Вечером 31го

Чужие окна

Возвращение домой к праздничному обеду откладывалось: я забыл купить тот самый хлеб, который просила жена. Не обычный «Бородинский», который можно схватить в любой «Пятерочке», а особый, с розмарином и на хитрой закваске. Такой продавался лишь в одной крошечной пекарне недалеко от Манежа.

Москва к вечеру тридцать первого декабря предсказуемо встала в бесконечных пробках, такси стоило дороже крыла от «Боинга», поэтому я принял единственное разумное решение — идти пешком.

«Сдался ей этот чертов розмарин!» — думал я, глубже закутываясь в шарф. Снег валил так, что не видно было собственной вытянутой руки. Назойливые хлопья пробирались за шиворот, таяли на шее ледяными ручейками. Ветер швырял в лицо белые лохмотья, заставляя щуриться. Руки в перчатках уже не чувствовались, а уши горели огнем. Я тащился по нарядным улицам, проклиная про себя и закваску, и Ленку с её гастрономическими капризами, и собственную забывчивость. Хотелось просто упасть на диван и включить телевизор, а не тащиться в костюме полярника по центру столицы.

Вдруг ветер стих, будто кто-то невидимый выключил гигантский вентилятор. Снег перестал хлестать и начал падать медленно, торжественно, словно в замедленной съемке.

Я остановился перевести дух и огляделся.

Передо мной лежала Моховая. Вдалеке, сквозь белую вуаль, алели стены Кремля и башни Исторического музея. Они казались игрушечными, будто нарисованными на старой открытке. Огромные ели слева, укутанные в снежные шубы, стояли неподвижно, как стражи зимней сказки. В теплых лучах света от фонарей кружились золотые вихри снежинок.

Я ощутил, что в своей гонке упускаю что-то важное. Замер, пораженный этой странной и несвоевременной мыслью. Куда я бегу? Зачем?

Справа от меня возвышался старинный желтый особняк. В его окнах горел мягкий медовый свет. Пока я мерз тут, проклиная кусок теста, там шла настоящая жизнь.

В окне второго этажа я увидел макушку огромной елки. Я давно не видел таких живых лесных красавиц. Мы с Леной уже лет пять ставим искусственную елку. К стеклу подошел пожилой мужчина. Он встал на цыпочки и бережно поправил покосившуюся звезду. Это движение было эталоном покоя и заботы.

Чуть ниже, в широком окне, собралась шумная компания. Силуэты двигались, чокались бокалами, кто-то активно жестикулировал. Я почти слышал их смех сквозь двойные рамы.

За каждым стеклом скрывался свой маленький мир. Там не было злости на пробки и хлеб. Там был уют. Мое раздражение чудесным образом растворилось, уступая место тихой, светлой зависти. Я ведь тоже так могу.

Присмиревший, я двинулся дальше, поскрипывая свежим снегом.

Впереди, прямо по центру улицы, шла пара. Мужчина в пальто и девушка в легкой шубке. Они не бежали, укрываясь от непогоды, а гуляли. Мужчина что-то рассказывал, склонившись к спутнице. Глядя на них, я вспомнил, как мы с Леной, будучи студентами, так же бродили по Москве, не замечая холода, потому что грелись друг об друга.

В какой-то момент девушка поскользнулась на накатанной колее. Она взмахнула руками, но кавалер ловко поймал её, прижав к себе.

Девушка повисла на руке спутника, хохоча и пытаясь восстановить равновесие на скользкой брусчатке.

— Осторожнее, — донеслось до меня сквозь шум улицы. — Я держу.

Два простых слова. Я ускорил шаг. В кармане завибрировал телефон — наверняка Лена, волнуется. Я не стал доставать трубку на морозе, просто улыбнулся в шарф. Меня тоже поддерживают. И ждут. Осталось только купить этот чёртов хлеб.

Наконец, крыльцо пекарни. Витрина светилась гирляндами, обещая спасение. Едва я открыл тяжелую дверь, волна горячего воздуха с ароматом корицы и ванили чуть не сбила меня с ног.

— Вам с розмарином? — улыбнулась продавщица.

— Да. — выдохнул я.

— Повезло вам, успели. Это последний, — продавщица протянула мне теплый бумажный пакет.

Обратный путь пролетел незаметно. Хлеб грел меня через куртку, как маленькая печка. Каждый поворот, каждый фонарь теперь был не препятствием, а чудесным воспоминанием о нашей с Леной молодости.

И вот я у подъезда. Лифт, ключ в замке.

Квартира встретила меня запахом запеченного гуся и хвои. Лена вышла из кухни, вытирая мокрые руки о фартук. Увидев меня — красного, заснеженного, со свертком в руках, — она расплылась в улыбке.

— Володенька, ты успел! Ты все-таки купил его? Я и не надеялась, что тебе удастся добыть эту булку в такой вечер.

Она обняла меня за шею. Я уткнулся носом в её волосы, пахнущие духами и домом.

— Я бы добыл его даже на Северном полюсе, — прошептал я, целуя её в висок.

Мы прошли на кухню. Стол был почти накрыт: хрусталь искрился, свечи уже горели. Лена достала теплый хлеб, положила его на деревянную доску и взяла нож.

Я сел напротив, чувствуя, как по телу разливается блаженная усталость. Я смотрел, как жена режет хлеб, как золотистые крошки рассыпаются по скатерти, и думал, что не нужно покорять мир, совершать подвиги или искать философский камень. Достаточно просто любить тех, кто рядом, успеть поймать их, если они поскользнутся, и принести им к ужину хлеба. И, возможно, именно в этом и удастся найти смысл жизни.