Веберы. Достояние

Часть Первая. Глава 1 — «Удар»

Тело бывшего чиновника министерства юстиции, статского советника Константина Вебера, нашли у берега озера Безымянное в третьем часу ночи пятнадцатого марта тысяча девятьсот восьмого года. С докладом его жене, Анастасии Вебер, пришли местные полицейские патрули. Имение содрогнулось от страшной новости, по стенам словно прошли раскаты грома. Надолго дом, в котором ещё недавно царила спокойная семейная атмосфера, погрузился в скорбь, печаль и отчаяние. Слуги медленно стекались в прихожую, от их перемещений качались огни свечей, и одна из них потухла, когда полиция покинула дом. Анастасия долго стояла, глядя в пол, не имея физической возможности озвучить свои чувства. Из её глаз не было видно слёз, они, точно зеркала, повинно отражали реальность без прикрас. Голова женщины опустилась. Слуги рефлекторно двинулись вслед, готовясь в любой момент подхватить хозяйку. Анастасия некрепко вздохнула и свалилась с ног. Свеча в руках слуги погасла от порыва. Ветер завывал в трубах. Сон всех в этом доме прервался самым ужасным кошмаром.

Константин Иванович Вебер был человеком, про которого в свете зачастую говорили только положительное. Сложно было бы найти того, кто не благодарил Вебера за что-нибудь доброе. Всю жизнь он работал на совесть, отстаивал справедливость и так воспитывал своих детей. У Константина их было двое — Марк и Владимир.

Жена, чистокровная немка, искренне полюбившая русскую культуру, отчего в кругу друзей была сравнима с Императрицей Екатериной Великой, бескорыстно любила мужа и детей, стремилась к гармонии в семье, поддерживала её статус пусть и не популярной, но примерной. Ум и красота её сражали наповал многих, но только Константин оставался для неё единственным на протяжении двадцати семи лет. Теперь, когда его не стало, Анастасия угасла, как потухает для смотрящего с Земли навсегда погибшая во тьме космоса звезда. Новость о смерти Вебера сотрясла общественность Красного Села, а после и всего Петербурга.

Домоправитель, ветеран Русско-японской войны, поручик в отставке Егор Феликсович Некрасов, до самого утра томился в раздумьях. Его старшая дочь Полина, которой на тот момент только исполнилось пятнадцать лет, зашла в кабинет и заботливо положила руки на плечи отца. Она была встревожена не меньше. Вздохнув, она тревожно заговорила:

— Анастасии Сергеевне хуже, мы отвели её в постель. У неё белые губы и трясутся руки, она просит вызвать врача. Я попросила Глеба, он скоро вернется с ним.

Егор Феликсович обернулся на дочь отягощенным смятением и ужасом взглядом. В его крупных, дрожащих руках, с трудом держалось перо, то и дело оставляющее чернильные точки на белом листке бумаги. Полина уткнулась ему в плечо, тяжело дыша. Из комнаты послышался болезненный стон. Полина, напоследок пригладив рубашку, сорвалась туда. Егор Феликсович долго смотрел в листок, не понимая, как именно сформулировать послание в Париж. Как сообщить старшему сыну, что его отца больше нет? Пусть Марку и было без двух недель двадцать три года, но ни за что в жизни не ждешь, находясь вдали от дома, получить такое известие. Егор Феликсович был слишком привязан к их семье, понимал груз ответственности. В его сердце сдавливало, когда проносились мысли о всех тех чувствах, что он пережил сам, когда умерла его жена. И теперь такая же трагедия настигла семью, доверие и близость которой Некрасов глубоко ценит.

В спальню Анастасии вошел дежурный врач. Полина вышла из комнаты, испуганными глазами смотря то на отца, то на Глеба, сотрудника местной охраны. Юноша первый кивнул головой, спрашивая, что случилось. Полина разжала руки и показала капли крови на ладонях. Мимо пронеслась служка, чуть не сбившая Глеба с ног. Вернувшись со стопкой чистых полотенец, она в приказном тоне сказала Полине вымыть руки, на что девушка, с дрожащими от слёз глазами, убежала к лестнице. Через время из спальни вышел врач, вытирая руки. На его лице отражалась усталость. На вопрос домоправителя он лишь ответил: — Такое бывает от сильного стресса. Она уснула. — Егор Феликсович вздохнул, запрокинув голову.

До утра слуги следили за Анастасией, но она не просыпалась, лишь иногда посильнее стягивала простыню и вздыхала. Рано утром дверь в одной из комнат приоткрылась, и из-за неё послышалось негромкое, но довольно обеспокоенное «Мам!» Из родительской спальни выглянула взрослая служка.

— Владимир Константинович, она спит. — Как можно спокойнее сказала она и, видя озадаченное лицо ещё недавно спящего мальчика, подобрав подол платья, подошла к вышедшему в коридор Владимиру. — Не беспокойтесь.

— Я слышал, ночью кто-то приходил два раза. — сказал Владимир, глубоко вдохнул и глянул в сторону комнаты родителей, — Папа не вернулся?

Служка, незаметно сдвинув брови, поправила фартук и осторожно ответила, стараясь не провоцировать у ребенка и так разгоревшейся тревоги: — Нет пока, возможно, он уехал и скоро вернется. — Её голос дрогнул, а в заботливом взгляде показалась грусть. Владимир сжал губы и вынужденно кивнул. Мальчику было двенадцать лет, поэтому понять свое положение в ситуации для него не было особой проблемой.

Весь день Владимир провел в своей комнате, придя в столовую только на обед. Сидя в полном одиночестве и слушая лишь приглушенный стук ложки по дну тарелки, он невольно представлял на месте пустых стульев отца, всегда соблюдающего правило тишины во время еды, но зачастую только пьющего кофе с газетой в руке; мать, вечно беспокоящуюся за то, как бы волосы или галстук сына не попали в тарелку, и старшего брата, по которому безумно скучал за его отсутствие в связи с учебой в Парижском университете. Владимир ждал, его глаза часто обращались к большим часам в гостиной, и даже учеба не могла его отвлечь. После обеда он, поблагодарив людей, ушел в комнату. Над столом качалась натянутая меж двух шкафов веревка, к которой прищепками были прикреплены листки с записями. Придвинув тетрадь, Владимир пару минут смотрел на микроскоп, стоящий у окна, и думал ни о чём, изредка моргая, словно вот-вот провалится в безмятежный сон.

Глава 2 — «Новая жизнь, или Дело в сенаторском ресторане»

На стеклах окон оседала пыльца. Недавно опавший с тополей пух забивался между рам и каждый раз мешал сдвинуть их с места. Старые, прокрашенные тяжелой белой краской доски поскрипывали и закрывались лишь с усилием. Захлопывание сопровождалось громким звоном, будто желтоватые от летящей пыли стекла вот-вот выпадут, по всему дому проходилась глухая вибрация. От закрытия одного из таких окон в столовой на передней стороне дома, сидящий под ним на лавке Марк вздрогнул и, дернувшись, продолжил пить чай, словно ничего и не было. Но окно открылось вновь и из него появилась Полина.

— Простите, Марк Константинович. — Кротко сказала девушка и поймала на себе озадаченный, слегка ироничный взгляд Вебера.

— Да ну, — успокоил её Марк, опираясь рукой на колено, — только опять закрывать придется. Не волнуйся, я уже договорился с мастерами, поменяют нам окна, чтобы тебе лишний раз не нагружаться.

На лице Полины проскочило сомнение. Девушка застенчиво осмотрелась по сторонам, но улыбка на лице Вебера говорила все за себя. Выпрямившись, Некрасова промычала недовольно и спросила: — Кто Вам сказал?

Марк рассмеялся, мотнув головой в сторону проезжей части, отвечая: — Муж твой, кто ж ещё? Отец-то знает?

Полина скуксилась, часто моргая глазами. Она не обижалась. Её натура была всегда серьёзной, но порядочной и вдумчивой. Девушка недавно вышла замуж за офицера Красносельской охранной милиции Глеба Честова. Юноша с малых лет взаимодействовал с семьёй Некрасовых и был негласным воспитанником Егора Феликсовича. Будучи старше Полины всего на три года, он долго, на протяжении двух лет пытался добиться её руки, и если сама девушка была не против, только просила подождать, то отец выражал ярое сопротивление, сам не объясняя своего поведения. Однако, когда речь заходила про кандидатов на роль жениха для дочери, то никого на уме у Егора Феликсовича не было. В конце концов, неведомыми усилиями, не пересекающими границ дозволенного, Глеб добился брака с любимой девушкой и женился на ней в начале тысяча девятьсот девятого.

— Пока не знает. — отрезала Полина, опершись на подоконник, — И Юра тоже, не говорите ему, я Вас умоляю. — Двинувшись, чтобы поправить занавески, девушка упустила из взгляда двор, где появился одиннадцатилетний брат Полины Юрий, с наколотыми поленьями в руке. Мальчик в замешательстве поздоровался с Вебером, слегка поклонившись, и обратился к сестре. Полина, застыв ненадолго в панике, быстро закрыла окно и задвинула его шторой. Юрий рванул к людскому входу с правого крыла здания. Марк, понаблюдав за представлением с довольной улыбкой, вернулся к чаю, обратив лицо в привычное выражение спокойствия, хотя и проскальзывало в нём некоторое восхищение и взбудораженность.

Слуги в доме были Веберам, как родные. Дети глубоко преданного Егора Феликсовича и его жены Екатерины Семеновны, дочери деятельного мещанина, держащего неподалеку кузнецкую лавку, росли вместе с Марком и Владимиром. Марк был старше Полины всего на семь лет, покуда разница с родным братом составляла десять лет, поэтому дети воспринимали Марка, как авторитетное лицо, воспитывающее их своим примером. Константин и Анастасия не видели проблемы во взаимодействии детей с детьми слуг, в этом даже подчеркивалась их человечность и отсутствие разделения людей. С детства они были воспитаны в равном отношении ко всем.

Нехотя смеркалось, слуги зажигали по дому свечи. Егор Феликсович вернулся из города и, на своё счастье, застал Марка в кабинете. Вебер, обратив взгляд к домоправителю, качнул головой, приветствуя его. Некрасов предоставил постановления из налоговой с оплаченными счетами, выполнив свою основную обязанность помимо распоряжения подчиненными. Марк, встав с кресла, окинул бумаги почти безучастно и, обернувшись к Егору Феликсовичу, заметил усталость.

— Вам в тягость ездить каждый месяц до всех этих департаментов, не Ваша это обязанность. — Посетовал Марк сочувственно, но Егор Феликсович только отвечал, что это заведенная привычка с тех пор, как Константин Иванович нанял его, — Отец хотел взять вас секретарём, но потом появилась необходимость обустраивать только что приобретенное имение, Вы ж хозяйственник от Бога, вот и занимайтесь хозяйством.

— Кто ж тогда будет по налоговым ездить? — на выдохе спросил Некрасов, пока Марк подвел руку к ящику стола и протянул домоправителю конверт, по форме его — с деньгами. Егор Феликсович удивленно покосился на Марка.

— На расходы, мастерам за окна заплатить, на зарплату, она же есть, я все помню. — объяснился Вебер и, не выдержав напора недоумения Некрасова, сдался: — Я из управления уволился, расчёт назначили.

Из-за разницы в росте Егору Феликсовичу приходилось смотреть на молодого человека слегка снизу вверх, от этого глаза в больших очках смотрелись несколько удрученно. Зная Вебера и его прыть, уверенность в возвращении на ненавистную работу по нужде ещё три месяца тому назад, Некрасов задал вполне уместный вопрос: — Где же Вы теперь работать будете?

Марк улыбнулся, задержав мимолетную паузу, в которой заключено неподдельное удовольствие и плещущая через край радость, обратимая в вид заметной истомы. Поправив челку, Вебер достал из кармана пиджака, вывешенного на вешалке позади стола, плотную кожаную книжку и раскрыл её перед домоправителем. Вчитавшись в строчки среди множества подписей и печатей, Егор Феликсович разглядел удостоверение и снова вернулся к Марку, пребывая в крайнем замешательстве.

— С сегодняшнего дня я следователь Четвертого отделения, — немного застенчиво произнес Марк, словно сам не верил в то, о чем говорил, — принял звание подпоручика полиции, на церемонии вступления в должность, камерное, но зато с самим полицмейстером и начальством отделения, получил форму и погоны, присяга ещё предстоит, но с завтрашнего дня я приступаю к исполнению рабочих обязанностей.

Егор Феликсович, на удивление Марка, облегченно выдохнул, что уже стало за ним привычкой, но на гораздо меньшие перемены. Сложив руки, Некрасов, точно обращаясь к небесам, произнес: — Слава Богу, может, так всем будет гораздо спокойнее. — Откланявшись, домоправитель отправился к выходу из кабинета, под нос приговаривая: — Наконец-то каждый будет заниматься своим делом.

Глава 3 — «Общее дело»

С прошедших событий прошло не больше двух недель. Прошли они в полной растерянности что можно сделать дальше. Марк знал одно — всё действительно происходит не спроста. Интуитивный разум, сильная сторона Марка, не мог подвести его в такой ответственный момент. Невозможно быть уверенным в том, что по определению является чем-то неважным. В расследовании официанта указали причину смерти, оттого записи в деле выглядели как прерванная лента. За домом Шуманина было негласное, но более пристальное внимание. Скривяцкому предусмотрительно выдана подписка о невыезде. Но, среди насыщенных рабочих будней Марк нашел время для семьи.

— После наших европейских новшеств даже поезда на юге кажутся устаревшими безвозвратно. Казалось бы, я, старый человек, в середине прошлого века родился, но лучину так часто нигде не видел, как там. Особенно боснийцы, очень любят крестьянский комфорт, но приняли, надо сказать достойно, даже какая-то часть чиновничества говорила по-русски. Но приветливее всех на Родине мне показались болгары, есть с ними какое-то единение менталитетов, как с поляками. Очень София на нашу Казань и одновременно на Стамбул похожа, такая же монументальная и религиозная. Улицы чистые, люди добрые, пусть и не самые общительные ввиду языкового барьера. Вы бы видели тот собор, красота невероятная. Мне даже показалось между делом, что вся эта роскошь ненастоящая, как будто сознание все равно дорисовывает, делая картину представившуюся донельзя великолепной… Берите на заметку, болгарки — прекрасные жены. А язык очень похож на наш.

Калинин вернулся из дипломатической поездки по балканским странам и западу Турции. Встретившись с обоими крестниками, он рассказывал подробности и свои впечатления. Владимир не отводил от Ивана взгляд, вслушиваясь в каждое слово с большим интересом, иногда оборачиваясь на сидящего рядом старшего брата, словно проверяя, слушает ли он. Марк слушал, даже усмехнувшись словам про болгарок, но всё равно занятые работой мозги не давали покоя. Вебер успокаивался, но сконцентрироваться до конца все равно не мог. Калинин видел это и, переглядываясь с недоумевающим Владимиром, отрывками продолжал. Марк лишь удивленно косился на обоих.

— Даже я, у меня выпускной экзамен через два дня, истерия бешеная, но сижу и слушаю. — Несерьезно упрекнул Владимир, и Марк, понимая это, не обижался, похлопал брата по плечу и принял максимально спокойное выражение лица.

— На работе проблемы? — Спросил Калинин, — Дело сложное дали?

Вебер, понимая, что не ответить он не сможет физически, кивнул неопределенно и, поддавшись слегка вперед, спросил: — Слышали про рэкет кареты дипломата Шуманина под Адрианополем?

— Естественно, только причем здесь Шуманин? — Неожиданно ответил Калинин, чем вызвал заметную перемену в лице Марка, следовало пояснить, — Погиб кто-то другой, Сергей точно ехал через Кавказ, прибыл в Стамбул двадцать шестого июля, а две недели тому назад мы вместе ехали в поезде из Константинополя в Бухарест.

Марк мгновенно встрепенулся, спрашивая не мог ли он того перепутать, но Иван убедил его, что Шуманина спутать он не мог, зная его больше тридцати лет с момента церемонии приведения к присяге в Сенате в 1880 году. Вебер, чувствуя, что его подозрения были не напрасны, обратился к крёстному только с одной просьбой: — А Вы можете свидетельствовать об этом в полиции?

Калинин почти без труда согласился, но просил пояснить в чем дело. В ответ на вкратце изложенный расклад расследования, пришедшего в тупик как раз из-за «смерти» Шуманина, Иван Сергеевич посетовал: — Насколько часто у людей находится второе дно. Даже страшно, юноши, вам же наш мир принимать во владение. — Калинин славился своей любовью к разного рода демагогии на любые темы.

Связавшись чуть позже с экспертами в отделении, Марк узнал про операцию исследования, в ходе которой под Адрианополем действительно нашли карету, но без второго тела. Детонация, судя по тому, что карета разлетелась в щепки, до ужаса страшное зрелище, не могла никого оставить в живых, простыми ранениями бы тут не обошлось. До ближайшего населенного пункта более десяти километров, дорога безлюдна и даже торговцы, направляющиеся в сторону Бессарабии и обратно не жалуют условия проезда. Скорее всего, выбранный путь и рассчитывал, что к нему будет меньше всего претензий — неужели радикально настроенные террористы не решат воспользоваться шансом подбить карету российского дипломата среди пустынных холмов, где никто даже на помощь не позовет? Марк, видя в этом явную провокацию, и убедив в этом коллег, в том числе и Балтова, отправил в высший орган запрос на объявление Сергея Павловича в розыск.

Дело, приобрётшее такие обороты, уже не подлежало никакому оспариванию. Свидетельствование дипломата высшего звена и вышестоящего коллеги подозреваемого в убийстве собственной жены не могло остаться незамеченным. Балтов не старался препятствовать Марку, чего он, собственно и не делал никогда. Коллеги уважали рвение молодого следователя, и даже нашлись единомышленники, с одним из которых Марк познакомился совсем недавно, когда тот вернулся из командировки. Познакомившись с Александром Зайцевым, Вебер сразу ощутил в нём ту самую энергию, какой должен обладать любой порядочный следователь.

Зайцев происходил из многолетнего княжеского рода, высоко ценящего свой статус. Он работал в полиции уже полтора года и относился к отделу документации, хотя, вопреки распространенному мнению, внимательность и дотошность идеально гармонировали со детективной натурой, любящей докапываться до истины голыми руками. Александр был молод и красив. Будучи всего на полгода старше Марка, он выглядел более деловито, вероятно, за счет строгого, как шутили некоторые, «старого итальянского» стиля в одежде и очков. В общении Александр был прост и лаконичен, чем не отличались зачастую люди, к которым Александр почти не скрывая имел отношение, пряча в связи с профессиональными ограничениями красный галстук. Часто улыбался, в отличие от Марка, и вел себя порядочно, честно, искренне. Одним словом, Зайцев и Вебер стали находками друг для друга. Посвященный в курс дела Александр моментально заинтересовался и присоединился к расследованию, и Марк был не против этого.

Глава 4 — «Светило науки»

Владимир Вебер с детства увлекался наукой, в частности биологией и химией. Родители поощряли рвение младшего сына ровно так же, как и старшего, поддерживая его развитие в этой сфере. На десятый день рождения Владимир получил в подарок свой первый микроскоп. С тех пор он был полностью уверен в выбранной стезе — он стремился стать учёным. Его привлекала химия — наука, в которой предмет изучения — молекулу и атом — почти невозможно увидеть невооруженным глазом, пока всё вокруг, и люди, и природа, состоят из этих маленьких, незаметных частиц. Учителя подтверждали его увлечение, поэтому приходилось давать нагрузку сверх программы, ведь осваивал мальчик её ловко, и к двенадцати годам Владимир уже знал то, что проходят на первом курсе биохимических техникумов. И это не было ему в тягость — наоборот, его вдохновляла наука и понимание, что благодаря своему развитию в этом направлении — он обретает уникальность. Младшего Вебера привлекала органическая химия, в частности спирты. Их запахи он отличал с закрытыми глазами, чем поразил однажды учителя химии в гимназии, чем потом учитель удивил наведывающихся в гимназию представителей первого по России химического высшего учебного заведения — Естественной Академии. Имея тройки в аттестате по русскому, литературе, Закону Божьему, Владимир был в числе претендентов на грант обучения там, с возможностью автоматического зачисления. Сдав внутренние экзамены гимназии, мысленно прощаясь с ненавистными известковыми стенами, одноклассниками и учителями, Владимир готовился к главному экзамену — зачету при совете директоров Естественной Академии. Мероприятие ответственное, на котором важен моральный дух.

Экзамен проходил в два этапа — теоретическая и практическая части. На теории предлагалось вытягивать билет и после по нему отвечать — готовили к университетской жизни, и проходил он в аудитории, где были только преподаватели кафедры. По результатам теории отсеивали более половины выпускников, из которых половина не прошли порог, а кто-то заработал меньшее количество баллов, чем двадцать лидеров. Их и допускали к практике, проводимой в большой аудитории, с двенадцатью членами так называемого жюри. Также в зале присутствовали зрители — поддержка для экзаменуемых, что в обычной практике было нонсенсом. Среди них допускались родители, братья и сестры, родственники, у кого было официальное приглашение. Выпускающиеся сами выбирали, кого бы хотели видеть и помечали это в списках. Пока все занимали по десятку строчек, выбирая родителей, многочисленную родню, сколько позволяла вместимость и рациональное мышление организаторов, Владимир на вопрос соперников много ли к нему придет, старался не отвечать прямо. У него ни в чем не было такой уверенности, как он верил в Марка и очень ждал его прихода.

Самый ответственный день настал. Страх перешел больше в ощущение неподъёмного груза, тяжести возлагаемых обязанностей. Многие юноши, воспитанные учителями, волновались в первую очередь перед ними — как не опозориться, не подвести своего педагога. Тревожились перед родителями, боясь не оправдать их ожиданий. От детей часто требуют то, последствия чего ребенок физически не может оценить адекватно. Пока взрослому это кажется наставлением, рутинной процедурой, для ребенка это утверждение — сделай или умри. Дети, сами того не понимая, привыкают все гиперболизировать. Это зависит от воспитания, условий, в которых прошло детство. Именно поэтому с возрастом зачастую человек, оглядываясь назад, недоумевает, как он мог переживать за что-то в тех масштабах? До слез паники, до тремора в конечностях, хотя на деле происходящее вовсе того не стоило. Запугивание возводится в тысячную степень, пока индивид запугивает сам себя. Владимир не знал практически случаев, когда родители и брат на его промахи и неудачи говорили что-то кроме: — Ты справишься в следующий раз, ты не стал от этого хуже. — Владимир верил в свои силы и волновался исключительно по делу, ведь экзамен — это действительно то, от чего зависит его будущее, но это не грань между жизнью и смертью. Ему просто нужно делать то, что он хорошо умеет.

Глядя на взволнованных до ужаса соперников, Вебер не до конца понимал, что он делает не так. Они, смотря на него в ответ, были шокированы его внешним спокойствием, но в своих трясущихся руках не сомневались. Осматриваясь, Владимир закатил рукава рубашки, и думал о том, чтобы успокоить — «колба может выпасть из дрожащих рук», но передумал, сочтя свой комментарий не совсем уместным. Взойдя на сцену, воспитатель из гимназии обратился к Владимиру.

— Опусти рукава, соблюдай приличный внешний вид.

Озадаченно окинув взглядом свои черные брюки и белую рубашку, Владимир покосился на учителя, чтобы четче разглядеть его реакцию, и сказал: — Неудобно же будет в костюме. Руки не развернуть, локти не согнуть нормально. Да и запачкаться можно, реактивы едкие, по запаху чую. — И указал на стоящую неподалеку тележку. — Вы же знаете, что соляная кислота может одежду разъесть? — Простояв в неловком, смущающем молчании пару секунд, Владимир еще раз посмотрел на тележку и спросил: — Нам даже никаких накидок не дадут? — Хмыкнув возмущенно, воспитатель ушел прочь со сцены.

Владимир смотрел за тем, как собираются люди в зале, пока остальные в агонии повторяли материал. Казалось, что на фоне всеобщего безумия Вебер скорее заснет, но его окликнула группа мальчишек: — Вов! — Владимир обернулся к ним, — Сколько видов оснований есть?

Не задумываясь, Вебер ответил: — Четыре.

Среди группы продолжилось обсуждение. Экзаменуемые спорили о количестве типов соединений, которые еще толком никем не были объяснены. Гийом Руэль, конечно, еще в середине восемнадцатого века вывел свое определение, но это была основа для дальнейшего изучения. В 1909 году химия была наукой практической, нацеленной на изучение и открытие. Владимир понимал, что те знания, которыми он обладает, далеки от идеала, но сомневаться в себе он не привык. Привязанность к науке дарила ему уверенность.

Часы пробили три, собравшиеся уже мешали экзаменующимся повторять материал, да не было в этом, собственно, смысла. Воспитатель выстроил их в ряд, Владимиру с угрозой указали привести себя в порядок, что тот сделал, закатывая глаза. Поприветствовав всех, в зал вошли судьи. И, до этого совершенно спокойный Владимир осел, увидев, как им, всем присутствующим представляют светила русской науки, в том числе самого Вернадского. Перемешав мысли «он же в Москве преподает» и все тому подобные, Владимир заправил выбившиеся волосы за уши и выпрямил спину.

Глава 5 — «Сказание о клубке шерсти»

Вернуться домой после долгого пребывания в незнакомом и неприятном месте всегда ощущается, как отдельный вид эйфории. В случае Владимира, это ощущение омрачали лишь последние эмоции, связанные с домом. Из-за внушительной впечатлительности и всего, что мальчику пришлось пережить в жизни, то, что сделало его боязливым и закрытым, чувства набегали ураганом и с большими разрушениями сходили на нет. Оставив дорожный плащ на вешалке у двери, Владимир с сумкой с ходу направился на второй этаж. Полина, с которой он встретился первой, попыталась его окликнуть, но передумала и ушла в сторону кухни, а Вебер поднялся по лестнице.

Темно-зеленые стены с дубовой панелью буазери аккуратно подсвечивались дневным светом, текущим из больших окон позади лестницы. Тень ограничительных балок тянулась по устеленному ковром полу. В доме стояла тишина, лишь с открытых фрамуг доносился гомон птиц и звуки летнего леса. Еле ощутимая прохлада обводила светлое лицо и тревожила отросшие черные, немного вьющиеся волосы. Оставив чемодан у лестницы, Владимир пошел в сторону своей комнаты.

Отворив дверь ключом, Вебер открыл её и осторожно заглянул, словно делал это незаконно, точно внутри не его комната, а что-то чужое, на что смотреть нельзя. Однако, те же бледно-синие стены, белый потолок, заволоченное тюлем окно и витающая в воздухе пыль. На пустом столе проступили старые царапины и пятна от реактивов, микроскоп мирно стоял на подоконнике, накрытый тряпкой. Владимир, подойдя, снял её, так же заботливо, как полтора года назад накрывал. Линза мигнула на солнце. Вебер с улыбкой осторожно снял прибор и почти прижал к себе, разглядывая. На лице его отображалась неимоверная тоска.

Спустя время, ожидая Марка с работы, Владимир занялся разбором вещей и приведением комнаты в живой порядок. Стер пыль со стола, снял грязный тюль, отнес в стирку, вытер специальной тряпочкой микроскоп, стал разбирать сумки и чемодан, развешивая одежду, расставляя обувь и книги. Понемногу комната снова оказалась пропитана жизнью, даже стены показались ярче. Владимир понимал, что повзрослел, и что вернулся, может, и не другим человеком, но весьма изменившимся. Солнце по небу медленно сходило к горизонту, опрокидывая тени. Из открытого окна слышались голоса крестьян. Владимир думал о словах Вернадского, сказанных в завершение экзамена. Он сказал: — Теперь вы вступаете во взрослую жизнь, и путь назад, если бы таковой был, стал бы самым унизительным в вашей жизни. — Вебер по натуре любил ностальгировать, но лишь с напоминанием, что всё прошло, ничего не вернуть, поэтому правильные решения нужно принимать здесь и сейчас, чтобы не жалеть в будущем.

Дверь в комнату приоткрылась. Занятый мыслями Владимир не сразу заметил это, положил кофту на полку, обернулся и увидел домоправителя. Вопросительно кивнув, Вебер подошел ближе. Флегматичный Егор Феликсович отступил без слов, и перед Вебером появился Калинин. Владимир, не зная, что и думать, поприветствовал его сдержанно. Дипломат, кротко поблагодарив домоправителя, вошел в комнату крестника.

— Рад Вас видеть. — дежурно отозвался Владимир, отходя к оградке кровати в ногах и хватаясь за балясины. — Что-то случилось?

Иван Сергеевич, не снимая с лица бледной улыбки, без смущения ответил: — Хотел увидеться напоследок. Я сегодня уезжаю в командировку.

Владимир переменил выражение лица и удивленно спросил: — Опять? Только ж были. — Калинин качнул плечами, — Куда теперь? — Интерес был искренний.

— В Америку. — Не стал томить Иван Сергеевич, — На полгода. Будут переговоры, возможно, на самом высоком уровне. А там быстро ничего не бывает.

Кивнув, Вебер пожелал удачи, в голове даже не представляя, что такое этот самый «высокий уровень», а просто понимал, что взрослые дела происходят всегда серьёзно, в это лучше не пытаться вникнуть. Владимир предложил: — Может, чаю? Как раз Марк скоро вернется. — Но Иван Сергеевич отказался, показав на часы, и засобирался на выход. Он часто забегал на минуту, это не было для него удивительным. Вдруг, он вернулся, словно что-то вспомнил, осмотрелся и протянул Владимиру белый конверт. Вебер в недоумении поднял голову.

— Это деньги со сберегательной кассы вашего отца. — Пояснил Иван Сергеевич с предельной серьёзностью, — Я знаю, Марк пытался снять, ему не дали, два года не прошло. Мне кажется, они должны быть у вас.

Открыв конверт, Владимир обеспокоенно осмотрел лежащие внутри ассигнации и глянул на Калинина, точно спрашивая, что ему стоит сделать.

— Сам сохрани, или брату отдай. — Сказал Иван Сергеевич, кивнул на прощание и покинул комнату. Владимир, шмыгнув носом, встревоженно осмотрелся вокруг и не придумал ничего лучше, кроме сумки, где остались старые зимние вещи. Вебер, сдунув упавшие на лоб волосы, сложил конверт на дно сумки и закрыл тремя шерстяными свитерами, застегнул замок и убрал под кровать. Сев, Владимир, стараясь прийти в себя, устремил взгляд в окно, наблюдая за тем, как птицы перемежаются среди зелени высоких деревьев.

***

На раскрытие дела оставалось не более двух недель. Марк, чувствуя в этом свою вину, крепко жалел о том, что вообще ввязался в расследование того, что привело к столь закрученной ситуации. Срок действия расследования подходил к концу, и большая его часть ушла на бессмысленные разбирательства и поисков в тех направлениях, которые вели лишь по ложному следу.

Санкт-Петербург к тому времени начинал преображаться в осенний город. Кирпично-красные стены Зимнего дворца бледнели, солнце впивалось в них, стараясь отдать всю свою последнюю летнюю силу. Дороги пылили, хотя часто начинали собираться дожди. Это лето выдалось в меру засушливым. В ту меру, в какой это принято в таком климате, в том же Саратове местным жителям остается лишь мечтать о такой «засухе». Влажность рек и каналов, вечные ветра с Балтики создавали ощущение приятного бриза, даже в самый жаркий день. В городе маленькое количество зелени визуально смазывали период перехода времен года, поэтому жители замечали перемену сезона лишь благодаря календарю. Занятые горожане и дворяне не следили за тем, что солнце с каждым днем все ниже от зенита склоняется к горизонту. Мало кого волновал близкий полярный круг, сокращение светового дня и давно подошедшие к концу белые ночи. Люди замечали, что ветра становятся холоднее, поэтому сменили легкие накидки на кашемировые шали. Марк с работой так же не особо стремился запечатлеть в памяти приход очередной осени. Будучи рожденным в холодном марте тысяча восемьсот восемьдесят пятого, на внезапные морозы у него был врожденный иммунитет. К зиме и её ветрам Марк лишь покрепче завязывал волосы.