Венецианская дева

Глава 1

Охота продолжалась третий час кряду.

Разгоряченные долгой гоньбой гончие, подстрекаемые руганью, криками уставших охотников, были готовы в ту же минуту, стоило кабану утомиться и решить дать отпор, броситься на него, рвать на части. И по всему этот момент приближался... Собаки неистовствовали.

Они как раз выгнали зверя на небольшую просеку футов семь в ширину, вряд ли больше, и тот, верно, решив, что это хорошее место для драки, развернулся к охотникам мордой со страшными, изогнутыми клыками и вставшей дыбом щетиной, приготовившись дорого продать свою жизнь.

Гончие, только и ждавшие этот момент, с остервенением кинулись к кабану.

Накрыли его плотным ковром, норовя вцепиться в жесткую, морщинистую шкуру, но зверь каждым ударом клыка подбрасывал вверх очередную собаку, и та, подлетев футов на десять, визжа и неистово лая, снова бросалась в общую свалку.

Охотники, расположившись чуть в отдалении, наблюдали за сварой, приготовив оружие. Кабан был животным опасным, непредсказуемым – в этом и был особый кураж загнать эту огромную, заматеревшую тушу с красными глазками, утопавшими в складках толстой, с трудом пробиваемой кожи, – и потому каждый был наготове. Предельно собран и вооружен...

Впереди всех расположился коренастый мужчина в алом дублете с аркебузой в руках. Это был Невил, хозяин местных лесов и соответственно учредитель охоты, за ним оставалось негласное право первым добить загнанное животное, и он, судя по бурно трепещущим крыльям носа и стиснутым на оружии пальцам, собирался этим правом воспользоваться.

Впрочем, кабан не сдавался: не прошло и десятка минут, как двадцать собак выбыли из строя. И Невил, протрубив «к драке», крикнул выжлятнику:

– Догов! Спускайте догов! Скорее!

Два дога малосской породы, спущенные с поводков, тут же ринулись в свалку, расталкивая и опрокидывая прочих собак, и, проложив себе путь к туше животного, в то же мгновение впились в кабаньи уши зубами.

Кабан, почувствовав на себе зубы догов, защелкал клыками от боли и ярости, но освободиться не мог. Невилу подали рогатину со стальным закаленным пером, и он, взяв её наперевес, кинулся на кабана...

Всё закончилось в долю секунды. И Хэйвуду Лэнгли, наблюдавшему сцену в числе прочих охотников, отчего-то сделалось тошно и гадко, и стало жаль страшного зверя, так отчаянно себя защищавшего, но поверженного коварством и силой.

В этом было что-то неправильное, искаженное до уродства, как в неверно вылитом зеркале искажается лик человека...

– Поздравляю, мой друг, это был прекрасный удар! – послышались поздравления в адрес Невила, потрясавшего длинной рогатиной, обагренной густой, темной кровью. – Я уж было решил, что нам с этим зверем не сладить, но нет, ты справился одним точным ударом.

– Всё дело в умелой охоте, – бахвалясь, отозвался охотник. – Главное, правильно затравить зверя. И тогда, обессиленный, загнанный в угол, он сам пойдет тебе в руки!

– Такое чувство, что ты говоришь не только о кабанах... – вступил в разговор бородатый Саймон Барлоу, ощеривая в улыбке свои крупные, желтые зубы.

– Как знать, может, и не только о них... – легко согласился мужчина, отдав рогатину выжлятнику и потирая руками. – Есть в нашем крае прекрасная лань, которую я бы загнал с большим восторгом, чем этого кабана, – осклабился он.

И Бентон Каннинген понятливо хмыкнул:

– Я бы даже сказал, не лань, а лисица, рыжеволосая бестия с очаровательными глазами.

Все охотники, как один, понятливо закивали: Джемма Фаррел, жена старого Фаррела, еще с первого дня своего появления в Даннингтоне привлекла всеобщие взгляды и запала в мужские сердца. Тогда еще пятнадцатилетняя девочка, чуть нескладная, робкая, за прошедшие годы она оформилась в настоящую женщину с огненно-рыжей косой ниже пояса и соблазнительным телом. И робость её переплавилась в дерзкую непреклонность, с которой она отвергала мужские недвусмысленные посылы в свой адрес, приправленные витиеватыми комплиментами и томными взглядами.

– Что там глаза, – парировал Саймон Барлоу, – вы видели эту белую шею, оттенённую завитками медных волос? Эти губы...

– … Изогнутые презрительно, – не удержался от реплики Каннингем и хохотнул.

– Пусть так, – продолжал молодой человек. – Зато сколько стати, и страсти – характера, черт возьми! Джемма Фаррел невероятна.

Невил, слушая эти речи, продолжал улыбаться, улыбаться с таким тайным самодовольством, словно знал некую тайну, которой не спешил поделиться.

Впрочем, сказал:

– Клянусь, эта женщина будет моей, так или иначе. Я – бывалый охотник и от своей цели не отступаюсь! Уж если преследую жертву, то до последнего... – И мужчины одновременно поглядели на кабана, которого, обвязав за ноги, волокли по земле егеря графа.

– Жаль, она замужем, – напомнил богобоязненный Флеминг. – И счастлива в браке, насколько мы можем судить...

– Счастлива в браке?! – воскликнул Каннингем. – Со стариком?! Святые угодники, Гарри, ты наивней монастырской послушницы. Она терпит его, но не больше!

– А ты что молчишь? – обратился к молчавшему Хэйвуду Невил. – Разве тебя не сводит с ума рыжеволосая ведьма? – Остальные поддакнули, закивав. – Не потому ли ты наезжаешь к старому Фаррелу, что положил глаз на его юную женушку?

Хэйвуд примерно предполагал, что разговор так или иначе пойдет в этом русле: он, действительно, периодически бывал в доме Фаррелов, но вовсе не потому, что мечтал оказаться в постели очаровательной леди Фаррел (хотя, конечно, в особенно смелых мечтах она неоднократно становилась его), а лишь потому, что, будучи дружен когда-то с сыном хозяина дома, перенес дружеское расположение на отца, с которым их, между прочим, объединяла общая страсть к стекольному ремеслу. У него, Хэйвуда, худо-бедно функционировала стекольная мастерская в самом Даннингтоне: под присмотром местного мастера они отливали дешевые стекла и кое-какую посуду, но всё низкого качества, без особой фантазии. Другое дело Фергус Фаррел, который ещё лет десять назад изобрел метод окрашивания стекла и выливал цветное стекло для витражей и стеклянные безделушки в виде бус и фигурок животных, пользовавшихся огромным спросом у местного населения, но сейчас, по прошествии времени, даже его, казалось бы, успешная мануфактура приходила в упадок, поскольку хозяин её, обуреваемой одной истинной страстью, забросил своё когда-то прибыльное занятие.

Глава 2

Джемма вышла из Лоджа рано утром, едва рассвело. Торопилась, пройдя через лес, выйти к домику местной знахарки, Мерит Хортон, и попросить её совершить чудо для её мужа, Фергюса Фаррела. Если кто-то и мог спасти ему жизнь, то только Мерит – доктор Флоренс со всем своим заумным многословием и витиеватыми обещаниями ничего сделать не мог. Джемма уже убедилась, что толку от него чуть, то есть практического никакого...

Фергюс с трудом дышал день ото дня и слабел на глазах. Наблюдать, как некогда энергичный, здоровый мужчина тает, словно догорающая свеча, было невыносимо, и Джемма, как бы сильно когда-то не злилась на своего нежеланного мужа, теперь, прикипев всей душой к этому человеку, смерти ему не желала.

При нём она обрела ту свободу, о которой с детства мечтала: делать то, что хотела – и плевать на весь мир. Фергюс не подавлял её волю, не наставлял, отчитывая, словно ребёнка, не твердил, что своими неразумными действиями она ставит под удар Лодж и фамилию Фаррел – он позволял Джемме даже больше того, о чем она когда-то мечтала. И потерять Фергюса, похоронить его – было равносильно тому, чтобы похоронить и собственные мечты, и то дело, которое она делала, помогая незамужним, беременным женщинам, находившим приют в её доме.

За эту работу её осуждали: весь Даннингтон косо смотрел на неё, шепчась за спиной. Но Джемма, с детства наделенная внутренним стержнем и тем «невыносимым» характером, независимым от общественного мнения, который так осуждала в ней мать, не считала необходимым подстраиваться под мнение окружающих. Она знала, что делает богоугодное дело, и этого было достаточно для неё, что бы там прочие ни говорили.

И ведь насколько извилисты дороги судьбы: поначалу ей предстояло стать супругой не Фергюса, а Редманда Фаррела, сына своего нынешнего супруга. Их с будущим мужем, тогда уже пятнадцатилетним юношей, помолвили против их же желания. Джемме, к слову, тогда было пять, и она помнила мать, вошедшую в её детскую...

– Джемма, милая, у меня для тебя чудесная новость! – сказала она.

– Вы купили мне новую куклу? – Вокруг маленького стола сидели богато разодетые дамы с фарфоровыми головами, и у девочки загорелись глаза от мысли пополнить своё «чаепитие» новой гостьей.

Но мать покачала головой.

– Нет, дорогая, то не новая кукла, а много лучше, поверь: мы нашли тебе мужа, – сообщила она восторженным тоном, девочкой, впрочем, не оцененным.

Лицо Джеммы скуксилось, как от лимона, и она, явно разочарованная, сказала:

– Не хочу мужа – хочу новую куклу.

Но мать повернула к себе её личико и серьезно посмотрела в глаза, отвлекая от детской забавы.

– Джемма, дочка, муж намного приятней какой-то там куклы, – сказала она. – Позволь мне, о нём рассказать... Его зовут Редманд, и он очень хороший молодой человек.

– А у него пони есть?

– Не знаю, родная.

– У Энн серый пони. Я тоже хочу серого пони!

– Послушай, если ты выйдешь за Редманда, я уверена, он подарит тебе всё, что захочешь.

– Даже серого пони?

– И серого, и других пони всевозможных раскрасок.

– Он подарит мне пони... и кукол? Много-много? – уточнила для верности Джемма.

– Всё, что захочешь. Чудесная новость, не так ли, моя дорогая? – Мать пригладила её волосы, лежавшие, впрочем, волосок к волоску, и снова спросила: – Так ты согласна выйти за Редманда?

Джемма поглядела на кукол, на портьеры на окнах, на свои новые туфельки с яркими бантиками и нехотя протянула:

– Ну хорошо. Но только если он подарит мне пони!

Мама, помнится, была счастлива и назвала её славной девочкой, что для строгой госпожи Миллз было сродни самому лучшему комплименту. Именно потому, верно, Джемма тот день и запомнила: мама ей улыбалась и похвалила, а ещё ей пообещали настоящего пони. В сотню раз лучше, чем у Энн Харпер из соседнего с ними поместья.

Впрочем, когда пришло время отправляться к супругу, Джемма только отпраздновала пятнадцатилетие, пони уже был ей не нужен, да и будущий муж, захворав какой-то болезнью, вскоре умер, оставив её вдовой невестой. И как бы не было скверно радоваться чужому несчастью, Джемма радовалась тому, что вот-вот намечавшаяся свадьба не состоится... Она совершенно не знала мужчину, за которого собиралась пойти, да и в принципе не научилась ценить преимущества брака, с раннего детства вбивавшиеся в неё строгой матерью.

А потом случилось и вовсе ужасное, по крайне мере, так тогда ей казалось: свадьбу решили не отменять, а лишь заменить имя Редманда в брачном контракте на имя его отца Фергюса Фаррела.

И теперь Джемму мучил вопрос: была бы её жизнь такой, как сейчас, выйдя она по первоначальному плану за сына, а не за отца? И чем стала по факту смерть её жениха: благословением или проклятием для неё?

За деревьями показался дом травницы, и задумавшаяся Джемма Фаррел вернулась в реальность. Услышала птичьи трели, раздававшиеся над головой, и поймала ладонью луч солнца, скользнувший к ней из-под кроны деревьев...

– Мерит, ты дома? – позвала она, толкнув калитку и ступив на крыльцо лесной хижины.

Стучать уже не потребовалось: немолодая, но крепкая женщина, открыв дверь, пригласила девушку внутрь.

Всё в облике травницы, начиная от седых, уложенных просто волос и до морщин в уголках темных глаз, говорило о непростой, отмеченной трудностями и лишениями жизни, которую она с давних пор, еще до того, как поселилась близ Даннингтона, вела день ото дня. И все-таки эти трудности не сломили её...

– Что привело вас, моя госпожа? – спросила она с видимым беспокойством. – Не стоит вам бродить по лесу одной: сами знаете, люди нынче лихие пошли. Мало ли что взбредет этим извергам в голову!

– Не волнуйся, Мерит, я была осторожна. – И девушка, отогнув полу плаща, продемонстрировала мушкет и кинжал, прикрепленные к поясу. – К тому же, я знаю каждую тропку в этом лесу и всегда смогу спрятаться по необходимости.

Но травница продолжала качать головой, не убежденная ни доводами своей собеседницы, ни её экипировкой.

Глава 3

Хэйвуд Лэнгли вернулся домой после охоты у Невилов полностью опустошенный. В этот раз насладиться обществом старых друзей не получилось, да и были ли они в целом друзьями: так, людьми, с которыми он привычно общался, принадлежа к светскому обществу и не имея возможности избежать тягостных встреч. Статус обязывал...

Но сегодня оказалось тяжелее всего. Мало того, что он знал о болезни старого Фаррела, и потому веселиться казалось кощунством, так еще Невил и остальные завели разговор об «охоте» на его вскорости овдовевшую жену. Каждый жаждал заполучить рыжеволосую «ведьму» себе, и от мысли о том, как мужчины делят жену его близкого друга Хэйвуду делалось тошно.

Знала бы сама Джемма, как её перетягивают друг другу, словно край одеяла, презрительно изогнула бы бровь в своей привычной манере и плюнула под ноги обидчикам. Нет, плевать она, ясное дело, не стала бы – не то воспитание! – но отчего-то казалась, что она могла бы так поступить, и фантазия вызывала улыбку.

– Чему улыбаешься? – Как нарочно, в этот самый момент в зал вошел младший брат Хэйвуда, Терранс.

Высокий, ладно сложенный, с копной кудрявых волос, он умел заполучить обожание женщин и расположение мужчин. Знал цену своей красоте, и умело ей пользовался в своих не всегда добрых целях... В частности, злоупотребляя вниманием женщин, будь то дворянка или простолюдинка, он одинаково равно разбивал сердце и той, и другой, подчас оставляя возлюбленную с «подарком» в виде младенца во чреве, с которым ни та, ни другая не знали, что делать. Сколько маленьких Лэнгли росло в чужих семьях под другими фамилиями Хэйвуд страшился даже представить... И подчас высматривал в лицах детей их знакомых чисто семейные черты Лэнгли и, как ему с ужасом виделось, находил.

– Так, вспомнился разговор на охоте, – солгал он брату, не желая в очередной раз обсуждать будущее вдовство Джеммы Фаррел.

Брат налил себе пива и сел напротив него, жадно приложившись к напитку.

– Не знал, что охота тебя веселит, дорогой брат, – произнес он с ленивой улыбкой. – Особенно разговоры в обществе Невила и его окружения. Грубые люди, загнать несчастного зверя кажется им удовольствием!

– Ты и сам бывалый охотник, – парировал Хэйвуд, так что брат удивленно воззрился на него.

– В самом деле? Я едва ли умею стрелять. Знаю, хвалиться здесь особенно нечем, но я тешу себя мыслью о том, что, по крайней мере, несчастные, ни в чем неповинные звери не умирают от моих рук.

– А как же бедняжки, которые, разрешившись ребеночком от тебя, подчас заканчивают в мучениях?

Терренс мгновенно насупился, его благодушие испарилось, как сон.

Он вскинулся:

– Это было только однажды. Ты мне станешь всю жизнь тыкать этим в лицо?

– Полагаю, придется, чтобы ты, наконец-то, угомонился. И перестал портить женщин!

Молодой человек возвел очи горе, изображая, насколько ему надоели пустые нравоучения старшего брата.

– Я не порчу, дорогой брат, я доставляю им удовольствие, – возразил он, – а за любое удовольствие нужно платить... Некоторые бедняжки всю жизнь прожили с мыслью о том, что любовь – скука смертная, а постель – пытка на дыбе. Должен же я как-то разуверить бедняжек и открыть им новые горизонты?!

– Что-то подсказывает мне, что твои... кхм, «горизонты» не особенно им интересны. Малышка Дейзи вряд ли рассчитывала наблюдать их красоты из разверзнутой могилы...

Терренс поднялся на ноги, грохнув опустевшим стаканом по столешнице обеденного стола.

– Знаешь что, Хейвуд, тебе бы тоже не помешало расслабиться, отымев какую-то девку, может, тогда ты стал бы менее высокомерен и более сносен. Сейчас общаться с тобой совершенно невыносимо! – С такими словами молодой человек пошел прочь, оставив брата наедине с его мыслями.

В чем-то Терренс был прав: Хэйвуд давно забросил любовницу, увлеченный скорее работой с Фаррелом, чем общением с женщинами. Может, и стоило к ней наведаться... Почему бы и нет? Перед глазами мгновенно возникло лицо Джеммы Фаррел с веснушками на носу. Она не прилагала усилий, чтобы свести их на нет, а будто даже самим их наличием на лице бросала вызов целому миру... Вот я какая, и не стыжусь этого! Её волосы отливали на солнце всеми оттенками меди и по-бунтарски выбивались из толстой косы, перекинутой через плечо.

Хэйвуд вспомнил, как увидел ее в первый раз не на портрете... Вживую. Это было в ту пору, когда зацветали азалии, и их терпкий, дурманящий аромат еще долго ассоциировался для Хэйвуда с худенькой девушкой, вышедшей из кареты тем ранним утром семь лет назад. Бледная, но с алеющими, как лепестки тех же азалий, щеками, она показалась ему самой красивой девушкой в мире, о чем он, конечно, знал по портрету, но не смел и надеяться, что подобное совершенство действительно существует в природе. Полагал, что художник приукрасил, как водится, красоту юной невесты...

Но он скорее преуменьшил её. И Хэйвуд мучительно сожалел, что Рейманд, его мертвый друг, никогда не увидит Джеммы Миллз собственными глазами. Его смерть оказалась когда-то ударом для Хэйвуда, косвенно он полагал себя виноватым в его преждевременной смерти, а потому глядел на невесту уже не Рейманда, а его отца с восхищением и глубоким, внутренним сожалением одновременно.

– Рад познакомиться с вами, моя дорогая, – произнес Фергюс Фаррел, прикладываясь к руке своей нареченной. – Вы так юны и совершенно очаровательны. Гуляя в саду, вы, верно, сольетесь с цветками азалий, розовыми и нежными, настолько похожи на них...

– Благодарю, сэр, – откликнулась девушка, покраснев от цветастого комплимента. – Но мы так долго были в дороге, так измаялись этими тряской и скучными видами из окна, что вряд ли пахнем и выглядим столь же прекрасно, как те цветы, с которыми вы сравнили меня. Моя несчастная Люси совершенно без сил! – указала она на служанку, стоявшую рядом.

– Да-да, понимаю, вас сейчас же проводят в отведенные для вас комнаты и принесут воду, чтобы умыться.

– Я хотела бы принять ванну...

Глава 4

Мерит была в чем-то права: находить проблемы на свою голову Джемма умела исключительно хорошо. Вернее, казалось, они сами находили её в силу её же неугомонного нрава... Но не в духе госпожи Фаррел было отступаться от них, и она встречала каждую новую трудность с высоко поднятой головой.

Вот и перед болезнью супруга она не спасует: даст ей отпор всеми силами. Одного обещания травницы посмотреть его оказалось для Джеммы достаточно, чтобы снова поверить в самое лучшее. Фергюс, конечно, поправится – иначе и быть не могло! – поправится ради неё...

От одной мысли о том, что её снова выставят на торги, как рабыню на невольничьем рынке, девушке делалось не по себе, и фитилек паники вспыхивал ярче. Нет, она не позволит новому мужу, кем бы он ни был, диктовать ей, как жить... Ей вообще новый муж ни к чему. Джемма не собиралась терпеть мужчину подле себя...

Все они, похотливые, с сальными глазками, были ей одинаково неприятны. Их вечные полунамёки, цветастые комплименты и скабрезные шуточки год за годом отвращали её от желания даже просто влюбиться, не то чтобы стать снова женой со всеми вытекающими последствиями. Джемме казалось, прикоснись к ней любой из соседей-мужчин, как её непременно вывернет наизнанку... И будет тошнить раз за разом, пока она не скончается от отвращения. Граф Невил возглавлял ее черный список ненавистных мужчин...

А вот Хэйвуд Лэнгли располагался где-то между Бентоном Каннингемом и Флемингом... Хотя, что лукавить, его бы могло в этом списке и вовсе не быть, веди о себя с девушкой по-другому: мягче, терпимее. Он же, будто нарочно, выводил её из себя самим своим видом, равнодушным, высокомерно-презрительным, и вёл себя так с первого дня её появления в Лодже.

Она помнила, как впервые приехала в Даннингтон и, выходя из кареты, заметила молодого мужчину, которого в первый момент приняла за своего будущего супруга... Сердце дернулось, во рту пересохло. И только секунду спустя Джемма вспомнила, что молодой Фаррел умер от лихорадки, и она станет женой отца, а не сына. Вот он, Фергюс Фаррел, стоит подле молодого мужчины с приветливой улыбкой на лице... Сам его спутник не улыбался. И глядел на нее очень мрачно... Казалось, сгинь она по дороге, был бы счастливее некуда.

Неприятный субъект! И вынеся такой приговор, она сделала вид, что и вовсе не видит его. И «не видела» все эти годы, изображая полнейшее равнодушие, напускное, конечно…

– Госпожа, наконец вы вернулись! – воскликнула Алин, служанка Джеммы, едва завидев её на тропинке к Лоджу. – Я ждала вас, чтобы сказать: господин Фаррел искал вас. Просил привести, как можно скорее! Мы опасались... – она потупила взгляд, – что он умирает и... Вы не успеете.

– Мой муж не умрет, – твердым тоном припечатала Джемма. – Чтобы я даже не слышала подобных речей.

Служанка кивнула.

– Да, госпожа. – Но уверенности хозяйки в данном вопросе она явно не разделяла.

Джемма же, на ходу скинув плащ на руки Алин, поспешила к покоям супруга. Тот, совсем исхудавший, с пергаментной, будто высохшей, кожей, лежал в огромной постели, казалось, в ней растворившись. Она с трудом различила его бледную кожу среди белых, накрахмаленных простыней, и ужаснулась невольно... Надежда, вспыхнувшая в ней после посещения Мерит, вдруг истаяла, растворившись в жестокой реальности.

Ферюс Фаррел был совсем плох.

Ярким пятном на его осунувшемся лице выделялись лишь посиневшие губы, будто вымазанные ягодами черники.

– Здравствуй, Фергюс. – Джемма быстро взяла себя в руки и присела на стул у кровати, стиснув руку мужа в ладонях. Она была едва теплой и сухой, как пергамент. – Как твое самочувствие? Выглядишь хорошо.

– Обманщица, – пожурил её муж, едва шевеля неподатливыми губами. – Выгляжу я отвратительно. И зеркало ни к чему, чтобы знать это точно! Где ты была? – осведомился с беспокойством. – Мне сказали, что ты ушла рано утром.

Джемма хотела было солгать, но подумала, в этом нет смысла: когда придет Мерит, Фергюс все равно все узнает.

– Я ходила к Мерит, травнице. Помнишь её?

– Это та повитуха, что помогает тебе?

– Она отчасти и повитуха, ты прав. Но и знахарка отменная! – По лицу мужа она поняла, что он догадался, зачем Джемма ходила к ней. И сказала настолько уверенно, насколько только могла: – Она поможет тебе, вот увидишь. Мерит творит чудеса!

Старик покачал головой.

– Зря ты выходишь из Лоджа одна, особенно в лес. Да еще к этой женщине! Сама знаешь, насколько злы люди: случись что, назовут её ведьмой – и дело с концом. Тебя может тоже затронуть... Достаточно цвета волос и твоей помощи этим женщинам.

Он был вторым, кто предостерег её этим днем, и Джемме стало не по себе, хотя она и пыталась не показать этого.

– Ничего со мной не случится, – уверила она мужа. – Тем более подле тебя, мой супруг. Ты всегда меня защитишь, разве нет? – И она искренне улыбнулась.

Фергюс Фаррел улыбнулся в ответ, но улыбка его была вовсе нерадостной.

– Боюсь, милая, из меня нынче скверный защитник. Тебе нужен кто-то покрепче меня!

– Не желаю и слышать...

– И все-таки ты должна понимать: с этого ложа мне уже не подняться.

– Мерит поможет...

– Джемма, никаким травам меня не спасти. Ты должна это принять!

– Нет, не говори так... – Мотнула она головой, и ресницы намокли от навернувшихся слез.

Джемма прижалась щекой к пергаментной коже руки своего мужа и расплакалась, сотрясаясь всем телом. Это была непростительная, просто преступная слабость, но она не сумела себя удержать, и потом будет корить себя всеми словами, но сейчас от слез делалось легче.

– Послушай, Джемма, моя милая девочка, я должен тебе кое-что рассказать, – произнес Фаррел, поглаживая её по плечу. – Кое-что важное для меня... – Она поглядела на мужа сквозь слезы. – Это касается зеркала в моей гардеробной. Да-да, послушай меня, я не выжил из ума, вспоминая о нём на этом одре болезни... Это зеркало очень особенное и редкое. Только благодаря тебе оно стало моим...

Глава 5

– Ещё одна, Терренс, ещё одна женщина, пострадавшая от тебя! – пытался воззвать к совести младшего брата Хэйвуд. – Да что там женщина – совсем девочка. Ты украл у неё самое ценное – её честь, а теперь ведешь себя как мерзавец.

– Пусть радуется, что я вообще облагодетельствовал такую страшилку, как эта лахудра! – зло парировал брат. – Подумаешь, честь... Будто простолюдинам известно это понятие? Не смеши меня, брат. Мне что, теперь жениться на ней? Не поднимай бурю в стакане воды.

Хэйвуд смотрел на младшего брата со смешанным чувством жалости и отвращения. Они рано остались без матери, отец постоянно был занят делами, и детьми мало интересовался – их воспитала кормилица, добрая женщина, многое им прощавшая. И все-таки, получившие одинаковое воспитание, они с Терренсом были разными, будто и не родными вовсе. И бессердечие брата глубоко огорчало старшего брата...

– А если она утопится с горя, готов взять на душу такой грех?

– Утопится – дура, значит. А дур я терпеть не могу!

Собственно, этим их разговор и закончился. Хэйвуд точно не знал, чего ждал от брата, но точно не этих последних, совершенно холодных, безучастных к судьбе бедной девочки слов.

Как же ему поступить?

Что сделать?

Легче всего дать девочке денег и отпустить восвояси, но, будучи сиротой, она вряд ли найдёт где-то достойный приют: кому нужна опозоренная девица в тягости?

Кстати, приют... Это слово мгновенно напомнило ему Лодж и его молодую хозяйку. Джемма Фаррел принимала опозоренных женщин и помогала им разрешиться от бремени... Пожалуй, лучшего варианта для бедной служанки ему не найти. Но от одной мысли просить за неё у леди Фаррел его бросило в дрожь... Не лучше ли отправить девчушку к ней самолично, не выказывая своей причастности к этому делу? Да, именно так и стоило поступить.

И Хэйвуд долго боролся с собой, но совесть все-таки победила: вечером, в сумерках, дабы избежать неожиданных встреч, он собрался и вместе с Гарнет отправился в Лодж. Он как-никак нёс ответственность за поступки младшего брата и, если с девочкой что-то случится, он, Хэйвуд, будет считать виноватым себя, не позаботился, бросил, а это уже никуда не годится. Хватит с него смерти Рейманда, вытрепавшей всю душу...

Джемма Фаррел, прекрасная, как и всегда, но неприступно-холодная, встретила его в холле, окинув жавшуюся позади Хэйвуда Гарнет пристальным взглядом. Брови ее лишь чуть-чуть поднялись, говоря о вспыхнувшем любопытстве, но через секунду лицо снова стало нейтральным...

– Доброго вечера, мистер Лэнгли! – сказала она. – Чем обязаны вашему позднему визиту? Мой супруг, если вы приехали справиться о его самочувствии, уже спит, и будить его было бы неразумно.

– Да, конечно, я понимаю: сон полезен для Фергюса. Как он чувствовал себя этим днём? Я был занят и не мог справиться раньше.

Опять на мгновение, но лицо девушки дрогнуло, и сквозь маску холодного равнодушия проступила душевная мука.

– Он все тот же, что и третьего дня. Заботы доктора Флоренса не дают результата! Увы...

– Мне очень жаль.

– Как и мне, мистер Лэнгли. – Они постояли, думая о хозяине дома, которого с каждым днём становилось будто всё меньше на бренной земле. Будто тень его постепенно переходила Черту... И Джемма, должно быть, отгоняя подобную мысль, спросила вдруг: – Чем-то ещё могу быть полезна?

– Можете, – подхватил Хэйвуд, довольный, что она первая подтолкнула его к неприятному разговору. И обернулся к служанке: – Гарнет, подойди ближе. – Не смея поднять глаз, та приблизилась. – Госпожа Фаррел, я был бы весьма вам признателен, позаботься вы о нашей служанке... – произнёс Хэйвуд вдруг осипшим от неловкости голосом. – Эта бедняжка... кхм, – он хмыкнул в кулак. – В общем она...

– В тягости? – подсказала его собеседница.

– Да, именно так, – выдохнул Хэйвуд, которому сделалось жарко до одури. Хоть бы уши не покраснели, как у подростка...

А Джемма Фаррел, будто решив добить его, добавила вдруг:

– От вас? – И прошлась по нему таким хлёстким взглядом, что впору было скончаться на месте. Но Хэйвуда этот взгляд охолонул...

– А это имеет значение? – спросил он, глядя ей прямо в глаза, и девушка дёрнула головой, выдавая скупую улыбку.

– Нет, никакого. В этом доме помогут любой оступившейся девушке, попавшей в тяжелое положение... Я не имею привычки кого-либо осуждать. Чаще всего они даже не виноваты в своем положении: их принудили, – с особым акцентом, – а потом просто выбросили за ненадобностью.

Хэйвуд видел, что она осуждает его, полагает тем самым мерзавцем, что, воспользовавшись служанкой, теперь избавляется от нее. Нет, она действительно полагает, что он на такое способен? После всех этих лет, что он провел в этом доме, рядом с Фергюсом, за их же столом, она, в самом деле, считает, что он...

Кровь ударила Хэйвуду в голову.

– Так вы позаботитесь о Гарнет? – очень холодно спросил он.

– Я сказала, что да. Вам не о чём беспокоиться!

– В таком случае, доброй ночи, миледи.

– И вам, мистер Лэнгли.

Хэйвуд уже развернулся, чтобы уйти, но раздались торопливо приближающиеся шаги, и в холл вбежала служанка.

– Госпожа Фаррел, ваш муж просит к себе мистера Лэнгли. Говорит, для важного разговора!

Хэйвуд глянул на Джемму: вы обманули меня? Ваш муж вовсе не спит, говорил этот взгляд.

Поджав на мгновение губы, та откликнулась:

– Так проводи гостя к хозяину. – А сама демонстративно перевела внимание на новую подопечную, которая приехала с Хэйвудом.

Покачав головой, он последовал за служанкой в покои Фергюса Фаррела. Он не видел его с прошлого дня, но казалось, целую вечность: настолько старик изменился. И не в лучшую сторону. Морщины обозначились четче, бледность лица поражала отсутствием жизни...

– Здравствуйте, Фергюс. – Хэйвуд прошел к ложу больного и сжал протянутую ладонь. – Рад видеть вас!

– Как и я, мальчик мой, как и я. Рад, что ты нашел время навестить меня этим днем! Я, знаешь ли, все отчетливей ощущаю, что мое время подходит к концу, и хотел бы завершить земные дела.

Глава 6

Муж Джеммы грезил, что однажды и в Англии смогут создавать удивительной красоты стеклянные вещи, но пока что Венеция сохраняла первенство в стеклоделии, и уступать его не собиралась. Взять хотя бы того же Антонио де Пизу из Мурано, который некоторое время назад придумал новый состав для производства латтимо, или молочного стекла. Это удивительное стекло частично заменило импортный китайский фарфор, который в Европе стоил баснословные деньги. И это опять же обогатило венецианских негоциантов и утвердило монополию венецианского стекла в мире!

Фергюс негодовал, когда эти новости дошли до него. Он обзывал венецианцев ворами, завладевшими тем, что им, по сути, не принадлежало: всем было известно, что еще Энрико Дандоло, сорок второй дож Венеции, разграбив Константинополь во время Четвертого Крестового похода, вывез из Византии лучшие образчики стекольного производства и мастеров-стеклодувов.

– Ничего, – твердил он, потрясая руками, – однажды их пьедестал пошатнется – и секреты, тщательно ими скрываемые, выйдут наружу.

Теперь же, глядя на мужа, Джемма желала бы снова увидеть, как он негодует и поносит «поганых» венецианцев, но он лежал очень тихо и лишь натужно хрипел с каждым вдохом и выдохом.

– Я могу лишь облегчить последние часы его жизни, – сказала Мерит, явившись, как и обещала, после заката, – но, увы, не спасти. Мне очень жаль, госпожа, но вы должны принять эту правду!

Едва она вышла, как Фергюс подозвал к себе Джемму.

– Послушай, девочка, ты зря истязаешь себя: мое время пришло, и этого не исправить. Сейчас нужно думать не обо мне, а о тебе в первую очередь: какой ты видишь жизнь без меня?

– Одинокой. И очень печальной! Я не хочу оставаться одна.

– И правильно, ты еще молода, и муж тебе нужен подходящий годами. Ты полюбишь его и родишь много рыжих детишек!

Джемма яростно возразила:

– Но я тебя люблю, Фергюс. Мне не нужен другой мужчина!

Супруг усмехнулся, правда, беззлобно.

– Брось, девочка, разве же я тебе пара? Ты любишь меня, как отца, – не как мужа. И знаешь сама, почему я взял тебя в жены...

Джемма знала: Фергюс с ее отцом в юности были очень дружны. И раньше, чем обзавелись семьями, порешили, что непременно должны породниться через детей. Правда, Фергюс поздно женился, а у Аллана Миллза, отца Джеммы, рождались по первости только мальчики. Стоило же появиться на свет девочке, как её участь была предрешена: их с Редмандом Фаррелом обручили, едва Джемме исполнилось шесть. И смерть жениха, казалось бы, могла освободить её от навязанного замужества, как неожиданно выяснилось, что отец её в затруднительном финансовом положении, и брак дочери с богатым мужчиной спасет его от банкротства. Богатым мужчиной и благодетелем выступил старый товарищ, и пятнадцатилетняя Джемма стала женой пятидесятивосьмилетнего мужа, который годился ей в дедушки.

– Знаю, – подтвердила она. – Но, я уверена, ни один другой муж, не дал бы мне то же, что ты!

– Вот увидишь, ты получишь много больше того в браке с подходящим мужчиной, – пообещал Фергюс.

Джемме так и хотелось спросить, имеет ли он в виду кого-то конкретного, или говорит в общем. Но что-то подсказывало, что первое было более вероятным... И она даже знала, кого муж имеет в виду, и всем естеством противилась этому.

Замуж она больше не собиралась. И точка! Но Фергюсу, ясное дело, знать об этом не стоило.

Хватит, она уже насмотрелась, что бывает с бедняжками, доверившихся мужчинам: сначала они вынашивали дитя, потом в муках рождали его, а после всего, если не умирали при родах, снова и снова делали то же, словно какие-то свиноматки. И все ради минутного удовольствия мужчины и мужа! Где же здесь справедливость?

И когда Хэйвуд Лэнгли явился со своею служанкой, ясное дело, беременной от него, Джемма Фаррел в очередной раз убедилась, что мужчины ей отвратительны. Она презирала их от всего сердца, и этого Лэнгли в первую очередь... Нет, виданное ли дело, явиться к ней со своею любовницей и просить за нее? У этого человека совсем нет стыда.

А девчонка еще покрывала его:

– Гленда, от кото ты беременна? – первым делом осведомилась у девушки Джемма. И та разрыдалась, закрывая руками лицо. – От мистера Лэнгли? – Та расплакалась горше. – Хэйвуд Лэнгли обесчестил тебя? Он принудил тебя?

Та отчаянно замотала головой.

– Нет-нет, мистер Лэнгли хороший. Он не тронул меня!

– Но ребёнок...

Гленда опять разрыдалась, и Джемма так толком и не смогла выведать её тайну. По крайней мере, не в этот раз... Но выведывать там было нечего: всё было ясно, как день. Для Джеммы уж точно...

И когда Хэйвуд Лэнгли посчитал, что обязан ее отчитать, она и вовсе всем сердцем его возненавидела. Так совпало, что он, покидая комнату её мужа, столкнулся с как раз пришедшей в Лодж Мерит. Он окинул женщину взглядом и сразу же догадался, кто она есть...

И сказал менторским тоном:

– Госпожа Фаррел, очень непредусмотрительно с вашей стороны допускать в дом людей, способных наложить тень на его репутацию. Полагаю, вы слышали, что случилось третьего дня в Брокфилде?

– Там сожгли ведьму, – с вызовом ответила Джемма, тряхнув рыжими волосами.

– Вот именно. Люди нынче взволнованы и не в ваших то интересах провоцировать их подобными действиями!

Джемма снова тряхнула рыжими волосами и сказала спокойно, хотя внутри всё кипело от возмущения:

– Благодарю, мистер Лэнгли, что печетесь о благополучии этого дома, но, поверьте, я знаю, что делаю.

Он тоже хотел бы сказать что-то другое, она видела по лицу, но отозвался нейтральным:

– В таком случае, доброй ночи, госпожа Фаррел.

Однако, ночь эта доброй не стала: в полночь прибежала служанка и разбудила задремавшую Джемму, сказав, что хозяин заходится кашлем. Послали за доктором Флоренсом, но, когда он приехал, для Фергюса Фаррела всё было кончено. Джемма рыдала на его уже бездыханной груди, и доктор, констатировав смерть, первым высказал девушке соболезнования в связи с кончиной супруга.

Глава 7

Последний разговор с Фергюсом Фаррелом глубоко отпечатался в памяти Хэйвуда. После него он полночи ходил из угла в угол, прокручивая в голове каждое слово и коря себя за неумение лучше скрывать свое чувство, оказавшись таким же прозрачным, как стекло венецианских умельцев.

Все эти годы Фергюс видел его отношение к Джемме и все-таки ни словом, ни взглядом не осудил его, он же, глупец, полагал, что его напускная холодность – достойная ширма для терзавшей сердце любви. А любовь, как бы он себя ни обманывал, глодала душу... Иногда, вернувшись от Фаррелов, он часами лежал, уставившись в потолок и вспоминая улыбку и слова любимой им девушки. А подчас... ему до зуда в кончиках пальцев хотелось дотронуться до неё... Отвести от лица рыжий локон или стиснуть тонкие пальцы, вышивавшие гобелен.

Но он ни разу за все эти годы не дотронулся до неё. И боялся, что и впредь не сумеет, что бы там Фергюс ни говорил... Джемма, в конце концов, зрелая личность, и он не хотел навязывать себя ей, тем более, сделавшись ее мужем, терпеть её колкости и презрение. Это было бы хуже всего: видеть её постоянно и всё-таки не быть рядом. Таких адских мук он себе не желал...

Да и не в его это духе, принуждать женщину.

Последующие после смерти Фергюса дни Хэйвуд не виделся с Джеммой и снова встретил только на похоронах. Она была бледной, осунувшейся, но неприступной, как и обычно... Он позволил себе лишь краткое соболезнование ничего не значащими словами, хотя сказать хотел много и искренней прочих присутствующих на поминальном пиру.

Не сумел...

А вот Невил говорил с ней долго и с чувством, так, что это заметили многие и зашептались... Наблюдая беседу со стороны, Хэйвуд мог по малейшему жесту, движению лица девушки с точностью определить, какие чувства владели ей. И Невил её раздражал, возмущал и вызывал отвращение... Что не могло его не порадовать, но... Это не отменяло того факта, что вскоре найдется кто-то другой, менее раздражающий, и Джемма Фаррел сменит фамилию, став для него совершенно недосягаемой.

Это были гнетущие, мрачные мысли, от которых Хэйвуд не только весь поминальный обряд, но и ближайшие дни провел в глубоком унынии и тоске, что дало Терренсу повод насмехаться над ним:

– Ты будто не дряхлого старика схоронил, а молодую возлюбленную. Право слово, брат, хватит кукситься! Кроме того, в округе появилась прекрасная вдовушка, которая, ты не мог этого не заметить, краше многих девиц нашего окружения... Я даже подумал, не приударить ли мне за ней? Молодая, красивая, да ещё при деньгах. Да на неё устроят охоту! И я в том числе.

– Собрался ухаживать за вдовой, едва схоронившей супруга? – возмутился молодой человек. – Она имеет право на скорбь. Что за глупости в голове!

– Глупость-не глупость, но мужчины в Лодж потянулись... – ответствовал брат. – Сам видел вчера, как этот варвар, Саймон Барлоу, скакал в направлении Лоджа.

– Саймон Барлоу?

– И Каннингем вчера говорил, что поедет к Джемме с визитом.

– К Джемме? Не слишком ли ты фамильярен, как для шапочного знакомства?

Терренс улыбаясь передернул плечами.

– Сегодня шапочное, завтра – самое тесное. – Он пошловато осклабился. – Жизнь меняется, брат, а вдова такой старой развалины, какой был этот Фаррел, уверен, оценит моё молодое лицо. – Он вскинул брови. – Её, должно быть, воротит от стариков... Таких, как ты.

– Мне двадцать семь.

– Боже, а как будто все семьдесят! И если продолжишь кукситься дальше, то и вовсе помрешь лет через пять. Морщины вон на лице... – Дурачась, Терренс схватил брата за щеки и растянул кожу, разглаживая тревожную складку у рта.

– Да перестань ты, дитё малое! – отмахнулся от него Хэйвуд, невольно заулыбавшись. – Да и о каком браке можно вести вообще речь, когда тебе самому нужна нянька?

– Как по мне, так нянька из Джеммы вышла бы преотличная! Рядом с такой я бы сделался паинькой.

– Мало верится.

– И напрасно. – Терренс одернул дублет, прихорашиваясь. – А в Лодж я наведаюсь, хочешь ты того или нет! Не дурак же я, в самом деле, опускать такой шанс. Авось приберу к рукам вдовушку при деньгах! Вот будет удача.

– Всё настолько плачевно?! – воскликнула Джемма, дослушав нотариуса, огласившего завещание ее мужа и перечислившего активы. – Я полагала, стекольная мануфактура приносит сносный доход, несмотря на определенные трудности последних нескольких лет. Муж пытался справиться с ними, и, мне казалось, преуспел в этом!

– Боюсь, госпожа Фаррел, ваш муж забросил мануфактуру и уделял ей недостаточно времени для того, чтобы справиться с трудностями, о которых вы поминаете. Скажу даже больше: мануфактура на грани банкротства. Уволена большая часть рабочих и, по существу, годовой ваш доход составляет сейчас едва ли две тысячи фунтов.

– Две тысячи?! Боже мой. – У Джеммы поплыло перед глазами.

Она вспомнила недавно полученное письмо от клерка казначейской коллегии, сообщавшим, что «её право оставаться впредь незамужней может быть куплено у короны за сумму в две тысячи фунтов», которую ей надлежало выплатить как можно скорее золотыми монетами.

Сумма была такой неподъемной, что даже тогда, еще не зная конкретного состояния своих финансовых дел, девушка ужаснулась, гадая сумеет ли отыскать её, а теперь, когда знала, что весь годовой доход с мануфактуры сводился к этим двум тысячам фунтов, она и вовсе впала в отчаяние.

Ей нужна была эта сумма, чего бы это ни стоило!

Но где её взять?

В унынии, полная самых безрадостных мыслей, Джемма провела последующие несколько дней, гадая, где взять нужную сумму на откуп, даже посетила мужнину, а теперь уже лично ей принадлежащую мануфактуру на окраине Йорка, в которой трудилось едва ли до десяти человек. Работники отливали простенькое стекло и, крайне смущаясь, управляющий подтвердил, что доходы их сильно упали за последнее время, да и заказов стало значительно меньше. Того и гляди, со смертью мистера Фаррела и вовсе придётся закрыться... Конкуренция нынче большая, каждый стремится удивить чем-то новым, и пусть до муранского стекла Англии далеко, все-таки нужно что-то особенное, чтобы держаться на плаву.

Глава 8

В этот день Хэйвуд ужинал в доме Невила. Он и Барлоу были званы с какой-то особенной целью, пока молодому человеку неясной... Каннингем тоже должен был быть, но опаздывал. И, казалось, уже совсем не придет, так как ужин был съеден, и графиня удалилась к себе, оставив мужчин общаться за пивом, а он так и не появился.

– У тебя есть что-то особенное нам сообщить? – первым обратился к другу Барлоу, прихлебывая из кружки. – Что за таинственность, друг? Я извелся, гадая, о чём пойдёт речь.

Невил многозначительно лыбился и не спешил отвечать.

Его кружка опустела наполовину, прежде чем он соизволил сказать:

– Джемма Фаррел всё равно что моя. Я купил её за солидную сумму!

Хэйвуд дёрнулся, будто в него ударила молния или ткнули острой иглой, и побледнел.

– Что значит купил? – пробасил Саймон Барлоу, сделав большие глаза. – Она разве лошадь, что продается за деньги? Знал бы об этом, и сам прикупил бы, – хохотнул он, довольный сделанной шуткой. Но Невил продолжал загадочно улыбаться, и Саймон понял, что друг не шутил, в отличие от него. – Так ты, что ли, это всерьез? Но как?

Невил подлил себе пива, выдерживая необходимую для пущего эффекта паузу, и ответил:

– Она мне сама подсобила (никак не знала, как подступиться иначе), попросив в долг тысячу фунтов. С процентами.

– Госпожа Фаррел попросила в долг тысячу фунтов?! – Хэйвуд сглотнул, ощутив привкус горечи на языке.

Попросила у Невила – не у него. Но зачем она это сделала? Разве не знала, на что этим самым обрекала себя? Быть должной Невилу... Глупая Джемма! Уж тот-то попросит проценты с лихвой...

И Саймон Барлоу, словно прочитав его мысль, опять хохотнул:

– Кровь Христова, так это не шутка?! Но зачем ей такая огромная сумма? А главное, понимает ли эта рыжеволосая ведьма, какими процентами станет платить?

– Она не глупа, – сказал Невил скучающим тоном, – и, конечно, все понимает. И похоже, ей это нравится!

Саймон продолжал веселиться, а Хэйвуд почти задыхался от острого ощущения свершившегося предательства. Его и Фергюса... Неужели всё это время Джемма лишь притворялась недоступной и целомудренной, а теперь проявила свое истинное лицо? Он едва усидел, готовый сорваться и выскочить прочь, бежать, если придется, до самого Лоджа, чтобы высказать Джемме Фаррел, как сильно он ее презирает...

Но даже подняться ему не пришлось, так как в холл, распахнув стремительно дверь, ворвался Бентон Каннингем с таким перекошенным злобой лицом, что казалось, испепелит одним своим взглядом. А глядел он на Невила...

– Эй, приятель, что происходит? – спросил Невил, пока молодой человек бежал к нему через холл, сжимая в ярости кулаки. – Ты поднялся не с той ноги или что?

– И ты еще насмехаешься? – вскричал Каннингем. – Ты, мерзкий предатель. – Он навис было над Невилом, но мужчина поднялся на ноги, и молодой человек так и замер, сверля его взглядом, но не смея схватить за грудки, как ему бы хотелось. Только пальцы сжимались и разжимались, выдавая с трудом сдерживаемое желание...

Невил побагровел, став как будто значительно выше и шире в плечах. И пробасил низким голосом с явно ощутимой угрозой:

– Только наша давняя дружба удерживает меня от желания свернуть твою шею не разобравшись... Такими, знаешь ли, обвинениями, легко вырыть собственную могилу, а ты, Бентон, всегда мне казался человеком разумным. Неужели я ошибался?

Каннингем, тут же сдувшись, отступил на шаг и отвел взгляд, как делает один из самцов стаи, признавая главенство сильнейшего.

– Прости, Невил, погорячился, – покаянно произнёс он, и кадык его дернулся. – Это всё происки рыжей ведьмы, из-за неё туман в голове...

– Что с ней опять? – миролюбиво откликнулся собеседник.

– Эта ведьма не собирается замуж!

Невил снисходительно улыбнулся и, снова заняв свое место, по-королевски утвердился на нём.

– Что с того? – наконец, спросил он. – Её имя в казначейском реестре, а значит, король подберет ей достойного мужа и передаст ему Джемму, хочет она того или нет. Ты сам, насколько я знаю, собирался жениться на ней! И писал об этом прошение.

– Об этом и речь, – вскричал Каннингем снова. – Сегодня утром воротился гонец, и в письме, привезенном им, сказано, что вдова Фергюса Фаррела выкупила себя за две тысячи фунтов и более в реестре не значится! А это значит...

– … что она обхитрила нас, – заключил за приятеля Невил. И вдруг улыбнулся. – Проклятая ведьма, так вот для чего ей нужны были деньги!

– Что ты хочешь сказать?

Саймон Барлоу ударил себя по коленке.

– Так она твоими собственными деньгами показала нам кукиш, так, что ли? Ты, приятель, выходит, самолично подложил нам свинью... – потешался он. – Не по-дружески это, о, Невил.

Каннингем, нервно подергиваясь, как тряпичная кукла в уличном балаганчике, закричал:

– Что это значит? Над чем веселится Барлоу?

И Хэйвуд, не зная, грустить или радоваться, рассказал ему о деньгах, ссуженных Невилом вдове Фаррел. Услышав об этом Каннингем будто и вовсе сорвался с цепи...

– Как ты мог это сделать?! – закричал он. – Ссудить ей такие огромные деньги, не вызнав заранее, для чего они ей нужны. Мы ведь с тобой договаривались, ты помнишь: я женюсь на ней и позволю тебе нахаживать к Фаррел, пока она тебе не наскучит. А теперь что?

Барлоу и Хэйвуд, услышав о сговоре, помрачнели. В сердцах Каннингем выдал то, что, скорее всего, было тайной и для сторонних ушей не предназначалось.

Но Невил умел держать лицо даже при плохой игре.

– А теперь ничего не изменилось. Подумаешь, эта девчонка разжилась бумагой: для меня всё осталось по-прежнему...

– А для меня? Мне нужны её деньги. Да и женушка из неё вышла б отменная, всем на зависть. Я хочу её, Невил!

– Мы все хотим её, разве нет? – хмыкнул мужчина, поглядев на присутствующих приятелей. – И, конечно, способны переменить планы женщины, возомнившей себя умнее мужчин.

Глава 9

Получив деньги от Невила и оплатив ими свободу от посягательств всяких там Каннингемов и Барлоу, Джемма мучительно соображала, как вернуть графу долг. И сделать это как можно скорее... В голову приходило одно: возродить принадлежащую ей теперь мануфактуру. Но между словами и действием лежала огромная пропасть, и перешагнуть ее было возможно только ценой определенного чуда – например, с помощью венецианского зеркала, которое муж велел отдать Хэйвуду.

Отдать – и лишиться всякой надежды на это самое чудо.

Вдруг Хэйвуд, работая с её мужем, уже имеет какие-то важные наработки, о которых ей неизвестно...

Зато ей известно, как действует на мужчин её красота. В конце концов, стоило этим воспользоваться и, смягчившись по отношению к молодому мужчине, выведать, чем он мог бы помочь ей. Почему бы и нет?

Джемма замучилась ждать, не желая сама посылать к нему со слугой, и вот Хэйвуд Лэнгли явился. Наконец-то! И Джемма неожиданно разволновалась при виде него, и стало стыдно за решение им воспользоваться...

– Взаимно, господин Лэнгли, – откликнулась она на приветствие. – Хотя, надо признать, вы совсем забросили Лодж: похоже, в отсутствие Фергюса вас ничто более не манит сюда.

И замерла, дожидаясь ответа...

Он ответил банальной, ничем не примечательной вежливостью.

А чего ей хотелось?

Уж точно не признаний в любви от Хэйвуда Лэнгли! Одёрнув себя самое, она заговорила о деле. Нервно. Рвано. Нервничая всё больше. И не в силах глядеть в голубые глаза, отвернулась... Лучше бы промолчала, честное слово.

И вдруг ощутила движение за спиной: Лэнгли поднялся и подошел. Совсем близко. Кольнуло обнаженную шею... Что он делает? Почему стоит молча? Обернуться... Бежать... Отдать ему зеркало и больше не видеть...

– Госпожа Фаррел, – ладонь легла на плечо, обжигая через одежду, – вы знаете, если бы я был способен помочь, то именно так бы и сделал. Не только ради вашего мужа, но ради вас в первую очередь!

Джемма дернулась, обернувшись так резко, что коса, взметнувшись вдоль её тела, ударила Хэйвуда по лицу. Он охнул, приложив руку к щеке, и через мгновение усмехнулся...

– Простите, если чем-то вас оскорбил, но вы были супругой дорогого мне человека, и я, конечно, всегда помогу вам.

Джемма, опешившая от такого конфуза, услышав эти слова, поспешила взять себя в руки.

– Не берите в голову, – отмахнулась она, – вы, конечно, ничем не обязаны мне. Что за глупые мысли! Мне не следовало вообще заводить этот разговор. Извините меня!

Прикосновение Лэнгли всё ещё как ожог ощущалось на коже, сердце неистово колотилось – и вообще рядом с ним она постоянно вела себя глупо.

– Вам не за что извиняться, – произнес молодой человек. – Я разделяю ваше беспокойство о мануфактуре: Фергюс, насколько я знаю, мало ей занимался в последнее время. Я пытался воздействовать на него, но это зеркало, полагаю, он вам рассказал, занимало все его мысли...

– Он полагал, что оно непростое. Волшебное.

– Да, ему так казалось.

– А вы так не думаете?

– Не знаю. Наличие связи между подвеской и зеркалом интригует, но значит ли оно, действительно, что-то, сложно сказать.

Джемма вдруг потянула из-за ворота платья золотую цепочку, и ей на грудь лёг прозрачно-голубой камень.

– Я ношу его, как память о муже, – сказала она. – Никак не привыкну, что его больше нет. И стоит особенно затосковать, сжимаю камень в ладони... Вот так. – Она стиснула камень до боли, острые грани впились в нежную кожу. – Вы тоже тоскуете по нему? – обратилась вдруг к Хэйвуду.

Он кивнул.

– Совсем недавно, направляясь к этому дому, я вспоминал вашего мужа и сожалел, что уже никогда не увижу его.

– Как и я. – Джемма сняла с шеи подвеску и протянула своему гостю. – Сожмите камень в руках, вот увидите, станет легче.

Молодой человек улыбнулся смущенно, но камень взял и сжал в своих пальцах. Как жаль, что Джузеппе Альба не открылся им, как хотел... Что с ним случилось? Почему он не вернулся за зеркалом? В этом, действительно, была тайна, но какая...

– Благодарю, – сказал он, возвращая подвеску.

Джемма тут же надела ее снова на шею, и спрятала камень за пазуху. Он был всё еще теплым от пальцев мужчины, и девушку бросило в дрожь... Будто он сам прикоснулся к ее обнаженной груди.

И только ей показалось, что их конфронтация все эти годы была пустой тратой времени, как мужчина сказал:

– Госпожа Фаррел, я приехал не просто с визитом: я приехал предупредить, что ваше опрометчивое решение взять деньги у графа Невила и использовать их на выкуп своего имени из реестра королевского казначейства, не понравилось многим людям. Они недовольны и планируют против вас нехорошие вещи...

Джемма вскинула бровь.

– Если бы я боялась мужчин, а речь, конечно, о них в первую очередь, – отозвалась она, – то сразу же после похорон мужа ушла б в монастырь Святой Анны. Но я осталась! А значит, вам незачем за меня волноваться. Я поступила именно так, как полагала необходимым, и ни о чем не жалею...

Молодой Лэнгли пристально посмотрел на неё.

– Я абсолютно уверен, что вы ничего не боитесь, госпожа Фаррел, ваш поступок прекрасное тому доказательство, но, если вам нужны были деньги, вам следовало обратиться ко мне, – беззлобно укорил он. – На правах старой дружбы я бы ссудил вам нужную сумму без каких бы то ни было обязательств...

– Мое обязательство перед графом Невилом то же, что было бы перед вами: чисто финансовое.

– Уверен, что он считает иначе. И проценты, о которых он спросит, вам вряд ли понравятся... – На этих словах Джемма непозволительно покраснела, саму себя отругав. – К тому же, Каннингем искренне полагал стать вашим супругом, но, просчитавшись, намерен принудить вас к браку.

– У него ничего не получится, – уверила девушка абсолютно спокойно. – Я теперь сама себе госпожа, и Каннингем может... – «... Катиться к черту!» добавила она мысленно. – … Не тратить зря время.

Глава 10

Маленький Даннингтон, казалось, гудел, как растревоженный улей. Хэйвуд издалека заметил группу крестьян, оживленно о чем-то переговаривавшихся и нет-нет потрясавших руками. Наверное, снова, как и всегда в последнее время, обсуждают долгую засуху, а значит, плохой урожай пшеницы в этом году. А зиму обещали холодную, и большие запасы пшеницы были бы кстати...

– Пшенице бы вот-вот подняться, да как это сделать, если нету дождей? Если семя скукожилось и лежит мёртвым в земле? И того гляди вовсе высохнет, так и не дав урожай. Что тогда? Хозяин с нас спросит в любом случае. Ему все равно: дождь ли в том виноват, или сами мы сплоховали... Спрос один: привези и отдай. А не сделаем – головою ответим!

Слушавшие кивали с мрачными лицами.

– Это всё божья кара, – поддакнул один из крестьян. – Никак грех на нас.

– Верно, – подхватила пышнотелая женщина, – Адэр истину говорит: грех на нас из-за ведьмы в лесу, этой Мерит, из-за неё земля не родит, и дождя нет. Она ходит по нашей земле и отравляет ее своим дьявольским смрадом! Давно было нужно избавиться от неё.

– Давно! Давно! – раздалось со всех сторон разом.

И тут кто-то подбросил новую мысль:

– А как же госпожа Лоджа, что якшается с ведьмой и приючает в собственном доме опустившихся женщин с младенцами в животах?* Уж, наверное, неспроста она так добра к этим грешницам, – подзуживал голос, – помогает им разрешиться от бремени, а младенцев опосля прибирает и пользует... в своих дьявольских мессах. В сатанинских обрядах на крови младенцев! – Женщины охнули, заголосив, испугались даже мужчины. А оратор же продолжал, закрепляя эффект: – Эти двое, наверное, и наслали засуху на поля, завязали тучи узлом и послали в другом направлении... Сам сатана у них на посылках! Делает всё, что попросят эти проклятые женщины, так как они его полюбовницы.

– Верно! – опять закивали слушавшие его. – Всем известно, что рыжая – завсегда ведьма, даже если дворянка. И при деньгах!

– И Мерит к ней на днях приходила. Говорят, в доме кто-то кричал! Так, будто режут его.

Женщины перекрестились.

– Бедный господин Фаррел, – пожалела умершего самая сердобольная, – эта ведьма, небось, сжила его со свету, а теперь творит, что захочет. Сношается с дьяволом на супружеском ложе и оскверняет весь Даннингтон своей дьявольской похотью!

Хэйвуд, слушавший эти речи, до боли стиснув поводья, на этом моменте не вытерпел и подал голос:

– И не стыдно вам, вместо работы, трепать языком, да еще и порочить ни в чём неповинного человека?! Что плохого сделала вам госпожа Фаррел? Чем навредила? По доброте душевной помогает оступившимся женщинам, а вы ее сразу – в ведьмы. Из-за цвета волос?! Да у нас пол-Данннингтона рыжеволосых, так, может, и они ведьмы и ведьмаки?!

Притихшая разом толпа стояла, понурив головы и, казалось, не решаясь возражать важному господину, но один все же осмелился, и Хэйвуд решил, что здесь не обошлось без прихвостня Невила:

– Не все рыжие – ведьмы, но все ведьмы – непременно рыжеволосы, так как адское пламя при сношении с дьяволом опаляет им волосы, – выкрикнул он. – А госпожа Фаррел рыжее всех в Даннингтоне! И она пришлая. Мало ли что она делала там, у себя, прежде чем появилась в наших краях!

Хэйвуду захотелось вытянуть гадкого прихвостня из толпы и свернуть ему шею. Но тот предусмотрительно затаился, не высовываясь наружу, а толпа опять загудела.

– Верно он говорит: до прибытия этой женщины и господин Фаррел был совершенно другим. Частенько наезжал в Даннингтон, интересуясь, как живется его обитателям, и мануфактура его процветала. А потом – раз! – как отрезало... Она околдовала его!

– Околдовала. Ведьма!

– Рыжеволосая ведьма.

– Ведьма наслала засуху на наши поля!

– Сжечь ведьму – и дело с концом.

Призывы становились один угрожающее другого, и Хэйвуд, как бы сильно он ни старался перекричать толпу, достучаться до разума даннингтонцев, осознал, что это бесполезное дело. Они не желали ни слушать, ни видеть его! Кричали, потрясая руками и призывая очистить свой город от скверны в лице двух проклятых ведьм, госпожи Фаррел и Мерит. В руках мужчин оказались вилы и топоры, у женщин – колотушки для стирки белья – толпа дрогнула по направлению к Лоджу, и Хэйвуд, по-настоящему испугавшись, погнал лошадь туда же, надеясь обогнать разъяренных жаждой крови людей и предупредить Джемму Фаррел о надвигающейся опасности.

Две мили от Даннингтона до Лоджа он одолел буквально за считанные минуты, по крайней мере, так ему показалось. Он на скаку соскочил с лошади, бросив поводья подоспевшему конюху, и закричал пробегавшей мимо служанке:

– Где госпожа Фаррел? Проводите меня к ней немедленно.

Девчонка испуганно пискнула и повела его в левое крыло дома, которое, как Хэйвуд знал, использовалось хозяйкой под комнаты для оступившихся женщин. В одной из таких он и нашел Джемму Фаррел, сюсюкающейся с младенцем.

Увидев его, она ахнула, прижав к себе копошащийся сверток, и неожиданно покраснела.

– Что вы здесь делаете? – воскликнула звонким голосом. – Пришли посмотреть на ребенка?

– На ребенка? – переспросил Хэйвуд, слишком занятый прочими мыслями, чтобы вдумываться в слова.

– На вашего... сына.

– На моего сына?! – Он тряхнул головой. – Простите, мне сейчас не до шуток: дело серьезное. Толпа даннингтонцев вот-вот будет в Лодже! Прикажите запереть ворота и двери. А вашим людям вооружиться!

К чести девушки будет сказано, она восприняла эту новость спокойно: возможно, еще не успела поверить, но, передав ребенка служанке, спросила очень серьезно:

– Но что происходит? В чём меня обвиняют?

– В ведьмовстве, как я вас и предупреждал. Очень жаль, что вы не послушались, и прилюдно пригласили в дом Мерит!

Джемма Фаррел затрясла головой.

– Вовсе нет, это было сделано тайно. Я была абсолютно уверена, что никто даже не видел ее! К тому же Гленис, ваша служанка, – с особым акцентом на «ваша», – разрешалась от бремени, и нам нужна была повитуха.

Глава 11

– Бежим! – Хэйвуд бросился вверх, увлекая девушку за собой.

Она с трудом поспевала за ним, путаясь в юбке, которую из-за ребенка не могла придержать.

– Ведьма! Убить ведьму! – летело им в спину.

– Где, вы сказали, находятся пистолеты? – спросил Хэйвуд на верхней ступеньке.

– В гардеробной Фергюса. Сюда! – мгновенно поняла его Джемма и побежала по коридору, не ощущая под собой ног.

Все происходящее вдруг показалось ей нереальным, сюрреалистичным, будто ей снился ужасный, призрачный сон, после которого просыпаешься будто больным и ходишь под тягостным впечатлением.

Только после этого сна она рисковала совсем не проснуться...

Едва взглянув в лица людей, пришедших к воротам Лоджа, она увидела в них такие горячие ненависть и желание убивать, что не сразу могла осознать, что все эти чувства направлены на нее. Что она, Джемма Фаррел, была предметом их ненависти... И все потому, что стремилась помогать людям и родилась рыжеволосой!

Абсурд...

Между тем они вбежали в комнату мужа, и Хэйвуд, заперев ее на засов, придвинул к двери тяжелый сундук.

– Пистолеты?

– Здесь.

В соседней комнате в сундуках лежала одежда её покойного мужа, а у стены, обращенное к маленькому окну, стояло зеркало. Огромное, в пол. То самое – венецианское. Муж всегда держал его здесь, скрывая от посторонних взглядов, как истинное сокровище...

– Это зеркало Фергюса? – спросил Лэнгли, едва увидев его, но останавливаться не стал: сразу прошел к пистолетам, которые, как направила его Джемма, лежали в одном из сундуков вперемежку с беретами и меховыми воротниками супруга.

Фергюс Фаррел оружие не любил и хранил эти два пистолета скорее из сентиментального чувства: они когда-то принадлежали его родному отцу. И Джемма боялась, что они вряд ли пригодны к использованию...

– Бенет, наверное, голоден, вот и плачет. Куда же пропала Гарнет? И что будет с ней, если девушку найдут в доме? – к тому же волновалась она.

– Не думаю, что её кто-нибудь тронет: эти люди явились только за вами.

– Боже мой! – Джемма прижала к себе хрупкое тельце, словно ребенок был тем щитом, что был способен укрыть её от целого мира. – Неужели они зайдут так далеко, что ворвутся в мой дом?

И тут же получила ответ, услышав, как грубые башмаки загромыхали по паркету за дверью. Смелая по природе, в этот момент Джемма действительно испугалась. Стоит Бенету закричать, выдать их – и её потащат из дома, как ведьму. Разожгут костер тут же, из ее собственных дров и расправятся с ней, нисколько не сомневаясь в содеянном! Ребёнок кряхтел, тычась ей в грудь, как котёнок, и Джемма укачивала его, молясь, чтобы это безумие прекратилось.

Хэйвуд же, зарядив пистолеты, отодвинул портьеру и глянул в окно, надеясь увидеть, что творится на улице. Джемма подумала, что без него давно бы попала в руки толпы: просто не стала бы убегать, искренне веря, что любую проблему можно решить разумной беседой. Но сегодня вера в разумное в ней пошатнулась...

Тонкий луч света, скользнувший через окно, пробежал по стене и, преломившись в гранях прозрачного аквамарина у Джеммы на шее, вдруг брызнул веселыми бликами в разные стороны. Маленький Бенет, распахнув заплаканные глазенки, кажется, тоже их увидал, и Джемма, тряся камнем перед его крохотным личиком, не сразу заметила, как подернулась рябью поверхность венецианского зеркала, а камень, такой же аквамарин, вставленный в навершие рамы, чуть приметно, но засветился. Когда же заметила, так и застыла, приоткрыв рот...

– Ч-что... что это такое? – прошептала чуть слышно.

– Где? – Хэйвуд обернулся к ней, опуская портьеру. И рябь тут же исчезла...

– Отодвиньте портьеру! – велела Джемма порывисто. – Быстрее!

– В чем дело? – откликнулся Хэйвуд, но сделал, как она попросила. И, заметив, куда она смотрит, и сам глянул в зеркало...

… Там, за тонкой рябью бегущей поверхности, проступил четкий образ какого-то дома. Старой хижины с облупившейся штукатуркой... И затянутым паутиной окном, за которым светило яркое солнце.

Хэйвуд с Джеммой, одинаково пораженные, переглянулись.

Мужчина сказал:

– Фергюс всегда говорил, что зеркало это волшебное, но сам толком не знал, что имеет в виду... И вот... Боже правый!

То же самое испытывала и Джемма: пораженная, она просто глядела в темную рябь зачарованными глазами. И вдруг протянула ладонь, полагая коснуться всего, что угодно, но только... не пустоты... Так как палец, не найдя сопротивления, мягко скользнул через рябь и оказался с другой стороны, в том заброшенном доме в отражении зеркала.

Она еще любовалась удивительным этим зрелищем, когда в спальню, сорвав запор и отодвинув сундук, ворвались первые из даннингтонцев. И уже в следующее мгновение дверь в гардеробную огласилась ударами... Хлипкий запор этой комнаты их не удержит.

– Ведьма, тебе не уйти от божьего наказания! Только огонь очистит твою душу от скверны.

– Выходи! Тебе все равно не спастись от длани господней.

Хэйвуд щелкнул затворами кремневых пистолетов, приготовившись обороняться, но Джемма знала, что два быстрых выстрела не спасут положение: ее схватят. И убьют!

Была ни была... Она подалась вперед и шагнула в ожившее отражение.

– Джемма... Госпожа Фаррел! – услышала за спиной и, распахнув зажмуренные глаза, вдохнула всей грудью. В тот краткий миг перехода она задержала дыхание – и теперь будто снова училась дышать.

Воздух был спертый, отдававший застоявшейся сыростью, но ничем не отличный от привычного ей английского.

– Что это за место?

Девушка обернулась: Хэйвуд стоял за спиной, оглядываясь по сторонам. Поверхность зеркала, будто залитая чернилами, лишь смутно отражала гардеробную в Лодже... Глядя через него, Хэйвуд с Джеммой увидели, как в нее ворвались разъяренные люди, как замерли, пораженные тем, что никого в ней не видят, а один, бородач с топором, подошел совсем близко и, лапая диковинное стекло, ткнулся в него чуть ли не носом. Джемму с Хэйвудом он как будто не видел...

Глава 12

Как бы он ни старался, поверхность зеркала больше не оживала всколыхнувшейся рябью, не плавилась как бы в тигеле при большой температуре, а оставалась прозрачной и прочной, как прежде, – Хэйвуд опустил руки после сотой попытки, когда маленький Бенет, проснувшийся какое-то время назад, закричал в голос, лишая его всякой решимости продолжать напрасные эксперименты.

– Он голоден, – произнесла Джемма, тряся ребенка из стороны в сторону. – Мы должны найти ему молока.

– Ему нужна мать, а она где-то там, за стеклом, – Хэйвуд в отчаянии покосился на зеркало. – Не понимаю, почему не срабатывает проход?! Мы не можем здесь оставаться.

– Не можем, вы правы: ребенку нужны еда и запасные пеленки. Поэтому оставаться здесь бесполезно! Предлагаю, отправиться на поиски и того, и другого.

– Но как же... – Молодой человек покачал головой. – Впрочем, вы правы, давайте выясним, что это за место, а после вернемся, чтобы продолжить попытки пробудить зеркало. В конце концов, когда кричит этот ребенок, у меня ни работать, ни думать не получается!

Крик младенца, действительно, очень нервировал, вызывал острое чувство тревоги и безысходности, он, казалось, вещал, что им никогда отсюда не выбраться: так и останутся в этом зеркале навсегда.

Джемма, как будто с толикой осуждения на него посмотрела и хотела что-то сказать, даже набрала воздуха в грудь, но... промолчала. Он не понял, что это было, но, когда девушка решительным шагом направилась к чуть виднеющейся во мху проторенной тропке, двинулся следом, гадая над тем, как же их угораздило угодить в подобную передрягу. Да еще вместе с младенцем...

– Ваш супруг был бы по-настоящему счастлив, оказавшись здесь, в этом месте, – заметил он через время, отводя от лица сосновую ветку. – Все кажется очень реальным и настоящим. – Хэйвуд сорвал горсть сосновых иголок и поднес их к лицу, вдохнув свежий, хмельной аромат.

– Это лишь потому, что оно и есть настоящее, – возразила ему Джемма Фаррел. – И эти деревья, и воздух – вы ощущаете, как он пахнет? – и мох под ногами – всё это не может быть нашей фантазией.

Мужчина глянул по сторонам и согласился:

– Вы, наверное, правы. – А оглянувшись, вдруг понял, что забыл сделать: – Нам нужно отметить дорогу, чтобы вернуться сюда. Хлебные крошки, как в сказке...

Джемма остановилась, признав его правоту.

– И чем мы воспользуемся? – спросила в раздумье. И тут же кивнула, протянув ему копошащийся сверток: – Подержите ребенка. У меня есть идея!

Хэйвуд с ужасом покосился на копошащийся сверток.

– Не уверен, что знаю, как управляться с детьми. Быть может, вы скажете, что придумали, и я подсоблю? – сказал он, и девушка разозлилась:

– Значит, как портить юных служанок, бросая их в тягости, вам известно, а как подержать своего же ребенка – нет, спасибо, я не умею? – в сердцах возмутилась она.

Осознав, что она говорит, Хэвуд переменился в лице.

– Так вы полагаете, это мой сын? – спросил он. – Считаете, я способен на то, о чем вы сказали?! Боже мой, Джемма, я, конечно, не ангел, но мне казалось, вы знаете меня лучше... – Она молчала, комкая край детского одеяльца, и он просветил: – Это ребенок моего брата, чтобы вы знали. Терренс в связях, увы, не разборчив и о последствиях мало печется... Да вы и сами о нем, верно, наслышаны. – А потом сам потянулся к ребенку: – Давайте сюда малыша, как-нибудь справлюсь.

Забирая ребенка, Хэйвуд по возможности не глядел Джемме в глаза: было обидно и стыдно одновременно. Обидно, что она допустила саму мысль о том, что он способен поступить с женщиной столь бесчестно, и стыдно за брата, именно так и поступавшего. О Лэнгли в округе давно шел плохой слух, и все станет хуже, если Терренс не переменится, а в его перемену верилось мало. Он был характером в деда, а тот даже не смертном одре заглядывался, как поговаривали, на молоденьких девушек...

– Простите, – вдруг долетел до него тихий голос. – Вы правы, я не должна была думать, что... просто...

– Скажите уже, что вы придумали? – оборвал её Хэйвуд. – Нам нужно выбираться из леса.

– Мне нужен ваш нож. – Хэйвуд снял с пояса ножны и протянул девушке без вопросов. Она тут же уселась на поваленный ствол и откинула верхнюю юбку. – Можете отвернуться?

Он понял, что, несмотря на недавние уверения, он был бы не прочь увидеть женские ножки, особенно ножки конкретно этой сидящей перед ним девушки. Но всё-таки отвернулся...

Услышал звук разрываемой ткани, но смотрел только в личико малыша Бенета, покрасневшее от слез и обиды: глаза у него были светлые, как у всех новорожденных, но с темными крапинками, и обрамленные, как и Терренса, густыми ресницами. В остальном сходство угадывалось с трудом, но Хэйвуд ощутил странное чувство родства с этим маленьким существом, родным племянником, покряхтывающим у него на руках.

– Готово, – произнесла Джемма, и, обернувшись, молодой человек заметил лишь обрезанный край нижней юбки и ажурный чулок, на долю секунды мелькнувший под ней. Девушка же протягивала ему кусок белой материи объясняя: – Разорвав эту ткань на тонкие ленты, мы сможем помечать ими путь, повязывая на ветви деревьев.

Мысль была дельной, и Хэйвуд кивнул, признавая ее состоятельность.

– Так и сделаем, благодарю. – Они обменялись: он отдал ребенка, Джемма – кусок своей юбки – и снова двинулись в путь, который мужчина теперь помечал белыми ленточками. Вскоре дорожка во мху совсем затерялась среди низких черничных кустов, но, несмотря ни на что, идти стало легче, так как лес поредел, и сквозь высокие кроны деревьев пробивалось значительно больше света, чем прежде. Неосознанно и Джемма, и Хэйвуд прибавили шаг, надеясь вот-вот выйти из леса и увидеть что-то помимо мха и хвойных лап елей, заслонявших дорогу, но прежде, чем это случилось, они наткнулись на неожиданную находку.

Первой ее увидела Джемма и замерла, не решаясь поверить в увиденное: у её ног, бездыханным, лежало тело мужчины. Окровавленная одежда не оставляла надежды, и все-таки Хэйвуд, тоже увидев мужчину, первым делом убедился, не дышит ли он.

Глава 13

Этот странный незнакомый мужчина называл Хэйвуда Альбой и представился странным именем Бонфанте Антонио Демиано. Что это значило? Где они оказались? Неужели в Италии? Если так, то как такое возможно? От вопросов у Джеммы ломило виски, от вопросов и плача малыша Бенета. Она понимала, что его успокоит только еда, молоко, и все-таки продолжала укачивать его снова и снова, уже, кажется, больше не в силах остановиться. И когда Хэйвуд помог ей забраться в повозку, она все равно, даже сидя на жестком сидении, продолжала раскачиваться на месте, как камыш на ветру. Он в какой-то момент положил руку ей на спину, наверное, успокаивая, и Джемма, замерев на секунду от непривычной той ласки, действительно ощутила, как стало легче дышать.

– Как... ты? – спросил по-английски. – Держишься?

И она честно призналась:

– Устала. И совсем не понимаю, что происходит! – Глянула на слугу, погонявшего лошадь. – За кого он нас принял? И почему?

– Я и сам в полной растерянности, – Хэйвуд тоже был честен, и складка, пролегшая на его лбу, лишь подтверждала им сказанное. Девушка знала, он полагал, что отвечает за них – Джемму и Бенета – и потому волновался вдвойне. Она вспомнила, как он прятал их за спину, выйдя из леса, и внутри разлилось тепло. Какой бы сильной она не ощущала себя, разделить с кем-то столь странное приключение было приятно...

– … Так вот я и говорю: едва нотариус, которому вы написали, сообщил мне о вашем приезде, как Бонфанте будто вожжой под хвост получил, уж простите, сеньор, за такое сравнение, – рассказывал, между тем, мужчина на козлах. И Джемма прислушалась, догадавшись, что Хэйвуд о чем-то расспрашивает его. – Я тут же вернулся домой и сказал своей Фаустине: «Сердечная моя госпожа, наше время настало: молодой сеньор Альба возвращается в «Сasa del selice». Поднимайся, мы идём проветривать комнаты!» Должен заметить, сеньор, – встряхнул он вожжами, – дом не в лучшем своем состоянии, как бы ни грустно было это признать. Он слишком долго простоял без хозяев... Стены вспухли от сырости, а пауки затянули углы густой паутиной. Мы с Фаустиной прогнали их, как могли, и протопили камины, чтобы справиться с сыростью, но боюсь, этого мало, сеньор. «Дому с ивами» нужен ремонт и много-много усилий, чтобы он стал таким же, как прежде... Эх, – вздохнул Бонфанте, – помню, как ваши родители только-только в него заселились: молодые, влюбленные, они превратили его в свое семейное гнездышко, полное света, любви и тепла. Я тогда был еще не женат, – поведал мужчина, – хотя мы с вашим отцом были ровесниками, и, наблюдая за ними, мечтал и сам найти свое счастье. Свезло мне года черед четыре, когда я встретил свою Фаустину, но вам это, ясное дело, неинтересно. Лучше расскажите, сеньор, где вы жили все эти годы? И что случилось с вашими матушкой и отцом? – Говоривший доверительно наклонился к сидящему рядом Хэйвуду и даже голос понизил: – Помню, как они уезжали: поспешно, втайне, будто сам чёрт гнался за ними. Хозяин мне так и сказал: «Не знаю, вернемся ли мы, Бонфанте, но сейчас нам нельзя оставаться. Помоги собрать вещи, и побыстрее!» Я и помог, а что сталось с ними потом так и гадал все эти годы...

Джемма, с волнением слушавшая мужчину, теперь испуганно посмотрела на Хэйвуда: что он скажет? Как себя поведет? И не лучше ли сразу сознаться в случившемся недоразумении? Как-никак настоящий хозяин Бонфанте, молодой сеньор Альба, лежал мертвым в лесу, Джемма была почти уверена в этом. Да и Хэйвуд вряд ли полагал по-другому...

Но сказал он неожиданно следующее:

– Могу сказать лишь, что последние наши годы мы прожили с матушкой в Англии, в маленьком городке возле Йорка. Знаешь такой?

– Нет, сеньор. Я дальше Венеции и не выезжал никогда! Так и прожил целую жизнь здесь, в Тревизо. – И спросил вкрадчиво: – Разве в Англии все как один не есть дикари и невежи?

Хэйвуд ему улыбнулся.

– Ты отчасти прав, Бонфанте, и матушка тяжело переживала разлуку с любимым краем, но отец был непреклонен и возвращаться не собирался. Причин этому я не знаю, он никогда даже не заикался, почему мы покинули земли Венето, матушка тоже молчала, но я, повзрослев, усмотрел в том некую тайну. И очень хотел ее разгадать... Жаль, ты не можешь мне в этом помочь... Отчасти именно из-за нее я и вернулся... в «Дом с ивами».

– Ах, сеньор, – покачал головой его собеседник, – Бонфанте известно не больше вашего, смею уверить. Жизнь хозяев казалась такой налаженной, идеальной – и вдруг это бегство. Понятия не имею, что стало причиной! И родственники хозяйки тоже не понимали: помню, как дня через два, вряд ли больше, в Тревизо явились отец и братья сеньоры. Они удивились, найдя дом пустым, и долго расспрашивали меня, куда делись хозяева. Я сказал, что уехали... Куда? Как надолго? Об этом мне, ясное дело, не доложили. Они еще походили по дому, заглядывали везде, а потом, наконец-то, уехали. С тех пор я их и не видел... Уж двадцать лет как прошло!

История становилась все более необычной, и Джемма, слушавшая ее, желала бы лучше признаться разговорчивому слуге в том, кто они действительно есть: вовсе не Альба, как он полагал, а... Кто они, собственно? Прошедшие через зеркало? Беглецы из неведомой ему Англии? Чужеземцы без пенни в кармане? Как объяснить ему свое появление здесь? И если рассказать всё, как есть, не сочтут ли их с Хэйвудом колдунами и ведьмами, как сделали в Англии и за меньшее? И пусть в Венецианской Республике, насколько девушка знала, инквизиция представляла скорее шпионскую сеть, нежели орган церковного правосудия, испытывать все её ужасы на себе совсем не хотелось.

– А вот и «Дом с ивами»! – провозгласил Бонфанте Антонио Демиано, лучась счастливой улыбкой, и Джемма увидела небольшой, в два этажа, дом с высокими окнами в готическом стиле, мансардой и широкой пристройкой: то ли конюшней, то ли чем-то подобным, оштукатуренным желтым известняком. В пику дому ослепительно белого цвета, к которому, пусть и заросшая, вела скромная подъездная аллея, обсаженная персиковыми деревьями... Почему же «Дом с ивами»? Джемма не видела ив, хотя часть их пути пролегала вдоль узкой ленты реки, которую Бонфанте назвал Силой, и деревья склонялись там к самой земле.