и плотная женщина с осанкой, говорящей о годах привычки держать всё под контролем. Её тонкие черты лица — высокие скулы, изящно очерченные брови и слегка вздернутый нос — указывали на богатое благородное происхождение и множество предков с титулами и заслугами. Глаза Аделины были холодными и проницательными — светло-серые с едва заметным оттенком голубого, словно отражали не только её внутреннюю силу, но и умение видеть слабости окружающих.

Она стояла у входа в усадьбу в платье из тончайшего шелка глубокого изумрудного цвета — оттенок был настолько насыщенным, что казался почти бархатным на свету. Платье было украшено сложной вышивкой золотыми нитями по корсету и рукавам — узоры напоминали ветви винограда с мелкими листочками и гроздьями ягод.

На шее сверкало массивное ожерелье из золота с крупным изумрудом в центре — фамильная драгоценность Жатарских. Волосы, седые у висков, но всё ещё с пепельным отливом, были уложены в башню из локонов, проткнутую золотыми шпильками с рубинами. Одна из них, чуть криво воткнутая, выдавала спешку служанки – но герцогиня этого не замечала. Или делала вид.

Вся её внешность производила впечатление женщины властной и уверенной в себе — словно барыня с Земли, снисходительно наблюдающая за тем, как в её усадьбе собирается толпа людей, появившихся здесь поесть и попить на дармовщину.

Глава 15

Мы успели поздороваться, пройти в обеденный зал и рассесться по уготовленным нам местам, когда наконец-то пожаловал старший сын Аделины.

Когда он перешагнул порог обеденного зала, шум утих сам собой — да иначе и быть не могло. Высокий красавец, широкоплечий и подтянутый, с черными как смоль волосами, аккуратно уложенными назад, и глазами цвета пьяной вишни — глубокими, манящими и одновременно холодными. Он был одет в безупречный армейский мундир темно-синего цвета с золотыми эполетами и вышивкой на воротнике, который невероятно шел ему, словно созданный специально для того, чтобы подчеркнуть его мужественность и внутреннюю силу. Каждое движение Ричарда было выверено и грациозно — он словно владел пространством вокруг себя. Богатый, известный, красивый, обласканный милостями от императора — завидный жених.

И мое прошлое. Мое личное прошлое, не Арисы, Виктории.

Вот когда я порадовалась, что перед выходом, несмотря на противление матушки, выпила успокоительную настойку. На моем лице не дрогнул ни единый мускул, когда Ричард горт Жатарский, герцог Нортамберлендский, с надменным видом шел к выделенному ему месту возле его матери, по правую руку от нее. Его взгляд был холоден и властен; казалось, он привык быть в центре внимания и не терпит конкуренции.

Когда Ричард вошёл в зал, свет люстр заиграл на золотых эполетах его мундира, подчеркнув безупречную линию плеч. Шрам над правой бровью – тонкая белая нить на загорелой коже – придавал лицу оттенок опасности. Его сапоги, отполированные до зеркального блеска, глухо стучали по паркету, а перчатки из тонкой лосиной кожи обтягивали пальцы, будто вторая кожа. Он нёс с собой запах снега и железа – как будто только что сошёл с зимнего поля боя, а не из покоев усадьбы.

Я смотрела на него равнодушным взглядом настоящей вдовы — недавно потерявшей супруга и научившейся скрывать свои чувства за маской спокойствия. А сама мысленно возвращалась к тому далекому времени на Земле.

Мне тогда только исполнилось восемнадцать. Я была наивной дурой — мечтала о большой и чистой любви. Я ждала своего единственного и верила: он вот-вот появится на горизонте, станет моей отрадой и защитит меня от всех угроз — вымышленных и реальных. В общем, дура, да.

И он появился, тот самый единственный. Почему-то во сне, но меня этот пустяк мало волновал. Он так и представился: Ричард горт Жатарский, герцог Нортамберлендский. Но я забыла о его титулах практически сразу, помнила только имя: Ричард…

Красивый брюнет с точеными чертами лица — высокие скулы, прямой нос и тонкие губы с легкой улыбкой — модной прической с аккуратными локонами на висках и безупречным поведением. Он приходил каждую ночь: шутливо целовал меня в лоб как младшую сестру и уносил в другие миры — яркие и волшебные места с неземной красотой. Он рассказывал о существах этих миров — добрых духах леса, величественных драконах и таинственных хранителях древних знаний.

Никакой пошлости или грязи; максимум — дружеский поцелуй в лоб. Мне хотелось большего — тепла прикосновений или хотя бы слов признания — но я боялась сказать ему о своих желаниях и покорно соглашалась играть роль ведомой.

Год длились наши волшебные путешествия по мирам; год ночных встреч с этим загадочным красавцем.

А потом… Потом он просто исчез. Не появился в очередной раз.

Я ждала его каждую ночь; надеялась; верила; плакала по ночам в подушку от горечи утраты. А потом заставила себя поверить: это был всего лишь сон — сказка без ничего общего с реальностью.

Я забыла его.

И постепенно превратилась в циничную стерву — женщину с холодным сердцем и острым языком, которая больше не верит ни в любовь, ни в чудеса.

Ричард сел, поправив шпагу у бедра. Лёгкий звон стали заставил матушку вздрогнуть, но герцогиня лишь поджала губы. Ричард откинулся на спинку стула, и луч света упал на прядь волос у виска – там, где раньше вплетался серебряный локон, теперь была лишь тьма.

Слуги внесли жаркое, но я видела только его пальцы, перебирающие нож – те самые, что когда-то рисовали в воздухе карты несуществующих королевств. Теперь они резали мясо с точностью хирурга, а кровь на тарелке напоминала закаты из наших скитаний.

Тогда его пальцы, касаясь моего лба, оставляли следы тепла, как солнечные зайчики. Мы летали над лесами, где деревья пели на ветру, и ныряли в озёра, чья вода мерцала как расплавленное серебро. Он смеялся, когда я пыталась поймать светлячка-духа, а его голос звучал как шёпот листьев перед дождём.

Сейчас тот же голос, отдавая приветствия гостям, резал воздух холодной сталью. Его рука, обнимавшая когда-то мои плечи в танце среди лунных цветов, теперь сжимала рукоять кинжала на поясе.

Когда он поднял бокал за здоровье матери, рукав мундира сполз, открыв браслет из сплетённых волчьих клыков – новый аксессуар. Раньше на запястье висел тонкий шнурок с бирюзой – мой подарок, сделанный из нитки от платья и камешка, найденного у ручья.

Десерт подали, когда Ричард, наконец, посмотрел в мою сторону. В его глазах не дрогнуло ни искры узнавания. Только холодная оценка вдовы в потускневшем бархате, чья ценность – в землях, а не в сердце. Я отломила кусочек медового пряника – тот самый сорт, что мы ели, сидя на облаке над спящим городом. Сахар хрустнул на зубах, как пыль забытых обещаний.

Глава 16

Я плохо запомнила тот ужин. Народ в основном ел, пил, сплетничал — голоса смешивались в гулкую какофонию, а смех и перебранки то и дело прерывали разговоры. Я машинально засовывала в рот кусочки еды — мягкий хлеб, немного жареного мяса, горсть винограда — лишь бы не выделяться и не привлекать к себе лишнего внимания. Но вся еда казалась пресной, словно я ела не для удовольствия, а по инерции. Внутри меня бушевала буря: тревога, усталость и горькое чувство одиночества.

Мои мысли уносились далеко отсюда — к дому, к замку, где стены были знакомы и надежны. Там я могла укрыться от всех взглядов и лицемерия. Мне отчаянно хотелось сбежать в свою спальню, закрыть за собой дверь и дать волю слезам. Я мечтала о том, чтобы поставить магический купол — невидимый барьер, который поглотил бы все звуки и защитил меня от посторонних ушей. К счастью, все мои амулеты были заряжены и работали исправно; они могли создать такую защиту без лишних усилий.

Настроение было отвратительным — словно тяжелая туча нависла над душой и не давала дышать свободно. Сердце сжималось от тоски и бессилия; казалось, что внутри меня пустота, которую ничем нельзя заполнить. И меньше всего мне хотелось сидеть за этим длинным столом в гостях, улыбаться натянутой улыбкой — как механическая кукла, лишенная чувств.

Ричард сидел в трёх метрах. Его смех – низкий, с хрипотцой – заставлял мурашки бежать по спине. Когда он поворачивал голову, свет играл на бриллиантовой запонке в виде волка – новой детали, которой не было в наших скитаниях. Его рука с бокалом вина двигалась плавно, как тогда, когда он показывал мне танец звёздных духов над ледяным озером.

Я старалась как можно реже смотреть в сторону Ричарда — боялась даже случайного взгляда с его стороны. Не дай местные боги заметить мой интерес к его персоне! Ведь это могло выдать меня с головой: мою слабость, мою боль и ту часть меня, которую я так тщательно прятала от всех.

Каждый раз, когда его глаза мелькали в поле моего зрения — холодные и проницательные — внутри что-то сжималось от страха быть разоблаченной. Я боролась с собой: не дать волю эмоциям, не показать ни капли слабости. Но сердце предательски колотилось быстрее; дыхание становилось прерывистым; пальцы невольно сжимали край скатерти.

В эти моменты я ощущала себя пленницей собственной памяти — пленницей прошлого, которое возвращалось вместе с каждым взглядом Ричарда. И чем сильнее я пыталась забыть тот год волшебных ночей и надежд на любовь, тем ярче вспыхивали воспоминания — словно огонь в сухой траве, разгорающийся от малейшего дуновения ветра. Сердце сжималось от боли, а разум путался в лабиринтах воспоминаний, не давая ни минуты покоя.

Очнулась я в своей комнате, переодетая в ночную рубашку из тонкого льна, который служанка аккуратно застегнула на пуговицы. Видимо, она постаралась — комната была прохладной и тихой, а постель пахла свежестью. Глаза мои были на удивление сухими, хотя внутри рос ком, мешавший дышать и давивший на грудь.

Не помню, как я заснула и что именно мне снилось — сон был расплывчатым и тревожным, словно туманное видение без начала и конца. Проснулась я утром разбитая и измученная. Казалось, что каждая клеточка моего организма пульсирует болью и усталостью одновременно.

Тело ломило – мышцы ныли, словно меня всю ночь били палками. Кости гудели, как провода на морозе. Когда попыталась повернуть голову, шея скрипнула, будто ржавые петли. Кожа горела, но под одеялом знобило – мурашки бежали от пяток до затылка.

Голова раскалывалась – каждый стук сердца отдавался в висках молотом по наковальне. Даже шёпот собственного дыхания резал уши. Горло першило, как будто я глотала стекловату, а язык прилип к нёбу, словно обожжённый кипятком.

Колокольчик у кровати оказался дальше, чем я помнила. Рука, дрожа, потянулась к нему, пальцы скользнули по холодной бронзе.

Служанка прибежала почти мгновенно, увидела моё бледное лицо с налётом пота и покрасневшие глаза — заахала от тревоги и без промедления умчалась.

Из коридора донеслось:

– Лекаря! Срочно! – и топот ног по каменным ступеням.

Я уткнулась лицом в подушку, вдыхая запах лаванды, смешанный с собственным потом. Где-то за стеной каркала ворона – насмешливо, протяжно.

Глава 17

Я болела двое суток. В основном температурила, но сознания не теряла, прекрасно понимала происходившее со мной. Лекарь постоянно пичкал меня настойками, самыми разными: от жутко сладких, которые оставляли приторный привкус на языке, до невероятно горьких, заставлявших морщиться от отвращения. Я пыталась глотать их с надеждой на скорейшее выздоровление, но каждое новое зелье лишь добавляло частичку к общей усталости.

Служанки то и дело меняли мне постель и приносили куриный бульон с двумя-тремя кусочками хлеба. Я ела его с трудом — даже простая еда казалась мне тяжёлой и непосильной. Внутри всё бурлило: тошнота и слабость не отпускали ни на минуту. Я чувствовала себя как будто в плену собственного тела, которое предавало меня в самый неподходящий момент.

Матушка, едва узнав о моем недомогании, довольно быстро исчезла из замка, прихватив батюшку. Они уехали в своей карете на следующий день после званого ужина и даже не попрощались.

Я не могла сказать, что была этому удивлена; их равнодушие стало привычным фоном моей жизни. Так что выхаживала меня прислуга — заботливые руки Лины и других служанок были единственным утешением в этом одиночестве.

Болезнь ушла на третий день. Я больше не температурила и даже смогла встать с постели, хотя ноги подкашивались от слабости. С трудом доползла до уборной — каждый шаг давался мне с огромным усилием. Но я была полна решимости вернуть себе хотя бы часть прежней жизни. Сил было мало, но на ногах я всё же держалась.

Завтрак в тот день подали на подносе с синей каёмкой: бульон дымился ароматом петрушки, а хлебные ломти, подрумяненные на сковороде, хрустели.

Потом – мытье, которого я так жаждала.

Ванна оказалась спасением – чугунный чан наполнили водой, в которую бросили горсть соли и лепестки сушёной розы. Горячая жидкость обожгла кожу, но через мгновение мышцы расслабились, будто распутывая узлы. Лина поливала мне спину из ковша, а я смотрела, как пар поднимается к потолку, сливаясь с тенями.

После этого я уселась в кресло у окна, завернувшись в плед из козьей шерсти, и посмотрела наружу. Весенний день развернулся передо мной во всей красе: яркое солнце освещало зелёные поляны вокруг замка, а нежные цветы распускались под его теплом. Птицы весело щебетали на ветках деревьев; их мелодии напоминали о том, что жизнь продолжается вне этих стен. Воробьи дрались за ветку сирени, рассыпая фиолетовые лепестки.

Я наблюдала за тем, как ветер играл с травами и цветами — они покачивались в такт его нежным порывам. В душе что-то трепетало: надежда? Или просто желание вернуться к нормальной жизни? Я чувствовала себя обновлённой после болезни — словно весеннее солнце прогнало тьму из моего сердца.

Я больше не страдала из-за мыслей о Ричарде. Он воспринимался как давнее прошлое, надежно похороненное в моем сердце под грузом повседневных дел.

Совсем скоро я настолько окрепла, что смогла встретиться с Дирком в гостиной на первом этаже, чтобы обговорить нужды имения.

Старая комната встретила нас запахом воска и старого дерева. Солнечный свет пробивался сквозь пыльные шторы, оставляя золотистые полосы на потёртом ковре с узором в виде переплетённых листьев. Я сидела в кресле с высокой спинкой, подложив под поясницу подушку, вышитую синими птицами. На столе между мной и Дирком стоял поднос с чайником из потускневшего серебра и двумя глиняными кружками – одна с трещиной по краю.

Дирк, сгорбившись на краешке стула, вертел в руках кожаный кошелёк с медными заклёпками. Его холщовая рубаха была закатана по локоть, открывая загорелые руки в царапинах от ежедневной работы. Сапоги, покрытые подсохшей грязью, оставили комья на половицах, но я сделала вид, что не заметила.

– Колодцы высохли, – повторил он, кивнув в сторону окна, за которым виднелись далёкие крыши деревни. – В Рудниковой и Глухаревке народ воду из луж таскает, вашсиятельство. Старые шахты завалены камнями – без взрывчатки не расчистить.

Он достал из кармана свёрток в промасленной бумаге, развернул его, показав кусок замши с выжженными рунами.

– Мельник Лабы принёс. Говорит, амулеты почернели, как уголь. Ночью тени по стенам ползают, жернова сами крутятся.

За окном пролетела стая ворон, их крики смешались со скрипом двери в коридоре. Лина просунула голову, принесла тарелку с лепёшками, ещё тёплыми от печи. Дирк, не глядя, взял одну, разломил пополам – крошки посыпались на колени.

– В Святилище всех богов дождь через крышу льёт, – он махнул рукой в сторону востока, где за лесом стояла деревня с каменным храмом. – Жрец грозится, что Эрита наслала на нас гниль за небрежение.

Я потянулась к чашке, чувствуя, как от пошедшей болезни все еще дрожат пальцы. Чай оказался крепким, с горчинкой полыни – видимо, Лина добавила её для бодрости. Запах дыма из камина смешивался с ароматом свежеиспечённого хлеба, создавая странное ощущение уюта среди проблем.

Дирк вытащил из-за пазухи потрёпанную тетрадь, исписанную неровными столбцами цифр.

– На колодцы – триста золотых. На мельницу – пятьдесят на амулеты да двадцать кузнецу за новые скобы. Храм... – он хмыкнул, проведя грязным ногтем по строчке, – жрец просит двести, но хватит и ста, если самому лесорубам брёвна сплавить.

Я покивала, показывая, что все услышала. Нужно золото – дам, сколько следует. Надо сейчас, пока тепло и дождей почти нет, привести все в порядок. А то лето промчит быстро. А за ним и осень, с ее ливнями. Ну а зимой, по морозам, и подавно ничего не отремонтировать. Так что да, сейчас самое лучшее время.

Глава 18

После Дирка я пообщалась с экономкой, ниссой Эммой. Она сидела в кресле напротив меня, скрестив руки на коленях, и её лицо выражало одновременно заботу и усталость.

— То, что на рынке куплено, все в дело пойдет, — сообщила она с решимостью в голосе. — И ткани, и одежда. Вот постельного, того да, не хватает. Особенно у слуг. Если кого нового нанимать, то и укладывать некуда, ваше сиятельство. Комнаты с кроватями есть, но вот матрасов уже нет. А если что и имеется, то старье такое, что на нем лежать невозможно. Набивка лезет клочьями, солома превратилась в труху.

Я кивнула, представляя себе эти изношенные матрасы — их потёртые края и запах затхлости. В замке давно не проводился ремонт, и всё вокруг постепенно приходило в упадок. Не сказать, что обстановка была плачевная. Но замку явно была нужна твердая хозяйская рука.

Эмма продолжала:

— Да и занавески лучше обновить. У вас, ваше сиятельство, гости часто бывают. А на окнах рухлядь висит — пыльные и выцветшие от времени куски ткани. Старье на тряпки пустить бы! А новое что-нибудь на окна уже повесить.

— Амулеты от мышей нужны! — продолжала Эмма с жаром. — Или мага нанять да в подпол загнать. Пусть там мышей на год вперед выведет! Эти проклятые грызуны уже успели устроить себе гнёзда в кладовых! Я слышала их шорохи даже ночью — они не дают покоя ни мне, ни остальным служанкам. В дальнем крыле крыша протекает в нескольких местах; дождевая вода собирается в ведрах по углам коридоров. А ещё в бане дымоход забился – дым в комнаты идёт. И в северной башне ступеньки сгнили – плотник говорит, без новых досок чинить не станет.

Она замолчала, разглядывая трещину на стене за моей спиной – тонкую, как паутина, но тянущуюся от пола до потолка. Ветер гудел в ней, имитируя чей-то свист.

Я только вздохнула. Старшие слуги, почувствовав тепло, стали деятельными и видимо, решили совсем разорить меня. Где ж я столько золота найду и на ступеньки, и на баню, и на крышу в дальнем крыле? Если все эти нужды оплатить, как потом жалованье выплачивать? А ведь мне и самой золото нужно. Хотя бы пару раз в год следует показываться «на людях» в новых нарядах. Положение обязывает, чтоб его.

Но проблемы проблемами, а природа брала свое. Пока я переживала из-за несчастной любви, жадной родни и домашних проблем, весна уверенно двигалась вперед.

Весенний сад перед замком бурлил красками и запахами. Воздух гудел от пчел, постоянно сновавших туда-обратно между цветущими ветками. Вишни и яблони стояли в бело-розовой пене, их толстые стволы облеплены скрученными ветвями. Артины, похожие на персиковые деревья, цвели крупными чашечками с бархатными лепестками, а лондрика рассыпала вокруг крохотные абрикосовые цветочки, которые осыпались на траву, как конфетти. Солнце грело так, что от нагретой земли поднималась легкая дымка, то и дело смешиваясь с пыльцой.

Клумбы у дорожек пестрели пятнами: алые тюльпаны с обломанными краями лепестков, кучерявые нарциссы с желтыми серединками, фиолетовые горты, похожие на колокольчики. Местные нартары лепились друг к другу синими шариками соцветий, а оранжевые дайры раскрывались звездочками с черными тычинками. По краям цветников ползали мохнатые шмели, оставляя на пестиках комочки пыльцы.

Жасминовые кусты у скамеек пахли так сильно, что запах щекотал нос. Сирень свешивала гроздья-кисточки, с которых капал нектар, привлекая муравьев. В густой траве между камнями дорожки пробивались стебельки клевера, а под скамейками из серого камня прятались слизни, оставляющие серебристые следы.

Сад гудел и трещал: воробьи дрались за ветки, скворцы свистели в кронах артин, а в кустах жасмина невидимые кузнечики выстукивали свои ритмы. Иногда слышалось журчание — где-то за каменной оградой бежал ручей, тающий снег с гор еще наполнял его водой. Даже в тени, куда не добиралось солнце, пахло сырой землей и прелыми листьями — прошлогодняя осень еще не до конца отдала весне свое место.

Чтобы расслабиться и забыть о горестях, каждое утро я натягивала легкие ботинки на плоской подошве, чтобы гравий не врезался в ступни, и выходила во двор. Свежий воздух щипал щеки, а в груди будто расчищалось пространство — дыхание становилось глубже, словно я пыталась втянуть в себя весь сад. Пальцы непроизвольно сжимали складки юбки, когда я шагала по дорожкам, слушая, как хрустит под ногами мелкий камень. Этот ритмичный звук помогал отгонять мысли о долгах, о письмах от тетушек с упреками, о его холодных глазах на последней встрече. Я повторяла про себя названия цветов, как мантру: артина, лондрика, жасмин, сирень — и старалась не сбиться, пока не пройду три круга вокруг центрального фонтана.

В тот день запах влажной земли после ночного дождя был особенно густым. Я даже замедлила шаг, вдыхая его, когда краем глаза заметила движение у дальних ворот. Пыль висела в воздухе рыжеватым облаком, медленно оседая на кусты живой изгороди. Сердце ёкнуло — сначала от любопытства, потом от досады. Гости означали притворные улыбки, бесконечные чаепития и вопросы, на которые нельзя было ответить честно. Рука сама потянулась поправить растрепанные ветром волосы, хотя до калитки было еще далеко.

«Не сейчас», — прошептала я, резко развернувшись к замку, но уже понимала: убежать не получится. От быстроты шага камешки стали выскакивать из-под подошв, царапая кожу над щиколотками. Даже привычный запах сирени теперь казался приторным, навязчивым — будто сад, мой единственный союзник, вдруг предал, позволив нарушить тишину.

Глава 19

Сегодня ко мне пожаловали дальние соседи, граф Артуа Сартесский с супругой и тремя незамужними дочерьми. Двое старших сыновей графа жили в столице (как они там оказались, граф никому никогда не рассказывал). У них были жены, дети. И в гости к родителям они не наведывались. А вот дочери… Их пора было выдавать замуж.

Дочери графа — Луиза, Клотильда и Матильда — были похожи на выцветшие копии матери: светлые волосы без блеска, платья из грубоватого шелка, перешитые со старой одежды старшей невестки. Их приданое граф перечислял однообразно: деревенька Белланж с пятью полуразрушенными домами, где осталась пара стариков-пастухов; поля у реки Висар, поросшие жестким репейником из-за того, что землю не пахали лет десять; участок леса возле Рошмона — там между пнями росли чахлые сосенки, годные разве на дрова.

Реки в их владениях больше напоминали канавы с мутной водой, где летом купались овцы. Леса, о которых граф упоминал с гордостью, давно лишились дубов и буков — вырубленные стволы ушли на уплату долгов отца. Если присмотреться, даже фамильные серебряные ложки на столе были погнуты, а на платьях девушек кружева по краям аккуратно подштопаны. Старшая, Луиза, умела шить — подол ее юбки украшали заплатки в тон ткани. Клотильда робко улыбалась, показывая криво вышитый платок, а младшая, Матильда, прятала под веер ладони с мозолями между пальцами. Их разговоры крутились вокруг погоды и рецептов дешевого варенья — о балах или книгах они не упоминали.

Вот такие гости и пожаловали ко мне на обед. Видимо, решили сэкономить и плотно поесть у соседки, как сыронизировала я про себя.

На самом деле все оказалось проще – жене графа, высокой плотной Лидии Сартесской, не терпелось поделиться впечатлениями о прошедшем званом ужине у герцогини Жатарской. Вернее, не столько об ужине, сколько о старшем сыне герцогини, о Ричарде.

- Ах, он такой красавец! А какой богатый, знатный, учтивый! – заливалась соловьем Лидия. И я по ее глазам видела, что она мечтает, чтобы такой муж достался одной из ее дочерей. – Ваше сиятельство, вы ведь присутствовали на том ужине! Вам понравилось?

Читай между строк: «Тебе пришелся по вкусу холостой сын герцогини? Ну же, признавайся!»

- Присутствовала, - кивнула я, радуясь, что во мне достаточно самообладания, чтобы не краснеть при мысли о Ричарде. – Но, если честно, ваша светлость, я была занята разговорами с соседями по столу.

Лидия мне не поверила, но не стала настаивать, вспомнив о манерах. Вместо этого она вернулась к воспеванию Ричарда.

- Говорят, он приближен к императору, чуть ли не его советник, - доверительным тоном сообщила она.

- Чушь, - фыркнул ее супруг, Артуа, разделываясь со своей порцией дичи на тарелке. – У него есть дом там, всего лишь.

- А вот маркиза Эссарская утверждала…

- Да много понимает та маркиза!

Супруги ссорились, не стесняясь ни меня, ни дочерей. Я пропускала их ругань между ушей и думала, что теперь Ричард стал главной фигурой местных сплетен. Вряд ли он так сильно мечтал о подобной известности.

Ругань закончилась одновременно с застольем. Гости удалились, и мне показалось, что все три дочери испытали облегчение, выйдя из-за стола. Я проводила их до выхода, стараясь скрыть собственное раздражение, и, как только дверь за ними закрылась, почувствовала, как тяжесть на душе стала невыносимой. Самолично заперев дверь, я отправилась к себе в спальню.

Настроение было не очень. После болезни я тщательно старалась изгонять из головы все мысли о Ричарде, чтобы не травить себе душу. Но вот, пожалуйста: приехали другие люди, поговорили о нем полчасика между собой, и я снова вспомнила наши с ним путешествия во снах по другим мирам. Как же это было прекрасно! Мы бродили по цветущим лугам и таинственным лесам, исследовали древние замки и наслаждались закатами на берегу моря. Но сейчас эти воспоминания лишь усугубляли мою тоску. Ну гадство же!

Я заперлась в спальне и подошла к окну. За стеклом весенний сад расцветал яркими красками: нежные цветы тянулись к солнцу, а деревья были покрыты свежей зеленью. Я смотрела на беззаботных птиц, порхавших между ветвями — они щебетали друг с другом, словно не ведали ни забот, ни печалей. На душе поселилась тоска. Я, в отличие от тех птиц, не могла позволить себе подобную беззаботность. И это угнетало.

— Чтоб вас всех! — выругалась я раздраженно, глядя на весенний пейзаж за окном. — Он уже точно давно обо мне забыл. Живет себе в столице, развлекается с тамошними красавицами. А я — здесь! Сохну по нему! Влюбленная дура! Нет, ну как можно быть такой идиоткой?! Думать о мужике, который к тебе ничего не испытывает! Вика, ну ты же взрослая девушка! Ну включи ты голову!

Самовнушение не помогало. Я снова вернулась к окну и уставилась на сад с надеждой увидеть что-то прекрасное — хотя бы проблеск счастья среди зелени и цветов. Но вместо этого меня охватила волна отчаяния: весна вокруг меня расцветала во всей красе, а я оставалась в плену своих чувств и воспоминаний.

На ветке яблони у окна сидела пара воробьев, перебирая друг другу перья. Один из них сорвался вниз, вспугнув бабочку, которая металась между кустами жасмина. Вспомнилось, как Ричард в одном из наших снов ловил таких же — смеялся, когда они выскальзывали из его ладоней. Теперь эти ладони, наверное, обнимали кого-то другого в столице.

Я присела на подоконник, ощущая холод дерева даже сквозь юбку. Внизу, у фонтана, служанка подметала гравий — вчерашние лепестки вишни смешивались с пылью. Ричард как-то сказал, что весенний сад пахнет надеждой. Теперь этот запах казался приторным, как прокисшее варенье.

Глава 20

На следующий день приехал Дирк, доложил, что пора сажать зарику, наполовину магическую культуру, смесь земных риса и гречихи.

Она была выведена столетия назад скрещиванием местных злаков с призрачными растениями из пограничья миров. Ее зерна, размером с ноготь большого пальца, имели ребристую поверхность, словно покрытую морозными узорами. В сухом виде они были матово-белые, но при контакте с влажной почвой начинали мерцать слабым голубоватым свечением.

У зарики имелось несколько интересных свойств:

Питательность — горсть вареной зарики могла насытить взрослого на сутки. Каша из нее не имела вкуса, но впитывала ароматы трав или бульона.

Капризность — прорастали только при одновременном присутствии хозяина земли и управляющего. Если сеять без соблюдения ритуала, зерна превращаются в ядовитую слизь.

Зависимость от погоды — требовала дождя ровно на третий день после посадки. Если ливень задержится — ростки сгорят от собственного свечения; если придет раньше — сгниют в земле.

Взаимодействие с магией — поля зарики гасили простые заклинания в радиусе мили. Колдуны избегали селений, в которых ее выращивали.

Несколько килограммов зарики могли накормить всю деревню. Если, конечно, зерно взойдет, дожди его не побьют и солнце не спалит. Зарика была капризной культурой. Потому ее обычно сажали в присутствии хозяев имения. Те должны были неотлучно находиться рядом с управляющим и вместе с ним следить за посадкой зарики с кромки поля. Обычно этим занимались мужчины. Но в моем случае надо было ехать мне. Верхом или в карете. И так как я ездить на лошадях не умела, а тело Ариссы не могло мне ничего подсказать, решено было отправляться в карете. Сразу после завтрака.

Пришлось подниматься к себе, переодеваться.

Дорожное платье было сшито из плотной серой саржи, с глубокими карманами по бокам и защипами на талии, скрывавшими лишние складки. Подол, отороченный темной тесьмой, приподнимался на палец над землей, чтобы не цепляться за колеса кареты. Полуботинки, туго шнурованные до щиколоток, слегка жали в подъеме — прошлогодние, еще не разношенные после зимы. Шляпка-таблетка с узкими полями была подбита изнутри выцветшей синей тканью, приколота к волосам двумя длинными булавками с жемчужными головками.

Подготовившись к поездке, я спустилась по лестнице в холл, вышла на крыльцо. Дирк уже ждал меня там. Ехать предстояло вдвоем.

Карета, выкрашенная в болотный цвет, пахла сырой кожей и конским потом. Обивка сидений, когда-то малиновая, потрескалась на сгибах, обнажив сероватый войлок. На дверце тускло поблескивал герб рода. Кучер в заплатанном камзоле щелкнул вожжами, и пара гнедых кобыл тронула, громко фыркнув.

По дороге к амбару колеса то и дело проваливались в колеи, заставляя карету крениться. Через приоткрытое окно тянуло запахом навоза и свежевспаханной земли. Дирк, сидевший напротив, покусывал кончик карандаша, сверяясь со списком в потрепанной записной книжке. Его сапоги, испачканные глиной, оставляли комья на половике.

У амбара крестьяне уже ждали, переминаясь с ноги на ногу. Зерно зарики хранилось в холщовых мешках с красной вышивкой по горловине — старинный оберег от гнили. Зернышки, чуть крупнее риса, отливали перламутром, будто припудренные инеем. Трое подростков, задыхаясь, погрузили мешки на телегу, привязанную к задку кареты.

На поле ветер трепал подол моего платья, засыпая полуботинки мелкой пылью. Крестьяне, разбившись на цепочки, рассыпали зерно в борозды, проложенные деревянными маркерами. Дирк, стоя в сторонке, щурился на солнце, считая шаги сеятелей. Раз в несколько минут он одергивал подручного, указывая жестом на пропущенную борозду. Зарика ложилась ровными рядами, слегка мерцая под косыми лучами. Я, прислонившись к карете, смотрела, как ветер подхватывает горсть зерен с ладони старика-крестьянина — те рассыпались дугой, будто пытаясь улететь.

Сажали зарику долго, тщательно выверяя каждый шаг. После ее посадки мое платье пропиталось запахом дыма от крестьянских костров — едким и горьким. И назад, домой, в свой замок, я попала ближе к вечеру, когда солнце зашло за горизонт.

Уставшая, голодная, еле державшаяся на ногах, я сразу поднялась в свою спальню, цепляясь за перила — спина ныла от долгого стояния на поле. Уже в спальне я переоделась и приказала принести ужин. У меня не было ни малейшего желания спускаться в обеденный зал.

Прибежавшая служанка споро накрыла на стол, выставив несколько блюд для ужина, и сообщила:

- Госпожа, к вам гость приезжал, карточку свою оставил.

Я нахмурилась. Никакого гостя я не ждала.

- Принеси карточку, - приказала я.

Служанка поклонилась и убежала. Я же задумалась. Оставлять карточку, ну или визитку, если по-земному, было традицией среди столичных обитателей. Местные так не делали, экономя на всем, в том числе и на бумаге. Ну а из столицы я точно никого не ждала.

Между тем вернулась служанка. С карточкой, да.

Визитка была идеально ровной, с гладкими краями. Золотая краска на титуле «герцог Нортамберлендский» сверкала без единой трещины. Вензель в углу, переплетенные лилии и меч, отливал серебром. Даже бумага пахла дорогими чернилами — сладковато-горьковатый аромат, как в столичных канцеляриях.